Синтез теории познания
в границах ее «общего контура»

Теперь если обратиться к попытке осознания предмета условной меры, характеризующей возможность «закладки» познания в нечто в широком понимании «социальную почву», то интуитивно «естественной» идеей подобного представления и обращается идея значимости многообразной практической пользы познания. Прямая польза познания - не только лишь расширение круга доступных человеку возможностей, но и избавление от избыточных форм обременения. Но формализация такого рода условной меры также невозможна и в отсутствие оценки такой специфики, когда становление поведения на началах обучения - это и существенная сторона экзистентности высших животных. Также очевидную проекцию такой не более чем животной экзистентности составляет и обстоятельство, что и примитивный человек осваивает приемы простых форм деятельности посредством заимствования опыта старших поколений. То есть если познание и понимать познанием «в широком смысле», то оно позволит отождествление как бы «фундаментальным началом» человеческого существования, а потому наш анализ и подобает адресовать познанию лишь «в узком смысле», то есть представлению о возможности закладки в «социальную почву» лишь изощренного и совершенного знания. Или - предмет нашего анализа и составит проблема, в какой именно мере опыт познания, прямо исключающий оценку как «обобщение практического опыта», но такой, что воплощает собой реалии высокоорганизованной и опирающейся на систематику формы познания, и допускает признание как подлежащий закладке в «социальную почву». Именно здесь и возможно представление картины, что относительно частной практики отдельные практически значимые вещи, к примеру, навык практического расчета, вполне позволяли бы отождествление в значении «второстепенных» составляющих, обеспечивая лишь улучшение, но - не порождая «решительного» прогресса. Или - углубленно систематическое познание непременно же таково - по отношению к условному «круговороту повседневности» оно равно подлежит выделению в нечто «параллельную» реальность, что, однако, не мешает ему в порождении и таких последствий, существенных для повседневности, как «революции» в виде последовательного замещения одной на другую схем подобного круговорота. Но здесь и само событие такого рода «революции» в структурах повседневности - это одно, а рутинный ход событий - то и совсем иное, и в соизмерении с «рутинным» ходом событий познанию дано предполагать отнесение как бы к «параллельной» реальности. Тем более что далеко не всякому решению познания дано обнаружить возможность выхода в структуры «повседневности», и тогда познание для социальной реальности - оно тем более не сама повседневность, но нечто непременно иное и как бы «самодостаточное». То есть - потому нам и подобает озаботиться пониманием предмета теперь и суммы обстоятельств, когда для социальной реальности, с одной стороны, познание будет отличать специфика перспективно полезного паразита и, с другой, равно и специфика «оператора комплекса критериев», особо важного при обращении адресных форм социальной активности «сложными» видами практики. Или познанию здесь дано предполагать обращение условностью «выделенного» или того не более чем «параллельного» тренда социального развития, когда социальная действительность либо воспринимает его целиком «на положении тренда», либо отбирает из него те или иные «линии», но равно же целиком на положении особенных «линий». Тогда нашу задачу и надлежит составить анализу аспекта, когда убеждение в полезности познания выстраивает практику познания тогда уже в значении особого, самодостаточного и непременно субсидируемого тренда в составе общей тенденции социального развития.

Огл. Познание в значении «волшебства» в понимании утилитарного ума

Если принять во внимание исторические свидетельства, то они показательны - не только ученый, но часто и простой кузнец не миновал и «славы колдуна», и, можно сказать, тот же смысл отличает и литературный сюжет, когда в глазах малообразованного человека занятие наукой принимает и характерный облик «колдовства». Однако предметом нашего рассмотрения правомерно признание не «яркой» иллюстрации, но не более чем факта, что для человека, обретающегося вне сферы познания последнее хотя бы на интуитивном уровне непременно обнаруживает специфику своего рода «колдовства», причем подобное понимание характерно и для представителей одного направления познания в отношении незнакомого направления. Потому непременную обязанность философии и надлежит составить оценке мотивов, порождающих подобные представления и, в рамках данной задачи, анализу предметов, видимых в представлениях стороннего наблюдателя в известном отношении «орудиями колдовства». Причем если средства ведения деятельности математика всего лишь «карандаш и ластик», то «орудиями колдовства» не исключено признание и тех же «загадочных значков», а в случае теоретизирующих дисциплин - неотъемлемых от них «мудреных понятий». Итак, наука, прибегая к неизвестным для обихода средствам, порождает при их помощи «загадочные» формы практик, непременно исключающие возможность унификации тогда уже в рамках «традиционных» форматов характерно усвоенных категорий обыкновенной «широкой» практики. А потому нам и подобает понять, чем именно и случается обращаться такого рода «колдовству», и чем возможно признание как бы «орудий колдовства».

Однако начать нам все же подобает с упоминания иного предмета - того качества коммерческого продукта, что обращает его объектом персональной атрибуции. Коммерческий продукт определенно невозможен вне адресации коммерческому успеху, то есть - вне адресации функции «персональной атрибуции» или способности личности к формированию индивидуального облика. Напротив, любой научный или, точнее, лабораторный инструментарий обнаруживает ту самую «грубость исполнения», что не позволяет признание объектом индивидуализирующей атрибуции. То есть первое, что для практического ума и составляет собой причину блокирования его восприятия отвлеченных форм познавательной активности - предмет, связанный не с содержанием познания, но замкнутый на реальность психологически иной атмосферы отличающей деятельность познания. Для практического ума само отсутствие в лабораторных аксессуарах привычных признаков персональной атрибуции - существенная мера отнесения к параллельной реальности. Причем сейчас имеет место и некая инверсная ситуация теперь удивления представителей технического и научного мира от наделения, как им видится, сугубо функциональных устройств спецификой персональной атрибуции.

Иными словами, наука в создании своей «лабораторной реальности», где формой такой лаборатории равно обращается и практика теоретической спекуляции, достигает, прежде всего, той глубины антипсихологизма, что для представителя культуры повседневности порождает образ чуждой среды всего лишь в силу характерного облика. А далее наука, овладевая искусством выездки на предпочитаемом ею «коньке антипсихологизма» и обустраивает систему сугубо типологических начал унификации, что еще более препятствует ее понятности для наблюдателя из «среды повседневности». В таком случае важным состоянием «бытия науки» и правомерно признание практики построения особого мира, где типологический источник задания условий связи играет роль не только лишь доминирующего начала, но еще и средства устранения любой «психологии». Но и обществу, если рассматривать те общества, что склонны содействовать развитию науки, равно доступна возможность понимания такого рода «антипсихологической» установки научного познания и потому согласия на выделение сферы занятия наукой тогда и на положении особенной сферы деятельности. А отсюда и исходит то следствие, что если наука получает возможность выхода из-под безусловного подчинения установкам широкой практики, то одним этим и вознаграждает себя мощным стимулом в части концентрации на развитии необходимых средств и методов исследования. И здесь, пусть не со стороны общества в целом, но со стороны менее образованной части общества наука и обращается адресатом встречной реакции в виде признания в известном смысле «колдовством». Иными словами - особым источником развития науки и формирования ее специфической научной «вооруженности» и правомерно признание исходящего со стороны общества понимания научной деятельности как некоей «особенной реальности». Если общество не созревает до подобного понимания, то одним этим и устраняет едва ли не наиболее мощный стимул к развитию науки.

Огл. Решения познания и ситуация их «экспорта»

Как бы познание не исхитрялось в изоляции от реалий широкой практики посредством создания собственного комплекса приоритетов, то все равно оно вынуждено искать компромисса с широкой практикой тогда уже при всякой попытке предложения найденных решений. То есть одно дело, когда в пределах науки решения познания ограничены заданием типологической достаточности, и совсем иное, когда во взаимодействии со структурами широкой практики эти решения предполагают придание им обязательного здесь «товарного вида». И, положим, если речь идет о такой области практики, где стало правилом использование решений познания, то здесь наука более свободна в коммуникации с данной формой практики в той части, что для нее не возбраняется использование собственной системы понятий, но не понятий широкой практики. Напротив, если науке предлагает прорыв в новую область и развертывание под данную перспективу характерной области практики, то здесь она на первых порах все же понимается как исполнитель той «функции мага», кому своим «искусством магии» и надлежит убедить общество не только в возможности, но и в эффективности новой области практики.

Отсюда выход решений познания в область широкой практики и обращается неким особенным актом, происходящим либо посредством действия «налаженного аппарата» конверсии, либо - предполагающим создание только лишь нечто «средств конверсии» для взаимодействия с широкой практикой. В первом варианте, когда аппарат конверсии отработан, и самой практике присуще осознание «узких мест», и, здесь же, одновременно и науку отличает осознание тех недостатков, что предполагают отождествление как ожидающие разрешения проблемы. Во втором варианте, когда отсутствует схема конверсии, науке приходится прибегать к неизбежному в подобном случае поступку заявления научного достижения равно и в значении вероятной «проблемы» широкой практики, где разрешение подобной проблемы и предполагает отождествление как «обогащающее практику». То есть наука здесь фактически и подряжается на режиссуру условного «спектакля», чему дано развернуть перед широкой практикой и своего рода панораму непременной полезности предлагаемого решения. Тем не менее, для науки не исключен и такой вариант выхода в широкую практику, что исходит из признания в широкой практике равно и позитивного эффекта научной любознательности. Подобающим примером здесь и правомерно признание предложения Дарвином теории происхождения видов, что, хотя и разрешала теоретические затруднения, но напрямую вряд ли предполагала выход в широкую практику. Раскрывая подобные реалии, наука будет открывать уже не присущее ей искусство магии, но фактически картину той условной «магии», что присуща и самой действительности, и тогда науке дано видеть возможность удовлетворения и своего рода тяги к психологическому шоку в том, что за действительностью дано проглядывать и своего рода проявлениям «волшебства».

Само собой сложность взаимодействия науки и общества обращается началом и нечто «многообразия возможностей» поглощения решений познания широкой практикой. Потому решениям познания и дано поступать в широкую практику либо тривиальным образом посредством использования отлаженного аппарата конверсии «наука - практика», либо им доступна возможность усвоения посредством театрализованной формы культурного шока, либо, напротив, возможность усвоения дано обеспечить в известном отношении «имплицитному» варианту культурного шока. Но в наше время комплекс подобных схем следует дополнить и схемой «патентного хищничества», когда имеет место ведение деятельности специальной разведки и адаптации решений познания на предмет использования в технической сфере. В таком случае и теории познания также подобает отметить следующее: как и в практике коммерческого экспорта, так и при экспорте решений познания можно наблюдать и картину выхода таких решений в широкую практику далеко не в одной и той же ипостаси. Либо это своего рода «сырой продукт», когда задача его доводки до потребностей практики фактически отдана на произвол практики-потребителя, или, как теперь принято говорить, это научный «продукт oem», либо это настоящим образом продукт ритейла, что доведен до состояния товарности равно и на стороне науки. В любом случае во взаимодействии с практикой наука не избегает и той «расширенной» схемы купли-продажи, где и определяет себя как источник предложения продукта характерного качества. А тогда наука, пусть и не регулярным образом, но организует себя и под ожидаемое вовлечение в подобное взаимодействие, либо - углубляясь в познание предмета лишь на уровне типологии, либо, напротив, и на уровне сопутствующих особенностей, что и обращают решение науки настоящим образом «привлекательным продуктом». Но и обращение науки к подобной «коммерции» все же, в большей мере скорее эпизодическое, хотя в наше время нередко находящее воплощение и в последовательности подобного рода «эпизодов». Соответственно и практике дано обнаружить манеру понимания науки своего рода «мерцающим» контрагентом, время от времени предлагающим продукт, нередко изменяющий и как таковую структуру рынка.

Огл. Когнитивные структуры в роли объектов статусной стратификации

Непосредственно познание вряд ли способно придать существенную важность фундаментальному, частному, теоретическому или эмпирическому смыслу предлагаемых им решений, поскольку познанию скорее присуще признание смысла лишь двух вещей, где одна из них - состоятельность решения познания, другая - отличающая эти решения предметная направленность. Если свойство инерции проявляет себя едва ли не в каждом физическом явлении, а свойство упругости - лишь в отдельной области, то это не говорит ни о какой возможности более тщательного описания свойства инерции и менее тщательного - свойства упругости. Распространенность и важность нечто формы или условия бытования - явно не предмет когнитивного воспроизводства той или иной формы или условия, но предмет социального значения такой специфики или значения замкнутого на условную «научную конъюнктуру». Иными словами, по факту социальной репрезентации сугубо когнитивных конструкций тогда уже порядку социальных отношений, тем или иным образом связанных или замкнутых на познание, дано обрести возможность формирования и неких производных порядков, связывающих когнитивные принципы согласно нечто адресуемой им специфики «важности».

Отсюда естественное продолжение социальной квантификации решений познания дано образовать и становлению в известном отношении «позументной» схемы, скажем, столь склонной к определению одних положений познания в значении «фундаментальных законов», когда других - в значении норм, адресованными лишь «узкой» области. И тогда такого рода «ствол» социальной стратификации знания получает возможность пуска и таких «побегов», как идея разделения деятельности познания на формы «фундаментальной» и «прикладной» науки, или - разделения на универсальные принципы и частные положения, что прямо исключает неизбежную здесь перспективу конверсии положений познания. Отдельные положения познания вместо куда более рационального позиционирования в универсальной онтологии посредством подобной стратификации будут предполагать помещение каждое в особенный «кокон», где данное решение познания на положении «постояльца» такой «кельи» и обретает возможность наделения спецификой значимости. А вслед и взаимодействию решений познания дано предполагать построение не по «типологической линии», но «по линии значимости», где «фундаментальные законы будут порождать частные положения», хотя, главным образом, фундаментальное положение - все же это нечто «чистая линия», а частный аспект - непременно же комбинация. То есть социальной стратификации решений познания дано составить собой и очевидное препятствие в наделении универсальной онтологии качеством открытости для комбинации или обладания спецификой равно и своего рода «тотальной» синтетичности.

Но если в сугубо спекулятивном смысле явно чуждая архитектуре действительности социальная стратификация решений познания определенно контрпродуктивна, то в смысле практической задачи совершения акта познания она же и характерно «результативна». Здесь социальной стратификации знания и дано принять на себя функцию как бы «архитектора» здания «комплекса научных институтов», где не только лишь выделению лабораторий и кафедр, но и собственно сфер интересов познания явно дано восходить к приложению критерия, определяющего статусную значимость предмета исследования.

Однако помимо роли источника обустройства научной инфраструктуры, социальной стратификации области решений познания равно дано представлять собой и основание для разграничения направлений познания. Хотя направлениям познания в историческом смысле все же дано восходить к порядку феноменологического выделения, для них подобная форма укоренения не исключает и возможности выделения уже не по феноменологическим признакам, но, положим, по основанию воспроизводства в некоей реальности и неких начал абстрагирования. Другими словами, в основном не меняя порядка разделения, собственно и восходящего к феноменологической установке, статусная стратификация дополняет подобный порядок разделения тогда и такими формами дифференциации, что восходят к статусной значимости, когда, положим, нет общей «физики вещества», но есть в отдельности атомная физика и кристаллография. Собственно подобную практику и подобает расценивать как прямую причину следующей странной вещи - в частности, описания кристалла в понятиях молекулярной структуры, тогда и упускающего из виду, что подобная схема организации оптимальна для газовой фазы, но даже для жидкой фазы она уже не должным образом достаточна. Или - стратификации в таком случае и дано обнаружить такое качество, как порождение тех последствий «инфраструктурного метода» становления познания, чем обращается образование и своего рода «постинфраструктурных лакун» в комплексах представлений познания.

Иными словами, познанию равно не чуждо и принятие «позорного акта» капитуляции перед социальным прессингом, когда вместо построения структур типологической интеграции действительности оно склонно следовать за порядком дифференциации области ведения, прямо порождаемым тем сугубо социальным разделением, что определяет познание как комплекс особых форм деятельности. А отсюда внутри такого разделения различным объектам познания и дано испытать судьбу и наделения различиями «по мощности», чему дано порождать и ту весьма странную картину комплекса сущностей, знающих уже не типологическую привязку, но привязку к ценности применения или востребования. Отсюда тогда паразитическая флора социальной стратификации познания и начинает свой рост в направлении построения не типологической, но сугубо ценностной модели корпуса знания, чем и правомерно признание современной версии системы упорядочения знаний. Допускай система упорядочения знаний собственно типологическое начало, все же ей куда больше пришлось бы исходить из процедурной и абстрактно-структурной специфики, но не из принятых в наше время классов объектных форм и форматов. Тем более что при типологической унификации знаний явно большее значение отличало бы и универсальные порядки, имеющие место в характерных предметных областях вне зависимости от присущей им предметной специфики. Но пока что прямое основание унификации знания дано составить фигуре деятеля и его позиционированию в социуме, что придает картине результатов познания тогда уже не типологическую, но непременно «отраслевую» структуру.

Огл. Социальные роли, заявляемые познанием

Как нам уже довелось определить, скорее обществу присуще наделять оператора познания признаком исполнителя социальной роли, чем оператору познания обретать способность навязать обществу с его точки зрения «желательный формат» куда более гармоничной социальной роли. Но здесь и характерную оператору познания претензию на право исполнения некоей социальной роли невозможно рассматривать как заявляемую в сугубо «пассивном» порядке, в как бы полном подчинении воле общества - оператор познания все же исходит и из присущего ему представления о желательных ему правах. В таком случае, какие требования в части предоставления необходимых прав склонен заявлять оператор познания, и, здесь же, в какой части общество допускает признание справедливости предъявляемых претензий?

Познание в человеческом обществе определенно невозможно без закрепления за ним таких существенных возможностей, как своего рода «производственная база», выделенная среда коммуникации и существование специальных систем расширенной меморизации и трансляции опыта познания. Более того, не следует забывать, что подобные системы - как правило, это не системы свободного рынка, но системы, получающие поддержку благодаря возможностям институционального потребления, хотя в последнее время науке дано выходить и на свободный рынок в смысле рынка ноу-хау, а равно оперировать на псевдосвободном рынке финансирования институционального характера. Отсюда специфику оператора познания равно образуют и такие характерные формы социальных ролей, как роли работника сферы «производства знания», участника и организатора специальной коммуникации, а также занятого в системах меморизации или трансляции опыта познания. В части аспекта занятости в системах «меморизации и трансляции» следует упомянуть тот любопытный факт, что ненависть Ленина к распространителям чуждых ему идей и адресовалась «профессуре» - то есть среде лиц, коммуницирующих в пользу неких представлений, что и означало понимание им очевидной несамостоятельности систем меморизации знания. Тем самым Ленин и заявлял свое согласие с мыслью, что система меморизации устроена столь бестолково, что не предполагает и такой возможности навигации, когда по ключевому слову «материализм» и открывалась бы возможность получения необходимого объема опыта. При этом и как таковые акты поддержания коммуникации, наподобие написания текстов или деятельности философской школы рисовались в его поле зрения как куда более существенные факторы становления познания, чем собственно наличие знания. Если обобщить, то согласно оценке, «подсознательно» владевшей сознанием Ленина для познания фактор «преподнесения» приобретал значение куда более значимого, нежели фактор или состояние способности контроля качества утверждений на основе обращения к наполнению корпуса существующих представлений.

Также такая «невысказанная мысль» Ленина находит продолжение и в проявлении в познании такого не исключающего известного «паразитизма» вектора, чем правомерно признание принятия на себя функцией преподнесения знаний равно и недвусмысленно «самостоятельной роли». А отсюда возможна оценка, что социальные роли в деятельности познания наделены и своего рода «двоякой природой» - составляющей участия в воспроизводстве знания, и - составляющей участия в донесении знания. При этом составляющая «участия в воспроизводстве» как бы более существенна для собственно действительности знаний, а составляющая «участия в донесении» - более важна для презентации знания. Кроме того, порядок распределения социальных ролей в деятельности познания порождает и то следствие, что сфера воспроизводства знания, а нам следует исключить отсюда проблему фальсификации научных результатов, - по большей части это сфера не более чем «подлежащая контролю» общества, но здесь же поддерживаемая и как таковой практикой познания. Признание чего-либо в качестве «научного результата» - любым образом признание только со стороны познания, согласного в том, что некий результат позволяет признание как «предполагающий воспроизводство», но не признание со стороны общества. Напротив, «преподнесению знания» дано формировать и своего рода область неустойчивого равновесия, где влияние деятельности познания вынужденно соревнуется с влиянием социальных предпочтений, и где успех акта коммуникации - не обязательно успех действительного достижения познания. Таким образом, если познание пытается заявить себя «как познание», то оно куда меньше будет обеспокоено возможностью влияния в сфере «преподнесения» знания, кроме, пожалуй, области специального образования, и куда больше будет беспокоиться о проблематике «когнитивной независимости» области воспроизводства знания.

Такого рода условие «самозамкнутости» познания и порождает положение, когда познание рисует себе одну картину распределения социальных ролей в своей области, а широкая общественная среда - не исключено, что иную. Собственно внутри познания качества наиболее существенной социальной роли и доведется обнаружить роли «специалиста» в его значении лица, способного к самостоятельному получению решения специфической задачи или наделенного широкими возможностями контрольного воспроизводства предложенного кем-то решения. С позиций же специфической проблематики задачи «преподнесения» знания наиболее существенное значение тогда и отличает специфику «социального эффекта» не только от решения познания, но и просто от предложения идеи. Область «преподнесения» потому и позволяет обращение такой формой обустройства социальных ролей, что и означает перспективу их возможного упорядочения посредством наложения некоей иерархии ролей, функционально специфичных для практики продвижения знания или того, чему дано предполагать осознание «в значении» знания. Тогда и автору «сенсационного открытия» дано ожидать признания в значении более «весомого» авторитета, чем систематик, способный к предложению более обстоятельной типологии. В самом же познании подобную «весомость» скорее определяет и нечто сумма факторов научной состоятельности, а равно и способность «сообщения импульса», когда некое отдельное решение едва ли не достаточно для задания и нечто «вектора развития» познания.

То различие в характере социальных ролей, чему, с одной стороны, дано следовать из обретения нового знания и, с другой, - из сферы преподнесения знаний, и позволяет оценку, что мир познания равно заключает собой и еще один дуализм социальной роли. С одной стороны, это роль «статусного мудреца», то есть - носителя формального статуса, а с другой - роль «неформального лидера», автора наиболее перспективного решения. И если за роль «статусного мудреца» возможна конкуренция благодаря использованию системы формальных процедур, то за роль «лидера» - непременно посредством возбуждения внутри сферы познания и своего рода «медиа-эффекта» или, быть может, и «вторичного» эффекта. Отсюда и сам комплекс характерной познанию реализации условности «социальной роли» невозможно понимать каким-либо «одномерным» пространством, и здесь явно не каждый «ординарный профессор» позволит признание равно и фактическим лидером исследовательской программы. А отсюда и тот аспект, в чем именно некто оператор познания и делает упор на обретение им той или иной социальной роли и подобает расценивать как существенную специфику не только лишь данной личности, но и своего рода специфику равно и «когнитивной конъюнктуры», формирующейся в некоторой социальной среде.

Огл. «Экспортные рынки» познания

В наше время наиболее существенный «экспортный рынок» познания - конечно же, «техническая сфера», если воспринимать ее в широком понимании, отождествляя с техникой не только лишь «привычную» технику, но и агрономию, медицину, а с ними и технологическую базу фундаментальных исследований. Тем не менее, согласие с правомерностью подобной оценки присуще лишь сугубому прагматику, характерно чуждому пониманию познания, где оно видится не только лишь оператором «чистого» экспорта, но и оператором «внутреннего» экспорта, между различными направлениями. Кроме того, философия традиционно следует привычке выделения лишь двух функциональных областей познания - области опыта и теоретического анализа, а насколько такое понимание состоятельно и сегодня, и надлежит определить посредством настоящего анализа.

Тогда, в первую очередь, полезно принятие допущения, что далеко не всякая спекулятивная конструкция, выдвигающая идею некоего обобщения, позволяет признание «теорией». «Теория» - любым образом верифицированная спекулятивная конструкция, доказавшая достаточность для воспроизводства прогностически состоятельного или типологически непротиворечивого представления данных. В таком случае и всякая иная спекулятивная конструкция, внешне «напоминающая» теорию - не более чем гипотеза. Предложенному здесь допущению также дано определять, что вряд ли обосновано ожидание различий и в части возможности представления данных между теорией и опытом, если, конечно, исключить составляющую различий в возможности расширения объема данных, предоставляемых теорией и опытом. В частности, теория также явно «линейна» и потому ограничена пределами «линейной» проекции, что, однако, не мешает наличию у нее и способности задания таких позиций подобного «тренда», что в настоящих обстоятельствах все еще ожидают получения на опыте. Опыт, напротив, отличает специфика «близостного» расширения, когда помимо представления характеристик «фокусного» среза опыт равно обращается и источником данных, достаточных для оценки и неких соседних, налагающихся или смежных явлений. Но если устранить аспект своеобразия подобного расширения, то теория и опыт - практически то же самое.

Тогда что именно и обращается предметом обмена данными между опытом и теорией? Скорее всего, теорию и подобает расценивать как источник осведомления опыта о вероятных адресатах тестирования в некоем ряду сходных или структурирующих форм, что еще не «проверены» или не установлены на опыте. Опыт же подобает расценивать как источник данных о явлениях, что или не получили теоретической систематизации, или - если каким-то образом и систематизированы, то пока в известном отношении в «неполной» форме. Или - теория предполагает обращение тем «консультантом», что рекомендует опыту постановку неких следующих «контрольных опытов», а опыт - тем, что рекомендует теории дальнейший поиск корней, связей или же комплекса следствий явлений, что сохраняют специфику еще не нашедших для себя и должным образом полной систематики. Здесь явно возможно предположение различных структур и порядков такого обмена, нередко включающих в себя и важные в подобном отношении «положительные обратные связи», но, собственно, не в том суть. Существо же подобной проблемы и подобает предполагать в процессе фактического слияния теории и опыта, когда в типовом проектировании создаваемая конструкция уже реализуется как «стопроцентное» воплощение теории или ряда теорий, что просто не предполагают необходимости в какой-либо опытной проверке. Лишь достаточно редко такого рода практика позволяет выделение и неких дополнительного фактора или условия, вносящего известную неопределенность в регулярный порядок воспроизводства характерных форм согласно представлениям теории.

Но, в таком случае, что именно и формирует «поток экспорта» достижений познания теперь и в сферу широкой практики? Прежде всего, здесь следует отдавать отчет, что в широкую практику познанию дано передавать решения, ранее неизвестные для практики, собственно самим заимствованием в практику и расширяющие ее пределы, хотя для неких ситуаций такое расширение - это и устранение или поглощение неких прежних направлений практической деятельности. Иными словами, экспорт достижений познания в сферу широкой практики - он же и «изменение конфигурации» тогда и неких форм практики. Отсюда и подобает предполагать реальность двух наиболее важных «экспортных рынков» познания - рынка инновационного продукта и рынка рационализации устоявшейся практики. Эти два рынка все же несколько различно взаимодействуют с когнитивной систематикой, но в смысле прогресса познания по существу они единый рынок - рынок приведения практики в соответствие с порядками более совершенной типологической схемы. Или познание, предлагая новационный продукт, придает тогда более универсальный характер равно и как таковой типологии, либо наделяя ее «большей глубиной», либо - расширяя конкурентные возможности достижения уже известного результата.

Огл. Социальная мера «успеха познания»

Если судить с позиций условно «широкого» истолкования, то особый успех познания все же следует констатировать в случае предложения потрясающей воображение идеи, хотя в систематическом представлении подобный критерий вряд ли будет предполагать признание состоятельным. С другой стороны, когда результат познания будет порождать существенный прогресс в возможности изменения природы, подобный прорыв все же не будет порождать впечатление «грандиозного шага», поскольку те или иные новые возможности будут предполагать признание просто нечто новыми формами практики. Тем более что и как таковой интеграции подобных новаций в определенные структуры повседневности непременно дано снимать с них и всяческий «шарм новизны». Иными словами, характерная специфика как такового общества - в любом случае потенциально двусмысленная реакция на прогресс познания - очарование от сенсации в случае воздействия на воображение и фактическая индифферентность в случае насыщения новыми возможностями широкой практики. В таком случае нам и подобает предпринять попытку определения предмета или природы различного рода форм реакции общества - его подспудной, неосознанной и иной раз просто «не проявленной» реакции на новые шаги продвижения познания.

Скорее всего, подобной идее непременно дано ожидать признания и в чем-то многообещающей, что она равно позволит предложение и такого критерия выделения подобной реакции, как ситуация осознания в широких слоях общества и своего рода необходимости в «ремобилизации». То есть обществом, что и в современной ситуации широкого насыщения робототехникой, что и в предыдущие десятилетия - полной цифровизации и овладевает сознание необходимости перевода всех составляющих его поведения как бы «на новые рельсы». Иными словами, общество, хотя оно и поспешит с заявлением неких деклараций, но обнаружит и признаки известного беспокойства, а также озаботится и адаптацией к новым реалиям самой своей повседневности. Другими словами те проявления, в чем явно совмещены беспокойство общества и его забота об адаптации к новым реалиям и подобает расценивать как очевидное, хотя никоим образом не заявляемое признание в обществе успешности познания - общество самим своим осознанием готовности к «устремлению за» познанием подтверждает и его фактическую успешность.

Но в подобной связи невозможно не указать и такую форму зависимости общества от познания, чем правомерно признание «технического рабства». Или проблему здесь следует видеть не в зависимости человека от работоспособности технически сложной инфраструктуры или нечто иного, но ее предмет определенно дано составить присущему обществу непониманию природы техники, когда устройства, создаваемые одной частью общества, обнаружат характер «черного ящика» в понимании тогда и широкой части общества. Причем спецификой современной ситуации равно возможно признание и явления «когнитивного диссонанса» формирующегося и внутри сообщества специалистов, когда смысл решений, закладываемых в специфику определенной группы устройств уже не вполне доступен и для осознания основной массы специалистов данного профиля. Рассмотрению предмета подобного рода реалий тогда дано обратиться возможностью вывода и нечто схемы или концепции успешности познания, что прямо определяет его как «прорыв» на определенном направлении, осознаваемый отнюдь не в широкой социальной среде, но всего лишь в среде узкой группы «знающих предмет» специалистов.

То есть притом, что успеху познания для неких форм социальной организации дано носить смысл «нового опыта», все же самому осознанию подобной перспективы или новой свободы дано наступать лишь для узкой группы лиц, наделенных компетенциями углубленного погружения в ту или иную «предметно специфичную» данность. Тогда в смысле свободы суждения, присущей носителям некоего дискурса, познание и позволит оценку как достигшее успеха в развитии комплекса представлений о существе некоей формы природы или системы связей. Иными словами, и в социальном измерении познанию дано знать «успех» и в собственном роде, но и авторитетную среду для вынесения суждения о достижении успеха здесь доводится формировать лишь узкой группе лиц, и подлинное осознание подобного успеха будет отличать лишь вероятных участников особенной коммуникации. Хотя и остальной части общества не заказано восприятие подобного представления как идеи успеха познания, но для нее само осознание существа подобного достижения явно ограничено пределами авторитарной ссылки. Конечно, здесь невозможно исключение и вполне вероятного варианта, что в отсутствие осознания самого «момента достижения» широкая часть общества будет осознавать само достижение по типу уже описанного выше «медийного эффекта». Или здесь также дано иметь место и «квазимедийному» эффекту, когда особые качества нового предложенного познанием продукта будут обнаруживать себя и в практической области.

Таким образом, в социальном смысле познанию не дано располагать каким-либо «универсально общим» признаком достигаемого успеха, но ему доступно порождение и ряда различных по специфике форм признания, каждая знающая действие характерного механизма. Отсюда познание сквозь призму «социальной меры» будет выступать уже ни в коем случае не в значении нечто однородного, но непременно комплексного явления, где о результатах познания и подобает судить лишь на основании интегрального, но никоим образом не просто регулярного представления. По существу, общество все же будет отличать способность понимания сложности познания «как явления», но подобному пониманию также дано приходить далеко не на каждой стадии общественного развития и даже допускать подавление каким-либо «марксизмом» или его историческим двойником «кальвинизмом».

Следующая глава: Познание и наследующий ему медийный эффект