Десятилетие после подавления революции 1905-1907 гг. стало последним, в истории царского режима. Ни правительственная камарилья, ни самодержец, конечно, не предполагали, что победа над первой в России революцией - всего лишь короткая передышка на их пути к концу. Внешне послереволюционное десятилетие могло показаться даже стабильным. Правящие круги, и прежде всего двор, также были в этом убеждены и уже менее опасались за прочность всей системы в будущем. Но еще совсем недавно было все иначе. Эти круги, пытаясь противостоять революционному натиску рабочих и крестьян, прибегали к различного рода средствам: от теоретических обещаний свобод в октябрьском манифесте 1905 г. до самых жестоких репрессий. Примеров тому столь много, что нет необходимости перечислять их; достаточно напомнить лишь о расправе после Декабрьского вооруженного восстания в Москве.

И все же царизму нужны были люди, которые могли бы стать его опорой в широком смысле, а не только как инициаторы и исполнители репрессивных мер. Однако большого выбора таких деятелей не было. Специфика расстановки внутренних сил в России, преобладание в политической жизни представителей крупного землевладения не давали с этой точки зрения каких-либо особых возможностей. Особенно ярко это выявилось весной 1906 г., когда еще в атмосфере революционных событий должна была приступить к деятельности I Государственная дума. В то время вынуждены были удалиться с политической арены деятели, прямо или косвенно ответственные за события предыдущего периода, и неизбежной стала смена лиц на высших государственных постах - председателя совета министров и министра внутренних дел. 67-летний И. Л. Горемыкин, занимавший и ранее высокие посты, возглавил совет министров, а ведомство внутренних дел получил «новый человек» среди высшей бюрократии - П.А. Столыпин, саратовский губернатор. В начале июля 1906 г. после роспуска I Думы не смог удержаться в своем кресле и Горемыкин. Главой правительства стал Столыпин.

В то время он, как никто другой, подходил для этой должности. Правда, назначение его было встречено в правительственных кругах без восторга, поскольку он не принадлежал к высшей аристократии, хотя и происходил из старой русской дворянской семьи. Это был весьма решительный человек, безоговорочно преданный идее монархии. В то же время новый премьер не исключал возможности реформ при реализации своей политической линии, но всегда при условии: «Прежде всего успокоение». Он сумел стать проводником политики без уступок, выразившейся в репрессиях, иногда более жестоких, чем прежде; смог преодолеть всевозможные трудности на пути к одной из важнейших своих целей - уничтожению сельской общины - и ввести земства в западных губерниях России. В течение нескольких лет Столыпин пользовался полным доверием царя и претворял в жизнь свои намерения. Однако в правительственных сферах у него не было сторонников, а консервативные и черносотенные круги видели в нем опасного либерала. Положение премьера становилось все более трудным. Недовольство его действиями выражал и Николай II. Стали поговаривать об отставке премьера. Но, прежде чем это произошло, он был смертельно ранен в Киеве в первый день сентября 1911 года.

Смерть человека, на которого в течение нескольких лет опирался царский режим, не прошла бесследно, тем более что обстоятельства покушения были весьма неясны. Их не прояснили ни скоропалительное и анонимное следствие, ни многочисленные статьи в тогдашней прессе, ни публикации, появившиеся позднее. Поэтому обстоятельства смерти Столыпина и поныне привлекают внимание историков.

В конце августа - начале сентября 1911 г. в Киеве намечалось устроить большие торжества в связи с введением земств в шести западных губерниях империи. Центральным их пунктом должно было стать открытие памятника «создателю» земств Александру II, а затем военный парад и другие торжества. В связи с этим Киев ждал всех членов правительства и высших сановников. Начиная с июля газеты все чаще писали о «киевских днях». О предстоящем празднестве говорила вся Россия. По мере приближения торжеств активизировалась деятельность министерства внутренних дел и подчиненного ему полицейского аппарата по охране высоких гостей. На высшем уровне это мероприятие координировал товарищ министра П. Г. Курлов ^[1]. Он дважды выезжал в Киев, а на время празднества подобрал себе ближайших помощников. Среди них оказались вице-директор департамента полиции М. Веригин, чиновник по особым поручениям в министерстве внутренних дел А. Курлов (двоюродный брат П. Г. Курлова), другой чиновник такого же ранга, исполнявший функции секретаря при товарище министра Курлове, Л. Сенько-Поповский. Кроме того, дворцовый комендант В. Дедюлин направил в Киев А. Спиридовича, начальника дворцовой охраны ^[2]. Туда же прибыло около 2 тыс. агентов полиции. Мобилизовал свое ведомство и шеф Киевского охранного отделения Н. Кулябко, шурин Спиридовича. Но при этом было, правда, забыто одно очень важное лицо - киевский, волынский и подольский генерал-губернатор Ф.Ф. Трепов, брат умершего в 1906 г. Д.Ф. Трепова и устраненного, по настоянию Столыпина, из Государственного совета В.Ф. Трепова. Несмотря на это, Ф.Ф. Трепов не питал никакой неприязни (во всяком случае, никогда не проявлял этого) к Столыпину и именно в период киевских торжеств оказал ему, может быть, максимум содействия и симпатии. Однако Трепов почувствовал себя глубоко оскорбленным, узнав, что он не упомянут в распоряжениях, касающихся безопасности высоких гостей. Это фактически означало подчинение генерал-губернатора товарищу министра и не могло оставить безучастным гордого Трепова. Столыпин постарался сгладить неприятный инцидент. Трепов во время торжеств держался сдержанно, исполняя все обязанности, связанные с его должностью, и помогая Столыпину. Кроме Трепова, никто Столыпиным не занимался. В Киеве премьер России последние дни своей жизни проводил в атмосфере явной немилости.

Столыпин приехал в Киев в ночь с пятницы на субботу (с 26 на 27 августа). На вокзале его встречали Трепов и П.Г. Курлов. Премьер остановился в доме генерал-губернатора и 28 августа присутствовал на торжественном богослужении в честь благополучного прибытия царя, принял также несколько делегаций. Киев заполняли высокопоставленные чиновники, титулованные особы и заграничные гости, среди них - молодой болгарский престолонаследник Борис, ставший позднее царем Болгарии (с 1918 г.). 30 августа был открыт памятник Александру II. 31 августа, в 50км от Киева, должны были начаться и продолжаться до 2 сентября военные маневры. Вечером 1 сентября всех гостей ждало представление в опере, а вечером 2 сентября царь должен был выехать в Овруч на торжества по случаю восстановления собора XII века. Эти мероприятия не исчерпывали всей программы, в которую входили различного рода приемы, беседы, ужины.

Первые два-три дня пребывания Столыпина в Киеве свидетельствовали как будто о том, что не произошло ничего особенного. На самом деле все было несколько иначе, чем раньше, причем премьер отдавал себе в этом полный отчет, видимо, уже 28 августа, ибо на следующий день поделился своей тревогой с Коковцовым ^[3]. Столыпина явно игнорировали. Ему не дали придворного экипажа, «забыли» предоставить место на пароходе, на котором 4 сентября царь намеревался выехать в Чернигов. В связи с этим Столыпин заявил 31 августа Курлову, что поедет поездом, и только после этого получил приглашение на пароход. Недоброжелательное или равнодушное отношение к некогда могущественному премьеру стало заметным еще с весны 1911 года. В некоторых кругах его не любили и до этого. Но после введения новых земств в марте начинают проявляться уже первые признаки царской немилости, хотя вначале Николай II не афишировал ее. Через несколько месяцев царь уже перестал скрывать свое отношение к Столыпину. Особенно это выявилось во время киевских торжеств. Не будет большой ошибкой утверждать, что Николай II должен был каким-то образом дать понять окружающим, по крайней мере отдельным лицам, как он относится к премьеру. Именно поэтому весной и летом активную деятельность при дворе развернули враги Столыпина, распространяя о нем компрометирующие слухи ^[4].

С приближением сентября Столыпин уже перестал быть тем «сильным человеком», который, не колеблясь, вступал в Государственном совете в борьбу с такими тузами, как П. Дурново и В. Трепов. Поговаривали о близком конце его карьеры. Эти слухи доходили и до премьера. Поэтому он не мог приехать в Киев в радостном настроении, хотя еще и надеялся на что-то.

В такой ситуации возможное покушение на главу правительства представлялось более легким, чем если бы были предприняты соответствующие меры предосторожности и постоянно контролировалось их исполнение. При ознакомлении с деталями покушения возникает вопрос, не преследовалось ли намерение облегчить задачу убийце? Однако если бы охранка действительно хотела способствовать убийству, она действовала бы скорее наоборот и хотя бы для вида обеспечивала безопасность Столыпина. Но, с другой стороны, если охранка не имела отношения к убийству и сознательно не оказала никакой поддержки убийце, то почему тот не воспользовался ранее благоприятными обстоятельствами и выбрал для осуществления своего плана именно театральный зал, лишая себя тем самым любой возможности скрыться? Особенно удобным был бы вечер в Купеческом саду 31 августа - что-то вроде народного гулянья с симфоническим концертом, выступлениями хора и фейерверком, на который собралось 6 тыс. киевлян ^[5]. Там был царь с двумя дочерьми, был там и Столыпин, а также, как позднее выяснилось, и его убийца Богров. Безлунная ночь, слабое освещение (это отмечала пресса) парка, возможность скрыться (сразу же за парком начинались поросшие кустами склоны берега Днепра)… Целая шайка воров-карманников орудовала в тот вечер в парке. Мог в этой обстановке осуществить свое намерение и Богров, но Столыпин вернулся из сада невредимым.

1 сентября 1911 г. в первой половине дня царь выехал в сопровождении Трепова на маневры. Перед этим Трепов беседовал со Столыпиным и просил его соблюдать максимальную осторожность, ибо полиции стало известно о подготавливаемом покушении. Сам убийца распространял эти слухи, сознательно наводя охранку на фальшивый след. Но в действительности было трудно соблюсти осторожность, так как премьер не мог избежать появления в публичных местах. В тот день Столыпин должен был явиться в 5 час. вечера на ипподром, где в присутствии царя предполагался смотр военных частей. Премьер выглядел уставшим и не проявлял особой разговорчивости, несколько оживившись лишь в беседе с киевским губернатором Гирсом. Беседа продолжалась довольно долго (царь опоздал на час) и касалась различных вопросов ^[6].

После военного смотра, около 9 час. вечера, гости стали съезжаться в городской театр на представление оперы Римекого-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Столыпин занял одно из кресел в первом ряду, где сели также другие министры, дворцовый комендант Дедюлин, генерал-губернатор Трепов, комендант Киевского военного округа генерал Н. Иванов и товарищ министра Курлов ^[7]. В отдельной ложе находились царь с дочерьми и болгарский престолонаследник; царица из-за недомогания не приехала. В театре присутствовали члены царской свиты, высокопоставленные губернские и городские чины, представители местной аристократии. По всему залу были рассеяны также агенты Курлова и Кулябко. Все входные билеты распространяла специальная комиссия, а 36 билетов было передано охранке ^[8].

После второго акта, около 23 час. 30 мин., значительная часть публики вышла из зала в фойе и коридор. Временно опустела и царская ложа, но Столыпин остался. Встав с кресла и стоя спиной к сцене, опершись о рампу, он беседовал с министром двора бароном Фредериксом и военным министром Сухомлиновым, а возможно, и с графом Ю. Потоцким, который находился тут же. В этот момент Богров встал со своего места в 18-м ряду; держа правую руку с браунингом в кармане, подошел к Столыпину на расстояние трех шагов и, вынув оружие, дважды выстрелил, затем повернулся и быстрым шагом пошел к выходу. Присутствовавшие были настолько ошеломлены, что убийца успел дойти до дверей в коридор, но там был схвачен, избит и отведен в отдельное помещение. Одна из пуль попала Столыпину в правое запястье, другая в грудь, пробив орден св. Владимира, прикрепленный к кителю с помощью петельки. Столыпин еще какое-то время стоял, стараясь автоматическими движениями вытереть все сильнее выступавшую кровь, затем начал оседать на паркет. Сразу же подбежали люди из окружения, раненому оказали возможную в этих условиях помощь, и было решено отправить его в частную лечебницу доктора Маковского. В зал вернулись все зрители, в ложе вновь появился царь, спели «Боже, царя храни», и лишь затем Столыпин почти в бессознательном состоянии был отвезен в лечебницу.

Таковы детали этого события, причем они передавались свидетелями по-разному. Противоречия в описании касаются главным образом момента выстрелов, и в этом нет ничего удивительного, поскольку зрители были в коридоре. Из авторов пространных воспоминаний в тот момент в зале отсутствовал доктор Г. Рейн, хирург, профессор Военно-медицинской академии и председатель Врачебного совета в министерстве внутренних дел; по возвращении в зал Рейн принимал участие в оказании первой помощи Столыпину и даже обмолвился с ним несколькими словами ^[9]. В момент выстрелов не было в зале и А. С. Панкратова, автора заметки, помещенной на страницах «Исторического вестника». Он, как и многие другие, вернулся в зал после того, как раздались два выстрела, увидел сцену расправы с Богровым и слышал истерические крики женщин: «Убить! Убить!». Панкратов пишет, что Столыпина стали выносить перед пением гимна, но выйти с носилками не успели. Представление, разумеется, окончено не было, царь оставил театр после гимна ^[10]. Николай II так и не подошел к раненому Столыпину.

После первого консилиума в лечебнице состояние Столыпина оценивалось оптимистически. Было установлено, что от немедленной смерти премьера спас орден, так как пуля, пробившая его и шедшая в сердце, изменила направление, прошла через грудную клетку, плевру, диафрагму и печень ^[11]. От операции решено было временно отказаться. Основные кровеносные сосуды и кишечник не были повреждены, а состояние печени, по мнению медиков, не требовало немедленного хирургического вмешательства. Пуля, застрявшая под кожей у спины пока не представляла опасности для организма ^[12]. Около полуночи у здания лечебницы собралась толпа людей, желавших знать о состоянии здоровья больного. Вскоре туда прибыли Коковцов и генерал-губернатор Трепов. Коковцов, бывший заместителем председателя совета министров, автоматически стал исполнять функции премьера. Поэтому он попросил Трепова, чтобы тот дал указания по сохранению порядка на улицах города и обеспечению полицейской охраны в здании лечебницы ^[13]. В 2 час. ночи Коковцов вновь встретился с Треповым, который был серьезно обеспокоен: несмотря на позднюю ночь, в городе царило необычайное возбуждение.

Об убийце Столыпина Д. Богрове написано много статей, заметок и даже объемистых книг. Но, к сожалению, все позитивное, сказанное о нем,- ненадежный источник: в весьма пространных рассуждениях имеются лишь общие фразы и декларативные утверждения, что Богров много работал, организовывал и действовал. И все это без каких-либо убедительных доказательств. Речь идет главным образом о двух публикациях. Одна из них (235 стр.) принадлежит А. Мушину, вторая, более короткая (138 стр.), вышла из-под пера В. Богрова, брата Дмитрия. Можно было бы добавить еще статью эсера Е. Лазарева (1926 г.) ^[14]. Она производит более серьезное впечатление, но автору тоже трудно верить, так как даже поверхностный анализ выявляет различные противоречия в его описании. Одно лишь не вызывает удивления: брат Богрова пытается сделать из него героя (остальные тоже).

Дмитрий Богров родился 29 января 1887 г. в обеспеченной еврейской семье. Состояние отца, известного киевского адвоката, оценивалось в полмиллиона рублей, Он сумел дать сыну хорошее образование (гимназия, изучение иностранных языков на дому, своя библиотека, поездки за границу). После окончания гимназии в 1905 г, Богров поступил на юридический факультет Киевского университета, но вскоре выехал в Мюнхен, где пробыл свыше года и в основном занимался там самообразованием ^[15]. В конце 1906 г. он вернулся в Россию, а еще через год у него был произведен первый обыск. Мушин сообщает, что Д. Богров уже в 1905 г. был «вполне сформировавшимся социалистом-революционером», затем начал колебаться, перешел к анархистам и до конца остался анархистом. И все те же стандартные фразы, что Богров постоянно действовал (только не известно как), работал буквально не покладая рук ^[16]. Видимо, нет смысла придавать какое-либо значение такого рода беспочвенным рассуждениям.

В сентябре 1908 г. Богров был арестован, через три недели выпущен. В феврале 1910 г. Богров закончил университет, затем на несколько месяцев уехал в Петербург. Вновь возвращение в Киев, опять заграница и снова Киев. Лето 1911 г. (с 22 июня до 5 августа) он провел с родителями на даче, а затем остался в Киеве один, родители же выехали за границу. Одновременно, как пишет его брат, Богров «вел борьбу и на совершенно ином фронте», явившись в середине 1907 г. к Кулябко и предложив ему свои услуги. Став агентом охранки под кличкой Аленский, он, сын богача, начал получать от нее 100 руб. в виде месячного вознаграждения. Ни один из авторов, писавших о нем, свидетельствует В. Богров, не мог понять причины сотрудничества Д. Богрова с охранкой. Оказывается, это лишь один из путей, избранных им для достижения тех же «революционных» целей ^[17]. И вновь такие же странные высказывания, не имеющие какого-либо конкретного обоснования. Достаточно указать лишь на мысль, выраженную неясно и неумело (то же и у Мушина), что Богров стал сотрудничать с охранкой, чтобы получить возможность убить Столыпина или даже царя. Все это не объясняет ни его несколько странной, ненормальной жизни, ни его доносов, из-за которых, как известно, пострадало множество людей. Оба названных автора, не жалея усилий, обеляют его, не располагая для этого ни фактами, ни талантом. Внимательное чтение их работ скорее убеждает нас в том, что Д. Богров недаром получал деньги от охранки.

Статья (мемуарного характера) Е. Лазарева также является попыткой канонизации убийцы Столыпина, хотя и с некоторыми дополнительными размышлениями, свидетельствующими, во всяком случае, о понимании автором того, что у читателя могут возникнуть какие-то сомнения. В первой половине 1910 г. Лазарева посетил Д. Богров, и после представления каких-то писем и необходимых по этому поводу объяснений он заявил, что у него «конфиденциальное» дело, но он не знает, вызовет ли доверие. И, наконец, он бросил: «Я решил убить Столыпина» ^[18]. Если понимать текст Лазарева дословно (нет причин делать иначе), то можно прийти лишь к одному из двух заключений: либо автор сознательно подает читателю какую-то мистификацию, либо Богров был не совсем нормальным. Первое представляется мало правдоподобным, второе отбрасывать не следовало бы. Жаль лишь, что Лазарев не предусмотрел, насколько искусственно это будет выглядеть в напечатанном виде. Статья, разумеется, содержит всю «исповедь» Богрова, который (он говорил это Лазареву) никогда не видел Столыпина, по считал его самым вредным политическим деятелем России и главой правительственной реакции. Нужны действия, а не слова, и он, Богров, готов к этому. Но он хотел бы это сделать с согласия и при поддержке партии (эсеров), лишь тогда убийство приобретет политическое значение. «Частное» убийство ничего не дает, с таким же успехом Столыпина случайно мог убить пьяный хулиган.

Лазарев получил некоторую информацию о Д. Богрове, после чего состоялась вторая беседа ^[19], хотя Богров и узнал, что партия не примет его предложения. Был еще третий и последний визит. О сотрудничестве Богрова с охранкой Лазарев узнал позже. Но, несмотря на эго, он был глубоко убежден, что Богров приходил к нему не как провокатор, что он был искренен и лишь переживал страшный «психологический момент».

Имеется еще много других статей о Д. Богрове, однако, за исключением отдельных биографических деталей, они не дают ничего нового ^[20]. Встречаются штрихи, с виду не существенные, а на самом деле важные. Сюда следует причислить тягу, даже страсть к карточной игре, которая отличала и отца, и сына. Известно, что однажды Богров-старший проиграл сразу 100 тыс. руб. ^[21], а его сын-«революционер» играл иногда напролет дни и ночи. Курлов пишет, что Богрову всегда нужны были деньги и что он продавал охранке данные о революционных организациях, чтобы получить деньги на заграничные путешествия; когда его материальное положение улучшилось, он отошел одновременно и от эсеров, и от охранки ^[22].

Трудно принять на веру рассказ Лазарева о том, что Д. Богров предложил свои услуги охранке в 1907 г., с тем чтобы убить Столыпина. И поэтому ответить на вопрос, почему Богров начал сотрудничать с охранкой, труднее, чем на вопрос, почему он убил Столыпина. Далее из его биографии можно убедиться, что психическое состояние Богрова колебалось на самой грани между нормальной реакцией на явления и психопатией. Предавал, чтобы предавать; выдавал полиции своих знакомых и брал за это деньги; увлекался карточной игрой; постоянно чего-то искал по всей Европе и в разъездах между Киевом и Петербургом. Искал, так как ничего не делал даже тогда, когда пытался играть роль помощника адвоката. И ни один из его защитников и почитателей не сумел показать, чем же на самом деле занимался Богров. В некоторых новейших публикациях подчеркивается специфический «романтизм» Богрова-«революционера», что толкало его к своеобразным выходкам ^[23]. Каким же образом Д. Богров вечером 11 сентября 1911 г. оказался в Киевском городском театре? В течение продолжительного времени, примерно с ноября 1910 г. до августа 1911 г., он не поддерживал контактов с киевской охранкой. Лишь 26 августа он вновь явился туда, заявив одному из сотрудников (Кулябко в то время не было), что во время своего пребывания в Петербурге познакомился с Лазаревым и другими видными деятелями партии эсеров. Один из них, некий Николай Яковлевич, предупредил о своем приезде в Киев и просил Богрова поместить его у себя. Его приезд, внушал охранке Богров, был связан с планировавшимися в период торжеств покушениями на Столыпина и министра просвещения Л. Кассо.

В полдень 26 августа в охранку прибыли Кулябко и Спиридович. Богров повторил им то же самое. Возникла проблема, как обезопасить членов правительства, на которых готовится покушение. То, что словам Богрова поверили, не удивительно. Странно, почему ни разу не была спрошена фамилия «Николая Яковлевича» (о ней никто не упоминает), который вполне мог оказаться мифической личностью. Почему ложная информация Богрова была принята за абсолютно достоверную - вот первая из нескончаемого числа тайн, которыми буквально окружено то, что произошло в Киеве 1 сентября. После заявления Богрова началась дискуссия, в которой принял участие также Веригин. В ходе ее Кулябко заверил Богрова, что обеспечит ему доступ на все торжества. По замыслу этих полицейских асов вырисовывались следующие перспективы: «Николай Яковлевич» опасен, а ведь только Богров знает его лично и сможет указать его полиции. Почему Кулябко, Спиридович и Веригин ставили знак равенства между особой Богрова и безопасностью Столыпина - еще одна загадка в том же ряду тайн.

Вечером обо всем проинформировали Курлова, у которого были некоторые возражения относительно входных билетов, связанные с опасением, что революционеры (не существующие, но он не знал об этом) заподозрят Богрова в предательстве, увидев его во всех официальных местах. Однако Кулябко рассеял сомнения, заявив, что тот всегда сумеет дать коллегам вразумительное объяснение. На следующий день были мобилизованы агенты охранки, и дом, где жил Богров, был взят под постоянное наблюдение. Ждали «Николая Яковлевича», подробный портрет которого описал Богров (высокий, 34 года, острая бородка, английское пальто, темные перчатки). Кроме того, филеры выехали и в провинцию (Богров вспомнил об одной из своих предыдущих встреч с «Николаем Яковлевичем» в Кременчуге), а в Петербургское охранное отделение 28 августа было послано четыре телеграммы с просьбой о выяснении некоторых деталей. Ответы были малоконкретными (они и не могли быть иными), но из этого не сделали выводов и это не вызвало никаких подозрений.

Прошло три дня. 31 августа Богров дважды звонил Кулябко, прося билет в Купеческий сад. Кроме того, он сообщил ему сенсационную новость о приезде «Николая Яковлевича», а с ним еще некоей «Нины Александровны», которые предложили Богрову принять активное участие в покушении, но тот отказался. Однако в Купеческом саду он должен быть; в противном случае его заподозрят. Богров получил билет и явился на гулянье. Видимо, у него было намерение там и убить Столыпина, но он его якобы «не заметил» ^[24]. 1 сентября Кулябко позвонил утром Трепову и сообщил о готовящемся покушении и приезде террористов. Предупрежденный об опасности, генерал-губернатор сказал об этом Столыпину и просил его быть по возможности осторожным. Те же предостережения Столыпин, а также Кассо получили от Курлова.

После полудня Богров был на ипподроме (эти факты в воспоминаниях освещены не совсем ясно) и лишь потом, в 7 час. вечера, позвонил Кулябко насчет билета в театр. Получив его, он переоделся во фрак и оказался в театральном зале. Филеры все так же кружились вокруг его дома, высматривая «Николая Яковлевича» ^[25].

Так развивались события вплоть до перерыва между первым и вторым актами…

Столыпин умирал четверо суток. Уже в первую ночь у него начал пропадать пульс. Его поддерживали уколами камфоры. Опасность временно миновала, и утром 2 сентября врачи и те, кто был допущен к нему (Коковцов в том числе), отмечали вполне удовлетворительное самочувствие (аппетит, приведение в порядок усов перед зеркалом). Однако временами силы оставляли Столыпина. Ему не разрешили увидеться с Курловым, хотя он этого и хотел. 3 сентября приехали его жена и оба ее брата, Алексей и Дмитрий Нейдгардты. Вечером того же дня, после возвращения из Овруча, в лечебницу прибыл Николай II и разговаривал с женой Столыпина. Раненый начинал терять сознание, и поэтому царь не зашел к нему ^[26]. Врачи беспрерывно дежурили у постели Столыпина. Вызванный по телеграфу из столицы профессор Г. Зейддер изъял пулю, пытаясь таким образом предотвратить усиливавшуюся горячку, но все было напрасно. Утром 5 сентября Столыпин окончательно потерял сознание и до самой смерти, которая наступила поздно вечером, уже не приходил в себя.

Смерть Столыпина погрузила официальную Россию в траур. Газеты, выходившие в траурных рамках, помещали некрологи и статьи, посвященные его памяти. По всей стране происходили заупокойные богослужения. В Киев приходили многочисленные соболезнования, в том числе и из-за границы. В лечебницу прибывали отдать последнюю дань покойному высокопоставленные лица. Перед смертью Столыпин выразил пожелание, чтобы его похоронили в Киеве. С согласия Николая II останки премьера были погребены во дворе Киево-Печерской лавры.

Все русские газеты и журналы, еженедельники и ежемесячники занимала лишь одна тема: как произошло убийство? Это было главным предметом бесед и дискуссий, сугубо индивидуальных и закрытых, салонных и партийных. Подробности выглядели неправдоподобно. Нельзя было поверить, что так действовали опытные полицейские чины. На этом фоне сразу родились известные подозрения. Обвинялась охранка: непосредственно ее упрекали в безучастности, легкомыслии и заслуживающей наказания небрежности. Не так прямо, но часто и в достаточной степени явно обвинялось в сознательном соучастии в убийстве руководство соответствующих органов; депутаты Думы и члены Государственного совета не побоятся потом выдвинуть эти обвинения на своих заседаниях.

В течение первых нескольких дней после смерти Столыпина публика ожидала, что следствие и судебное разбирательство все выяснят, виновные (не только один Д. Богров) получат по заслугам, а пользующиеся дурной славой институты подвергнутся ликвидации или будут основательно реорганизованы. Но иллюзии длились недолго. Правда, была создана комиссия для обстоятельного изучения дела. Но пока она приступила к делу, Богров был осужден и казнен. Материалы следствия и судебного процесса не сохранились. Вероятнее всего, их преднамеренно уничтожили. Такой поворот дел объяснялся обычно желанием выгородить любой ценой каких-то высокопоставленных лиц.

Первый раз Богров был допрошен сразу же, в театре. Допрашивал его прокурор киевского трибунала Г. Чаплинский. При этом трудно поверить, что в комнату, где производился допрос, осмелился явиться по поручению Кулябко полицейский пристав, заявив, что он обязан доставить Богрова в охранное отделение для допроса. Прокурор отказал ему, подчеркнув одновременно, что не сделает этого даже по приказу Курлова. Пристав явился вторично, но был просто выставлен Чаплинским. Несмотря на это, Кулябко не унялся и сам явился в театр с просьбой позволить ему поговорить с Богровым, однако разрешения такого не получил. В коротком разговоре с Чаплинским Кулябко заявил, что не чувствует себя виновным, поскольку Богров был допущен в театр с ведома Курлова ^[27].

Трудно сказать что-нибудь определенное о самом следствии. 9 сентября, в день похорон своей жертвы (но в 4 час. утра), Богров предстал перед Киевским окружным военным судом. Суд проходил под председательством генерала Б. Ренгартена, с обвинением выступал генерал М. Костенко. В зале заседания присутствовало около 20 человек, среди них министр юстиции Щегловитов, генерал-губернатор Ф. Трепов, губернатор Гирс, командующий военным округом Иванов и гражданский прокурор Чаплинский. Чтение обвинительного акта заняло 30 минут. Само судебное разбирательство длилось в течение 3 час., совещание суда - 20 минут. Из 12 вызванных свидетелей явилось семеро, от защиты Богров отказался. Суд вынес смертный приговор, утвержденный в течение суток командующим военным округом. В ночь с 11 на 12 сентября 1911 г. (точнее, 12 сентября ранним утром) Богров был повешен ^[28].

Показания Богрова во время следствия и показания свидетелей неизвестны. Отказ от защиты и отказ обратиться с просьбой о помиловании могли свидетельствовать либо о большом мужестве, либо по крайней мере о каком-то отупении, хотя существует мнение, что Богров был уверен в освобождения или помиловании, надеясь на помощь влиятельных покровителей. На суде Богров отрицал контакты с какими-либо соучастниками ^[29]. Выступавший в качестве свидетеля Кулябко вел себя несколько вызывающе, как будто он хотел дать понять, что за ним стоят влиятельные силы ^[30]. Однако это шло вразрез с поведением Кулябко сразу после убийства и несколько позже. Когда Курлов непосредственно после выстрелов наткнулся в зале на Кулябко, тот был бледен и бормотал что-то о самоубийстве ^[31]. На следующий день весь город обвинял Кулябко в халатности, и на улицах раздавались угрозы в его адрес, так что он вынужден был прикинуться больным и на несколько дней оставить дела ^[32].

Пресса не стеснялась выражать свое мнение. Везде (или почти везде) писалось о связях убийцы с охранкой. Несмотря на поспешность вынесения судебного приговора и его исполнения, игнорировать далее встревоженное общественное мнение стало невозможным. Сразу же после приведения приговора в исполнение было объявлено, что царь приказал произвести тщательную и всестороннюю ревизию деятельности киевской охранки. Комиссию, созданную с этой целью, возглавил бывший директор департамента полиции и начальник Курлова сенатор М. Трусевич. Появилась надежда, что комиссия выяснит все, выявив границу «между мрачной действительностью и многочисленными легендами, которыми она уже успела обрасти» ^[33]. Курлов воспринял факт создания комиссии как атаку против себя и своих подчиненных. Он утверждал, что комиссия получила задание от Коковцова во что бы то ни стало найти основания для их обвинения в несуществующем преступлении. Для этого специально во главе комиссии был поставлен Трусевич - враг Курлова ^[34]. Комиссия определила расходы киевского охранного отделения слишком большими. Но, несмотря на это, Кулябко не имел сотрудников, с помощью которых можно было собирать необходимую информацию о деятельности местных революционных организаций. Этим в свое время интересовался даже Петербург, однако Кулябко игнорировал требования департамента полиции и на ряд вопросов вообще не ответил. По мнению комиссии, вице-директор департамента Веригин, пользуясь поддержкой Курлова, слишком быстро миновал отдельные этапы служебной карьеры, был высокомерен, и сослуживцы его боялись. Было установлено также, что перешагнула всякие границы приличия протекция Кулябко со стороны Курлова. Главная вина за обстановку, в которой Богров мог совершить убийство, пала на четверых: Курлова, Веригина, Спиридовича и Кулябко ^[35]. Был еще и Дедюлин, но не обнаружили достаточных фактов его ответственности.

Комиссия закончила свою работу в начале 1912 г., передав материалы в 1-й департамент Государственного совета, откуда они, в свою очередь, были направлены в Сенат с целью расследования, но уже не на уровне комиссии. Это расследование проводилось под руководством сенатора Н. Шульгина, который потребовал привезти из Киева все материалы. Все это продолжалось очень долго, так что работа началась

лишь в июне и была закончена в декабре. Дело вновь вернулось в Государственный совет, где 12 декабря 1912 г. состоялось его обсуждение, после чего было вынесено заключение: следует «читать установленным, что генерал Курлов, государственный советник Веригии, полковник Спиридович и подполковник Кулябко проявили небрежность и бездействие при исполнении своих обязанностей, повлекшие за собой особо важные последствия ^[36]. Вопрос был согласован с аппаратом исполнительной власти. Министры, в особенности министр юстиции И. Щегловитов, высказались без колебаний за предание всей четверки суду. Однако точку поставил Николай II, приказав прекратить дело ^[37].

На этом кончаются все сведения, которые можно было тогда извлечь из материалов по данному вопросу. Кроме домыслов и упорного повторения одного и того же, ничего нового не появилось и в последующие годы. Ничего нового не дали и допросы, проводившиеся в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства. Показания ей давали Коковцов, Курлов, Спиридович и Трусевич. Курлов настойчиво повторял, что Богров оказался в театре без его ведома, что это был результат самовольного поступка Кулябко ^[38]. Не проясняют дела даже показания Трусевича и Коковцова. Уклончивые и малоконкретные ответы давал Спиридович, ссылаясь на то, что он «не помнит», что «его не было», что его полномочия «имели специфический характер», и т. д. ^[39].

О том, что симпатии Николая II и двора в целом к Столыпину бесследно исчезли уже раньше, свидетельствуют беседы царя с новым председателем совета министров. Еще Коковцов не стал им, еще он только начинал исполнять эти функции как заместитель Столыпина, когда состоялась первая такая беседа. На перроне киевского вокзала министры провожали царя, уезжавшего в Крым, и тогда именно Николай II в первый раз предложил Коковцову пост премьера, получив (не сразу) его согласие. Царь, благодаря его за это, выразил пожелание, чтобы новый премьер не шел по стопам своего предшественника, который постоянно хотел заслонить собою монарха ^[40].

Месяцем позднее Коковцов недолго был в Ливадии. 5 октября 1911 г., после завтрака у царя, он был принят на аудиенции царицей. И снова то же самое: супруга Николая II, все активнее втягивавшаяся в то время в политику, сказала буквально следующее: «Мы надеемся, что вы никогда не вступите на путь этих ужасных политических партий, которые только и мечтают о том, чтобы захватить власть или поставить правительство в роль подчиненного их воле». В ответ Коковцов подчеркнул, что его положение намного труднее положения Столыпина, которого поддерживали октябристы, а потом «националисты». Тогда царица заметила, что Коковцов придает слишком большое значение личности и деятельности Столыпина. Не надо так жалеть тех, кого не стало, тех, роль которых окончилась. «Жизнь всегда получает новые формы, и Вы не должны стараться слепо продолжать то, что делал Ваш предшественник… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить Вам место и что это - для блага России» ^[41].

Газеты и журналы по-разному оценивали киевские события и возникшую затем политическую ситуацию. «Современный мир» в довольно путаной статье подчеркивал, что неожиданная смерть Столыпина в зените его карьеры взволновала как его многочисленных сторонников, так и еще более многочисленных противников: первые «сознавали всю слабость и неспособность созданной ими организации власти, вторые встревожились новой волной терроризма» ^[42]. Один из авторов «Современника» утверждал, что Столыпин как правительственный деятель долгое время выполнял исключительно негативные функции, выраженные в первой части его любимого изречения: «Сначала успокоение, потом реформы». Но затягивание этого «успокоения» было равнозначно признанию собственного бессилия в реализации соответствующих реформаторских замыслов. И поэтому чем более прочной казалась его победа, тем скорее его кабинет терял почву под ногами. Другие авторы писали, что Столыпин никогда не имел политического компаса, который указал бы ему путь к достижимому и широко задуманному государственному идеалу. Управляемый им государственный корабль плыл всегда на волнах дворянского движения. Чем сильнее были эти волны, тем энергичнее Стольшин выбрасывал за борт предполагаемые реформы ^[43]. Более оригинален был «Вестник Европы», утверждавший, что либо система, которой служил Стольшин, полностью изжила себя, либо она сохраняет еще какую-то силу. В первом случае, рано или поздно, эта система неизбежно должна пасть сама, во втором - может найти продолжателей. Далее в статье обвинялась в случившемся охранка и делалась небезуспешная попытка объяснить, почему Кулябко совершил столько ошибок. «Ведь очевидно,- гласил ответ,- он не хотел предотвратить покушение в таких условиях, при которых никто не прокричал бы о его заслугах. Ему нужно было покушение, предотвращенное в последний момент» ^[44].

В восторженных тонах выдержан обширный некролог в «Историческом вестнике» ^[45]. Разумеется, совершенно иначе выражало свои взгляды эсеровское «Знамя труда», припоминая «боевые способности» Столыпина: «умиротворение» деревни, экзекуции, преследование иноверцев и инородцев, провокации и подражание «великому авантюристу всех времен и народов» Наполеону III. Окончательный вывод статьи: «Он должен был кончить насильственной смертью. И можно только удивляться и сожалеть, что он встретил ее так поздно» ^[46].

Для одних Столыпин был героем, для других - преступником. Некоторые хвалили его политический ум, другие полностью его отрицали. Многие обвиняли его в необузданном самоуправстве, но были и такие, которые подчеркивали, что даже вопреки интересам России он всегда слепо исполнял волю царя, отдавая себе отчет в том, что это будет пагубно для самой монархии ^[47].

Почему же Д. Богров убил Столыпина? Действительно ли Курлов и Кулябко были организаторами этого акта? Этот вопрос нельзя решить однозначно, ибо не осталось никаких доказательств. В поисках причин убийства молено столкнуться с различными мнениями. Некоторые из них надо решительно отбросить. Трудно, например, взять за основу анализа лживое утверждение, что Столыпин своими реформами «способствовал повышению жизненного уровня крестьян и рабочих», так что в связи с этим социалисты могли утратить всякую возможность ведения пропаганды. Якобы поэтому надо было убрать Столыпина, чтобы и далее вести успешно социалистическую пропаганду ^[48]. Неоднократно выражалось убеждение, что Богров убил Столыпина по приказу партии эсеров или анархистов (скорее эсеров, так как в их среде такие действия не были редкостью). Однако, с другой стороны, контакты Богрова с социалистами-революционерами были, видимо, весьма слабыми, и сами эсеры дали позднее понять, что не имеют с убийством ничего общего. Если же выстрелы в киевском театре действительно сделаны по приказу эсеров, то необходимо объяснить мотив, под влиянием которого Богров ему подчинился. Страх доносчика, работающего на охранку, перед эсерами? ^[49] Получается, что, действуя под влиянием страха, Богров стрелял в премьера, не имея никаких шансов избежать виселицы. Такое сочетание трусости и мужества маловероятно.

Чаще всего приводимая причина: убийство Столыпина совершено не по приказу каких-то партий, а с ведома и согласия неких высокопоставленных лиц, которые будто бы поручили охранке организацию покушения, и та задание выполнила. Что за лица? Почему охранка рабски слушала их, соглашаясь на убийство не кого-нибудь, а премьера? На эти вопросы ответа не дается. Кроме того, при таком стечении обстоятельств следовало бы подумать и о покушавшемся. Почему именно он дал себя использовать в качестве орудия в игре сильных мира сего? До сих пор никто не представил сколько-нибудь осмысленной концепции на этот счет.

Лишь имея в виду эти сомнения, можно приступить к рассмотрению точек зрения, которые устоялись в литературе, правда, не без редких исключений. Легче всего понять тех, кто писал по горячим следам. Атмосфера в то время была очень напряженной, и в поисках виновных постоянно указывали на охранку. Поэтому уже А. Изгоев (а его брошюра о Столыпине появилась в 1912 г.) высказал предположение, что роль охранки в убийстве может выйти даже за пределы небрежности и граничить с сознательным действием ^[50]. Из лиц, которые непосредственно участвовали в событиях 1 сентября, больше всех написал Курлов. Он допускает возможность, что убийство совершено по требованию какой-то партии. Но в таком случае эта партия позднее призналась бы в нем, как это случалось не раз. Курлов исключает личные мотивы, считая, что главную роль в преступлении сыграла некая «неведомая сила» ^[51]. То есть снова высказывается концепция, основанная на загадке более удивительной, нежели предыдущая, так как, по мнению Курлова, охранка, конечно, не имела ничего общего с убийством Столыпина. Виноваты не партия и не охранка, а некая невыясненная «сила», которой почему-то подчинился Багров.

После смерти Столыпина в Думе были сделаны запросы, требующие расследования убийства, и звучали страстные обвинительные речи. Среди обвинителей охранки оказался и А. Гучков, который через несколько лет в своих воспоминаниях, опубликованных на страницах милюковских парижских «Последних новостей», вернулся к этому делу. Он ссылается на беседу с киевским генерал-губернатором Ф. Треповым, который, не высказывая конкретных подозрений, был уверен, что, если тайная полиция даже и не организовала убийство, в любом случае она не пыталась воспрепятствовать ему. Такими же впечатлениями делился с Гучковым Трусевич. Гучков разделял эту точку зрения ^[52]. 0 «высокопоставленных» лицах вспоминает А. Керенский, одновременно соглашаясь с теми, кто считал виновником Курлова ^[53].

Примерно так же выглядят точки зрения на обстоятельства убийства Столыпина в современней литературе. Следует отметить большую, чем прежде, осторожность и тенденцию к рассмотрению уже ранее высказанных суждений и выдвижению некоторых предположений ^[54]. Нельзя отказать в правоте таким тенденциям из-за отсутствия новых архивных материалов ^[55]. Более того, напрашивается предположение, что сенсаций не будет. Если даже и обнаружились бы стенограммы показаний Богрова, им нельзя верить, ибо вряд ли можно верить человеку, лгавшему всю жизнь.

Есть авторы, в том числе эмигрантские, по-прежнему решительно обвиняющие в убийстве охранку. К ним принадлежит, например, Маевский. Он (впрочем, как и другие) высказывает недоумение, как могли опытные агенты тайной полиции поверить фантастическим показаниям Богрова ^[56]. Вероятно, этого никто никогда не сумеет объяснить. Но этот факт трудно все же связать с активной ролью охранки в убийстве. Тогда надо бы предположить, что Кулябко и другие прибегли к неправдоподобным вымыслам для убийства Столыпина. Какова же тогда польза от рассказов Богрова, которые в этом случае должны были выдумываться общими силами? Почему они не скрывались? Почему охранка хотя бы для видимости не окружала опекой Столыпина? Почему решено было убить его в театре? Можно поставить еще множество вопросов. Несмотря на такое количество улик, никакой ответ, кроме одного, что Богров действовал самостоятельно, не прояснит дела.

История провокаций в российском революционном движении изобилует разнообразнейшими ситуациями и фамилиями людей, жизнь которых сложилась самым неправдоподобным образом. Достаточно припомнить Дегаева, Азефа и Стародворского. Однако ранее ничего подобного случаю с Богровым не было. Ведь Дегаев не предупреждал Судейкина или Петров Карпова в 1909 г. о грозящей им опасности. Наоборот, заметались следы, создавалась видимость дружбы, совместно снимались квартиры. Никто никогда не поступал так, как Богров. Вера в его сведения может удивлять. Но, доверяя Богрову, Кулябко и Курлов поступили согласно своему многолетнему опыту. Они только не учли, какие попытки может совершить болезненная натура их осведомителя, и поплатились за это своими должностями. Лишь благодаря вмешательству Николая II это не кончилось для них еще хуже. Царь прекратил расследование по нескольким причинам: во-первых, он ненавидел Столыпина и был доволен, что не будет больше иметь с ним дела; во-вторых, здесь сыграли роль и личные симпатии: царь очень благоволил к Спиридовичу; и, в-третьих, возможно, раскрытие действительного облика полицейской системы расходилось с интересами царизма.

Загадку убийства Столыпина в некоторой степени могут приоткрыть гипотезы. Только надо отказаться от тех из них, которые после самой простой проверки обнаруживают отсутствие какого-либо реализма. Более глубокий анализ неизбежно приводит к выводу, что главные причины убийства следовало бы искать в индивидуальных побуждениях террориста. Каковы были эти побуждения, сказать нелегко, так же, как нелегко сказать, окупятся ли их поиски. Столыпин был личностью, которая легко могла вызвать концентрацию таких намерений, а Богров наверняка не был полностью нормальным человеком, и для него могло быть достаточно даже небольшой ассоциации. Исключение сознательной деятельности охранки и поиски причин убийства в области индивидуальных побуждений тоже не являются чем-то совершенно новым. Уже перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства в таком духе давали показания Коковцов и Трусевич. Огромное значение имеют показания последнего, не принадлежавшего к друзьям Курлова. Трусевич стоял во главе комиссии, которая изучала обстоятельства убийства, он знал дело лучше других и высказывался за предание суду нескольких лиц, виновных в должностной небрежности, но не в самом убийстве. Трусевич в своих показаниях совершенно верно подчеркнул, что, если бы охранка хотела смерти Столыпина, она действовала бы «как-нибудь иначе» ^[57], и, кроме того, должен был быть какой-то мотив. Таким мотивом мог быть только один: Курлов хотел стать министром внутренних дел. Независимо от Трусевича следует подчеркнуть, что об этом известно немногое, и даже трудно допустить, что Курлов рассчитывал на это, а если и рассчитывал, то проще было немного подождать. Организуя убийство, Курлов подрывал бы свои шансы, поскольку он не справился с заданием, порученным ему. На последний аргумент обращал внимание и Трусевич. Аналогичные показания давал в 1917 г. Коковцов, также не принадлежавший к друзьям Курлова ^[58].

В эмигрантской литературе загадочность киевского убийства подчеркивает прежде всего Г. Аронсон, ограничивая с разными оговорками круг причин поступками самого Богрова ^[59]. Можно также встретить предположение, что убийство Столыпина связано с масонством ^[60]. Поступок Богрова связывали не только с масонством, но и с Распутиным, однако это скорее в целях сенсации, так как для этого нет никаких доказательств. Во всяком случае, авторы более серьезных исследований не имеют на этот счет сомнений ^[61].

И, наконец, еще одна концепция, своего рода равнодействующая двух точек зрения: об участии охранки в убийстве и о том, что в этом кто-то был заинтересован. Двор и камарилья мечтали избавиться от Столыпина, но только «мечтали», а Курлов и его компания «учуяли» это и, используя ситуацию, предприняли соответствующие действия ^[62]. Между тем дворцовой камарилье было бы удобнее - это следует повторить еще раз - просто дать отставку Столыпину.

«Умерщвление обер-вешателя Столыпина совпало с тем моментом, когда целый ряд признаков стал свидетельствовать об окончании первой полосы в истории русской контрреволюции. Поэтому событие 1-го сентября, очень маловажное само по себе, вновь ставит на очередь вопрос первой важности о содержании и значении нашей контрреволюции». Так писал через несколько недель после выстрелов Богрова В. И. Ленин в статье «Столыпин и революция», напечатанной в газете «Социал-Демократ». Касаясь биографии бывшего премьера, Владимир Ильич подчеркивал, что «биография главы контрреволюционного правительства есть в то же время биография того класса, который проделал нашу контрреволюцию и у которого Столыпин был не более, как уполномоченным или приказчиком. Этот класс - русское благородное дворянство» ^[63]. Помещики, дворянство осуществляли фактическую диктатуру в стране. В руках помещиков находилась монополия на все важнейшие политические позиции, и в этом отношении они обладали огромным преимуществом перед буржуазией. При этом имелась платформа для соглашения этих двух сил, поскольку в период правительства Столыпина буржуазия все решительнее отворачивалась от демократических сил. В. И. Ленин писал: «Столыпинский период русской контрреволюции тем и характеризуется, что либеральная буржуазия отворачивалась от демократии, что Столыпин мог поэтому обращаться за содействием, за сочувствием, за советом то к одному, то к другому представителю этой буржуазии. Не будь такого положения вещей, Столыпин не мог бы осуществлять гегемонию Совета объединенного дворянства над буржуазией, настроенной контрреволюционно» ^[64].

Именно в этом заключались элементы союза между помещиками и буржуазией (и в какой-то степени бюрократией), составляющего существеннейшую черту так называемого столыпинского бонапартизма. Не разделение власти, не широкое привлечение буржуазии к совместному правлению, а лишь содействие и советы в определенных ситуациях. Иначе и быть не могло, поскольку представители разных направлений буржуазии были настроены контрреволюционно. Естественность такого содействия не могут поставить под сомнение даже оппозиционные выступления кадетов в Думе. В конце концов и столыпинская аграрная реформа имела буржуазный характер: ее реализация в деревне открывала ворота новой системе. Столыпин отдавал себе отчет в том, что восстановление прежнего самодержавия невозможно, что необходимы какие-то реформы. «Помещичья монархия Николая II после революции пыталась опираться на контрреволюционное настроение буржуазии и на буржуазную аграрную политику, проводимую теми же помещиками; крах этих попыток… есть крах последней возможной для царизма политики» ^[65].

Столыпин пал и должен был пасть в борьбе с силами, которые противились реализации его «бонапартистских» намерений. Что касается рассмотрения этих более общих вопросов, то и прежняя и современная литература не достигли особых успехов, во всяком случае, когда речь идет о ясности и конкретном содержании соответствующих суждений.

С подобными конструкциями мы встречаемся как в работах сводного характера, так и в отдельных монографиях ^[66]. Между тем история жизни Столыпина свидетельствует о том, что проблема намного сложнее, если его путь был последним возможным путем такого российского государственного деятеля на службе у царизма, который по крайней мере подходил для претворения в жизнь этой политики. И как «бонапартизм» определяли политику Столыпина еще его современники ^[67].

В. И. Ленин в конце цитированной выше статьи писал: «Столыпин дал русскому народу хороший урок: идти к свободе через свержение царской монархии, под руководством пролетариата, или - идти в рабство к Пуришкевичам, Марковым, Толмачевым, под идейным и политическим руководством Милюковых и Гучковых»^[68]. Русский народ избрал первый путь, свергнув самодержавие.

^[1] См. П. Г. Курлов. Гибель императорской России. Берлин. 1923, стр. 118.
^[2] Л. Ган. Убийство П. А. Столыпина. «Исторический вестник», 1914, т. 135, № 3, стр. 961. В отношении названных лиц не были определены ни их компетенция, ни сфера деятельности. Это должен был решать Курлов.
^[3] «У меня сложилось за вчерашний день впечатление, что мы с вами здесь совершенно лишние люди» (В. Н. Коковцов. Из моего прошлого. Воспоминания 1903- 1909 гг. Т. I. Париж. 1933, стр. 471).
^[4] Г. Е. Рейн. Из пережитого. 1907-1918 гг. Т. I. Берлин [после 1935 г.],стр. 127.
^[5] «Правительственный вестник», № 189 от 2(15).IX.1911, стр. 1; А. С. Панкратов 1 сентября 1911 года. «Исторический вестник», т. 126, 1911, № 11, стр. 615.
^[6] А. Столыпин. П. А. Столыпин. 1862-1911 гг. Париж. 1927, стр. 90.
^[7] Л. Г а н. Указ, соч., стр. 983.
^[8] А. Stolypine. L'homme du dernier tsar. Stolypine. Souvenirs. Р. 1931, р. 138. Дочь Столыпина имеет в виду лишь светил «тайной полиции», например Веригина или Кулябко; агентов низшего ранга в театре было значительно больше.
^[9] Г. Е. Рейн. Указ, соч., стр. 139.
^[10] А. С. Панкратов. Указ, соч., стр. 620.
^[11] «Государственная деятельность председателя совета министров статс-секретаря Петра Аркадьевича Столыпина». Т. III. СПБ. 1911, стр. 4.
^[12] Г. Е. Рейн. Указ, соч., стр. 143.
^[13] В. П. Коковцов. Указ, соч., стр. 477.
^[14] А. Мушин. Дмитрий Богров и убийство Столыпина. Париж. 1914; В. Богров. Дмитрий Богров и убийство Столыпина. Разоблачения «действительных и мнимых тайн». Берлин. 1931; Е. Лазарев. Дмитрий Богров и убийство Столыпина. «Воля России», Прага, 1926, №№ 6-7, 8-9.
^[15] В. Богров. Указ, соч., стр. 29. Трудно понять, почему для самообразования Богрову необходим был именно Мюнхен. Далее в этой брошюре можно прочитать, как Богров «не мог примириться с той мыслью, что покинул Россию в особо тяжелое время, в минуту напряженной политической борьбы… Он рвется всеми силами обратно в Россию и уже в декабре 1906 г. (15 месяцев продолжались эти «революционные» порывы.- Л. Б.) окончательно возвращается в Киев» (стр. 30).
^[16] А. Мушин. Указ, соч., стр. 105, 113.
^[17] В. Богров. Указ, соч., стр. 55; С. С. Ольденбург. Царствование императора Николая П. Т. II. Мюнхен. 1949, стр. 81.
^[18] Е. Лазарев. Указ, соч., №№ 8-9, стр. 43.
^[19] Там же, стр. 57.
^[20] См., например, И. Книжник. Воспоминания о Богрове, убийце Столыпина. «Красная летопись», 1922, № 5, стр. 287-294. Б. Майский в очерке «Столыпинщина н конец Столыпина» («Вопросы истории», 1966, №№ 1-2) собрал много сведений о Богрове и еще раз подробно осветил его биографию. Из очерка следует далеко не новый вывод, что Богров никогда не сотрудничал с лагерем пролетарской революции.
^[21] А. С. Панкратов. Указ, соч., стр. 622.
^[22] Л. Ган. Указ, соч., стр. 964. Предложив свои услуги киевской охранке, Богров, между прочим, сказал, что проиграл за границей 1500 руб., а отец его скуп. Там же содержатся сведения, что он поставлял охранке обычно подробную информацию об анархистах и максималистах. Вследствие этого жандармам удалось предотвратить несколько экспроприаций, произвести аресты в Киеве, Воронеже и Борисоглебске и обнаружить лабораторию, в которой изготовлялись взрывчатые материалы.
^[23] G. Тokmakoff. Stolypin Assasin. «Slavic Review» vоl. 24, 1965, № 2, р. 321.
^[24] См. Л. Ган. Указ, соч., стр. 975.
^[25] П. Г. Курлов. Указ, соч., стр. 120; В. Маевский Борец за благо России. (К столетию со дня рождения.) Мадрид. 1962, стр. 141. Множество подробностей имелось и в тогдашней прессе.
^[26] Знаменательно, что писал царь в письме к матери 10 сентября: «Вернулся в Киев 3 сентября вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел его жену, которая меня к нему не пустила» («Николай Романов об убийстве П. А. Столыпина». «Красный архив», 1929, т. IV (35), стр. 210). Это, однако, весьма сомнительно; видимо, царь написал так преднамеренно, чтобы как-то оправдаться. Конечно же, жена Столыпина не могла «не пустить» царя. Сохранилось также ее письмо к Николаю II (от 9 сентября 1911 г.) с выражениями глубокой преданности (ЦГАОР СССР, ф. 601, оп. 1, д. 1352, л. 15), а также официальное сообщение о прибытии царя в лечебницу («Правительственный вестник». № 191, 4 (17). IX. 1911, стр. 1).
^[27] В. Маевский. Указ, соч., стр. 135.
^[28] А. Мушин. Указ, соч., стр. 175.
^[29] Л. Ган. Указ, соч., стр. 987-992; Г. Е. Рейн. Указ, соч., стр. 147.
^[30] В. Маевский. Указ, соч., стр. 137.
^[31] П. Г. Курлов. Указ, соч., стр. 131.
^[32] А. С. Панкратов. Указ, соч., стр. 625, 631.
^[33] «Государственная деятельность… Столыпина». Т. III, стр 223.
^[34] П. Г. Курлов. Указ, соч., стр. 133.
^[35] «Всеподданнейший доклад сенатора Трусевича о произведенном им по высочайшему повелению расследовании деятельности должностных лиц, принимавших участие в осуществлении охраны во время пребывания его императорского величества в Киеве в 1911 году» (ЦГИА СССР, ф. 1276, он. 7, д. 31, лл. 21-62).
^[36] См. переписку министров по этому вопросу, протоколы заседаний совета министров, записки канцелярии Государственного совета и письменные объяснения Курлова, Веригина, Кулябко и Спиридовича (ЦГИА СССР, ф. 1270, он. 7, д. 31, лл. 190-215).
^[37] В.П. Коковцов. Указ, соч., стр. 116. Автор пишет о своей беседе с царем в Спале 19 октября 1912 года. Николай II заявил ему тогда об этом своем намерении. Официально дело было прекращено 8 января 1913 года.
^[38] «Падение царского режима». Т. III. Л. 1925, стр. 194-195.
^[39] Там же, стр. 39-44.
^[40] «Пожалуйста, не следуйте примеру Петра Аркадьевича, который как-то старался все меня заслонять, все он и он, а меня из-за него и не видно было» (С. И. Шидловский. Воспоминания. Т. II. Берлин. 1923, стр. 198).
^[41] В. Н. Коковцов. Указ. соч. Т. II, стр. 8.
^[42] «Современный мир», 1911, № 9, стр. 291, политический обзор Николая Иорданского.
^[43] «Новая жизнь», 1911, № 10, стр. 241.
^[44] «Вестник Европы», 1911, № 10, стр. 358, 112.
^[45] «Исторический вестник», т. 126, 1911, № 10, стр. 1-23 (отдельная пагинация в начале книги).
^[46] «П. А. Столыпин (вместо некролога)». «Знамя труда», 1011, № 38, октябрь, стр. 5.
^[47] С. Л. Франк. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк. 1956, стр. 97.
^[48] А. В. Зеньковский. Правда о Столыпине Нью-Йорк. 1956, стр. 224.
^[49] См., например, переведенную с русского языка работу A. Т. Wassiljev. Ochrana. Zurich. 1930, S. 67.
^[50] «До сих пор убийство остается неразъясненным. Богров был казнен с чрезвычайной поспешностью, процесс его происходил при наглухо закрытых дверях… Какова в нем (убийстве) роль охраны? Была ли тут просто огромная небрежность или нечто иное, граничащее с умыслом? Общественное мнение как будто склоняется ко второму предположению» (А. Изгоев. П. А. Столыпин. Очерк жизни и деятельности. М. 1912, стр. 105).
^[51] «Личных счетов с покойным министром у Богрова, конечно, быть не могло, а потому у него не могло быть и инициативы совершить это убийство с риском своей жизни. Приходится, таким образом, прийти к убеждению, что этим преступлением руководила какая-либо иная, неведомая нам сила» (П. Г. Курлов. Указ, соч., стр. 132).
^[52] Соответствующие извлечения из «Последних новостей» (от 26 и 30 августа 1936 г.) опубликованы также на английском языке в приложении к воспоминаниям Гурко (V. I. Gurko. Features and Figures of the Past. Government and Opinion in the Reign of Nicholas II. Stanford. Vol. 1939, р. 724).
^[53] А. Kerenskij. La Russie au tournant de l'historie. Р. 1967, р. 144.
^[54] Н. Seton-Watson. The Decline of Imperial Russia 1955-1914. N. Y. 1958, р. 268; М. С. Wren. The Course of Russian History. N. Y. 1958, р. 506.
^[55] Высказываются, правда, предположения, что они еще могут обнаружиться (К. Наre. Portraits of Russian Personalities between Reform and Revolution.L. 1959, р. 341).
^[56] В. Маевский. Указ, соч., стр. 107.
^[57] «Падение царского режима». Т. III, стр. 232.
^[58] А. П. Департамент полиции в 1892-1908 гг. (из воспоминаний чиновника). «Былое», 1917, №№ 5-6 (27-28),.стр. 23.
^[59] Г. Аронсон. Россия накануне революции. Нью-Йорк. 1962, стр. 22: «Эти мотивы вернее всего лежали в потребности Богрова, в течение ряда лет обслуживавшего охранку, рано или поздно «реабилитировать» себя в глазах порядочных людей… Но совершенно очевидно, что и тут мы стоим перед загадкой, для решения которой у нас нет исчерпывающих данных». Автор ссылается также на сходство своей точки зрения с точкой зрения старшей дочери Столыпина, которая написала в письме к нему (25 ноября 1956 г.): «Вы правы, говоря (Аронсон выражал тогда свои взгляды в статьях.- Л. Б.), что тайна убийства останется, очевидно, неразгаданной… Я думаю, и для будущих историков тоже». То же самое - во многих воспоминаниях, в том числе и в относительно ранних, например: R. Ullrich. Erinnerungen aus dem Russland der Vorkrigszeit. «Berliner Monatshefte», Hf. XV, 1937, Neue Fogte, Januar, S. 10: «Туман по поводу этого убийства не рассеялся».
^[60] Так писал, между прочим, II. Пушкарский в статье под названием «Кто стоял за спиной убийцы П. А. Столыпина». Статья была опубликована в выходящей в Сан-Франциско русской газете «Русская жизнь», 23.IX.1961; см. также Г. Аронсон. Указ, соч., стр. 20.
^[61] G. Тokmakoff. Ор. cit., р. 314: «Нет реальных свидетельств, что Богров имел какие-либо контакты с Распутиным». (Илиодор. Святой черт. (Записки о Распутине.) М. 1917, стр. 103).
^[62] А. Я. Аврех. Столыпин и III Дума. М. 1968, стр. 406.
^[63] В. И. Лени н. ПСС. Т. 20, стр. 325.
^[64] Там же, стр. 328.
^[65] Там же, стр. 329.
^[66] «История СССР». Т. II: 1861-1917. М. 1965, стр. 466-473; «История СССР с древнейших времен до наших дней». Т. VI. М. 1968, стр. 344-348; см. также соответствующие части в работах А. Я. Авреха «Царизм и третьеиюньская система» (М. 1966) и «Столыпин и III Дума».
^[67] Л. Герасимов. В кулуарах второй Государственной Думы. «Современный мир», 1907, № 3, ч. 2, стр. 1; А. Петрищев. Кризис возле господина Столыпина: «Русское богатство», 1911, № 3, ч. 2, стр. 44-51; «Крах Третьеиюиьской системы». «Знамя труда», 1911, № 37.
^[68] В. И. Л е н и н. ПСС. Т. 20, стр. 333.