Синтез теории познания
в границах ее «общего контура»

Специфика современного познания - равно же наличие представлений о таких формах квалификации, как мера «оценки значимости» достижений познания, однако природе данной характеристики странным образом не дано предполагать каких-либо иных «операторов» ее «материи меры», помимо указания косвенных признаков. В частности, прямым подтверждением предложенной здесь оценки прямо правомерно признание содержательного начала такой меры значимости достижений познания, чем и обращается характеристика «частоты цитирования». Напротив, не исключено допущение, что если мотив использования ссылки или цитаты - равно и фундаментальный смысл предложенного решения, то есть, это решение познания отличает и качество недвусмысленно «фундаментального», то, скорее всего, его ожидает порядок «прямого включения» в культуру фактически «без указания источника». И в подобном отношении показательно, что предметным «мотивом цитирования» дано предстать реальности «сопутствующих моментов», таких как «провокативность» идеи, остроумие хода решения, - одновременно налагаемых на невысокую значимость предмета, а также - необычная наглядность, применение методологии, любопытной самой методологической посылкой и т.п. Или - решение познания при явно «проходной» теоретической ценности в силу «сопутствующих» обстоятельств и ожидает обращение источником повышенного интереса для некоей области практики или его равно дано отличать и возможности применения одновременно во множестве направлений практической деятельности. И тогда влияние одновременно и целого ряда факторов и предопределит величину частоты цитирования, из чего следует, что наиболее востребованным видом продукта познания и правомерно признание как бы «средне-теоретического» решения, практически важного или интересного с позиций некоей отрасли научной культуры или даже широкой формы культуры. Также здесь правомерно и то допущение, что одновременно некоему теоретическому решению, составляющему собой синтез нового концепта, но не мешающему применению распространенных схем, не столь существенному для практики и не привлекательному на взгляд некоей формы культуры, не ожидать и сколько-нибудь значимого признания от такого рода практик констатации значимости. Тем более что в философском понимании и сама мысль о способности неких идей или представлений допускать оценку благодаря значимости косвенных способов задания не предполагает признания неприемлемой. Но философия равно не поспешает и с предложением ответа, что подобает противопоставить такому «косвенному» способу оценки значимости, поскольку ее дано переживать и характерный период не иначе как «недостатка предложения» теорий вероятных здесь «объективных» критериев, собственно и предполагающих приложение в целях оценки достаточности решений познания. Отсюда нашей задачей и подлежит избрать не предложение искомых критериев, но предложение лишь возможных ориентиров теперь и для «предстоящего определения» такого рода критериев.

Огл. Решение познания как «оформление»: прямое и переоформление

«Решение познания» все же таково, что вряд ли ограничено пределами события акта указания или отождествления некоей эмпирики. Акт указания эмпирики - это не более чем констатация наличия свойства, специфики или коллекции свойств и отдельных видов специфики, если и расценивать подлежащий указанию предмет как не более чем множество «валов и шестеренок». Если это так, то решение познания - это такого рода указание эмпирики или «в расширенном смысле» эмпирики, что и обращается приданием такой эмпирике равно и характерного «оформления». В подобном отношении вполне уместно представление и элементов машин, тех же шестеренок или пружин, уже не просто как материальных форм, но как «предназначенных для» некоего использования - пружины на растяжение или сжатие, шестеренки с характерным зацеплением, либо передающие мощность, либо обеспечивающие лишь снятие данных. То есть решение познания, даже если оно носит лишь «описательный» характер, положим, составляет собой описание неизвестного вида животного, - это не только лишь описание внешних признаков, но и описание поведенческих признаков и признаков систематики. Или - решение познания любым образом подобает характеризовать как тем или иным образом «встроенное» - что в некие практики или системы упорядочения признаков или показателей, что в комплексы систематики, наподобие таксономий. Иными словами, даже на уровне «описания» решению познания доводится знать и характерный «порядок оформления» - соотнесение отдельных признаков с определенными стандартами составления коллекций таких признаков или - связей принадлежности - с типами отношений принадлежности или типологической интеграции - с практиками интеграции. Более того, каждой из линий или общих комбинаций, включаемых в данный порядок оформления, надлежит обнаружить и специфику пересечения с другими линиями или общими комбинациями в составе такого рода порядка. В таком случае решение познания даже не более чем уровня «описания» и подобает расценивать как логически и предметно осмысленное воссоединение множества элементов изначально в группы, а далее - во взаимные связи групп и определение для каждого элемента условий простой, опосредованной и многовекторной зависимости от условий «порядка» определяемого в нем «системного» единства. Таким образом, не более чем «простому» описанию в его качестве решения познания - и тому дано означать подбор нечто «полной» выборки неких элементов, далее их типологическую унификацию и формирование на данной основе равно и системного единства и, наконец, переопределение подобных элементов и на началах «системной принадлежности». Отсюда не более чем «простое» описание - это не иначе, как такого рода специфический цикл описательной реконструкции, где выход на некие уровни обобщения непременно предусматривает и известную ревизию исходных посылок. Иными словами, даже не более чем «простое» описание и то предполагает отождествление как допускающее обращение образованием нечто «оформленного» представления, где порядок обретения подобной завершенности как «оформления» будет означать и прохождение ряда стадий переоформления. Отсюда решению познания не более чем «уровня описания», если судить о нем с позиций характерной онтологии, и надлежит воссоздавать ту картину комплекса связей, обращенного на некое исходное множество элементов, где в процессе построения подобного рода картины и происходит снятие всех адресуемых комплексу посылок «претензий по оформлению» подобного рода картины.

Но предметом решений познания равно обращается не только лишь описание объектов или, с общих позиций, «готовых» форм, но и описание «не готовых» форм, или, проще, описание возможности обретения ожидаемого содержания посредством модификации или выявления характера условной «самоактивности» изначально лишь «неполно» заданного содержания. Но здесь, прежде чем приступить к настоящему этапу предпринятого нами анализа, нам потребуется предложение и неких существенных определений. Итак, в нашем понимании анализ «готовых форм» - это совершения акта фиксации или построения описания нечто, что допускает ознакомление с ним посредством заведомо формализованной процедуры тестирования. Или - в подобном случае непременно имеет место приложение к условному «препарату» равно и всей суммы формализованных процедур испытания, а также выведение полученных данных тогда и в форме заранее ожидаемой сводки результатов испытаний. Причем такого рода специфике дано отличать любые возможные формы препарата, что физический препарат, что - мыслимый или логический. Но в отличие от такого как бы «очевидного» порядка, не исключен и такой порядок проведения испытаний, где действия проведения испытаний уже невозможно построить на заведомо известном понимании, собственно и определяющем, какой объем процедур тестирования и подобает расценивать как достаточный для отождествления пока лишь предполагаемого содержания. В том числе, здесь вполне вероятно и отсутствие представлений о предмете присущего подобной задаче тестирования «внутреннего» порядка модификации содержания, что и позволял бы образование определенного продукта, обязательного для проведения той или иной стадии тестирования. Причем существенно, что в смысле тестирования уже известных «готовых» форм такого рода «внутренняя» модификация определенно не составит собой никакого существенного условия тестирования. Положим, если нам предстоит проведение тестирования того же процесса выпечки или химического синтеза, известных во всем объеме составляющих стадий, то для такого порядка тестирования, удостоверяющего события модификации, объекты снятия характеристик и подобает понимать как не более чем тривиальные. Иными словами, условия «готовности» и «не готовности» в смысле познания - это не условия совершения или не совершения некоторой модификации, но условия определенности в выборе стратегии тестирования или, напротив, все еще важность условия реальной неопределенности в выборе такой стратегии. Чтобы иллюстрировать существо описанной здесь схемы, нам подобает обратиться к рассмотрению двух условно «биологических» примеров.

Положим, что во времена «до ламаркизма», до момента осознания предметности такой таксономической единицы, как «биологический вид», кто-либо затеял попытку описания бульдогов и спаниелей. Но в распоряжении такого исследователя старого времени все еще не был предоставлен достаточный аппарат категорий, необходимый для отождествления исследуемого предмета. Для него бульдоги и спаниели это, положим, некие - если мыслить в русле «учительной традиции», - разновидности «зверей» для которых их доминанту тождественности и определяет фактор внешнего вида, но не способность принесения потомства в виде плодовитых гибридов. Он, конечно, лишен всякой возможности причисления таких существ к типу лютиков, но во многом в осознании реальности этих существ такому исследователю не заказан и характерный волюнтаризм, и если практика того времени знала бы пуделя, по экстерьеру повторяющего спаниеля, то выстраиваемая им типология и работала бы «вхолостую». То есть здесь в описании таких существ он вынужден уделить внимание равно и поиску возможности задания тех или иных запретов, дабы возможная ошибка в выборе критерия идентификации не обращалась бы ошибкой опознания. В этом случае ему не избежать и поиска путей преодоления неопределенности, предпринимая в «опытном порядке» выбор то одного, то другого критерия идентичности. Или - такой аналитик и вынужден здесь следовать не путем заполнения заведомо известной таблицы «занесения результатов» сугубо формального тестирования, но начинать с попытки решения задачи построения подобной таблицы. Но еще более любопытным примером и правомерно признание картины, скорее всего, иллюзорного случая обнаружения биологической жизни, основанного на иной схеме дупликации, или - устроенной совершенно иначе, нежели чем известный генетический способ. Положим, подобная жизнь построена в такой странной форме, когда одно поколение подобных существ может существовать лишь в форме куколки, когда другое - лишь бабочки и т.п. Иными словами, чуть ли не каждая форма идентичности в подобной схеме едва ли не лишена чего-либо общего с формами идентичности, известными из схемы генетической дупликации. Причем, что естественно, и объект здесь как бы не знает идентичности по форме, но, скажем, знает идентичность лишь по заряду «жизненной инерции» и т.п. И тогда такой исследователь будет вынужден «забыть все, что он знал» и обратиться к поиску хотя бы какой-либо зацепки, что могла бы привести к обретению хотя бы каких-либо начал требуемой типологии. И лишь вслед обретения подобного комплекса возможностей такой исследователь мог бы определить и постановку задачи, насколько определяемые начала допускают отождествление уже как достаточные для образования итоговой сводки и т.п.

В результате же правомерна следующая оценка - обе задачи, что исследования готовых, что неготовых форм, - обе знают одну и ту же форму окончательных результатов - итоговую сводку, но при этом одну из них еще и сопровождают дополнительные осложнения, состоящие в необходимости определения равно и формы тестирования. То есть и исследование не готовой формы - это все то же исследование готовой формы, но дополняемое решением вспомогательных задач - задания комплекса признаков лишь ожидаемой формы и, при необходимости, порядка приведения не модифицированной формы к состоянию готовой формы тогда уже как к серии актов, «выводящих на» становление такого объекта. При этом и квалифицирующей позиции «готовая форма» не дано знать каких-либо ограничений, что она суть, - такой «готовой формой» вполне правомерно признание и того же события модификации, если и следовать пониманию, какой именно порядок тестирования и комплементарен такому акту.

Более того, для случая «не готовой» формы поиск ее «вида готовности» и поиски возможности модификации, лишь вспомогательные в подобном поиске, - также будут предполагать взаимное обогащение. В известной мере они обнаружат возможность переплетения, тем порождая и эффект перекрестного стимулирования, хотя не исключено, что некие предустановки как бы «ожидаемой» итоговой сводки и некие установки на использование вполне определенных методов модификации и породят здесь ненужные взаимные препятствия. И тогда с учетом подобной специфики и возможна оценка, что процесс познания не готовой формы вначале предполагает обращение воссозданием «параготовых» форм, где каждая из них предполагает построение как образование той «готовой» формы, что далее претерпевает дисквалификацию в «не готовую». Но по характеру процесса, с учетом особенностей, указанных для «не готовой» формы, процессу познания дано носить все тот же характер, что характерен и для познания «готовой» формы. То есть этот процесс равно сохраняет и характер процесса выхода к обретению «оформленного» состояния, непременно продолжающегося до достижения положения «полного снятия всех претензий по оформлению». При этом обращение не готовой формы в готовую форму также будет ожидать отождествление как такое же «переоформление», но предполагающее не просто исключение неких претензий, но - задающее иные контуры той платформы, что изначально подлежала отождествлению как состояние «не готовой» формы.

Огл. «Домашнее хозяйство» познания, рудименты и полезности

Чтобы понять, насколько познание не готово к полному переходу на «теоретические рельсы», следует сослаться на реальность тех «полигонов эксперимента», что, казалось бы, характерно напрасны для сфер «вдоль и поперек» исследованного мира, что и по сей день странным образом не пренебрегают опытовыми бассейнами или аэродинамическими трубами. Да и конструирование современного автомобиля не минует стадии дорожных испытаний, хотя каждый модуль конструкции предварительно проходит стендовое тестирование. То есть натурные испытания удивительным образом удерживают позиции даже в области, где, казалось бы, во всех ипостасях «обсосанная» теория преуспевает с определением полной коллекции факторов, существенных для предсказания реакции системы. Хотя в отношении такого рода «традиционных» систем вряд ли правомерны ожидания, что на их поведении могли бы сказаться воздействия со стороны фундаментальной структуры материи или других обстоятельств, исследуемых современной физикой, но все равно характерное действительности богатство комбинаций даже и в таких «традиционных» пределах достаточно для порождения «непредсказуемых» последствий.

Отсюда фактическое «доминирование теории» в той или иной «вдоль и поперек» исследованной реальности не в состоянии отменить дополнения раскрываемых теорией комплексов представлений равно и подкреплением «со стороны» экспериментальной базы, фактически сохраняющейся как бы в правах «когнитивного рудимента». Или здесь возможна оценка, что актуальность задачи технического «вылизывания» конструкций пока не позволяет «полнейшего доверия» теории, вынуждая постановку прямого эксперимента, что, по всей вероятности, следует из невозможности объединения посредством априорного представления равно же ряда отдельных представлений, описывающих все многообразие значимых факторов. Иными словами, такие когнитивные «рудименты» познания как лаборатории в сфере «широко изученного» опыта сохраняют значение и как нечто «неустранимая производная» неизбежной оптимизации теории, что вынуждена исходить из ограничения лишь «рационально достаточным» числом принимаемых во внимание факторов. В сферах традиционного опыта теория практически «полностью» описывает мир, но - не описывает его «до мельчайших подробностей», и поэтому «неожиданные» формы влияний и подлежат выявлению посредством прямого эксперимента, пусть не иначе, как «рудиментарного» для этого уровня развития познания. Возможно, здесь правомерно предположение и ряда других причин обращения к «рудиментарной» в данных условиях экспериментальной практике, но ни одну из них не подобает расценивать как сомнение в достаточности принципиальных положений используемой теории. В частности, не исключено, что такой теории дано описывать некие процессы далеко «не для всех» видов режима, и дополнение ее «теоретического капитала» описанием следующего режима не подлежит определению без экспериментальной проверки, но это описание ранее не исследованных режимов уже не обращается и какой-либо ревизией как таковой теории. Тогда сохранение таких «когнитивных рудиментов» как традиционные лаборатории и указывает на положение, что любого рода «рационально компактная» теория все же не предполагает углубления в предмет подлежащей ее описанию реальности как бы «на всю возможную глубину».

В силу острой потребности в «когнитивных рудиментах» решения познания будут подлежать оценке равно и с позиций присущей им способности «придать развитие» базовой теории в отношении рассматриваемой ею реальности. Для теории нет ничего более естественного, чем ограничение «задачи представления» подлежащей описанию реальности достижением лишь некоторой «глубины детализации», а обрастанию предлагаемых решений частными моментами дано подлежать определению как проблематика, выносимая за рамки теоретической схемы. Или - перспективу своего рода «метрологии решений» и подобает составить попытке решения задачи определения специфики такого «пространства», относительно которого правомерно проведение границы, позволяющей отделение «области компетенции» теории равно и от избыточного для нее «шлейфа детализации». Отсюда всякое представление познания и подобает расценивать как признание за используемой теорией тогда и нечто области «теоретической компетенции».

Познание также отличает и такая специфика, как многозначность присущей ему полезности. Так, в первую очередь, познание дано отличать своего рода «прямой» полезности - получению в порядке ведения когнитивной деятельности важных предсказаний, нового опыта или оптимизации структуры интерпретации, что иногда экономит не только лишь умственные усилия. Во вторую очередь познанию присуща и специфика «полезности познанию», то есть полезность в смысле такого рода улучшения самой интерпретации, что позволяет синтез и куда более строгих форм соответствия теоретической схемы реалиям отвечающей ей области действительности. Здесь или как таковому ведению расчета дано предполагать перевод на использование более строгих формул, или схематическим описаниям структур или процессов - ожидать идентификации посредством куда более тонких и адресных типологических маркеров. По сути, «познание полезно познанию» равно и тем, что опыту познания дано порождать и куда более четкую фокусировку как таковой «точки вмешательства» в отношения действительности, причем как на практике, так и непосредственно в эксперименте. И третье - познание полезно и в широком смысле области опыта благодаря привитию с его стороны и более строгих методов синтеза интерпретации. То есть даже для обиходного мышления дано войти в привычку мыслить категориями «нехватки витаминов» или «воздействия стресса», что придает стратегии поведения большую целенаправленность, хотя в подобном отношении не избежать и гипертрофии, столь характерной для обиходного мышления.

Но решения познания равно можно характеризовать и с точки зрения объема и качества «шлейфа полезности». Или - решения познания также дано отличать и специфике характерно различной «практической» полезности, включая сюда возможность предсказательного эффекта, а также эффекта расширения систематики и области опыта, или - эффекта унификации некоего комплекса схем посредством общей, но здесь же и более структурированной теории. Решения познания также отличает и «внутрипознавательная» полезность, или полезность в смысле придания большей четкости и большей степени адресности практикам постановки задач познания. И, наконец, познание отличает и качеству полезности уже как возможности заимствования представлений в корпусные коллекции категорий обыденного опыта. В последнем смысле решения познания и подобает расценивать как привлекательные для заимствования не только в те или иные категории общих форм обыденного опыта, но и в различные комплексы категорий специальных направлений практики.

Прогресс познания сказывается и на условно «кухне» познания, где способствует синтезу «корпуса представлений» познания. Но существенный аспект такого синтеза - вовсе не построение «свободного множества» представлений, но практика формирования лишь структурированного множества представлений. Познание также в практике синтеза представлений отличает и приверженность разнесению отдельных позиций по группам ролевых функторов, из чего следует выделение как лонообразующих форм, наподобие физического пространства, так и калейдоскопа форм задания потенциала - ресурсного, импульсного, кумулятивного и здесь же и ролевых форм тех или иных «концентрических» условностей. Отсюда не дано не следовать и тому предположению, что каждую такую форму условности вряд ли ожидает закрепление в определенной роли, как большинство веществ далеко не всегда отличает специфика только окислителя или только восстановителя. То есть решения познания явно подвержены и воздействию продвижения «в направлении усугубления» задания в них отношений ролевой схемы, когда посредством принятия соответствующего решения некоторое описание уже будет исключать его обретение как «коллекции явлений» и мигрировать в направлении становления как «сценарной» схемы. Чем более совершенны решения познания, тем они все более прощаются со свободой оперирования категориями феноменального плана, и все больше замещают такие категории заданием ролевых категорий; такой ход развития и вознаграждает решения познания возможностью ролевой «подчистки» явно избыточного для него «феноменологического мусора».

Огл. Артефакты - решения на началах «обратной схемы»

Следует повториться, что реальность артефактов - это реализация ранее не реализованного потенциального, когда альтернативу «миру потенциального» и образуют те «запрещенные» состояния, что знамениты такими представителями как вечный двигатель или философский камень. Или, иначе, один из аспектов философской проблемы «природы артефактов» - та присущая им недвусмысленная возможность, равнозначная еще и невозможности их воспроизводства средствами неживой природы. На потенциальном уровне возможность артефактов не подлежит сомнению, но и неживая природа - не «кандидат в творцы», способный вести деятельность воспроизводства артефактов. Но в чем же заключается специфика решений познания, обращающихся идеями синтеза артефактов?

Ответ на поставленный вопрос следует начать принятием допущения, что зарождение артефакта - либо формат идеи, либо - формат «находки», или, во втором случае, также идеи, но рожденной не посредством совершения спекуляции, но осознанной как смысл картины, раскрываемой посредством наблюдения. Однако под углом зрения перспективы становления артефакта той же идее «не обязательно» дано означать реальность артефакта, поскольку ее подлинное становление в значении «идеи реализации» артефакта допускает закрепление лишь в обстоятельствах такой реализации. Но одновременно отсутствие самодостаточности такого рода «последовательности становления» не отменяет и ее реальности - так, не каждому «кандидату в последовательности» становления артефакта открывается возможность обращения такой последовательностью, однако каждому становлению артефакта непременно знает за собой такого рода последовательность. То есть здесь дано иметь место и нечто вторичности или, пусть, иной раз лишь псевдовторичности воспроизводства некоей реалии по отношению некоей идеи, всегда первоначальной в подобном процессе воспроизводства, что, тем не менее, не отменяет необходимости и в следующем пояснении - дано ли такому условию отменить и предложенную выше «схему оформления»?

Скорее всего, картину синтеза артефакта все же не подобает расценивать как ревизию предложенной выше «схемы оформления», но она дополняет данную схему через выделение и нечто «уровня неготовности». То есть артефакт перед наступлением момента его создания еще не готов в том смысле, что тривиально «отсутствует», и тогда в условном «простом» случае и остается предполагать лишь случайный исход попытки его «воплощения в металл», что определенно не так в ситуации действия исходя из посылок опробованной теории или практического опыта. Но далее в случае успеха мы все равно будем следовать в направлении снятия всех «претензий по оформлению», тогда уже обращаясь к отождествлению реализованного артефакта с позиций полноты воплощенных в нем возможностей или состояний неспособности и уровня ограничений. Другое дело, что на момент наличия всего лишь идеи некоего лишь «ожидаемого» артефакта мы равно вынуждены допустить правомерность и таких «претензий по оформлению» как сомнение в самой возможности артефакта; собственно говоря, «из незнания» подобная претензия еще не предполагает возможности отклонения. На наш взгляд, важно понимать, что «для незнания» синтез артефакта - непременно случайный исход, а для наличия неких опережающих решений в виде теории или комплекса практического опыта - предполагающий и высокую долю вероятности. Иными словами, на стадии после воспроизводства артефакта роль «основного игрока» все же дано исполнять традиционной для познания схемы «снятия претензий», а до момента его воспроизводства таким основным игроком правомерно признание возможности навигации «в поле предположений», собственно и восходящих к наличию опыта, интуиции и развитого воображения. Но и навигацию в «поле предположений» не следует понимать чем-то экстраординарным и заслуживающим особой теории - это те или иные формы упорядоченного поиска, главным образом, зависимого от осведомленности в части вероятных возможностей и дерзости в способности идти на риск их использования. Также уже в случае сложных систем продукт такого поиска и подобает расценивать как очевидное порождение развитой способности спекуляции. Для нас же в смысле специфики продукта познания артефактам доводится добавить лишь единственный элемент - условие возможности получения решения, непременно состоящего в «успешности выделения» комбинации в поле предположений, что, обращаясь реальностью, далее будет предполагать тот же порядок познания, что и иные объекты познания.

Кроме того, числу артефактов равно принадлежит и такой существенный инструмент познания, как лабораторное оборудование. Или - возможности лабораторного оборудования и подобает расценивать как такого рода специфический инструментарий, что обеспечивает проникновение равно и в связи действительности, закрытые от возможностей чувственного восприятия или от доступа прочих «подручных средств». Также функционалу лабораторного оборудования дано составить собой и повод для обретения иллюзии, что подобное оборудование в силу присущей ему изощренности равно выступает как средство синтеза тогда и нечто «новой реальности». Тем не менее, лабораторному оборудованию, как и всякому артефакту, не избежать и подчинения фундаментальной норме - непременно предполагать возможность и на уровне потенциального. Равно и реальности, недоступной для фиксации простыми инструментами регистрации, также не дано куда-либо исчезать, если ей невозможно сопоставление того лабораторного оборудования, что позволяет ее фиксацию. Иными словами, ситуации с лабораторным оборудованием больше дано описывать социальную реальность процесса познания, нежели изменять действительность, если и определять последнюю как в широком смысле «комплекс потенциально возможного». Но равно же в смысле комплекса актуально данного как таковую действительность и подобает расценивать как коррелят вооруженности познания средствами лабораторного оборудования, и здесь для познания наличие лабораторного оборудования и обретает значение нечто «самостимула» его развития.

Другое дело, что в «уровне совершенства» лабораторного оборудования познанию дано видеть и такой важный признак идентичности, как мера тонкости и деликатности способности познания. Фактически при выходе познания за пределы практики коллекционирования перцептивных коррелятов теперь и мера прогресса познания - равно и совершенство лабораторного оборудования. То есть - связь степени продвижения познания и совершенства лабораторного оборудования и выводит познание к пониманию той глубины осознания разнообразия содержания мира, по отношению чего оно могло бы преуспеть и в разработке подобающего оборудования. Но для типологии решений познания и настоящая зависимость также не несет чего-либо нового - решениям познания и в этом случае дано располагать спецификой тех же самых практик «снятия претензий по оформлению», что адресованы и представлению характеристик «готовых» форм. И точно так же и здесь некие уровни неготовности будут предполагать приведение к такому же состоянию, как они предполагали приведение и для реалий, доступных для перцептивной фиксации.

Конечно, «обратная схема» решений в случае артефактов может представлять собой и форму сложно переплетенного порядка такого рода «обратной последовательности», когда усложнение частей или дополнительных устройств некоторого артефакта обращается причиной пересмотра и представлений о предмете его действительности на уровне «готовой формы». Например, подобную специфику и довелось обнаружить открытию двигателя внутреннего сгорания, где в его схеме дано было выпасть особому теплоносителю, действующему в роли «вторичного» тела расширения. Но подобная сложность комбинации, которую определенно не следует сбрасывать со счетов, не будет представлять собой никакой ревизии того порядка исследования, что определен и просто для случая познания «готовой формы». Здесь, скорее всего, однократный или локальный опыт замещает тогда и нечто «организованный» опыт, но как опыт и такого рода опыт предполагает построение посредством тех же принципов, что и исследование «готовой формы» с включением в него и процесса обретения «уровня готовности».

Следующая глава: Познание в его качестве особенной стихии