Огл. 1. Предисловие

В известном смысле большая часть содержания данной главы автобиографична. В интересах психологии не только возможно, но и необходимо рассматривать ментальные процессы в присущих им общих аспектах, и отдельно от случайно сопровождающего их выражение со стороны некоего конкретного человека. В данной книге мышление и рассматривается в точном соответствии с данным принципом; однако, здесь присутствует еще и мыслящий, и нам не раз и не два следует напомнить о том, что мышление в качестве процесса способно в большей степени создаваться задачами и процедурными условиями, против которых мыслящий, как человек, может проявить склонность восставать. Отбирая характеристики экспериментального мышления, мы, как уже отмечалось, старались деиндивидуализировать их посредством изучения и анализа покрывающих продолжительные периоды деятельности множества различных экспериментаторов письменных материалов. Из отобранных для иллюстрации двух основных тем первая относилась к такого рода, что мне сложно воспринимать в качестве знания из первых рук, и обе достаточно далеко отстояли от какого-либо периода моей собственной научной активности.

Для меня важно ответить на вопрос, позволяют ли до сих пор назначаемые экспериментальному мышлению общие характеристики их равно добротное определение в более направленном, совершаемом на условиях первых рук анализе, и в частности, позволяет ли последний обогатить повествование и дополнительным рассмотрением.

Я, шаг за шагом, намерен попытаться проработать развитие моих собственных экспериментов в «Запоминании» ^[1]. Проводились они уже достаточно много лет тому назад, но я сохранил относящиеся к тому времени экземпляры связанных с ними публикаций и многочисленные неопубликованные записи.

Можно утверждать, что они вряд ли могут в точности служить теми экспериментами, что могут использоваться в качестве модели анализа. Они не завершились предложением никаких заслуживающих упоминания измеряемых характеристик, даже выраженных в наипростейших статистических формах. Для них не задавались ограниченные или строго контролируемые условия. Однако некий совершаемый на условиях первых рук анализ потребовался именно на подобной стадии, и оказались ли данные эксперименты подобающими в смысле поставленной цели или нет, они лучшие из каких-либо мной проведенных.

Однако необходимо незамедлительное пояснение одного аспекта. На момент начала мной данной попытки еще отсутствовала «интроспекция», как ее понимали ранние экспериментальные и общие психологи. Например, я не был готов к попытке выражения того, «почему» я ставлю и провожу данные эксперименты, или описать, посредством какого эмоционального или иного плана опыта я пришел к тому, что следует заняться их постановкой и интерпретацией. В строгом смысле это была попытка объективного отслеживания шагов в некоторой экспериментальной затее, несмотря на то, что, конечно, поскольку это были именно мои собственные шаги, их отличало в своей основе именно субъективное описание.

Названное не может не отличать определенная произвольность в отношении назначаемого в качестве абсолютного начала какого бы то ни было человеческого события. Однако в предисловии к Запоминанию мне вспомнилось одно солнечное утро на протяжении раннего лета 1913 года, когда формально была открыта новая Кембриджская университетская психологическая лаборатория, и передо мной была поставлена задача показать ряд более или менее тривиальных экспериментов по зрительному восприятию. Я был пленен многообразием возникавших у множества людей различных интерпретаций, каждый из которых говорил, что он «видит» те же самые диаграммы и картинки; это, таким образом, и послужило началом целой серии экспериментов, что на протяжении нескольких последовавших далее лет в основном и привлекали мое внимание.

Сейчас, если оглянуться назад, для меня очевидно, что я уделил им меньше внимания, чем они смогли заслужить за несколько предыдущих лет неформальных, и, можно сказать, «непреднамеренных» приготовлений. Большая часть моих ранних академических предрассудков была связана с крайне общими философскими и логическими проблемами, и с тем, что определялось в статусе методов формальной логики. Но сейчас я уже начинаю все дальше отходить от них, поскольку это превосходно позволяет, - составляя собой небольшой отдельный момент моей настоящей задачи, - незамедлительное обретение мною понимания недостаточности во мне ведущего к подобного рода свершениям потенциала, что позволял бы достижение некоторых оригинальных решений подобных проблем. Моими самыми близкими друзьями, с которыми я продолжал путешествовать и общаться, являлись главным образом ученые, двое математиков, один историк, и филолог, и студент, специализирующийся на французской литературе. Я в довольно сильной степени испытывал влияние антрополога доктора W. H. R. Rivers’а, как и C. S. Myers’а, в это время занимавшего положение главы Отделения экспериментальной психологии в Кембридже.

Оглядываясь назад, я склонен сейчас думать, что помимо этого, как-то подействовала и странность результатов проведенной мною демонстрации на дне открытия лаборатории, приведшая к первым открывавшим эксперименты по Запоминанию шагам, это была смесь влияния предубеждения и интереса, задавшая им, как бы своеобразно они не выражались, их раннее направление.

Огл. 2. Первые шаги

Каждому экспериментатору следует начинать с уже полученных кем-то результатов. Я исходил из того, что предшествующие эксперименты указали на активный характер восприятия, и пользовался материалом, основная часть которого наработана и уже использовалась другими кембриджскими экспериментаторами. Данный материал, состоящий из диаграмм, контурных рисунков, черно-белых и цветных картинок, предъявлялся в условиях контролируемой освещенности, продолжительности предъявления и тому подобное. Испытуемые давали непосредственное заключение, или, если они могли так сделать, сами рисовали то, что они отождествляли с ими увиденным. Все это относилось к конвенциональному уровню и на данной стадии заслуживало внимания лишь одно положение, а именно, поиск мною способов экспериментальной демонстрации именно тех составляющих сложно воспринимаемого отклика, что оказывались направленно распознаваемыми непосредственно испытуемым. Тогда подобное предназначенное для испытаний восприятия выставляемое достаточно быстро вывело уже к направлению исследования запоминания.

Моим первым решающим шагом оказался выход эксперимента из доскональной конвенциональности. Я время от времени обязательно докладывал мои результаты профессору James Ward’у, и однажды когда я это делал, упирая на определенные заученности, вносимые моими испытуемыми в картину эксперимента, он сказал: «Прекрасно, вы могли сделать что-нибудь и похуже. Почему вы не используете конструктивы и вещи в последовательностях, где одно ссылается на другое, и ведет по точно такому же пути? Из этого не следует, что экспериментаторам можно с этим пересаливать, но это и происходит с нами в день ото дня повторяющемся восприятии».

Как свидетельствуют мои записи, он подозревал возможность построения последовательности выставляемого, содержательно меняющегося в одном или нескольких избранных измерениях, и достижения посредством подобного манипулирования заметно контролируемого понимания того как, и при каких обстоятельствах избранный масштаб влияет на активность зрительного восприятия. В частности, представляется, что он надеялся на возможность установления общепризнанных общих принципов в отношении присущих восприятию функций соответствия (или наложения), и различия.

Теперь я понимаю, что это случилось задолго до окончательного осознания мною относящейся к множеству психологических экспериментов значимости фиксации той ситуации, что используется для воспроизводства отклика в форме последовательности. Следовательно, в моих изучающих восприятие экспериментах я однажды начал использовать подобную форму благодаря профессору Ward’у.

Очевидно, что численная величина изменения, контролируемым образом вводимого в диаграмму, декоративное или картинное представление или действие в последовательности, на деле оказывается весьма значительной. Любой желающий ознакомиться с завершающими отчетами об экспериментах в области восприятия, сумеет обнаружить, что лишь весьма малое число среди подобного рода свойств отмечалось в качестве места изменения; количества изменившихся «позиций наличия»; областей, критически значимых в смысле направленности к некоторой принятой как осмысленная, соответствующая или подобающая точке окончания. Только когда я перелопатил горы материала, то получил отчеты о последовательностях изменения в специальных мерах отображения, не только визуальных, но относящихся также и к большинству других каналов чувственного восприятия, что позволило мне признать в этом превосходный способ указания направления моих изысканий.

Мы видим, что проводимому множеством людей в течение длительного периода экспериментальному поиску не следует напирать на существенную экономию усилий и немалую прямоту определения цели. И что существенно для данного конкретного исследования, и, на деле, близко любому, так или иначе предпринимавшемуся мною, так это то, что количество и диапазон в конечном счете использованных мною результатов на деле оказались весьма малы в сравнении с полученными или зафиксированными. К этому я предполагаю обратиться позже ^[2].

Огл. 3. Программа варьирования

Использование в моих экспериментах последовательно выстроенного материала, конечно, уже мною ограничено заданной схемой работы, уводящей еще далее в направлении изучения запоминания; для каждого члена последовательности прослеживалась связка со способными быть вызванными повторно - в функциональном смысле - предшествующими членами. Это заставило меня приступить к серьезному планированию двух разных подходов, одного отрабатываемого как предполагающий чего-либо избегать, и другого - как требующего что-либо сделать.

Общим местом для экспериментального мышления служит нахождение под существенным влиянием идеи совершения чего-либо в направлении, отличающемся от ранее выполненного признанными авторитетами, но случай избрания подобного образа действий не является склонностью только лишь экспериментатора. Множество людей, рассказывавших об открытии Гельмгольцем возможности измерения скорости распространения нервного возбуждения, свидетельствуют, что учитель Гельмгольца Иоганн Мюллер незадолго до этого объявил, что какое бы то ни было подобное измерение невозможно, откуда и вероятно предположение, что это и подтолкнуло Гельмгольца обратиться к подобному поиску. Подобно всем тем, кто, начиная с того времени, обучался экспериментальной психологии, я располагал великолепной информацией об изумительных работах Германа Эббингауза и его последователей. Для своих экспериментов по запоминанию они главным образом пользовались списком бессмысленных слогов. За исключением позволявших их наблюдать определенных формальных правил, отсутствовали причины, по которым какому-либо слогу в некотором списке не позволялось бы заменить собой какой-либо другой слог. Здесь отсутствовала характерная экспериментам по исследованию восприятия последовательность, и в силу как данной, как и многочисленных прочих причин, я принял решение исключить любой подобный подход.

Относящиеся к той же самой, что и я принял решение исследовать, области более ранние работы оказали негативное влияние, но положительное влияние было оказано внешней данному полю областью, пришло со стороны интересов антропологического характера, одновременно несмотря на то, что следует признать, что результаты некоторых экспериментов я превосходно сумел приспособить к этому. В некоторых последовательностях совершения восприятия оказалось, что здесь наступает стадия, когда нечто похожее на запомненный паттерн или стандартное представление контролирует присущий испытуемому отклик, и принципиально устанавливает то, что он будет утверждать о воспринимаемом. Более того, испытуемые из в большей степени однородной социальной группы оказывались весьма сходно использующими то же самое запомненное стандартное представление.

В это же время меня заинтересовали этнографические исследования развития декоративных художественных форм, таких, например, как предпринятые доктором A. C. Haddon в Декоративном искусстве в Британской Новой Гвинее ^[3]. На основе заимствования из данного источника я и выработал план своей попытки построения и использования предназначенных для восприятия и запоминания последовательностей, чтобы иметь возможность содействовать пониманию тех процессов конвенционализации, которые не только рождают специфические для декоративного искусства конкретной социальной группы стандарты и паттерны, но и помимо этого, как мне показалось, играют важную роль в интерпретации индивидом его собственного окружения.

Эта программа уже отходила от непосредственных исследований по определению активности и условий восприятия и запоминания в направлении некоей безоговорочно экспериментальной атаки на конвенционализацию, в обоих, как в ее индивидуальной, так и социальной формах. Когда теперь я просматриваю множество папок старых записных книжек, то с удивлением обнаруживаю, насколько широко я погружался в сравнительные исследования в поиске пригодных для эксперимента материалов, и тому, что подобные характеристики изменения в основном заслуживали их изучения ради их участия в конвенциональных процессах. И вновь, и не только в последнее время в конкретной истории, избранный мною курс вовсе не отличала прямота.

В свойственных им их несомненных итогах мои исследования должны были в точности отвечать заданной им программе, и поскольку полученные процессы конвенционализации создавали превосходную почву для дискуссии, они и должны были превратиться в нечто менее привязанное к данным экспериментам, чем та описываемая сейчас стадия, на которой, как я надеялся, такое должно иметь место. У меня имеется копия объемной работы, содержащей основную часть нашедшего место в Запоминании материала. Она имеет заголовок Вклад в экспериментальные исследования процессов конвенционализации. Заключенный между мною и Кембриджским университетским издательством договор предполагал издание книги, озаглавленной «Конвенционализация». Далее пришло время написания этой книги, и на протяжении двух или трех глав работа шла достаточно тяжело и плохо продвигалась. Я порвал написанное и некоторое время спустя последовал неприятный период, когда казалось, что я совершил множество вообще никуда не ведущих шагов.

Задолго до этого, когда я все еще находился на фазе «конвенционализации», ко мне пришло другое предложение, конечно же, извне, касающееся иной возможной модификации метода. Норберт Винер, получивший известность за его оригинальный вклад в математику, и за его развитие того, что он назвал «кибернетикой», изучал в это время в Кембридже математическую логику. Мы были близкими друзьями, и подбрасывали друг другу потрясающие аргументы. Однажды, когда я вел речь о моих экспериментах, и обратился к выстраивающемуся у меня в исследовании в качестве последовательности, понимаемой как больше или меньше продолжающийся во времени процесс конвенционализации, он заметил: «Сможете ли вы что-то сделать с ‘Русским скандалом’, как мы привыкли это называть?» Это и вызвало появление метода, позже обозначенного мною «Методом серийной репродукции», который, в различных формах, оказался столь полезен при завершающей работе над моими экспериментами. И вновь поворотный пункт в подобных экспериментах оказался инспирирован извне, но прямо не следовал из моей собственной практики или моей же собственной рефлексии. И вновь им оказался предложивший весьма важный подход метод.

Огл. 4. Еще в сторону от магистрального направления

Некоторые конструируемые мной последовательности восприятия выглядели подобно прогрессивному приближению к окончательному представлению или паттерну, возможно, посредством добавления, возможно, посредством исключения деталей последовательных отображений. Оттого и множество испытуемых «конструировали» окончательную структуру до ее достижения, и свидетельствовали наличие такой наблюдаемой детали, которой фактически никогда не было. Более того, тот же самый конструктивный способ употребления относился к любого рода используемым мною материалам при проведении разного рода экспериментов по запоминанию. Испытуемые постоянно «заполняли пропуски», не ожидая завершения внешней стимуляции.

Общая психология период «конструирования» в умственных процессах всегда истолковывает в качестве функции воображения или мышления. Более того, группа Kulpe в Вюрцбурге несколькими годами ранее уже располагала доведенными до завершающей стадии попытками разработки экспериментального подхода в изучении мышления. Представлялось, что здесь достигнут важный прогресс, чему мне следовало бы уделить внимание, и «уделение внимания» в данном случае означало не только чтение довольно объемных и скрупулезных отчетов, но и разработку и проведения ряда близко повторяющих немецкую модель экспериментов. Мое собственное полученное после многомесячной работы заключение, как оно соответствовало тем обстоятельствам, сводилось, (1) к тому, что заимствование их методов не позволит продвинуться далее и сделать лучше немцев, (2) сами собой эти методы не соответствуют любому возможному подходу в контролируемом изучении процессов мышления.

Это изучение позже принесло мне значительную пользу, но оно ни в чем не помогло той работе, на которой я в то время принципиально сосредоточился. Данный пример я и привожу в качестве образца противоположного понимания того, что мышление, в случае его эффективности, связано с точной направленностью, предполагая спрямления, и, несомненно, приемлет стиль и метод более подходящие определенного рода «закрытым ситуациям».

Огл. 5. Завершающие шаги

Практически каждый экспериментатор, пытавшийся сделать нечто большее, нежели повторить поставленные до него эксперименты, пусть даже и незначительно отклоняясь в целях и методах, обязан отказаться принять массу найденных им самим детальных результатов, и удивиться, насколько же он низводит мир к некоторому подобию действительного порядка. Он, как и я, может несколько раз предпринимать подобные попытки, и каждый раз обнаруживать, что следует неверным путем, и признавать правильным от него отказаться. Он бракует даже попытку в целом, отказываясь от нее и, затем, возвращаясь к ней позже, запуская ее посредством неких ключей, задающих порядок и направление кажущейся бесструктурной массе материала. Данная конкретная возможность сопряжена со своими специфическими сложностями. Увы, когда пошли мои эксперименты, они были прерваны войной 1914-18 гг., и я быстро оказался втянутым в ряд других видов деятельности, и многие из которых, в дополнение к множеству прочих, не имевших никакого отношения к экспериментам направлений, продолжались и много позже по завершении войны. Мои исследования и размышления об изучаемом предмете вынуждены были последовать в прерванном направлении. Однако помимо такого рода особых обстоятельств, имел место и тот факт, что исследователю, фиксирующему наличие у него материалов, достаточных для заполнения белых пятен, казалось, что он имеет ключ к такому использованию данных материалов, что это убедит или привлечет внимание только тогда, когда он прекратит осмысление деталей и, весьма вероятно, направит его внимание на что-то еще.

На протяжении последнего периода войны и непосредственно вслед за ним сэр Henry Head был занят экспериментами со страдающими афазией пациентами и готовил их к публикации. Мы часто встречались, и для него вошло в привычку читать мне главы его предполагаемой книги, сразу после их написания. Я не претендовал на то, что могу что-то дополнить, но, безусловно, чтение им данных глав, и, в большей степени, дискуссия на тему его ранней работы по афферентной чувствительности дала мне ключ, которым я замыслил отомкнуть порядок моей собственной разнообразной коллекции детальных результатов экспериментов. Head’а основательно интересовали способы, посредством которых периферийная и центральная нервная система оперирует ее «сохраненными» результатами уже состоявшихся различений. С его точки зрения, он располагал неопровержимыми экспериментальными подтверждениями того, что состоявшиеся различения сохраняют прямую функциональную значимость для формирования текущего поведения, не в качестве сохраненных индивидуальных следов реакции, но в качестве организованной группы откликов, которой он присвоил имя «схемата». Поэтому у меня появилась возможность заимствования и использования «схематы» в качестве главного ключа в минимизации порядка, часто видевшегося мне представлявшим собой запутанную массу моих собственных результатов, никаким образом не оказывающейся сделанным мне со стороны Head‘а предложением, и, к несчастью, в силу довольно быстрого ослабления его здоровья, я не смог толком обсудить с ним подобный предмет. Здесь что-то значительное из одного экспериментального поля было перенесено на другое поле.

Ряд критиков указывали, что заимствование не наделено эффективностью в отсутствие некоторых изменений в обращении с основным ключом. Однако здесь даже отсутствовали подобные заимствования. Сейчас я не рассматриваю того, нашли ли сделанные мною изменения свое подтверждение или оказались полностью вразумительны. Когда мы в более обезличенной форме обозревали две достаточно длительные истории экспериментальных исследований, проходивших как эстафета поколений от мыслителя к мыслителю, нам удалось обнаружить, что критически важные шаги развития, прежде всего, более походили на обретенные тогда, когда контактировали различные сферы экспериментальных авантюр. Подобным же образом и сделавшее возможным совершение последнего шага к промежуточному завершению продолжительных исследований в Запоминании, поступило благодаря контакту с отличающейся от моей собственной областью исследований.

Возможно и хорошо, что существует необходимость в переносе инструментария, методов и идей из одной области исследований в другую, что часто представляется сложным для исполнения старающемуся эффективно выполнять свои обязанности мыслящему экспериментатору, если он время от времени не покидает свою собственную специальную область, и даже, как представляется, вообще прекращает о ней думать. Возможно, что все оригинальные идеи и разработки поистекают из контакта предметной области с отличающейся от нее предметной областью, и занятых в ней с занятыми в других сферах.

Огл. 6. Порождающие вопросы ответы

Мне следует категорически заявить, что когда в 1913 году я начал свои эксперименты в области восприятия, я не прибегал, и, насколько могу сейчас судить, не имел возможности предвидеть тот последовавший далее потраченный на них длительный тренд, или то, что каждая приостановка, как только я доходил до нее, позволяла обнаружить новые направления изысканий. Как я теперь предполагаю, наличествовал смысл, в котором рефлексия на общую природу процессов восприятия допустила ее уподобление связи подобных процессов с мысленными образами, и мысленных образов с повторным извлечением. Но это не был результат какого-либо общего аналитического теоретизирования в отношении того, что преподнесут поставленные в соответствии с избранным курсом эксперименты. Мне уже доводилось подчеркивать тот факт, что избранный мной реальный курс допускал множество отклонений и возвратов, и что большей части подобных отклонений и возвратов не осталось места в завершающей картине. Однако справедливо будет сказать, что каждый фиксируемый шаг эксперимента производился в порядке, в котором это позволяло его объяснение, и когда я переходил от восприятия к построению мысленных образов, от построения мысленных образов - к запоминанию, и от одного вида эксперимента по запоминанию к другому, это оказывались мысленно задаваемые вопросы относительно того, что же такого специфического обнаружила предыдущая стадия эксперимента. Процесс в целом проявил себя в качестве нечто, в котором заполняемые в порядке прогрессии пропуски открывали замороженные пропуски, и не достигалось никакого реально завершающей остановки. Так, когда я обстоятельным образом дошел до того, что готовился оценить как окончание экспериментов по запоминанию, то мне показалось, что они поставили меня лицом к лицу с целым комплексом относящихся к предмету конструктивного воображения и мышления вопросов, еще нуждавшихся в поиске ответа. Даже теперь весь проложенный по определенному мною направлению курс казался потому лишь вышедшим на некоторую промежуточную остановку, но никогда не доходящим до реального полного окончания.

Огл. 7. Отбор экспериментальных переменных

Вероятно, любой экспериментатор назовет случаи, в которых для него оказывается исключительно важным принять решение о том, какое же количество возможных мер изменяемости ему целесообразно сконцентрировать в силу определенных целей его экспериментов, и какую же им следует предпочесть задать приоритетность. Рассматриваемые мною здесь эксперименты не представляют собой хорошо приспособленных к прояснению могущих возникать в подобном случае трудностей. Используемый в экспериментах по восприятию и запоминанию материал обычно менялся огромным количеством способов, в действительности столь сильно, что не существовало экспериментатора, что был бы способен работать со всем этим наличием, и требующими их решения практическими вопросами служили вопросы без какого рода переменных вообще можно обойтись, и как отбираемое для изучения может оказаться более весомо в смысле способности более ясно указывать, как подобное отобранное воспроизводит данные эффекты.

Я уже пояснил, что все мои эксперименты я провел с куда большим количеством переменных, нежели нашли отражение в окончательной картине. Несложно принять во внимание, что их отбор в конечном счете и определил их конкретную детализацию: главным образом это определялось возможностью достижения наиболее недвусмысленных, убедительных, и единообразных экспериментальных результатов, и их готовностью инициировать следующие эксперименты. Но это представляло собой и существенную сложность именно в отношении используемого мною материала, позволяющего убедиться в том, что подобного рода мышление обычно ведет удачливого экспериментатора к определению размеров доступного его контролю изменения, до того, как последнее отразится в каких-либо полученных им результатах.

Около двадцати лет назад экспериментальный психолог, обладающий, благодаря оригинальности его работ, огромным и непререкаемым авторитетом, проявил интерес к использованию других сенсорных каналов, кроме используемого лексической коммуникацией слухового. Ему удалось подметить, что когда любые экспериментальные исследования ведутся на основе использования подавляющей части перцептивных каналов, то среди них недостаточно обращается внимания именно на ощущения вибрации. Он поставил задачу установить, позволяет ли стимуляция при помощи вибрации использовать ее для взаимодействия, в особенности, вероятно, людьми с сильной глухотой. С подобной целью он прибег к варьированию, любым приемлемым способом, пятью важнейшими измерениями: частотой, интенсивностью или амплитудой; продолжительностью; сложностью волновой картины; и локализацией в пространстве. Какие бы коммуникативные коды не выбирались, они изучались на основе соответствующего модулирования в метриках данного измерения или комбинации измерений.

Экспериментатор первопроходец решил построить свою схему на основе управляемого изучения именно частотной метрики. Данный выбор определяли великолепные основания: аналогия с поведением в случае аудиторной коммуникации и тот факт, что доступный в то время позволявший манипулировать частотой вибрации инструментарий позволял куда более легкую управляемость. Начальные эксперименты оказались весьма малообещающими. Их продолжение, хотя и обнаружило некий прогресс, однако весьма незначительный. Экспериментатор же упрямо надеялся на то, что его относительная неудача связана либо с недостатками инструментария, либо методики проведения эксперимента. Он и его прямые последователи продолжали работу с частотным манипулированием. Хотя их результаты и несколько улучшились, через некоторое время проект пришлось прекратить. Около 1955 года, когда обнаружилась срочная надобность изыскать возможные средства коммуникации в условиях полной занятости слухового и визуального каналов, проблема была поднята вновь. Профессор Geldard и его сотрудники обнаружили готовность доказать, что вибрационная стимуляция открывает многообещающие возможности ее использования в определенных коммуникационных задачах, но притом, что среди любых возможных управляемо изменяемых метрик, именно частота менее ощутима и эффективна ^[4].

Это лишь один из множества возможных предметов, в отношении которого приветствовались бы углубленные и более детальные исследования. Не так уж и сложно выделить множество иных случаев провала эксперимента лишь потому, что объектом изучения избиралась именно неподходящая переменная, и экспериментатор адресовал критику методу или инструменту, и устремлял свой взгляд во все том же направлении, хотя ему куда лучше было бы признать свою ошибку и начать заново.

Когда экспериментатор обдумывает, исходя из принципиальной значимости того, относительно каких именно переменных будет развиваться его исследование, ему необходимо строго придерживаться в этом двойной оценки: каков доступный на настоящий момент инструментарий, использование которого можно понимать ближайшим аналогом того, что он делает. И тогда и одна, и другая будут требовать аккуратного и нередко всестороннего фактического знания. Но одного этого недостаточно. Они могут обеспечить экспериментатору лишь позитивное начало, сами собой не помогая ему в случае, если он будет испытывать неприятности. Помимо всего прочего, экспериментатору следует уметь адаптироваться, что означает, что ему не следует бояться совершить ошибку, и что ему следует быть готовым отказаться от эксперимента, чтобы заняться следующим.

Это видится в точности такими же качествами, что и рассматривались Jacques Hadamard в качестве необходимых оригинально мыслящему математику. Он отмечал: «Хороший математик, делая ошибку, что не так уж и редко, должен обнаружить ее и исправить. Что касается меня (я такой же, как и многие математики), я их сделал больше, чем делают мои студенты; однако затем я их исправил так, что от них не осталось и следа в окончательных результатах. Причина тому та, что какая бы ошибка не делалась, внутреннее чувство … напоминает мне, что мои вычисления выглядят не должным образом» ^[5].

Возможно, что у математика, как и у мыслящего в любого рода замкнутой системе, быстро останавливающегося при совершении чего-либо ведущего к ошибке, существует что-либо похожее на предвосхищение «пригодности» той структуры, что он выстраивает на потребу той полной структуры, в пределах которой работает. Пожалуй, крайне сложно понять, как этого достигает подобного рода механизм предвосхищения; но, с функциональной точки зрения, процесс в точности оказывается тем же описанным мной и иллюстрированным на простом уровне в Запоминании «согласованием» ^[6].

Относится ли то же самое к размышляющему над экспериментальной проблематикой естествознания, в конечном счете, допускает его различное понимание, но, во всяком случае, мне очевидно, что его непосредственное положение вовсе не то же самое. Когда он отбрасывает определенную последовательность проведения эксперимента и переходит к другой, это происходит не потому, что он предвосхищает, что результаты его экспериментов недостаточны, чтобы «втиснуться» в истолковываемую в качестве уже завершенной систему. Скорее это происходит потому, что он подозревает, что продолжение чревато попаданием в тупик или достижением такого окончания, при котором ему ничего не остается, кроме как топтаться вокруг да около без надежды на дальнейший прогресс. Когда один может основываться на некоем исключительном предчувствии формальных особенностей, таких как форма, объем, баланс, другой скорее полагается на исключительное же предчувствие близости непредвиденных препятствий или такой ограниченности их значимости, что достигнув их он вряд ли будет способен на что-то большее, нежели бесцельное блуждание. Однако и в отношении и того, и другого случая, возможно, это единственно необходимый вид исключительного предчувствия. Но от обоих, мыслящего как в формальной, так и в экспериментальной области требуется еще и не упускать из виду достигаемых шаг за шагом специфических результатов, поскольку тогда, зная о своей ошибке, они не смогут понять, что же в ее отношении следует сделать.

Сэр Henry Head любил приговаривать, что существуют два рода юных ученых. Одного можно завести во что-то похожее на лес, и он самостоятельно выберется. Он найдет себе путь и последует по нему, хотя и не сможет обойтись без лишнего крюка; и через некоторое время он выйдет на широкую дорогу. Другого можно оставить одного, выведя на хорошо размеченную трассу, он выберет обходную дорогу, пойдет по ней пока не закончит на том, что «споткнется о дерево».

Может ли причина этому состоять в том, что первый желает и способен делать предсказания, а второй - нет?

Огл. 8. Предсказание в экспериментальном мышлении

Часто предполагается, что предсказание представляет собой наиболее значимую из всех функций экспериментального мышления. Экспериментатор, достигающий обеспечивающего постановку эксперимента положения, прибегает к некоторым более или менее общим предположениям относительно свойственного подобной ситуации положения вещей, и затем разрабатывает эксперимент, утверждая: «Если мое предположение относительно положения вещей правильно, то результаты данного эксперимента должны оказаться такими-то и такими-то». Если результаты будут такими, как ожидались, то экспериментатору будет позволено утверждать, что его предположения подтвердились.

Экспериментаторы, убежденные в обретении ими знания всех необходимых им для объяснения общих принципов, уверовавшие в свое право видеть самих себя строго придерживающимися «гипотетико-дедуктивной» системы, несомненно, и будут так продолжать. Однако множеству других свойственны куда менее артикулированные оценки собственных действий; но это не того рода разыскиваемое нами предсказание, когда мы спрашивали, как экспериментатор принимает решение, позволяют ли определенные тенденции поиска иметь продолжение или нет. Если понимается, что поиск представляет собой способ, в котором экспериментатору следует прибегать к предсказанию, то предсказание может оказаться элементом оснащения метода, полезного в усилиях по заполнению некоего пропуска, но это не поможет экспериментатору в объяснении, позволит ли произведенное заполнение какие-либо последующие шаги, или окажись оно сделано, породят ли эти шаги безнадежное многообразие возможностей ^[7].

Здесь, возможно, мне следует упомянуть сбивающий с толку инцидент, так или иначе не могущий быть не отмеченным большинством ученых-экспериментаторов в связи с выполняемой ими работой. Процитирую полученное мною от доктора E. F. Gale’а письмо: «Я был», - писал он, - «угнетен частотой, с которой получались подтверждающие гипотезы результаты, и, затем, позднее, не подтверждавшиеся ни другими, ни непосредственно исполнителем. Направление моих исследований - одно из немногих все еще следующих полностью свободным путем: никому не понятно, как могут синтезироваться протеины. Существует множество теорий, и история предмета на протяжении последних двадцати лет содержит множество примеров экспериментов, подтверждающих конкретные теории, и затем никогда не повторяемых. Невозможно понять, соответствуют ли подобные результаты наличествующим в специфических обстоятельствах конкретным, но неизвестным условиям, или, как вы предполагаете, неверна сама методика эксперимента».

Не исключено допущение, что и мне удавалось замечать подобного рода вещи в моей собственной экспериментальной деятельности и работе моих студентов. Как вытекает из моих наблюдений, скорее всего это отличает ранние стадии выдвигаемого экспериментатором подхода к представляющему для него относительно новое направление, и хотя именно этим дело здесь не ограничивается, я определенно пришел к недоверию результатам ранних экспериментов. Помимо этого, для меня очевидно, что когда такое обнаруживается в открытых моему прямому наблюдению, экспериментатор - я или кто-то другой, - обращается к «испытанию» определенной гипотезы, и гипотеза выводит к более высокого плана вероятности, нежели чем та, что строго связана с тем, что гарантировано существующим свидетельством. Я предполагаю, что это принципиально означает, что здесь имеет место пренебрежение другими возможностями, либо по какой-то детали, либо в смысле «не достигшей полноты дозы». На примере наших экспериментов с мышлением нам удалось увидеть, что трактуемое мыслящим в качестве эмпирически возможного часто далеко от того, что он рассматривает в качестве теоретически возможного.

Если количество необходимых экспериментатору гипотез оказывается незначительным в сравнении с числом того, для чего, по крайней мере, существуют некоторые предполагаемые свидетельства, ему следует определить более высокую степень вероятности нечто принимаемого им во внимание, и затем, вполне вероятно, подтверждаемого, и это будет относиться не только к схеме его эксперимента, но и к неизбежному выбору достигнутого его наблюдением из добытых им за периоды его экспериментальной работы результатов. Это может быть признано довольно неплохим правилом для экспериментатора, не ожидающего получения чего-либо допускающего его использование в качестве неплохой рабочей гипотезы, но свои эксперименты он разрабатывает до момента утраты им первоначального энтузиазма. Тогда лучшим рекомендуемым ему правилом будет отложить на некоторое время результаты ранних экспериментов, и позже, когда уже остынет энтузиазм, снова рискнуть провести эти же тесты.

Если от гипотезы требуется задать направление эксперименту, то здесь обнаруживается еще что-то, ради забавы будь сказано, большее, нежели одна гипотеза для каждой схемы эксперимента. Но такое не всегда просто выделить.

Существуют разные множества условий, которыми нам не следует полностью пренебрегать. Когда мы обратимся к обсуждению «повседневного мышления», мы обнаружим, что иногда имеющийся пропуск оказывается заполненным сам собой, мыслящий в этой области склонен принимать некоторые социальные конвенции, или обобщать некоторый его индивидуальный опыт, и следовать в направлении не обремененного хлопотами широкого утверждения. Все это формации каждодневного стиля. Гипотезу в некоторых отношениях можно уподобить конвенции. Возможно, в силу привлекательности приоритета, или нечто в подобном роде, экспериментатор способен время от времени преувеличивать происходящее, но поступает так он именно неосознанно или не преследуя никакого особенного намерения.

Однако нам следует представить обзор и других способов использования предсказания в экспериментальном мышлении. Henry Dale в его уже цитированной здесь лекции привел два примера, как он их характеризовал, «пророчеств», но не «предсказаний». Цитируя обращение Гексли 1870 года, он сказал: «На деле Гексли мигрировал в направлении сближения с пророческим прогнозом быстрого развития бактериологии как возможности самовоспроизводства инфекции, признаваемого величайшим событием, как для биологии, так и для медицины на три последующих десятилетия». Позднее, когда он же в 1935 году рассматривал положение дел в познании, связанное с достижениями биогенезиса и гетерогенезиса, он говорил: «Нашим выбором должно оказаться скорее пророчество, нежели убеждение, больше связанное с возможностями, нежели с установленными фактами; и в совершении подобного пророческого выбора, мы, соответственно, можем следовать за Гексли в придании должного значения исторической аналогии. Биогенезис, как говорил нам Гексли, неоднократно испытывался в нарастающее сложных условиях защиты; при этом в фокусе оказывались все более сокращавшиеся в размерах живые структуры. Но и по сей день он каждый раз побеждал».

Может показаться, что если два этих общих прогноза вовсе не оказывают никакого влияния за исключением той малости, что следует проводить исследования инфицирующих свойств предельно микроскопических носителей, то и в точности такой же вывод может последовать, если другая сторона будет поддержана в чем-то противоположном. Но подобное понимание ошибочно. Гексли указывал на сделанное Дженнером открытие вакцинации и на злокачественные опухоли как на особенно важные области исследований, и сам Dale указывал на исследования бактериофагов как на обещающее направление изысканий.

Подходящим здесь примером из истории с временем реакции служит здесь интерпретация Kulpe эксперимента Lange. Здесь отсутствует предсказание в смысле прогноза чего-либо ожидаемого от постановки некоторого конкретного эксперимента. Из всего, что согласно утверждению Kulpe, позволяя его отсчет от открытия времени реакции, находилось в числе вполне реализуемых вещей, одно из наиболее обещающего для мыслящего время от времени подвергалось опасности воздействия «подготовленности» и предустановки, устраняющих самонадеянное забегание вперед в смысле, что представление результатов строго требовало обработки суммированием и вычитанием. Все это предъявлялось Вюрцбургским разработчиками, и хотя казалось, что, в конечном, счете, ими достигнут несомненный «тупик», до того, как там оказаться, они выполнили огромное число интереснейших работ, и получили результаты, и по сей день бросающие вызов исследователям.

Когда я сам попытался воспроизвести примеры, в отношении которых, в интересах эксперимента, я сам руководствовался предсказанием, то обнаружил, что большинство из них обращаются к тому же самому общему характеру указания некоторой тенденции постановки эксперимента как некоторой особо значимой перспективы. Когда я производил подготовительные эксперименты в исследованиях восприятия и запоминания, я заметил, что определенные специфические трудности допускали их обнаружение при сохранении порядка исходной экспозиции. Мне показалось, что это могло быть связано с какими-то из материалов более ранних работ по определению направленности ассоциации, как ныне это понимается в психологии, по ассоциируемости, иногда обратимой, и, в других случаях, необратимой. Я предположил, что последовательность порядка запоминания как действий, так и слов должна вылиться в обещающую неплохие результаты последовательность проведения экспериментов, и что, в частности, внимание, уделяемое первоначальной среде представления наделено важным значением как для индивидуального, так и для социального изучения запоминания. Следующий пример, относящийся к ранней фазе работы по проявляющей телесные способности демонстрации ^[8] сопровождался прогнозом, что один из наиболее эффективных способов достижения лучшего понимания природы и условий животной способности может быть установлен как посредством экспериментов по изучению «своевременности», так и экспериментов по изучению темпоральной структуры поведения. В третьем случае предсказывалось, что среди доступных для психологического эксперимента при изучении старения характеристик в качестве предметов исследования особую отдачу могут дать именно «диапазон упреждения» и «точка невозврата» ^[9]. Правомерно утверждение, что эти первые два опережающие востребования уже оказались так или иначе обоснованы, хотя и здесь еще много чего предстояло сделать; третье же оказалось ненамного состоятельнее пророчества.

Последние два случая помогли мне с получением разнообразного и широкого опыта, опирающегося на практику как в непосредственно исследуемых, так и в и связанных с ними областях. В первом же случае мне удалось приобрести куда меньшие опыт и практику, однако данное предположение как, с одной стороны, следовало из моих собственных экспериментов, так и соответствовало принятой мной в качестве аналога аргументации, относящейся к более ранним экспериментальным исследованиям. Вероятно, экспериментальное мышление располагает куда большей важностью, нежели большинство видов аналогии и перекрещивания. По крайней мере, для него возможен риск прогноза, прокладывающего путь исследованиям, никогда бы не предпринимавшимся, если исходить лишь из одних общих принципов.

Равно очевидно, что и хороший прогноз требует нечто большего, нежели обширные знания и успешная экспериментальная практика. Они должны сочетаться с готовностью к риску и продвижению от открывающего множество возможностей свидетельства в порядке некоторого предпочтительного направления. Поскольку элементами предметного комплекса всегда оказываются различного рода возможности, прогнозу следует практически принимать во внимание адаптируемость, и всякий экспериментатор, добивающийся их в духе характерного им построения, должен заранее видеть, когда уже следует менять направление.

Dale определил как оба пророчества Гексли, так и свое собственное, в качестве некоторым образом базирующиеся на вероятностях. Возможно, это и так, но если это правильно, то они представляют собой те «вероятности», что обычно отсутствуют, и можно утверждать, что практически не существует времени, когда они оказываются абсолютно используемыми. Они отнюдь не уподоблены нечто присущему уже рассмотренным нами «замкнутым системам», где, все равно, рационально либо эмпирически допускается определение величины и значимости. Их величина и значимость будет меняться, поскольку будут ставиться эксперименты, заданные указываемым пророчеством направлением, и, тем более, разрабатываться их инструментарий. Психологически куда правильнее говорить о том, что в подобном смысле предсказание менее связано с оценкой вероятности, нежели чем с позитивностью определения направления продвижения как более «похожего» на обещающее желанную результативность. Пожалуй, каждый понимает, что в понятиях универсальности и адекватности составляющих наше знание представлений и практика постановки эксперимента будет соответствовать успешному использованию того рода предсказания, что исходит из высочайшего чутья на проявляющиеся в соотнесении с развитием современной науки позитивные характеристики направленности, что чаще всего видно из их налагаемости на определившее их ранее развитие. Предложение прогноза обычно представляет собой достаточно сложную задачу для прогнозиста, пытающегося хоть как-то характеризовать применяемые им ключи. Если, однако, он найдет способ сопоставления практической тенденции возможного прогресса экспериментирования, оценки последнего с позиций вероятности принесения чего-то нового, либо достижения хотя бы какого-то успеха, то ему следует ставить перед собой задачу выделения хотя бы каких-то из использованных им ключей, связав их определенными представлениями об их относительной значимости. Сказанное дает нам возможность осознать следующее: Определяющим саму способность опережающей идентификации направленности экспериментирования, «похожей» на обещающую желанную результативность, или «похожей» на неудачу оказывается именно свидетельство; но это же никаким образом не означает, что от использующего данное свидетельство человека следует ожидать способности понимания отличающего свидетельство потенциала ^[10].

Отсюда, если следовать некоторой общей оценке, очевидно, что существуют два способа, посредством которых экспериментальное мышление может прибегать к предсказанию. Один основывается на некотором особенном чутье в отношении отличающих определенную экспериментальную область тенденций и динамики, выделении тенденции прогресса экспериментирования, «похожей» на обещающую желанную результативность, или способной столкнуться с непреодолимыми препятствиями. Другая возможность основывается на подборе аргументации, дедукции, и использования эксперимента в качестве иллюстрации. Последний вид предсказания располагает двумя своими формами. Одна предполагает, что известны все необходимые для понимания конкретной операции общие принципы или отношения, и можно задумываться о постановке некоторого нового «предсказывающего» эксперимента, результаты которого покажут пример того, как должны работать подобные принципы ^[11]. Или, иначе, можно признать равнозначность применяемых принципов и используя либо неполное знание структуры эмпирического распределения, производного от немалого числа экспериментов и наблюдений, предсказывать, для некоторых уже новых образцов, относящиеся именно к нему пределы вероятности появления того или иного ожидаемого результата. Обе данные формы возможны только в том случае, когда эксперимент минует именно еще предполагающие некое следующее развитие этапы, то есть тогда, когда, по меньшей мере, некоторые из его предметных составляющих расцениваются как принадлежащие «замкнутой системе».

В той мере, в какой я способен на подобное понимание, приемлемая экспериментальному мышлению подтверждающая способность предсказания в последних двух смыслах оказалась излишне переоцененной, и гораздо более интересные для науки результаты скорее оказываются несостоятельными, нежели успешными. Однако в отношении подобной оценки существуют и определенные разногласия.

Огл. 9. Некоторые проблемы измерения

Всякий обсуждавший экспериментальное мышление, пусть с логической, пусть с психологической точки зрения, так или иначе, но сталкивается с группой проблем, порождаемых спецификой измерений. Возможно, это находит объяснение в том, что мир эмпирических отношений, с которым имеет дело эксперимент, с фактической точки зрения буквально оказывается миром количеств, изначально представляющих собой замкнутую систему, хотя экспериментатору или редко или никогда не удается проведение отчетливых границ, способных с определенной точностью указать либо абсолютные пределы, либо пределы тематики. Возможно, причина этому, как мы уже успели предположить, та, что мышление как таковое тяготеет к тому видению мира, в котором отношения конституирующих элементов выражаются посредством понятий численного и геометрического анализа и построения. Возможно, это объясняется тем, что продолжение эксперимента невозможно без сохранения огромного количества информации, и наиболее эффективным способом сохранения информации служит ее преобразование в некоторого рода численное представление. Экспериментатор может обращаться к измерению как потому, что к этому его принуждает сама свойственная миру природа; или потому, что к этому его склоняют неизбежные представления его практики мышления; или потому, что такова научная традиция - данные вопросы не допускают их разрешения посредством одного психологического рассмотрения. Однако вряд ли кто будет оспаривать то, что до сих пор в каждом направлении экспериментальных исследований одновременно с прогрессом самих исследований обнаруживается и все более и более определяющее их стремление к использованию измерений.

Даже мои эксперименты с восприятием и запоминанием, которым была посвящена немалая часть данной главы, и, в частности, и в их отношении хотелось бы указать, что и они предложили скромное по объему использование служивших в качестве иллюстрации измерений. Эксперименты показали, важность «доминирующей» детали в восприятии и его повторном вызове, и позволили определить некоторые классы деталей, могущих быть названными «доминирующими». В их число вошли и имевшиеся в показываемом «пропуски». Вполне вероятно, что они фиксировались и вызывались повторно, и более или менее сохраняя их позиции в предназначенном для показа поле в соответствии с данным предельным размером. Например, пропуск, расположенный в верхней левой четверти показываемого поля более всего походил на «доминирующий». Это вновь и вновь подтверждало экспериментальное наблюдение. Здесь проявлялось отношение, представлявшее собой «столь недвусмысленно статистически подтверждаемую характеристику, что здесь отсутствовала необходимость в вычислении значения «критического отношения» ^[12]. Однако его вычисление могло приобретать и весьма существенное значение. В соответствии с результатами экспериментов, полученных в случае совместного присутствия в предназначенном для показа поле различных классов доминирующих деталей, обнаружился эффект их взаимного влияния, как и склонность к их совместному повторному появлению в восприятии и повторном извлечении, и изменения формы их повторного появления. Получение теперь некоторых строящихся посредством дедукции выводов из этого потребует оценки вероятности и некоего определения характерных им пределов значимости. Поскольку вещи никуда не деваются, подобные вероятности могут быть получены исключительно эмпирически, и, как и другие статистические проблемы, они возникают в связи с необходимым объемом экспериментальных наблюдений, темпоральными границами, внутри которых и следует ставить эксперименты, понимаемые принадлежащими к той же самой группе, и т.п. Теоретически допустимо, что если мы обладаем точным знанием активизируемых в подобных случаях рецепторных систем, и их ресурсов, и если нам известно количество элементов, стимулирующих последовательность распознавания любого класса доминирующих деталей, у нас появляется возможность абстрактного определения вероятностей и без обращения за помощью к большому числу экспериментов. Однако не подлежит сомнению наше незнание этого в отношении любого рода присущего человеку превышающего уровень простой сенсорной регистрации распознающего поведения, если даже и его. Биология лишь в достаточно небольшой степени представляет собой именно физическое исследование некоего данного положения. Следовательно, экспериментальное мышление не только нуждается в адекватном техническом оснащении для выбора (что в большинстве случаев и используется) соответствующего инструментария. Кроме того, оно нуждается в наличии достаточного специализированного знания для идентификации (которая, вероятно, и производится) соответствующих статистических процедур. Как только экспериментальное мышление производит, в статистическом либо каком-либо другом смысле, некий количественный анализ свойств и отношений, то любое последующее осознание подобных количественных характеристик, как минимум, отчасти оказывается дедуктивным по природе, соответственно принадлежа уже рассмотренным нами либо «замкнутой», либо «промежуточной» системе.

Огл. 10. Принципиальные характеристики экспериментального мышления

Теперь я могу попытаться обобщенно представить основные характеристики экспериментального мышления такими, какими они были приведены в двух последних главах.

1. Экспериментальное мышление приходит как относительно позднее развитие возможности познания мира, поскольку основывается на приоритетности накопления, описания и классификации наблюдаемых фактов, и на внедрении специальных методов и, обычно, специальных инструментов для установления заключающих подобные факты контролируемых последовательностей.

2. Основная потребность в эксперименте появляется тогда, когда события и феномены, обладающие обнаруживаемыми у них характерными для непосредственного наблюдения различиями, оказываются замечены или подозреваются в обладании наложением или совмещением. Эксперименты определяют возможность идентификации наложения, определяют его диапазон, и обнаруживают где еще подобное допускает его раскрытие в различии.

3. Экспериментальное мышление как изначально, так и во всем подчиняется эмпирическому управлению. Поэтому среди всех прочих уже рассмотренных нами видов мышления оно и оказывается нечто большим, нежели выражением специализированных интересов.

4. В силу его эмпирического порождения и управления оно оппортунистично по его природе. Оно вынуждено оперировать с достаточно сложными ситуациями и системами, структурные свойства которых могут быть установлены только в ходе непосредственно эксперимента. В порядке последования оба, как индивидуальный экспериментатор, так и сам по себе широкий поток экспериментального прогресса способны следовать петляющим курсом, и когда достигается промежуточный или окончательный исход, взятый курс вообще выглядит отличающимся крайней неэкономичностью.

5. В основном экспериментальное мышление совершается в понятиях методов и инструментов, что и, где бы ни осуществлялись изыскания, больше проявляется тогда, когда развивается сам эксперимент. Наиболее примечательные научные достижения всякий раз обнаруживались тогда, когда предназначенные для работы с одной группой проблем методы и инструменты переносились в сферы, где или достаточно немного или вообще ничего не было связано с их происхождением. Это вновь напоминает о том, что успешное экспериментальное мышление почти всегда опирается на множественность интересов, и это во многом пересекается с фактом, что полученные экспериментальным путем открытия довольно часто делаются задолго до начала их активной разработки.

6. В особенности на ранних стадиях прогресса в постановке определенных экспериментов некоторые из наиболее значимых замыслов экспериментаторов относятся к наметке или постановке проблем; это более, нежели что-либо позволяет предохранить экспериментатора от распыленности на многочисленные детали.

7. Подобно другим видам мышления, экспериментальное мышление нацелено на получение определенного итога посредством последовательности шагов, заставляющей согласиться с ней любого готового признавать правомерность экспериментального подхода нормального человека. Но оно не удовлетворяется лишь одним этим; от него следует ожидать и некоторых открытий.

8. Наиболее важной среди всех условий оригинальности экспериментального мышления оказывается его способность фиксации наложения и совмещения групп фактов и ранее не позволявших их эффективного сочетания исследуемых областей, и приведение подобных групп в экспериментальное соприкосновение. Любая экспериментальная наука, в том виде, как она развивается, уподобляется демонстрирующей последовательно продолжающиеся фазы выдвижения и консолидации.

Если же мы будем рассматривать случай отдельного экспериментатора, то важными определяющими его успехи влияниями можно признать следующее:

(а) Когда избранное им направление его интересов и возможностей главным образом определяется избранной им предметной областью, он вряд ли окажется способным на существенные достижения в отсутствие у него готовности обращения к потенциально налагающимся областям научного поиска.

(б) Вполне возможно, что наиболее критически важные предпринимаемые им ранние шаги могут подсказываться людьми или иными источниками вне его самого и планируемых им начальных контуров эксперимента.

(в) Вполне очевидно, что с продвижением его работы он будет обращаться к куда большему количеству ключей, нежели он в действительности использует. Ему следует понимать, когда следует остановить развитие эксперимента в некотором направлении, и он должен быть готов это сделать.

(г) Проведение эксперимента и интерпретация его результатов не являются нормальными, развертывающимися в строгой последовательности процессами; их развитие происходит одновременно. Обычно, однако, имеют место такие завершающие шаги, что специально направлены на такие интерпретацию и представление результатов, что могли бы показать порядок и систему посредством множества деталей. Для индивидуального экспериментатора весьма несвойственно достаточно длительное нахождение на подобной стадии, и за какое-то время он способен забыть достигнутые им результаты. Но нередко это объясняется и появлением более яркой интерпретации непосредственно вне диапазона проведения эксперимента.

(д) Экспериментатор способен «представлять», какого рода мера происходящих изменений, вполне вероятно, окажется наиболее востребованной в его выборе управления экспериментом. Как представляется, это может потребовать некоторого «необычного чутья» на «тупики» - если эксперименты более или менее станут к ним приближаться - и на близость открытий в том объеме, том многообразии и том обобщении, что если он предпочтет продолжить, то обречет себя на бесцельные блуждания.

(е) Предсказание в том виде, в котором к нему прибегает экспериментатор, способно либо принимать форму указания еще до начала его осуществления более подходящих направлений прогресса экспериментирования, или фиксации ожидаемых результатов новых экспериментов в предположении существования корректных формулировок определенных основных принципов. Вторая форма предсказания обязательно оказывается в определенной степени дедуктивной, и она отличается общностью характера с формальной «замкнутой системой» мышления. Для нее как возможны, так и не обязательны вычисления вероятности.

(ж) Наука в ее развитии стремится к большему использованию измерений. Возможная в огромном множестве случаев количественная интерпретация, в особенности, в биологии, представляет собой статистическую, и с тех пор, как назначаемые в подобных случаях значения стали определяться экспериментом, то всякому работающему в подобных направлениях и располагающему эффективным мышлением экспериментатору для выбора и употребления соответствующих методов оказались весьма необходимы и статистические основания.

© 1958, F.C. Bartlett

перевод - А.Шухов, 09.2011 г.

^[1] См. Remembering: An Experimental and Social Study, Cambridge University Press. First published in 1932.
^[2] См. Главу 9, параграф 3, часть "а"
^[3] Cunningham Memoirs No. 10, Royal Irish Academy, 1894.
^[4] См. Professor Frank A. Geldard's brilliant lecture entitled Adventures in Tactile Literacy delivered at Chicago, Illinois, in 1956, and published in American Psychologist, 1967, pp. 116-24.
^[5] The Psychology of Invention in the Mathematical Field (Princeton: University Press, 1946, p. 49).
^[6] См. в особенности Главу 1, параграф 5, Главу 3, параграф 5, Главу 10, параграф 4.
^[7] Конечно же, здесь встречаются и иные сложности, в большей степени логического и методологического свойства. Соответствие результата эксперимента сделанному до его начала предположению способно показать их адекватность подобным предположениям, но лишь само собой не определяет правильности подобных предположений. Более того, если экспериментатор встает на путь толкования его предмета подобным гипотетико-дедуктивным способом, то это в той мере, в какой облегчает разработку экспериментов, в такой же и усугубляет в смысле «ожидаемости» результата.
^[8] См Главу 1 и имеющиеся там ссылки.
^[9] См., например, Ciba Foundation Colloquia on Ageing, Vol. I (London: J. and A. Churchill, 1956, pp. 211-13).
^[10] Это единственная относящаяся к этому в той области, где это производится, вещь, специфичная именно для научного свидетельства. Это же самое может происходить и с множеством иных видов прогнозов, в The Last Grain Race, Eric Newby (London: Secker and Warburg, 1956), the author, records (p. 179):
«На тринадцатый день от залива Спенсера мы пересекли 180-й меридиан и уже последовательно прошли две пятницы…
‘Зацвели Koms’, сказал мне Трия в полдень первой пятницы, когда я поднялся на палубу, чтобы вылить обмылки за борт.
‘Хорошо’
‘Нет, нет. Не хорошо. Koms цветут не к добру,’ - ответил он с беспокойством. Я спросил его, откуда он это знает.
‘Я не знаю, откуда. Это у всех на слуху, от этого веет недобрым’.
^[11] Некоторым любопытным в наши дни образцом такого рода предсказания можно понимать «Выгоды от дополнительной кинестетической и визуальной информации в отношении расположения объектов первоначальной извлекаемой периферически». C. B. Gibbs and A. H. Tickner (Applied Psychology Research Unit, Cambridge, Report No. APU.291).
^[12] Проф. J. H. Gaddum: «Любой не имеющий статистического отождествления результат вероятно будет понимать несоответствующим, но иногда обнаруживается такая очевидная статистическая определенность, что здесь отпадает необходимость в вычислении критического соотношения». Ciba Foundation Symposium on Extra Sensory Perception (London: J. and A. Churchill, 1956, p. 229).