Выше мы уже в определенной мере обозначили специфику предмета, что мы и намерены понимать на положении именно познавательно «абсолютно раскрытого» социального. И потому и все последующее развитие избранной нами в качестве важнейшей составляющей создаваемой нами интерпретации специфики мы и сведем лишь к обобщению данного представления и его укрупнению. Наш условный «абсолютно раскрытый» казус некоего условного «социального свершения» мы позволим себе наделить способностью позволять такое его употребление в реконструкции социального содержания, где он именно и выступит образцом некоего «исключительно коллективистски» совершаемого поступка, охватывающего некое «населяемое» многообразие в целом, для которого обязательно и наличие свойства «поименной известности».

Но если от высказанной нами формулы позволить, все же, «отступление к реальности», то тогда сколько-нибудь внимательное наблюдение действительных социальных тенденций немедленно выявит такие их особенности как подверженность не только извне, но и изнутри рождающейся конфликтности, а, равно, и отличающей их лишь относительной защищенности от прерывания внешними возмущениями. Подобные особенности очевидно и потребуют их понимание указаниями на определенную ущербность любой возможной реальной социальной тенденции, в одном случае нередко возникающей по причине собственно и отличающей ее иррациональности, в другом - по причине нахождения во внешней зависимости. В силу этого, дабы выделить именно «собственные» начала социального развития, и мы вынуждены будем образовать такую его искусственную модель, где бы подобное развитие и приняло бы вид само собой достаточного и свободного от нарушения внешним прерыванием. Тогда принятие данного требования и предопределит, что условием, позволяющим нашей модели отобразить своего рода условную «самодостаточную» социальную организацию, именно и послужит придание ее условным «началам» специфики именно монотонной среды воздействий лишь непосредственно социальной природы.

Какие, в таком случае, можно предполагать возможности построения именно подобного рода искусственной «чистой» условности и какие именно конкреции способны обратиться составляющими подобного построения? Прежде всего, следует понимать, что не только некие моделирующие конструкции, но и непосредственно социальная действительность содержит такие особые направленной на управляемую социальную агломерацию виды активности системы государственного управления, существо которых трактуется подлежащим подобной активности обществом на положении именно нечто «позитивного шага». Таковы, в частности, «шаги» в виде введения новых социально позитивных институтов, как бесплатное обязательное образование, всеобщее избирательное право, или данный список может быть расширен примером правового блокирования опасной неуправляемости или тенденции хищничества. Перечисленные здесь инициативы, как и огромное число подобных им действий позитивно воспринимает не только основная масса членов общества, но, нередко, и те общественные слои, вопреки интересам которых собственно и предпринимаются подобные инициативы.

Подобного рода «безусловно позитивную» активность несомненно отличает, помимо всего прочего, и максимальная степень придания публичности как со стороны государства, так и со стороны общества. В развитие данных принципов, кроме уже исключенных нами своего рода «случайных» ограничений, мы откажемся и от обременения нашей условной задачи и трудностями, иначе порождаемыми противопоставлением «декларативного» и «фактического» содержания. Специфика «нейтральности», а, помимо того, и «позитивности» рассматриваемого нами действия в отношении буквально всех и каждого не будет обуславливать здесь необходимость использования особых средств «прикрытия» реально предпринимаемых политических шагов. Следовательно, мы в предпринимаемом нами анализе условно «простого» социального взаимодействия будем располагать случаем, существо которого допустит его понимание как своего рода последовательная, не отклоняющаяся и регулярная реализация некоторого намерения. Подоплека нашей идеи подобного рода «простого» построения модели настолько прозрачна, что у нас нет нужды в ее сопоставлении с одной из основополагающих «фикций» физического моделирования – равномерным прямолинейным движением.

В таком случае, обратимся уже к попытке рассмотрения необходимого для построения нашей модели случая с позиций возможной реконструкции отличающей подобное условное «историческое явление» событийности. В дополнение, чтобы подобный условный «случай» еще и представить конечным, то есть не распространяющимся в направлении предшествующих условий, мы позволим себе именно такое построение нашей модели, что первым актом мысленно реконструируемой нами социальной тенденции мы изберем именно некий акт декларации, событие широковещательного провозглашения государством возникшего в его коллективном опыте намерения к действию. Подобный план, естественно, будет сопровождать подкрепление в виде идеологического, культурного и любого коммуникативного обеспечения, предназначенного для порождения в обществе благожелательного восприятия данного плана.

Тогда именно на подобной основе, в порядке своей встречной демонстрации поддержки объявляемого государственной системой намерения (именно таковы требования нашей минималистской схемы) общество и обратит к нему и своего рода встречный «вал» общественного интереса. Подобного рода «встречный благожелательный» интерес позволит его использование государством ради обретения им понимания готовности различных слоев общества к участию в осуществлении предложенного им плана. Подобная встречная активность, в дополнение, и обеспечит для государства еще и возможность детального осознания того потенциала поддержки, на которую оно еще могло бы и опереться в период ведения подобной деятельности.

И здесь само собой разумеется, что изощренный механизм государственного аппарата несомненно обеспечит для власти осознанное проведение подобного пробного «прощупывания» возможной реакции, на основании результатов которого оно и расширит свои возможности посредством уже и понимания предмета предпринимаемого им действия. Далее подобное понимание уже позволит государству совершение поступков, исключающих, что весьма важно для нашей модели, любое сторонне-нормативное усложнение. Благодаря подобному положению вещей мы и обеспечим уже непосредственно нашему рассуждению простоту деления данной сложной по своему существу активности государства на последовательно выполняемые им в ее протяжении операции (например, составление документов, согласование их в ведомствах, принятие на законодательном уровне …). Подобная своего рода «эффективная дискретность» поможет нам описать каждое совершаемое в рамках подобной акции действие как своего рода «содержательное расширение» предыдущего. Как раз именно здесь еще раз и следует обратить внимание на значимую в смысле нашей идеализации однородность и в целом последовательности наблюдаемого нами «прохождения развития», что и достигается исключительно благодаря соблюдению признаваемого всеми участвующими в нем сторонами принципа «единства цели». А последнее возможно исключительно в условиях, когда совершаемое развитие будет исключать принесение поддерживающим его агентам каких бы то ни было побочных негативных последствий. Собственно поэтому каждая поддерживающая данную акцию сторона и будет заинтересована в ее результативном завершении. И при этом каждая из подобных сторон будет проецировать собственные надежды именно на преследующего данное намерение деятеля, каковым, по нашим условиям, и оказывается предпринявшее некую акцию государство. Потому здесь и будет иметь место своего рода «заинтересованное» взаимодействие государства и его партнеров, сам характер которого обеспечит государству дополнительную свободу в привлечении к выполнению намеченного любых возможных партнеров.

В результате подобное развитие, конечно же, в отличие от реальных социальных процессов будет отличать обычно отсутствующая стабильность его протекания. Подобную «исключительную» стабильность и следует понимать наиболее важным внутренним «скрепляющим элементом» рассматриваемой нами (конечно, искусственной) конструкции «позитивной тенденции» развития, и потому, если судить с позиций реального социального положения, наиболее уязвимой используемой при построении нашей модели посылкой. Отсюда же, далее, будет следовать и условие, что для действий, предпринимаемых в продолжение подобной «позитивной» тенденции исключается и возможность произвольного выбора адреса приложения активности и вот почему.

Внутри анализируемой нами искусственно «правильной» и, в определенном отношении, и потому же и «позитивной» тенденции всякое приращение развития не может не отличать исключительно «позитивная» же значимость. Если же действие будет производиться в отношении неопределенного агента, то подобной «позитивности» будет угрожать уже сама возникающая неопределенность поступка, грозящая, в том числе, и вероятным «сваливанием» подобного развития в некое деструктивное продолжение. Поэтому для нас важно введение и следующего «закона» искусственно воссоздаваемой нами «безоговорочно позитивной» тенденции развития: данная тенденция обязательно исключает операции в отношении нераспознанных объектов действия. Более того, даже сама неопределенность ситуации в той сфере, на которую собственно и направлено действие государства в рамках искусственно образованной нами «позитивной» тенденции приобретает для нас смысл именно запрещенного условия, поскольку непосредственно избранный нами «формат» позволяет его реализацию лишь при условии соблюдения порядка «полной предсказуемости» результатов поступка.

Все те же требования абсолютного характера позитивной устремленности и обусловят здесь в отношении устанавливаемого нами «формата» и специфику любых возможных реакций социума, направленных уже, соответственно, на нашу условную «тенденцию» развития. Существенно, что и подобного рода «реакциям» следует не просто воплощать собой некую «лояльную намеренность» но и позволять их отождествление проявлениями той же самой, что руководит и действиями государства «отчетливой осознанности». Тогда соизмеримая значимость подобных интерпретаций в смысле конструируемого нами «строго позитивного» продолжения выстраиваемой нами условной социальной тенденции и позволит нам сформулировать, посредством образования нечто «эмпирического предложения» некую аналитическую характеристику условно «рафинированно чистой» социальной тенденции «в ее собственном качестве». Итак, определим, что в смысле условия «собственной природы коллективного» следует допустить существование связи, объединяющей как социальную реальность, так и действующий в составе ее механизмов «проблемный анализ». Согласованность двух данных начал, в том числе и «проблемного анализа» на положении практики распознавания имеющихся возможностей и признаков сторонней активности, и позволит их комбинирование в нечто общий (обобщающий) формат социальной условности. Отсюда и будет следовать вывод, свидетельствующий о том, что коллективное не знает активности вне детерминирующей деятельности, направленной как на предмет самой этой активности, так и на собственные возможности действующего агента. Данное утверждение мы зафиксируем на положении первого формулируемого нами эмпирического предложения, творцом истины которого для нас будет служить порядок отношений нашего условного приведенного к «простоте» определяющих его отношений социального взаимодействия. [список ЭП]

Следовательно, условия выстраиваемой нами модели «позитивной тенденции» таковы, что они и обращаются заведомым исключением возможности «непосредственной» реакции как таковой, причем к числу в некотором отношении источников «отсрочки» проявления реакции мы отнесли здесь и характеризующие само государство (или иного «доминирующего» агента) особенности. В силу этого заданные нами и по отношению непосредственно государства условия «позволят» ему располагать и исключительно опосредованной реакцией: любое возникающее в контролируемой им сфере возмущение, вне зависимости от отличающей его природы, будь оно внутреннее для данной сферы или внешнее, изначально требует проявления именно детерминирующей реакции. Последующий же порядок обработки данного вызова и предполагает то его построение, что исключительно подобная детерминирующая реакция, если она именно и позволяет снять любые возможные «блокировки», именно и обеспечивает совершение действенной реакции. Но появляющаяся составляющая «задержки реакции» вызовет уже новое условие, породит фактор конкуренции по признаку быстроты реакции, и в таком случае для одного из заинтересованных в получении ожидаемого результата общественных коллективов открывается возможность попытки, положим, самостоятельного выполнения данного действия. (Положим, в отсутствие официального суда некая община формирует механизм самосуда.) Естественно, что в смысле нашей намеренно избранной для построения идеальной модели позитивистской фикции данному поступку не дано обладать никаким эгоистическим смыслом, и это будет означать принятие тем, кто принимает на себя риск самостоятельного поступка, обязательства по предоставлению результата данного поступка и во всеобщее использование. Например, если государство запаздывает с предоставлением проекта некоего закона, подобный проект способен предложить, в частности, любой другой автор.

Естественно, что государство, как это и определяет конструкция нашего условного «формата» существует здесь на положении нечто «вседостаточного», и, что отсюда следует, наделенного возможностями фактически «тотального» контроля, что исключает какую бы то ни было самостоятельность и для любой сторонней активности. Последнее в действительности будет означать обязательность для государства поступка вступления во взаимодействие со всякой проявляющейся в направлении предпринятой им инициативы активностью. Но в подобном случае это же самое государство неизбежно будет вынуждено дополнить и собственную же практику ведения деятельности неким новым звеном, хотя бы и выступающим в качестве не более чем временной составляющей. Так, источник сторонней активности выступит в таких условиях исключительно в качестве ограниченного пределами совершения некоторого акта коллаборанта государства, и потому и предстает именно на положении временной составляющей самой структуры государства или, даже, структуры его связей. Тогда уже собственно возможность подобного порядка отношений и откроет перед государством возможность не просто формирования активности посредством собственной деятельности, но и включения в собственные операции некоторого «стороннего сотрудника»; отсюда мы получаем некий новый принцип, идею которого мы выразим во втором эмпирическом предложении области «собственных проявлений» коллективного. В нем мы констатируем следующее отношение: государство не тождественно тому развитию, выразителем смысла (цели) которого оно и является, внутри некоторой частной задачи в составе подобного развития оно признает и порядок передачи или заимствования инициативы и временное пребывание на положении «второстепенного» игрока. [список ЭП]

Для нас, в конце концов, отсутствовала бы возможность непосредственно анализа описанных выше действий, не существуй онтологически допустимая «чистая возможность» их совершения. В отношении же последней уже факт различения теми или иными коллективными институтами «реальности» от «возможности» и обращается свидетельством существования такой их «производной» как возможность понимания подобными институтами специфики глубины действия. Далее, разделение форм «прямой» и «вмешивающейся» активности неизбежно образует и различие в «видах» свободы действия: либо полностью самодостаточное построение поступка, либо - построение поступка посредством присоединения к кем-либо уже совершаемому поступку. При этом в силу нарочито заданной нашими исходными «условиями задачи» тотальной всеобщности государственного контроля мы вынуждены выстроить и необходимо дополняющую их форму различимости. Или, иначе государство неизбежно вынуждено фиксировать и несовпадение положения вещей на момент лишь востребования нового действия с положением, образующимся уже на момент проявления реагирующей на такое востребование сторонней активности. Нам приходится обратить здесь внимание на различие в положении участвующих в разбираемом нами «развитии» сторонних коллективов: они могут выступать как в качестве агентов сочувственного ожидания в случае сохранения инициативы за непосредственно государством, так и самостоятельно осуществить собственную, следующую в том же направлении инициативу.

В результате нам следует признать за проводимым государством анализом общественного положения способность, определяемую возможностью сопоставления им положений «до» и «после» начала сторонней инициативы, обнаружения различия в возможностях как «открытой каждому», так и открытой лишь одному из игроков возможности действия. Пока ни один из социальных коллективов не принимает на себя обязанность развития некоей инициативы, она в потенциальной форме представляет собой как бы нечто открытую каждому возможность. Если же несколько расширить подобное, характерное лишь исключительно нашему в сугубо условном порядке предельно рационализированному «государству» представление и перевести его из потенциальной реализации в актуальную, то тогда наше понимание получит представление о существовании внутри коллективного некоторой «самой по себе» казуальности. Подобная каузальность, как мы позволим себе предположить, допустит ее отождествление и посредством строгой понятийной формы. Тогда от избираемого нами на подобную роль понятия нам не помешает потребовать реализации в нем такого уровня иллюстративности, что обеспечивал бы возможность выделения обстоятельств, вынуждающих к слиянию различных поступков и действий развития в практически единую групповую «над»-инициативу (или «сверхинициативу»). Для обозначения подобного рода реальности мы и построим понятие, отождествив его именем всеобщей социальной тенденции. Частный же случай подобной тенденции, когда она позволяет ее определение и в целом в отношении некоего национального общества (или, более того, в отношении выходящей за рамки национального коллектива национально-конфедеративной структуры), будет означать для нас ее определение как всеобщей хронологии истории подобного общества. В рамках «пространства» (или «объема») подобной «хронологии» каждый инициативный «вектор» всеобщего развития будет допускать его представление на положении не более чем «этапа» подобной интегральной и всеохватывающей хронологии.

Если же рассмотрение в рамках выстроенного нами умозрительного «примера» совершаемых государством «действий» обратить уже не в направлении «синтеза», но придать ему аналитическую заостренность, то здесь наш интерес привлечет уже не выделение специфики проблематического «единства», но нечто иное. В частности, характеристика «принадлежности» некоей акции к осуществляемой государством инициативе позволит заместить ее указанием на источник «происхождения» данной акции, поскольку государство поддерживает не только развивающие данную инициативу собственные действия, но и действия сторонних агентов. Различно определяя привходящее в развиваемую им инициативу содержание, отождествляя его вначале на положении «чужого», превращая далее в «ассоциированное», государство и выступает в роли интерпретатора, изменяющего его же первоначальную аттестацию некоей действительности на новое представление о том же самом. Ради этого оно и принуждается к сравнению подобного содержания с другим, либо заведомо идентифицированным им на положении «своего», либо, например, с тем содержанием, для которого «не свойственна социальная природа». Наличие специфически частных «творцов истины» позволяет нас построить эмпирическое предложение, характеризующее возможность разотождествления некоего агента с реально возлагаемой на него функциональностью, что и следует предполагать из возможности отделения инициативного начала как такового от присущего ему места приложения. Социальная действительность включает в себя отличающихся самодостаточностью не только агентов, но и казусы, что и позволяет подобному содержанию сохранять неизменность в условиях определенного рода изменчивости внешней среды, - подобная идея и послужит нам в качестве третьего построенного нами эмпирического предложения. [список ЭП]

Появившийся благодаря сформулированному нами третьему эмпирическому предложению принцип создает для нас следующую требующую разрешения проблему: наше теоретическое решение нуждается в выделении некоторого общего основания любых практик описания содержания социальной действительности в ракурсе обстоятельств отличающей подобное содержание самостоятельности. Решая данную проблему, мы и позволим себе определить понятие, на которое в последующем и возложим функцию фиксации нашего признания каждого экземпляра такого содержания свободно сочетаемым элементом социальной действительности.

В смысле собственно достигнутого здесь решения по выделению двух уже теперь введенных здесь понятий мы понимаем важным уточнение, что «области действительности» нормативного начала «всеобщая хронология» следует охватывать именно ту составляющую качества социальной реальности, назначением которой и следует понимать придание всякой вещи «права социального гражданства». С другой стороны, предназначением нормативного начала «элемент» следует понимать отождествление социального содержания на положении именно наделенного качеством «самобытности», что и позволяет по отношению обладателей подобной идентичности применение уже инструментария социальной «детализации». Принципиальное отличие двух данных «структур содержания» и порождает два различных «вектора» последующей систематизации, где каждый из определенных нами основных примитивов будет подразумевать его использование в качестве именно определителя нормативного смысла важного в смысле порядка моделирования «начала отождествления». Две данные предельно обобщенные нормы помимо возложения на них значимой для операций фиксации социальной действительности функции аналитически простейшей различимости, выступят еще и в роли образующих основания двух в смысле моделирования обособленных форматных «линий». И та, и другая норма будут предполагать их понимание порождающими каждая именно собственный шлейф возможностей дедукции, соответственно выделяющий для каждой отдельную общность представляющих социальное форматов моделирования, на основе чего каждое из данных двух понятий и образует особенную «производную группу» уже синтетических значимостей. В отношении подобных «синтетических» значимостей мы и позволим себе введение принципа, исключающего всякую возможность миграции из состава «группы форматных производных элемента» в состав «группы форматных производных всеобщей хронологии».

Отождествив выделенные нами начала унификации на положении еще и обуславливающих систематические последствия в виде именно образования двух отдельных порядков модельного представления социальной действительности, мы благодаря этому и получим возможность продолжить построение составляющих рассматриваемый нами условный «пример» комбинаций. Следующий шаг в направлении синтеза составляющих социальную структуру зависимостей мы предпримем именно с помощью обобщения той формы социальной активности, которую мы обозначим как «возможность содействия». Здесь мы позволим себе введение посылки, допускающей для подобных акций возможность их осуществления в любой произвольной конфигурации: для них не исключена адресация как самостоятельным, так и вторичным действиям, включая и реорганизуемую активность. Тем не менее, собственно возможность содействия будет допускать и ее ограничение обязательным требованием соблюдения того свойственного самому изначально заданному порядку нашего позитивно «нейтрализованного» примера условия, что предусматривает невозможность любой контрпродуктивной активности. Но сколько бы подобная «нейтрализация» не упрощала бы характер отношений искусственно воссоздаваемой нами тенденции, уже самой собой усложнение структуры социальных отношений вызовет здесь «вступление в игру» и требования диссоциации собственно и эксплуатируемой нашим рассуждением «установки позитивности».

Мы, в связи с этим, вспомним о несомненной реальности и «момента пресыщения». Тогда и «позитивное подкрепление» некоторой сторонней активности получит возможность сохранения характерного для нее качества «позитивности» лишь до наступления положения, при котором избыточная функциональность заключенной в подобном положении активности не начнет, например, предвосхищать и, тем самым, препятствовать собственно «подкрепляемому», например, опережая совершаемое им самим декларирование намерений. Тогда наше хотя и «достаточно» формализованное, но, в основной части, пока соблюдавшееся «правило осознанности» напомнит нам о необходимости использования в деятельности аналитического аппарата (или – для концентрации подобным аппаратом своих аналитических возможностей) государства и его партнеров и параметрического анализа уже объектов воздействия, а именно тех, что избраны субъектами приложения действия. И одновременно подобная операция опять-таки внесет составляющую «задержки», потребовав отведения для нее времени и затраты усилий на совершение действий подобного рода «проверок».

Однако и наиболее существенный вывод из обнаруженного нами условия «потребности в согласованности» укажет на совершенно иное, а именно, помимо прочего, и на необходимость понимания положения вещей и посредством употребления и особого метода «представления условий» понимаемого. В таком случае уже непосредственно специфика средств представления обстоятельств наступающих в социальной действительности изменений и вынудит мыслить управляющее поступками понимание социальных реалий невозможным вне составляющей способности используемых им средств интерпретации времени и пространства, включающих в части последнего и «имитационные» пространства деятельности, представлять собой важнейшие опорные характеристики любых оценок социальной активности. [список ЭП] Сказанные выше слова и следует понимать представляющими собой уже четвертое, появившееся благодаря анализу нашего условного примера эмпирическое предложение.

Тем не менее, уже вслед данному новому решению нашего анализа, нам необходимо объяснить причину, в силу которой наше внимание привлекают именно два данных измерителя социальной действительности, но не какие-либо иные специфики. На наш взгляд, собственно объясняющей подобную притягательность следует понимать характерное доминирование именно двух типов картины социальной действительности: либо, в одном случае, некое действие не успевает или, иначе, обгоняет чью-либо стороннюю готовность, либо же действию не достает «простора», «силы», «ресурса» и т.п. Наличие подобного рода наблюдаемой на опыте соизмеримости и следует понимать и причиной концентрации отличающего наш анализ интереса на выделении именно группы условий как темпоральной согласованности, так и того объема наличия, что и допускает его обозначение посредством условного обобщающего понятия «пространство».

Принимая во внимание подобные посылки, мы и предоставим себе право определить, что только что полученное важное для структуры нашей модели понимание проблемы «согласованности действий» обнаруживает и его связь с необходимостью решения и следующей проблемы, а именно, «действий со сложным порядком исполнения». Подобного рода «сложный порядок» именно и следует понимать ни чем иным, как непосредственно наложением на структуру действия и некоторой отличающей ее диверсификации «вглубь». Отличительные особенности активности, проявляемой некоей структурой, располагающей возможностями диверсификации такой активности «вглубь» – это не просто использование тем или иным социальным агентом в его деятельности неких разрозненных «констатаций действительности», но уже включение им в состав своего поступка и целесообразно перераспределяемых фрагментов оказывающейся объектом его осмысления действительности. Причем и собственно специфику подобного уходящего от любой возможной «пассивности» понимания будет отличать и манера определенной типизации: с одной стороны, подобное понимание будет представлять собой поступок поиска новых возможностей действия, с другой – определения условий текущего положения на положении позволяющих, или, в худшем случае, не препятствующих продолжению уже осуществляемого действия.

Продолжая данную мысль, мы и обратимся к анализу уже существа того заданного нами для нашей модели порядка, в силу которого государство вынуждено признавать правомерность сторонней активности и, тем самым, отказываться от монополии на ведение социальной активности. Ведение подобной активности на условиях именно «позитивной направленности» доступно и для обнаруживающих желание сотрудничества с государством иных социальных структур. Поэтому (но, следует повторить, объектом нашего анализа продолжает оставаться здесь все тот же условно заданный контур «полной позитивности») своего рода «не враждебным» ограничителем способности деятельности государства явится теперь формирующая мотивационные начала социальных отношений сфера нечто «социальных интенций». Возможность взаимодействия с обществом именно как с источником определенных интенций означает придание государством особой важности правильному определению проводимой им «политики союзов»: совершать ли необходимый поступок собственно государству или ограничиться посредничеством некоего предлагающего сотрудничество исполнителя?

Тогда фактически и содержащаяся в последнем представлении сопоставимость и позволит нам выделить еще одну существенную для предпринятой нами реконструкции специфику: социальная деятельность не содержит признаков, позволяющих отделять принципиально выраженную генетически «первичную» активность от функционально способствующей, так у нас образуется пятое по счету найденной благодаря нашему анализу эмпирическое предложение. [список ЭП] Для фиксируемого данным предложением предмета именно и существенно то, что в условиях намеренно поддерживаемого нами «однородного» построения социальной тенденции все равно возможно положение, обуславливающее проявление некоторой вторичной или надстроечной неоднородности, в частности, связанной с доступной для социальной активности возможностью как предъявлять себя социуму, так и маскироваться от подобного предъявления. В таком случае полноценное представление содержания социальной действительности обязано признавать безусловную правомерность принципа «характера» тенденции: либо подобная тенденция выделяет или выделяется в виде определенной вполне оформленной активности, либо она стремится к слиянию с социальным «фоном».

В результате мы и получаем возможность дополнения нашего анализа представлением о социальной действительности как определяемой принципом «дифференциации» типов активности. Социальная деятельность такова, что она, в одном случае, порождает новые виды социального существования, и она, в следующем, редуцирует многообразие социальных структур до некоторой более однородной «консистенции». Если, далее, соотнести некоторую, направленную на изменение социальных обстоятельств активность с организующей ее условной «традицией» ведения деятельности, то подобное соотнесение и откроет уже следующую перспективу выделения неких развивающих нашу модель условий дифференциации. Исходя именно из подобного соотнесения, мы и обеспечим себе возможность представления одного из допустимых типов активности на положении формы именно нечто «поспешной» реакции, порядок осуществления которой в основном допускает некоторое пренебрежение полнотой исполнения подобного действия. Специфика другого типа поступка, напротив, куда в меньшей степени будет предполагать именно значимость характеристики срока его совершения, но уже в большей степени - зависеть от показателя полноты обретения искомого результата.

В таком случае мы вынуждены будем допустить и расширение объема тех употребляемых нами и характеризующих условное воссоздаваемое в нашем примере «государство» представлений, что, собственно, и служат нам средствами фиксации конкретной специфики воспроизводимой деятельностью государства активности. И здесь равным образом и условно сконструированное нами «государство», и, подобным образом, и любой иной социальный «игрок» позволят приложение к ним оценок, показывающих их в качестве социальных объектов, располагающих в аспекте отличающей их элементарности некоей выраженностью «вектора» эффективности. Подобного игрока будет отличать уже не «нейтральная», но характерная ему практика использования находящихся в его распоряжении возможностей. Подобные особенности и обратятся основанием, вынуждающим нас понимать предмет социальной «активности» на положении либо определенного рода целеустремленности или же в качестве «приверженности» различной, - либо темпорально упорядоченной, либо расширительно максимизированной результативности поступка.

Тогда и расширение нами наших представлений посредством включения в них новых идей типизации содержания социальной действительности, фактически и обращающееся еще и введением условности «характерной практики», явно вынудит нас пополнить постепенно развиваемый нами комплекс понятий социального моделирования. Конкретно же совершенствование структуры нашей модели и послужит основанием для выделения нами наличия в составе одной из наших «форматных линий», конкретно той, что развивает отношения, задаваемые концептом по имени «социальный элемент» представлений о двух новых структурных формах. Итак, определенное положение, отличием которого собственно и служит тот недвусмысленный порядок действия, что именно и предусматривает заполнение «отведенного времени» («мелкие» нарушения здесь просто отбрасываются как избыточные), именно и лежащее в основе сертификации любых возможных акций посредством приложения именно подобной характеристики, мы и обозначим посредством введения особого понятия (социальный) процесс. Если же, напротив, целью осуществления определенного действия именно и окажется практически максимальная реализация открытой перед любым возможным действием «с подобной целью» возможности, а специфику времени будет отличать здесь положение закрепляемой за подобной акцией лишь остаточно, то характер подобной деятельности отразит для нас понятие (социальный) функционал.

В развитие уже подобной стратификации мы позволим себе допущение, что именно две установленные здесь характеристики несомненно и позволят их понимание теми основаниями структурирующей различимости, употребление которых и создает возможности формализации любого разделения объектной среды социальной действительности. Именно комбинацию данных характеристик или же их последовательное выстраивание и следует понимать важнейшей не просто моделирующей, но, скорее, и реальной спецификой содержания социальных превращений.

Тот прогресс в развитии средств стратификации содержания социальной действительности, что и нашел свое выражение в образовании моделирующих структур «процесс» и «функционал», именно он и обеспечит нам обращение к рассмотрению очередного важного для нашего анализа предмета. А именно, теперь нам следует определиться, возможны ли такие отличающие прохождение социального развития характеристики, что именно и допускали бы отождествление чему-либо специфики именно «первичного проявления» социального нововведения? В подобной связи мы позволим себе постановку, казалось бы, довольно странного, однако и вполне правомерного вопроса: доступна ли нашему государству возможность именно такого заимствования, что уже само собой бы располагало бы статусом «совершенной неожиданности» либо «безусловной новации»? Здесь следует, в частности, вспомнить пример совершенной растерянности советской власти в последние часы ее бытия, столкнувшейся с фактом доступности персонального компьютера индивидуальному пользователю. Позволяет ли социальная тенденция соизмерение с ней именно такой формы новации, которую уже собственно логика общественного прогресса выделяла бы на положении именно «не наделенной прототипическим началом»?

Положительно отвечая на поставленный вопрос, мы и позволим себе утверждение, что подобное заимствование, «нейтральное» в силу присущей ему (при всей его реальной значимости) первоначальной неопределенности, по отношению собственно «логики» общественного развития на момент появления еще не обращается изменяющим то или иное социальное содержание. Ни в коем случае не само подобное заимствование, но именно уже его «репродуцированная» структура и предстанет тогда, допуская ее помещение в «развернутое пространство» социальной действительности, той обращающейся в нечто конкрецией, что и окажет в социальном смысле уже как позитивное, так и негативное влияние.

Тогда именно и прибегая к данному рассуждению как источнику необходимой нам аргументации, мы и позволим себе образование нового, шестого эмпирического предложения в составе нашей модели. А именно, оно обозначит, что для исторической «первовещи» не существенно, какого именно типа превращение окажется назначенным на роль наследника приобретенной благодаря обретению подобной «первовещи» «свободы инициативы», существенно лишь, чтобы изначальный социальный восприемник первовещи располагал бы «свободным пространством» для ее «надлежащего», то есть не затрагивающего непосредственно его «обязательные функции», размещения. [список ЭП]

Посредством данного нашего предложения мы, фактически, и прибегаем к утверждению, что для «самостоятельно ценностных» перед социальным порядком инициатив существенна вовсе не характеристика их конкретной принадлежности в рамках «социального разделения», но значима лишь непосредственно уникальность комплекса условий их социальной акцепции. В силу этого для социальных «первовещей» условия пространства и времени фактически и обратятся утратившими отличающую их значимость притом, что существенной характеристикой первовещей и явится именно координирующий их норматив «всеобщей хронологии». Отсюда и «самостоятельно ценностному» интегрирующемуся в социальное развитие компоненту мы придадим имя, обозначающее условность нового обретения социального многообразия – знак уникального социального вхождения.

Непосредственно успех нашего анализа, показателем которого и следует понимать выделение тройки комбинаторных понятий, - элемент, процесс, функционал, именно и следует понимать полагающим начало нечто «основным порядкам» непосредственно практики фиксации «чистых» характеристик «коллективного как такового». Тогда уже само наличие подобного начала и позволит нам обращение к этапу анализа уже возможностей их дедуцирующего сочетания. И логичным именно в данном направлении шагом и следует понимать очередное развитие нашего примера. Выше нам уже доводилось обращать внимание на некую особенность утраты позитивного смысла нашей искусственной «тенденцией развития» в случае собственно непредсказуемости или произвольности действий исполнителя подобного развития. Потому мы и позволим себе предположение, что государство, преследуя намерение подстраховаться от «не позитивных» отклонений от намеченного им курса, способно будет обратиться к практике уже строго контроля постоянного наличия подобной составляющей «предсказуемости». Одновременно и непосредственно возможность управления со стороны государства, казалось бы, свободной формой проявления активности следует связывать именно с поддержанием определенной конфигурации арсенала наличествующих у социальных игроков средств воздействия. Более того, тщательный подбор управляющим ходом данного развития государством имеющегося в арсенале всякого отдельного игрока объема подобных возможностей рано или поздно обращается еще и практикой своего рода «распределения ролей». Помимо этого подобных «игроков» будет отличать еще и соответствие разному уровню необходимой им «подготовки», - в одном случае, именно способности к ведению исключительно адресной деятельности, или, в другом, способности к ведению любых видов деятельности.

Фактически формируя в управляемых им агентах качество открытости стороннему контролю, государство и фиксирует в массиве их содержания комплекс неких характеристик, выделяя в нем подотделы как процессной, так и функциональной специфики. Далее, в силу исходно установленных для нашего примера правил, подобные комплексы характеристик и будет отличать именно их неизбежная «правильность», хотя реальная практика социальных оценок свидетельствует об ощутимой неоднозначности понимания положения вещей социальными игроками. Мы, напомним, преднамеренно выхолащиваем рассматриваемый «пример» с целью именно исключения любой лишней здесь свободы оценки, нарочито придавая социальным характеристикам не только «открытость» но и качество способности социальных агентов формировать адекватную реакцию на всякий деятельностный вызов. Именно условия подобного рода нарочитой «простоты» и позволят нам исключить всякую возможность вынесения неадекватных оценок социальной условности. И, несмотря на все, структура даже и подобного представления не утрачивает требующей особого отношения сложности, связанной, например, с отличием в «мобилизуемости» и т.п., но мы намеренно оставляем в стороне и данную специфику.

В таком случае нам и следует обыграть ситуацию «внезапного» возникновения такого рода проблемы, когда, положим, проявляется эффект некоей уже рассматривавшейся «избыточной позитивной» сонаправленности. Или, скажем, имеет место комбинация обстоятельств вступления в «игру» некоторого «нового игрока» с его равным же образом позитивным, но для данного положения количественно избыточным предложением содействия. Именно появление подобного рода реально «невостребованного» игрока и обращается нарушителем размеренного течения выводимой в нашем «примере» тенденции. Здесь уже и не особо существенно, проявит ли государство склонность принять его предложение или откажет в сотрудничестве, но важно, что оно, так или иначе, изменит поначалу отличающее данное положение распределение социальных связей. Тогда, предпринимая подобные поступки, вынужденно испытывая потребность в диверсификации возможностей ведения деятельности, государство будет способно принять решение и о приостановке одной из присущих ему конкретных форм активности, исключая, прежде всего, потенциально несущие разрушительное влияние на сам позитивный посыл поддерживаемой им тенденции, причиной чему может служить сваливание развития в неуправляемое воспроизводство. Располагая не более чем интуитивной посылкой, мы позволим себе постулировать принцип, согласно которому среди всех возможных операций управления приостановка активности представляет собой наиболее простой образ действий, чем, скажем, та же переадресация активности на другой подобающий для того предмет. В ограниченном понимании специфической отличающей нашу условную схему интерпретации казус «приостановки активности» будет означать не более чем изменение темпорально заданных, но не каких бы то ни было иных элементов структуры социальной организации. Или, если подобное ограничение описать уже посредством установленных нами понятий, то приостановка активности будет заключаться в совершении трансформации, не затрагивающей никаких других характеристик кроме тех, для фиксации которых наша модель предлагает употребление нормы «социальный процесс».

Практически подобным образом, однако, порождая уже совершенно иные социальные последствия, воображаемому нами условному государству открывается возможность изменения как содержания, так и системы связей социального функционала. Но важно, что спецификой уже именно изменения функционального содержания некоторого открытого контролю со стороны государства элемента социума окажется собственно ограничение адресата контроля непосредственно спецификой функционала как распространяющегося именно в пределах доступной ему социальной «зональности». Проще, выступающий именно в качестве подобного «функционала» учитель преподает свой курс именно классу в данной аудитории, но не классу за ее стенами. Характеристики подобной иллюстрации допускают еще и то их расширение, что возможности деятельности учителя фактически ограничивает условие предельного размера контингента обучаемых одним учителем учеников, как и манера поведения непосредственно учителя, часто адресующего преподавание лишь нескольким, положим, успевающей части учеников класса. Напротив, протекание социального процесса не обуславливают никакие контингентные ограничения, предполагая возможность введения подобной условности уже при наличии лишь одного упорядочиваемого данным распределением времени социального агента, и сохраняясь таким же в случае расширения данного контингента. Ярким свидетельством именно и специфичной процессу контингентной эластичности следует понимать ту же картину путешествия по определенному маршруту, равнодоступного как одному, так и некоторому коллективу путешественников. Сколько бы человек совместно не совершало путешествие, примыкало к путешествующим или отказывалось от участия, оно все равно проходит одним, определяемым маршрутным планом образом (поскольку влияние функционала устранено, а наши нормы мы понимаем как «чистые форматы»).

Тогда именно наличие нашедших определение в нашем анализе особенностей нормативной классификации воздействий в пределах «чистых линий» процессного и функционального «порядков» и определит принципы следующего любопытного принимаемого нами правила. В соответствии с подобным правилом, воздействие процесса допускает его распространение на элементы с любым «собственным воздействием» (как «процессного», так и «функционального» порядка), воздействие функционала допускает их адресацию исключительно элементам в формате «процесс». Именно и заданные настоящим «правилом распространения» условия и обусловят формирование некоторых следующих выделяющих соответствующие понятия оснований.

Собственно и определяемый принятым нами «правилом распространения воздействия» прядок нормирования и обратится источником переустройства непосредственно и соглашающегося на использование подобного правила социального анализа. Как ни странно, но и условная нарочито обращенная полностью исключающей какой бы то ни было конкурентный порядок схема, допускает доведение и ее построения до стадии образования уже фиксирующих и подобные отношения социальной организации синтетических структур. Тогда непосредственно и определяющий подобного рода возможность синтеза особый формат мы и определим посредством приложения к нему понятия обособляемая характеристика социальной действительности (она, по нашему предположению, допускает образование на ее основе нечто «типических» форм социальных структур), существующая также и в статусе «исторической реалии». [список ЭП]

Нам, все же, следует повторно обратить внимание, что обозначающую собой специфику именно формата норму «обособляемая характеристика» следует определять принадлежащей именно тому «ряду синтеза» (дереву дедукции), началом дедуктивной проекции оказывается именно испытывающая ее структурирующее расширение норма «социальный элемент». Более того, любопытство будет представлять и та специфика содержания определенного массива отношений социальной действительности, что именно в качестве подобного рода «массива» и достаточна для выделения формата «обособляемая характеристика». Воссоединение условно монотонных норм «процесс» и «функционал» в сложной организации уже подобного рода комплекса и будет означать наличие уже той комбинационной достаточности, что и позволяет передачу или выделение одной нормы посредством другой. Или – отождествление определенного пространства социальных отношений наличием подобного рода сложности будет означать, в частности, что специфика функциональности уже допускает здесь ту определенность, что означает обнаруживаемую у некоего действия потребность в его регулировании посредством процесса развертывания. С другой стороны, и процесс развертывания обязательно в подобных условиях будет уже предполагать его вызов именно посредством функционального действия или способность следовать из другого процесса. Если именно сейчас мы и вернемся к предмету постоянно нарастающей в нашем примере сложности отношений, то и от монополизировавшего «рычаги управления» государства подобное положение вещей потребует и дальнейшего совершенствования его аналитических практик. Или - государство в качестве именно «продвинутого интерпретатора» действительности социальных отношений в целях совершенствования адресности непосредственно осуществляемого им управления социальными агентами обратится здесь к фиксации и определяющих агента в части придания его действиям определенного формата «обособляемых характеристик».

Более того, согласно и определяющему построение нашего «примера» принципу взаимосвязи понимания социальной действительности и направленной на структуры подобной действительности активности, создаваемые нормативной формой «обособляемые характеристики» возможности практически сплошного перекрестного связывания социального членения и позволят понимание всякой социальной тенденции на положении именно комплекса отношений «возмущение – гашение». А отсюда и отличающая некоторое ограниченное пространство социальной структуры нестабильность будет допускать ее осознание на положении именно прослеживаемой в образуемых ею связях отдельного «возмущения». И именно для подобного «возмущения» и компенсирующее его «гашение» будет означать дополнение или распределение в подобной структуре некоего ранее не отличавшего ее содержания. И тогда уже в отношении собственно и определяющего наш пример порядка можно будет допустить и введение не нарушающей его искусственной идиллической согласованности альтернативы: обществу дана здесь возможность либо испытывать необходимость, либо пренебрегать содействием государства в случае его самостоятельных действий по «гашению возмущения». Подобное положение и позволит нам в качестве уже восьмого представляемого нашим анализом эмпирического предложения заявить следующий тезис: социальным структурам доступна возможность как самостоятельного, так и акцептного способа перераспределения нормативного содержания. [список ЭП] В подобном отношении «акцептный способ» перераспределения нормативного содержания будет означать вмешательство внешнего обращающегося источником его нормализации регулятора.

А теперь уже нам следует обратить внимание на «судьбу» некоторой налагающейся на социальную структуру «обособляемой характеристики» в случае изменения отношений внутри непосредственно данной структуры. Интуитивно отличающее нас понимание подобного положения мы позволим себе представить посредством нашего девятого эмпирического предложения: социальная дифференциация не различает «внутренних» и «внешних» оснований или «внутренней» и «внешней» природы структурных связей. [список ЭП] Структурирующим элементам социальной действительности характерна их «реальность» и ничего более.

Подобное понимание и позволит нам определить нечто «продуктивный смысл» обособляемых характеристик, следующий из отличающей их способности актуализироваться меняющимся положением. Обособляемая характеристика актуальна в роли именно нечто «опоры» или своего рода «корпуса» меняющей свое содержание сущности, как, в частности, статус «блошиный рынок» мигрирует вслед и месту, и составу участников торговой площадки. Именно подобного рода специфика обособляемых характеристик и позволяет их перенесение на деле на любой формат тех восходящих к определяемому понятием «элемент» началу структурирования социальной действительности образований, что никогда не принимают на себя исполнение функции определителей источника отличающего подобную действительность развития. Что именно породило определенный порядок воспроизводства социального развития – обращение ли активности некоей социальной структуры во внешнюю среду или на самое себя – определяется уже не условиями подобного структурирования, но некими совершенно иными основаниями. Отсюда и обособляемые характеристики явно не предполагают возможности их обращения некими отличающими социальные структуры вседостаточными показателями, но явно позволяют понимание нечто характеристическими частностями – некими «оценочными синтетическими» позициями в группе производных от базисного членения, совершаемого посредством выделения отличающей «социальные элементы» специфики.

Обрисовав здесь существо основных принципов, определяющих характерное нам понимание предмета «обособляемая характеристика», теперь мы позволим себе и закрепление необходимыми именами выражающие подобного рода «формы бытия» понятия. В таком случае ту характеристическую частность, которая и будет представлять собой свидетельство наличия порядка, предполагающего взаимное нормирование одного процесса со стороны другого мы обозначим именем событие, и оно будет означать возможность «пересечения» времен, «параллельности» их темпа, или отдаление или приближение начал их отсчета. Свидетельством же наличия уже совершенно иной формы, а именно, отражающей возможность «проникающего» нормирования функционала процессом и, обратным образом, процесса функционалом уже послужит нам имя факт. Особенностью используемого нами понятия «исторический факт» и следует понимать ту специфику, что, какой бы формации не принадлежало бы здесь активное начало, подобный синтез позволяет выделение единственной формы связи – закрепления, на основе исчисления «возраста», условно «мгновенно» осуществленной организации социального «пространства». То же предположительно адресуемое «факту» отличие, что он, что совершенно естественно, вполне позволяет выбор в качестве его активного начала как функционала, так и процесса, в нашем представлении… не будет нести существенного смысла. Как ни организован факт - он и есть факт.

Однако уровень обособляемых характеристик - это уже не уровень той точечной редукции, что отличает у нас исходное понятие данной «линии дедукции» элемент и не просто протяженность, что характерна именно «процессу» и «функционалу»; обособляемые характеристики явно принадлежат числу характеристик, наделенных уже и развитой внутренней структурой. В таком случае нам неизбежно потребуется обозначить и специфику нечто «массовых признаков» подобной структурной организации. Нами еще не предложено здесь никакого определения предмета порядка, что собственно и будет предопределять именно структурную специфику сочетания в контуре обособляемой характеристики образующих ее процесса и функционала; тем не менее, очевидным допущением нашего предшествующего рассуждения следует понимать порядок их простого бинарного сочетания. Уточняя в таком случае специфику порядка партнерства социальных протяженностей в той связывающей их организации, что и определяется нами под типизирующим именем обособляемой характеристики, мы и построим наше десятое эмпирическое предложение. Или, конкретно, нераспространенную парную структуру партнерства фиксирующих обособляемую характеристику условностей мы определим в статусе «простого вида» отношений внутри обособляемой характеристики, а распространенную «едино-множественную» структуру – в качестве отношения со сложным построением. [список ЭП] Прямо вытекающая из подобного тезиса норма и позволит определение сложных обособляемых характеристик в качестве именно «характеристик с атрибутивным распространением».

Далее мы позволим себе дать оценку, что условия воспроизводства социального факта реально не обнаруживают чувствительности к условиям гипертрофии собственно и составляющих подобный «факт» связей организации. Факт «в качестве факта» все равно будет выражать лишь специфику локализации определенных процессов, представляй собой подобное сочетание связь «один к одному» или различные формы связи «один ко многим». Поэтому в отношении именно факта мы и откажемся прибегать к отображению специфики их атрибутивного распространения, хотя и в некоторых случаях подобное отличие и будет носить существенный характер. Для социального события же атрибутивная гипертрофия приводит к существенному нарушению его структурного равновесия, и потому, на наш взгляд, именно его и следует характеризовать в соответствии со спецификой именно его конкретного построения. Оставляя тогда для простого бинарного параллелизма процессов обозначение «социальное событие», едино-множественный параллелизм процессов мы уже обозначим посредством особого имени социальная ситуация.

Далее мы обратим внимание уже на предмет складывающейся благодаря совершенствованию собственно нашего примера дифференциации отличающей его отношения системы связей. В частности, деятельность государства, если ему доступна возможность именно изощренного понимания социальной действительности, не просто должна отличать какая угодно целеустремленность, но еще и порядок ее «тактически грамотного» ведения. Для такого государства, ищущего в подобном развитии некоторого важного «практического» результата, рационально прибегать уже не к простым реакциям, но воспроизводить именно сложно организованные действия. Подобный принцип и означает, что государство теперь вместо того, чтобы просто «готовиться и предпринимать действие» предпринимает действие, лишь инициируя действия партнера, которого оно также «готовит» к исполнению подобных обязанностей. Или, иначе, государство задает своему партнеру определенную «конфигурацию» посредством наложения на него неких обособляемых характеристик, и лишь посредством подобного придаваемого содержания инициирует его активность именно как «отталкивающуюся» от подобного приданого обременения. Этим государство как бы обращается к развитию «уровня способностей» своего партнера, наделяя его, скажем так, определенным «потенциалом реагирования».

Именно необходимость в ведении подобного рода «грамотной» политики и обуславливает прогресс возможностей координации социального взаимодействия, превращая в объект подобной координации не просто действие, но комплекс действий в качестве «практики ведения деятельности». Более того, в подобных условиях и непосредственно социальные агенты, телеология поступков которых, по условиям нашего примера совпадает с целями действий государства, проявляют склонность понимать свою ответственность перед ним за поддержание определенной активности. Подобного рода рациональная «грамотность» социальной организации практически не подразумевает иных начал ее осуществления, кроме как на основе некоторой разумной интерпретации социальных реалий. Обобщая опыт данного представления, мы выскажем наше одиннадцатое эмпирическое предложение: некоторые цели социальной деятельности требуют достижения в ее координации как можно более высокой степени слаженности. [список ЭП]

Далее мы позволим себе допущение, что уже своего рода формирующаяся у системы отправления власти «привычка» к условному «правильному порядку» ведения активности предопределяет и необходимость в достаточно точной фиксации типических характеристик социальной действительности. Причем подобная практика отличает не только нашу заведомо «идиллическую» схему, но и свойственна и прямой социальной практике. Именно прогресс интеллектуальных возможностей понимания конкретных социальных практик и позволяет формирование представлений о реальности характерных структур, что именно и определяются как обслуживающие или действующие в сфере экономики, идеологии, культуры. Отсюда утрачивает простоту и квалификация определенной социальной структуры как принадлежащей именно некоторой сфере или практике ведения активности, хотя бы в силу того, что определяемая институциональная принадлежность в определенной мере реализуется и как продукт тестового контроля функциональности социального агента.

Дополнение практики социального управления еще и спецификой особых процедур определения институционально-структурной принадлежности не допускает ее априорного и, что нам важно, какого бы то ни было проективного порядка ее установления, но требует именно регистрации подобной принадлежности посредством прямого контроля активности. Если тогда применить подобный принцип уже к предмету нашего примера, то государству, чтобы определить структурную принадлежность своего возможного партнера, понадобятся теперь и возможности ведения наблюдения за социальными агентами или институтами в части, позволяют ли они наделение их характеристикой «постоянного потенциала» возможностей деятельности.

Подобного рода «постоянство возможностей» и представляет собой ни что иное, как способность социального агента к стабильному воспроизводству тех же самых комбинаций обособляемых характеристик. И в момент снятия «контрольного замера», и в момент реального заданного политикой государства действия социальный агент показывает себя как обнаруживающий именно присущую ему способность выполнения в точности того же самого действия. Именно предмет «заданности действия» мы и определим основным содержанием нашего уже двенадцатого эмпирического предложения: социальный агент облечен постоянной «совокупной характеристичностью» тогда, когда он готовится в ближайший момент вступить или для него характерно предназначение представлять собой постоянно вступающего именно в определенные направления инициативного развития. [список ЭП]

Очевидно, что способное отличать социальных агентов качество стабильного воспроизводства некоторого спектра обособляемых характеристик позволит определить и характеризующее данную структуру «направление деятельности». А по отношению к последнему можно представить себе область социальных отношений, концентрирующую в себе основные условия, что служат вполне определенным предметом укоренения той социальной структуры, что пролагает собственное развитие в некоем вполне определенном направлении (например «коммерция» на положении сферы интересов коммерсанта). Посредством фиксации ряда подобного рода предполагающих их обособленный статус сфер и получают возможность их систематизирующего объединения и некие типизированные формы обособляемых характеристик, в силу традиции определяемые на положении порядков именно такого рода деятельности. Эти сферы и получат у нас общее имя группа категорий социальной структурной типизации, а сокращенно – «категории социальных структур». Подобные категории, что естественно, представляют собой именно общность социального опыта, представляя собой именно некие комплексы основ деятельности членов общества, то есть комплексы, без которых невозможна никакая инициативная дифференциация среды коллективного.

Выделение в поле развивающего такую исходную позицию, как «социальный элемент» структурирования такой его производной как «категории социальных структур» вроде бы позволяет нам констатировать завершение последовательности дедукции, представляющей собой воспроизводство «социальной сложности из сингулярности». Однако явным продолжением подобной констатации следует понимать и вопрос о достаточности найденных при ее воспроизводстве форм для отражения именно всей сложности социальной действительности. Как мы полагаем, все же можно допустить и реальность другого рода специфических форматов уже метасингулярных схематических форм образующих «социальное пространство» зависимостей. Но подобного плана отношения, образующиеся уже не посредством именно прямой дедукции значимостей, заданных нами посредством понятий «элемент» и «всеобщая хронология», требуют для своего рассмотрения и построения особых аналитических моделей. Подобный анализ и ожидает нас в одном из следующих разделов нашей работы.

(1) Коллективное не знает активности вне детерминирующей деятельности, направленной как на предмет самой этой активности, так и на собственные возможности действующего агента.

(2) Государство не тождественно тому развитию, выразителем смысла (цели) которого оно и является, внутри некоторой частной задачи в составе подобного развития оно признает и порядок передачи или заимствования инициативы и временное пребывание на положении «второстепенного» игрока.

(3) Социальная действительность включает в себя отличающихся самодостаточностью не только агентов, но и казусы, что и позволяет подобному содержанию сохранять неизменность в условиях определенного рода изменчивости внешней среды.

(4) Управляющее поступками понимание социальных реалий невозможно вне составляющей способности используемых им средств интерпретации времени и пространства, включающих в части последнего и «имитационные» пространства деятельности, представлять собой важнейшие опорные характеристики любых оценок социальной активности.

(5) Социальная деятельность не содержит признаков, позволяющих отделять принципиально выраженную генетически «первичную» активность от функционально способствующей.

(6) Для исторической «первовещи» не существенно, какого именно типа превращение окажется назначенным на роль наследника приобретенной благодаря обретению подобной «первовещи» «свободы инициативы», существенно лишь, чтобы изначальный социальный восприемник первовещи располагал бы «свободным пространством» для ее «надлежащего», то есть не затрагивающего непосредственно его «обязательные функции», размещения.

(7) Непосредственно и определяющий подобного рода возможность синтеза особый формат мы и определим посредством приложения к нему понятия обособляемая характеристика социальной действительности (она, по нашему предположению, допускает образование на ее основе нечто «типических» форм социальных структур), существующая также и в статусе «исторической реалии».

(8) Социальным структурам доступна возможность как самостоятельного, так и акцептного способа перераспределения нормативного содержания.

(9) Социальная дифференциация не различает «внутренних» и «внешних» оснований или «внутренней» и «внешней» природы структурных связей.

(10) Нераспространенную парную структуру партнерства фиксирующих обособляемую характеристику условностей мы определим в статусе «простого вида» отношений внутри обособляемой характеристики, а распространенную «едино-множественную» структуру – в качестве отношения со сложным построением.

(11) Некоторые цели социальной деятельности требуют достижения в ее координации как можно более высокой степени слаженности.

(12) Социальный агент облечен постоянной «совокупной характеристичностью» тогда, когда он готовится в ближайший момент вступить или для него характерно предназначение представлять собой постоянно вступающего именно в определенные направления инициативного развития.