Последний раздел первой части «Философии природы» под названием «Пространственно-временная система природы» посвящен теории относительности.

Гартман сразу предупреждает, что он не собирается дополнить длинный ряд философских интерпретаций теории относительности еще одной. Вмешательство философии в эту физическую теорию было до сих пор, по его мнению, неудачным в значительной мере потому, что неправильно понималось соотношение философии и физики. Философия не должна высказывать суждений по конкретным физическим проблемам; так, например, ее не должны интересовать много раз обсуждавшиеся парадоксальные следствия теории относительности. Дело философии - только основы, только категории. Если бы пространство и время были только категориями физики, то их трактовку можно было бы целиком предоставить этой науке, особенно в отношении категории времени. Но это не так, «категориальное понимание времени зависит в такой же мере от психических и духовных процессов, как и от процессов механики и электродинамики» (PN^[*], 236).

Нельзя не согласиться с тем, что общие категории пространства и времени имеют более широкий смысл, чем только физический; физика и не претендует на такой общий анализ. Теория относительности является прежде всего физической теорией, но ее выводы, если они объективно истинны, обязательны и для философского анализа пространства и времени.

Не может быть наряду с физической теорией философской теории пространства и времени, которая противоречила бы основным, выводам теории относительности. Казалось бы, Гартман, который постоянно декларирует связь своей философии с естествознанием, должен руководствоваться этим взглядом. Однако он придерживается другого мнения. Это станет очевидным, когда мы перейдем к категориальному анализу связи пространства и времени в специальной теории относительности.

Гартман отмечает, что на заре развития новой философии больше подчеркивалось различие, чем связь пространства и времени. Так, у Декарта пространство первично, возведено в ранг субстанции, а время вторично, второстепенно. Лишь в механике Ньютона и вслед за ней в трансцендентальной эстетике Канта признана равноправность пространства и времени. В новейшее время некоторые теории под влиянием математики уничтожили своеобразие измерения времени в четырехмерном пространственно-временном континууме.

Неокантианство тесно связано с априористическим учением Канта о пространстве и времени. Позитивизм указывает на неразрывную связь пространства и времени в «непосредственно данном», искусственно и незаконно разрываемую разумом. По мнению логических позитивистов, язык способствовал взгляду на пространство и время как на две отдельные сущности. Ведь в языке имеются два отдельных слова для пространства и времени, но нет общего слова для обозначения их единства. Гартман правильно отмечает недостаточность, односторонность позитивистской аргументации в пользу единства пространства и времени, основанной на критике языка и субъективном человеческом опыте. Что же он противопоставляет философским доводам позитивизма? Позитивисты не могут признать существования только пространственных или только временных явлений природы якобы потому что ограничиваются внешним опытом. Но есть якобы особое «внутреннее чувство», которое свидетельствует о непространственности психических явлений, -- о том, что они имеют только «временную природу». С другой стороны, в геометрии имеют дело с чисто пространственными явлениями. Необходимо поэтому соблюдать «правильную меру» в отношении единства пространства и времени, «соответствующую природе вещей»: лишь в ограниченной области это единство является действительно «неразрывной целостностью». Единство пространства и времени признается только в узких пределах двух низших слоев резального мира: не может быть речи о таком единстве ни в области «непространственного» сознания, ни в идеальной вневременной сфере. «Конечно, есть такое единство, но только в пределах обоих низших слоев реального мира. Оно является „космологическим" единством в широком смысле этого слова (включая органическое многообразие). За пределами этих границ нет единства пространства и времени, ни наверху, в области психического и духовного бытия, ни внизу, в идеальной сфере математических образований» (PN^[*], 217).^[1]

Наряду с единством пространства и времени подчеркивается их «первоначальная гетерогенность», которая часто затушевывается языком математических формул; она выражается в различном характере субстрата. Нельзя переносить пространственные величины на величину времени (длительность), это не имеет смысла. Можно только сделать наглядной длительность посредством отрезков пространства и косвенным образом сделать ее измеряемой через них, как это происходит на циферблате часов. Такое отношение чисто условное, опирается на выбор произвольного движения: в этом движении в равные промежутки времени проходятся равные отрезки пространства. Но меры (Maß) пространства и времени остаются при этом совершенно различными. «В сущности пространства и времени, - пишет Гартман, - скрыто непознаваемое нечто, вид категориальной сущности, которая не поддается дальнейшему анализу и сведению к чему-либо. Это нечто - субстрат измерений (Dimensionssubstrat) пространства и времени… Виды меры (Maß) целиком определены здесь через вид измерения (Dimension), и в этом состоит их субстратный характер… Сами измерения - не величины, но лишь среда возможных величин… Именно это „непознаваемое нечто" обусловливает гетерогенность реального пространства и реального времени внутри общей четырехмерной системы» (PN, 222-223). Таким образом, факт различия между пространством и временем, как таковыми, объявляется иррациональным, непознаваемым.

Несмотря на различие между категориями пространства и времени, они в природе детерминируют свое конкретное только вместе. Единство пространства и времени выступает прежде всего в обыкновенном механическом движении как «простейшем четырехмерном явлении».

Пространство «не течет», и все явления в нем только статические. Лишь синтез его измерений с измерением времени вносит в него момент течения. Движение возможно благодаря синтезу пространственной статики и временного течения - этих двух противоположных моментов. Но «не время заставляет тела покинуть свои места и двигаться, а другие реальные факторы. Время только делает это возможным» (PN^[*], 230). Поэтому нельзя определять движение только как отношение пространства и времени.

«Простую ньютоновскую относительность» движения в четырехмерной системе Гартман считает следствием философским путем установленного единства пространства и времени. Анализируя эту относительность движения, он опять напоминает о необходимости строгого различения физического и философского (категориального) анализа. Последний показывает, что эта относительность зависит от пространственной, а не от временной стороны движения. «Она является относительностью только направлений и скоростей в пространстве, но не относительностью во времени» (PN^[*], 231). Именно в движении особенно ясно выступает отношение пространства и времени. Определение движения как «четырехмерной кривой» поверхностно, так как упускает из виду самое важное - «течение».

Категориальный анализ пространства и времени не может дать аргументацию «за» или «против» принципа относительности в теоретической физике, так как в последней «не являются решающими чистые моменты пространства и времени» (PN^[*], 238), с которыми имеет дело философия. Различие пространства и времени не устанавливается в математическом анализе с его «четырехмерной кривой», а лишь в категориальном анализе.

Переходя к теории относительности, Гартман следующим образом характеризует существующую здесь «проблемную ситуацию».

Неокантианство, поддерживающее учение Канта об априорности пространства и времени, не может решить вопрос об их абсолютности или относительности: можно, защищая позицию априоризма, признать априорными не только абсолютные, но и относительные пространство и время. Проблема относительности касается не предпосылок познания, но основ бытия.

Нельзя также ждать каких-либо плодотворных результатов для проблемы относительности от позитивизма о его ориентацией на «непосредственно данное», на «констатируемость фактов». «Не потому, что феномены, как таковые, сомнительны, - пишет Гартман, - а потому что к их сущности относится то, что в них непосредственно не обнаруживается, реальные ли это феномены или призрачные» (PN^[*], 236).

Гартман считает, однако, что уже в своих исходных рассуждениях специальная теория относительности находится под явным влиянием позитивизма: проблема реального времени заменяется констатируемостью определенных отношений во времени. Как устанавливает наблюдатель момент времени события, которое происходит в далеком мировом пространстве и сообщается ему через посредство лучей света? Он может только регистрировать на часах момент времени, когда приходит световой луч. Но свет приходит к нему с запозданием, которое изменяется соответственно состоянию движения наблюдателя: если он движется в направлении светового луча, то регистрируемые события происходят медленней, если против, то быстрее. В обоих случаях различен наблюдаемый (именно наблюдаемый!) порядок. Для различно движущихся наблюдателей один и тот же ряд событий имеет различный временной порядок. Так приходят к выводу о том, что нет независимого от пространства определения времени и, следовательно, нет абсолютной одновременности. Отсюда дальнейший неизбежный шаг - отказ от признании равномерного потока (Gleichfluß) реального времени со всеми соответствующими следствиями для реального пространства (например, сокращение длин металлических стержней в направлении движения). Отказ от абсолютного пространства и отказ от абсолютного времени дополняют друг друга.

Утверждая, что «в исходном пункте этих рассуждений все зависит от наблюдения и констатирования» (PN^[*], 237), Гартман делает следующую оговорку, направленную против чисто субъективистского толкования теории относительности представителями теоретико-познавательного направления в философии. Теория относительности, исходя ив кинетической ситуации наблюдателя и границ констатации одновременности, не коренится при этом в субъективных условиях познания: движения наблюдателя происходят в том же объективном мире, что и наблюдаемые события. Относительность одновременности Гартман считает неизбежным научным выводом физики, которая имеет дело с измерениями движущихся наблюдателей. В духе позитивистской философии он отказывает специальной теории относительности в онтологическом содержании, но охотно признает «относительность длины и одновременности для всякого измерения длины и длительности, но только для измерения (курсив мой, - Т. Г.)» (PN^[*], 250). Анализ теории относительности в «Философии природы» заканчивается следующими словами: «В этих границах (в пределах физики, - Т. Г.) имеет полный смысл позитивистская установка на констатируемость, и в этих границах получаемые из нее релятивизмы сохраняют свое значение» (PN^[*], 250).

Может ли ограничиться этими выводами категориальный {онтологический) анализ? Приведем полностью ответ на этот вопрос: «Но иначе обстоит дело, когда рассуждают онтологически. В вышеприведенном изложении вообще не принималось но внимание, что нечто может быть одновременным также тогда, когда невозможно установить эту одновременность, причем эта невозможность имеет объективные основания. Но ведь онтологически самым простым и первичным является то, что одновременность и неодновременность, как и любые другие реальные отношения, существуют независимо от всякого наблюдения и констатации, более того, независимо от пределов наблюдаемости вообще. О их наличии можно доподлинно знать и без того, чтобы быть в состоянии выразить их в единицах времени. Если приглядеться внимательней, то оказывается, что наличие какой-либо одновременности является даже неявной предпосылкой, при помощи которой только и можно говорить осмысленно об определенной продолжительности прохождения светом пространства и о ее увеличении и уменьшении соответственно состоянию движения наблюдателя. В свое время Олаф Ремер из наблюдений таких расхождений во времени смог сделать первый вывод о скорости света; исходным явлением для этого было убыстрение или замедление последовательности затмений спутников Юпитера в зависимости от положения Земли относительно Юпитера. Известно, что этот вывод оказался верным. Однако ведь он обладает смыслом лишь в том случае, если предположить, что действительные моменты затмения укладывались в порядок по времени, сопоставимый с земным временем, т. е. совпадали с последовательностью моментов, независимых от состояния движения Земли. Стало быть, предпосылка состоит в предположении существования одновременности, независимой от возможности ее наблюдения (курсив мой, - Т. Г.)» (PN^[*], 237-238).

Именно эту длинную цитату приводит известный венгерский физик Л. Яноши в доказательство того, что Гартман «оспаривает позитивистскую интерпретацию специальной теорий относительности».^[2] Но, как было показано выше на основании прямых высказываний Гартмана, он допускает только позитивистскую интерпретацию специальной теории относительности. В приведенной Л. Яноши цитате еще раз подчеркивается, что относительная одновременность не имеет онтологического значения, что таковым обладает только абсолютная одновременность. Измерения Ремера действительно основаны на классическом понятии одновременности. Ведь эти наблюдения относились к Юпитеру и его спутникам, движущимся относительно Земли со скоростью, значительно меньшей, чем скорость света. То, что в пределах классической физики применимо понятие абсолютной одновременности, нисколько не опровергает правильности учения об относительности одновременности в релятивистской физике со всеми вытекающими из этого учения парадоксальными выводами. Но Гартман предпочитает в своих общих философских выводах пользоваться не современной физикой, а более близкой к наглядному обыденному опыту классической физикой. Абсолютную одновременность он объявляет необходимой предпосылкой основных научных определений.

Приведем еще одно рассуждение из «Философии природы» в защиту абсолютной одновременности. Гартман утверждает, что одновременность событий может быть идентичной с одновременностью наблюдений именно потому, что путь света имеет свою длительность. То, что здесь или там происходит одновременно, может быть констатируемо неодновременно, а то, что происходит неодновременно, может быть констатируемо одновременно. Если сегодня на небе появляется новая звезда и астроном оценивает ее расстояние в 1600 световых лет, то это означает, что звезда действительно сияла 1600 лет тому назад. Это космическое событие должно было быть одновременным с каким-либо событием IV в. С точки зрения теории относительности все это рассуждение неверно. Ведь здесь речь идет об одновременности только в той системе отсчета, которая связана с Землей. В какой-либо другой системе, движущейся относительно Земли со скоростью, близкой к скорости света, указанные события будут неодновременными.

Гартман резко противопоставляет «абсолютную одновременность реального мира» относительной одновременности, утверждаемой современной физикой. Абсолютная одновременность «не имеет ничего общего с границами констатируемости. Она не является одновременностью, о которой говорит физическая теория и которую она отрицает из-за ее неконстатируемости. Время, равномерный поток которого оспаривает теория относительности, не реальное время, а иное время, которое встречается только в мире теории; в этом времени теории не только приемлемы те парадоксальные следствия, к которым приводит теория, но при современном состоянии физического исследования они даже необходимы» (PN^[*], 249). Категориальный анализ пространства и времени не может дать аргументацию за или против теории относительности, так как в последней «не являются решающими чистые моменты пространства и времени» (PN^[*], 238). Только философии предоставляется право говорить об этих чистых моментах пространства и времени, т. е. об объективных пространстве и времени, «лежащих позади измерений». Объективно существуют абсолютные пространство и время, абсолютная одновременность, но они не могут быть наблюдаемы, они иррациональны, содержат в себе «непознаваемый остаток». Гартман пишет: «С онтологической точки зрения многое в мире не может быть констатируемо. Оно существует везде там, где связи указывают на нечто, не могущее быть охваченным нашими методами установления. Одновременность двух событий в различно движущихся системах может существовать без возможности ее наблюдения» (PN^[*], 250).

Гартман принимает позитивистскую интерпретацию теории относительности, но ему чужд позитивистский принцип верификации. На основе этого принципа проблема ненаблюдаемой абсолютной одновременности объявляется мнимой, не имеющей смысла. Диалектический материализм считает проблему осмысленной и потому допускающей однозначный ответ. Но этот ответ прямо противоположен ответу Гартмана, так как основан на теории относительности: не существуют реально абсолютное пространство, абсолютное время, абсолютная одновременность. Эйнштейн считал относительными объективные пространство и время. Основные положения теории относительности являются объективной истиной, не зависящей от сознания наблюдателя. Подлинно научная философия должна поэтому принять выводы теории относительности. Гартман же остается по существу на позиции классической физики, увековечивая ее как единственную основу натурфилософии.

Именно в таком духе понимает категориальный анализ теории относительности и Макс Гартман: «Классический взгляд на относительность движения согласуется с категориально-аналитическими следствиями. Различия начинаются в отношении современных утверждений о релятивности самих пространства и времени. В отношении одновременности убедительно доказывается, что она является неявной предпосылкой, без которой вообще нельзя говорить о длительности пути света, а также об изменении этой длительности соответственно состоянию движения наблюдателя. Согласно Гартмпиу, относительность касается только констатируемости и измерения».^[3] Вслед за Николаем Гартманом Макс Гартман защищает позитивистскую интерпретацию теории относительности: «Открытые теорией относительности релятивизмы не касаются самих реальных пространства и времени. Их значение ограничивается величинами, входящими в уравнения физики».^[4]

В таком же духе высказываются и другие представители современной метафизики. Например, С. Александер пишет: «Какие бы модификации она (теория относительности, - Т. Г.) не внесла в механику Ньютона, пространство, время и движение остаются в их старой реальности… Новое учение является новым учением об их чувственных измерениях».^[5] Э. Ман высоко оценивает «глубокую критику онтологического понимания теории относительности» в натурфилософии Н. Гартмана.

Гартман подчеркивает коренное различие между учением физики и категориальным анализом в отношении пространства и времени: «Может показаться дерзостью то, что категориальный анализ, который в наше время находится еще только в самом начале своего развития, предъявляет притязания на иную сферу значения, чем сфера физики, и даже считает первую сферу более фундаментальной, несмотря на авторитет великих теоретиков-физиков нашего времени и их подлинно революционную работу мысли» (PN^[*], 239).

Оправданием этой «дерзости» считается ясное разграничение сфер физики и философии: онтология не вступает в спор с теорией относительности и ее парадоксальными выводами, поскольку физика не стремится выйти за свои пределы - описание измерительных результатов. Гартман толкует в позитивистском духе не только теорию относительности, по сущность физики вообще: он отказывает ей и в праве онтологического объяснения. Вот почему натурфилософия претендует на свои особые положения, на свою особую сферу значения. Гартман утверждает, что физическая теория пришла бы к тем же онтологическим предпосылкам, которые выработал категориальный анализ, если бы она могла вывести все следствия из своих положений. То, что она этого до сих пор не сделала, связано с определенным историческим уровнем ее развития. Несомненно, что современная физика будет в дальнейшем усовершенствована: колесо науки никогда не вращается назад, но всегда вперед. Ведущая роль философии и прогрессе физической теории выражена достаточно ясно: физика не знает ни следствий из своих положений, ни действительных онтологических предпосылок; и те и другие призвана указать ей философия.

В заключение отметим, что Гартман ни разу не упоминает фамилии творца теории относительности - Эйнштейна. Как объясняют этот факт апологеты Гартмана, подчеркивающие его научную объективность и полное безразличие к политике? Они молчат, проходя равнодушно мимо подобных фактов.

После обсуждения теории относительности в «Философии природы» начинается анализ так называемых космологических категорий и связанной с ними другой новейшей физической теории - квантовой механики.

^* PN - Philosophie der Natur. Berlin, 1950.

¹ Подобная точка зрения имеется также у неотомистов, считающих четырехмерный континуум только удобным приемом для измерении в физике. Критику подобных взглядов и марксистский анализ единства пространства и примени см.: В. И. Свидерский. Пространство и время. М., 1958; С. II. Молюх и др. О диалектике развития неорганической природы. М., 1900; В. П. Брянский. Философское значение «проблемы наглядности» в современной физике. Л., 1962; Р. Я. Штейнман. Пространство и время, М., 1962; Я. Ф. Аскин. Проблема времени. М., 1966.
² Л. Яноши. Философский анализ специальной теории относительности. Вопр. философии, 1961, № 9, стр. 101. Л.Яноши отвергает специальную теорию относительности по философским соображениям считая, что она сформулирована «на идеалистический манер» (там же, стр. 104), Принимая экспериментально проверенные релятивистские эффекты, он считает, что их можно трактовать на основе теории Лоренца, в которой «нет необходимости в запутанных идеалистических рассуждениях относительно того, что наблюдатель видит и делает» (там же). Однако в теории Лоренца фактически признаются абсолютные пространство и время.
³ Max Hartmann. Die Philosophie der Natur N. Hartmanns. Die Naturwissenschaften, 1951, H. 20, S. 469.
⁴ Там же
⁵ S. Alexander. Space, time and deity, vol. 1. London, 1927, p. 91.