Несмотря на все свои попытки, древние философы, по мнению Аристотеля, оставляют необъяснимым происхождение движения. Он создал собственное философское учение о движении, которое при всех своих недостатках представляется все же более совершенным, чем учения его предшественников. Аристотель критиковал элеатов за то, что они отрицали движение, и называл их «неподвижниками» и «противоестественниками», но он считал, что они сделали большое дело тем, что вскрыли противоречие в движении и тем самым поставили проблему для дальнейших исследований.

Все категории в учении Аристотеля настолько переплетены, что друг без друга они не в состоянии раскрыть свою собственную сущность. Каждая категория, раскрывая свое собственное содержание, содержит в себе некоторые элементы, необходимые для раскрытия других категорий. Так при разработке категории движения Аристотель для полного ее осмысления вводит категорию места (пространства). Поэтому неудивительно, что Аристотель категории места в своей философской системе уделил исключительно большое внимание. Категория пространства играет свою определенную роль в анализе Аристотелем категории отношения, так как анализ любого материального предмета, по Аристотелю, является анализом самого отношения. Первым же условием анализа самого материального предмета в его отношениях с другими материальными предметами является именно пространственное его размещение и осмысление.

Таким образом, категория пространства, выступая конкретизацией отношения, уточняет характер и содержание отношения. Для Аристотеля пространство выступает в качестве некоего результата отношений предметов материального мира. Пространство понимается им как объективная категория, как свойство природных вещей.

Движение, по глубокому убеждению Аристотеля, невозможно без пространства и времени^[1]. Он считал, что пространство не стали бы вообще исследовать, если бы не было движения относительно пространства. Категория пространства исторически возникает из понятия места, вернее, из обобщения понятия места. Это понятие, имеющее свои корни в повседневном опыте, человеческой практике, в категориальной форме и содержании впервые изложено Аристотелем. По собственному признанию Аристотеля, вопрос, что такое место, очень труден, тем более, что у его предшественников этот вопрос не был даже поставлен сколько-нибудь удовлетворительным образом. «Мы,- говорит Аристотель, - не встречаем у других исследователей никакого ни предварительного, ни хорошего разрешения трудностей, связанных с ним»^[2].

Аристотель упрекает элеатов в том, что они не понимали пространства, поскольку отрицали движение. Демокрит тоже не разрешил эту проблему, ибо признавал пустоту. Что же касается Платона, то он, по мнению Аристотеля, не пошел дальше общего указания в «Тимее» о «сопричастности» места и материи и мнения о том, что божественный создатель образовал из материи совпадающие с пространством вещи. Необходимо, по Аристотелю, чтобы физик рассматривал место, «существует оно или нет и как существует, и что оно такое»^[3].

Понятие место (topos) Аристотель употребляет в разных значениях, например, говорит о «месте» как о существенном признаке предмета,- что каждый вид бытия обладает способностью занимать определенное «естественное место», в другом случае понятие «место» он употребляет для характеристики различных взглядов при изучении предмета или для обозначения места явления в системе других. В подавляющем же большинстве случаев место у Аристотеля указывает на пространственное расположение материального бытия. Учение о «месте» в смысле пространственного определения предмета наиболее подробно разработано в сочинениях мыслителя. Аристотелем «место» в основном понимается как пространство вообще, а в отдельных случаях как определенное пространство, т. е. занимаемое данным предметом определенное место. Существуя, вещи обязательно находятся где-то, т. е. занимают определенное место, Здесь, по Аристотелю, мы имеем определенное пространство. Множество таких определенных пространств, т. е. мест, занимаемых материальными предметами, дается местом вообще, т. е. пространством. Таким образом, согласно Аристотелю, есть нечто, что приложимо ко всякому месту, к любому определенному пространству,- всеобщее пространство.

Следовательно, Аристотель не отделяет место от пространства; место - определенное пространство - возникает в результате наличия пространства вообще, т. е. является частью этого всеобщего пространства. Но, с другой стороны, Аристотель не отделяет и пространство от места, ибо пространство, как он говорит, «не есть тело».

У Аристотеля различия между вещами сообщаются определенными пространствами - местами. Поэтому общая категория пространства имеет смысл только в связи с определенностью места, ибо, где нет различия между определенными местами, там нет и пространства. Если же такое различие есть (это против атомистов), тогда есть и пространство. Следовательно, пространство является и отрицанием определенных мест (поскольку, по словам Аристотеля, пространство не есть материя) и утверждением их (поскольку без этих определенных тел пространство немыслимо). Примечательно, что Аристотель, хотя и не смог до конца раскрыть и отчетливо показать это, все же догадывался о противоположностях, присущих пространству.

Мы показали, что у Аристотеля первейшим и самым распространенным видом движения является перемещение материальных тел в пространстве, т. е. перемена места, когда материальные тела, существуя в пространстве, перемещаются в нем. То, что пространство есть нечто, это явно для великого философа из простого движения и взаимной перестановки материальных тел. Материя неотделима от предмета, а пространство, по мнению философа, обладает и тем и другим.

Основное материалистическое положение у Аристотеля в области разбираемой категории - это доказательство объективности пространства, т. е. пространство существует независимо от познающего субъекта. Существование материальных вещей необходимо сопровождается наличием определенных мест, поэтому у Аристотеля напрашивается вопрос, является ли место телом? Оно, по Аристотелю, не может быть телом, так как в таком случае в одном и том же месте находилось бы два тела. Это Аристотель поясняет наглядным примером: там, где была вода, теперь находится воздух или другое тело, т. е. место обладает величиной, а не телесностью, следовательно пространство не является материей, ничто не состоит из него. Место предмета не является частью самого предмета, а лишь то, что его ограничивает, охватывает. Предметы находятся в пространстве как форма в материи, или, по выражению Аристотеля, как «вино в сосуде». Подобно тому, как сосуд есть переносимое место, так и место есть непередвигающийся сосуд. Само место находится где-то, но только не вместе с телом, а как граница его. Место, по Аристотелю, не является ни движущей причиной, ни телом, ни материей, ни формой, однако место есть все же нечто - оно есть первая неподвижная граница объемлемого. Место объемлет материальное тело таким образом, что оно в себе не имеет ничего из вещи, которую объемлет. Следовательно, место существует одновременно с объемлемой им вещью, т. е. граница и ограничиваемое существуют вместе и одновременно. Место отделимо от вещи, поэтому, когда вещь уносится дальше, оно остается в неизменном покое.

Поэтому апорию Зенона, что если существует место, то должно существовать и место места, разрешить нетрудно, полагает Аристотель. Разумеется, ничто не должно помешать тому, чтобы первичное место было в другом, ибо оно в нем не как в месте, а так, как здоровое заключается в теплом - как свойство, а теплое, в свою очередь, в теле - как состояние. Следовательно, тут нет необходимости, думает Аристотель, идти по линии дурной бесконечности: пространство принадлежит тому предмету, который в нем помещается. Для пространства не требуется другое пространство, для этого последнего третье, и так до бесконечности потому, что пространство является свойством материального бытия. Пространство, по Аристотелю, характеризует материю и содержит ее в себе, так же, как «здоровое заключается в теплом»,- ведь для теплого не требуется особенное место - оно является свойством здорового; точно так же пространство является неотделимым свойством материальных предметов.

Мы видим, таким образом, что у Аристотеля учение о пространстве сводится к учению о месте. Понимание пространства как определенного места привело его к заключению о конечности мирового пространства: там, где кончается ограничение одного тела другим, неприменима и категория пространства. Границей пространства выступает у Аристотеля последняя неподвижная граница небосвода, охватывающая место. Местом, по мнению Аристотеля, является не небесный свод, а его крайняя, касающаяся подвижного тела, покоящаяся граница, поэтому земля помещается в воде, вода в воздухе, воздух в эфире, эфир в небе, а небо уже ни в чем другом. В пространстве находится то тело, вне которого имеется объемлющее его тело, но все небо нигде не находится, так как никакое тело его не объемлет. Место же не является небом, а есть граница, которая соприкасается с телом.

Хотя место и тело совпадают, но отсюда нельзя делать вывод, будто Аристотель отождествлял их; как раз напротив, он подчеркивал, что место отделимо от предмета, поскольку оно отличается от материи. Место есть либо то общее, в чем существуют все тела (это пространство вообще), либо то особенное, в котором они находятся как в первом (это определенное пространство). Отсюда у Аристотеля и возникает трудность с категорией пространства: тогда, когда мы имеем дело с определенным пространством (т. е. с занимаемым телом местом), имеется кажимость материи, т. е. отождествление определенного пространства с телом, с другой же стороны, когда пространство рассматривается как то общее, в чем существуют все тела, имеется кажимость формы, т. е. отрыв пространства от материальных тел и представление о нем как о чем-то чуждом для материальных тел.

С первой кажимостью, т. е. с отождествлением пространства с телом, Аристотель справился, т. е. он не допускал этого отождествления. Что же касается второй кажимости, т. е. отрыва пространства от материальных тел, то он, хотя и отмечает ее и пытается справиться с ней, но под конец исследования не выдерживает материалистической точки зрения. В таком понимании, а именно как всеобщее, пространство выступает у него как особая реальность, которая не обязательно должна быть связана с материальными телами, и превращается в нечто существующее независимо от объективного бытия. Отрыв пространства от тел в таком аспекте проявляется у него в утверждении, что «оно, т. е. пространство, не пропадает, когда находящиеся в нем вещи гибнут», ибо «телом быть ему невозможно», и оно может быть рассмотрено как «не передвигающийся сосуд», так как ему всегда «предпочтительно должно быть неподвижным».

Таким образом Аристотель, стремясь избежать отождествления пространства с материальными телами, в дальнейшем в своих попытках показать объективность пространства представил его как нечто обособленное от находящихся в нем материальных тел и как обладающее самостоятельным, независимым от них существованием, и на этом пути он переступил порог идеализма.

Здесь уместно отметить следующее. То обстоятельство, что Аристотель так чрезмерно напирал на объективности пространства, что порою даже представлял его как нечто чуждое по отношению к самим материальным вещам, было вызвано, как это можно судить из его собственного высказывания, старанием исправить ошибку, допущенную его учителем Платоном, которая заключалась в отождествлении пространства с материальными телами. Так как место кажется формой каждого тела, то поэтому, думал Аристотель, «Платон в Тимее говорит, что материя и пространство - одно и то же, так как одно и то же восприемлющее и пространство»^[4].

Аристотель предлагает Платону вопрос, почему идеи и числа не находятся в каком-нибудь одном месте. Невозможно быть местом тому, чему несвойственно ни движение, ни верх, ни низ; там, где они есть, и надо искать место. Если же, как это делает Платон, отождествить место и материю, тогда надо будет признать существование места в месте, иными словами будет существовать место места, и так до бесконечности. Когда воздух заменяется водой, выходит, что место погибло, так как возникающее или исчезающее место находится не в том же самом месте. Однако Аристотель, как мы видели, правильно упрекая Платона в отождествлении пространства с материальными телами, не смог соблюсти меру, и в результате его гениальные догадки об объективности пространства уживаются с идеалистическим противопоставлением пространства материальным вещам. Но этот уклон в идеализм не связан логически с его общим учением о пространстве.

Аристотель выступал против атомистов, признававших существование бесконечного мирового пустого пространства, служащего вместилищем вещей и ареной движения тел. Атомы материи, по мнению атомистов, нечто абсолютно «полное», которое может существовать и двигаться лишь при наличии пустого пространства. Утверждающие существование пустоты, возражает Аристотель атомистам, называют ее местом, но в этом смысле пустота была бы местом, лишенным тела.

Взгляд Аристотеля на пространство как на определенное место, а на место как на первую неподвижную границу объемлемого им тела, исключает признание пустоты в мире. Кроме того, отрицание Аристотелем принципа атомизма, считавшего, что случайные сочетания неизменных частиц обусловливают качественное своеобразие и целостность материальных вещей и их специфические закономерности, повлекло за собой и отрицание пустого пространства. Аристотель в противоположность атомистам рассматривал пространство как совокупность мест, занимаемых телами. По Аристотелю не может существовать пустоты, так как пустота это нечто, имеющее величину, и вместе с тем нечто бестелесное, ни на что не действующее и не подвергающееся воздействию. Как объективное существование пространства, так и немыслимость атомистической «пустоты» Аристотель в основном доказывает через движение. Сам факт существования движения материальных тел является, по мнению философа, блестящим доказательством наличия пространства и невозможности «пустоты». Если была бы «пустота», то не было бы, по его мнению, движения. Таким образом, или ни один предмет никуда не перемещается по своей природе, или же, если это происходит, пустоты нет. Пустота и движение несовместимы, так как движение присуще телу, а пустота исключает тело. Пустота с движением не находится ни в каком отношении.

В пустом пространстве, как и в простом отрицании материи, невозможно ни определение, ни различение места. Движение же предполагает различение места. Значит, в пустом пространстве движение немыслимо. Демокрит говорил, что если бы между глазом и небом была пустота, то можно было бы усмотреть муравья на небе. Аристотель говорит, что если бы была такая пустота, мы никого не увидели бы, не было бы видения вовсе. По его мнению, существование пустоты скорее уничтожило бы движение, так как пустота это полнейшее безразличие к тому, движется ли тело и лишено ли оно различий. При наличии пустоты, утверждает Аристотель, мы имели бы «движение» во все стороны, так как пустота не находится в известном отношении к телу. Пространство, говорит Аристотель, выступая против атомистов, постоянно наполнено материей, т. е. пустоты нет.

Аристотель подчеркивает диалектическую связь между пространством и движением, говоря, что движение обнаруживает основные свойства пространства. В частности через движение определяются его шесть направлений: вверх и вниз, вперед и назад, вправо и влево. Эти направления, по мнению Аристотеля, определяются и самой природой вещей, ведь вверх и вниз, например, отличаются не только положением, но и свойствами, так как вверх стремятся огонь и легкие тела, а вниз - твердые тела.

Здесь, как мы уже отмечали, пространство у Аристотеля выглядит как закон мест. Каждое тело, если ему ничто не препятствует, стремится к своему собственному месту. Тела не находятся «где придется», так как каждое материальное тело обладает своим естественным местом (пространством), поэтому пространство у Аристотеля есть обладающая силой реальность. Подчеркивая эту активность места, Аристотель говорит, что место представляет собой нечто наряду с телом. В той части его философии, где он склоняется к идеализму, Аристотель считал, что примат принадлежит пространству, ибо оно есть «то, без чего не существует ничто другое», а что касается пространства, то оно без другого существует и не уничтожается, когда «находящиеся в нем вещи гибнут».

Аристотель говорил о трехмерности пространства. Эти три измерения, по Аристотелю, выражают целостность и совершенство мира. Галилей, высмеивая аристотелевское представление о трехмерности пространства как о выражении совершенства, писал: «Три ноги не придадут совершенства организму». Вместе с тем Галилей раскрывает естественный характер трех измерений пространства: «…Тремя перпендикулярами, как тремя линиями единственными, определенными и кратчайшими, определяются три измерения… так как ясно, что через ту же точку не может проходить еще какая-нибудь линия, которая образовала бы с данными прямые углы, а измерения должны определяться только прямыми линиями, образующими между собой прямые углы, то существуют только три измерения»^[5].

В «Критике чистого разума» Кант отрицает опытное происхождение трех измерений. Представления о трех измерениях он выдает за априорные. Понимание пространства как выражение отношения предметов и явлений весьма часто извращалось субъективным идеализмом. Между тем, всю неправильность подобной точки зрения на пространство показал еще Аристотель.

Проблема времени издавна вводила в затруднение человеческий разум. История исследования проблемы времени показывает, насколько она обескураживала философов и ученых древнего и, пожалуй, нового мира. Поставленная еще древними философами, эта проблема оставалась нерешенной в течение двух с лишним тысяч лет. Человечество было бессильно приостановить непрерывно движущееся колесо времени. Для того чтобы избежать течения времени, древнегреческими философами Парменидом и Платоном были созданы концепции «вневременной реальности». По Пармениду «не возникает оно (речь идет о высшей вневременной реальности.- Д. Дж.) и не подчиняется смерти. Цельное все, без конца, не движется и однородно. Не было в прошлом оно, не будет, но все - в настоящем без перерыва, одно». Что касается Платона, то он говорит, что время есть движущийся образ вечности. Если бы, по Пармениду, место имело становление во времени, то вещь должна была бы возникать из ничего. А его ученик Зенон создал знаменитые апории, «доказывающие» существование «вневременной реальности» и невозможности движения.

Материалистическая тенденция в аристотелевском учении о движении и пространстве особенно отчетливо выступает в том, что в основе движущегося и изменяющегося у него всегда лежит материя. Но изменение и движение, по Аристотелю, одинаково невозможно без времени, как и без пространства. Категория движения в аристотелевском понимании необходимо включает в себя категории пространства и времени. А материя, по Аристотелю, есть объективная совместность пространства и времени.

Что такое время? Принадлежит ли время, спрашивает Аристотель, к числу существующих или несуществующих вещей и какова его природа? По признанию самого Аристотеля, среди неизвестного в окружающей нас природе самым неизвестным является время, ибо никто не знает, что такое время и как им управлять, тем более, что у предшественников нет удовлетворительного решения этого вопроса. О времени почти все, за исключением Платона, думают одинаково - они называют его нерожденным. Только Платон в «Тимее» говорит, что время возникло вместе со вселенной. Определить время трудно, потому что одна его часть была и уже не существует, другая же - в будущем и ее еще нет. Насколько возможно предварительно сказать, по Аристотелю, время слагается вот из этих всегда существующих частей. Но, с другой стороны, если одни части времени прошли, а другие только будут, то, по мнению Аристотеля, выходит, что в действительности время не существует. Это тем более кажется правдоподобным, если мы вспомним, что у Аристотеля всякое целое имеет свою часть, а время как целое не имеет частей, так как одна его часть была и ее уже нет, другая будет и ее пока еще нет. Выходит, что время не обладает бытием. Ясно, что перед Аристотелем здесь встала большая трудность.

Но благодаря сильной материалистической тенденции Аристотель и в этом вопросе выходит в основном из затруднения. Время, говорит Аристотель, мы «распознаем, когда разграничиваем движение, определяя предыдущее и последующее, и тогда говорим, что протекло время, когда получим чувственное восприятие предыдущего и последующего в движении»^[6]. В этом определении, между прочим, знаменательно то, что Аристотель из вышеуказанного затруднения выходит при помощи категории движения. Здесь прямо об этом указывается. Уже, с точки зрения Аристотеля, сами понятия «предыдущее и последующее» являются выражением изменения - движения. Следовательно, связь между движением и временем явно вырисовывается, по мысли Аристотеля, когда мы замечаем в движении «предшествование» и «последование». Таким образом время, как таковое,- определенность, замечаемая в движении.

Кроме того, здесь мы уже замечаем связь не только между временем и движением, но и между временем и пространством, так как в пространстве выражается протяженность движущихся во времени материальных тел.

Для того чтобы лучше представить время, Аристотель ввел особенной единицей и принципом времени условное обозначение «теперь». Что такое по Аристотелю «теперь» и как им выражается время? Принять «теперь» за частицу времени нельзя, так как часть измеряет целое, а «теперь» не является частью - следовательно, время не слагается из «теперь». «Теперь» - это граница между прошедшим и будущим. Поскольку «теперь» не является частью, то оно не обладает количественным определением. Поэтому «теперь», являясь границей между будущим и прошедшим, фигурирует как «момент настоящего». Не является «теперь» и некоей пребывающей частью времени. Выходит, что «теперь» существует лишь теперь, т. е. в данный момент. Если это так, то время у Аристотеля скорее представляется каким-то изменением и движением. Не есть ли время движение? Нет, время, по Аристотелю, не является движением потому, что движение имеет место в чем-то одном, время же существует везде. Кроме того, движение происходит более медленно или более быстро, что же касается времени, то к нему неприменимы выражения быстрее и медленнее, т. е. время равномерно везде и всегда; время не может идти более быстро или более медленно, так как само медленное или быстрое определяются временем. А время не определяется временем ни в отношении количества, ни в отношении качества. Время не существует без изменения и движения, так как там, где мы не воспринимаем никакого изменения, нам кажется, говорит Аристотель, что никакого времени не было. Время, по его мнению, существует в движении, но не является самим движением.

Аристотель называет временем то, что определяется через посредство «теперь». Поэтому, если «теперь» было бы единицей и не ощущалось бы в движении как предшествующее и последующее, то нам казалось бы, что нет никакого времени. Таким образом, время, по мнению Аристотеля, распознается тогда, когда разграничивают движение, а с разграничением движения непосредственно связано определение предыдущего и последующего. Не будучи движением, время, согласно Аристотелю, есть число движения, согласно предшествованию и последованию; оно является движением лишь постольку, поскольку обладает некоторым числом.

Время, стало быть, не является движением. Однако без изменения и движения оно не существует, так как там, где нет никакого движения, нет и времени - в этом смысле оно существует в движении, хотя само движением не является.

Плодотворной материалистической мыслью философа является мысль о том, что время не есть нечто отдельно существующее, а неотъемлемое «свойство» движения. Об этом он недвусмысленно пишет: «А если имеется время, очевидно, должно существовать и движение, раз время есть известное свойство движения»^[7].

Эта мысль не случайна, а органически связана с основной линией в учении философа о движении, пространстве и времени. Тем более, что то же самое повторяется им в разных вариантах и сопоставлениях. «Время - или то же самое, что движение, или - некоторое свойство движения»^[8]. Из сказанного ясно, что всякое движущееся существует во времени, т. е. всякое движение и всякое изменение происходит во времени.

Раз, как мы уже отметили это, «теперь» существует лишь в данный момент, то отсюда вытекает, что прошлое и будущее отличны от него; но в такой же степени они связаны друг с другом в «теперь», которое естественно не существует без предшествующего и последующего. Следовательно, предшествующее и последующее находятся в «теперь» - «теперь» является и отрицанием их и утверждением одновременно, т. е. «теперь» предстает как граница объединения и разграничения, отрицания и утверждения последующего и предшествующего. Время, по мнению Стагирита, без движения не существует. Значит время и движение даются вместе, ощущаются вместе, говорит Аристотель, поэтому если происходит движение, то вместе с ним протекает и время и, наоборот, когда протекает время, то вместе с ним происходит и движение.

Большее и меньшее движение измеряется при помощи времени. «Теперь» является единицей временной определенности. «Время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему»^[9]. Объективный характер аристотелевского понимания времени заключается в том, что оно сопровождает движение, а движение присуще только материальному бытию - отсюда проистекает связь времени с бытием, без которого оно немыслимо. Стоит только предположить неизменность бытия, как, по Аристотелю, «не будет казаться, что протекло время». Неизменность бытия, по мнению философа, вызывает уничтожение времени. По Аристотелю время, как и движение, и пребывает неизменным и становится иным. Рассматриваемое само по себе, т. е. как «теперь», по своему субъекту, время остается тем же, однако по своему бытию - в ряде последовательностей «теперь» - оно различно. Например, треугольники различаются специфически, не переставая быть треугольниками. Подобно этому движение, как уже отмечалось, различно по виду, но время остается при этом одним и тем же. Материалистическим выводом Аристотеля является его мысль о том, что материя сопровождается движением, а движение временем. Движение, по Аристотелю, познается через движущееся в пространстве и во времени тело. Если не будет движения, то не будет к времени, так как перемещаемое и перемещение все время существуют вместе. «Теперь», вследствие движения бытия, всегда иное. «Теперь» - граница, а границы принадлежат тому, чьими границами они являются. Движение, По Аристотелю, измеряется временем и обратно, ибо они взаимно определяют друг друга. Для движения быть во времени, по Аристотелю, значит измеряться временем. Нахождение движения во времени - значит измерение его бытия временем. Движение бытия измеряется временем, поскольку оно рассматривается с количественной стороны. Если время измеряется, т. е. является мерой движения, то это значит, что бытие, которое оно измеряет, находится в движении.

Выражением диалектической связи между категориями «пространство», «время» и «движение» является указание Аристотелем на общую черту этих категорий, которая заключается в том, что все они - величины как «непрерывные» так и «прерывные». Время, движение и пространство, благодаря «теперь», и «прерывны» и «непрерывны», при этом пространство выражает протяженность бытия, а время последовательность движения.

Рассмотрение Аристотелем категорий движения, пространства и времени вновь обнаруживает диалектичность его мысли, что сказывается в установлении органической связи этих трех категорий, в рассмотрении всех природных явлений в их движении и развитии в пространстве и времени и, наконец, в постановке вопроса о взаимоотношении прерывности и непрерывности движения, пространства и времени. Аристотелем также была намечена взаимосвязь проблемы прерывности и непрерывности и проблемы конечности и бесконечности. Время, по Аристотелю, через «теперь» «непрерывно» и им же разделяется, так как оно следует за перемещением и перемещаемым. Время - число движения предыдущего и последующего и относится к «непрерывному». Непрерывны те предметы, границы которых сливаются в одно.

Время, пространство и движение представляют собой количества. Они непрерывны и делимы. Движение следует за величиной, и, вследствие «непрерывности» величины, «непрерывно» и движение, а через движение - пространство и время. «Теперь» является «непрерывной» связью прошедшего с будущим, так как оно есть конец прошедшего и начало будущего, вследствие чего оно кажется всегда различным и никогда не прекращающимся; оно всегда начинается. Время есть число «непрерывного» движения вообще, а не какого-нибудь определенного его вида,

Непрерывное есть граница, по которой соприкасаются оба следующих друг за другом предмета. Эта граница становится одной и той же для обоих предметов и, стало быть, не прерывается. Всякое движение непрерывно. Вещи непрерывны по движению и, отсюда, по времени. «Теперь» связывает прошедшее с будущим не только в непрерывности, но и делит время в возможности. Следовательно, «теперь» есть в одном отношении деление времени в возможности, в другом - граница и единство будущего и прошедшего. Именно через «теперь» время проявляет себя прерывным и непрерывным.

Время непрерывно потому, что наличествует объективная связь в движении бытия, а также связь всех прошлых, настоящих и будущих «теперь». «Теперь» напоминает точку, которая и соединяет и разъединяет длину. Но отличие «теперь» от точки в том, что если точка может быть началом или концом линии, то «теперь» не может быть началом или концом времени, так как оно выступает как граница между прошедшим и будущим. Поскольку «теперь» объединяет, оно является необходимым моментом «непрерывности»; непрерывность создается именно через движение. Поскольку «теперь» разъединяет, оно вместе с тем всегда остается одним и тем же, и в этом смысле является необходимым моментом «прерывности». Из всего сказанного вытекает, что «теперь» есть момент деления времени в возможности, а также выступает моментом границы и единством прошлого и будущего. В способности «теперь» делить время в виде «прежде» и «после» вырисовывается прерывность, а в способности «теперь» быть объединяющим моментом проявляется непрерывность.

Таким образом, деление и соединение, по Аристотелю, есть в сущности одно и то же, ибо совершается согласно одному и тому же «теперь». Поскольку «теперь» существует лишь в данный момент, то прошлое и будущее отличны от него, и потому здесь наличествует момент «прерывности». Поскольку оно является моментом слияния прошедшего и будущего, в нем же проявляется и «непрерывность».

Аристотель догадывается о единстве и диалектической связи прерывного и непрерывного. В 6-й главе третьей книги «О душе» он пишет: «Время, подобно длине, делимо и неделимо». Прерывные и непрерывные величины, с его точки зрения, не только исключают, но и взаимно требуют друг друга. По Аристотелю, пространственные и временные величины представлены как непрерывные величины. Но прерывными являются количественные стороны этих величин, выражающиеся числами.

Точки, отдельно взятые, являются прерывными. Для того чтобы эта прерывность стала непрерывной, необходимо движение точки, в результате которого получается линия. Значит непрерывность, по Аристотелю, получается из прерывности при наличии движения. Движение является моментом, необходимым для получения яз прерывности пространственно-временной непрерывности.

Вопрос о прерывности и непрерывности пространства, времени и движения рассматривается Аристотелем в тесной связи с вопросом об их бесконечности. Точнее: движение, по Аристотелю, относится к непрерывному, а «бесконечное» проявляется прежде всего в непрерывном. Поэтому для определения непрерывности «приходится часто пользоваться понятием бесконечности, так как непрерывное делимо до бесконечности»^[10]. Как видим, тесная связь проблемы бесконечности с проблемой прерывности и непрерывности была впервые подмечена Аристотелем.

Всякое изменение по своей природе совершается из чего-нибудь во что-нибудь, но для всякого изменения то противоположное, во что оно превращается, по необходимости является пределом. В беспредельность, по Аристотелю, ничто не может двигаться. Нет бесконечного движения, т. е. движения, которое не ограничивалось бы пределами. Ряд движущихся тел нельзя продолжать в бесконечность, иначе в ограниченное время будет происходить бесконечное движение. Поскольку, по Аристотелю, мы делим линию, у нас всегда возникают для мысли все новые и новые точки, но поскольку линия представляется в действительности именно одной линией, то имеется одна точка.

Материалистическое в основном решение проблем движения, пространства и времени, а также открытие их общих черт прерывности и непрерывности дало возможность Аристотелю выступить с возражением против тех, кто отрицал объективное существование движения, а отсюда и времени и т. д., в частности, против отрицательной диалектики Зенона, против его знаменитых апорий. Непонимание природы пространства, времени и движения является, по мнению Аристотеля, источником зеноновских апорий. Зенону не было ясно содержание пространства и времени в связи с движением. Он рассматривал движение без пространственно-временных отношений, или же наоборот. Аристотель, как видно из вышеприведенных его рассуждений, не был сторонником одной лишь абсолютной прерывности или непрерывности.

Аристотель разбирает зеноновские апории, поскольку они тесно связаны с категориями пространства, времени и движения, их прерывности и непрерывности, бесконечности и конечности, и уличает Зенона в неверных заключениях. Аристотель рассматривает такие общеизвестные парадоксы Зенона, как «Дихотомия», «Ахиллес и черепаха», «Стрела», «Ристалище» и др.

Аристотель как диалектик с большим уважением относился к философскому наследию своих предшественников, поэтому, критикуя Зенона, не был к нему нигилистичен. Он хорошо знал, что Зенон не сомневался в том, что движение существует. Речь шла лишь о доказательстве его истинности. А поскольку Зенон в движении обнаружил противоречие, то объявил его неистинным, и заключил, что движение, обладает неистинным бытием.

По мнению Аристотеля, апории Зенона следует понимать не как возражения против реального движения, а как результат той логики историко-философского развития, которая столкнула его с трудностью дать метод понятийного определения движения,

Разбирая зеноновские апории, Аристотель замечает, что Зенон признавал абсолютную непрерывность и бесконечную делимость пространства и времени, вследствие чего и приходил к своим парадоксам. По мнению Аристотеля, бесконечное мысленное деление пространства и времени возможно, но это еще не означает, что существует бесконечная раздельность пространства и времени в действительности.

Пространство и время, по Аристотелю, не бесконечно разделены, а лишь бесконечно делимы. В связи с этим Аристотель, разбирая зеноновские апории, говорит, что в непрерывном движении «заключается бесконечное число половин, но только не актуально, а потенциально»^[11]. Если же их сделать действительными, то, по Аристотелю, движение не будет непрерывным, а будет останавливаться на каждой точке, а сумма остановок, конечно, не будет движением. Ни одна чувственно воспринимаемая величина не бесконечна. По Аристотелю, то или иное положение движущегося, например «Стрелы», вовсе не рассекает сам процесс движения на две части, ибо: «кто делит непрерывную линию на две половины, тот пользуется одной точкой как двумя, так как он делает ее началом и концом»^[12]. В таком случае получается, что движущееся тело в каждом положении одновременно и заканчивает и возобновляет движение, т. е. каждое положение движущегося тела есть состояние покоя. Когда Зенон заменяет движение суммой состояний покоя в возможности, то в действительности, вопреки мнению Зенона, движение все-таки происходит. Есть кажимость, что бесконечность существует не только в возможности, а также как нечто определенное, но в такой форме бесконечное существует лишь в нашей мысли. Доверять же мышлению в вопросе о бесконечном, согласно Аристотелю, нельзя, так как избыток и недостаток имеется не в предмете, а в мысли. Ведь каждого можно мыслить во много раз большим, чем он есть, увеличивая его до бесконечности. Что собой представляет бесконечное? То, вне чего всегда есть что-нибудь. Бесконечное есть материя для завершенности величины, и в этом смысле оно лишь возможно, а не действительно. Затруднение Зенона в этом вопросе, между прочим, вызвано и тем, считает Аристотель, что он еще не различал возможность и действительность.

Аристотелю одинаково трудно и приятие, и отрицание бесконечности, поэтому он говорит, что бесконечность существует в возможности. Бесконечное имеется там, где, беря известное количество, всегда можно взять что-нибудь за ним. А там, где вне ничего нет - это законченное и целое. Может ли тело пройти бесконечность? Аристотель понимает бесконечность в смысле «дурной бесконечности», поэтому говорит: невозможно ее пройти, в противном случае она была бы не бесконечностью, а конечностью. По мнению Аристотеля, дурная бесконечность - именно то, что не имеет конца, поэтому и невозможно ее пройти.

Как видим, Аристотель не смог подняться до диалектического понимания бесконечности. Однако у него уже фигурировало само понятие «бесконечность», которое уже отчасти давало право на то, чтобы сказать, что «бесконечность» можно пройти реально, поскольку ее можно, с его точки зрения, пройти потенциально, т. е. логически. Ведь бесконечность, схваченная в понятии, выступает уже как конечность, и эта конечность бесконечности не является отрицанием последней, а, наоборот, ее утверждением и пониманием. Нечего и говорить о том, что Аристотель был далек от такого понимания, которое сделалось возможным лишь с возникновением марксистской диалектики. Заслуга Аристотеля в том, что он отметил и указал на трудности, содержащиеся в понятии бесконечности. Он знал только дурную бесконечность (по Аристотелю, бесконечность-это категория потенциальная и отрицательная). Так что он не имел понятия о положительной бесконечности, моментами которой являются конечная и отрицательная бесконечность. Аристотель все же попытался приостановить дурную бесконечность, но это приостановление отрицательной бесконечности вышло у пего как отрицание вообще отрицательной бесконечности и утверждение конечной бесконечности в смысле формы форм, которая является началом, не требующим другого начала. В противном случае, так думал Аристотель, опять получился бы регресс в бесконечность. Конечное, следовательно, понимается Аристотелем как определенность и, наоборот, определенность как конечное.

Таким образом, на вопрос, можно ли пройти бесконечное множество частей во времени, Аристотель отвечает, что в одном отношении можно, а в другом нет, т. е. возможно в потенции, но невозможно в действительности. Это значит, что если бесконечное множество будет актуально, то невозможно. Движение, разделенное остановкой, по Аристотелю, не едино, поэтому такие парадоксы, каковы апории Зенона, неразрешимы для тех, кто не признает неделимые величины.

Из всего сказанного следует, что, согласно Аристотелю, из всех видов движения ни один не может быть непрерывным, так как все виды движения и изменения идут от противоположного к противоположному: для возникновения и уничтожения пределами являются сущее и не сущее, для качественного изменения - противоположные состояния, для количественного изменения - рост и убыль. Таким образом, факт изменения от противоположного к противоположному означает прерывность непрерывности. В том, что «замерзание наступает сразу», а не постепенно, в том, что Ахиллес черепаху «догонит, если ему позволят перейти границу», Аристотель усматривает сущность прерывности и непрерывности. Эта сущность полагается им в смене моментов устойчивости и изменчивости. Аристотель на примере прерывности и непрерывности показывает диалектическое единство качественных и количественных изменений. Он понимает, что понятия прерывности и непрерывности, представляя общими чертами пространство, время и движение, означают не что иное, как сохранение данного качества в процессе определенного количественного изменения. По мнению философа, предметы материального мира непрерывно существуют, поскольку они сохраняют свое качество, а прерывность есть изменение их качественных состояний, т. е. качественное изменение есть нарушение непрерывности и порождение прерывности. Ясно, что без учета этих общих положений Аристотель не имел бы возможности сказать: Ахиллес догонит черепаху, если ему позволят «перейти границу». Аристотель справедливо заслужил похвалу Гегеля. В. И. Ленин записывает: «Этот ответ правилен, содержит в себе все…»,- ибо действительно половина становится здесь (на известной ступени) „границей"…» ^[13], т. е. Аристотель блестяще понял необходимость преодоления в движении понятия половины пути.

Однако, несмотря на эти гениальные догадки, Аристотель не дошел до отчетливого признания противоречий природы пространства, времени и движения. Хотя во многих местах он вплотную подходит к этому, но специально не рассматривал вопрос о движении как о единстве непрерывности и прерывности, о единстве противоположностей. Аристотель считал невозможным непрерывное движение в бесконечности. Так как движущаяся точка каждую точку делает концом и началом в течении «теперь», то непрерывное движение по прямой невозможно, ибо следует возвращение назад. Движение по прямой не может быть вечным, так как конец не связывается с началом, и только круговое движение делает возможной такую связь (конца с началом). Вот здесь, когда он отрицает вечное непрерывное движение и объявляет таким только «круговое движение», Аристотель склоняется в сторону идеализма. В отличие от прежних натурфилософов, признававших, что «все течет» и качественно изменяется, Аристотель говорит, что никаким иным движением нельзя двигаться непрерывно и бесконечно, кроме кругового. Поэтому Аристотель в 9-й главе восьмой книги «Физики» говорит, что «из перемещений круговое движение является первым». Нет необходимости давать анализ этого вида движения, так как, на наш взгляд, он относится к астрономическим взглядам Аристотеля. Отметим лишь, что в круговом движении, согласно Аристотелю, нет ни начала, ни конца; начало и конец этого вида движения находится вне его. В круговом движении, по мысли Аристотеля, допустимо бесконечное непрерывное движение - поэтому оно есть вечно первое. Так приходит Аристотель к представлению о метафизически закрытом круговом движении, где все время продолжаются одни и те же процессы. Правильно критикуя метафизическую односторонность зеноновского представления о непрерывном движении, то как об отрицательной, то как о положительной бесконечности, Аристотель не выдерживает материалистической тенденции и сам создает теорию непрерывного движения - как движения кругового.

При рассмотрении воззрений Аристотеля по вопросу о пространстве, времени и движении, мы видели, что основным его положением является то, что движение есть реальность пространства и времени. Аристотель, хотя и не отчетливо, но, судя по его рассуждениям, до некоторой степени представляет себе пространство и время как находящиеся в движении противоречия. По этому поводу В. И. Ленин пишет, что «движение есть сущность времени и пространства. Два основных понятия выражают эту сущность: (бесконечная) непрерывность (Kontinuitat) и „пунктуальность" (=>отрицание непрерывности, прерывность). Движение есть единство непрерывности (времени и пространства) и прерывности (времени и пространства). Движение есть противоречие, есть единство противоречий»^[14].

Аристотель правильно предугадал, что время и пространство являются свойствами движущейся материи, что материальный мир существует как движущийся во времени и пространстве. Поэтому ставить вопрос об онтологической последовательности этих категорий у Аристотеля неправомерно, ибо движение, время и пространство являются для него одновременно данными. По глубокому убеждению Аристотеля, признать одну из этих трех категорий - значит признать и две остальные. Каждая из этих трех категорий, по Аристотелю, является сущностью двух остальных. Время Аристотелем рассматривается как закон изменения и всякого движения.

Из сказанного следует, что Аристотель трактует категории движения, пространства и времени как порядок и закон явлений. Поэтому аристотелевская попытка раскрыть сущность движения, пространства и времени в их взаимоопределении в качестве некоторых закономерностей, связей сосуществующих и последующих явлений, выступает как диалектический момент. Заслуга Аристотеля заключается в том, что он открыл связь времени с движением, обнаружил непрерывность и прерывность времени и пространства.

Таким образом, главное, что определяет его материалистическую и диалектическую тенденцию при разборе категории времени, есть доказательство его объективности, почерпнутой из объективного движения материального бытия. Но Аристотель не следует этой точке зрения до конца, так как, признав сначала, что время существует для всего бытия, он под конец своего исследования проводит идеалистическую мысль о зависимости времени как величины считаемой, от свойств человеческой души как величины считающей. Аристотель, сомневаясь, ставит вопрос: «Может возникнуть сомнение, будет ли, в отсутствии души, существовать время или нет? Ведь если не может существовать считающее, не может быть и считаемого, ясно, следовательно, и числа, так как число есть или сочтенное или считаемое. Если же по природе ничто не способно считать, кроме души и разума души, то без души не может существовать время…»^[15]. Таким образом в отдельных случаях время у Аристотеля выступает как явление субъективное.

Впоследствии буржуазные историки философии ухватились за эту непоследовательность учения Аристотеля о времени. Спекулируя на этом отступлении Аристотеля от материализма, они проповедовали зависимость времени от субъекта, превратили категорию времени в чисто субъективную категорию.

Рассмотрение Аристотелем пространства и времени как порядка (или закона) в сосуществовании и следовании явлений, в частности, пространства как порядка сосуществования явлений и времени как порядка смены состояний направлен против представлений атомистов, рассматривавших пространство как абсолютную протяженность, а время как абсолютную длительность. Но хотя необратимость времени сравнительно с пространством и была замечена Аристотелем, он специально ничего не говорил о противоречивости пространства и времени. Эти слабые стороны аристотелевской философии также используются субъективными идеалистами, считающими пространство, время и движение вполне субъективными категориями, лишенными объективного характера.

Следовательно, несмотря на основную материалистическую тенденцию аристотелевского учения о пространстве, времени и движении, отдельные положения не находят у него разработки и остаются неразвитой догадкой. Текучесть, подвижность, противоречивость категорий времени, пространства, движения, хотя и не ускользнули от внимания философа, все же его воззрения на пространство, время и движение страдали метафизической ограниченностью.

¹ См. Аристотель, Физика, с. 49

² Там же, с. 69

³ Там же

⁴ Там же, с. 72

⁵ Г. Галилей. Диалог о двух главнейших системах мира - птолемеевой и коперниковой. М., 1948, с.27

⁶ Аристотель. Физика, стр. 94.

⁷ Аристотель. Физика, стр. 169.

⁸ Аристотель. Метафизика, стр. 208, прав. кол.

⁹Аристотель. Физика, стр. 95.

¹⁰ Аристотель. Физика, стр. 49.

¹¹ Аристотель. Физика, стр. 197.

¹² Там же

¹³ См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр 231 - 232.

¹⁴ В. И Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 231.

¹⁵ Аристотель. Физика, стр. 103.