Синтез теории познания
в границах ее «общего контура»

В далеком прошлом даже и математические зависимости предполагали описание посредством словесных построений, но впоследствии в математике закрепилась практика использования функциональных знаков. Равно такому исходно лишь математическому «семиотическому стандарту» довелось прижиться и в физике, а вслед и химия с биологией также в описании исследуемых структурных форм оказались и более привержены использованию схем, нежели сложению нарратива. Тем более что и техника приняла за правило порядок описания «языком чертежа», как бы стоящего вне конкуренции по отношению иных приемов представления фактуры. Напротив, праву, лингвистике и, в известном отношении, географии довелось обнаружить приверженность нарративным практикам представления предмета познания, или - им как бы «не свойственно» предположение, что представление сообщаемых ими данных не исключает и возможности донесения посредством формул или образных пособий. Другое дело, что здесь равно уместно и напоминание, что полное исключение нарратива из арсенала семантических средств математики не только лишь столь полезно на практике, но иной раз оно составляет причину и неизбежных потерь. Конечно же, используемому в современной математике комплексу представлений не доводится заключать собой каких-либо подобающих повествовательных средств представления математических абстракций и зависимостей, и математика пока определенно признает «ничего не говорящими» понятия ансамбль, исключительность, компактность, а симметрию странным образом определяет в значении лишь «частности», и такая ограниченность неоспорима. Тем более что в математике и функциональные зависимости все еще подлежат отождествлению по имени установившего их ученого. Но притом, что это положение реально, ему не дано означать и обязанности философии в части принятия его «как данного». Сама возможность представления такого рода свидетельств и позволяет тот вывод, что порождаемая процессом познания семантика все еще пребывает в состоянии взросления, а принимаемый ею облик «на пути» к совершенству и надлежит обратить в предмет, подлежащий предпринятому нами анализу.

Огл. «Семантический оператор»

Та мысль, к которой подводит нас краткое предисловие - понимание, что наилучший выбор исходной позиции анализа семантических средств познания - введение понятия «семантический оператор» и идущая за ним следом попытка определения, чем вознаграждает себя познание не формализацией такой категории, но приращением коллекции приданных средств неким следующим экземпляром такого рода «оператора». Хотя здесь не избежать и усреднения таких ожиданий и даже придания подобному приращению отчасти преувеличенного уровня достаточности, но и познанию в его поиске все же присуще признание всякого употребляемого им семантического оператора как расширения своей инструментальной базы. Итак, оператор познания, скорее всего, на уровне присущей ему интуиции и обращается к порождению или формализации той структуры интерпретации, которой далее в присущем ему понимании и дано действовать на положении средства, объединяющего собой три такие возможности: функционал маркера, критерия и средства иллюстрации. Как правило, вне отождествления нечто посредством подобной триады, оператору познания не интересна и сама попытка выделения любого рода когнитивных структур «дискретного» типа, вместо чего он и обращается к применению «пространных» средств семантической идентификации, нарратива или рисунка. Отсюда семантический оператор собственно и состоятелен в роли оператора лишь в случае придания нечто «семантической единице» равно и недвусмысленно дискретного характера, а также при условии придания ей качеств «интенсивной» формы функционально-семантической нагруженности. В таком случае, какие же комплексы содержания и отличает достаточность и для образования на их основе семантического оператора?

Первое, что подлежит определению в случае попытки конституирования семантического оператора, это наделение корпусу знания качествами «положительной науки» и ассоциация с отдельными положениями знания специфики «существенных» сведений. То есть семантическому оператору, если уж познание сознает потребность в задании подобного рода формы, и надлежит обнаружить качества полезности и функциональности лишь при условии поддержки с его стороны реконструктивных возможностей решений познания и улучшения благодаря его применению функционала их прогностической достаточности. Иными словами, познанию присуще ожидать от семантического оператора равно и способности диверсификации рассуждения, исходящей от привнесения им и нечто «полного букета» ассоциаций, обеспечивающих образование связи соотнесения с некоей «значимой» позицией. Таким образом, семантическому оператору дано представлять собой такого рода средство упорядочения связей интерпретации, что обязательным образом влечет за собой не только лишь «отдельные моменты», но и то «многообразие последствий», что открывается осознанию как следующее из задания нечто маркерной позиции. То есть благодаря назначению семантического оператора и как таковая подлежащая рассмотрению позиция будет ожидать включения в рассуждение уже не как-нибудь, но непременно в полном объеме «развиваемой мощности».

Но здесь также полезно напоминание и о способности луча света порождать состояние тени, а звучания - отражаться как эхо. Как ни странно, но участь обращения источником вторичной репрезентации не минует и функционал «семантического оператора». Так, если пренебречь различного рода связями в системе отношений «тип - экземпляр», то приведение физической реальности к наличию «формул» или приведение связей означения к наличию «слов и грамматики» - это и не иначе как форма «вторичной» репрезентации семантического оператора. Или - вполне возможен и такого рода порядок задания позиции, что основан на отсечении и некоторой части связей. Но в данном случае наше рассмотрение, по сути, затрагивает предмет лишь наиболее «либеральной» формы вторичной репрезентации семантического оператора, для которого, вполне естественно, не исключена и возможность обрастания аллюзиями или характерной мифологией. Но равно и средством избавления от неоправданной рационализации или от избыточной мифологизации и подобает предстать контролю образующей семантический оператор установки построения паттерна тогда уже на предмет праксеологической эффективности или достаточности. Тогда если переход от одного оператора фиксации содержания будет означать лишь своего рода «пересчет», то специфика используемого семантического оператора - заключение в нем «всего объема» условности для определения нечто, но если переход между позициями фиксации невозможен без расширения комплекса маркеров, то используемый оператор отличает специфика и не более чем «локального». Конечно же, такая «локальность» будет отличать семантический оператор лишь в отношении одной из возможных форм постановки задачи, но все равно такой оператор уже не посягает на охват предметного поля «в целом», но предполагает проецирование лишь на фрагмент такого поля. Более того, равно и характер «события перехода» правомерно расценивать как показательный в отношении выбора семантических операторов для описания некоего ресурса содержания.

Также семантический оператор допускает возможность выражения и не более чем на положении «рамочного» оператора. В этом случае возможно предположение равно же и различных вариантов такого рода «рамки», в том числе - и «вычислительной» рамки, когда нечто предполагает рассмотрение то непременно как структурируемое или изменяющееся по определенному закону, но нам все же более интересен случай «иллюстративной» рамки. Для такого случая правомерно предположение и такого рода специфики задания некоего понятия или комплекса понятий, когда они намеренно или неосознанно позволяют задание лишь в пределах присущей им «мощности». Образцами такого рода «рамок» и доводится предстать тем же построению эпюр в теоретической механике или столь показательной для современных экономических моделей практики построения не полной картины конъюнктурного тренда, но задание лишь «ключевых показателей». Также и электротехника нередко строит лишь «карту напряжений», но не полный объем характеристик электрической схемы. Другое дело, что зачастую «достаточность» подобного оператора это равно и порядок возведения к стандартным условиям образования иллюстрации, и здесь, если понимать биржевой индекс явным свидетельством «здоровья экономики», то подобает учесть, что процесс формирования данного индекса и предполагает «здоровую», но не «болезненную» форму состояния хозяйства. В подобном отношении и задание «стандартного» набора значимых факторов уже не подобает понимать предопределяющим устранение как бы «всей полноты» реальности и ее сведение к «индексному» или какому-либо иному началу построения иллюстрации.

Тогда если на онтологическом уровне воспроизводство артефактов и толковать как реализацию заведомо не запрещенного «потенциального», то здесь продуктом семантического начала и правомерно признание такой особенной формы семантического оператора как «артефактный предмет исследования», или, иначе - артефактный метаобъект анализа. Здесь, конечно же, более уместен философский пример, квалификация того же «духовного» в значении характерно «артефактного» предмета исследования. Тем не менее, и «строгое» познание в присущей ему практике образования идей поля, вакуума, энергии, таксона или, скажем, натурального ряда все же больше обнаруживает манеру наделения подобных идей то непременно искусственным наполнением, чем собственно формальной спецификой. Причем и огромному множеству категорий, положим, тому же «ощущению» вряд ли дано допускать квалификацию в той мере «лишенных искусственности», чтобы различать в них и предмет формального анализа. Тем не менее, концептуализации всякого артефактного предмета исследования - это равно же «мощнейший рычаг» и для становления анализа, вполне достаточного для сосредоточения вокруг такого «искусственного острова» того множества проявлений, что в возможном предметном уточнении способны обнаружить и такого рода достаточность, что прямо позволяет ведение исследования лишь сугубо формальными методами. То есть задание артефактного предмета исследования в его явно «недостаточной» формальности и есть своего рода выработка «фарша», из чего впоследствии и возможна «выпечка котлет» тогда и характерно предметных решений.

Кроме того, на каком-то из этапов своего становления познание также проясняет для себя и необходимость в обретении «чистоты» семантических операторов, что побуждает его к попыткам возможного освобождения таких операторов от избыточного образного и спонтанно-когнитивного наполнения. Иначе - познание и обращается здесь к осмыслению различий, с одной стороны, между эмпирическим и «наивным» и - теоретически заданным посредством попыток конструирования «сугубо спекулятивных» форм когнитивных операторов. Таким образом, в познании и само понимание собственных возможностей не обходится без внесения в природу семантического оператора и той обстоятельности, что будет предполагать обязательную реализацию условия «чистоты» его вывода или определения. Тогда забота о «чистоте» используемых операторов позволит состояться и становлению такого важного начала познания, чем и правомерно признание «научной культуры».

Наконец, когда-то познание дорастает и до понимания составляющей «специфичности» семантических операторов, их различения в значении «происходящих» из различных практик познания или на положении порождений различных научных школ. Хотя в онтологическом смысле это вряд ли как-то оправдано, но с позиций прагматической трактовки такая зависимость просто очевидна. Или - предметный уровень здесь и предполагает наделение значением логически достаточного, а потому и самой возможности обращения семантическим оператором тогда дано ожидать замыкания пределами «круга» как бы лишь «подобающего» обращения. Иными словами, здесь семантический оператор и предполагает то понимание, что пусть не полностью, но хотя бы в большей части предметного содержания ему определенно надлежит исключить и любое пересечение с неким иным предметным содержанием. Здесь познание как бы совершает шаг в направлении «источника аромата» предметной картины, выделяя нечто предметно особенное тогда уже как никоим образом «не синтетическое». Например, в подобном отношении и характерно «математические» порядки описания связей и структур уже предполагают наложение на некую действительность в забвении того, что сам посыл для использования подобного представления будет следовать из нечто сложности топологии, структуры или организационного начала некоего отношения. При этом и сами собой формы, участвующие в подобных структурах или построении таких отношений, как обладали, так и сохранят на будущее свою особенную специфику, не претерпев обращения и чем-либо особо ожидающим математического упорядочения. Но для «прагматики понимания» действительности такой способ утрирования картины действительности все же позволяет признание не иначе, как прямо полезный.

Познание равно отличает и склонность «не пренебрегать» осознанием семантических операторов теперь уже как характерно «ролевых» форм. Отсюда неизбежный удел семантического оператора - или отождествление ему качеств слагающего некие русла, наподобие вакуума на положении места протекания процессов, или - качеств образования множеств, как «пучки» частиц или - обращения типологическими классификаторами, или - задания такого плана понимания как признание сообщающим «лишь эмпирические» характеристики. То есть в известном отношении иногда не более чем «взгляд» на характер выбора понятий и тот нередко обнаружит достаточность для осознания специфики предмета, моделируемого в некоем рассуждении. Или - через выделение «ролевой» специфики семантических операторов познание и обретает возможность типологической квалификации тогда и как такового предпринятого рассуждения. Для познания само рассуждение уже невозможно и без тщательного подбора ролевых амплуа используемых в нем семантических операторов.

Огл. Понятия как заданные спецификой становления

Предмет одного из наших исследований составил принцип разделения полного множества употребляемых понятий на две подгруппы, заданные на условии объединения особенных типов понятий - на группы «понятий фиксации» и «понятий имплантации». В первую группу, «понятий фиксации» предполагалось включение понятий, восходящих к актам констатации неких проявлений, или понятий, указывающих на события пусть, положим, не более чем перцептивной фиксации. Положение экземпляров следующей группы отличало понятия - своего рода «заглушки» или понятия, позволяющие, пусть и в отсутствие систематического подкрепления, закрытие лакуны при построении целостной картины форм развернутой организации. Хотя познание, увы, и по сей день не обращается к осознанию предмета такой типологии, но на интуитивном уровне все же следует такому разделению, что предполагает присутствие в нем и некоей существенной специфики.

В таком случае инициируемый подобным пониманием анализ и подобает открыть рассмотрением предмета как бы «более очевидной» формы, то есть «понятий фиксации». Всякое «понятие фиксации» - понятие, означающее наделение той или иной характерной специфики, любым образом допускающей чувственное или метачувственное различение, равно же смыслом «препаратной» формы. То есть пусть не обязательно в действительности, пусть всего лишь в мысленном эксперименте, но такая специфика предполагает обращение нечто «характерным препаратом», прямо достаточным для применения в «препаратном» анализе. А тогда непременное качество подобной специфики и образует «бинарная форма» смысла - смысла, что в определенном отношении «пробного камня», что, равно, смысла меры истинности. Иными словами, препарат невозможен уже «как препарат» одновременно и вне способности не только к исполнению функции средства постановки некоего опыта, но - равно и функционала «средства удостоверения» возможности становления некоей реальности. Более того, понятия фиксации отличает и то богатство ассоциаций, и тот особый контекст, что означает их определение не в значении средств каким-то образом спонтанно, но непременно в значении средств характерно «двояко» подтвержденной реальности неких элементов содержания. Понятия фиксации - они непременно формы реализации структур интерпретации, что прямо предполагают указание характерной специфики бытования элемента содержания, что уже удостоился проверки «во всех» отношениях - и в значении «элемента сложения» неких форм бытия и, равно, в значении критерия удостоверения, указывающего действительность иных элементов содержания. «Понятие фиксации» любым образом предполагает отождествление как маркер характерного богатства обязательным образом разнородного опыта, именно такого, что позволяет своего рода «экспресс-адресацию» множества ассоциаций к некоторому элементу содержания, собственно и признаваемому за таковое посредством исполнения характерной процедуры фиксации.

Если же постараться застать познание переживающим момент практической утраты самой возможности задания систематических квалификаций некоторому кругу явлений, то его вынужденное решение - не иначе как интродукция или имплантация некоторой, по существу, образной или ассоциативной характеристики предполагаемого функционала. Очевидным примером подобного решения и правомерно признание хотя бы подавляющего большинства философских понятий, а равно и тех предложенных предметным познанием понятий энергии и эволюции, что в большей мере предполагают образный и иллюстративный, нежели чем систематический заряд. И одновременно следует выделить тот любопытный момент, что, как правило, имеет место не имплантация определенного понятия, но кросс-имплантация сразу серии понятий, в известном отношении - имплантация комплекса понятий на условиях воспроизводства «шлейфа» или достижения характерной глубины интродукции. Так, понятие эволюции - оно же и источник становления понятий «видообразование» и «филогенез», а понятие энергия разумно лишь в случае, когда представления включают в себя и понятие «масса». Любопытный пример подобного рода зависимости - понятие «научные законы», так, в частности, понятие «законы механики» невозможно признать как-то нарушающим прямую связь таких законов с общими «законами физики», откуда понятие этих «законов» и есть такое же понятие, что и любое иное из числа физико-химических понятий. Иными словами, если имплантация определенного представления и исходит от познания, но, положим, не от мифологии, то подобному представлению дано предполагать задание для него и такого рода достаточности, что подобное понимание не исключало бы и возможности выхода на любые необходимые формы понятийной поддержки или понятийного подкрепления. То есть если некоему сугубо познавательному понятию из группы «понятий имплантации» и дано предполагать недостаток какого-либо существенного для него «костыля», то оно подлежит осознанию и не более чем в значении гипотетического, но не настоящим образом «строго заданного» понятия. Потому осознанию, исходящему от содержимого понятия имплантации, несмотря на всю неизбежную искусственность такого понятия, хотя нередко и не более чем «налет» искусственности, также необходимо и «твердо» держаться на ногах, и тогда, несмотря на недвусмысленную искусственность, понятие имплантации и обнаружит и характерное качество «устойчивости».

Отсюда специфика понятий имплантации - это то характерное им качество, что в отличие от понятий фиксации они образуют не функциональные пространства представлений, но нечто субъективированные «интуитивные» пространства оператора познания. В понимании же подобного предмета нам и открывается возможность использования такой подсказки, как истолкование определенной специфики тех же «построений марксизма». В частности, согласно некоей точке зрения, «трактовки марксизма» и предполагают построение то непременно из условия заведомого предрешения, собственно и проецирующего на каждое подлежащее квалификации положение те же экономическую теорию Маркса и «материалистическую теорию истории». Что тогда и оправдывает ту оценку, что особенную специфику концепции марксизма и определяет склонность к «отбрасыванию стадии развития или всеобъемлющего становления посылок, откуда прямо дано следовать, что [эта] квалификация вместо качества продукта анализа обращается лишь отсылкой к внешнему обоснованию». То есть для марксизма характерный ему функционал поисковой интуиции и обращается идеей введения во всякую схему некоторой «предзаданной посылки». Как ни странно, но в этом марксизм отнюдь не одинок, и тогда и сам по себе формат подобного рода схемы и подобает расценивать как в известном отношении равно и достаточную, и - недостаточную форму задания квалификации. То есть - не следует исключать и того допущения, что если некую предзаданную посылку не трактовать как «неуместную», то это не говорит о том, что ее любым образом следует признавать и «не обязательно уместной». Таким образом, и имплантация некоего понятия, вводимого на положении всюду прилагаемой предзаданной посылки, равно позволит отождествление, как построение такого характерного «эскиза» чуть ли не любой картины, где, хотя наделенные очевидной избыточностью фрагменты будут предполагать и непременную «перерисовку», но и сама возможность задания посылки уже позволит «предварительное завершение» эскиза. Другими словами, познанию за счет неизбежно «поспешной» имплантации предзаданной посылки и удается получение условно «завершенного» решения, что, тем не менее, в значении основы последующего критического переосмысления и обнаружит в известном отношении качество «конструктивности».

Имплантация некоего понятия, а, скорее, стоящего за ним представления, нередко означает условно «многообещающую» дискредитацию и нечто не вполне достаточной картины мира. Очевидный пример - физические открытия или построение новейших физических теорий, позволяющих усомниться в достаточности традиционных, но, в рамках круга подлежащих разрешению проблем, вполне состоятельных схем. Хотя здесь неизбежно исключение и неких определенно контрпродуктивных попыток подобного рода имплантации, того же традиционного обращения картины мира лишь картиной чувственных ощущений, но если локомотивом подобной имплантации и обращается идея поиска решения ранее не находивших решения задач, то подобный подход дано отличать известной полезности. Во всяком случае, сам способ разрушения привычной картины мира посредством задания нового представления вряд ли сам по себе деструктивен, деструктивно лишь его использование вне выделения должного или достаточного объема данных, собственно и предопределяющих состоятельность подобного допущения.

А далее, к примеру, то же психическое и подобает расценивать равно же, как нечто «надпонятие», вступающее в мир лишь «на его собственных» условиях. Для современных представлений, фактически обязанных исходить из реальности не только лишь рецепторных, но и эффекторных имплантов, эта установка определенно позволит признание анахронизмом, но и мир автоматов все еще не равнозначен биологическому функционалу «технологии самовоспроизводства», и потому психике дано сохранить за собой и некую ценностную самодостаточность. То есть для мира представлений функция «идеи психического» тогда и обращается идеей «гиперимпланта», полноправно дополняющего собой весь оставшийся объем содержания то непременно на его собственных условиях. Тогда эта любопытная концепция позволит порождение и той следующей идеи, что психическое и его продукты «лишены бытования», или - психическое и подобает расценивать как претерпевающее состояние «вечного полета», никогда не знающего приземления. И здесь, как и в отношении внешней отсылки, возможно предположение и позитивного, и негативного эффекта. Позитивным здесь все же возможно признание выделения психического в самостоятельную онтологию, а негативным следует видеть его характерную изоляцию от любой аналогии с любыми сугубо «природными» проявлениями. В любом случае психическое, даже если ему и доводится следовать особой «логике» психического, все одно в следовании такой логике не отменит и ее направленности на объект, даже, положим, если это и сугубо иллюзорный объект. Таким образом, познание, если оно имплантирует психическое в действительное именно как «само собой» психическое, для всякой мотивированной постановки вопроса все же будет принуждено к признанию за ним и некоей функциональности, а, следовательно, и к отклонению представления о присущей ему самодостаточности, а отсюда и пониманию всякой имплантации психического лишь спекулятивным приемом. Действительная «имплантация психического», если она и возможна, то - лишь в значении «имплантации всего мира на положении психического».

Огл. Рефлексные позиции как семантическая альтернатива перцепции

Семантический синтез - это не только лишь образование семантических операторов или разделение понятийных форм по условию «происхождения», но и синтез понятий, задаваемых со стороны рефлексии и потому альтернативных феноменологическому представлению. Здесь выражаемая условность подлежит заданию не в порядке фиксации при образовании эмпирических пространств, но в порядке, следующем из возможности описания в теории. Так, в наше время нам дано знать не элементарно «свет», как понимало это явление эмпирическое представление, но подставляемую на место такой феноменологии физическую форму электромагнитное поле некоторого частотного диапазона.

Следом если оценить характер представлений, присущих современному состоянию познания, то они восходят к порядку, идущему от практики постановки серии или последовательности экспериментов. В этом случае «концепцию эксперимента» и определяет принцип, что эксперименту не просто подобает обращаться «произвольной возможностью» констатации явления, но, благодаря теории, допускающей существование «системного» порядка действительности, вознаграждать экспериментатора и возможностями целенаправленного поиска некоей формы в некоей вероятной области нахождения. Возможно, начало такой практике и положило предсказание неизвестных химических элементов, что в наше время нашло продолжение и в практике предсказания элементарных частиц, а любопытное применение такому подходу довелось обрести палеонтологии, обращающей объектом предсказания эволюционно промежуточные формы, напрямую не выделенные в отложениях.

Тем не менее, хотя подобное моделирование и позволяет признание восходящим к феноменальной первичности, но одновременно оно прямо полагается и на действительность теоретического конструкта, возможного в силу теоретического предположения некоего устройства мира. И здесь не реальности дано задавать «методологию обращения» к себе, но методологии в известном отношении «задавать» реальность. То есть - как таковому миру, как и следует из подобного положения, присуще не иначе как упорядочение, единственно позволяющее становление реальности лишь в значении «формы и разновидности» данного упорядочения. Конечно, в подобную прогностику непременно дано вмешаться и проблеме случайного влияния, не обязательно допускающего актуализацию любого потенциального, но здесь же и всякому действительному дано предполагать понимание то непременно в значении потенциального, и лишь впоследствии актуального. А отсюда понимание мира и прирастает «семантикой актуализации» в ее специфическом значении состояния, тогда уже внешнего тому порядку, что прямо обеспечивает становление такого «потенциально возможного» уже на определенном уровне полноты его воспроизводства как порядка.

А далее конкуренции двух линий - рефлексивно и феноменологически формируемой семантики равно дано обрести выражение и в отождествлении семантического оператора спекулятивного происхождения - не иначе как «чистыми» принципам, и здесь же феноменологического оператора - столь характерной для него «бородой» ситуативно-специфических частностей. Отсюда роль арбитра и принимает на себя установка деятельностной программы - если нам существенно положение элемента или формы внутри «линии порядка», то здесь очевидное преимущество переходит к оператору спекулятивного происхождения. Если же существенно явление в его обрастании частными моментами - победа на стороне оператора с «феноменологическими корнями». И познание, пусть и не на уровне эпистемологической модели, но посредством интуитивной оценки также обретает и понимание природы такого соотношения, поскольку прибегает здесь к выбору «более удобной» структуры семантических средств, собственно и предполагающих применение при воссоздании некоей раскрываемой им картины.

Огл. Символические маркеры

Пусть не философия в условно «завершенной» форме, а также не ее традиция, но тенденция явно пристрастна к употреблению символических маркеров. В смысле принципов, «исповедуемых» такой «тенденцией», едва ли не обязательно отнесение мыслителя к школе, линии, практике и т.п. Напротив, на взгляд пунктуально жестких практик познания символические маркеры если и возможны, то играют роль лишь вспомогательных средств ведения познания, предполагая ответные меры жесткой дискриминации со стороны требования абсолютной верификации, практически безусловного для познания. Но что именно можно понимать «началами полезности» символического маркера?

Положим, если развитие познания предполагает постановку такой задачи, как доверие не собственно данным, но источнику данных, то задание символического маркера избавляет от «ненужных хлопот». Причем не только метод мышления, но и характерная практика эмпирического поиска также позволит признание как отождествляемая при посредстве наложения символического маркера. Или, положим, если для манеры теоретизирования характерно выделение ее подлежащего спекуляции в значении ограниченного контуром или рамками, то ее равно подобает понимать приемлющей отождествление ее «подлежащего» посредством наложения символического маркера. Иными словами, символический маркер вполне уместен в случае, когда некая установка позволит возложение на нее равно и функции корректора не отбираемых данных, но только лишь управления отбором. То есть символический маркер позволит увидеть и сам собой отбор данных как таковым «отбором», и лишь в развитие подобных соображений будет предполагать возможность «перехода границ» такого отбора. Более точно - символическому маркеру доводится предполагать признание еще и как средству реконструкции условия «предела» или «горизонта» отбора данных.

Среди всех прочих символических маркеров особый интерес дано вызывать символическому маркеру, что приобрел широкую известность под именем «чистая наука». Здесь, опять же, проблему следует видеть в том, чему именно дано составить собой собственно признак такого рода «чистоты»? Или, положим, таким признаком и правомерно признание четкой установки на поддержание порядка строгой верификации, или, в другом случае, иллюзии безусловности форм или порядков когнитивной инерции, когда, допустим, если и «правит бал» классическая механика, то вне предлагаемых ею схем дано «исчезнуть и самоё физике». С одной стороны подобного рода иллюзия «чистой» науки явно позитивна в ее способности приведения науки к строгости принимаемых положений, с другой стороны - она равно и источник ограничения, налагаемого на развитие познания в части распространения в направлении, не подлежащего описанию в представлениях, определяемых как допустимые для «чистой» науки. «Чистая наука» в любом случае позволит отождествление как идея представления науки «как целого», что ожидает и судьба любым образом «целого», но ни в коем случае не конгломерата, или - такого целого, что обнаруживает способность становления лишь непременно в качестве целого, и прекращения существования лишь исключительно «всему вместе». То есть маркер «чистой» науки - маркер рамок или границ некоего объема опыта, целостного на взгляд некоего характерного представления.

Огл. Средства, обращаемые познанием своим «семантическим багажом»

Познание в присущей ему самооценке понимает самоё себя равно же и практикой «комплектования багажа» востребованных им средств. Такой «багаж» образуют и коллекции семантических средств - научных понятий, единиц измерения, структурных шаблонов, порядков задания зависимостей, установочных посылок и т.п.

Так, для познания одну из обязательных составляющих его «багажа» образует и «корпус процедур», хотя и содержащий «любые» процедуры, но также заключающий лишь отдельные приемлемые познанию формы - к примеру, событийные маркеры, подобные известным механике растяжению, сжатию и прогибу, жестко определенные формы фазовых переходов, порядков перетекания и аннигиляции зарядов и т.п. Иными словами, отсюда описание в присущей ему нарративной реализации «как описания» и ожидает судьба вытеснения в силу перехода на употребление такой формы, как «описание в формате маркера», когда течение события, его условия и последствия предполагают отождествление уже как «подлежащие распределению» согласно форме отождествления посредством структуры маркера. В подобном отношении всякий фрагмент мира уже ожидает задание посредством схемы связи некоего заведомо заданного набора идентификаторов, чему на манер кусочков смальты дано обеспечить и возможность перекладки тех или иных представлений из одной комбинации в другую. Таким образом, возможность «предвосхищения» или «тайна начал» явления уже будет предполагать устранение в пользу задания корпуса элементов комбинации, также знающего и характерное разнообразие видов комбинации, а потому свободе эмпирического синтеза на фоне действительности такого рода начал и доводится утратить смысл хоть сколько-нибудь «уместной» постановки вопроса.

Тогда обращение всего и вся посредством идеи «достаточности комбинации» задаст и такого рода «обязательный порядок» представления объектов познания, где любой подлежащий познанию объект ожидает судьба приведения к виду комплекса «механизмически закрытых операторов, манипулирующих ‘видимыми’ функциональными качествами». Тем не менее, поскольку здесь идет речь о «механизмической» форме, то такой порядок равно означает и становление представления о действии «механизма», хотя в данном случае «закрытого от возможности реконструкции». Другое дело, что реально идее такого рода «закрытости» все же дано означать лишь возможность не более чем упорядочения фактологической базы и создания средств навигации для поиска следующих явлений. Но одновременно по отношению к самому себе этот уровень проникновения познания обнаружит и качества характерно «закрытого» для рассмотрения его же собственными средствами, хотя такой недостаток позволит преодоление и с обретением «большей осознанности». Аналогию такого рода пониманию, адресуемому познанием самому себе можно обнаружить на примере трактовки человеческой психики, рассматривающей психику как характерно «закрытую», откуда и возможны те многочисленные спекуляции, что по существу устраняются от всякой возможности компаративного исследования психики «как функции». Но в функциональном смысле такая «закрытость» также формирует и в известном отношении базис для построения своего рода «метрического пространства», ориентированного на некий уровень обобщения; так, если лингвистика изначально предполагала бы построение и в формате «релятивной» лингвистики, то, быть может, мы и не знали бы грамматики. Во всяком случае, перенос позиции «фокуса» в практиках означения на нечто так или иначе «релятивные» когнитивные структуры уже ставит под сомнение и собственно ценность грамматической детализации речи. Так или иначе, но использование тех семантических операторов, в чем имеет место воспроизведение установки «механизмической закрытости», это прямой путь к построению различного рода формальных систематик, возможно, что и пренебрегающих некими условиями онтологической достаточности.

Однако стоит обратить внимание, что число источников, определяющих формирование «семантического багажа» познания не ограничивается механизмически «закрытыми» операторами, и в формировании подобного «багажа» принимает участие и корпус метрологических форм. Хотя практика формирования метрологического инструментария все же характерна не любой форме познания, и где-то подобный инструментарий предполагает наделение спецификой «более» существенного, а где-то и «менее весомого», но и вне локальной принадлежности, или с позиций ценности для познания любой такой инструментарий также позволит отождествление как «существенный» итог познания. Тем не менее, если как таковая мера, в смысле специфической онтологии, можно сказать, окончательно не понята познанием, на что и указывает смелость предложения своеобразных «формул» подобных идее «перехода количества в качество», то картина областей приложения меры прямо предполагает признание как нечто существенная «мера» присущей познанию способности различения. Вполне возможно, что, несмотря на свойство неких реалий предполагать отождествление лишь «непременно» мерой притом, что возможны и формы характерно расположенные к порядку исследования посредством наложения качественных маркеров, такая относительность все же не отменяет «семантику меры» то непременно как семантику характерного аппарата познания. Или - «меру» и подобает расценивать в значении источника порождения той существенной семантики, что, несмотря на неизбежную односторонность меры, все же будет определять собой и некий существенный семантический аспект практики познания в целом.

Еще одной очевидной составляющей семантического багажа познания равно обращаются и формы заместительных и подстановочных абстракций. То же построение спекуляции определенно адресуется не феноменальным данностям, но - непременно абстракциям: центру тяжести, материальной точке, оптической оси, валентной пропорции и т.п. Собственно действительность подобных абстракций и обращает спекуляцию как таковой спекуляцией, и сами собой подобные абстракции, дополняя багаж познания, и позволяют становление ученых тогда и в качестве теоретиков. Отсюда заместительные и подстановочные абстракции равно подобает расценивать и как такого рода разновидность содержимого семантического багажа познания, как принадлежащее этому «багажу» теоретическое знание, причем еще и такого рода знание, чьим источником развития и обращается свобода становления категорий, применяемых для построения теории. Потому становление теории есть равно становление и нечто специфической семантики, где построение структуры определенно исключает всякую перспективу использования феноменальных конкреций, но сама эта возможность и есть возможность построения абстрактных зависимостей теперь уже между нечто «функциональными» формами абстракций.

Еще одну форму пополнения семантического «багажа» познания также составляет и практика сбора коллекции «порядков представления» объектов познания; так, каждое направление познания непременно отличает и тот или иной специфический порядок представления объектов познания. Положим, математику отличает порядок представления объектов познания то не иначе как в значении комбинаторных и ассоциативных расширений исходных допущений. Напротив, направления познания, восходящие к описательной манере представления получаемых результатов явно тяготеют к использованию форм различимости, открытых перед возможностью чувственной и метачувственной фиксации. Отсюда и естествознанию в целом дано ожидать отождествления как «прямо ориентированному» на представление объектов познания посредством величинного и пропорционального воспроизведения, чему любым образом дано предполагать задание посредством «проекции эталона». А отсюда и обретает актуальность проблема применения измерений и математического расчета в познании или - проблеме следующей из опыта идеи «однородности» материи иначе - идеи однородности физического объекта. Или - функционал меры и влечет за собой становление в известном смысле «конфликта» специфики порядковой достаточности и, напротив, специфики содержательной диверсификации объекта познания. Но в смысле «прямой» задачи познания все же подобает предпочесть явно и возможность величинного и пропорционального воспроизведения комплекса содержания.

Огл. Семантический оператор «интеллектуальный мусор»

Познанию не уклониться и от приобретения такого неприятного багажа, что по признанию непосредственно познания допускает отождествление как «ошибки» познания. Многообразные вряд ли осмысленные идеи, к числу которых правомерно отнесение того же «философского камня» и ряда его «собратьев по заблуждению», наподобие вечного двигателя и машины времени, а также множества мифологических монстров заведомо отличает специфика «неуместного» содержания познания. Но что именно позволяет признание теперь и «природой» такого рода «неуместных» допущений?

Дело в том, что если исходить из самой совокупности опыта познания, то здесь вряд ли возможно предложение строгого ответа. Если позволить себе мыслить посредством действующих представлений, то каждую из этих ошибок и надлежит расценивать как знающую особую историю и с этой точки зрения особенную. С другой стороны, дополнение онтологии такими представлениями, как энергетическая пирамида, модель идеального газа в бесконечном пространстве или отделение функции материальной координации от материально независимой меры этой координации, как правило, и обусловит наделение таких ошибок равно спецификой ошибки несоразмерности. Или - благодаря осознанию существа данных положений характерно «мусорные» допущения и позволят осознание как недопустимое отождествление некоей форме организации тогда и ресурса возможностей не совпадающей с ней смежной формы организации. Другое дело, пусть и в несистематическом представлении, но ошибки познания - это и немаловажные предупреждения о риске подверженности заблуждению, откуда возможна и нечто семантика «красной черты». Для познания знание существа вероятной ошибки - это и знание предела, где «пересечение» такого предела будет означать и риск порождения заведомо недостаточных гипотез.

Но важно и то, что в ряде случаев совершение ошибки познания, конечно же, не в смысле признания правомерности предложенной идеи, также обращается источником известной пользы. Например, определенную полезность на пути предложения достаточных квалификаций и обнаружили идеи «эфира» или флогистона, собственно и побудившие познание к определению пришедших им на замену таких квалификаций как концепции электромагнитного поля или энергетического обмена. Иными словами, временное принятие ошибочной схемы не исключает и возможной пользы в части формулировки в известном смысле «заявки» на переустройство такой концепции теперь и в нечто «не заключающей ошибки» комплекс связей.

Потому в дополнение подобает упомянуть и то обстоятельство, что действующие и, вроде бы, любым образом научно достаточные представления, как можно думать, равно способны ожидать и возможного изменения. По крайней мере, фундаментальным констуитивам физики «энергия» и «масса» определенно не избежать коррекции, что, быть может, и найдет выражение в замене таких универсальных характеристик тогда и на нечто комплекс взаимозаменяемых признаков. Энергия и сейчас предполагает разделение по форме хранения или «связывания» - энергия химической связи или энергия электромагнитного поля, и, как следует понимать, это далеко не предел, и здесь следует ожидать и определенного развития такой классификации, причем не только в отношении энергии, но и в отношении массы. Во всяком случае, здесь возможно указание и тех принципиально значимых посылок, что, скорее всего, и послужат основанием для такого развития. Тогда, если эти фундаментальные понятия и подлежат пересмотру, то и прежней излишне упрощенной схеме равно не избежать отнесения к перечню очевидных «упущений» познания.

Наконец, на условно «простом» уровне познанию не избежать и «элементарных» ошибок. Из того, что предлагает литература, это такие представления, как идея «движения без материи» или следующая из похожих посылок идея «мысли без мозга». Однако подобным заблуждениям все же отвечает и относительно простой способ преодоления, что нельзя сказать о полюбившейся философии «психофизической проблеме». Дело в том, что постановка подобной проблемы практически бессмысленна вне рассмотрения предмета эластичности биологической памяти как места хранения данных. Если человек изучает с детства один национальный язык, то это не означает, что окажись он в иной среде и начни изучение иного языка, то не преуспеет и в освоении другого языка. Конечно, дело здесь в том, что приданная мозгу система памяти, пусть подобная характеристика и предполагает приложение лишь к части ее модулей, практически открыта для наполнения любого рода данными, то есть - не зависима от характера данных, пусть и в известных, но далеко не бесконечных пределах. И тогда без ответа на вопрос, что такое эластичность системы памяти, невозможен и ответ на вопрос, что такое «психофизическая проблема». Но познание пока не спешит с очевидным признанием имеющего место забвения постановки подобной проблемы, или - недвусмысленного упущения познания.

То, что познание готово знать собственные ошибки и закреплять их «как ошибки» не следует понимать каким-то «минусом», но подобает признать прямым достоинством познания. Без осознания в познании ограничений для возможности приложения, познанию не обнаружить и понимания самоё себя тогда уже как формы рациональной деятельности «познание».

Следующая глава: Условная схема формации «продукт» познания