Огл. 1. Пределы и методы настоящего исследования

Под повседневным мышлением я понимаю ту деятельность большинства людей, в которой они не прибегают к некоторой научной или логической попытке заполнения пропусков в известной им информации, составляющий для них, в силу ряда причин, предмет особого интереса. Подобные пропуски определяет их принадлежность виду, не позволяющему их полного заполнения при помощи состава или формы последовательности, равно и имеющимися наготове в некоторой предопределенной структуре словами, подобно кроссворду или акростиху. Они требуют описательного заполнения, в обычном случае последовательностью слов, по отношению которой представленным словам дается исключительная свобода действия, лишь слегка ограничиваемая помимо размера и содержания словаря мыслящего еще и рядом аспектов социальной возможности их употребления, как и тем фактом, что любой последовательности следует располагать внешней интеграцией, и в качестве заполняющей пропуск соответствовать ожиданиям мыслящего быть одобренным и воспринятым.

За исключением слов повседневное мышление может использовать и другие знаки, например, жесты, и более редко и в весьма ограниченных ситуациях, цвета и звуки. Но и от них ожидается исполнение тех же, как и от слов, функций непосредственной коммуникации; повседневное мышление также позволяет именовать его «непосредственным коммуникативным мышлением». Оно допускает выражение либо посредством речи, либо мимики, либо отображения на письме. В случае письменного представления оно никогда не преследует цели оказаться спецификой долговременной фиксации, но несет на себе отпечаток переписки, или присущей прессе склонности адресоваться сегодняшнему дню, или, что, вероятно, что тоже весьма нередко, тому, что представляет собой вид подлинно интимного дневника.

Как мы могли уже увидеть, если знание, в любой из сфер интересов человека, стремится ко все большей и большей точности, то именно в силу подобной причины и раннее естественное наблюдение обуславливает появление эксперимента. Обычно ранние экспериментальные результаты приводят к более специфичным и тонким естественным наблюдениям, что вновь инициирует развитие последующего прогресса более совершенно управляемого эксперимента; и такого рода процесс способен прогрессировать вплоть до достижения предела адресуемой конкретной предметной форме управляемости.

Виды наблюдений, позволяющие их использование при постановке предполагаемых экспериментов в отношении повседневного мышления должны лежать в пределах доступного всем и каждому диапазона. Нам не помочь вездесущим разговорам в автобусе, поезде и на улице. День ото дня нам доводится читать речи политиков, которым, как минимум, в принципе характерна популярная форма, но редко или никогда «замкнутая система» или «экспериментальный» стиль. Повседневно радио и телевидение наполняются банальностью, специально адаптированной ради воспроизводства и стимулирования популярного мышления. Каждый, кроме, разве, завзятых отшельников, входит в ту или иную социальную группу и принимает некоторое участие в ее текущей активности, и в подобном качестве ему открывается множество возможностей изучения преобладающей тематики и стилистики непосредственной коммуникации.

Наблюдения как в подобных, так и, конечно, во множестве иных прекрасно выделяемых направлениях, обеспечивают нас требуемыми для экспериментов данными и предположениями; поэтому в определенной мере или в том или ином отношении несомненно возможны и разработка и проведение экспериментов над повседневным мышлением. Письменные источники и другого рода строящиеся в соответствии с наблюдаемой тематикой и стилистикой материалы позволяют показать, что именно, как можно догадаться, большинство людей стали бы обсуждать, или непосредственно выражать некоторым вполне реализуемым способом, в различных отношениях сохраняющим присущую ему незавершенность. Они могут быть подготовлены для прочтения, или записаны для прослушивания, позволяя пригласить человека, побудив его к заполнению допускаемых в написанном или произносимом пропусков обязательно каким-либо неформальным образом. Опять же, несложно инициировать свободный обмен мнениями и обсуждение, и затем в промежутках подбрасывать определенные замечания, и, записав все на магнитофон, далее провести необходимый анализ. Обращение к такого рода и им подобным программам, иногда с единственным человеком, иногда с группой, возможно и приведет, как минимум, к конкретному выделению способов, при помощи которых социальные влияния определяют популярное мышление. В отсутствие же изначально поставленных вопросов такого рода эксперименты останутся лишь элементарными и накопительными; но в подобном отношении они не хуже многих других ранних попыток постановки эксперимента в направлениях, доказавших свою достаточность в смысле ожидания последующего прогресса.

Диапазон тематики и многообразие подходов и толкований, когда каждому в повседневном мышлении отождествлено его собственное место, столь обширен, что настоящее краткое обсуждение может показаться скомканным и сугубо избирательным. Однако, поскольку меня не покидает надежда подбора на будущее маркеров подобного предмета, то тогда и возможность лучших и более основательных, упорядоченных исследований можно понимать уже положительным приобретением.

Составившие костяк данного обсуждения наблюдения и эксперименты в основном проводились в середине 1930-х и пока продолжаются, - за исключением весьма нестабильного в отношении подобной возможности промежутка военного времени ^[1]. Все, на что я был способен, это отобрать некоторые иллюстрации и определить не раскрытое посредством детального свидетельства общее направление, а также, далее, ряд свидетельств, способных помочь установить некоторые важные отношения, соответствие и различие между различными тактиками и воспомоществованием со стороны повседневного мышления и точно такими же характеристиками мышления в замкнутых системах и мышления, относящегося к проведению эксперимента.

Огл. 2. Экспериментально проверяемая материя социального

Всякий накапливающий свидетельства от восходящих к наблюдению источников просто вынужден отметить уровень быстроты осознания того, что подавляющее большинство ситуаций, определяющих для повседневного существования людские разговоры и размышления, наделены строго социальным характером. Они позволяют индивидам, и, фактически, большая их часть именно тому и служит, напрямую вступать во взаимоотношения, но часто они связаны и с отношениями между различными социальными группами. Даже разговоры и обсуждения, поначалу кажущиеся совершенно объективными - время работы магазинов; «задержка» и «опережение» наступление времени года, школьные экзамены - редко продолжаются без порождения социальных и индивидуальных искажений.

Существует и другая характерно выделяющаяся особенность отличающего непосредственную коммуникацию мышления, которую просто невозможно не заметить. Это то, что основные заставляющие людей думать о них в повседневной жизни тематически разделы остаются достаточно постоянными от группы к группе, от одного периода времени до другого, когда и конкретная тематика, и формы выражения способны приспосабливаться, испытывая сильное влияние конкретной деятельности и обстановки.

(а) Основанная на ко-операции различно организованных социальных групп

В то время, когда я начал разрабатывать некоторые из числа данных исследующих мышление экспериментов, достаточную известность получили ряд тогдашних социальных проблем, обсуждавшихся куда активнее, нежели связанные с ко-операцией различно организованных социальных групп. Тогда складывалась преобладающая тенденция негативного понимания подобных проблем, главным образом, именно потому и признаваемых проблемами снятия социальной напряженности. В основном это определялось влиянием популярных версий Фрейдистской психологии, склонных видеть любые виды конфликтов порождаемыми принуждением, и прибегавшим к простому пониманию, что выявление подобного принуждения и его условий способно положить конец социальным противоречиям. Однако в период между двумя мировыми войнами существовало и достаточно большое число сторонников более позитивного понимания проблем межгруппового взаимодействия. Им удалось увидеть, что современный прогресс науки и всеобщей образованности уже обуславливает невозможность для любой эффективной социальной группы ее существование где бы то ни было в изоляции, и что без построения широко и прямо образующихся благожелательных отношений между различно организованными группами, возможно отличающимися другим порядком членства, другим типом взаимопомощи и другими традициями, цивилизация погрязнет в бедствиях и разобщении.

На протяжении все того же периода немереное количество коллективных действий и израсходованных ресурсов посвящалось изобретению, обсуждению и даже представлению механизма, который, как ожидалось, обеспечит широкое распространение социальной и групповой ко-операции. Теперь общеизвестно, что большинство таких механизмов отличала изощренная сложность, как и обременение правовыми, экономическими, дипломатическими, политическими, административными и исполнительными формами. Однако одновременно с этим сложно было бы не заметить появления способов, посредством которых отдельные, принадлежащие абсолютно любой социальной группе сообщества осмысляли и обсуждали подобные проблемы.

Безусловно, что предмет обсуждения составляло то, что каждый из нас мог думать в отношении представляющих интерес социальных движений, развитие которых следовало курсом, обеспечивающим существенный эффект в силу использования способа, посредством которого данные движения фактически и прогрессировали; однако независимо от этого, в середине 1930-х казалось разумным обратиться к экспериментам в отношении популярного мышления на основе имеющихся еще незавершенных представлений о различных попытках реализации ко-операции между различными социальными группами.

Поэтому я сконструировал ряд конкретных ситуаций, каждая из которых включала групповые отношения, что не так уж и далеко отстояли от возможного опыта вовлекаемых в такие отношения людей. Им придавалось состояние незавершенности, и участников эксперимента просили продолжить их в смысле достижения здесь наиболее вероятного исхода.

Приведу два таких примера, что я и множество других исследователей признали наиболее любопытными из числа всех остальных.

А. ВЫБОРКА ИЗ ПЕРЕДОВОЙ СТАТЬИ

Вчерашний день знаменовался наступлением решающей стадии в череде переговоров, которые, по признанию абсолютного большинства, неуклонно прогрессировали уже на протяжении нескольких месяцев. Г-н. Ardem, представлявший Союз агроинженеров, и г-н T. Smith, представлявший Объединенную ассоциацию работников агросектора, поставили подписи под статьями соглашения, которые, как можно надеяться, приведут данные влиятельные и весьма непохожие группы к тесной и плодотворной ко-операции. Всестороннюю поддержку оно нашло еще и потому, что разные по уровню их организации сегменты любой технологически сложной промышленности нуждаются в их объединении ради обеспечения наиболее значимых интересов каждого сектора. Бесспорно, что переход к фазе увеличивающегося вторжения агротехники на основе роста технической квалификации работника порождает множество опасных противоречий. В своей массе сельскохозяйственные рабочие в этой стране представляют устойчивую, но излишне консервативную часть общества. С другой стороны, агротехники шагают в ногу с необычно быстрым и поразительно стремительным прогрессом, и возможно, с подобной точки зрения, представляют собой торопящих изменения носителей радикального мировоззрения, склонных еще и расценивать груз старинных методов и практик в статусе источника анемии и пристрастия к мускульной силе.

Смысл статей соглашения в необходимости прихода к пониманию, что одна из невоплощенных надежд работавших над объединением данных групп заключается в том, что вес в экономике занятых в сельскохозяйственном производстве позволит обеспечить им лучшие, предполагающие существенный выигрыш экономические условия. На деле же предварительное ознакомление с данными статьями рождает впечатление, что для Ассоциации работников агросектора открываются большие возможности извлечения выгоды от предложенной ко-операции, если сравнить их с открывающимися для Союза агроинженеров. Однако более внимательный анализ позволяет увидеть, что подобные оценки вряд ли способны продержаться хоть сколько-нибудь долго. В конечном счете, интересы любых секторов любой располагающей определенными организационными формами индустрии требуют приведения их в соответствие, и любому улучшению условий для одного сектора следует нести позитивные результаты и всем остальным. Однако подобный факт часто остается в тени, и достижению столь желанного результата препятствуют корпоративная замкнутость и нелепые требования близоруких крикунов. Это долгожданный признак наступления ясного понимания агроинженерами того, что и их светлому будущему следует исходить из фундаментальных принципов справедливости, и что оно вряд ли позволить его окончательную и надежную защиту без активного вовлечения и некоторых их менее удачливых собратьев по отрасли.

Уже нет и недостатка в критике, указывающей, что данные статьи сеют семена раздора. Она, несомненно, права в своих указаниях на неодинаковость организационных форм организаций агроинженеров и работников агросектора. Первые, в условиях достаточно существенной внешней дифференциации, развиваются в направлении, дающем больше возможностей и средств для выражения отдельного мнения. Ими руководят демократически избранные лидеры, еще и превращающиеся, на деле, как того и следует ждать от проводимой ими политики, в выразителей интересов руководимых ими людей. Лидеры же рабочих призываются, главным образом, на основе индивидуальных качеств, и при этом имеют привычку выстраивать собственную политику и ей же и служить, добиваясь успеха в основном по причине несомненного дара убеждения или способностей к осуществлению централизованного руководства. Принято думать - возможно, нам следует признать именно такой характер ожиданий, - что ко-операция групп, чью организацию, на одной стороне, отличают демократические формы, и, на другой, тоталитарные, вряд ли когда-либо имеет шансы на успех.

Противники соглашения обратились даже к помощи «науки». Им удалось призвать известнейшего психолога. Несомненно выдающийся и тонкий человек, вооруженный трудными в их понимании методами, «показал», что значение уровня «среднего I.Q.» по Союзу агроинженеров равно 160, когда соответствующее значение для случая Объединенной ассоциации занятых в агросекторе составляет лишь 90. От этих мистических данных веет страшными пророчествами.

Принципиальная значимость Соглашения несомненна. Мы убеждены, что говорим от лица господствующего в этой стране общественного мнения, когда утверждаем, что подобные принципы должны быть твердо противопоставлены всем эгоистичным и недалеким посягательствам, наглядно указывая путь, по которому должны следовать индустриальные ассоциации, не только в этой стране, но и по всему миру.

Б. НЕОБЫЧНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ЗАСУХИ

Довольно специфические последствия разразившейся на протяжении недавнего весеннего и летнего сезонов засухи наблюдались в деревне на Северо-западе Англии. Деревня широко раскинулась по большой территории и в целом насчитывает приблизительно 1500 жителей, и много лет тому назад ее будоражили религиозные распри. Время от времени спор между представленными там течениями достигал высокого накала. Что, в допустимом для нас смысле, можно приписывать такой особенности, как коренное население данного района, содержащее высокий процент приверженцев католичества. Поскольку часть членов данной группы довольно давно откололась от приверженного папе клира, они всегда в существенной степени сохраняли литургические пристрастия и убеждения, и Англиканская церковь в данной деревне на протяжении сотен лет следовала такому порядку в отправлении культа, что сближало ее в этом отношении с римским католицизмом, насколько то вообще позволяла общая религиозная практика Англиканской церкви.

Во времена промышленной революции произошла попытка создания в этом районе промышленности. Хотя она и не удалась, но обусловила появление здесь некоторого числа иммигрантов из деревень и городов Уэльса и Средней Англии, и определенное их количество осталось и после развала промышленности, найдя себе занятие в ведущемся в общине регулярном сельском хозяйстве и мелкорозничной торговле. Некоторые даже преуспели в приобретении небольших земельных участков, став мелкими землевладельцами или фермерами. Однако в основном они придерживались строгого сектантства, будучи склонны подчеркивать свое различие с отличавшим их ближайших соседей культом Высокой церкви. Так оказались посеяны семена вражды, которые каждая сторона передавала потомству. Не только в религии, но и в практике повседневной жизни две данные группы, даже живя в непосредственном соседстве, оставались обособлены. Они покупали и продавали разное жилье, их социальные учреждения, их спортивные клубы были заведены по отдельности, и даже если они встречались на состязаниях, то противоборство достигало крайнего ожесточения. На деле достаточно редкими оказывались перекрестные браки между группами, и если такое случалось, молодожены неизменно отправлялись на поиски нового места жительства. У каждой стороны по отношению другой в изобилии находились очерняющие истории и юмор. В специфических случаях, как во время не столь давнего предложения о пересмотре молитвенника, антагонизм перерастал в настоящую борьбу. Несмотря на небольшое количество населения, это была одна из деревень, где церковная школа предназначалась для детей одной стороны, когда общедоступная начальная школа - для отпрысков другой.

И на это разобщенное сообщество навалилась ужасная и продолжительная засуха. Обеспеченность водой, как и во многих других местах, полностью не соответствовала потребности. Деревне угрожала плачевная участь. Существовала лишь одна неистощимая и обильная скважина. Но она находилась в частной собственности. Местный землевладелец, в чьих владениях она находилась, лишь недавно приобрел здесь свое имение. Он приобрел его у старинного, но зачахшего семейства, владевшего им на протяжении многих поколений, и составлявшего в деревне одну из главных опор церковной партии. У него практически отсутствовали какие-либо местные интересы, и он оказался, по сути, отсутствующим владельцем, за исключением осеннего периода охоты на куропаток.

Обе партии обратились к нему с запросом, могли бы они, в силу возникшей необходимости, пользоваться его скважиной. То ли в силу специфического юмора, то ли в силу желания проведения социального эксперимента, или, что кажется более вероятным, в силу элементарного безразличия, он удовлетворил оба запроса, но поставил условие, что забор воды происходил бы только на протяжении определенного ограниченного числа часов в день. Соответственно члены двух партий начали вступать в необычно близкое соприкосновение, поскольку спешили обеспечить себя ежедневным запасом воды. Когда один выбирал свою долю, другой, волей-неволей, был вынужден ждать. В таких обстоятельствах легко было ожидать обострения конкуренции между партиями, и разжигания соперничества. Но даже изначально, а, со временем, и все меньше оно никак себя не проявляло. Поскольку часы забора воды были ограничены, но весь обычный распорядок труда сохранялся по-прежнему, обычным стало то, что одна семья черпала воду не только для себя. Слабым и больным еще и в силу весьма значительного расстояния сложно было обслужить самих себя, и другие охотно вмешивались, и помогали им в их трудностях. Общая нужда казалось, перечеркнула традиционную вражду. Людей сплотила новая для них обстановка, и поскольку засуха оказалась довольно продолжительна, представлялось, что деревню пропитала новая атмосфера благожелательности.

Медленно тянулось засушливое лето, и приближался день ежегодного деревенского праздника цветов. Он проводился с незапамятных времен, и в деревне решили не прерывать традиции. В той мере, в которой это сохранялось в памяти, он служил поводом к тому, чтобы ненависть, ревность и враждебность угрожала перейти все мыслимые границы. Но сейчас праздник являлся больше делом чести деревни, нежели повышения престижа какой-либо отдельной группы садоводов. И поскольку поддерживающая жизнь цветов и овощей вода жертвовалась всеми в общий котел из их скудных запасов, то она и бралась из него с большой тщательностью и с вниманием к нуждам другого. Под обеденным тентом в день праздника приходской священник сел рядом с баптистским священником, Sadd, церковный староста, сел рядом с Poper, местным проповедником. В своей речи приходской священник отметил, что недавние события показали, что культовые различия оказались всего лишь разным выражением фундаментальной общности запросов, и хотя едва ли кто из его слушателей мог понять его слова, каждый с энтузиазмом аплодировал его чувствам. Затем он публично пожал руку баптистскому священнику, что не имело прецедента в истории деревни. Г-н Poper вначале, а г-н Sadd ему вслед сказали, что прошлому следует остаться в прошлом, и что деревне, которой все из них гордились, отныне и впредь следует жить как одно большое содружество. Все это еще и протекало при необычном приливе энтузиазма.

Циничный и внимательный зритель пожал бы плечами, но менее циничный и более внимательный зритель, возможно бы отметил, что когда возгласы одобрения сотрясали воздух, взгляды мисс Salversol, директрисы церковной школы, и г-на Slize, директора начальной общеобразовательной школы, встретились, и один улыбнулся другому. На протяжении лета мисс Salversol и г-ну Slize доводилось встречаться, вначале благодаря скважине, но позже и во многих других местах. Подогреваемые общим профессиональным интересом, каждый поведал другому, что нет такой школы, которая могла бы восприниматься в качестве идеальной. После праздника цветов они отправились на каникулы. Вернулись же они как г-н и г-жа Slize, и хотя уже и прошли несколько проливных дождей, но для них это не означало возврата к тому, что складывалось еще менее года назад, но означало поворот к лучшему в отношении стоящих перед ними задач. Последняя информация говорит о том, что в деревне должно быть построено новое и более просторное школьное здание. Ожидается, что г-жа Slize продолжит религиозное образование одной группы ребятишек, и г-н Slize - другой. Но со светских позиций школа будет рассматриваться как единая структура, и специфические достоинства г-жи и г-на Slize объединятся с тем, чтобы сделать образование современным и, конечно же, необходимо полным.

Данные материалы кому-то давались в индивидуальном порядке, в каких-то других случаях - в группе. В последнем случае описание ситуации давалось как в письменном виде, так и в виде звукозаписи. Если оно предоставлялось в письменной форме, то его требовалось прочесть и составить реферат любым удобным испытуемому способом. Если оно давалось в звукозаписи, то требовалось прослушать ее целиком или определенную часть столько, сколько требовал испытуемый. Когда работали группы испытуемых, то тогда использовались звукозаписи.

В случае примера А проводился следующий инструктаж:

Выделите сообщаемые здесь факты, и, насколько сможете, игнорируя приводимые аргументы, будь они с логической точки зрения достаточны или недостаточны, подумайте, окажется ли ожидаемая ко-операция между двумя данными группами успешной или же ее ожидает неминуемый провал. Выделите шаги, посредством которых, как вам кажется, были получены ваши заключения; но обосновывать их не обязательно.

В случае примера Б инструкции заключались в следующем:

Рассмотрите только представленные факты, и без привлечения какого-нибудь возможного в подобном случае осмысления попытайтесь оценить шансы на то, что возникшая в деревне в силу особых обстоятельств ко-операция найдет свое продолжение. Помимо этого, если сможете, определите основные процедуры рассмотрения, посредством которых вы получили ваши умозаключения.

Возможно, данное изложение представляемого материала не свободно от ошибок, сводящихся к отсутствию некоторых логических заключений, что способно лишить полученное решение некоторой аргументации. Возможно, и, вполне вероятно, такое может происходить по тем же самым причинам, в силу которых точное мышление может происходить только в замкнутой системе, когда популярное мышление признает лишь аргументационный формат.

(i) Получение решений. Так или иначе, но два данных примера, как и множество иных более или менее похожих, были розданы, насколько это допускали имеющиеся возможности, довольно большому количеству выбранных наугад людей. Как правило, у них это находило непосредственный интерес и отклик, часто приводя к оживленным обсуждениям. Было бы неплохо что-то из этого сохранить в звукозаписи; но я так не сделал. Я обнаружил, что редко можно встретить человека, не отваживающегося выразить в отношении достигнутых исходов определенные воззрения, и когда это случалось, то, без исключения, это относилось именно к действовавшим в индивидуальном порядке - но ни одного среди осознававших себя членами групп. Обсуждения начинались исключительно между людьми, пытавшимися одновременно исходить из различных аспектов представленных свидетельств, и моим сильнейшим впечатлением послужило то, что это были люди, пытавшиеся приспособить подобный общий подход в отношении целого класса ситуаций, или, возможно, даже жизни в целом, задолго до того, как им довелось принять участие в экспериментах. То есть причиной отсутствия решения служила не очевидная существенная неопределенность материала, чему это вполне можно приписать; она, однако, заключалась в особенностях темперамента.

Около четырех человек из каждой сотни отказались что-либо думать относительно вероятного будущего в случае А, что существенно меньше, чем в случае Б; но, конечно, в данном случае речь не идет об окончательных пропорциях ^[2]. Безусловно то, что повседневное мышление строго тяготеет к вполне определенным решениям. Далее, все до одного собранные мною результаты показывают, что способом получения и подтверждения подобных решений оказывается выделение лишь части содержания имеющегося свидетельства. Возможно, в двух данных примерах и неизбежно то, что исход представляет собой прямолинейное противопоставление «стабильность-нестабильность», отчего и назначенное свидетельство в отношении декларируемых ожиданий обнаруживает большее многообразие, нежели объявляемые решения. Однако в примерах, где увеличивалось число возможных исходов, уже сама специфика определенно требовала, что позициям наличия, отличающим назначаемое в поддержку возможных исходов свидетельство, было необходимо большее многообразие.

Очевидно то, что в повседневном мышлении человек погружен в обстоятельства, принуждающие его ум действовать уже в качестве предрасположенного в пользу одного построения аргументации, и не воспринимающего другое. Когда мы рассматривали мышление в замкнутой системе, то обнаружили, что главным образом, и, возможно, всегда, число эмпирически возможных следующих шагов на любой стадии свидетельствования оказывалось меньше числа теоретических возможных следующих шагов. Различие между количеством (числом позиций) открытого для использования свидетельства, и количеством фактически использованных в популярном мышлении куда больше, чем в замкнутых системах, или в эксперименте. Психологическим определением этого можно понимать то, что в популярном мышлении завершение предпочтительной последовательности приводимой аргументации несет ответственность за отбор определенных позиций свидетельства, затем используемых именно так, если бы само построение последовательности вело бы к принимаемому исходу; хотя в замкнутой системе оно представляет собой объективно необходимую системную структуру, определяющую подлинный пошаговый прогресс в направлении исхода, а в экспериментальном мышлении оно же, насколько такое возможно, представляет собой беспристрастное обозрение свидетельства, определяющее порядок шагов и выхода к исходу. Поэтому виды тактик популярного мышления заметно и отличаются от своих аналогов в других видах. Это и вынуждает нас на признание, что могут отличаться и их стратегии.

(ii) Использование свидетельства. Как в примере А, так и при рассмотрении моих результатов в целом, практически вдвое больше число людей предполагали разрыв, если сравнить их с числом предполагавших сохранение. Согласно всем имеющимся данным, предпочитавших разрыв оказалось где-то между 60 и 70 процентами. Полный состав группы в широком смысле позволяет его разбиение на академический и не-академический, где большая часть последнего, представляет собой регулярных наемных работников. Четыре пятых практической (не-академической) группы предпочитали разрыв, то есть намного больше, чем в академической группе. Как в данном, так и во множестве других примеров частота проявления ожидаемого исхода менялась в соответствии с составом группы, поскольку, что весьма вероятно, предпочитаемые исходы оставались теми же самыми для всех групп. Вообще говоря, там, где могли использоваться политические и экономические свидетельства, более «практический» тип группы последовательно склонялся к более частому предпочтению негативных исходов.

В случае Б окончательные результаты показывали подавляющее большинство в отношении 8 к 1 пользу продолжительной ко-операции. Здесь не наблюдалось существенного различия между академической и практической группой. Данные результаты в каком-то смысле меня удивили, поскольку я готовился учесть, что в банальном смысле экономическая составляющая будет востребована в качестве мощного посыла в пользу социальной ко-операции, как и религиозные различия в качестве мощного противодействия социальной ко-операции.

Следуя подобному пониманию, куда более существенно обратиться к рассмотрению способности имеющегося свидетельства предполагать его использование в качестве определяющего предпочитаемое решение. В случае А примерно треть из числа предполагавших разрыв неизбежной причиной этого указывала различие в интеллекте. Практическую группу отличало проявление более отчетливого различия и более нетерпимое к продолжению ко-операции, чем имело место в академической группе. Около четверти ее состава допускали, что разрыв может произойти «потому», что одна группа устроена демократически, а другая - нет. Другая четверть не проявила интереса к подобному свидетельству, утверждая, что разрыв должен произойти в силу общего консерватизма сельскохозяйственных рабочих, и оставшиеся пошли еще дальше, выстроив свою собственную последовательность; попытки достижения соглашения будут вести к возрастанию использования механизмов, соответственно, и увольнению неквалифицированных рабочих, и неизбежному разрыву.

В случае Б около трети полагали, что создание общей системы образования гарантировало бы продолжение сотрудничества. Около одной пятой признавали, что при существующем ослаблении антипатии любая «возможность» вела бы к ее полному исчезновению. Другая пятая часть с общих позиций допускала, что в наши дни религиозные различия не столь существенны. Чуть меньшее количество участников предполагали, что поддерживать ко-операцию будут дружеские отношения между лидерами групп. Оставшиеся заявляли, что ко-операции следует быть более «привлекательной» для жизнедеятельности деревни как таковой, и потому она продолжится.

Среди меньшинства в случае А более чем половина с достаточно общих позиций полагала, что совпадение экономических интересов послужит защитой от любых поползновений к разладу, и оставшиеся указывали на «факт», что руководителям инженеров будут принадлежать господствующие позиции, и это подтолкнет и рабочих на образование более демократической организации. В случае Б каждый признавал, что его решение основывается на беспристрастной, стабильно фиксируемой специфике религиозных различий.

Когда мы опробовали результаты этих двух примеров, мы обнаружили:

(1) В отношении одного и того же решения правомерно предположение, что оно равно следует как из одной специфической присущей свидетельству позиции наличия, так и из другой. Это указывает на то, что решения не в такой сильной степени определяет потребность привидения свидетельства в соответствие с уже выбранным решением.

(2) Иногда в предоставленном свидетельстве отсутствует предполагаемое свидетельство, но оно истолковывается в качестве соответствующего этому представленному свидетельству, и существует предположение (то же самое имеет место и в других случаях), более соответствующее исходу, понимаемому в качестве нежелательного, неуместного и противоречащего социальному согласию.

(3) В обычном случае свидетельство, в качестве обеспечивающего признаваемый исход, предполагает его актуальное или в некотором роде расширенное использование, оставаясь недостаточным в смысле позволяющего его употребление свидетельства. Такое свойственно решению, связанному с исходом, касающимся первой заявляемой проблемы, и затем символизирующим свидетельство, выдвигаемое в качестве доказательной основы решения. Как показывают результаты, некоторая меньшая часть решений, причем куда больше других вероятных решений, заявляется в полностью общей форме, и в отсутствие выделения специфического свидетельства.

(iii) Эксперты и свидетельство. В двух только что рассмотренных примерах никто из числа предложивших решение не понимался знающим определенную специфику экспертом. Однако, D. M. Carmichael в его примере воспользовался передовой статьей газеты «Таймс» (июль 1937 года), рассматривавшей возможный прогресс ко-операции между существующими в этой стране Ассоциацией любителей гребли и Национальной ассоциацией любителей гребли. Некоторые из его испытуемых в прошлом оказались гребцы, некоторые - нет, и тогда бывшие гребцы использовались в качестве экспертной группы. Среди экспертов 60 процентов согласились с тем, результат предпринятой социальной ко-операции окажется «сомнителен». Среди остальных к такому решению пришли только 16 процентов.

Подобный результат, кажется, никого не удивил, но породил существенный интерес психологов к проблеме различия в процедуре между не-экспертами и экспертами. Первых всегда отличала безусловная уверенность в собственном понимании общепринятых обобщений, касающихся уже оцененных ими отношений различных групп (то есть ко-операция будет продолжаться - общие спортивные интересы устранят классовые различия; или - разрыв неизбежен - две группы внешне официально объединившись, сохранят характерное им внутреннее, присущее рядовому уровню соперничество). Они не находили никакого важного смысла в содержании передовой статьи. С другой стороны, эксперты подчеркивали многие содержащиеся в свидетельстве моменты, но большинство из них определялось их собственным индивидуальным опытом, но не тем, что представил им экспериментатор.

В целом же представляется, что содержание, участвующее в качестве обезличенно представленного свидетельства в формировании повседневного мышления, связанного с предметом групповых связей и отношений, легко допускает свою переоценку. Даже притом, что между всем прочим выступающим в подобном качестве именно некое назначаемое свидетельство оказывается на положении исключительно редко используемого. Чем оно больше и больше используется, особенно в целях содействия в предоставлении направленной и специализированной информации, тем меньше становится вероятность достижения здесь определенных исходов.

(iv) Коллективная форма мышления. Может показаться, что повседневное мышление в отношении таких предметов как отношения социальных групп, в основном заключающееся в некотором простом обобщении, формируется таким, как если бы оно служило нечто непреложным, располагай оно или нет свидетельством; но если свидетельство существует, то обычно оно находит меньшее употребление, чем оно допустимо в принципе. Обобщение и отбор свидетельства оказываются в сильной степени социально предопределяемыми. Первое всегда отличает сближение с тем, что характерно той определенной группе, к которую и принадлежит мыслящий, второе же следует не только из конкретно индивидуального востребования, но оказывается в точности тем свидетельством, что отбирается и многими другими членами группы.

При проведении экспериментов в коллективе, существуй там или нет открытая коммуникация между различными субъектами, почти всегда возникало ощущение наличия последующего прямого социального влияния. Это ожидаемые негативные исходы (скорее разрыв, чем продолжение сотрудничества), пренебрежение элементами состава свидетельства и деструктивные продолжения. Для прояснения данного аспекта необходима постановка большего числа и лучшая проработка экспериментов, но, вероятно, не удивительно, что те члены коллектива, кому характерна манера повседневного мышления, и в отсутствие особой преднамеренности скорее склоняются к негативу, нежели чем к позитиву, скорее к деструктивности, чем к конструктивности.

(б) Другие вытекающие из социальных установок исходы

Как я, так и другие исследователи представили множество описаний ситуаций, порождающих скорее индивидуальные, нежели групповые отношения, но остающиеся в некоторых отношениях неопределенными и незавершенными. Некоторые примеры этого присутствуют в принадлежащей авторству D. M. Carmichael’а статье, озаглавленной Примеры конструктивного мышления среди гренландцев ^[3], и моей собственной, полностью опубликованной в Ум в работе и игре ^[4]. Все здесь отражено в конкретной, повествовательной форме, позволяющей получить наиболее отчетливые и менее искусственные оценки.

Видами отображенных здесь событий, в частности, служат:

Друзья совместно обсуждают, что следует делать в случае наступления непредвиденных обстоятельств, и вырабатывают более подходящий образ действий. Вскоре происходит подобная ситуация. Как они себя ведут?

Некоторое правительственное учреждение объявляет о своем намерении занять территорию рядом с деревней и создать там военную зону. Важнейшие лица деревни устраивают фактически единодушно поддерживаемую кампанию протеста против подобного решения. Днем позже об основном митинге протеста объявляет вся ежедневная пресса. Позже открывается военная база при единодушной поддержке всей деревни, во главе с основным первоначальным несогласным. Какова природа состоявшегося скандала, и как это характеризует отношения между жителями деревни?

Несколько человек обсуждают крах карьеры одного известного им всем человека. Каждый из них предполагает что-нибудь, что следует делать этому человеку; все предположения подразумевают, что, как бы то ни было, но ему следует выйти из своей «касты». По какой причине прервалась его карьера? Каковы вероятные будущие отношения членов данной группы к обсуждаемому им человеку?

(i) Специфицирование и обобщение. В той мере, в какой в отношении подобного рода примеров возможна общая процедура, все характеристические свойства уже понимаются заново. Беспристрастный или даже комплексный обзор доступных специфических данных возможен крайне редко. Намного более вероятная вещь состоит в том, что лишь небольшая часть подтверждающего свидетельства воспринимается, когда остальное или игнорируется, или искажается. Некоторые обобщения, обычно не только непосредственно включенного в описание, напрямую заимствуются из действующих социальных соглашений в тех группах, к которым принадлежит конкретный человек, находя употребление в интерпретации принимаемого в качестве основания частичного свидетельства. Нередко сложно сказать, то ли обобщение определяет использование элементов свидетельства, то ли элементы свидетельства оказываются непосредственно «господствующими», и сами по себе порождают обобщение. Однако представляется, что правомерно будет говорить о том, что когда некий определенный случай имеет дело с чем-то, толкуемом в смысле, как если бы оно принадлежало той самой группе, в которой и состоит мыслящий, то более вероятным оказывается принятие занимающей «ключевое» положение процедуры; тогда для той ситуации, где случай «находится на удалении» (отстоит далеко в пространстве, во времени, или неизвестен как таковой), первым уже задается обобщение, устанавливая какое использование, если оно имеется, будет адресовано специфическому свидетельству.

Если проявлялись профессиональные или любые иные различия между группами одного и того же сообщества, или между группами в достаточно далеких друг от друга сообществах, то это не приводило ни к каким важным процедурным отличиям. Естественно, что и необходимость в обобщении, и связанное с ним выделение предпочитаемых специфик, достаточно широко меняются от одной группы к другой, не приводя при этом ни к каким изменениям процедуры.

Таков единственный вид спецификации, что вообще никак не представлен ни в замкнутых системах, ни в экспериментальном мышлении, однако, как оказывается, вполне обычен для повседневной мыслительной активности. Он служит средством спасения эго. Если прибегнуть к обобщению, то появляется что-то придающее ситуации неполноту, более вероятно оказывающееся приходящим воспоминанием: «Конечно, правительственное учреждение выберет более неподходящий район для военной базы. Два года назад, когда я был в отпуске вместе с женой в …» В коллекции писем на тему представляющих широкий интерес предметов, подобным же образом представленной в качестве нечто используемого в подобных экспериментах, двум из каждых трех писем свойственна форма очевидного разрешения проблемы посредством единичной индивидуальной памяти.

Думается, что правомерно утверждение о том, что экспериментальное мышление по самой своей природе подобно соответствию, наложению или аналогии. Возможно, повседневное мышление обнаруживает свою несомненную легкость и удобство в перепрыгивании из одного собственного для мыслящего специального случая, к другому. Вполне возможно, что это предпочтительно именно потому, что мыслящий представляет собой постоянно оперирующего обобщениями, минующими у него какую бы то ни было стадию критики, и иногда даже не требующими их формулировки.

(ii) Без разделения на шаги? Мы видим, что оперирующий в замкнутой системе аналитически мыслящий способен предпринять, и, в общем, и совершает, выстраивая свои процессы интерполяции, экстраполяции и реконструкции, ряд необходимых шагов. И экспериментатор способен, и реально прибегает к формулированию его прогрессирующего знания структур и принципов тех систем, в которых он и работает, посредством последовательности шагов, каждый последующий член которой показывает необходимый исходящий от предыдущих членов способ. Эксперименты показали, что в повседневное мышление не обнаруживает подобного рода обычно присутствующих или необходимых последовательностей шагов. Раз выбранное и оцененное свидетельство, и употребляемое обобщение (или, в некоторых примерах просто применение к имеющемуся случаю раз принятого обобщения) совместно определяют требуемое продолжение или завершение ситуации, обеспеченной поводом, позволяющим думать, что попросту «таково». Здесь не возникает необходимости в прослеживании процессов, протекающих между стадией фиксации полноты данных и фиксацией как таковой. Фиксация принимается и завершается благодаря убежденности, представляя собой «подгонку», и здесь трудно что-то добавить, разве сказав, что в более элементарных примерах тактильный паттерн истолковывается в качестве «подобающего» или «пригодного» в отношении визуального паттерна.

Нам, конечно же, не следует понимать подобную специфику никакой новой составляющей мышления. Мы видим, что притом, что замкнутая система наделена достаточно отработанной структурой, здесь для некоего мыслящего открывается возможность установления отличия между ним и другим в большей мере благодаря характерному для него осознанию предполагаемой «пригодности» определенного шага. Также мы можем видеть, что оригинальный экспериментатор довольно часто подобен обладателю опережающего осознания направленности каскада экспериментов, отличающегося лучшей «достаточностью» в смысле требований достижения прогресса его изысканий.

Повседневное мышление не обособлено в его потребности в способности обнаружения «пригодности» и «уподобленности». Однако отличие заключается в том, что в двух других случаях возможен показ пригодности, и главным образом, хотя и не всегда, самим установившим ее мыслящим. В повседневном же мышлении она обычно никак не показывается, или, если такое возможно, вообще долгосрочно устанавливается в неизменном виде.

Это и позволяет нам обратиться к собственно изначальному различию стратегий между повседневным мышлением и другими видами мышления. Мыслящий, чье мышление протекает в замкнутой системе, и экспериментатор нацелены на достижение результатов, чье появление сопровождается для ученых некоторой внутренней обязательностью. Повседневное мышление также стремится обеспечить обретение несомненного исхода, но, тем не менее, делает это походя, останавливаясь на том, на чем и следует остановиться всякому нормальному человеку. Но при этом не показывается ни один из шагов к завершающему положению, и здесь отсутствует неотъемлемая обязательность их природы и отношений. Такое не характерно утверждению, но свойственно способности самоутверждения в том, что повседневное мышление отличается узнаваемостью в качестве удовлетворяющего необходимости. Его распространенными вводными конструкциями, когда они выражаются посредством слов, служат «конечно», «без сомнения», и - что особенно характерно сфере политики, - «я (либо «мы») уверен, что». Источник обязательности теперь заключается в самом мыслящем, и, в особенности, в его социальной группе, и такое возможно, и, на деле, характерно и востребующим такую же самую необходимость и полностью противоположным исходам. Отсюда и единственным путем, которым любая сторона может обеспечить выполнение ее требований, оказывается большая доля напористой самоуверенности. В существенной мере именно в силу подобной причины многие думают, что повседневное мышление - в большей степени эмоциональное мышление. Однако, возможно, более правильным было бы сказать, что в случае наличия возможности оспорить результаты повседневного мышления, это в существенной степени вызывает такого рода эмоциональные проявления, что не порождаются никакими другими уже рассмотренными формами мышления.

Огл. 3. Ряд последующих особенностей повседневного мышления

(а) Обобщенность

Понимание присущего обобщению его важнейшего значения в повседневном мышлении сводится к его отождествлению в качестве удобной позиции, кто бы ни стал рассматривать характер и условия процессов обобщения. Кто бы то ни было способный поставить соответствующие эксперименты легко может убедиться в том, что число и размах используемых в повседневном мышлении обобщений таковы, что невозможно найти никого, способного выйти к их обретению посредством постепенного процесса абстрагирования общих особенностей, обнаруживаемых в значительном числе различного рода установок. Преобладающее большинство подобных обобщений мыслящий, фактически, в готовом виде принимает от общества, с которым связан своим происхождением. Обычно большей их части характерно общеупотребительное предназначение, нежели употребительность в определенных конкретных случаях, и потому мыслящему необходимо выбирать из них лучше отвечающие его непосредственным целям. Такой выбор может отличать как беспристрастность, так и предвзятость. Беспристрастный выбор это достаточно медленный процесс, требующий испытания и сопоставления ряда возможностей; и изучение повседневного мышления обнаружило либо не так много, либо ни одной такой методики. Мыслящий, ориентируясь в побуждающих его ситуациях, уже предрасположен в пользу некоторых традиционно принятых интерпретаций и настроен против других. Часто он принимает их в качестве своих собственных без каких-то последующих проверок, первое традиционно принимаемое обобщение характерно распространено в подобающей социальной группе, оно, можно сказать, «приходит на ум». Но «приходящее на ум» вовсе не случайно. В данном случае, как и во множестве других, оно оказывается совместным результатом как ожиданий, так и тех предлагаемых обстоятельствами условий, где господствующее положение принадлежит первым.

Многое из признаваемого в качестве обобщения, в том виде, как оно обнаруживается в повседневном мышлении, представляет собой не более чем принятие, посредством предвзято проводимой селекции, уже сформировавшихся социальных конвенций; но оно может оказаться и нечто большим. Одно дело, когда достаточно общее представляет собой подсказываемую моделью формулу. Когда же множество социальных конвенций оказываются определены и доступны, каждая из них притом, что они формулируются посредством такого рода расширенного диапазона, что позволяет покрыть любую возможность конкретного случая, им уже будет характерна легкость их применения кем бы то ни было в качестве модели, что и позволяет ему перевод очевидных результатов его собственных простых и ограниченных казусов обретения опыта в ту же самую расширенную форму.

Вероятно, однако, что и у обобщения в чем-то должно обнаружиться его психологическое начало, и потому, как обобщение проявляется в повседневном мышлении, оно обязательно включает некоторого рода социальные установки, хотя неверно было бы предполагать, что они оказываются нечто большим, нежели принятием установленных конвенций или истолкованием их в статусе моделей. Для нас здесь неплохо вспомнить, что повседневное мышление очевидно позволяет его именование «непосредственным коммуникационным мышлением». Непосредственность здесь означает оперирование тематически довольно конкретными событиями с находящимися в каком бы то ни было окружении людьми. Похоже, что в таком случае коммуникации разделяют безотлагательность событий, откуда и следует предпочтение строгой и безусловной модальности выражения. Ту же самую модальность далее усиливают все те исходящие из самомнения чувства, от которых вступающему в ситуацию «непосредственной коммуникации» достаточно сложно отказаться. Даже предположение отсутствия готовых к подобному применению социальных конвенций принимает у мыслящего в ситуации непосредственной коммуникации столь широкую и обобщенную форму, которую никак не достичь кропотливым, небыстрым и вдумчивым сопоставлением множества образцов и выделением общих свойств, но можно достичь посредством простого и естественного преувеличения, в предельном варианте основывающегося на одном простом, но производящем глубокое впечатление индивидуальном опыте.

Отсюда очевидно, что обобщение в повседневном мышлении существенно отличается по его психологической характеристике от обсуждаемого нами в связи с мышлением в пределах замкнутой системы ^[5], как и от следующего из нашего рассмотрения экспериментального мышления ^[6]. Общей этим двоим оказывается присущая им способность располагать в качестве своего источника всего лишь несколькими специфическими образцами. Там, где рассматриваются формальные или экспериментальные структуры, образец, или несколько образцов подвергаются терпеливым изысканиям на предмет выделения возможно обнаруживаемых здесь «правил». В повседневном же мышлении образец, или несколько образцов не подвергаются столь тщательным изысканиям в качестве, если можно так сказать, «обладающих изюминкой» и ищущих употребление. Обобщения именно не требующего изысканий вида, имеют мало чего общего с практическим заимствованием или обучением, предназначенными сохранять то, что нуждается в более сложном обращении.

(б) Своевременность

Какой процесс не употреблялся бы для коммуникации, проблемы своевременности будут обладать здесь существенным значением. Фиксация переговоров или более или менее импровизированных обсуждений показывает, например, что обычно здесь выбирается более запутанный курс, чем в случае продолжительного экспериментального исследования; и, кроме того, что нередко случается, что предложения вносятся на одной стадии и не получают никакого отклика, и затем, в точности такой же форме, вносятся на другой стадии и сразу превращаются в основной пункт последующего процесса обсуждения в целом. Биографии деловых людей почти так же наполнены ссылками на своевременность, как и записки спортивных комментаторов. W. E. Gladstone, к примеру, «определял, что понимание им своевременности служило его наиболее важным политическим дарованием. На закате своих дней он отмечал, что ‘наиболее весомым даром … мне отпущенным … оказалось способность изнутри наблюдать присущие определенным периодам факты, и их отношения друг к другу, порождавшие в общественном сознании заключение о наличии нужных для формирования общественного мнения материалов, и для его направления к конкретному завершению’» ^[7].

Если согласиться с той представленной мной оценкой, что повседневное мышление по существу коммуникативно, то может показаться, что способные к его успешному практицированию особо чувствительны к своевременности их коммуникации. Возможно, это наиболее важная форма распознания того направления, что именно сейчас принимается и самим рассматриваемым нами видом процесса мышления. Вполне вероятно, что особое чутье, на котором она и основана, само собой отличается простотой и направленностью; но она осуществляется благодаря имеющимся, обычно избыточно усложненным данным. Ее можно признать особым даром, необходимым куда чаще, чем она может открываться. В своей методике она будет отличаться от чутья на регулярность структуры, или от отличающейся большей похожестью тенденции эффективного экспериментального прогресса; однако общим всем им будет служить их способность распознания перекрестного свидетельства, вполне возможно, что и совместно обнаруживающиеся в некоторого рода архитектуре элементов; возможно, это подходы, выдвигаемые ради объединения в новом открытии, возможно, это ожидающие наступления их не столь уж отдаленного часа тенденции в развитии представлений, моды, совместный приход которых открывает зеленый свет коммуникационной политике. Вероятно, люди, обладающие такой чувствительностью, от современников получают имя «мудрых», а если их своевременность подтверждается правотой и правильностью, то и от потомков. «Мудрость» - намного более подходящее для этого слово, нежели «инстинкт», даже только потому, что в каком бы поле «своевременность» не реализовывалась, ей необходимы обширность познаний и глубина опыта. Но вопросы о том, что такое констуитивы мудрости, и существуют ли какие-либо определенные пути ее постижения, еще ожидают своих ответов.

(в) Точка невозврата

Когда я оглядел собранную мной содержащую дискуссии коллекцию звукозаписи, и подумал о моих наблюдениях в комитетах, в особенности в качестве председателя комитетов, где я постоянно наталкивался на примеры построения людьми последовательности аргументов, возможно, скорее, на основе опыта, и достижения ими стадии, из которой куда легче продолжать, нежели вернуться назад. Чуть раньше ей предшествует стадия, где, если ими предпринимается попытка возвращения назад, они проявляют колебания, ощущают бесплодность, и, достаточно часто, и непоследовательность. Они достигают фазы, которую, если рассматривать важнейшие особенности проявляющего способность поведения, можно обозначить как «точку невозврата».

Но здесь вновь проявляется и различие между точкой невозврата в замкнутых системах, в эксперименте, или в повседневном мышлении. И вновь это различие в существенной степени связано с тем фактом, что повседневное мышление представляет собой непосредственное коммуникативное мышление. Что и принуждает формально и экспериментально мыслящего продлевать, с позволения сказать, поддержку престижа той последовательности, которая, собственно, и определяет этот престиж. Что предупреждает носителя повседневного мышления от возврата, так это в большей степени его индивидуальный престиж в коммуникационной ситуации. Поэтому и точку невозврата в последнем случае отделяет от ее аналога в первом именно существенно больший уровень сложности.

Подобные точки невозврата можно обнаружить не только в повседневном и популярном мышлении индивида, но и в тенденциях развития общественного сознания, моды, политики, и практики множества различных направлений. В самой своей представленности такое оказывается более чем загадочно, однако мне оно представляется достаточно близким тому, что укрупнение социальной группы ведет к более быстрому достижению точки невозврата, и, таким образом, даже и более заметному, делая все более и более трудным возврат совершаемых сейчас мышления и политики к этой критической стадии.

(г) Компромисс

Возможно, постановка вопроса о компромиссе может показаться парадоксальной непосредственно после указания на то, что повседневное мышление позволяет его выражение с достаточной энергией и решительностью, и, достигая однажды определенной фазы, в частности, как оказывается, даже утрачивает способность возвращения назад. Фактически, однако, компромисс в качестве необходимого исхода невозможен как для мыслящего в замкнутой системе, так и для ученого-экспериментатора, но сохраняет свою возможность только для носителя повседневного мышления. Для ученого, в силу различных причин, допустимо избрание таких методов исследования, что лишь приблизительно представляют собой те, чем бы он воспользовался, имей он полностью свободный выбор. Хотя и мыслящему в замкнутой системе, и ученому-экспериментатору не возбраняется толкование исходов только лишь как вероятных, но, обязательно, исполняемых исключительно в пределах точно установленных границ вероятности.

На деле же, появление всех четырех названных свойств повседневного мышления: обобщения, своевременности, точки невозврата, и, теперь, компромисса непосредственно обуславливает их социальная базируемость и функциональность. Поскольку выражение исхода допускает здесь определенную гиперболизацию, одновременно, вполне вероятно, как раз с тем, что и придает ему соответствующее звучание, и, достигая определенной стадии, требует продолжения, или допущения существенного риска сбоя в условиях противопоставления исходов в непосредственной коммуникации, то единственно возможное решение - или открытая борьба, или компромисс. Каждый понимает, что крайне редка, если же не полностью невозможна ситуация, когда непосредственные антагонисты соглашаются на заключение компромисса. Это и рождает потребность в третейской стороне, чья попытка использования повседневного мышления могла бы указать на трудности, воспроизводимые другим повседневным мышлением. Детальный анализ подобного рода практики, без сомнения, представляет собой предмет как интереса, так и некий довольно существенный аспект, но он способен увести нас далеко в сторону.

© 1958, F.C. Bartlett

перевод - А.Шухов, 09.2011 г.

^[1] Поскольку собрано весьма существенное количество данных, не только мной одним, но и другими кембриджскими исследователями, участь оказаться опубликованными может ожидать только их достаточно малую часть. Мне следует выразить благодарность Dr. Frisby, Director of the National Institute of Industrial Psychology за разрешение на использование материалов, озаглавленных The Co-operation of Social Groups which I published in Occupational Psychology, Vol. XII, 1938, pp. 30-42. There are three valuable papers by D. M. Carmichael in Brit. Journ. Psychol., XXIX, 1938, pp. 206, 329, and Brit. Journ. Psychol., XXX, 1940, p. 295. Они составляли часть полной программы проведения компаративных исследований в различных социальных сообществах. Эксперименты Carmichael'а в Западной Гренландии были опубликованы, но, к сожалению, огромное количество других материалов, собранных в Индии, Африке, и в большинстве среднеевропейских национальных групп, были утрачены во время войны.
^[2] Однако D. M. Carmichael, использовавший пример А в проведенном в Шотландии независимом исследовании, получил весьма похожее распределение. См. Brit. Journ. Psychol., XXIX, 1939, p. 332.
^[3] Brit. Joum. Psychol., XXX, 1940, p. 295.
^[4] Глава 6, с. 134-135
^[5] Главу 5, параграф 4
^[6] Главу 8, параграф 6, Главу 8, параграф 7
^[7] Gladstone, A Biography, by Philip Magnus (London: John Murray, 1954, p. 190.