Огл. Введение

Современное возрождение интереса к познанию и природе познавательной деятельности заставило меня перечитать раннюю работу Гуссерля, весьма примечательную содержащейся в ней попыткой поиска решения проблем логики с познавательной точки зрения. Логика для Гуссерля предстает теорией науки; но это теория, серьезно преподносящая идею конституирования научной теории посредством умственных актов познающих субъектов. Настоящая работа начинается с представления Гуссерлевской деятельностно-базируемой концепции существа науки, и переходит к рассмотрению его понимания роли лингвистических значимостей, онтологии научных объектов и доказательств и истины. Эссе обращено почти исключительно к Логическим Исследованиям 1900/01 гг. Подобный акцент можно объяснить не только тем, что данная работа остается наиболее значительным сочинением Гуссерля, но и тем, что ее впоследствии оттеснили на второй план прежде всего его Идеи, а в дальнейшем и Кризис. Свой выбор мы объясняем еще и тем, что Исследования смогли показать, в удивительно ясной и содержательной форме, целую апологетику идей логики и теории познания, впоследствии просто ушедшую из последующих Гуссерлевских текстов, или запутанную добавлениями той великой мистерии, что представляет собой "трансцендентальная феноменология".

Огл. § 1. Логика в качестве теории науки.

Научная теория допускает, в первом приближении, ее рассмотрение как множества действий узнавания, подтверждения или опровержения, соотнесения и вычисления, в части последовательного порождения предметностей познания. Конечно, не любой набор действий узнавания выстраивает науку. Такие действия обязаны проявить, например, определенную присущую им организацию, они должны определенным образом обособляться от другого рода поступков познания, а также их объектов, и они должны обладать транслируемостью между разными группами исследователей. Гуссерлевская логика является в подобном смысле теорией, стремящейся к определению условий, удовлетворять которым обязаны наборы действий, если они рассматриваются как научные. Именно в подобном смысле логика оказывается "теорией науки" и всего прочего, что непременно связано с наукой.

Теория выполняется посредством неких умственных действий, но при этом понятно, что более или менее беспорядочно очерченные собрания знаний и суждений, конкретно исполненные деятелями познания в данных случаях, довольно слабо соответствуют требованиям логики. Гуссерль, однако, утверждает, что нам доступен выход на позицию, открывающую для нас понимание собственной организации собрания научных знаний, если мы готовы рассматривать подобное собрание с помощью определенных идеализирующих принципов.

Фактически существуют три разные идеализации, присутствующие в соответствующей логической рефлексии научных действий:

1. Элементы собрания действий позволяют их идеализацию, прежде всего, если они рассматриваются не как индивидуальные события или процессы суждения, выведения, подтверждения, но как универсалии, разновидности или виды подобных событий, в принципе находящие свое значение в любое время и в любом месте: "теоретическое содержание науки это ничто иное, как значимое содержание ее теоретических положений, независимое как от в целом контингента судящих, так и от случаев суждения (II A92/332).^[2]

2. Идеализация этих видов или разновидностей не позволяет рассматривать их как классы или расширения, но скорее как "идеальные сингулярности". Виды действий интересуют нас не как собрания индивидуальных проявлений, но как продолжатели или представители подобных проявлений в области идеализмов, совместно образующие подобного рода представительские структуры.

3. Исчерпывающе полная коллекция идеальных сингулярностей, соотносящаяся с каждой данной эмпирической областью индивидуальных проявлений требует дальнейшей идеализации наподобие удовлетворяющей определенного рода идеальной завершенности: так научной теории, в строгом смысле соответствующей логике необходимо обретение свойства дедуктивного замыкания.^[3]

Нам, следовательно, следует иметь дело с определенными идеальными структурами видов разного рода простых и сложных действий познания. Наиболее важными узлами подобных идеальных структур оказываются те виды действий или суждений, которые, в свою очередь, можно отнести к двум типам, соответствующих двум различным ролям, в которых индивидуальные акты суждения могут выступить на наиболее общем уровне. С одной стороны, выделяется примитивный формат суждения, наделенный самоочевидной истиной (или пользующийся ею как таковой), к примеру красный является цветом. С другой стороны, существует и тот формат суждений, что "понимаются нами истинными только в случае методического удостоверения" (I A16/63). Именно это представление можно назвать сердцевиной Гуссерлевского понимания логики. Определенные суждения требуют получения их из других посредством законов. Здесь перед нами открывается возможность продвижения, не зависящая от раскрывающих положение вещей явно очевидных тривиальных или непосредственных свидетельств (I A234/229). Именно подобный факт "не просто делает науки возможными или необходимыми, но еще, и вместе с ними, теорию науки, логику" (I A16/63).

Здесь появляется проблема некоторого уточнения, что вообще возможно существование подобной науки самой науки, что вообще возможна работа в подобной простой теории с тем, что обнаруживается у всех наук общего в их способах установления правильности, независимо от специфики выделенных ими констуитивных операций и объектов. Поскольку данное положение в том ключе, в котором его понимает Гуссерль, далеко не очевидно, необходимы и универсальные законы, относящиеся к истине как таковой, к дедукции как таковой и к теории как таковой, законы основанные "чисто на концепциях истины, пропозиции, объекта, свойства, отношения и т.д., то есть на концепции, для которой существом ее предмета оказывается проблема теоретического единства" (I A111/136).

Однако при непосредственном знакомстве с практикой теории мы вскоре обнаруживаем, что связывающие вместе поступки суждения возможности объединения, идеально выстраивающие научную теорию, действительно принадлежат ограниченному и понятному перечню, определяемому фактом того, что:

1. Они наделены "характером фиксированных структур в отношении их содержания. Для нас невозможно достичь некоторого данного отдельного знания (например, теоремы Пифагора) посредством употребления наугад выбранных отправных точек в непосредственно данном нам знании, и, более того, для нас невозможно произвольное внесение или исключение элементов мышления (thought-items)" (I A17/64),

2. им не свойственна произвольность: "Никакой слепой каприз не связывает между собой прежнюю груду истин P1, P2, … S, и далее так институализирует человеческий ум, что он неизбежно должен (в "обычных" обстоятельствах) связать знание S со знанием P1, P2, … Не существует ни одного подобного простого случая. Подтверждающие соотнесения не контролируются ни капризом, ни численным перевесом, но лишь причинностью и порядком, что и дает обозначение: регулятивные законы" (I A18/64),

3. они формальны, то есть они не связанны с определенными областями знания: все типы логических последовательностей "допускают такую степень генерализации, такую чистоту порождения, что освобождает их от всех существенных отношений с любыми конкретно ограниченными областями знания" (I A19/65).

Последнее означает, что однажды созданная подобная форма подтверждаемости удостоверяет и другие подтверждения такой же в точности формы - всякое подтверждение, соответствующее данному закону - в одном заключении - точно также, как математика способна подтверждать свойства целого семейства структур, соответствующих любому подобному набору аксиом.

Огл. § 2. Значения как видовые принадлежности

Наука невозможна вне языка. Это очевидно не просто потому, что научным суждениям следует, как тому же самому предмету антропологического факта, располагать коммуницируемостью, но и потому, что научным суждениям типически свойственен такой порядок сложности, что им не дана свобода реализации вне вербального выражения. И на нас поэтому возлагается обязанность проверить способы, посредством которых грамматическое одеяние научной теории соотносится с другими частями и моментами этих сложных структур, представляющих собой предмет логики.

Равным образом и Гуссерлевская модель языка носит тот же когнитивный характер. Лингвистические выражения видятся наделенными значением только в продолжение того, что они доносят значения через действия познания определенных детерминативных родов. Подобные действия, само становление которых ограничено применимостью языка, могут выполнять подобную доносящую значение функцию, присущую каждому случаю действия, где объекты раскрываются для носителя языка также через восприятие или мысль: "Значимое использование выражений и выразительное обращение к объекту, - говорит Гуссерль, - является одним и тем же" (II A54/293). Всякое действие обозначения, как можно отсюда определить, "это и есть определенная манера обращения к нашему объекту из этого состояния" (II A49/289). ^[4]

Гуссерлевская теория лингвистического значения, подобно его же теории логики, поэтому не-платоновская в том смысле, что она свободна от любой концепции значений как идеальных либо абстрактных объектов, обретающихся вне мира способом, оставляющим их особым образом вынесенными из конкретного употребления языка. Гуссерль однако допускает, что неадекватное выстраивание значений приходит в данные выражения в силу данных обстоятельств как причиняемое относящимися к обстоятельствам частными действиями. Значениям свойственна коммуницируемость. Они могут быть образованы различными субъектами в разное время и в разных местах. Следовательно, теоретически неверно видеть их простыми психологическими конкрециями, просто реальным содержанием моментов конкретного опыта. Чем в таком случае оказываются значения? Гуссерлевское решение подобной проблемы одновременно и элегантно и основательно: оно сводится к разработке концепции значений лингвистических выражений просто как видовых принадлежностей ассоциированных действий означения.

Вникая в суть этого понимания, мы, прежде всего, отметим, что действия означения выделены Гуссерлем в два рода: те, что связаны с употреблением имен, представляющие собой действия предъявления (presentation),^[5] и те, что связаны с употреблением предложений, представляющие собой действия вынесения суждения. Первые направлены к объектам, последние - к положению дел. ^[6] Акт означения первого рода может происходить либо в изоляции или (пройдя определенную трансформацию) в контексте акта означения второго рода: "Каждое означение в соответствии с этими принципами оказывается либо номинальным означением, либо пропозициональным означением, или, с большей точностью, либо значением законченного предложения, либо некоей возможной частью подобного означения" (II A482/676). Отсюда значения имен, названных Гуссерлем концептами, представляют собой видовые принадлежности предъявлений; значения предложений, названных Гуссерлем пропозициями, представляют собой видовые принадлежности действий вынесения суждения. И отношение между означением и ассоциированным поступком означения в любом случае оказываются отношением типа и экземпляра, например как, в частности типа красный и некоторого красного объекта.

Если стремиться к большей точности, то непременно нужно указать, что как и определенная часть красного объекта - индивидуальное ему наличие красноты - представляющая собой экземпляр типа красный, так и определенная часть момента или действия означения, экземплярами чего являются любые данные видовые принадлежности значений, а именно части или моменты, распознаваемые благодаря деятельностной интенциональности, в смысле их бытия направлены на объект именно таким способом. ^[7] Значение является всего лишь моментом направленного рассмотрения in specie:

Такое соотносится со значимостью как со всяким идеальным единством, действительной возможностью и допустимой актуальностью; значения in specie соотносят здесь действия означения, и первые есть ни что иное, разве что индивидуально постигаемые моменталистские действия (act-moments) последнего (II A322/533). ^[8]

Идентичность значения от действия до действия и от субъекта до субъекта оказывается просто ни чем иным, как идентичностью видовой принадлежности.

В конкретном действии означения определенный момент соотнесен с неким значением и придает существенный характер этому действию, т.е. необходимо продляет каждое конкретное действие, в котором "устанавливается" это значение (II A302/B312/506).

Мы можем судить о "точно таком" значении у одного и другого говорящих и в одном и другом случаях просто в силу факта, что номерационно отличные индивидуальные моменты означения на стороне соответствующих действий служат установлению значений идентичных видовых принадлежностей. Действительно, для утверждения, что данные индивидуальные объекты или события устанавливают значения одной и той же видовой принадлежности, нужно просто показать, что рассматриваемые объекты или события проявляют между собой определенную качественную идентичность частей или моментов, что они, в том или ином отношении, идентичны, представляют собой одно и то же. ^[9] Действительно возможно, хотя детальное подтверждение данного предположения и уведет нас слишком далеко от нашей задачи, показать данное Гуссерлевское рассмотрение видовой принадлежности как эффективно стенографически сжатый более общий и неопределенный разговор об определенных условиях точного подобия между индивидуальными экземплярами. ^[10]

Важно подчеркнуть, что так выстраиваются именно значения, но вовсе не объекты нормальных действий пользования языком. ^[11] Мы не определяем значение как некое выражение благодаря его восприятию как некоего объекта некоторого ассоциирующего действия, но будучи подобным образом направлено на некий соответствующий ординарный объект или положение дел, значение, волей-неволей, допускает свое установление. Значениям, однако, свойственно обращаться, посредством определенного рода действий рефлексии, нашими собственными объектами, и как раз это именно те действия, что выстраивают (inter alia) науку логика. Логика появляется благодаря нашей обработке подобных видовых принадлежностей, значимых в смысле особого рода уполномоченных объектов (как "идеальные сингулярности") и благодаря нашему точно такому же исследованию свойств подобных объектов, что применяется математикой при изучении чисел или геометрических фигур. ^[12]

Рассмотрим в качестве примера число пять. Оно будет не всего лишь моим собственным или чьим-нибудь номером пять: "оно представляет собой идеальную видовую принадлежность формы, присущей ее конкретным индивидуальным экземплярам в части вносимой в определенные акты подсчета объективности" (I B171/180). Сюда входят два различных вида объектов: эмпирические объекты, подсчитываемые благодаря выполнению эмпирических группировок, (когда, например, мы говорим о чем-то, представляющим собой "количество объектов на столе"); и идеальные объекты, результирующие подобную эмпирическую группировку лишь посредством выделения in specie, освобожденные от всех контингентных ассоциаций с частным эмпирическим материалом и частным контекстом. А далее тот же самый подход практикуется в отношении любого концепта логики: также как двусмысленны условности, подобные "линии", "треугольнику", "полусфере", обозначая одновременно и класс фактически существующих установленностей значения, и, тут же, класс идеальных сингулярностей геометрической природы, также и условности, подобные "концепции", "пропозиции", "выводу", "доказательству" и т.д. равно двусмысленны: они обозначают и класс умственных актов, относящихся к предмету изучения психологии, и идеальные сингулярности сферы значимости.

Конечно, наши логические исследования обращены к значениям in specie, и обсуждаемые нами значения сами по себе и есть видовые принадлежности. "Но это не говорит, что значение, видовая принадлежность которого есть мысль, и его объект, видовая принадлежность как таковая, представляют собой одно и то же". Мыслимые нами видовые принадлежности оказываются всеобщим объектом, тем не менее "мыслимая нами всеобщность сама собой не растворяется во всеобщности значений, посредством которых мы думаем о ней" (II A103/331). Подобные являющиеся значениями всеобщие объекты (концепции, пропозиции, высокоуровневые структуры значимости, включая законченные теории) нисколько в этом отношении не отличаются от всеобщих объектов другого рода, будь они числа, геометрические структуры, видовые принадлежности или качества, данные в ощущении. ^[13]

Огл. § 3. Видовые принадлежности речевой передачи и универсалии связей причастности.

Теперь мы займемся наблюдением над тем, как же потребность в логике вторгается в поток реальной умственной деятельности. Составляющие последнию поступки, в той степени, в которой они передают идентичные значения, устанавливаемые видовые принадлежности, удовлетворяют требуемым законам, конкретно таким, что не отличаются в принципе от законов такой науки как геометрия. Законы, ассоциирующиеся с данными видовыми принадлежностями таковы, что признаются даже в случае, где, что подтверждено эмпирическими фактами, рассматриваемые видовые принадлежности не выделяются как значение. Все это позволяет нам определить для науки статус некоторой идеальной законченной структуры значимости, всегда только частично наделяющейся значением посредством данной эмпирически существующей коллекции действий означения.

Фактически законы видовой принадлежности всегда в некотором смысле гипотетичны, если они выражаются в таких формах как:

если существуют экземпляры вида S, то в силу необходимости здесь же существуют и экземпляры видов S', S", и т.д.,

если экземпляры видов S', S", и т.д. существуют в связи друг с другом, то возможно, что здесь существуют и ассоциированные экземпляры видов T, T ' и т.д.

если экземпляры видов S', S", и т.д. существуют в связи друг с другом, то необходимо исключается, что они ассоциированы с экземплярами видов U, U' и т.д.

Рассмотрим, например, геометрический закон о том, что угол, полученный соединением двух противоположных концов диаметра круга с некоторой другой точкой на окружности, всегда является прямым углом. Он представляет для нас пример закона, связывающего вместе целый ряд структур и структурных элементов (линий, углов, точек, окружностей) именно in specie, и ясно просматривается смысл, согласно которому данный закон сохраняет справедливость и в случае, если, фактически, рассматриваемые структуры не наделялись значением. Этот вывод основан на том, что раз уж имелся случай, что если уж для данного рода структур реализация позволялась, то для них и подобных им других структур реализация возможна и в последующем. Или рассмотрим утверждение, что некий поступок обещания послужил поводом к взаимному согласованию требования и обязательства. Этот закон, точно тем же самым образом будет касаться структур квазиправовой сферы, сохраняя свою правильность и в случае, когда, что подтверждается эмпирически, не состоялось никаких соответствующих действий. Подобного рода "универсалии связей причастности" (implicational universals) недавно в деталях изучались лингвистами и когнитологами, и, как представляется, их можно в точности признать теми же самыми универсалиями, что и имелись в виду и Гуссерлем, говорившем о видовых принадлежностях и об "области необходимого закона". Или, его словами:

Если бы подверглись разрушению все гравитирующие массы, действие закона всемирного тяготения не приостановилось: в таком случае он бы просто остался без возможности практического применения. Поскольку сам он ничего не говорит нам о существовании гравитирующих масс, говоря лишь о том, что же принадлежит гравитирующим массам как таковым (I A149f./164).

Подобным образом, даже если в мире и не будет интеллектуальных существ, все равно определенного рода значения будет возможно устанавливать, и это будет означать и случай того, что, будучи установленными, подобные значения способны оказаться предметом определенных необходимых законов. И опять-таки, все это не похоже на то, что значения "где-то висят в пустоте"; значения скорее оказываются содержанием возможностей существования, реализуемом в актуальных действиях означения. И что я подразумеваю посредством данного выражения "это та же самая вещь, предавайся я размышлениям и существуй или нет, и присутствуй ли здесь или нет какие-либо мыслящие люди или действия мышления" (II A100/329).

Следовательно, отношения самих рассматриваемых логикой значений отделены от любых отношений к любым мыслящим субъектам. Выражающие эти отношения законы говорят не о знании, суждении, способности вывода, но скорее о концепции, пропозиции, выводимости. Однако эти законы "способны подвергнуться очевидным преобразованиям, посредством которых они приобретают выраженное отношение к знанию и субъекту познания, и поэтому само собой сказываются на реальных возможностях знания" (I A239/233).

Подобное в качестве специфической трансформации, в один прекрасный момент вновь наделяющей логические пропозиции приложенностью к действительности, и является познавательным достижением мыслящих субъектов. Одно определенно интересное и важное множество подобных очевидных трансформаций составлено теми производными законами, которые позволяют нам продвинуться от истины как объективной сущности, к доказательству, умственному продукту. "Всякая истина представляет собой некое идеальное единство в отношении к тому, что возможно оказывается бесконечным и неограниченным множеством корректных утверждений той же самой формы и содержания" (I A187/192). Если вокруг нет интеллектуальных существ и, также, правильных определений, то подобные идеальные единства и их ассоциированные возможности установления значения остаются, хотя и не обладают актуальной реализацией. P истинно и здесь могут быть мыслящие существа, свидетельствующие в суждениях эффект существования P, как утверждает Гуссерль, эквивалентны. Это, однако, не следует понимать так, что Гуссерль приравнивает понятие истины и доказательства (куда в меньшей степени путая их):

Само по себе предложение A истинно явно не определяет своим эквивалентом непосредственно вещь. Оно лишь скрывает возможность для некто [очевидно] утверждать что A существует. Последнее ничего не говорит о чьем-либо суждении … Вещи здесь фиксируются подобно выражениям чистой математики. Выражение a + b = b + a определяет, что численные величины суммы двух чисел независимы от занятой ими в комбинации позиции, ничего не говоря о чьем-либо подсчете или выполнении сложения. Посредством последнего просто вводится некое очевидное и эквивалентное преобразование. In concreto это означает в последнюю очередь (и это a priori) невозможность числа без счета, суммы без сложения. (I A184f./190)

Логика идеальных структур вывода и подтверждения применяется для эмпирически осуществляемых доказательства и получения выводов, поскольку мы однажды зафиксировали логическое содержание законов, устанавливающих как "истинность пропозиций определенных форм определяет то же и для пропозиций сопряженных форм", на материале чего мы можем видеть, что подобные законы "допускают эквивалентные преобразования, в которых возможное получение доказательств ограничено отношением с пропозициональными формами суждений" (I A184/190).

Подтверждения и доказательства, относящиеся к пропозициональным значениям как идеальные сингулярности, в таком случае оказываются структурами, гарантирующими порожденность свидетельств в области конкретных действий суждения. Подобного они достигают посредством возможного для нас осознания факта, что данная последовательность пропозиций, чисто в силу присущей им формы приписывается значению определенного закона. Для логической рефлексии обеспечивается

сам по себе абстрактно сформулированный соответствующий основной закон и вносится получаемая при его посредстве множественность законов, прежде всего представляющая собой просто одиночные случаи законов, восходящих к примитивным базисным законам; такое создает научную систему в которой, в порядке последовательности и чистой дедуктивности, разрешено порождение всех возможных чисто логических законов, всех возможных "форм" выводов, доказательств и т.п. (I A163/174).

Огл. § 4. Теория категорий значимости

Науку в качестве когнитивной активности составляет коллекция действий суждения, определения, подтверждения. Науку как теорию составляет однородная ткань значений, взятых in specie. Здесь наличествуют составляющие эту ткань различные уровни сложности, различные вариации комбинаций элементов, и только некоторые из возможных комбинаций способны образовывать комплексные значения, обладающие того рода необходимым рассматриваемым значениям единством, что можно квалифицировать как образующие часть предмета логики. Именно в связи с данной проблемой Гуссерль, в его 4-ом Исследовании, выдвинул те самые, оказавшиеся столь авторитетными, благодаря работе Леньевски и Адьюкевич (Leniewski and Ajdukiewicz) и последующим работам в области "категориальной грамматики", идеи категорий значимости.

Теория категорий значимости в Гуссерлевском представлении является частью и отделом его теории значений как видовых принадлежностей. Использование Гуссерлем понятия "видовая принадлежность" (и близких понятий "род", "приписывание значений", "мельчайшее отличие" и т.д.) невозможно назвать исторически случайным. Целью его разработки была концентрация внимания на факте - известном еще Аристотелю и Порфирию, равно как и Брентано и В. Е. Джонсону: видовые принадлежности выстраивают деревья: если A в некотором данном отношении подобно B, т.е. если обоим приписываются значения некоторой видовой принадлежности S, тогда A подобно B во всех соподчиненных отношениях, то есть и A и B приписываются значения всех включающих S видовых принадлежностей, стоящих выше на соответствующем дереве. ^[14] Каждое дерево видовой принадлежности увенчивается определенной наивысшей видовой принадлежностью или "категорией", включающей все видовые принадлежности, расположенные ниже по дереву. Подобного рода высшие видовые принадлежности оказываются "примитивными" или "неопределимыми" в строгом Аристотелианском смысле, что они не способны проявляться посредством сочетания неких специфических различий. В таком случае Гуссерлевские категории значимости, высшие видовые принадлежности категории значимого, тоже в подобном смысле являются "примитивными". ^[15] Высший или низший уровень значимости видовых принадлежностей, на что мы также обратим внимание, может быть взят и в качестве множества, как и в качестве элемента множества, как видовые принадлежности или как идеальные сингулярности, способные представлять соответствующие действия наделения значением. Но в таком случае каждая значащая видовая принадлежность S, выделенная как идеальная сингулярность, строит со своей соответствующей категорией отношение подобное тому, которое соответствующий экземпляр S строит по отношению к самой S, взятой как видовая принадлежность. ^[16] Исследование связей и комбинаций высших видовых принадлежностей в таком случае обращается исследованием возможного диапазона связей и комбинаций соответствующего нижнего уровня самих значащих видовых принадлежностей, и потому и также соответствующих этому основных действий.

Категориальная грамматика потому не становится для Гуссерля предметом построения соответствующей грамматической теории на основе более или менее произвольного выбора удобных и общепринятых комбинаторных модулей. Она представляет собой описательную теорию, науку, выбравшую в качестве своего предмета идеальные структуры, получаемые непосредственно в сфере значимости, и, в силу этого, еще и в сфере действий выделения объектов (object-giving acts). Законы этой науки, законы, управляющие объективными и идеальными возможностями и запретами комбинаций между значениями, в точности представляют собой законы, относящиеся к подобным высшим видовым принадлежностям. Они формируют "априорные картины, в которых значения, продляемые в сторону отличающихся категорий значимости, способны объединяться в форму простого значения" (II A287/493), как бы противоположно тем просто возможным комбинациям - "и существовавшим бы, если бы не падение яблока", - что формируют исключительно нагромождения значений. Это с нашей стороны не просто эмпирическая неспособность брать что-то вне нас для реализации подобного нагромождения в качестве единства: "скорее эта невозможность объективна, идеальна, укоренена в чистой сущности области значимости". (II A308/511)

Учение Гуссерля о категориях значимости представляет собой науку, работающую с комбинационно-возможной частью значений чисто с точки зрения присущей им закономерности, и абстрагирующейся от любого возможного когнитивного предназначения и от любых вопросов, относящихся к истинности и соответственности. Однако предполагается и дальнейший уровень возможности и запрещенности значений, учитываемый нами при рассмотрении значений в отношении наделенности или не наделенности их объектами и в отношении их соответствия или несоответствия положению дел. Первый уровень является уровнем грамматики, присутствия или отсутствия смысла или значения как таковых в данной комбинаторике значимости (и соответствующих объединенных комплексах действий наделения значением). Второй уровень представляет собой уровень логической необходимости, предмет присутствия или отсутствия объектуального соответствия значений, уже заданных в форме объединений. Запрещенностям первого уровня принадлежат случаи, подобные "окружение или", "человек и бытность". К запрещенностям второго уровня принадлежат случаи типа "круглый квадрат" или "этот цвет является суждением".

Запрещенности первого рода таковы, что для составляющих их элементов значимости даже не допускается образование каких-либо единств на первом уровне значимости. Здесь невозможно никакое приспособление соответствующих представлений для того, чтобы образовать единую направленность на любого рода объект, будь он существующим или несуществующим, возможным или недопустимым. Самое большее нам дана возможность соединения "ненаправленных представлений, способствующих синтезу подобных элементов значимости в отдельные значения, и в то же самое время приоткрывающих тот факт, что подобные представления никогда не смогут соответствовать никакому объекту" (II A312f./517). Запрещенности второго рода, напротив, фактически недвусмысленно формируют единые значения, отражающиеся на соответствующих элементах уровня объективирующей деятельности, элементы сложности в пределах простого действия, в пределах "частичных представлений или зависимых форм представления в пределах независимо замкнутых элементов представления" (II A295/500f.). Но не менее очевидно, что не существует объектов, соответствующих следующему: "Как не образуется, так и не может существовать некий объект (т.е. вещь или положение дел), в котором объединены все объекты на основании объединяющего их значения "несовместимости" их значений, представленного как их унитарная принадлежность " (II A312f./517).

Таким образом выделяются как простые, так и сложные значения, допускающие различные возможности их комбинирования, управляемые необходимыми законами, благодаря которым мы можем проникать внутрь рассматриваемой действительности, например, теоремы геометрии. В одном крайнем значении мы располагаем единством нескольких значений в пределах единичного сложного целого. В противоположном крайнем значении мы имеем простое нагромождение значений. Между этими двумя краями проложены различные пути, в которых комбинация значений может быть просто частичной, в которых действия наделения значением способны комбинироваться таким образом, что они не формируют и не способны составить завершенные и самосодержащие единства суждения или представления: "Джон недалеко", "если Джон был" "+ 2 =". Подобные комбинации требуют, в качестве предмета категориального закона, большего окружающего контекста, в пределах которого они и могут быть приведены к соответствующего вида завершению. Простые значения, также, прежде всего относительно различных форм соединения: "и", "если", "но" и т.д. могут в подобном смысле обретать частичность, и существуют еще и частичные значения, включающие в качестве частей целые значения, сами собой способные составлять "полные, завершенные значения конкретного действия означения" (II A303/506): "Джон плавает, но", "перед тем, как она открыла дверь". Подобным образом мы наталкиваемся на противоречие между зависимыми значениями, как простыми, так и сложными, востребованными большим значащим контекстом, и независимыми значениями, в которых успешно закончен процесс завершения. Зависимые и независимые значения, подобно всем комбинациям видовых принадлежностей, являются предметом необходимых законов. Противоречие между двумя видами значений "присуще их объективному основанию в природе рассматриваемых [значений]" (II A302/506).

Выражения, соответственно, разделяются на синкатегорематические и категорематические. Первые не бессмысленны. Они несут детерминацию понимания характеристически модифицируемого момента значимости даже в случае изолированного выстраивания. Когда же они выстраиваются нормальным образом, т. е. в контексте независимого завершенного выражения, они обладают в качестве собственного значения определенной зависимой частью или моментом всеобщего понимания. ^[17]

Огл. § 5. Формальная онтология

Логика, однако же, обращается не только к значениям и связанным с ними действиям наделения значением. Даже для формирующей науку дедуктивно закрытой коллекции значений мы получим соответствующие единство и организацию не иначе как на стороне объектов, к которым обращены соответствующие действия. Общность научной теории фактически позволяет понимать ее значимость или (1) как межсоединение истин (или вообще пропозициональных значений), или (2) как межсоединения вещей, на которые направлены наши действия познания.

Поскольку значения и являются всего лишь путями, проложенными в сторону объектов, из этого следует, что (1) и (2) "априорно даны вместе и неотделимы друг от друга" (I A228f./225). И логика, соответственно, относится не только к значениям категорий, таких как истина и пропозиция, субъект и предикат, но и к объектным категориям, таким как объект и свойство, отношение и относимость, множество, часть, целое, положение дел и т.п. ^[18] Логика поэтому стремится разграничить концепции, принадлежащие идее единства теории в отношении как значений, так и объектов, и истин логики, представляющих собой все необходимые истины, относящиеся к подобным категориям констуитивов, со стороны как значений, так и объектов, из которых необходимо слагается наука как таковая.

Предложенную Гуссерлем концепцию логической науки как также связанную с такими формально-онтологическими категориями как объект, положение дел, единство, множественность и т.п. трудно назвать произвольной. Подобные концепты позволяют, подобно концептам формальной логики, формировать сложные структуры непроизвольными, установленными законами способами, и они же независимы от особенностей какого бы то ни было материала познания. Это означает, что в формальной онтологии, как и в формальной логике, нам дана возможность такого осознания свойств данных структур как установления в одном появления (in one go) свойств всех формально подобных структур.

Как указывает сам Гуссерль, определенные области математики представляют собой частичную реализацию идеи формальной онтологии. Математическая теория множеств, так, как она сформулирована Риманом и развита Грассманом, Гамильтоном, Ли и Кантором, представляла собой науку о сущностных типах возможных объект-доменов научной теории, так, что все актуальные объект-домены оказываются специализациями или сингуляризациями определенных форм множеств. И далее: "Если соответствующая формальная теория фактически разрабатывалась в теории множеств, то следовательно любая дедуктивная теоретическая разработка в построении всех фактических теорий такой же самой формы уже была выполнена" (I A249f./242). То есть, стоило нам разработать законы, управляющие определенного рода математическими множествами, то наши результаты допускают применение - посредством процессов "специализации" - на каждое индивидуальное множество, разделяющее эту же самую форму. Открытие Гуссерлем подобной немаловажной общности логики и онтологии крайне существенно для его философии математики. Оно показывает подразумеваемое нетривиальное понимание применимости математических теорий - того свойства, что неизвестно, например, для философии математики Фреге - как предмета направленной специализации соответствующих формальных объект-структур на частную материальную реализацию в данных сферах.

Как в таком случае можно более точно понять Гуссерлевское представление о отношении между теорией как структурой значимости и теорией же как структурой объектов и объектуальных отношений? Теория как структура значимости представляет собой определенную дедуктивно закрытую комбинацию пропозиций (и значащих структур высшего порядка), само собой являющихся определенного рода комбинациями концептов и комбинаторных форм. Также как пропозиции представляют собой видовые принадлежности суждений, так же и являющиеся их частями концепты представляют собой видовые принадлежности лингвистически выраженных представлений. Подобные концепты в каждом случае заключают в себе определенный материал: являясь концептами собаки, электрона, цвета (или данной собаки, собаки вообще, электрона вообще). Но когда мы перейдем с уровня материальных концептов на чисто формальный уровень, относящийся к: нечто, это нечто, нечто вообще и т.п., путем позволения материально определенным концептам превратиться в простых местодержателей любых каких бы то ни было концептов - то здесь произойдет процесс "формализации". Идея форм-теории появляется когда мы оцениваем все материально определенные концепты данного тела как теорию, так перемещаемую в виде данного образа с помощью простых переменных и с помощью материально пустых концептов, что при этом сохраняется только формальная структура этой теории. ^[19]

Что в таком случае является объектуальным коррелятом подобной форм-теории? Таковой явится структура, общедоступная для всех возможных областей знания, с которой связана теория, располагающая данной формой, именно определенная исключительно как одна, "чьи объекты в качестве допускающих такие-то и такие-то соединения, приходящиеся на те то и те то основные законы тех или этих определенных форм" (I A248/241). Здесь, следовательно, вновь мы сталкиваемся со всего лишь одной формой, служащей для определения свойств. Объекты в подобной структуре весьма неопределены в отношении присущей им сущности: в действительности они составляют простые оболочки или рамки, в которые может воплощаться, в принципе, различное предметное наполнение. И структура, как в целом определенная просто фактом того, что ее объекты (узлы) поставленные в определенные формальные отношения и допускающие определенные формальные операции, например, операции, представленные знаком "+", определенные как коммутативные, ассоциативные и т.д.

Для коллекции составляющих теорию научных положений, следовательно, должен существовать чистый формальный уровень некоторой "идеально-закономерной адекватности ее единств как единств значимости в отношении обозначенного ею объективно коррелирующего" (II A92/323). Объекты обозначаемые посредством составляющих пропозиций теории (и, следовательно, и посредством соответствующих действий суждения) должны выставляться совместно точно соответствующим способом, должны составлять формальное единство некоторого определенного формального множества.

Огл. § 6. Формальная онтология зависимости

Непосредственно Гуссерль, в особенности в его рукописях по основам арифметики и анализа, написанным во время его сотрудничества с Кантором в Галле, глубоко увлекался ранними разработками теории множеств и ее ответвлений в геометрии и топологии. ^[20] Но его собственный важнейший оригинальный вклад в формальную онтологию заключался, однако, в теории частей и движений, зависимости и независимости, подробно сформулированной в 3-м томе Логических исследований. Выше мы уже смогли наблюдать работу категорий зависимости и независимости в теории комбинации значений, и разработанная Гуссерлем терминология "момента" сопровождает нас на протяжении всей этой статьи. Данное понятие, кроме того, применялось в работе Брентано и Штумпфа об онтологии умственной деятельности, в частности, использовавшего только появившуюся теория зависимости уже в 1873 году в исследовании структуры действий восприятия пространства. ^[21] Но, все же, именно Гуссерль оказался первым, понявшим возможности использования, в принципе, данного понятия ко всему многообразию объектов, что соответствующее чистое условие (место) различия между зависимостью и независимостью находится в "чистой (априорной) теории объектов как таковых" (II A222/435), "в рамках априорной формальной онтологии" (II B219/428f.).

Понятие зависимости можно, довольно грубо, задать посредством норм определения:

A в зависимости от B =: A представляет собой существо необходимости, не способной существовать, если не существует B. ^[22] Они, однако, не являются в собственном роде индивидуальностями, способными к зависимому или независимому существованию, но индивидуальностями в качестве экземпляров определенной видовой принадлежности. Потому понятия зависимости и независимости допускают их перенос на сами собой видовые принадлежности, "способные, в соответствующем и несколько измененном смысле, называться "независимыми" или "зависимыми" (A237/448).

На основе подобного понятия зависимости или основанности целого семейства некоего прочего происходит определение ассоциированных понятий. Так могут быть отделены односторонняя и взаимная зависимость, опосредованная и непосредственная зависимость, и случай связи некоей индивидуальности с одним или множеством основывающих объектов, образующий целый диапазон различных направленностей. Результирующая все это теория наделена рядом интереснейших математических свойств. Как показал это в своей недавней неопубликованной работе Кит Файн (Kit Fine), последнее сопоставимо с развитием стандартной теории части-целого, полученной добавлением понятий связанности, заимствованных в топологии. Формальные идеи, на которых и строятся подобные модели, с успехом применяются не только в психологии, но и в лингвистике. ^[23] Однако, возможно наиболее интересно применил эту теорию - если только обратить внимание на полное пренебрежение данным фактом бесчисленным множеством современных комментаторов Гуссерля ^[24] - сам Гуссерль в рамках предмета феноменологии. Для детального описания построенных им структур действия, как в действительности более метафизически требовательных, чем позволял этот его новый предмет, он со стойким постоянством пользуется терминологией теории зависимости и основанности.

С позиций присущего нам понимания весьма важно подчеркнуть, что теория зависимости, поскольку она всегда связана с проблематикой видовой принадлежности или проблематикой экземпляра в качестве образца видовой принадлежности, оказывается предметом идеальных, и, следовательно, необходимых законов:

Это не является особенностью определенного рода частей, поскольку они могут быть только частями вообще, в то время как крайне неважно, что именно совмещается с ними, и к каким таким контекстам они приспособлены. Скорее подобное образуется строго определенными отношениями необходимости, содержательно определенными законами, изменяющихся под влиянием видовой принадлежности зависимого содержания и соответственно приписывающих один род завершенности к одному из этих законов, другой рода завершенности к другому. (II A244f./454) ^[25]

Огл. § 7. Единство и совместимость

Теория зависимости прежде всего потому значима для логики как теория науки, что именно представления этой теории лучше всего проясняют принцип единства. Любой экземпляр единства, как утверждает Гуссерль, основан на необходимом положении закона, на уровне видовой принадлежности, определенных отношениях основанности и совместимости между объединенными частями. Совместимость, равным образом, свойственна не инидивидуальностям, но является неотъемлемой чертой экземпляров видовых принадлежностей. Таким образом, факт того, что индивидуальные образцы красноты или округлости позволяют объединить их в том простом целом, что подразумевает отнесение его к сложным видовым принадлежностям, форме комбинации, предполагающей способность прохождения переназначения значения также и в других целых. Именно подобные сложные видовые принадлежности и можно признать основанием совместимости, получаемой независимо от того, происходит ли эмпирическое объединение или нет; или, скорее, говорить о наличии совместимости это равно тому, что говорить что существуют соответствующие сложные видовые принадлежности.

Теория категорий значимости теперь может строиться как наука о тех сложных видовых принадлежностях, которым доступна возможность формирования комбинаций значений. Говорить о существовании данного сложного значения, т.е. говорить о существовании некоторой определенной возможности наделения значением в индивидуальном действии означения, это значит говорить о том, что среди данных действий и среди их разнообразных частей и моментов имеется некоторая соответствующая совместимость.

Так и несовместимость или взаимоисключение представляют собой в каждом случае некоторые сложные видовые принадлежности, детерминированные видовыми принадлежностями низшего порядка в некотором определяющем отношении в пределах известного определяющего контекста. Например:

Некоторые цветовые признаки изменения специфического отличия несовместимы в качестве наложений одного и того же участка телесности, при том, что они отлично совместимы посредством их расположения рядом друг с другом в пределах общей для них протяженности тела. И так выглядит общее положение. Содержание видовых принадлежностей q не может быть просто несовместимо с содержанием видовых принадлежностей P: представление о их несовместимости всегда скорее относится к определенным видовым принадлежностям комбинации содержания W(A,B…P), включающим P и также предполагающим включение в себя и q. (II A580/753)

Огл. § 8. Качество, предмет и представительствующее содержание

Теория зависимости важна для логики не просто ради обеспечения понимания значений, таких как единство и (не)совместимость, но и потому, что ее можно использовать в качестве основания для понимания когнитивно и логически соответствующей меры разнообразия тех мыслительных действий, которые в конечном счете и обслуживаются идеальной структурой логики. Гуссерль выделяет три подобные меры разнообразия: качество действия, его предмет и его представительствующее содержание.

Качеством всякого действия служит момент этого действия, в которой действие отражается "как просто представительствующее, как поверхностное, как эмоциональное, как обещающее и т.п." (II B411/586). Предмет есть "отражение нечто как представленного этого, как отнесение к чему-то и т.д.", в смысле что данные действия наделены тем же самым предметом, что и предназначаемый объект (равно и тем же способом предназначения). Предметом является то, "что в действии, первым определяющим направленность на объект, и, в частности, столь полную направленность, что не просто устанавливает предназначенность объекта, но более того, и способ, через что предназначается объект". (II A390/589)

Для сходства предмета качественно отличных действий "характерно его видимое грамматическое выражение":

Человек, вообразивший что существует разумная жизнь на Марсе, представляет то же самое, что и всякий утверждающий существование разумной жизни на Марсе, то же самое, что и человек, задающий вопрос А существует ли разумная жизнь на Марсе?, или как человек, выражающий желание ах нашлись бы разумные существа на Марсе! и т.д. (II A387/586f.)

И действительно размеры изменения для грамматического выражения действия могут предоставить нам способ нашего анализа самой по себе изменяемости действия.

Качество действия и предмет действия представляют собой два взаимно зависимых момента в действии: последнее выражается тем предметом необходимости, что каждый не может существовать без другого. Как предмет действия не мыслим без некоторого качества, так и всякое качество действия немыслимо "как свободное выделение из всех возможных предметов". Или нам следовало бы провести опыт обретения качества суждения в случае, в котором суждение совершается не об определенном предмете? Суждение в конце концов утрачивало бы характер намеренного (интенционального) опыта, очевидно приписываемого как существенный для суждения. (II A391/589)

Как бы то ни было, но качество и предмет связаны еще и с третьим измерением изменения, измерением, названным Гуссерлем представительствующим содержанием. Следовательно мы можем думать о содержащемся в бытности нашего действия как о более или менее интуитивно полном, в его проявлении как более или менее указательного на вещи как таковые, к которым и направлены наши действия: это и есть предмет того в нашем действии, что обеспечивает представительство объекта. Альтернативно (и в силу противоположной перспективы) мы можем расценивать это как присущую бытованию нашего действия большую или меньшую лингвистическую артикуляцию, в его проявлении как большей или меньшей принадлежности предмету простых знаков.

Действия, в меньшей мере указывающие на вещи как таковые и полностью являющиеся предметом лингвистической или знаковой направленности, располагают в качестве собственного содержания только тем, что предоставлено самими по себе знаками, различными пометками, оставляемыми знаками в пределах действий. Условие того, что направленность действий нельзя свести к просто лингвистической, востребует, однако, именно то репрезентативное содержание, что в качестве целого или части воспроизведено от указанного объекта. Подобное репрезентативное содержание, когда мы имеем дело с действиями обыкновенного восприятия, является в конечном счете всего лишь сенсорным содержанием соответствующих действий, предметом подобных сенсорных качеств в действиях более или менее (соответственно обстоятельствам) соотносящихся с сенсорными качествами воспринимаемых объектов (или же с аналогичными качествами внешнего восприятия).

Очевидно все (используемые) лингвистические выражения вырабатывают представительские пометки первого из названных видов. Но лишь некоторые определенные части наших выражений способны обладать нечто, интуитивно соотносимым с ними во втором "исполнительском" смысле. Следовательно, если мы будем рассматривать набор простых форм суждения A есть P, Некое S есть P, Это S есть P, Все S есть P, и т.д., то легко увидеть, что "только в местах, обозначенных буквенными символами … значения способны стоять так, что они исполняются непосредственно в восприятии". (II A607/779) Даже там, где рассматриваемые переменные замещают сложное содержание, мы в конечном счете

приходим к некоторым конечным элементам наших представлений - можно назвать их вещественными элементами - находящими прямое исполнение в интуиции (восприятии, воображении и т.п.), когда дополнительные формы, что в качестве форм значения также требуют исполнения, не находят ничего способного активизировать их в подобного порядка восприятии либо действии. (II A607f./779)

Или, как это выражает это заголовок § 43 Гуссерлевских Шестых исследований: "Объективные корреляты категориальных форм не представляют собой моменты действительности".

"Неопределенный артикль" и "определенный артикль", "и" и "или", "если" и "тогда", "все" и "ничего", "все" и "ничего", формы количества и установления величины - каждый является значимым пропозициональным элементом, но напрасно мы будем искать для них объективные корреляты (если вообще найдутся такие, которые можно было бы приписать этим элементам) в области действительных объектов, фактически являющейся ничем иным, как сферой объектов, открытых чувственному восприятию. (II A610f./782)

Огл. § 9. Категоризующие действия и категориальные объекты

Категориальные формы состоят не только из и и нет, но и из представлять собой (is), и подобный элемент пропозиции, также, не допускает своего исполнения в любом простом действии восприятия:

Я способен видеть цвет, но вовсе не бытующее расцвеченным … Бытование представляет собой ничто в объекте, никакую из его частей, никакой наследующий ему момент; ни качество или интенсивность, ни фигуру или какую бы то ни было внешнюю форму, никакого, как оно не воплощайся, констуитивного свойства. (II A609/780)

Гуссерль, говоря о "видении", одновременно отсылает и к внутреннему, и к внешнему восприятию, и действительно, в заглавии § 44 6-х исследований он нашел нужным подчеркнуть - противореча Брентано - что "Природа концепций бытования и прочих категорий не лежит в области внутреннего восприятия". В отличие от Брентано Гуссерль не признает, что категориальные концепции логики и формальной онтологии, такие концепции как бытование или небытие, единство, множественность, всеобщность, число, основание, последовательность и т.п. - способны возникать посредством рефлексии в некоторых умственных действиях. Конечно, некоторым концепциям свойственен такой способ возникновения: "концепции, подобные восприятию, суждению, подтверждению, отрицанию, обобщению и подсчету, предположению и выведению" (II A611/782), но не являющиеся категориальными концепциями, лежащими в самой сердцевине логики.

"Бытование как не есть суждение, так и никакая составная часть суждения. Как минимум, бытование оказывается действительной составляющей некоторого внутреннего объекта, поскольку оно присуще некоторому внешнему объекту" (II A611/782). Как, в таком случае, у нас появляется формальная концепция бытования, как мы можем достичь исполнительного предъявления соответствующей формально-онтологической категории? Как, в таком случае, нам дана более чем пустая возможность означающего осознания всякого категориального объекта, будь он видовой принадлежностью или категориальной формой? Гуссерль настаивает, что объект может быть дан нам посредством исполнительного задания, только на основании индивидуального действия презентации, устанавливающего перед нашими глазами некоторые индивидуальные примеры. Но подобный "аналог обычной интуиции" (II A613/784) не может для категориальных объектов выражаться в форме некоторой непосредственной проблемы. Исполнительное представление категориальных объектов возможно только посредством обращения к некоторого рода сложному процессу познания.

Индивидуальные чувственные объекты являются непосредственно данными, "не конституируемыми посредством соотносительных, соединительных или любых иных действий, действиях, основанных на дальнейших действиях, ввергающих объекты, чему бы они не принадлежали, в проявление. Чувственные объекты представлены в восприятии в действии простого уровня" (II A618/787). Категориальные объекты, напротив, требуют выполнять их присутствие посредством более сложного процесса, включающего действия нескольких уровней: "Отдельный агрегат, тот, например, что дан, и способный только быть данным, совместно в некотором актуальном действии осознания, отдельное действие, обретающее выражение в форме соединительной связи A и B и C и …". Концепция агрегированности, однако, не способна возникать посредством рефлексии на подобное действие, но посредством рефлексии "на агрегат, in concreto придающий ему очевидность" (II A613f./784).

Наиболее очевидно это в случае тех категоризующих действий, где мы переходим от некоторого чувственного, материального объекта к соответствующих материальным видовым принадлежностям или универсалиям. Подобное не является, как довольно часто предполагается во многих поверхностных комментариях Гуссерля, предметом некоторого специального способа "видения", направленного к сверх-мирным Платоновским объектам таким же способом, что чувственное ощущение направлено на обычные объекты материального мира. Категоризующее действие, позволяющее нам фиксировать видовую принадлежность, представляет собой, подобно всем прочим категоризующим действиям, действие основания. И те действия нижнего порядка, на которых оно основано, представляют в таком случае (1) действия восприятия некоторых специфических моментов воспринимаемых вещей, (2) действия фиксации подобных моментов как стоящих в некоторых отношениях точного подобия, того или иного плана идентичности, и (3) основывающего действия презентации видовых принадлежностей, укорененных в подобной идентичности.

Каково же тогда отношение вещей к пониманию положения дел? Обычно нам свойственна лишь означающая направленность на рассматриваемый объект: положение дел есть прямой объектуальный коррелят, относящийся не к непосредственно действию восприятия, но к действию суждения, некоему лингвистически обряженному действию. Мы посредством исполнительного метода способны направляться к положению дел, хотя и всего лишь посредством рефлексии на суждения, но только "посредством исполнения непосредственно суждений" (II A613/784).

Рассмотрим, например, наше понимание положения дел, когда a является частью A. Прежде всего мы имеем здесь непосредственно направленное к A действие, действие в котором A "позиционируется просто перед нами: составляющие его части действительно относятся к нему, но они не становятся нашими явными объектами непосредственных действий". Такие объекты

могут явно осознаваться нами: в действиях артикуляции мы используем их части "в составе неоднородности", в действиях соотнесения мы включаем выделенные части в отношение либо одной к другой, либо к целому. И только посредством подобных новых модальностей концепций наделяем связанных и соотносящихся членов характеристиками "частей" или "целого". (II A624f./792)

Теперь, в силу этого, нам следует обратиться к анализу пар действий восприятия, направленного, соответственно на A или на его часть или момент A таким образом, что два действия

не просто выполняются одновременно или одно за другим на манер разрозненных опытов; скорее они совместно ограничены принадлежностью к простому действию и только в силу синтетичности подобного действия возможно, что A проявляется как содержащее A в своих пределах. В силу этого A способно, в случае обратного направления релятивного восприятия, проявляться как относящееся к A. (II A625/793)

Подобное "направление релятивного восприятия" представляет собой новую видовую принадлежность момента действия, обладающего его собственным определительным "феноменологическим характером" и формирующего его собственное определительное содействие предмету действия отнесения. В настоящем случае очевидны два подобные "направления", две возможности, "в которых "это же самое" отношение способно достичь актуальной данности", но только "в действиях основания обозначенного вида" (II A626/794).

Кроме того, подобная же двойная возможность наличествует и в тех положениях дел, включающих внешние отношения наподобие A находится справа от B, A больше, ярче, громче чем B. Также и формальная (и материальная) онтология подобных отношений более адекватно будет понята именно в пределах контекста сходной с Гуссерлевской теории части, целого и зависимости. Рассматриваемое положение дел возникает когда независимо воспринимаемые объекты

обнаруживаются вместе - независимо от их общей отдельной самосодержимости (self-containedness) - ассоциированными друг с другом, в более или менее интимном единстве, то есть в том, что составляет основу более широких объектов. Они подпадают под всеобщий тип отношения части к части в пределах целого. И опять это превращается в действие основания, в котором первичное проявление рассматриваемого положения дел … оказывается достигнутым. (II A627/794f.)

Предположим, обращаясь к следующему примеру, как мы воспринимаем в ощущении контакт двух объектов A и B, совместное использование ими общей границы в пределах более широкого целого:

мы осознаем этот контакт и возможно выражаем его посредством синтетических форм "A находится в контакте с B" или "B находится в контакте с A". Однако строение последующих форм, свойственное вновь возникающим объектам, относит их только к классу "положений дел", включающих "объекты высшего порядка". По отношению чувственного целого части A и B реализуются только посредством чувственно доступной формы соединения в контакте. Но внесение этих частей и моментов в неоднородную среду, образование интуиций A, B и, одновременно, контакта не порождает представленности A находится в контакте с B. Это уже требует оригинального действия, что, заряжаясь подобными представлениями, надлежащим образом формирует их и связывает. (II A628/795)

Хорошо известна приверженность Брентано точке зрения, что любое действие суждения предполагает, то есть основывается, на действии представления. Однако Брентано настаивал, что действия представления, происходящие в контексте суждения, допускают в каждом случае и отдельное от такого контекста существование, то есть одному и тому же действию представления в принципе доступно как отдельное существование, так и существование в пределах суждения. Это понимание, как его рассматривает Гуссерль, допускает "путаницу двух крайне различных видов основности" (II A462/651). С одной стороны, имеет место тот род основности, что порождается в силу действия возбуждения удовольствия, например, от восприятия симпатичной девушки, и это и есть чувственность сама по себе, основность одного действия на другом, отдельном от него действии. С другой стороны, имеет место и род основости, ограниченный пределами очага одиночного сложного действия, например, между предметом суждения и предметами формирующих представлений или номинальных действий. Рефлексия на эти случаи показывает что, как уже отмечено выше в § 2, самодостаточно существующие действия представления, и, как может показаться, те же самые действиями представления, служащие членами судительной целостности (the terms of a judgmental whole) в действительности не оказываются теми же самыми действиями. Следовательно в развитии от представления об A и о B суждение наподобие A находится в контакте с B,

оказалось вовсе не тем, как если бы некоторый дополнительно добавленный кусок устанавливался между неизменными представлениями, не связью, простым внешним обрамлением соединившей представления вместе. Функция синтетической мысли (функция мышления) что-то совершает по отношению к ним, формирует их вновь, хотя, будучи категоризующей функцией, она делает это на категориальный манер, так, чтобы чувственное содержание … сохранялось в неизменности. (II A629/796)

Более того, применяемое к действиям применяется еще и к представленным объектам. Таким образом объекты A или B при внесении в новый сложный порядок отношений

не показывают перед нами никаких новых реальных свойств; они оказываются для нас тем же самым объектом, но на иной манер. Они адаптированы к категориальному контексту, придающему им определенные роль и место, роль некоей относимости, более конкретизированного субъект- и объектного членства; и они оказываются само собой феноменологически проявляющимися отличиями. (II A629/796)

Фактически имеет место весьма обобщенный параллелизм структур значения и объектов в части всех категориальных феноменов. В силу этого категории значения различимы в пределах простой пропозиции, тем соотносясь с такими категориями на стороне объекта как относимость, отношение, субъект, объект и т.д., различимыми в пределах положения дел. И всякая высокоуровневая категория значения тем соотносится с новой категориальной форм-объектной связью с положением дел и такими формами комбинаций как и, или, вместе, также, потому что, если и т.д.

Огл. § 10. Категоризующее восприятие, очевидность и истина

Категоризующее восприятие рассматривается Гуссерлем как несомненный аналог обычному чувственном восприятию. Как уже показано, основания этому заключаются не в том, что категоризующие действия наделены их собственной прямой интенцией, определяющей объекты. Скорее, аналогия здесь возможна потому, что категоризующие действия разделяют с обычными суждениями и представлениями три существенных свойства качества, предметности и представительствующего содержания, более того, последнее оказывается моментом "вносящим различие между "пустой" значимостью и "полной" интуицией" (II A643/808).

Но чем является представительствующее содержание в случае категоризующего действия? Оно предоставляется, аргументирует Гуссерль, самими действиями категориального формообразования, действиями собирания, идентификации, связывания, включения в неоднородную среду, и т.п. Таким образом, оно обеспечивается, во-первых, самими операциями той когнитивной деятельности, на основе которой и определяются для нас данные категориальные объекты. Направленность на категориальный объект поэтому и является исполнительной направленностью, продолжающей то, что фактически исполнены сложные действия, необходимые для передачи содержания данного объекта. Исполнительная направленность на видовые принадлежности, например, реализуется только притом, что части или моменты данных объектов вступают в фактически выбранные отношения точного подобия, и объекты, оцененные в том или ином отношении как идентичные, таковы, что их (качественная) идентичность способна сама собой создаться в объекте в процессе, названном Гуссерлем "формирующей идеи (ideating) абстракцией". Исполнительная направленность на агрегацию случается лишь если данные индивидуальные объекты действительно сведены вместе в актуально выполняемом собирательном действии. Исполнительная направленность на положение дел случается лишь если данные объекты или определенности не просто воспринимаются вместе, но и определенно осознаются в суждении, причем таким образом, что мы приобретаем опыт согласования значения нашего суждения и соответствующего ему положения дел.

Теперь Гуссерль утверждает, что при таким образом данном положении дел наши действия соответственно составляют в целом то, что он называет очевидное суждение, опыт, наделенный специфическим свойством подпадения под наделение значением довольно особого рода видовой принадлежности, называемой нами истиной. Каждая простая истина представляет собой видовую принадлежность, экземпляры которой являются исполнительными опытами положения дел, случаями соотнесения между исполненным действием означения и означаемым объектом.

Когда данное положение дел дается нам исполнительным образом, тогда некоторая истина наделяется значением. Мы можем усомниться в подобном наделении значением и совершить действие осознания вовлеченных видовых принадлежностей таким образом, что сама истина превращается в постигаемый нами объект. "Здесь мы постигаем - посредством формирующей идеи абстракции - истину как идеальный коррелят выполняемого субъективного действия познания, как один [идеально сингулярный] против неограниченного множества возможных действий познания и познающих индивидов" (I A230/227).

Кто-то подобным образом способен постичь даже теорию в целом, целую дедуктивно закрытую коллекцию истин, для которой, также, существует противопоставление между идеально идентичной теорией как структурой истин, выставленных с одной стороны, против массива рассредоточенных очевидных умозаключений на другой. Однако исполнительное постижение целой теории, и, в силу этого, и целой области научных объектов, исключается посредством фактических ограничений в самом сознании. Наше добротное научное знание всегда оказывается частичным и незавершенным, отличаясь от прямого знания объектов, снисходящего к нам через внутреннее и внешнее восприятие. Научное знание действительно представляет собой когнитивный потенциал, не утрачиваемый даже в случае, когда познаваемые объекты не доступны познающему субъекту. Как указывал Даллас Виллард в его превосходнейшем тончайшем исследовании данного аспекта Гуссерлевской логики, отсутствие соответствующих объектов является "нормальной потребностью в научно организованном исследовании и знании" (Виллард, 1984, с.12). Подобная несправедливость может придать объекту его собственную форму теоретического изучения, изучения, наделенного довольно большим отличием способов, в котором наши познавательные действия допускают кратковременную утрату теории или знания, если говорить об этом в строгом и надлежащем смысле. И действительно, каркас Гуссерлевской конструкции позволяет нам обратиться к осмысленному исследованию не только структуры науки как закрытой коллекции исполнительных пониманий и подтверждений in specie, но и достигать понимания природы и статуса различных определений, алгоритмов, и прочих доступных ученому средств, рационализирующих когнитивную деятельность более или менее нормализованным образом. Исследование Вилларда, нашедшее в ранних работах Гуссерля новые принципы образования, стало теперь образцовой трактовкой данного аспекта Гуссерлевской теории науки.

Огл. § 11. Категориальное построение

Миру свойственно некоторое чувственное, материальное наполнение. В пределах данного наполнения мы способны, если направим на него свой мысленный взор, выделять некоторые категориальные объекты. Посредством адекватных действий соотнесения и включения в неоднородную среду мы способны познать некоторый высший порядок формально определенных структур и можем также вычленить для себя новые объекты посредством расщепления соответствующих предметов вдоль формально определенных контуров. Материальное наполнение мира таким образом выступает непосредственным основанием получаемых категориально сформированных объектов.

Подобный процесс допускает, однако, и дальнейшее развитие. Используемые в категориальном построении операции допускают такое их повторение, что подобные объекты категоризующего действия сами включаются в дальнейшее категориальное построение высшего порядка:

категориальные единства могут вновь и вновь становится объектами новых связей, отношений или формирующих идеи действий. Так например, универсальные объекты могут быть включены в коллективное соединение, сформированная здесь коллекция вновь соединяется с другими коллекциями подобного или иного типов, и подобный процесс бесконечен. (II A653/816)

Окончательные категоризующие действия высшего порядка действительно могут оказаться таковы, что чувственный материал, с чего все и начиналось, теряет, даже и каким-либо вспомогательным образом, свое присутствие в содержании рассматриваемых действий. Это и становится, по мерке Гуссерля, присущим категориальной дисциплине "чистым" смыслом:

Подобно всей чистой логике, так и вся чистая арифметика, чистая теория множеств, вкратце чистый математизм в обобщенном понимании, чист в том смысле, что во всей его теоретической ткани отсутствует чувственное содержимое. (II A656/819)

Категориальное построение представляет собой чисто интеллектуальный предмет. Но выбранные им объекты не являются обитателями какой-либо отдельной, чистой интеллектуальной области. Скорее здесь можно говорить о таком помещении этих объектов на вершину перцептуального мира, как покинувших любую действительную чувственную структуру и всякие действительные единства, остающиеся нетронутыми лежать ниже их. Подобные категориальные формы не обеспечивают такого слияния, связывания или сбора действительных частей вместе, чтобы могло появиться бы новое чувственно воспринимаемое целое. Связывание и соединение, фокусировка и определение границ, включенные в категориальное воспроизводство, просто устанавливают новый взгляд [Fassung], пронизывающий первичный уровень чувственной активности, взгляд, который "может быть дан лишь в таком действии основания, так, чтобы [Платоновская] идея относительно непосредственного восприятия формирующегося или задаваемого при помощи непосредственной интуиции, становилась абсурдна". (II A658/820) Из этого, однако, следует - настолько, насколько случившееся соотносится с миром и имеет место, - категориальное построение оставляет все таким, каково оно есть.

Это, однако, не говорит о том, что категориально воспринимающий интеллект испытывает полную свободу в его построении и воплощении:

Сам факт, что категориальные формы сами себя конституируют в основывающей природе действий, и в ней одной, востребует некоторую необходимость связывания. Как иначе можно говорить о категориальных восприятии и интуиции, если всякий мыслимый предмет может воплощаться в любую мыслимую форму, т.е. если непосредственно основывающие интуиции допускают для себя произвольное соединение вкупе с категориальными особенностями? (II A660/821)

Неуклонность исполнительной возможности - в факте сложной цепочки исполнений, возвращающих, в конечном счете, назад к чувственным интуициям, налагает довольно определенные ограничения на образование форм, возможное на высших категориальных уровнях. Действительно, существуют законы, определяющие возможность и невозможность комбинации и постепенности категоризующих операций, аналогичные законам, определяющим комбинации значений на уровне чистой грамматики, чья природа заключена в возможности и невозможности службы в качестве совместимостей, в отношении данных оснований, между действиями идентификации, собирания, включения в неоднородную среду и т.п. Невозможно обращение формы отношений "часть - целое" в форму отношений дискретных отдельностей и сохранения при этом возможностей адекватного исполнения. Данные примеры указывают на семейство таких определяющих преобразование значений законов, например, из "w представляет собой часть W" к "W есть целое относительно w", из "определенное A представляет собой B" к "не всякое A-тое не является B-тым", и т.п., в которых сохраняется возможность исполнения. Поскольку видовые принадлежности материальных оснований включают тем самым "представляющие собой довольно свободно изменяемые и представляющие собой только предмет очевидного идеального условия возможности функции как носителя соответствующих форм, то рассматриваемые законы наделены неким полностью чистым и аналитическим характером" (II A661/822). Они абстрагируются от всякого чувственного содержимого, "и представляют собой соответственно не способных в принципе претерпевать воздействие бесконечной изменчивости подобного содержимого" (II A672/831). Следовательно, их не нужно основывать на опыте и бессмысленно предполагать, что мир мог бы так или иначе быть не в состоянии удовлетворять им: "Законы, не относящиеся ни к какому факту, не могут быть подтверждены или опровергнуты фактом".

Не нужно никаких метафизических или иного рода теорий для объяснения гармонии развития природы и "врожденных" законов "понимания": вместо объяснения они требуют просто феноменологического прояснения вытекающих отсюда значимости, мышления и знания идей и законов. (II A671f./830)

В теоретической области логически необходимого мы исключительно связываемся с аутентичным мышлением, с познавательными действиями и процессами, в полном смысле слова способными соотноситься с объектами, то есть порождаемыми существованием, ограниченным "пределами интуиции, способной исполнить их полностью или частично" (II A666/826). Но здесь, конечно же, имеют место свободные и несложные категоризующие действия, являющиеся предметом простой обозначающей направленности на уже конституированные категориальные объекты. Действительно, мы могли бы полностью отказаться от тщательного исполнения и удовольствоваться содержанием при некотором пустом категориальном формировании и воплощении, формировании и воплощении само по себе непонятном и имеющим место полностью ad libitum. Мы готовы говорить в русле чистой значимости (даже образуя полные относящиеся к этому системы аксиом) о квадратном корне из Наполеоновой шляпы, или отношением часть-целое между башмаками Веллингтона и матерью моего зонтика. Поскольку в сфере недостоверного мышления, примитивной обозначаемости "мы свободны от каких бы то ни было связей соответствия с категориальными законами. Здесь любое и каждое может использоваться для образования единства". (II A666/826)

Огл. § 12. Заключение

Известным показателем глубокой продуманности Гуссерлевской теории служит его обращение с традиционными понятиями аналитического и синтетического в содержимом противопоставления между формальными и материальными концептами и категориями. Аналитические пропозиции оказываются пропозициями, выражающими чисто формальные истины (истины, применимые ко всем объектам вне зависимости от их материального состава или качественной определимости) и все следующие отсюда специализации, возникающие при замене конкретного средства материального воплощения. Синтетические пропозиции представляют собой пропозиции, не обращаемые в формальные истины никаким процессом замены переменных для простого либо сложного материала содержащихся в них концептов. Основные законы логики и формальной онтологии оказываются аналитическими в каждом из случаев и представляют собой в данном смысле "тривиальные всеобщности". Так Гуссерль наказывает "старый рационализм" за то, что он

не проясняет факт того, что логические принципы представляют собой не более чем тривиальные всеобщности, совершенно не опасные утверждению, если оно абсурдно, и потому гармоничность мышления по отношению подобных норм обеспечивает не более чем его формальную консистенцию. (I A140/157)

Однако самим по себе логике и формальной онтологии не присуща полная пустота. Прежде всего, они позволяют нам объединить между собой тривиальности, иначе бы представлявшимися нам случайными и немотивированными, в рамках теории. Но в таком случае крайне нетривиальной оказывается задача прояснения фундаментальных категорий, на чем основываются их соответствующие законы, "категорий, существенных для любой науки как таковой" и подобное в строгом смысле становится не предметом логических законов (и даже и не аналитических истин), но более всеобщего, структурного описания целой области знания и познания. И такая задача прояснения прежде всего выпала из поля зрения современных логиков, почти исключительно сосредоточенных на разработке некоторого рода математических свойств более или менее произвольно сконструированных формальных систем простого конвенционального плана. Статус подобного рода попыток и их соответствие логике как теории науки никогда не разъяснялся и практически не указывается.

То, что подобную задачу прояснения никакими средствами пока еще не удалось решить, становится понятно в случае рассмотрения таких концептов как мыслитель, действие мышления, выражение, использование языка. Можно ли подобные концепты назвать формальными или материальными? Как в таком случае они соотносятся с таким концептом как человеческое существование? Можно думать, что Гуссерль предложил понимать это как относительно малозначимую проблему применимости законов адекватного мышления к человеческому мышлению, видя эти законы укорененными в самой природе действий чисто как образцов соответствующих идеальных видовых принадлежностей: они представляют собой законы "принадлежащие всем возможным организациям, выстраиваемым из действий, относящихся к подобного рода видовым принадлежностям" (II A669/828). Но что же это за "возможные организации"? Являются ли они, как, вероятно, подразумевает Гуссерлевский принцип формальных концептов, реализуемыми в ранге структур, отличающихся от обнаруживаемых в пределах сферы органической жизни? Реализуемы ли они, к примеру, в машинном формате?

Логика в понимании Гуссерля - это определенного рода привилегированная наука в сфере, объединяющей значения и объекты с отношениями, пролагаемыми между ними и объясняющими их идеальными сингулярностями. Узловым для Гуссерля, конечно же, оказывается понимание видовой принадлежности, и здесь безусловно очевидно, что подобное понимание работоспособно лишь в той мере, в какой оно может быть убедительно. Отсюда видовая принадлежность присуща лишь случаю проявления объектами полной в том или ином отношении качественной идентичности: именно тому, что говорит о том, что в действительности "означает" видовая принадлежность. Такое сходство проявляют, например, два красных пятна с точно тем же оттенком. На уровне эмпирической индивидуальности, однако, подобного рода точное сходство весьма не часто: мы находим его в области элементарных чувственных данных, как и в области феноменологии (умственных действий, их качеств, предметов и содержания) в целом, например в отношении некоторых феноменов в области действия. То, в чем же мы не найдем этого, так это в отношении видовой принадлежности, такой, например, как собака. Как уже отмечалось, когда мы отдаляемся от области эмпирической индивидуальности и рассматриваем высокопорядковые категориальные объекты в сфере "чистой" или "теоретической" науки, то совершенное подобие оказывается не более чем высоким стилем. Тогда прежде всего там, где мы сталкиваемся с математикой, там и принципы Гуссерля представляются надежно обоснованными. И подобный же вывод справедлив в отношении таких наук, как та же самая логика и различные области теоретической лингвистики, где мы имеем дело со структурами значения, отвлеченных от частных случаев использования.

Гуссерлевская логика таким образом обеспечивает нас значениями вносимого конвенционализма в логике и сопутствующих сферах. Благодаря ей мы понимаем что такое предметность логики, в частности, при посредстве членения действительно существующих картин на идентичность и отличие, постоянство и изменение, выделяемых в области значимости. Более того, она же обеспечивает нас, обозначая саму обеспечиваемость, способом, исключающим компромиссность востребования логики, пониманием отношения между логическими законами и эмпирическими действиями мышления и формулирования выводов.

Но какой же, наконец, принесла результат наша первая довольно приблизительная попытка понимания природы научной теории как некоторой организованной коллекции умственных действий? Мы смогли выбрать место, позволяющее рассматривать логику в качестве понимаемой в широком смысле полной теории науки, как включающей не просто теорию действий и значений - включающей "чисто логическую грамматику категорий значимости" - но еще и различные области формальной онтологии. Конечно, для этого существует и большее, чем просто умственные действия, количество обращающихся в научной практике составляющих и частей, и до сих пор Гуссерлевские Логические исследования, спустя более чем 80 лет, остаются самым детальным и реалистическим исследованием способов, посредством которых все эти различные части и составляющие сцепляются между собой.

перевод - А.Шухов, 10.2005 г.

Литература

Brentano, F. 1982 Deskriptive Psychologie, ed. R.M. Chisholm and W. Baumgartner, Hamburg: Meiner.
Husserl, E. 1891 Philosophie der Arithmetik. Psychologische und logische Studien, vol. I (only volume published), Halle: Pfeffer, as repr. in Husserliana XII (ed. L. Eley), The Hague: Nijhoff, 1970.
-- 1900/01 Logische Untersuchungen, 1st ed. (A), Halle: Niemeyer; 2nd ed. (B), 1913/21. Repr. as Husserliana XVIII (= vol. I, ed. by E. Holenstein), and XIX/1, XIX/2 (= vol. II, ed. by U. Panzer), The Hague: Nijhoff, 1975, 1984. English translation of the 2nd edition as Logical Investigations, by J. N. Findlay, London: Routledge and Kegan Paul, 1970.
-- 1929 "Formale und transzendentale Logik", Jahrbuch fur Philosophie und phanomenologische Forschung, 10, 1-298, repr. in Husserliana XVII (P. Janssen, ed.), 1974. Eng. trans. as Formal and Transcendental Logic, by D. Cairns, The Hague: Nijhoff, 1969.
-- 1983 Studien zur Arithmetik und Geometrie, Husserliana XXI (ed. I. Strohmeyer), The Hague: Nijhoff.
Jakobson, R. 1940/42 "Kindersprache, Aphasie und allgemeine Lautgesetze", repr. in Jakobson's Selected Writings, vol. I, The Hague: Mouton, 1962, 328-401.
Miller, J. P. 1982 Numbers in Presence and Absence: A Study of Husserl's Philosophy of Mathematics (Phaenomenologica 90), The Hague/Boston/London: Nijhoff.
Mohanty, J.N. 1977 "Husserl's Theory of Meaning", in F. A. Elliston and P. McCormick, eds., Husserl. Expositions and Appraisals, Notre Dame and London: University of Notre Dame Press, 18-37.
Mulligan, K., ed. 1986 Speech Act and Sachverhalt. Reinach and the Foundations of Realist Phenomenology, Dordrecht/Boston/Lancaster, Nijhoff (vol. I in the series Primary Sources in Phenomenology).
Mulligan, K., Simons, P.M., and Smith, B. 1984 "Truth-Makers", Philosophy and Phenomenological Research, 44, 287-321.
Mulligan, K. and Smith B. 1985 "Franz Brentano on the Ontology of Mind", Philosophy and Phenomenological Research, 45, 627-44.
-- 1986 "A Relational Theory of the Act", forthcoming in Topoi, 5/2 (special Husserl issue).
Reinach, A. 1913 "Die apriorischen Grundlagen des burgerlichen Rechts", Jahrbuch fur Philosophie und phanomenologische Forschung 1, 685-847 and in Reinach, 1921, 166-350. Eng. trans. by John F. Crosby in Aletheia, 3, 1983, 1-142.
-- 1921 Gesammelte Schriften, Halle: Niemeyer; new edition in preparation (Munich: Philosophia).
Rosado Haddock, G. E. 1973 Edmund Husserls Philosophie der Logik und Mathematik im Lichte der gegenwartigen Logik und Grundlagenforschung, Dissertation, Bonn University.
Schuhmann, K. and Smith, B. (forthcoming) "Questions: An Essay in Daubertian Phenomenology", Philosophy and Phenomenological Research.
Simons, P. M. 1982 "The Formalisation of Husserl's Theory of Wholes and Parts", in Smith, ed., 113-59.
Smith, B. 1981 "Logic, Form and Matter", Proceedings of the Aristotelian Sociey, Supplementary Volume 55, 47-63.
-- 1984 "Acta cum fundamentis in re", Dialectica, 38, 157-78.
-- 1984a "Ph{nomenologie und angelsachsische Philosophie", Philosophischer Literaturanzeiger, 37, 387-406.
-- 1986 "On the Cognition of States of Affairs", Manuscript, University of Manchester.
-- 1986a "Brentano and Marty: An Inquiry into Being and Truth", in K. Mulligan, ed., Mind, Meaning and Metaphysics. The Philosophy of Anton Marty, Dordrecht/Boston/Lancaster: Nijhoff.
-- 1986b "Husserl, Language and the Ontology of Language", Manuscript, University of Manchester.
Smith, B., ed. 1982 Parts and Moments. Studies in Logic and Formal Ontology, Munich: Philosophia.
-- (forthcoming) Foundations of Gestalt Theory, Munich: Philosophia.
Smith, B. and Mulligan, K. 1982 "Pieces of a Theory", in Smith, ed., 15-109
-- 1984 "Framework for Formal Ontology", Topoi, 2 73-85.
Sokolowski, R. 1974 Husserlian Meditations, Evanston: Northwestern University Press.
Stumpf, C. 1873 Uber den psychologischen Ursprung der Raumvorstellung, Leipzig: Hirzel.
Willard, D. 1980 "Husserl on a Logic that Failed", Philosophical Review, 89, 46-64.
-- 1984 Logic and the Objectivity of Knowledge, Athens, Ohio: University of Ohio Press.

Примечания

¹ Хочу поблагодарить профессора J. C. Thiel и других сотрудников института философии Эрлангенского университета, где писались эти записки, и Александра фон Гумбольдт-Штуфтинга за предоставление гранта, сделавшего возможным мое пребывание в Эрлангене. Благодарю также Карла Шухманна за полезные замечания по ранней версии этой работы.
²Ссылки в подобной форме относятся, соответственно, к 1-му (A-) изданию Logische Untersuchungen (1900/01), и к переводу Финдли второго (B-) издания. Я не всегда придерживался перевода Финдли, и не всегда полностью воспроизводил тяжеловесные выражения Гуссерля.
Соответственно в русском переводе ссылки на оригинальный текст Гуссерля даются в повторном переводе с английского (Прим. пер.).
³ Один способ воплощения идеальной структуры соответственно достижим в ее воплощении как такой структуры пропозиций, что способны составить идеальный учебник рассматриваемой науки. Структуры пропозиций размещаются в научных трудах, и подобные труды, - в идеальном случае - наследуют структуру суждений, разработанных для выражения того, что побудило Больцано определить логику как науку конструирования совершенных научных учебников. Это можно назвать версией тех свойственных Больцано представлений, уцелевших в современных логических концепциях науки как множества абстрактно воплощаемых пропозиций.
⁴ В части более широкой причастности Гуссерлевской когнитивной или интеллектуалистской теории значения см. Смит 1986 и Шухманн и Смит (в печати).
⁵ Понятие "предъявление" ("presentation") переводит Гуссерлевское "Vorstellung". Оно относится ко всем объект-направленным действиям, будь то действия восприятия, воображения, запоминания или действия просто "означающей" направленности, т.е. употребляющие имена либо описания.
⁶ Отличие, показанное Гуссерлем между "Sachverhalt" и "Sachlage" в данном случае к нам не относится. См., например, Моханти, 1977.
⁷ См. I A100f./130, A106/337, Willard 1984, с.183f. и приводимые там ссылки.
⁸ "Моменталистские действия" ("act-moments") названы в B "действиями-характерностями" ("act-characters"). Природа рассматриваемых моментов детально рассматривается ниже в § 8.
⁹ Ср. II A112/342f.
¹⁰ Обычная платонистского плана интерпретация Гуссерлевской теории видовых принадлежностей таким образом бы открыла возможность Аристотелевского прочтения. Последнее, конечно, более близко Гуссерлевской оценке нашего осознания видовых принадлежностей в категоризующих действиях, как показано здесь в § 9 и ниже.
¹¹ Как они не являются, a fortiori псевдообъектами подобных действий, как в специфической "noema"-теории, представленной Гуссерлем в Идеях I. Критику этой теории с позиций ранних воззрений Гуссерля, см. Смит, 1986 b.
¹² "Если все данное теоретическое единство в сущности является единством значения, и если логика в общем есть наука о теоретическом единстве, то в это же время очевидно, что логика должна быть наукой значимости как таковой, ее существенных видовых принадлежностей и различимостей, и, кроме того, Законов, основанных в чистом виде на последнем, и, в силу этого, идеальных". (II A93/323)
¹³ Тот факт, что объекты могут быть либо индивидуальными (эмпирическими), либо всеобщими (идеальными), и что представление, в которых мы их обозначаем, может быть таково, что его объекты обозначаются либо как сингулярности, или как всеобщности, позволяет образовывать четыре различных вида суждений:
- сингулярные суждения об индивидуальном: Сократ человек,
- сингулярные суждения о всеобщем: два - четное число, круглый квадрат - бессмысленное представление,
- всеобщие суждения об индивидуальном: все люди смертны,
- всеобщие суждения о всеобщем: все аналитические функции допускают дифференциацию. (ср. II A110f./34)
¹⁴ Отношение к этой древовидной структуре теряется, если мы пытаемся перевести Гуссерлевское рассуждение о видовых принадлежностях и образцах (species и instances) более распространенными "типами" и "лексемами" ("types" и "tokens").
¹⁵ Концепция числа также испытывает недостаток обставляющего типа сложности, нужного ей для определения, и, в силу этого, она является категориальным концептом, фактом, на котором основывается Гуссерлевская критика Фрегевской теории числа в Философии Арифметики, напр., на с. 119. См. также Виллард, 1984, с.66.
¹⁶ "То или иное значение сами по себе, конечно же, относятся к видовым принадлежностям, но относительно обозначающей категории они рассматриваются как контингентный отдельный образец". (II A308/511)
¹⁷ Ср. II A297/502.
¹⁸ Ср., напр. I A244/237. Другой список формальных онтологических категорий добавляется в B: нечто или одно, объект, свойство, отношение, связь, равноважность (плюралистичность), ключевое число, порядок, порядковое число, целое, часть, величина и т.д. (II B252/455)
¹⁹ В Гуссерлевкой Формальной и Трансцендентальной логике содержится дальнейшая проработка данной проблемы, в частности, относящаяся к важному отличию между "формальной теорией" и "теорией формы". Полезный анализ развития Гуссерлевских логических идей от Логических исследований к Формальной и Трансцендентальной логике проведен Г.Е. Росадо Хадкокк в его работе 1973.
²⁰ См., например, рукописи, собранные как Studien zur Arithmetik und Geometrie, и, кроме этого, Мюллер, 1982, что можно сравнить с комментариями в Смит 1984a.
²¹ Данная теория систематизирована и развита Брентано в лекциях, теперь опубликованных под заглавием Дескриптивная психология (1982). Более детальный исторический очерк доступен в Смит и Муллиган (1982) и Муллиган и Смит (1985).
²² Дальнейшие особенности формальной теории зависимости представляются в записках Муллигана, Симонса, Смита и даны в следующем ниже списке ссылок.
²³ И самим Гуссерлем, и Леньиевски и Адьюкевичем, и - независимо - последующими сторонниками модели, получившей имя "зависимостной грамматики": ссылки и краткий анализ находятся в Смит, 1986b. Кроме того, Гуссерлевская теория применяется в рамках теории речевых действий ее создателем Адольфом Рейнахом: см. его работу 1913 и записки, собранные Муллиганом, 1986.
²⁴ См. Соколовски, 1974, показывающем примечательное исключение.
²⁵Источник интернет-публикации не содержит текстов дальнейших ссылок, поэтому в тексте перевода они опущены.