За последнюю четверть века не только чрезвычайно увеличилось количество и разнообразие лингвистических школ, но и колоссально выросло количество и разнообразие лингвистических понятий и терминов. Поэтому проблемы метаязыка лингвистики приобрели сейчас особенную остроту. Несмотря на то, однако, что число и разнообразие лингвистических словарей все время увеличивается, до сих пор еще не существует книги, которая представляла бы в сколько-нибудь полном и вместе с тем обозримом виде метаязык русского и советского языкознания. Эту задачу и ставит себе настоящая книга. При этом цель заключалась не просто в том, чтобы составить по возможности полный перечень, или список, слов и выражений, образующих вместе данную терминологию; сложнейшей задачей явилось воспроизведение в словаре того научного словоупотребления, которое в целом составляет метаязык нашей лингвистики в его современном виде.

Эта задача оказалась не только очень сложной, но и потребовавшей значительного уточнения понятий, лежащих в основе научной лексикографии вообще. Дело в том, что до сих пор нет достаточно ясного представления об отличии понятия «лингвистической терминологии», которая мыслится в виде некоторого списка, или перечня, слов и их эквивалентов, — с одной стороны, от понятия «метаязыка лингвистики» как особого языка, употребляемого тогда, когда содержанием речи являются не разнообразные предметы и явления внеязыковой действительности, а естественный язык, т. е. такой язык, как, например, русский, английский, французский и т.п., — с другой. Таким образом, метаязык выступает как язык второго порядка, как особая семиологическая система, употребляемая тогда, когда надо говорить о языке же, выступающем в качестве «языка-объекта».

Теоретически рассуждая, для того, чтобы вполне четко разграничить язык-объект и язык второго порядка, необходимо было бы создать такой метаязык, который опирался бы на совершенно особую систему обозначений. Такие попытки уже неоднократно предпринимались, и среди них особенно интересными для нас являются предложения А. И. Смирницкого ^[1] и В. В. Иванова ^[2]. Однако ни одна из таких попыток еще не привела к созданию развитого или законченного метаязыка, и вряд ли есть основания для того, чтобы надеяться на завершение хотя бы одной из таких работ в реально обозримые сроки. Более того, если бы новая метатеоретическая система и была создана, потребовалось бы очень много времени, прежде чем она могла бы сделаться реальным средством лингвистического общения. Поэтому сейчас конкретно речь может идти только о метаязыке лингвистики в его традиционном виде, со всеми присущими ему неизбежными несовершенствами. А несовершенства эти обусловливаются, помимо всевозможных привходящих моментов, — таких как непоследовательность употребления существующих терминов, невероятно развитое дублирование их, склонность различных ученых вводить новые термины без достаточных для того оснований и т. п. — тем обстоятельством, что оба языка — и язык-объект и метаязык — полностью совпадают в плане выражения, т. е. внешне являются одним и тем же языком. Нельзя не добавить к сказанному, что в очень значительной своей части метаязык и язык-объект пользуются просто одними и теми же словами, такими, как, например, «слово», «звук», «мелодия», «выражение» и др.

Предметом металингвистики является изучение того, как реально говорят люди, обсуждая те или иные объекты лингвистического исследования, т. е. реальный метаязык, который имеет следующие три основные аспекта, а именно: 1) собственно термины, т. е. те слова, которые либо вообще не употребляются в языке-объекте, либо приобретают, будучи заимствованными из языка-объекта, особое значение; 2) своеобразные сочетания слов и их эквивалентов, которые характеризуют метаязык лингвистики уже в его полном виде, как таковой (в связи с этим следует обратить внимание на то, что особенности того или иного метаязыкового словоупотребления нередко приводят к образованию составных терминов, входящих уже на одинаковых правах с цельнооформленными единицами в инвентарь собственно лингвистической терминологии); 3) определенный социально-лингвистический аспект; данная форма метаречи отражает специфику того или другого лингвистического направления, эпохи и т. п.

К сказанному выше необходимо добавить, что исследование всех этих вопросов представляет особенно большие трудности в связи с тем, что метаязык лингвистики проявляет тенденцию распадаться на диалекты и даже идиолекты, причем некоторые из возникающих таким образом метадиалектов очень быстро приобретают незаслуженно большой престиж. Это ставит перед исследователем лингвистической терминологии сложнейшую задачу последовательного и обоснованного отграничения терминов, которые уже могут считаться общепризнанными и поэтому должны включаться в словарь, с одной стороны, и таких терминов, которые не только не получили достаточного признания, но и вряд ли могут на такое признание рассчитывать,— с другой. Хотя сейчас и делаются попытки подойти к решению этого вопроса путем применения чисто количественных методов, т. е. считая просто по числу авторов, употребляющих или употребивших когда-либо данный термин, — такой подход вряд ли может дать вполне надежные и положительные результаты. Поэтому при отборе терминов, так же как и вообще в лексикографической работе, в большей степени приходится полагаться на научный опыт составителя, подкрепляемый, конечно, всеми доступными пособиями и справочными изданиями.

Как можно видеть из сказанного выше, понятие метаязыка гораздо шире, чем понятие терминологии, так как метаязык включает в себя лингвистическое словоупотребление в широком смысле этого слова. Но, к сожалению, лингвистическое словоупотребление оказывается неединообразным не только вследствие большого разнообразия сосуществующих школ и направлений; может быть, еще большие трудности возникают вследствие того, что наша наука характеризовалась за тот период времени, который является основным предметом изучения в настоящей работе (грубо говоря, последние 40—50 лет), резкой сменой воззрений на язык, ярко отразившейся в научном словоупотреблении. Так, если сопоставить работы одного и того же языковеда, писавшего на одну и ту же тему, скажем, в 30-е, 40-е, 50-е, 60-е гг. текущего столетия, то можно будет легко усмотреть большое различие в употреблявшемся им метаязыке. А ведь терминология извлекается, как металл из руды, из всей совокупности метаречевых произведений исследуемого периода. Попытки создать терминологию (и вообще построить терминологическую работу) в отрыве от существующих метатаксономических систем, сосредоточиваясь только на некоторых идеальных объектах, пока еще не давали положительных результатов. Как бы мы ни старались абстрагироваться от реальных употреблений метаязыка, от реальной метаречи, найти доступ к чистым объектам, никак заранее не препарированным,— мы все равно рано или поздно окажемся вынужденными сравнить свои результаты с накопленными ранее. Суммируя изложенное, можно привести следующий пример.

В течение долгого времени, т. е. фактически с тех пор, как был переведен на русский язык курс де Соссюра, и до недавних пор употребление слов «язык» и «речь» было «интеллигентным» и общепринятым способом выражения соответствующих понятий. Затем начали появляться многочисленные другие способы выражения как будто бы той же самой основной дихотомии: «инвариант» — «вариант», «код»— «сообщение», «интенсионал» — «экстенсионал», «теоретико-множественный подход» — «подход теоретико-вероятностный», «первичные параметры» — «вторичные параметры» и т. п., и т. д. И постепенно выяснилось, что это все не просто разные термины, а разные названия для принципиально одного и того же научного объекта. Сказалось, что употребление той или другой из приведенного ряда пар — это также факт мётаречевого стиля, что уже можно наметить иерархию и соответствующие ей степени распространения соответствующих разновидностей лингвистического метаязыка. И здесь тоже выявилась постепенно своя социолингвистическая специфика. Есть группа языковедов, которые пользуются только терминами «язык» и «речь» с полным исключением всех, последующих. Есть и такие, которые, заменив «язык» и «речь» «инвариантом» и «вариантом», только слышали о «первичных» и «вторичных» «параметрах» и «теоретико-множественном» — соответственно, «теоретико-вероятностном» «подходах», но, конечно, никогда не употребили бы этих терминов в своей речи, не видя никакой необходимости активизировать эти выражения. Именно эта последняя точка зрения принята в настоящем словаре: выражения «теоретико-множественный подход», «теоретико-вероятностный подход», «первичные параметры», «вторичные параметры» и т. п. не включены в его словник.

В предыдущем изложении представлялось наиболее важным обосновать понятие метаязыка, отграничивая его от терминологии в собственном смысле слова. Однако проведение вполне определенного различия между понятием метаязыка, с одной стороны, и собственно терминологии, — с другой, не имело в виду в какой-либо мере умалить значение последней, напротив, именно терминология и привлекает к себе внимание исследователя в первую очередь. Распространенные сейчас жалобы на неудовлетворительность современной лингвистической терминологии, на ее крайнюю неупорядоченность и непоследовательность имеют в виду, главным образом, или даже исключительно, собственно те понятия и соответствующие им названия, которые, не совпадая с понятиями метаязыка в целом, составляют самую существенную его часть.

Кроме того, говоря о терминологии, необходимо учитывать различие, которое проводится у нас достаточно последовательно между понятиями терминологии и номенклатуры. Терминология — это система понятий данной науки, закрепленных в соответствующем словесном выражении. Номенклатура же — это система названий для данной совокупности более или менее конкретных объектов, составляющих содержание различных частей данной научной области в целом. Так, например, «агглютинация», «флексия», «фонема», «грамматика» — это термины, служащие для выражения и закрепления общелингвистических таксономий. Саксонский генитив на «с», русские синонимичные союзы «только — токмо», арабский «айн» и пр.— это номенклатурные знаки, названия частных объектов, количество которых совершенно необозримо велико ^[3]. О том, чтобы включить все их в однотомный лингвистический словарь, конечно, не может быть и речи. Поэтому в настоящей книге номенклатура в основном ограничивается русским языком с добавлением более известных явлений из более распространенных языков. Предпочтение, которое отдавалось номенклатуре русского языка, вполне логично. Оно оправдано тем, что было сказано выше об основных задачах и целях данного словаря. Привлечение материала наиболее распространенных европейских языков, а также латинского и греческого, оправдывалось и тем, что общее языкознание до сих пор основывается на общелингвистической терминологии, вырабатывавшейся преимущественно на базе индоевропейских языков. Что же касается языков других систем и тем более языков редких, то в словаре этого объема неизбежно пришлось отказаться не только от большей части их номенклатур, но также и от целого ряда специфических терминов, необходимых для их научного описания.

Теоретически рассуждая, научный термин должен явиться завершающим этапом по отношению к научному исследованию соответствующих реальных объектов. Однако нередко бывает и так, что исследователь уже с самого начала оказывается вынужденным оперировать некоторой системой терминов, лишенных четко определенного содержания, В результате нередко складывается такое положение, когда метатеоретическое исследование превращается в самостоятельный научный процесс. Хотя, вообще говоря, термины не могут возникнуть иначе, как в результате научной абстракции, тем не менее они постепенно могут приобрести известную и даже значительную автономию. Тогда становится необходимым исследовать структуру данной терминологической системы, сравнивать ее с другими системами «изнутри», как таковую. Иными словами, становится необходимым различать по крайней мере два понятия: понятие таксономии и понятие метатаксономии. Какое же содержание следует вложить в эти два термина? Лингвистическая таксономия — это исследование разнообразных объектов лингвистики в плане их научной систематизации. Метатаксономия — это научная систематизация на уровне метаязыка. Это упорядочение системы тех выражений, тех знаков и обозначений, которые используются, когда говорят о лингвистических объектах,

Значение этого разграничения не является только теоретическим. Оно чрезвычайно важно для того, чтобы было понятно, почему отказ от некоторой таксономической системы вовсе не обязательно влечет за собой одновременный отказ от соответствующей метатаксономической системы. Так, например, когда дескриптивная лингвистика утратила свое исключительное влияние как лингвистическое направление, это отнюдь не привело к отказу от разработанной ею терминологической системы. Напротив того, на смену сошедшему со сцены направлению приходит новое, и оно нередко предлагает совершенно новую терминологическую систему. И пока лингвисты овладевают новым метаязыком, они не могут перестать писать или разговаривать друг с другом, они продолжают, хотят они этого или не хотят, пользоваться прежней метатаксономической системой, несмотря на то, что она уже не соответствует новейшим идеям. Иногда это обстоятельство, в известном смысле, тормозит творческую мысль, но это далеко не всегда так. Нередко те метатаксономические категории, которые казались когда-то утратившими свое течение, возрождаются и получают широкое распространение в новейшем метаязыке данной науки. При этом, само собой разумеется, жизнеспособность той или иной терминологической системы определяется в первую очередь ее упорядоченностью и последовательностью соотношения содержания и выражения. Думается, что именно по этой причине продолжает активно употребляться так называемая алло-эмическая терминология. Нельзя не заметить, в частности, что при обсуждении работ представителей смежных наук, желающих разговаривать о лингвистике, неизменно обращаются к этой терминологии как к своего рода «лингвистическому эсперанто», переводя на нее предлагаемые новые названия. Очень яркие примеры этому можно обнаружить в дискуссиях и обсуждениях, имевших место на IX Всемирном съезде лингвистов.

В этой связи необходимо остановиться на вопросе о тех многочисленных терминах, которые широко заимствуются лингвистами из математики, физики и других наук. Вообще говоря, роль такого рода заимствований для интердисциплинарных исследований очень велика, так как позволяет устанавливать научное общение между представителями разных специальностей. Однако на практике процесс этот оказывается очень сложным, причем в нем уже совершенно явно наметились следующие неблагоприятные тенденции: при заимствовании термина другой наукой нередко утрачиваются его важные свойства и он возвращается представителям первой из обменивающихся наук в «поврежденном» виде: нередко такой термин утрачивает однозначность и точность, которыми он обладал потому, что входил в определенную терминологическую систему. Он не приобретает соответствующих новых свойств вследствие того, что по отношению к заимствующей системе оказывается случайным, чужеродным вкраплением, не нашедшим места в данной системе терминов, К этому следует добавить, что вообще создание и использование термина не может замыкаться лишь его «лексическим» (или номенклатурным) аспектом. Содержание термина полностью раскрывается только через его реальное функционирование, через данный «метасинтаксис», т. е. только тогда, когда он выступает как элемент данного метаязыка. Найдя свое место в логическом синтаксисе данной метатеории, новый термин дает толчок теоретической мысли. Если же, как это теперь нередко делают в отношении математической терминологии, термины вводятся поодиночке, то они только дискредитируют лингвистику, придавая ей псевдоматематический вид и никак не способствуя ее действительному развитию. Из сказанного, конечно, не следует, что лингвисты вообще не имеют права пользоваться в своих работах терминами других наук. Но простое введение в текст лингвистического сочинения термина математики, физики и т. п. никак не может превратить его в термин языкознания. Поэтому, хотя такие термины, как «алгоритм», «исчисление», «матрица», «энтропия» и т.п., встречаются теперь в некоторых стилях лингвистической литературы, их никак нельзя считать частью метаязыка лингвистики и нет никаких оснований включать их в настоящий словарь ^[4].

Как можно было видеть из изложенного выше, проблемами первостепенной важности для металингвистики являются следующие: 1) проблема метаязыка, его отношения к терминологии и номенклатуре и вытекающие отсюда общие вопросы таксономии и метатаксономии данной науки; 2) проблема развития данной терминологической системы, отношений и связей различных терминологических систем и разных школ и проблема преемственности в терминологии. Рассмотрение этих двух проблем подводит нас вплотную к основной проблеме, ядру всего исследования, а именно к проблеме соотношения термина и понятия: предмет → его отражение в сознании → понятие → слово. Слово (соотв., его эквивалент) в его отношении к понятию (соотв. предмету), с одной стороны, и к данной метатаксоломической системе — с другой.

Терминология данной научной области — это не просто список терминов, а семиологическое выражение определенной системы понятий, которая, в свою очередь, отражает определенное научное мировоззрение. Поэтому хотя толкование того или другого термина нередко допускает значительные расхождения между представителями различных лингвистических направлений, это отнюдь не исключает, как правило, таких определений, которые исходили бы из существенных признаков обозначаемого явления. Однако это несомненное положение не всегда представляется бесспорным. Нередко создается впечатление, что единственным направлением в металингвистике должно быть направление нормативное, что задача состоит теперь в том, чтобы, разработав определенные рекомендации относительно формы и употребления терминов метаязыка, убедить всех языковедов принять эти рекомендации и неуклонно применять их. Нисколько не преуменьшая того значения, которое такая работа имеет для данной метатеоретической области, следует со всей решительностью подчеркнуть, что первоочередной и реально выполнимой задачей сейчас является лексикографическое описание того (пусть несовершенного, непоследовательного и разнокалиберного) языка, посредством которого языковеды общаются между собой и который они применяют в преподавании. В частности, для настоящего словаря было найдено вполне возможным ориентировать метаязык толкований на современное состояние металингвистического словоупотребления в СССР, постараться отразить ту разновидность метаязыка лингвистики, которая находит в настоящее время более или менее устойчивое применение в квалифицированных вузовских лекциях и основных лингвистических монографиях. При этом автор стремился применять язык (метаязык) как можно более ограниченный, делать его как можно более однородным, экономным, сокращая число используемых единиц, т. е. употребляя как можно меньше разных слов и выражений и. повторяя каждое из них как можно чаще. Была также поставлена неукоснительно выполнявшаяся задача — не вводить в толкования (в авторский текст вообще) ни одного термина, не разъясненного на своем месте в словаре.

Описывая данную терминологическую систему, необходимо найти способ раскрытия — как в толкованиях, так и, что особенно важно, в лексикографической трактовке — родо-видовых связей между раздельными единицами. Как известно, определение термина, даваемое в толковом терминологическом словаре, представляет собой утверждение, раскрывающее те свойства данного понятия, которые необходимы и достаточны для установления его содержания и отличения его от других понятий. Поэтому необходимо точное представление о существенном признаке предмета, т. е. таком его признаке, который отражает (представляет) конституирующие (коренные, базисные) его свойства. Например, для падежа это свойство — устанавливать отношение между предметами мысли посредством придания выражающим их (указывающим на них) словам соответствующего морфологического изменения. Этот признак является общим для всех категориальных форм падежа. В отличие от общего индивидуальный признак —это признак, отраженный только в данном видовом термине и не разделяемый с ним другими видовыми терминами, например, признак «исходности» именительного падежа, проявляющийся в его способности выступать в предложении в качестве подлежащего и служить для выражения субъекта действия. На этой основе категориальные формы падежа выступают как соподчиненные понятия, находящиеся в одинаковых связях с одним и тем же подчиняющим понятием. Естественно, что этому основному принципу — per genus proximum et differentiam specificam подчиняется и построение словарного гнезда, в которое включаются в том или ином виде все видовые термины. В тех же случаях, когда составной термин формально совпадает в одной из своих частей с термином родовым, но не связан с ним родо-видовыми отношениями по содержанию, он выносится за пределы гнезда.

Ясно, что осуществление этого принципа требовало внимательного логического анализа прежде всего составных терминов. Так, например, такой термин как «речевой аппарат» (в отличие от такого термина как «именительный падеж») должен толковаться на своем месте, т. е. под прилагательным, потому, что в пределах данной терминологической системы он не связан с другими «аппаратами» («.критическим» и т. п.) родо-видовыми отношениями. Напротив, например, грамматика дескриптивная, историческая, описательная, сопоставительная и т. п.— это разные виды грамматики, почему все эти термины и даются в одном гнезде. При этом необходимо обратить внимание и на то, что такого рода гнезда обязательно связываются ссылками с соответствующими прилагательными, что позволяет отобразить в словаре системные связи различных элементов данного метаязыка.

Принцип genus et differentia, столь ясный в теории, встречает, однако, большие трудности при практическом его применении к данному терминологическому материалу. В предлагаемом словаре особенно большие затруднения представили «многоступенчатые» образования, где бывает трудно провести границу между термином и толкованием, так как здесь сближаются такие понятия, как описательный термин, с одной стороны, и отрывок (сегмент) метаречи, — с другой. Например, следует или не следует включать в словарь такие словосочетания, как «слабоуправляемые члены распространенного предложения», «бесподлежащное предложение неопределенно-личное», или даже такие, как «безличная нулевая связка» и т.п.? В таких случаях, как «глагольные предложения личные нераспространенные с предикативным членом и нулевой связкой», мы явно имеем сегмент метаречи, который мог быть введен в словарь только в качестве иллюстрации употребления соответствующих терминов. Думается, что однозначный ответ на подобные вопросы невозможен принципиально, а не только вследствие неразработанности вопроса о языке и речи вообще. Такие факты вновь и вновь подтверждают известный тезис о полной и принципиальной невозможности отрыва языка от речи. Исключительный интерес представляют в этом аспекте материалы и исследования Советской терминологической комиссии под руководством А. Б. Шапиро, в частности в связи с конфронтацией ее собственных исследований и работ соответствующей комиссии в Чехословакии (см. ниже стр. 15). Более частным, но все же очень важным оказывается также следующий момент: сплошь и рядом невозможно отразить логическую зависимость терминов, в одном словарном гнезде просто вследствие очень большого разветвления родо-видовых отношений. Так, например, в таких случаях, как «гласные», «согласные», «звук», «предложение», «слово», «словосочетание», «форма», пришлось применить совершенно особый способ лексикографического оформления ^[5]. Вряд ли нужно указывать, что во всех подобных случаях речь идет о классификациях на уровне данных терминологических микросистем, входящих как часть в метаязык лингвистики. Здесь же надо упомянуть и о таких гнездах, как «именительный падеж», «винительный падеж», «дательный надеж» и т. п., которые, являясь видовыми по отношению к родовому термину «падеж», в свою очередь, выступают как родовые по отношению к «именительный предикативный», «винительный двойкой», «дательный эксклюзивный» и т. п.

Наряду с родо-видовым принципом первостепенное значение имеет так называемый принцип дополнительности: значение одного термина должно, по идее, кончаться там, где начинается значение другого. Для проведения в жизнь этого принципа необходим детальный компонентный анализ терминов, построенный на выделении существенных признаков, их объединении (сложении), необходимом для выявления содержания данного термина и их разъединении (вычитании), если задача состоит в том, чтобы придать исследованию последовательный характер.

Очень важным вопросом является вопрос о том, к каким частям речи принадлежат или должны принадлежать лингвистические термины: ограничивается ли терминология данной области знания существительными или же в нее входят также прилагательные, глаголы и другие части речи. Отвечая на этот вопрос, следует прежде всего обратить внимание на то, что в европейских языках система существительных настолько развита, имеются настолько неограниченные возможности образовывать отглагольные существительные и отвлеченные существительные, образованные от основ прилагательных, что основной состав терминологического списка для этих языков вполне может быть исчерпан существительными. Что касается глаголов, то для языковедческой терминологии они не типичны и легко могут быть заменены отглагольными существительными. Правда, есть несколько глаголов, которые довольно часто употребляются в лингвистическом метаязыке, например, такие, как «склоняться», «спрягаться», «обособляться», «грамматикализоваться» и т. п. Но это уже сфера данной разновидности речи, которая в настоящем словаре представлена не в толкуемых словах, а в самих толкованиях и пояснениях. Что же касается терминов, то, конечно, здесь несравненно более естественно употребить, продолжая использовать тот же пример, существительное как выражение соответствующих понятий, т. е. соответственно такие отглагольные существительные, как «склонение», «спряжение», «грамматикализация», «обособление» и пр. В метаречи, естественно, могут встретиться любые словоформы; вполне можно представить себе предложение, содержащее такие словоформы, как «субстантивировался», «субстантивировался бы», «субстантивирующийся», «субстантивируемый» и т. д., но как термин, как объект соответствующих пояснений, естественно, выступит только «субстантивация».

Сложнее обстоит дело с прилагательными и причастиями, поскольку представители этих категорий слов могут выполнять в данной терминологической системе разнообразные функции. Прежде всего, надо выделить, отграничить ту специфическую терминологическую функцию, которую прилагательные приобретают в случаях субстантивации. Здесь они явно приравниваются к существительным, и, конечно, хотя такие слова, как «фрикативный», «гласные», «согласные», «сонорный», «редуцированный» и пр. и являются первоначально прилагательными, они войдут в словарь русского и других европейских языков в виде, фактически не отличающемся от того, который имеют в данном метаязыке существительные.

Заметим, между прочим, что не менее легко субстантивируются в терминологической системе и наречия. Так, например, в лингвистике имеется целый ряд терминов, заимствованных из области теории музыки. Например, «аллегро» (термин более приемлемый, чем его описательный эквивалент «быстрый темп речи») является уже не наречием, а синонимом субстантивного словосочетания, т. е. существительным.

Возвращаясь к прилагательным, следует прежде всего указать на ту специфическую терминирующую функцию, которую они выполняют, наряду с причастиями, образуя термин в сочетании с существительным. Например: «номинативное предложение», «страдательный залог», «качественное прилагательное», «совершенный вид» и т. д. Однако необходимо при этом тщательно различать, с одной стороны, терминирующую функцию прилагательного, когда оно вместе с определяемым существительным входит в словник в качестве совершенно равноправного термина, от тех случаев, когда прилагательное и причастие, обозначающие отношение к понятию, выражаемому существительным, сами по себе не несут терминологического характера, не являются терминами и поэтому могут включаться в терминологический список, соответственно в словник, словарь, очень ограниченно, т. е. только в тех случаях, когда в картотеке имелось значительное количество словосочетаний с данным прилагательным. В качестве примера можно привести «глагольный», «местоименный», «инфинитивный» и т. д. Толкования таких прилагательных не могут не связываться с соответствующими существительными. В случае однозначности такого прилагательного (или полного соответствия семантической структуры прилагательного семантической структуре соответствующего существительного) оно толкуется в словаре по формуле «прил. к… ». Например, «Инфинитивный. Прил. к инфинитив».

Говоря о форме терминологических единиц, в данной связи необходимо также отметить значительную распространенность в русской металингвистической традиции составных терминов с существительным в качестве определяющего члена, таких как «обстоятельства цели», «части речи» и пр.

В последнее время в литературе все чаще высказывается мнение, что лингвистическая терминология должна быть интернациональной и что нужно всячески избегать идиоматических, национально ограниченных терминов. Особенно оживленная дискуссия ведется по этому вопросу между славистами, в частности, в связи с работами терминологической комиссии, назначенной еще IV съездом славистов; Например, предлагается отказаться от таких терминов, как «неопределенное наклонение», «родительный падеж» и т. п., заменив их такими терминами, как «инфинитив», «генитив» и т. п.

Если подойти к этому вопросу с точки зрения чисто теоретической, то вполне можно представить себе всю лингвистическую метатаксономию как некую международную систему, где каждый термин одновременно существует в энном количестве национальных (фонетических и морфологических) вариантов. Например, можно, как полагают некоторые, считать, что русское «фонема», английское phoneme, французское phoneme, немецкое Phonem — это не разные слова, а аллолексы одной и той же лексемы, разные фонетические варианты одного и того же слова как части всемирного языка лингвистики. Так, в частности, подходит к вопросу Г. Глисон. Однако не менее авторитетные ученые выдвигают совершенно противоположную точку зрения, справедливо указывая на то, что формальное совпадение терминов различных языков нередко не только не облегчает международное общение, но, напротив, затрудняет его, так как создает для пользующихся ими видимость равенства, соответствия, которое на самом деле оказывается иллюзорным.

Что касается настоящего словаря, то этот вопрос был подвергнут специальному изучению. Была сделана попытка заменить все русские термины их иностранными эквивалентами, т.е. попробовать последовательно пользоваться только такими словами, как «генитив», «аккузатив», «инструменталис» и т.п., но эта попытка привела к результатам настолько искусственным, что от этого принципа пришлось отказаться и при наличии дублетов этого рода отдавать предпочтение наиболее распространенному (под предпочтением здесь понимается: где поместить толкование и какое слово дать с отсылкой).

Хотя вопрос о соотношении таких терминов, как «генитив» — «родительный падеж» и т.п., и толкуется большей частью в плане нормативном, т.е. с точки зрения возможности интернационализации терминологии и вообще вытеснения соответствующего дублета, — этим аспектом данная проблема не ограничивается. Эта проблема представляет собой часть более широкой и более сложной проблемы — проблемы терминологических дублетов (а чаще триплетов, тетретов, пентетов и пр.), которые ошибочно до сих пор нередко называются синонимами. Терминологические дублеты (триплеты и т. д.) — это слова, которые объединяются особой терминологической соотнесенностью с одним и тем же научным объектом. При этом соотносятся они не как «слова», не как таковые, а только вследствие невозможности обнаружить существенное различие в обозначаемых ими объектах. В словаре была сделана попытка последовательного объединения их под наиболее употребительным термином, см., например, «фразеологическая единица», «сильный приступ» и т. п. Следует заметить при этом, и это вытекает из всего, что было сказано выше, что таксономический и метатаксономический уровни нередко оказываются настолько тесно переплетенными, что разделить их очень трудно. Вместе с тем без такого разделения не может быть и строго научной таксономии. Если данные дублеты (триплеты и т. д.) лишь по-разному называют один и тот же объект, то при нормализаторском подходе от них надо стараться как можно скорее освободиться. Если же они дают возможность или же имеют целью выявить, грубо говоря, в этом же объекте разные стороны или аспекты, то их возникновение и употребление становится не только вполне оправданным, но и необходимым для развития научной мысли. (Например, «макрофонема» может быть принята как «полезный» дублет к «фонеме» вследствие ее соотнесенности с «микрофонемой».) Поэтому нужен детальный анализ как можно более обширного словоупотребления для того, чтобы узнать, какая из двух категорий явлений действительно имеет в данном случае место. Например, если употребление термина «парадигма», который являлся в свое время дублетом по отношению к термину «образец» или «тип склонения», раскрывает в этом объекте какие-то новые стороны или моменты, то этот термин непременно надо ввести в соответствующий метаязык и обеспечить ему полные права гражданства. Дублеты (триплеты и т. п.) надо тщательно отличать от фонетических, орфографических, морфологических и др. вариантов терминов, таких как «хиатус» — «гиатус», «алломорф» — «алломорфа», «аллофон» и «аллофона» и т. п. Однако поскольку эта проблема не решена еще и для естественного языка, для метаязыка может быть лишь предложено предварительное рабочее решение.

Поскольку основной задачей словаря было возможно более полное описание современного метаязыка советского языкознания и попытка представить не только по возможности полный перечень тех слов и выражений, которые можно считать составляющими обиход нашего научного общения, но и показать их реальное функционирование как в иллюстрациях употребления, так и в метаречи данного автора, вопрос о какого бы то ни было рода конфронтациях и сопоставлениях данного метаязыка с другими можно было с полным основанием вообще снять, отложив его до другого издания этой же работы или даже вообще выделить его в предмет отдельной книги. Вместе с тем уж очень заманчивой показалась попытка уже сейчас как-то способствовать доведению нашей терминологии (а, следовательно, и системы лингвистических понятий) до более широкого круга языковедов, учитывая также то обстоятельство, что за рубежом до сих пор о наших работах знают далеко не достаточно, рассматривая наше языкознание в основном сквозь призму проникновения к нам дескриптивной лингвистики, глоссематики и других «заграничных» веяний и не понимая в достаточной степени специфики нашей собственной лингвистической традиции.

В такой ситуации сейчас же и вполне естественно возникает понятие «перевода» собранных терминов. Но как легко убедиться (просто раскрыв соответствующую статью словаря) понятие «перевода» настолько сложно и многозначно, что прежде всего необходимо выяснить, в каком смысле оно может быть применено к тому виду научной деятельности, о котором здесь должна идти речь, и в каком отношении это понятие должно находиться к понятию «конфронтации» терминов, о котором было сказано выше. Вряд ли нужно доказывать, что единственным вполне научным и правильным способом выйти за пределы данного национального языка в терминологической работе является именно конфронтация; в идеальном случае все термины одного языка должны были бы находиться в отношениях взаимнооднозначного соответствия, в действительности же имеет место такое положение, которое было описано в циркулярном письме терминологической лингвистической комиссии при Советском комитете славистов (рукопись), в котором указывается, что при конфронтации «... к части чешских и словацких терминов соответствующих русских терминов не оказалось... Вместе с тем нашлось много русских терминов, к которым в чешско-словацком словнике не оказалось соответствующих терминов». Легко представить себе, насколько труднее было рассчитывать на последовательную конфронтацию, если речь идет не о таких близких системах как русская и чешско-словацкая (объединенных общностью традиций, близким родством языков, тождеством объекта и т. д.), а о системах, во всех этих отношениях совершенно разъединенных, т.е. русской и английской, русской и испанской и т. д.

Принятое после многих сомнений и колебаний решение — «перевести» на английский язык все термины и поместить в словарь имеющиеся у Марузо, Карретера и некоторых других конфронтации разноязычных терминов, не имея, к сожалению, возможности подвергнуть их детальному критическому рассмотрению) — никак нельзя рассматривать как безупречно верное. Думается, однако, что таким образом все же был сделан первый шаг в этом направлении, привлечено внимание к этой важнейшей проблеме, выявлены основные недостатки существующих уже конкретных материалов, намечены пути обсуждения и дальнейшей разработки соответствующей проблематики и т. п. Все эти моменты теперь приобретают особенно большое значение также и в связи с переводом иностранных лингвистических словарей на русский язык. Перечисленные соображения представляются достаточным обоснованием для того, чтобы объяснить, почему иноязычные соответствия русских терминов в настоящем словаре представлены столь непоследовательно и неполно. Однако опыт по возможности последовательного разграничения перевода и конфронтации может послужить стимулом для дальнейших разысканий в этой области.

Очень сложную задачу представлял выбор и подача примеров по существу толкуемого объекта. Для того, чтобы по возможности упростить ее, было найдено возможным трактовать все синтаксические примеры, включая длинные отрывки стихотворной речи, просто как речевые произведения, без указания на их источники.

Решения, принятые в настоящем словаре в отношении некоторых трудных вопросов орфографии и акцентуации, в основном сводятся к следующему. В английском тексте дефисное написание применялось для того, чтобы как можно однозначнее раскрыть содержание фразеологических терминов. Так же и в русском языке в таких случаях, как «собственно-вопросительное предложение», «лицо неопределенно-выраженное», в отступление от обычных правил было принято дефисное написание, чтобы представить данный термин как двух-, а не трехчленный. При разнобое в написании некоторых терминов предпочтение отдавалось написанию, более распространенному в лингвистической литературе.

Основным пособием по терминологии русского советского языкознания является русско-чешский переводной словарь, изданный в 1960 г. в Праге под совместной редакцией крупнейших чехословацких языковедов. Этот труд, основанный на расписывании более сорока основных языковедческих работ, главным образом относящихся к пятидесятым годам текущего столетия, и частичном расписывании целого ряда работ, включая сочинения Ф. Ф. Фортунатова, Н. Н. Дурново, И. А. Бодуэна де Куртене и др., дал возможность систематизировать и проверить картотеку настоящего словаря, накоплявшуюся уже ранее по различным источникам. Мне особенно приятно выразить глубокую благодарность рецензенту этого словаря проф. Любомиру Дюровичу (Братислава), предоставившему в мое распоряжение стеклографированный экземпляр машинописи этого словаря вместе с отзывами рецензентов. Благодаря этому я имела возможность полностью расписать этот словарь задолго до выхода его в свет и в дальнейшем пользоваться книгой уже для проверки и уточнения. Конечно, в картотеку были сразу же полностью включены материалы словарей Н. Н. Дурново, Л. И. Жиркова, а также словники лингвистических терминов, включенных в Литературную энциклопедию, Большую советскую и Малую советскую энциклопедии.

Хотя, таким образом, была получена достаточно надежная основа для картотеки, этими работами ее составление не могло быть ограничено прежде всего потому, что в ней не нашли места более поздние сочинения. Вместе с этим я была вынуждена вновь расписать наши основные лингвистические работы: как явствует из изложенного выше, выполнение задач, поставленных в настоящей книге, требовало постоянного обращения к тексту источников для того, чтобы выписанные термины можно было толковать в соответствии с данными образцами научной речи. Поэтому были полностью расписаны такие работы, как Грамматика русского языка АН СССР, «Введение в языкознание» А. А. Реформатского, «Введение в науку о языке» Р. А. Будагова, «Фонетика современного русского литературного языка» Р. И. Аванесова, «Русский синтаксис в научном освещении» и «Избранные труды» А. М. Пешковского, «Избранные работы по русскому языку» Г. О. Винокура, «Фонетика английского языка», «Морфология английского языка», «Лексикология английского языка» и «Синтаксис английского языка» А. И. Смирницкого и многие другие. К сожалению, целый ряд очень ценных пособий удалось использовать лишь частично, так как ко времени их выхода в свет рукопись словаря уже была подготовлена к печати. К таким работам относится, в частности, «Современный русский язык», ч, II (Морфология. Синтаксис), под ред. проф. Е. М. Галкиной-Федорук.

Особенно большие трудности в процессе работы над словарем представило решение вопроса о месте, которое в словаре такого типа должна занимать стилистика и теория словесности. По традиции в лингвистические словари — особенно это относится к словарям романистическим, таким, как словари Ж. Марузо и Ф. Карретера, — «филологические» словари и словники включается не только вся терминология лингвостилистики, но также поэтики и даже метрики. Принятое в данной книге решение — включить в основную часть словаря лингвостилистическую терминологию — стало возможным после того, как были полностью расписаны такие работы, как «О языке художественной литературы» и «Стилистика, теория поэтической речи, поэтика» В. В. Виноградова, «Стих и язык» Б. В. Томашевского, «Стилистика художественной речи» А. И. Ефимова и многие другие. Эти же разыскания убедили автора в необходимости вынести термины, выходящие за пределы собственно лингвостилистики (т. е. такие, которые составляют основу «теории поэтической речи») в отдельное «Приложение», Такое решение оказалось единственно возможным как по существу, так и вследствие отсутствия у меня необходимой научной квалификации для компетентной обработки этой части материала.

В это приложение, составленное В. Ф. Беляевым, входит наиболее употребительная терминология этой области знания. При отборе терминов автор стремился отразить прежде всего то общее, что свойственно системам стихосложения основных европейских языков, стиховедческая терминология которых восходит в основном к античности; узкоспециальные термины, связанные лишь с той или иной отдельной системой стихосложения, как правило, не включаются. Большинство приводимых иллюстративных примеров заимствовано из русской литературы. Для облегчения набора все греческие слова даются в латинском написании, с применением возможно более последовательного принципа транслитерации. Для окончательного Оформления приложения большое значение имели ценные указания проф. М. П. Штокмара и канд. филол. наук М, Л. Гаспарова, которым затор выражает глубокую признательность.

Хотя, основу нашего лингвистического метаязыка естественно составляет язык основных трудов по русскому языкознанию, в своем современном виде он носит все более и более определенный отпечаток целого ряда зарубежных направлений и школ, оказавших большее или меньшее влияние на его формирование и развитие. Это — прежде всего Пражская лингвистическая школа, метаязык которой получил такое яркое и талантливое описание в '«Лингвистическом словаре Пражской школы» И. Вахека. К сожалению, русский перевод этого ценнейшего пособия вышел из печати, когда рукопись настоящей книги уже была готова для набора и учесть его удалось лишь в небольшой степени. Но, конечно, французский оригинал был полностью и своевременно расписан и имел очень большое влияние как на состав словника, так и на характер и направление толкований целого ряда терминов в настоящем словаре.

Очень большим было влияние на современный метаязык советского языкознания дескриптивной лингвистики. Здесь особенно большую роль сыграл перевод книги Г. Глисона (Г. Глисон, Введение в дескриптивную лингвистику, М., 1959), который популяризировал соответствующие идеи, нашедшие у нас особенно благоприятную почву. Выше уже было сказано о месте и качествах алло-эмической терминологии, составляющей основу данной разновидности лингвистического метаязыка. Здесь только надо добавить, что широкое распространение у нас таких материалов, как «Новое в лингвистике», «Основные направления структурализма» [Отв. ред. М.М. Гухман и В. Н. Ярцева] (эту очень важную книгу еще удалось полностью расписать и сопоставить с подготавливавшейся к печати рукописью) и др., сыграло и не могло не сыграть большой роли в формировании данной разновидности научной лингвистической речи. Терминология «структурализма» безусловно составляет теперь значительную по объему и органическую часть нашего лингвистического метаязыка. Этим же изданиям (вместе, конечно, с общим направлением статей, публикуемых в «Вопросах языкознания») обязаны мы и проникновением к нам категорий и понятий глоссематики и даже свойственного ей метаязыкового стиля.

В результате всех этих многообразных влияний и сложного развития данной научной области в целом ряде случаев одно- и то же слово (термин) стало употребляться в разных значениях: возникла полисемия (а иногда даже омонимия) терминов. В таких случаях термины в настоящем словаре толкуются в соответствии с правилами, принятыми для одноязычных толковых словарей.

Необходимо заметить также, что хотя предлагаемый словарь является синхроническим толковым и поэтому не содержит каких-либо сведений исторического или энциклопедического характера, наличие у термина разных значений могло оказаться обусловленным разновременностью его употребления. Для более ясных, случаев этого рода, т. е. случаев расхождения с современным словоупотреблением, была сделана попытка ввести особый разграничительный знак звездочку (*).

В следующем ниже библиографическом указателе дан перечень использованных словарей. Словарь Ж. Марузо был полностью расписан по изданию 1951 г. (в дальнейшей работе этот материал был тщательно сличен с русским переводом, причем здесь необходимо отметить большую помощь, которую оказали при окончательной обработке этой части материала примечания А. А. Реформатского, не говоря уже о всей совокупности результатов последовательной конфронтации всех терминов для четырех европейских языков). Так же последовательно был расписан по английскому оригиналу «Глоссарий американского специально-лингвистического («технического») словоупотребления» Э. Хэмпа, который представляет собой очень полезное приложение к основной американской лингвистической литературе периода 1925—1950 годов и явился незаменимым пособием для настоящей книги. Полностью были расписаны также словари М. Пея и Ф.Гейнора, Е. В. Кротевича и Н. С. Родзевич и И. Кноблоха. Очень полезным для проверки словника оказался словарь лингвистических терминов Академии наук Латвийской ССР и «Слоуник лiнгвicтычных тэрмiyау» А. Л. Юрэвiча. (Более подробные сведения о названных пособиях содержатся в статье О. С. Ахмановой и А. И. Полторацкого, к которой мы и отсылаем читателя).

В работе над словарем было широко использовано большое число книг, сборников и статей, как специально посвященных проблемам терминологии, так и останавливающихся на этих вопросах попутно (сведения о них теперь легко получить в специальных разделах библиографии по общему языкознанию). Однако два источника, как оказавшие особенно большое влияние на направление настоящей работы, должны быть здесь особо оговорены, а именно: Проспект словаря терминов русской грамматики, под руководством проф. А. Б. Шапиро (рукопись); Материалы совещания международной терминологической комиссии (лингвистической секции) при международном комитете славистов, Прага, 1960. См. А. В. Исаченко, Хроникальная заметка, ВЯ, 1960, № 5, стр. 149—151 и А. Б. Шапиро, Пражское совещание по вопросам лингвистической терминологии, ИАН СССР, ОЛЯ, т. XIX, вып. 5 1960 стр. 443—445.

Обращаясь к приятной обязанности — выражения глубокой признательности всем товарищам, которые помогли мне в моей работе на разных этапах ее выполнения, — я должна прежде всего поблагодарить за огромную помощь Г. К. Смирницкую, которая много и тщательно работала над картотекой, проявляя исключительное внимание к делу,

Я хочу также выразить свою глубокую признательность К. А. Марцишевской, много сделавшей для словаря, особенно на начальных этапах работы, проф. А. А. Реформатскому, проф. П. С. Кузнецову и доц. В. А. Белошапковой, познакомившимся с разными разделами рукописи. Все их указания и критические замечания были мною тщательно учтены. Очень полезной оказалась рецензия на первый вариант словника, данная Сектором структурной лингвистики Института русского языка АН СССР, которая помогла мне оценить всю сложность предпринятой работы. Большую помощь оказал мне магистр наук Оксфордского университета М. К. К. Уилер, просмотревший значительную часть английского текста и предложивший целый ряд английских переводов. Очень ценные указания были сделаны по отдельным вопросам проф. С. Б. Бернштейном, проф. Н. И. Жинкиным, проф. В. И. Абаевым, д-ром филол. наук А. А. Зализняком, ст. научи, сотр. МГУ Б. А. Успенским, д-ром филол. наук К. В. Горшковой и ст. преп. МГУ Е, Ф. Васеко.

^[1] См. О. С. Ахманова. К вопросу об основных понятиях метаязыка лингвистики, ВЯ, 1961, № 5.
^[2] В. В. Иванов. О построении информационного языка для текстов По дескриптивной лингвистике, Доклады на конференции по обработке информации, машинному переводу и автоматическому чтению текста, вып. 7, М., 1961.
^[3] А. А. Реформатский. Что такое термин и терминология, М., 1958
^[4] О том, насколько сложным оказывается иногда взаимоотношение в этом аспекте разных наук, можно видеть из замечаний проф. Р. Якобсона в заключительной речи на IX съезде лингвистов. В частности, оказывается, что термин «избыточность» (redundancy) известен филологии уже со времен Квинтилиана.
^[5] Особый случай представляют такие терминологичные словосочетания, как «винительный времени», «винительный меры», «винительный места» и т. д. Поскольку толкование здесь неизбежно приобрело бы тавтологический характер (например «Винительный падеж со значением времени», «Винительный падеж со значением места» и т. п.), решено было давать общее определение термину «винительный падеж», а затем указывать, каким образом это общее значение может быть конкретизировано в терминологичных словосочетаниях указанного типа.