В некоторых обстоятельствах и непосредственно предмет социального описания обращается источником именно упрощенной интерпретации социальной действительности, предъявляющей этим отнюдь не реальную, но обманчивую простоту. И вновь наш рассказ использует здесь расхожий образный штамп, условно, «злодея»-сочинителя. Положим некий автор, как человек определенного «жизненного пути» исключительно горожанин, пробует перо в жанре «деревенской прозы». Следуя своего рода «подсознанию», он и расценивает деревенский быт с «высоты» городской манеры отождествления подобных реалий на положении немудряще, хотя и не без хитрецы и сложности построенной действительности. И одновременно ему фактически никоим образом не дается проникновение в реально сложный отличающий сельскую жизнь эмоциональный строй, с его чередой хозяйственных периодов, кулачных боев, хороводов, свадеб и похорон, связующим материалом которого и служит начало в виде своего рода мифопоэтической канвы. В понимании подобного рода писателя деревенский быт и выглядит не более чем картиной «еще наивной» формации его городской рациональности, хотя на самом деле подобный быт, помимо действительно неразвитой рациональности, скажем, в хозяйственной деятельности, восходит еще и к ассоциативному началу в виде совершенно иных основ мироощущения.
Представленная здесь иллюстрация и позволит нам обращение к рассуждению о такой любопытной специфике как провоцирование «видимой» простотой предмета явно, как мы понимаем, недопустимой простоты его уже и аналитической реконструкции. Тем не менее, допустимо и предположение, что и на деле имеют место социальные отношения, действительно реализуемые как «простые». Тем не менее, даже в отношении подобных «простых», с нашей точки зрения не более чем гипотетических, социальных отношений возможно и некое предвзятое аналитическое истолкование. Довольно часто наблюдаемая в различных описаниях вполне определенная предвзятость допускает ее объяснение понятным естественным стремлением познающего использовать ради выделения общности некоторый наиболее доступный ему предмет познания. Занятое социальным анализом сознание невольно обращается к поиску характерного типа обобщений, как и прибегает к попыткам проведения «характерных параллелей». Если исторические факты указывают на существование «ирригационной системы», то историческое познание характерно предполагает наличие порожденного применением развитой ирригации особого «государственного устройства». Историческое познание явно признает для себя возможным универсализацию социального многообразия, используя с подобной целью прием «навечно» закрепленных параллелей, благодаря чему и выводит самое себя на положении неизбежно заслоняющего взор надуманной идеей укоренения определенных явлений в определенном периоде истории. Именно подобная идея и обращается объединением всех известных автору форм общности, просто исключающим принятие во внимание тех форм, что именно и окрашивают некий конкретный этап социального развития палитрой характерного ему «своеобразия».
Тем не менее, адепты подобного рода историографической гипертрофии уже выдвигаемые ими обвинения в склонности к избыточному обобщению адресуют представителям именно социологического подхода. Но сколько бы не презирай описательная история проблематику типизации, какие бы ошибки интерпретации не порождало бы ее собственное неумелое применение обобщающих построений, все это не отменит такой собственно объективной составляющей социальной действительности, как предрасположенность различных обстоятельств и социальных структур к обобщению посредством включения в те или иные классы типического подобия. Однако традиционная повествовательная история пока не видит особого смысла во включении в ее описания и такого методологического начала как строгость типологии, продолжая понимать предмет взаимного подобия социальных элементов на положении не более чем внесистемного аспекта.
С другой стороны и просто последовательное построение описания определенного тренда социального развития вряд ли позволит признание его «корректным» в случае полного игнорирования при его построении возможности типизации, как бы удаляемого на второй план доминированием сугубо «сюжетных» прорисовок. При всей присущей им индивидуальности любые наполняющие социальное пространство специфики явно предполагают их отождествление именно на положении проекций определенных типических нормативов социальной идентичности. Именно типологически выделенная идентичность единственно позволяет предполагать дальнейшее обобщение особенного исторического содержания в качестве некоторого рода «характерного проявления».
Собственно принцип, позволяющий понимание исторической данности, с одной стороны, феноменально особенной, и, с другой, допускающей и типологическое обобщение, позволяет его истолкование именно в качестве такого рода свидетельства, что утверждает порядок реальной двоякой конституции социальной действительности. Тогда именно обращение подобного принципа краеугольным камнем социального анализа и будет означать торжество в методах анализа порядка, в соответствии с чем уже собственно условие отличающей социальную природу обобщенности необходимо потребует и аналитического отделения типических начал от характерной тому же самому содержанию феноменальной идентичности. То есть историческому описанию в любом случае следует перестроиться на использование именно «бимодального» формата: параллельного развертывания как «сюжетной» последовательности, так и схемы введения в действие и вывода характеристик типической принадлежности.
Проистекающая отсюда возможность понимания социальных сущностей «принимающими» и, соответственно, и выходящими из-под нормативного влияния некоего конкретного типизирующего начала, что в отношении самих подобных сущностей не образует никакого «порядка условий», но представляет собой выражение лишь присущих подобным сущностям, скажем так, «условий проявленности», и обратится тем содержанием, что и позволит его признание характерностью по имени носитель «пассивного» (относящего) значения.
Так в дополнение к моделирующему отождествлению всякой социальной конкреции посредством ее идентификации «на положении построения», мы позволим себе предложить здесь и внесение в моделирование еще одного формата, а именно возможности типизирующего социального членения. Но какова именно роль подобного рода конструирования для нашей модели реконструкции социальной действительности? По нашему предположению, использование подобного рода функции «различения» и позволит нам дополнить сугубо феноменологический принцип представления социального его уже ограничительно-характеристическим представлением, добротным в части именно возможности раскрытия столь характерной природе социального ограниченности в порядках комбинирования отличающих его возможностей.
