Типология высокоразвитого интеллекта

Если позволить себе утверждение, что философию или психологию отличает недостаток рассуждений на тему природы сознания или психики - это означает катастрофически погрешить против истины. Но на фоне избытка исследований, направленных на предмет сознания две упомянутые сферы познания не обнаруживают интереса к предложению общей типологии объема возможностей или функциональности высокоразвитого интеллекта. Иными словами, характерная черта подхода равно философии и психологии к проблематике сознания - или выделение «принципиальной» специфики высокоразвитого интеллекта, либо, напротив, исследование отмечающих высокоразвитый интеллект «линий» при реальном неприятии постановки задачи построения общей типологии.

Отсюда право на восполнение лакуны и дано обрести идее построения схемы, где достаточным материалом типологического синтеза послужит ряд данных, случайно подобранных при исследовании методом «анализа объектов» содержательной составляющей монографии И.В. Силантьева «Поэтика мотива». Но здесь специфике используемого материала дано наложить отпечаток на характер предлагаемой ниже типологии - исключении с ее стороны претензий на достаточную полноту при одновременно достижении существенного уровня охвата, хотя достаточного только для контурного понимания типологии высокоразвитого интеллекта. Конечно, предмет нашего анализа дано составить лишь человеческому интеллекту, определяемому как солидарно реализуемое разнообразие возможностей. Но одновременно порядок «солидарной реализации» - он также и нечто отличающее некую группу возможностей высокоразвитого интеллекта свойство подлежать сведению в «пул», в отношении которого не действует правило о необходимости солидарного проявления объединенных в пул функторов. Отсюда качество «высокоразвитый интеллект» и подобает расценивать как комплекс возможностей, хотя и целостный в его значении «комплекса», но не задающий порядка лишь солидарного проявления сведенных в комплекс возможностей. Более того, специфика преобладающих форм становления высокоразвитого интеллекта - прямая приверженность порядку скорее избирательного и адресного использования отдельных возможностей. А следом и «специфике отклика» высокоразвитого интеллекта дано обрести характер изощренности отклика на адресуемое ему воздействие.

Наполнение той выборки, на чем предполагается построение анализа также не выходит за рамки коллекции извлечений из монографии «Поэтика мотива», - это возможности высокоразвитого интеллекта, определяющие практику познания в науке о литературе, или интеллектуальные проявления, отождествляемые такой условности, как портрет литературного героя. Отсюда специфику исходных данных и подобает расценивать как очевидную причину «изначальной неполноты» используемой нами выборки, а равно и такого замеченного за ней недостатка, как «неосведомленность» о предмете способностей комбинаторного мышления, мнемонического запоминания и ряде других существенных форм ведения интеллектуальной деятельности. Тем не менее, подобные упущения не подобает понимать и прямыми помехами в построении той «панорамы» замкнутой рамками хотя бы и односторонне целостной картины высших форм интеллектуальной активности, чему само собой дано предполагать и известную ценность. Кроме того, осознание нами специфики «неполноты источника» также составит собой побудительный мотив и для дополнения характеристик, выделяемых из материала выборки тогда же и рядом представлений, знакомых едва ли не каждому в силу накопленного им опыта ведения повседневной деятельности.

Огл.  Характер «физиологического фундамента» интеллекта

Такая сумма посылок, как сочетание характера используемых данных и подлежащей решению задачи вынудит нас не к исследованию предмета особенной физиологии, но выразится в задании такого контура предполагаемого анализа, как рассмотрение объема возможностей, допускающих отождествление в значении организмических. Или, если уточнить, наш анализ будет направлен не на нечто «телесные» проявления, но будет построен как исследование форм, допускающих понимание как некие «функциональные проявления», что, тем или иным образом позволяют возведение к специфике телесной организации. Так, например, психическому заболеванию дано восходить к физиологическим нарушениям, но в своей симптоматике представать как явления внешнего ряда, что допускают отождествление как «психические нарушения». Если, исходя из представленного примера, расширить область приложения выведенной в нем схемы, то существенной части особенностей реализации высокоразвитого интеллекта дано будет допускать признание как физиологически определяемой. Нам же в силу специфики источника не следует искать «материи» этой связи, но исследовать все многообразие того комплекса возможностей высокоразвитого интеллекта, что в той или иной форме восходят к физиологии.

Прояснение постановки задачи тогда позволит нам начать напоминанием о реальности таких существенных сторон или возможностей интеллекта, чем правомерно признание одаренности, сообразительности или, в нашем понимании, лишенной систематического имени характеристики, выражаемой обиходным понятием «посредственность». Более того, если желать придания должной полноты такому перечню, то не обойтись без внесения в него и понятия «тупость», наделенного качествами бранного слова. Также относительно каждой из названных здесь характеристик следует ожидать возможности задания квалификации, что может повести линию происхождения каждого из этих качеств от некоей физиологии. Или, иначе, прямой источник таких качеств - одновременно и физиологические качества неких органов и, равно, приданные таким органам качества «тренированности», так же, как в случае с мускулатурой, означающем обретение физиологической формы благодаря тренировке. Равным же образом позициями данного ряда, если точнее, то позициями ряда особенностей постоянной физиологии правомерно признание таких проявлений, как сосредоточенность, рассеянность, тренированность памяти или легкость усвоения незнакомой информации.

Также если признавать действительность комплекса особенностей «постоянной» физиологии, то вместе с ними возможно предположение и комплекса особенностей «переменной» физиологии, иными словами, особенностей лишь «текущей конфигурации» подсистемы физиологии в целом. В отношении таких особенностей справедливо и достижение особого порядка их приведения в действие и, равно, порядка «успокоения» не иначе, как нечто же состояния «возбуждения». Очевидную принадлежность такому ряду состояний и дано обнаружить или особенному состоянию испуга или - состояниям эмоционального настроя - влюбленности или озлобления, а также группе состояний дисфункции. При этом к числу такого рода «состояний дисфункции» все же подобает относить лишь состояния в известном отношении «не поврежденного» интеллекта, когда специфике этих состояний дано допускать возможность их устранения не более чем снятием состояния, не предполагая мер терапевтического или сходного плана вмешательства. К числу форм такого рода состояний и правомерно отнесение состояний забытья, сновидения, кратковременного психоза, усталости и т.п. С другой стороны, обморочные состояния или состояния глубокого расстройства психики также подобает определять выражающими собой патологическую проблематику, но им дано предполагать отнесение к группе такого рода форм, что любым образом будут исходить из утраты высокоразвитым интеллектом присущей ему способности действия в нормальном состоянии. И одновременно ряд форм эмоционально инициированного настроя также будет ожидать продолжение и в дополнении такими формами, как состояния настороженности, временной рассеянности или, к примеру, погружения в собственные мысли.

Однако представленным здесь характеристикам все же не доводится исчерпывать весь комплекс физиологической специфики высокоразвитого интеллекта. Непременным продолжением комплекса такой специфики и доводится предстать типологическому ряду механизмов воспроизводства тех форм активности высокоразвитого интеллекта, для которых сама способность проявления - любым образом использование физиологически реализуемых возможностей. В частности, образцом такой формы и правомерно признание способности (низкоуровневого) воображения или способности самодостаточного и свободного комбинирования содержания памяти, что позволяет активизацию не только отсутствием запрета, но, скорее, и проявляется вне зависимости от потока перцепции, репрезентирующего внешний мир. Тот же самый порядок становления доводится обнаружить и душевному напряжению - состоянию концентрации как спекулятивных (мыслительных), так и перцептивных возможностей на воспроизводстве существенного когнитивного функционала. В подобной связи приходит на ум момент напряженной подготовки к экзамену, хотя участию в серьезном шахматном турнире равно позволит отождествление как форма душевного напряжения. Далее, если предположить возможность комбинированного приведения в действия воображения и душевного напряжения, то и занятие творчеством позволит признание как отсылающее к физиологической возможности селективного заимствования содержания памяти. Более того, тот же порядок воспроизводства определит собой и следование точке зрения, непременно протекающее как соизмерение явлений с религиозными догмами, моральными принципами или научной картиной мира. В случае устойчивого поддержания ориентации на некоторую точку зрения равно дано вступать в действие и порядку приведения произвольных представлений к стандарту понимания, что в смысле «технологического» принципа реализации также позволит отсылку к физиологическим возможностям задания объему памяти некоторой макроструктуры. Тому же физиологическому функционалу структурирования памяти посредством наложения шаблона дано отличать и как таковое понимание, фактически закрепление получаемых данных согласно неким установкам, определяющим регулярные начала упорядочения тех или иных практик пополнения содержания памяти. А тогда и само собой обобщение богатства содержания настоящего комплекса позволит осознание каждой из числа принадлежащих ему форм то непременно как практики, определяющей либо порядок «манипуляции» содержанием памяти или - просто порядок «обращения» к памяти, - выделения и использования содержания памяти посредством неупорядоченной, полупроизвольной или особым образом реализуемой выборки. Но здесь все же подобает притормозить «бег» нашего анализа на том, что наполнение данного перечня функций или форм способности высокоразвитого интеллекта в нашем случае восходит к началу в виде объема исходной выборки, явно не претендующей на полноту. Однако и вне рамок данной выборки возможно определение функции комбинирования данных (например, вычисления) - перемещения хранящихся в памяти данных, производимого из условий наработанных схем такого рода перемещения.

Вполне естественно, что некоему «физиологическому потенциалу» дано обеспечивать реализацию и такой способности, столь существенной в становлении высокоразвитого интеллекта, как способность речи. Речь в любом случае подобает расценивать как порождение комбинации факторов, в чем проявляется совместное действие двух следующих видов природы - одной возможности совмещения данных в силу следования шаблонам такого совмещения, и другой - управления посредством подачи данных в направлении эффекторных механизмов. Так одно из начал возможности воспроизводства речевого акта доводится составить обстоятельствам совмещения на уровне данных таких привходящих, как состояние актуального побуждения, далее, модель или шаблон условно «парирования» такого побуждения и, вдобавок, извлечения из памяти содержательного и исполнительного наполнения структуры, собственно и понимаемой как средство парирования. Причем отсюда способность речи следует квалифицировать как специфику лишь высокоразвитого человеческого интеллекта, отделяющую его от интеллекта высших животных - животным, если отбросить несущественные детали, доступно воспроизводство лишь «готовых реакций», но никоим образом не синтез «текущих конфигураций» отклика из конструктивных элементов содержательного и исполнительного наполнения (плана содержания и плана выражения). С другой стороны, реализацию «речевого акта» следует понимать и отсылкой комбинации данных «уже заготовленной» на собственно уровне данных и прямо предназначенной для такого «парирования», что и подлежит передаче эффекторному механизму, а также ситуацией приведения этого механизма в действие. Как бы то ни было, но речевая деятельность человека, если это не автоматизм бездумного выкрика, наподобие предупредительных выкриков при ведении трудовой деятельности или военной команды - это такого рода структура отклика, чей условный «график» и предполагает наличие промежутков времени на обязательную здесь стадию обдумывания или, условно «принятия решения».

Однако если «физиологические» механизмы функционирования высокоразвитого интеллекта, о чем шла речь вначале данного раздела отличает та ясность присущей им природы, что не требует пояснения посредством дополнительных иллюстраций, то случаю речи дано предполагать иной подход. Здесь существенную помощь тогда и предоставят примеры, найденные нами в корпусе содержания «Поэтике мотива». В частности, большую помощь нам дано оказать представленной в этой работе точке зрения автора, что функционал речи - это «функциональная реализация языка как системы инвариантов», то есть практика комбинирования данных, что прямо предполагает удержание таких данных в памяти равно и на положении инвариантов. Отсюда природа речи - это и многообразие форм ее структурного воплощения, включая сюда и «подчеркнуто банальную речь героев», и, равным образом, - устойчивые «речевые употребления», а вместе с ними и «отдельные высказывания скрепленные единым смыслом и единой интенцией». Иными словами, речь подобает расценивать как характерную практику, что предполагает существенную свободу выбора, простирающуюся от формы практически лишенного распространенной структуры затверженного оборота, и - вплоть до искусно построенного пространного изложения, сообщаемого на условиях «пронизанного единым смыслом». Равным же образом одной из форм «обустройства» речи дано оказаться и ее обращению «коммуникативным целым» или нечто слагаемым «отдельными высказываниями, скрепленными единым смыслом и единой интенцией». Далее, некоей особенностью речи доводится предстать и характеристике речевых практик теперь уже в формате «вероятностной» природы речевого смысла слова - словоупотребление в речи явно позволит признание как никоим образом не тождественное «само собой» использованию слова, но - означающее употребление «слова как контекстной актуализации его вероятностного языкового значения». Речь также наделена и качеством источника квалифицирующей характеристики конкретного интеллекта, действующего в качестве носителя речи, тогда уже как располагающего тем «вероятностным дифференциальным признаком», чему непременно дано означать отождествление подобного интеллекта как погруженного в «конкретные речевые контексты». Подобным же образом речь теперь и в ее функции источника речевых структур (скажем, слов) равно позволит признание как «выборка из языка» или осуществляемая самим носителем речи «вероятностная дифференциация» корпуса образующих язык средств. Отсюда две близкие, но отнюдь не одинаковые формы «речь» и «язык» и ожидает отождествление как «наличествующие в сознании говорящего две системы» - языка как комплекса опыта (объема данных) и речи на положении особой практики использования этого опыта. Когда же, что важно в интересующем нас смысле, рассмотрение предмета речи переходит к рассмотрению предмета речевых операций, то здесь их существенным элементом и доводится предстать своего рода «тактике» исполнения подобных операций. Например, многообразие характерных вариантов построения речи не только позволяет выделение унылой «манеры чтения пономаря», но, к примеру, выделение и «полушуточного, но в душе серьезного и потому до некоторой степени перформативного произнесения вслух». Или - речевому высказыванию никоим образом не дано предполагать понимания «не более чем высказыванием», непременно позволяя отождествление как определяющее присущий высказыванию «актуальный порядок членения», то же разделение на фокусирующие внимание и служебные составляющие содержания. Более того, весь представленный здесь комплекс специфик равно следовало бы признать невозможным, если бы «начала» речи любым образом не определялись бы комплексом факторов, и если бы речь не предполагала возможности придания ее эффекторной «машине» тогда и «текущей» конфигурации, адаптируемой к определенной задаче. В таком случае истоком такой возможности и правомерно признание наличия неких телесных форм и структур, таких, как различные варианты обустройства органов памяти и наличие некоего разнообразия эффекторных модулей.

Огл.  Понимание в своем качестве «проникновения» осознания

Теперь от физиологии, условно определяемой нами «фундаментом» интеллекта, нам подобает перейти к предмету «функционального смысла» высокоразвитого интеллекта, или - к предмету специфических возможностей, открывающихся в силу отличающей интеллект специфики его «высочайшего совершенства». Иначе, более слабый по возможностям интеллект следует определять элементарно исключающим существенную глубину проникновения в предметную сторону действительности, как подобное проникновение доводится обеспечить высокоразвитому интеллекту; здесь не фундамент этой способности, но собственно специфика проникновения в область связей предметного мира и составит собой предмет нашего рассмотрения. Такого рода возможность и подобает характеризовать как способность «проникновения» осознания или «осознания посредством погружения в предметное содержание».

Однако начать настоящий анализ все же подобает с рассмотрения такой специфики, как функционал перцептивного различения, явно обнаруживающий качество его «интеллектуальной зависимости», как и спекулятивное различение, очевидным образом зависимое от уровня развития интеллекта. Если отдельные фундаментальные возможности, например, ощущения приятного или неприятного запаха вряд ли позволят признание их зависимости от интеллектуального «подкрепления», то такой квалификации нельзя удостоить ряд других важных функций перцепции. В частности, такие возможности, как узнавание по запаху, определение визуальной похожести на различных дистанциях или распознавание мелодии в ситуации различного качества звучания - каждая из них предполагает признание как производная от функционала поддержки действия аппарата перцепции и со стороны приведения в действие интеллектуальных способностей. Однако здесь нам приходится выразить сожаление, что доступная нам выборка, прямым образом замкнутая на корпус содержания литературных произведений и его истолкование, практически не содержит примеров, позволяющих анализ «осмысленных» форм восприятия того или иного рода характеристик и стимулов. Тем не менее, этой выборке все же доводится заключать собой упоминание способности визуализирующего различения в связи с присущей ей спецификой «легкости обнаружения» (например, в ситуации поиска). Очевидная логика тогда позволяет дополнение этой возможности равно же и набором возможностей слухового, обонятельного и тактильного различения, реализованных в разных степенях доступности идентификации предметов, выделяемых в таком различении. Отсюда характеристикой «глубины осознания» и правомерно признание ситуации селекции специфик, отождествляемых некоему маркеру, в развертывании которой интеллект действует способом исключения или дополнения перцептивной картины признаками, что, так или иначе, но позволяют фиксацию в значении «идентичных» данному маркеру, то есть допускающих отождествление как «ситуативно независимые». Или, если выразить подобную характеристику посредством примера, то не существенно, дано ли цветку издавать слабый или сильный аромат, когда существенный смысл дано обрести теперь уже и способности фиксации данной разновидности аромата. Но нам здесь следует расписаться в практической невозможности продолжения настоящего анализа в силу едва ли не полного отсутствия подобающих иллюстраций.

Поскольку наша исходная выборка - коллекция различного рода форм и конструкций литературного текста, то ей доводится заключать собой и куда более распространенное описание спекулятивных конструкций «проникающего» осознания. Здесь, к счастью, «Поэтика мотива» щедра на указание реальности трех основных типов спекулятивного осознания - квалифицирующего различения, реквалификации характеристических признаков и - такого любопытного варианта спекулятивной реализации осознания, как внутренний охват одновременно всего целого, в нашем понимании - осознания на положении солидарного субъекта. Конечно, данной коллекции форм осознания не возбраняется и расширение благодаря дополнению такой формой, как функционал типологических квалификаций, примером которого справедливо признать и настоящий анализ, но мы все же откажемся от соблазнительной перспективы построения столь широких схем, поскольку вне надлежащего подкрепления подобающими данными они явно менее показательны. А потому нам и подобает углубиться в содержание упомянутой выше группы «квалифицирующего различения», представив такие разновидности ее типологии, как проективное рассмотрение, типологическое осознание и статусное позиционирование. Равно нашей исходной выборке доводится указывать, что данной типологической форме доводится принадлежать группам здравосмысленное усвоение, квалифицирующая фиксация универсалий, самооценка, и, наконец, - различение массива данных в качестве текста. Далее же если в развитие картины такой типологической «проекции» обозначить и типологический объем принадлежащих ему групп второго уровня, то здесь типологическое осознание позволит обращение «осознанием в качестве простого обмана», статусное позиционирование будет предполагать такие группы, как «осознание своего неравного положения в свете» или «осознание серьезности и глубины развивающихся отношений». Подобным же образом типологические группы «квалифицирующей фиксации универсалий» охватят собой и форму «осознание эстетической значимости мотива», иначе - осознание на основании задания позиции отождествления, наделенной спецификой универсализующей квалификации. Другое извлечение из исходной выборки - экземпляр формы «здравосмысленного усвоения», определяемый как «восприятие читателя», когда «характер самооценки» по данным выборки - это экземпляр показывающий видение автором некоей концепции отдельной группы выдвигаемых им положений тогда уже как продолжения иных положений. Также согласно данным выборки прямой пример реквалификации характеристических признаков дано представлять собой «раскрытию тайны», своего рода замысловатому комплексу соотнесения некоего представления с действующими понятиями, одновременному с возможностью квалификации ряда элементов литературного текста с другой точки зрения или под иным углом зрения. Наконец, единственный пример осознания чего-либо в качестве признания подобного нечто тогда уже на положении солидарного субъекта - это «понимание мотивов получающих свое содержание и смысл не самими по себе, а через сопоставление и связь с другими мотивами при внутреннем охвате всего целого одновременно». Такой квалификации также дано обнаружить доступную предмету возможность сохранения целостности и в случае, когда метод его тестирования будет предполагать не единичную верификацию, но, непременно, «серийную» последовательность проводимых испытаний.

Теперь, если решиться на предложение обобщенной характеристики типологических форм «осознания», то в любом случае его подобает расценивать как ситуацию расширения квалифицирующей базы. Такого рода специфика фактически присуща даже признанию «обманом» - здесь никуда не исчезает и объект имитации, и, в дополнение, получает признание ситуация подделки. Однако мы все же откажемся от постановки задачи детального анализа возможностей расширения квалифицирующей базы, но допустим, что непременный результат приложения к представленным здесь характеристикам приемов критического анализа подобает составить и как таковому образованию подобного рода схемы.

Огл.  Интерсубъективные проекции - они же «настраиваемые параметры»

Выше в нашем обзоре физиологических начал интеллекта нам доводилось затрагивать предмет части физиологических специфик, для которых само их образование - любым образом состояние «тренированности». Такой тренд допустимо продолжить выбором такого предмета анализа, как те формы придаваемых интеллекту «параметров», что определяют для него текущую конфигурацию «настраиваемых параметров». В коллекции нашей исходной выборки возможно выделение трех основных типологических групп такого рода «настраиваемых» параметров - парадеятельностные, деятельностные и метадеятельностные виды настраиваемых характеристик, но до начала их анализа нам подобает признать разумным также рассмотрение опции интерсубъективных проекций, не относящихся к данным выделенным нами наиболее существенным разделам. В таком случае содержанию выборки равно дано указывать на существование трех следующих групп, относящихся к общей группе «интерсубъективных проекций», а именно - затей, пострациональных эмоций и означающих форм интерсубъективных проекций.

Следом если дать волю присущей нам интуиции, то характеристику «затея» подобает расценивать как признак наличия плана ведения деятельности, чье спекулятивное основание, собственно «затея», позволяет отождествление как приложение некоторой идеи. Иными словами, характеристика «затея» - указатель на такой порядок формирования кем-либо совершаемого им поступка, при котором исполнение поступка соизмеримо с телеологией, задающей порядок его совершения и определяемой интерсубъективной проекцией «затеи» как отражающей содержание замысла. На предметном уровне используемый нами источник и характеризует в значении «затеи» «ужасное предприятие Пугачева» или пугачевский бунт. Список пострациональных эмоций, - этот предмет нам уже доводилось рассматривать в одной из наших работ, - на деле выходит за рамки отличающего наш источник перечня подобного рода форм, но и «Поэтике мотива» дано указать на возможность трех вариантов такого рода эмоций - смущения, печали и покраснения частей тела. Но как равно дано следовать из предпринятых нами ранее поисков, этому списку дано утратить столь существенную для него достаточность, если лишить его возможности охвата и такой важной позиции как изумление. Далее, избранному нами источнику дано обнаружить характерное предпочтение, проявляемое по отношению к «означающим формам интерсубъективных проекций» - в его практике «означающим проекциям» дано занять место наиболее представительной типологической градации. В этом случае имеющаяся у нас выборка указывает на реальность таких основных типологических групп означающих форм интерсубъективных проекций - душевный тупик, руководящие поведением формы самоощущения, церемонный порядок поступка, минус-приемы и позорящие проявления. Другое дело, что наиболее очевидную специфику любой из относящихся к данному перечню форм доводится составить вовсе не присущему им качеству наподобие «руководящего поведением» начала, но уже качеству чего-либо «налагающего отпечаток» на манеру поведения. То есть человека, испытывающего состояние нахождения в душевном тупике, дано отличать и конституции зомби, лица утратившего эмоциональную полноту существования, либо в случае церемонного порядка поступка человеку дано обнаружить склонность к такому порядку выстраивания действий или высказываний, когда этим актам дано строго соответствовать требованиям церемониала. Далее, специфика «минус-приемов» - это понимание либо собственно человеком, либо средой его окружения совершаемых им поступков как выходящих за рамки неких установок, то есть в этом случае не исключено представление примера и той же развязной манеры поведения. Равно и «позорящие проявления», если разделять подход, предлагаемый источником, - это позорящие человека оказываемые на него воздействия, деморализующие в отношении функции поддержания организации поведения. В первую очередь, конечно, это внутреннее ощущение человеком себя опозоренным, что, однако, не отличает индивидов с развитым самообладанием. А далее если с высоты «второго уровня» типологических групп опуститься ниже на третий уровень, то здесь возможно выделение таких любопытных руководящих поведением форм самоощущения как состояние удовлетворения и состояние призрачного счастья.

Далее, иного рода разновидность «настраиваемых» положений дано образовать типологической форме, допускающей отождествление под именем квазинтерсубъективных проекций - по существу, распространения персонализации на элементы или связи внешнего мира. Для используемой нами выборки качеству подобного рода квази-проекций дано отличать такие формы, как «субъективированный лирическим субъектом объект восприятия» или - равно и само собой позиция «лирический субъект». Но для нас куда существеннее не проекции, что можно обнаружить в используемой нами выборке, но нечто иное - одной из квазиинтерсубъективных проекций подобает признать и самое философию, скажем, то же «материалистическое понимание мира»! Другими словами, квазиинтерсубъективные проекции следует понимать нечто способностью восприятия или оперирования теми референтами, что так относятся к содержанию мира, что тогда и развертывается посредством задания своего рода формы «субъективно близкой нагруженности».

Новый поворот в нашем анализе форм интерсубъективных проекций - исследование парадеятельностных форм интерсубъективных проекций. «Парадеятельностные формы» такого рода проекций, позволяющие раскрытие субъективности вовне - специфики и практики контроля поступка со стороны интеллекта, чье существо условно предполагает отождествление как определяемое вне пределов таких деятельности или поступка, то есть - допуская понимание как «прямо отличающее» некий интеллект. В частности, спецификой носителя разумности и доводится предстать такого рода качествам как настойчивость, решительность, непосредственность, живость или проницательность, что, в частности, и обращается наделением присущего ему интеллекта качеством привлекательности. Напротив, незамысловатое восприятие мира, излишняя возбудимость по мелочи предполагают сведение в группу отрицательных характеристик наделенного этими особенностями носителя интеллекта. Здесь, казалось бы, и не вполне уместное в подобном ряду качество способности раскаяния также позволит признание формой парадеятельностных характеристик интеллекта - оно составит собой качество способности испытывать раскаяние. Напротив, не склонному к раскаянию человеку нередко доводится обнаружить функциональный нигилизм, выделяясь вдобавок и качествами небрежения, ветрености, склонности испытывать смятение или впадать в сдерживающее его активность состояние ожидания. Особенностями интеллекта парадеятельностного типа правомерно признание и тех же душевной простоты, благородства, честности или, опять же, подверженности предчувствиям. Точно так же к числу такого рода характеристик правомерно отнесение амбиций и, в продолжение данного ряда, состояния предвкушения наступающих событий, например, свидания или приема гостей. Равным же образом, как нам дано оценить, группе парадеятельностных характеристик дано охватывать собой качества устойчивости к невзгодам и авантюризма или, напротив, прямоты, доверчивости, покорности и открытости, для которых явную контрпозицию доводится составить и вероломству. Далее, хотя признаку воспитанности во многом дано обнаружить природу привитого качества, но и его не возбраняется признавать как одну из возможных парадеятельностных характеристик. Здесь, конечно, и качеству совестливости, так или иначе, но дано перекликаться с неискушенностью, но при этом позволяя и известное уподобление бескорыстию и противопоставление непорядочности. Наконец, качеству душевной широты некоторым образом дано предполагать и наличие искренности. Тогда если завершить на этом составление далеко не краткого перечня, обратившись к обобщению указанных здесь парадеятельностных форм интерсубъективных проекций, то всякая из них - это специфика, характеризующая интеллект как присущая ему «внутренняя» заданность, а потому и квалифицируемая как принадлежащая «парадеятельностным» проекциям или - проекциям, не определяемым самим совершением поступка. В завершение нам подобает лишь выразить сожаление, что ограниченность задачи настоящего анализа формированием лишь перечня парадеятельностных форм интерсубъективных проекций не позволяет уделить внимания равно и анализу структурирующей систематики данной типологической группы.

Логичным следующим шагом настоящего анализа, продолжающим исследование парадеятельностной группы интерсубъективных проекций, дано предстать анализу деятельностной группы интерсубъективных проекций, группы характеристик, особенных спецификой момента формирования, выпадающего или на время ведения деятельности, или - на время совершения события или поступка. С другой стороны, вряд ли в самой специфике подобных проекций следует искать какой-либо спонтанности, но, напротив, им дано обнаружить способность к устойчивому сопровождению поступка или события на протяжении всей последовательности составляющих его актов. Тогда если исходить из доступных нам данных, то принадлежность деятельностной группе проекций отличает способности, известные как склонность к перевоплощениям, коварство, внутреннее сопротивление, возвышенное восприятие, вдохновение, жеманство, унижение, мщение и нежелание развивать отношения. Но помимо уже названных форм и характеристике расположенности к поддержанию общения равно дано допускать признание как «деятельностная» проекция. Отсюда природой деятельностных интерсубъективных проекций и правомерно признание той же расположенности интеллекта к «окрашенному» порядку вовлечения в поступок притом, что качество такой расположенности или альтернативной ей нерасположенности дано составить порядку формирования, перекликающемуся с развитием состояния вовлечения в совершаемое действие. Тогда и любого рода поступок равно подобает расценивать как формирующий присущее ему состояние вовлечения, что, однако, не помешает и само собой интеллекту обрести комплекс или «оснащение» коллекцией интерсубъективных проекций, к образованию которых он склонен обращаться в ситуации совершения поступка. В итоге нам остается лишь сожалеть, что узкие рамки решаемой здесь задачи - явное препятствие и для тщательной систематизации деятельностных форм интерсубъективных проекций.

Наконец, наш анализ подошел к стадии, завершающей исследование «настраиваемых параметров» интеллекта, - здесь предмет анализа составят собой метадеятельностные интерсубъективные проекции. В роли такого рода «метадеятельностных» проекций доводится испытать себя тем формам «настраиваемых параметров» системы высокоразвитого интеллекта, что, обращаясь продуктами ведения интеллектуальной деятельности, позволяют активизацию лишь в событиях и поступках, происходящих вслед завершению формирующей их деятельности. Тогда к числу типологических форм метадеятельностных интерсубъективных проекций правомерно отнесение разочарования, наслаждения, довольствования настоящим, негодования, неискренности, состояния раздора. Также этот перечень не помешает продолжить включением в него прощения, гордости (за), раздраженности, чувства мести, и, наконец, такой важной способности как смех. Принадлежность числу метадеятельностных интерсубъективных проекций равно дано обнаружить и безмолвному раскаянию, скуке, тревожным (тревожащим) мыслям, склонности полагаться на внешнюю оценку, тщеславию, а с ними и комплексу интенций, предопределяющих чувства супружеской верности. Метадеятельностные интерсубъективные проекции это любым образом образуемая «в среде» некоего интеллекта инерция осознания, задаваемая некоторым моментом бытования и удерживаемая на протяжении последующих состояний. В смысле порядка их обустройства метадеятельностные проекции в какой-то мере подобны парадеятельностным - присущая им способность действия в той или иной мере «независима от актуальной событийности». Но этим двум видам проекций также дано обнаружить и отличие в наличии у метадеятельностной формы еще большей степени отрыва от событийного ряда, на что им доводится налагаться; так - можно пребывать в грустном настроении и практиковать ту же деятельность, что предполагает ведение и в приподнятом настроении. Но следует отметить, что мы здесь ограничили себя простым заимствованием перечня метадеятельностных проекций, в чем он нашел выражение в нашей исходной выборке; мы также не предполагаем расширения данного списка посредством извлечений из других источников, хотя допускаем и вероятную неполноту используемой нами коллекции. Помимо того, наш анализ метадеятельностных проекций, как и анализ других видов проективных градаций не предполагает рассмотрения предмета их систематики, хотя, скажем, метадеятельностные проекции предполагают разделение на создающие состояние угнетения или придающие чувство полета.

Огл.  Интеллект - вершитель интеллектуально значимых актов

Если последовать присущему нам пониманию, то характеристика «интеллектуально значимый акт» - момент манипуляции, совершаемой интеллектом над поступающими в сознание данными, когда искусству исполнения этой операции доводится обозначить себя как выразитель качества аналитической репрезентации интеллекта, вершащего данный акт. Отсюда функциональность интеллекта, совершающего манипуляцию, - она и присущее ему качество оператор интеллектуального события. Или, иначе, характеристика «оператор интеллектуально значимого акта» - это показатель способности интеллекта допускать олицетворение качеством того действия, в чем интеллект обнаруживает способность проявления себя как пригодный для совершения интеллектуально значимого акта.

Отсюда наше описание типологических форм, заключающих собой присущие высокоразвитому интеллекту качества оператора интеллектуально значимого акта, подобает открыть представлением характеристик интеллектуального потенциала, возможно, чем-то повторяющих рубрику интерсубъективных проекций, но переносящих фокус на функциональную специфику. Подобного рода формы отличающего интеллект потенциала - это разумность, вдумчивость, наблюдательность, вероятнее всего, допускающие дополнение и отсутствующими используемой нами выборке интеллектуальной смелостью и эффективно организованной эрудицией. Помимо того, очевидный элемент «интеллектуального потенциала» - это выделяемое нашим источником эстетическое отношение, а, кроме того, и особо выделенная в источнике позиция практика расширительного понимания. В частности, вероятным образцом подобной практики и доводится предстать приданию нечто простому своего рода «вселенской» значимости. Кроме того, важно отметить, что вероятной формой «эстетического отношения» также правомерно признание такой формации, как «художественный дискурс», включая сюда и специфическую форму художественного дискурса литературного произведения.

Другую близкую по масштабам коллекцию форм, отражающих, присущую высокоразвитому интеллекту способность обращаться оператором интеллектуально значимого акта доводится составить инструментальной группе используемых им символических средств выражения. Однако здесь тогда не избежать пояснения, что специфика нашей выборки - явное пренебрежение предметом специальной и технической символики, что, тем не менее, отчасти восполняет представление в ней символически отождествляемых реалий, чьей характерной формой дано обратиться тем же значащим паузам. Используемая нами выборка, обходя вниманием любые возможные образцы специальной символики, тем не менее, снисходит до утверждения, определяющего «специальную символику» общепризнанной частью научного языка, признавая ее применение оправданным «исключительно в случае обращения общепринятой частью научного языка». Хотя мы признали бы здесь более уместной оценку, объясняющую использование специальной символики требованиями рациональности структуры записи. А если позволить себе следование условно «модели», имплицитно образуемой используемой нами выборкой, то недвусмысленную пару символических средств выражения дано составить средствам условного понимания. Такого рода средства не исключают отождествления и в значении инструмента, используемого при ведении интеллектуальной деятельности, но, в данном случае, используются как средства коррекции или конкретизации условных представлений. Конечно, их и ожидает обращение средствами различения интенции привходящего воздействия, главным образом, средствами психологического понимания мотивов партнера по взаимодействию. Тем не менее, используемый нами источник в большей мере признает существенность лишь структурированных средств условного понимания, где их наиболее показательным примером доводится предстать характерным оговоркам, хотя в этот же ряд возможна постановка и такой формы, как готовые оценки, шаблонное восприятие и т.п. В частности, непременный образец «характерных оговорок» доводится предоставить шаблонам построения литературной формы, полнящейся стереотипами по примеру конструкций «любовь - всепроникающая тема» или «родина - тема наиболее приближающаяся к понятию мотива».

Но если во главу угла поставить интересы философского познания, то важнейшей по значимости типологической группой во всем комплексе групп присущей высокоразвитому интеллекту способности представлять собой оператора интеллектуально значимого акта тогда уже правомерно признание группы операциональных форматов интеллектуальных актов. Но, к нашему огорчению, используемая нами выборка практически не заключает собой примеров такого рода форм. Здесь ей доводится ограничиться лишь упоминанием такого известного операционального формата как ошибки, а для нас это и формат детализации как такового порядка совершения акта, или - использования при его совершении ресурсов содержания, формализованный или не формализованный способ его совершения и т.п.

В развитие темы способности интеллекта представлять собой «характерного оператора» интеллектуально значимых актов следует указать и на присущую ему способность к известной мобильности при контроле с его стороны эффекторных проявлений, что и подобает расценивать как важнейшую предпосылку ментально-эффекторных форм по имени проворность и ловкость. Но используемый нами источник далеко не «проворен» в исследовании подобных предметов, хотя и ловкость, и проворность - это и столь существенные для литературы элементы ее сюжетной схемы.

Огл.  Интеллект - условный хозяин «идейного багажа»

Для интеллекта приданная ему способность осознания действительности в ее качестве как таковой «действительности» - любым образом синтез идей, посредством чего он и обозначает состояния вовлечения элементов действительности в условную «всеобщую» действительность. Тогда в смысле такого рода связи само собой «идея» и позволит признание тем специфическим «референтом», что обеспечивает придание поведению либо специфики манеры взаимодействия с подлежащим воздействию предметом, либо если не с предметом, то - с субъектом референциальной сферы, вовлеченным во всякого рода операции референциальной комбинации и рекомбинации. Отсюда форме «идеи» и дано ожидать отождествления как особенному субъекту детализации, предъявляющему достаточность в части распространяемого на него отношения востребования в некоем синтезе. А потому идее - и то, лишь в лучшем случае, - и подобает обнаружить качества открытости перед возможностью адресуемой ей дифференциации. Или - если позволить себе предложение образной иллюстрации, то идея и есть нечто функциональный «элемент мозаики» или «мазок» на полотне картины мира. В таком случае, как именно дано строиться видению мира «идей интеллекта» в избранном нами источнике, монографии «Поэтика мотива»?

Наше описание коллекции различного рода идей, что охватывает собой наша исходная выборка, мы позволим себе открыть анализом такой существенной позиции, как идеи очевидной онтологии. К сожалению, то, чем мы располагаем - явно недостаточная по объему коллекция, и потому нам сложно представить, каким в общем случае отношениям референции дано отличать условности объекта, отношения, связи, однако, напротив, такой идее очевидной онтологии, как идее движения дано быть упомянутой и в избранном нами источнике. Кроме того, наш источник указывает и такую ее производную форму, как «идея движения броуновского типа». Равно характерной особенностью нашей исходной выборки доводится предстать широкому представлению концептуальных идей, а именно - идей, составляющих собой основание тех или иных концепций, характерно обнаруживающих присущую им широту охвата. Числу подобного рода идей и доводится принадлежать концепции литературного этикета, лингвистической идее предиката, идее классиков исторической поэтики, идее эстетической значимости мотива как его потенциальной художественности и, равно же, просто идее эстетической значимости мотива.

Далее некую следующую форму идейного багажа интеллекта, нашедшего себе место в нашей исходной выборке дано составить группе прагматически маркированных идей. Таковы, в частности, существенные для литературоведения идеи цепочек характерных событий, характерных ситуаций и характерных состояний. Нам остается лишь дополнить данный перечень не отдельными идеями, но, в данном случае, типами идей - идеями полезности, необходимости, эффективности, интересности и т.п.

Кроме того, существенную часть идейного багажа интеллекта доводится составить идеям, признаваемым самим интеллектом идеями, доносящими вымысел. В видении используемого нами источника это лишь художественный вымысел, но в широком смысле это и всевозможные замыслы, например, гастрономические идеи, идеи устройства быта, организации досуга и т.п.

Но как таковой природе идей дано обращать существенным не только типологию, но и такую важную сторону конституции идеи, как область характеристик, выражающих специфику принадлежности конкретной идеи миру идей; кроме того, в смысле условия подобной зависимости и само собой мир идей - обретение подобного же плана идеи. Если же детализировать состав данной типологической группы, то сюда вполне возможно отнесение таких предлагаемых нашим источником производных форм, как оттенки идей, например, «оттенок идеи эстетического отношения» также развивающий собственно «эстетическое» начало идеи. Используемая нами выборка равно допускает и выделение специфики отдаленности или взаимного «разнесения» идей, как биологические идеи явно не предполагают уподобление физическим, притом, что на условиях, что ей также дано подчеркивать и качество идей представлять собой принадлежащие разным историческим эпохам и разным географическим местам зарождения. Что показательно, наш источник не обнаруживает интереса к методологическому и иллюстративному своеобразию идей, в нашем понимании куда более существенному для идей, нежели иные виды фиксируемых им различий.

Идеи, с чем равно доводится «согласиться» и используемой нами выборке, также доводится отличать качеству важности по отношению фиксируемой в них предметной специфики. В частности, в подобном отношении столь показательна «идея переменности жизни как фактора судьбы героя» или «идея определенных отношений, существенных для актанта или актантов встречи или в прямой форме инициированных им». Некую иную форму идей, соответствующих такого рода квалификации, дано составить собой «четырем идеям, с которыми связаны занимающие первое место в постпозиции событийные контексты»; члены данной группы - идеи происшествия, сдвига, изменения и развития. Если исходить из нашей оценки, то обладание некими идеями обращается для интеллекта равно же формированием коллекции идей, важных доносимой ими предметной спецификой. Тогда в отношении такого рода «предметно существенных» идей ученому и присуще признавать существенным сохранение в памяти идей основных положений сферы его научных интересов, редактору - идей правил орфографии, а водителю - идей, образующих корпус «правил уличного движения».

Огл.  Средства и инструменты обретения осознания

Для интеллекта осознание некоего предмета или условности, «высвеченных» или добавляемых в составляемую им коллекцию представлений - действие, для которого его совершение возможно в силу употребления средства действия. Ниже мы и предпримем попытку представления далеко не окончательно полного, но все же характерно достаточного обзора доступных интеллекту средств действия, найденных в используемой нами выборке.

Но повести этот анализ мы все же предпочтем в последовательности, что открывает задание квалификации двум основным типологическим группам, объединяющим собой средства действия, находящиеся в распоряжении интеллекта, а именно - группы прямодействующих инструментов осознания действительности и группы опосредованно действующих инструментов осознания действительности. В развитие данной оценки вначале нам подобает представить описание первой упомянутой здесь группы, а далее - другой такой группы.

Реально используемая нами выборка не наделена должной щедростью в упоминании прямодействующих инструментов осознания действительности, где она называет лишь две такие возможности - смысловые ассоциации и образные представления. Но мы позволим себе следующий «маневр» - признаем большее разнообразие прямодействующих инструментов осознания не помощью, но препятствием в ведении анализа, где неисчерпаемость такой коллекции - прямая помеха попытке упорядочения многообразия смысловых ассоциаций. Также известную сложность дано составить и попытке систематизации коллекции «образных представлений», поскольку этому явно мешает и их неоправданно широкое представительство, что следует из отождествления таким представлениям качества одной из ведущих возможностей эстетического восприятия мира. Потому мы ограничимся оценкой, предполагающей признание за интеллектом способности порождения резюмирующей констатации смысл, обретаемой при посредстве редукции извлекаемых компонентов из многообразно выраженного содержания. Здесь функционал такого рода констатации также будет предполагать и то ее последующее употребление, когда «смысл» в состоянии обрести специфику заместителя данного или аналогичного содержания и предполагать понимание значимостью в «характерном ключе». Равно же мы ограничимся оценкой, определяющей интеллект обладателем способности сведения «многообразного содержания» в упорядоченную структуру образ, что далее в значении такого рода единства содержания и предполагает использование в роли маркера неких событий перцептивной или когнитивной фиксации сознаваемого интеллектом содержания. Здесь как таковой природе таких возможностей непременно дано определить их как «прямодействующие», если следовать пониманию, прямо признающему за названными возможностями равно и качество средства условно «прямой» трансляции интеллектом фиксируемого им содержания в им же и формируемые структуры памяти. Однако не исключено, что помимо указанных здесь «смысла» и «образа» интеллект способен располагать и рядом иных оперирующих в порядке «прямодействия» средств осознания действительности, положим, кинограммой или мимеограммой, но нам сложно представить здесь описание таких возможностей в силу отсутствия необходимых данных в как таковом источнике.

Далее, определяемые нами в значении альтернативы прямодействующим средствам осознания действительности теперь уже средства «опосредованного осознания» позволят признание как так организованные формы такого рода средств, что и на стадии первоначальной регистрации данных будут означать выделение не более чем признаков или «отзвуков» действительности. Здесь не более чем «продолжениям» тех или иных актов первичной регистрации дано создавать возможность обретения «понимания действительности», хотя, не исключено, что и посредством «прямодействующих» инструментов. Другое дело, что подобает выделить и то обстоятельство, что наш источник более любопытен к предмету опосредованно действующих инструментов осознания, возможно, в силу специфики, что здесь ему не требуется предложение для данных инструментов и каких-либо форм расширенного представительства. Учет данного обстоятельства облегчит и нашу задачу указания основных типологических групп опосредованно действующих инструментов осознания. В таком случае возможно указание следующих типологических подгрупп основной группы «опосредованно действующих инструментов осознания» - воспоминаний, коннотации, состояний адаптации внешнего содержания к возможности усвоения, коммуникативных способов формирования осознания, модификации смысловых полей, средств окрашивания видения, ориентации комплекса представлений и, кроме того, семантизации. Равно здесь возможно представление и такой иллюстрации употребления опосредованно действующих средств осознания, как рассмотрение наиболее масштабно представленной в выборке типологической формы «ориентация комплекса представлений».

Так, функционалу осознания посредством приложения инструментария «ориентации комплекса представлений» непременно дано предполагать обращение осознанием «в некоем качестве», откуда и качеству осознания уже подобает следовать из характера ориентации. Тогда если придать такой оценке функционал необходимого нам критерия, то при его помощи и возможно выделение составляющих подгруппу «ориентации комплекса представлений» типологических групп теперь и третьего уровня. К числу такого рода групп прямо правомерно отнесение углов зрения, традиций понимания, следования ориентирующему притяжению (например, «позиция признания семантического единства мотива»), установок иного рода «ориентации» и, помимо того, и типологической формы «сопроводительно-классифицирующего отождествления». То есть - сама возможность осознания некоего предмета в значении чего-либо «осознанного» и позволяет достижение в проецирующем соизмерении с позициями «угла зрения», «классифицирующего отождествления», или с возможностью «включения в корпус традиции понимания» и т.п. Если подобрать яркий пример, то и существование философии позволяет объяснение качеством реализации восприятия сквозь призму «марксистского подхода», а добродетели - допускать возможность оценки и под углом зрения «христианских ценностей».

Теперь условно «логика» предложенного здесь пояснения позволит продолжить наш экскурс рассмотрением следующих типологических групп второго уровня опосредованно действующих средств осознания. Так, вряд ли что-либо иное могло бы с таким основанием претендовать на признание предполагающим воспроизведение в опосредованной форме, нежели воспоминания, служащие и тем средством реализации осознания, что допускает образование лишь посредством повторного проигрывания пережитой коллизии или повторного проигрывания акта осознания. Равным образом и коннотации подобает расценивать как лишенную особой сложности схему осознания посредством задания отождествления или соотнесения с чем-либо; в частности, подобной коннотацией и обращается форма восприятия литературного героя, что характерно замкнута на формирующуюся картину захватывающей его «сюжетной линии». Здесь же и «адаптация внешнего усвоения» - это такого рода возможности апелляции к используемым свидетельствам, что характерно предполагают возможность выделения и, соответственно, использования составляющей их обдуманности, убедительности или, напротив, недостоверности. Далее, качеству «коммуникативных способов формирования» осознания дано отличать такого рода способы формирования осознания, где их действующим началом дано обратиться фигуре или содержанию коммуникации. Также непременный выбор как такового источника - частое упоминание формации «предметные разговоры», вслед за которыми, на наш взгляд, этот перечень подобает продолжить фигуре диалога или ведения обсуждения, построенных в форме «вопросов и ответов». Если исходить из содержания используемой нами выборки, то под именем «модификация смысловых полей» возможно признание лишь исключительно «риторической редукции», но, помимо того, принадлежность данной производной группе дано обнаружить и типологической форме «правовой квалификации» то есть - рассмотрению события в его значении правового казуса. Далее некая следующая форма, принадлежащая типологической группе «модификации смыслового поля» - это истолкование посредством построения «математического выражения», формализующего некую закономерность или порядок протекания явления. Наконец, более подобающим вариантом представления «средств окрашивания видения» правомерно признание формулировок, предложенных используемым нами источником - это способность «смотреть на вещи Бог знает с какой стороны», а также «установки, определяющие понимание читателями событий повествования» или, наконец, - тогда и того же «дискурсивного вычленения». Здесь придания видению некоего окрашивания уже достаточно для понимания действительности в значении включающей в себя и социальные дискурсы, и - дискурсы культуры или, скажем, эстетически значимые дискурсы. Иными словами, здесь прямо подразумевается возможность обретения понимания, достигаемая посредством наложения стереотипа или ассоциации. И, в завершение, типологическую форму «семантизации» будет ожидать отождествление как такого рода специфической формы последующего осознания данных начального уровня, когда изначально или при предварительном ознакомлении данная форма будет предполагать восприятие предмета как незначимого, и лишь в некотором развитии наделять содержание воспринятой картины значением или смыслом. В частности, одним из вариантов такой семантизации и правомерно признание регрессивной семантизации, где, базируясь на знании развязки сюжета, мы и оцениваем составляющие данного сюжета, например, даем этическую или психологическую характеристику героям литературного произведения.

Сама реальность многообразных форм использования интеллектом опосредованно действующих инструментов осознания - основа для его признания далеко не ограниченным возможностью лишь «прямого пополнения» осведомленности, но - его признание как располагающего широким выбором различных по форме организации методов формирования осознания.

Огл.  «Не более чем интуитивная» оценка функции интуиции

На настоящий момент, хотя по сей день неизвестно точное определение, что такое интуиция, этому качеству все же доводится допускать признание как существенному достоинству интеллекта. К сожалению, наша исходная выборка не изобилует примерами проявления интуиции, но, тем не менее, часть из числа таких извлечений все же любопытна и в данном отношении. Например, непременную разновидность интуиции здесь и выпадает составить тем же впечатлениям. Впечатлениям потому и выпадает судьба обретения специфики одного из экземпляров типологической группы форм интуиции, что им вряд ли можно отказать в таком существенном начале конституции, как интерактивность. «Впечатления» - это, в определенной мере, захват смысловым полем интеллекта условно «абсолютно пассивного» стороннего паттерна. Кроме того, впечатлениям не избежать построения и их собственной типологической группы, где они в значении общего формата предполагают распространение и на такие виды, как «смысловые впечатления», «отложение художественных смыслов» или «кажущиеся впечатления». В нашем понимании не столь существенно, что именно за паттерн - перцептивный, когнитивный или - каким-то образом «не первичный» собственно и ожидал обращения предметом востребования в некотором смысловом синтезе, как важно, что он не повторяет исходный паттерн и одновременно соответствует востребованию, исходящему из смыслового синтеза.

Но помимо впечатлений наша исходная выборка также позволяет извлечение и такого экземпляра общей типологической группы «интуиции», как форма теоретической интуиции. Например, качеству «теоретической интуиции» дано отличать идеи, указывающие на зависимость, чему в последующем развитии науки доводится получить и их строгое оформление; такова и апория Зенона «Ахиллес и черепаха», предвосхищающая предложенный развитой математикой метод «исчисления бесконечно малых». Нам же в этом случае непременно подобает указать на реальность таких специфических видов интуиции, что связаны с деятельностью в сфере интеллектуальных профессий, и, в том числе, - не только на инженерную или врачебную, но и - на коммерческую (маркетинговую) интуицию. Равно не помешает напомнить и важную способность политической интуиции, а также - интуиции художественного творчества, положим, даже и нередко негативно воспринимаемую в среде тонких ценителей искусства способность работы «на потребу толпы».

Огл.  «Встречные» формы активности - «отклик» или «отзвук»

Интеллект отличает не только способность выработки представлений, но он не лишен и способности совершения операций, объединяющих в формате единой процедуры образование представления и закрепление представления. Образуемое подобным образом представление не только принимает вид осознания, но, помимо того, предполагает занесение или соединение с некоей позицией или связью закрепления. Конечно же, объектом рассмотрения здесь доводится предстать предмету оценок, но, однако, и наше исследование случайно восходит к источнику, полностью игнорирующему любую возможность осознания оценок как хоть сколько-нибудь значимой составляющей воссоздаваемой им картины. В таком случае, совпадение действия двух причин, с одной стороны, лакуны в источнике, с другой - нашей приверженности принципу не выхода за рамки исходной выборки и обернется анализом лишь таких обозначаемых выборкой форм отклика, как ремарки и избирательности.

Под именем «ремарок» здесь имеет место рассмотрение главным образом коммуникативных, но, возможно, не только лишь направляемых в коммуникацию высказываний, адресованных ряду практик формирования представлений, в частности, практикам закрепления эмоционального отношения к воздействующему на интеллект раздражению или влиянию. В частности, такова природа отмечаемых нашим источником «прагматических ремарок, относящихся к семантическому аспекту пространственно-временных характеристик».

Градация форм или практик избирательности, скорее всего, явно шире нашедших отражение в источнике и, увы, не раскрываемых во всей характерной специфике интересов, в нем ей доводится заключать собой лишь симпатии, пристрастия и просто качества «расположения». Однако мы благодарны источнику и просто за упоминание реальности различных видов и форм избирательности, поскольку обилие в наше время источников информации о подобном предмете определенно позволит признание подобающим началом для построения полноценной типологии такого предмета.

Огл.  Представления достаточные для обращения «субстратом» осознания

Характерный пример придания некоему представлению качества субстанциональной достаточности доводится предоставить утверждениям педагога о знании учащимся пройденного материала. Равно и понимание в юридической практике свидетеля «давшим ложные показания» также означает выделение субстантного или субстанционализированного формата представлений, хотя в этом случае такая квалификация предполагает установление лишь вне пределов сознания носителя представлений. Мы же в подобной связи определим предметом настоящей стадии предпринятого нами анализа ряд характерных положений, когда интеллект, конечно же, не в вербальной и не в спекулятивной форме, но каким-то образом «неформально» осознает собственные представления как обретающие специфику субстантной достаточности.

Тогда если исходить из используемой нами выборки, то формами осознания со стороны носителя представлений каких-либо составляющих присущего ему понимания теперь как представлений «субстантного типа» правомерно признание и ряда форм, начиная формой осознанности и завершая данную коллекцию позицией точки зрения. Кроме того, позициями данного перечня равно правомерно признание смысловых конкреций, форм рефлексии эмоционально-чувственной природы, моделей, центров смысловых отношений и смысловых пятен. То есть интеллекту, если в значении основания оценки определять комплекс позиций представляемого нами перечня, равно дано обнаружить возможность осознания самоё себя как обладателя осознания или иллюзии, моделирующей интерпретации или понимания самого себя исходящим из смысловой установки. К сожалению, наш источник не обращается к такому предмету, как особый род представлений интеллекта о собственных возможностях, по структуре напоминающих тренды - например, нахождения в состоянии чтения книги до некоторой части, или - изучения до определенного раздела. Увы, подобная установка и обращает школьника, «умеющего считать до ста» выпадающим из образуемой в источнике картины, хотя для школьника такому качеству отведено место и весьма существенного начала выносимой им самооценки.

А далее если продолжить анализ отдельных типологических групп данной типологической формации, то используемый нами источник предлагает толковать условность «форм осознанности» как нечто глубинные формы экзистентного проникновения, что, вероятно, и характерно литературной проблематике, но не отменяет действительности и тривиальных актов осознания. Тогда если исключить предлагаемую им «логику», то здесь нам скорее присуще признать разновидностью осознания и знание предмета, какое количество соли необходимо для приготовления блюда. Напротив, если следовать трактовке, предложенной нашим источником, то «смысловым конкрециям» дано предполагать отождествление как столь обширная коллекция, что она вряд ли позволит изложение посредством краткого очерка - это различного рода разновидности смысла, позволяющего обращение в любые логические и предметные формы. В таком случае мы ограничимся указанием специфики, что некую группу состояний осознания интеллект непременно склонен отождествлять как «выделенные им» смыслы. Вслед за этим, если продолжить знакомство с содержанием нашей исходной выборки, то обнаружится, что группа форм «рефлексии эмоционально-чувственной природы», например, страх или благоговение также отсутствуют в поле зрения нашего источника, но ему дано обратить внимание на «кажимости» или, в более привычном понимании, иллюзии. Например, в одном случае он повествует и о таком положении, как «кажущаяся ситуация остановки времени».

Если продолжением данного анализа избрать рассмотрение природы моделей, то предмет, определяемый данным именем, вряд ли позволит признание чем-то особо пугающим, поскольку, в частности, и высказывание о пути прохода к некоему месту также не избежит признания как представление, восходящее к наличию модели. В подобном отношении и осознание носителем интеллекта своего состояния «знание правильного способа растопки печи» - и ему дано исходить из наличия некоей модели. Но если от представленных здесь допущений позволить себе возвращение к коллекциям нашей выборки, то можно установить, что для избранного нами источника роль моделирующих конструкций дано принять на себя «динамическим моделям», в чьей типологической группе также имеет место и экземпляр по имени «динамическая модель семиотической системы». Однако здесь нам подобает «отказать в доверии» нашему поводырю, поскольку собственно модели исключают иную возможность построения, любым образом помимо порядка формирования фиксированной структуры, в том числе, и структур, используемых в целях моделирования эволюций или трендов. Отсюда и квалификацию «динамическая модель» следует понимать метафорой, замещающей собой понятие о модели, пока еще пребывающей в процессе разработки. Далее, теперь уже предмет «центров смысловых отношений» дано составить возможности объединения неких смыслов вокруг неких позиций, где такие смыслы прямо подлежат координации со стороны этих центров. В данном отношении и формация «типологическая рубрика» - равно же «центр смысловых отношений»; подобным же образом и некая генерализующая идея, например, мысли работника о заработке - и ей дано допускать признание как «центру» смысловых отношений. В таком случае и последняя позиция данной группы, принцип «смыслового пятна» - это принцип некоей локации, объединяющей собой коллекцию смыслов; таково и суждение о книге, содержащей множество различных сведений, или приключении, породившем множество острых впечатлений.

Если чему и доводится обнаружить высокую притягательность для используемого нами источника, то - углублению в типологию предмета «точки зрения»; однако это углубление не обращается и чем-либо особенно плодотворным - точки зрения в создаваемой им картине или принадлежат неким носителям, или - «резонируют» на некоем содержании, или - воспроизводят установки или исходят из неких источников. Если же представить здесь и присущее нам самим толкование предмета «точки зрения», то способность интеллекта придерживаться «точки зрения» будет означать возможность его отождествления признаками устойчивости, повсеместности или глубины разделяемой им точки зрения. «Начиная со школы и всю сознательную жизнь» человек способен следовать вполне оправдывающим себя представлениям или правилам.

Огл.  Пласт мотиваций - новый уровень разработки темы

Интеллект, а если точнее, - его носитель человек, но ради упрощения - только интеллект, не лишен и способности различным образом, с различной силой задавать или воспринимать мотивацию посредством действия всякого рода форм и разновидностей мотивирующих посылов. Мимо подобной возможности не пройти и избранному нами источнику, в итоге образовавшему представительную коллекцию форм и разновидностей мотивации, откуда нашу задачу и подобает составить упорядоченному описанию подобного столь «мощного» множества. Но если взять данное множество как вероятную типологическую группу, то здесь «наиболее разработанным» отделом такой коллекции и правомерно признание раздела, образованного типологической подгруппой видов вожделений. К составу данной подгруппы непременно доводится относиться такого рода формам, как заинтересованность, ненависть, удовольствие, чувство честолюбия, желания и, наконец, мечтания. Все эти формы также допускают признание как формы выраженных установок, направленных на обретение неких состояний или достижение цели, что, тем не менее, в качестве цели подразумевает и состояние психологического «переживания».

Тогда если и начать с освобождения от «налета психологизма» условной «основы», определяющей разнообразные формы вожделений, то здесь как бы само собой такая редукция и обращается выделением следующей градации мотивирующих посылов, а именно - приверженности. Наш источник, с одной стороны, предлагает не отличающуюся непомерным богатством содержания коллекцию форм приверженности, но, с другой, формирует перспективу раскрытия ее специфики под углом зрения любопытного разнообразия - от приверженности трактовке до глубоких любовных отношений и не только настроенности, но и - перемен в настроениях. Иными словами, качество «приверженности» и ожидает отождествление как наделенное и когнитивной, и эмоциональной природой, и, более того, как допускающее понимание в значении постоянной или эпизодической формы приверженности.

А отсюда, если следовать источнику, то статус экземпляров типологической группы форм приверженности позволит отождествление - мы зададим здесь и такого рода «формулу», - нечто «адресно конкретным» формам воспроизводства некоторого отдельного мотива. Такому вниманию, уделяемому группе «приверженности» однако не дано повториться теперь уже и в коллекции характеристик нашего источника, что адресованы предмету намерения, хотя здесь и отведено место такой форме намерений, как решительные намерения. Тем не менее, те же лишь «сами собой» намерения не исключают признания и предполагающими что обстоятельственные, что ситуативные формы (к примеру, в одном случае - «намерение выстроить свою манеру поведения» и в другом - «намерение выкрутиться из подобной переделки»). Но здесь, как бы не особо внимая подобной специфике, избранный нами источник и вознаграждает нас картиной такого «склонения», как окрашенность намерений, упоминая и такую позицию, как чистота намерений. С другой стороны, упоминая, увы, лишь единственную позицию, он напоминает и о возможности управляемых мотивационных состояний, как-то касаясь и ситуации прекращения вражды. Более того, в свою «модель» мотиваций он допускает включение и позиции мотивационного аттрактора, где, опять-таки, иллюстрацией доводится предстать единственному упоминанию в виде выражения «после долгих колебаний Лиза является на встречу».

Далее, для мотивации не исключена и возможность ее реализации не только «непосредственно как мотивации», но и в виде мотивации как производной ориентирующей установки. Именно таково, например, «влияние высоких чувств Дубровского к Марье Кирилловне остановившее героя в его стремлении мести Троекурову». Кроме того, здесь возможно указание и других форм влияний, предопределяющих мотивации, в частности, таких как робость или решительность. Возможно, в этот же ряд правомерна постановка и такой формы ориентирующей настройки, как безразличие к опасностям. Но, конечно же, наш источник в силу присущего ему эстетического тяготения не приводит свидетельств о существовании и такой значимой формы влияний, так или иначе, но порождающих собой мотивации, как, в частности, мнительность.

Теперь нашим следующим шагом вслед за рассмотрением ситуативно-структурных разновидностей мотивационных форм правомерен выбор и предметно-специфических разновидностей тех же самых форм. В частности, сюда возможно включение и тех же творческих интенций, заключающих собой и такой возможный вариант, как «творческие интенции русской прозы послепушкинского периода». Как мы позволим себе судить, проблематика «творческих интенций» вряд ли предполагает какую-либо присущую ей непомерную сложность - здесь явно не грех ограничиться выделением нескольких направлений творческой деятельности, где особенностью каждого и правомерно признание его собственной версии «творческих интенций». Другое дело, что более любопытным подобного рода примером и доводится предстать интенциям специфического типа, предполагающим корреляцию либо с обстоятельствами события, либо, положим, с реализуемой функциональностью. Но если перейти к попытке выделения отдельных экземпляров, принадлежащих данной группе, то здесь не избежать приложения усилий тогда уже и ради проведения отдельного анализа, что, однако, не препятствует признанию за подобными интенциями и свойства их локализации определенными ситуативными причинами. Подтверждением данной оценки и правомерно признание ряда примеров, представляемых источником, в частности, примера интенции «цель ради которой собственно и говорится высказывание или реплика в диалоге» или интенции «коммуникативная задача, решаемая партнерами по коммуникации в процессе общения». Представителями группы интенций «специфического типа» равно правомерно признание составляющих собственно литературоведческую задачу нашего источника «сюжетной интенции события повествования» (на положении «интенции интеллектуального поступка») и - «сюжетной интенции элементарного повествовательного целого или события».

Наконец, кроме обозначенных выше форм интенции также дано иметь место и мотивациям и интенциям с морфической установкой. Классический пример - Карл Маркс с его прямым намерением воплощения в жизнь плана существенного изменения социальной реальности, но мы все же предпочтем опереться здесь на привычную для нас «твердую почву» принятой за основу выборки. Наша выборка, прямо наследуя специфику концентрации на решении задачи теоретического или эстетического синтеза, и обращается предложением таких иллюстраций, как, в частности, сюжетообразующие интенции и, кроме того, - и стремления теоретиков к подведению понятия темы под понятие мотива.

Огл.  Типология интеллектуального акта как «особая таксономия»

Интеллект допускает признание и такого рода самоорганизующейся системой, чему присущ порядок обретения организационной формы лишь как подчиненный цели совершения интеллектуального акта. В частности, деятельности написания текста присуща практика задания настроя на особый порядок ее ведения, что равно предполагает некую форму организации. Отсюда предпринятому нами анализу невозможно не заключать собой попытки рассмотрения предмета разнообразия форм и видов интеллектуальной деятельности, какими их доводится представить избранному нами источнику.

Конечно, источнику не избежать отождествления и его самого как воплощения букета форм интеллектуального акта, но мы здесь вместо ожидаемого систематического подхода не откажем себе в известном произволе в части отождествления тех или иных деятельности или поступка в значении интеллектуального акта. Или - такой задаваемой нами посылке непременно дано означать и то следствие, когда в качестве «интеллектуальных актов» возможно отождествление и условно «пограничных» форм проявления интеллектуальной активности. В частности, «узнаванию» дано ожидать признания или же в качестве не более чем осознания, или - равно как «деятельности по выделению похожести». В данном случае мы остановим выбор на последнем из предложенных вариантов.

А далее если в качестве меры «масштаба значимости» некоего акта употребить размер множества, задаваемого приложением критериев, определяющих «отбор содержания» для нашей исходной выборки, то наиболее обширную группу форм интеллектуального акта составят коммуникации, а далее последуют группы меньших размеров - программируемых форм поведения, введения в заблуждение и материальная фиксация. Такого рода «статистическую меру» тогда мы и положим в основание первой части нашего исследования, рассматривающего виды интеллектуальной деятельности.

Опять же, если основанием описания типологической группы «коммуникативных форм интеллектуальной деятельности» понимать статистическое распределение, то его подобает открыть рассмотрением наиболее масштабно представленной подгруппы - коммуникации специфичной ее содержательным наполнением. Далее в составе данной подгруппы возможно выделение таких экземпляров, как выяснения, просьбы, сообщение идей предполагаемых поступков, сообщение сведений, а также - объяснение между сторонами и сообщение требующих принятия предложений. Но и пяти названным экземплярам данной подгруппы доводится составить лишь видимую часть айсберга, поскольку также здесь найдут себе место сообщение имени, завораживание, исповедальные отношения, заявление позиции, требование, сознательные признания и свидетельские показания. Несколько ниже мы все же позволим себе продолжить данный перечень, но сейчас не откажем себе в праве заметить, что обобщения лишь перечисленных позиций уже достаточно для принятия допущения, что содержание коммуникации прямо определяет специфика социального, когнитивного и ситуативного востребования. Другое дело, что анализу такого рода специфики дано означать постановку особого рода задачи, и потому нам не следует дополнять такой проблематикой нашу не столь широкую постановку задачи. Тогда нам остается продолжить представление позиций данного перечня указанием таких форм, как клевета, повеление и констатирующие заключения. Но и на данной группе экземпляров нам сложно поставить точку в составлении этого перечня, что также позволит его дополнение позициями событийный формат коммуникации, означающая коммуникация, безмолвное общение, обсуждение и обмен репликами. В инструментальном смысле градации коммуникативная деятельность дано предполагать распространение и на технически специфическую форму коммуникации, известную по имени переписка, а также на коммуникативные процедуры, коммуникативную сигнализацию и актово подчиненные модульные коммуникативные инструменты. Кроме того, наряду с истинной коммуникативной деятельностью возможна и такая форма, как внутренняя квази-коммуникация. Тогда если задаться целью понижения уровня рассмотрения и перехода со второго уровня типологии на низлежащий третий, то специфике «событийного формата коммуникации» также дано отличать те же допросы или беседы, означающей коммуникации - прощания или, напротив, встречи. «Безмолвное общение», если следовать за содержанием источника, это «переглядки» Германна и Лизы из повести Пушкина «Пиковая дама». Используемый нами источник никак не раскрывает позицию «обсуждений», однако, в этом нет необходимости, поскольку само данное понятие довольно точно отражает его вполне определенное содержание. «Обмен репликами» для нашего источника - это не обмен репликами на сцене, в транспорте или где-либо, но «обмен репликами через слуг». В сфере своего рода «технической организации» коммуникации вспомогательная градация «коммуникативных процедур» включает в себя собеседование, изложение истории и разговоры о делах и жизни. Предлагаемые нашим источником варианты сигналов в коммуникативной сигнализации не столь интересны, как известный коммуникативный сигнал «мне больше нечего добавить», но, тем не менее, источник позволяет извлечение из него и двух известных на практике сигналов «об актуальности результата» и «о наличии результата». «Актово подчиненные модульные инструменты» располагают в нашем источнике лишь «замечаниями», хотя ничто не препятствует выделению в значении разновидности такой типологии и тех же пояснений. Наконец, в части внутренней квази-коммуникации речь идет о «ситуации диалогической встречи двух квази-личностных начал», столь характерной для поэтического «лирического героя».

Подобным же образом и «программируемые формы поведения» - то, что избранный нами источник склонен понимать достойными куда меньшей степени детализации, - это равно та специфическая форма исполнения интеллектуального акта, что предполагает соответствие изначально заданному плану тех же что поведенческих, что когнитивных поступков или актов. В частности, деятельность поиска - она же следование программе в части, что «перед глазами» подобает постоянно удерживать искомый предмет. Также и целование, помещаемое нами в эту же группу, позволит отождествление как акт координации физического действия согласно церемониальной специфике этого действия. Путешествие, прохождение службы, организация ночлега и побег - это формы координации, наделяющие поведенческие проявления качеством соответствия некоей функциональности или телеологии. Напротив, простаивание часами (на одном месте) - это событие удержания себя от занятия некоей деятельностью или совершения поступка. Наш источник также выделяет и такую особенную манеру совершения акта, как задание специфики поступка посредством его отождествления некоей телеологии, что тогда доводится обнаружить акту изгнания, приготовлениям, похищению и, наконец, защите от социально обусловленных угроз. Также на особом положении здесь возможно выделение актов противостояния, а, в широком смысле, - игрового поведения в целом, где фактором организации поведения дано обращаться не одному отдельному «фиксированному» фактору, но равно же и группе факторов, как-то подчиняющихся такому «преобладающему» фактору.

Форма программируемого поведения «введение в заблуждение» не обретает в нашем источнике того размаха, о чем можно судить по деятельности религиозных организаций, средств массовой информации или правительств; наш научно-литературоведческий «завет» склонен сообщать обстоятельства лишь более простых такого рода практик. Тем не менее, обозреваемому им «пространству» дано охватывать такие способы введения в заблуждение, как обман, обманные приемы, обманное поведение и придание неузнаваемости. Равно как форма «обманного поведения» здесь определено притворство, а в значении разновидностей обмана - обманутость в ожиданиях, фактически - форма самообмана, а также обдуманно совершаемый, и, равно, и невинно происходящий обман. Причем важно понимать, что «невинно совершаемый» обман - это такого рода поступок совершающего этот обман лица, что по существу оно не отдает себе отчета в возможности превратного истолкования совершаемых им поступков, или это и своего рода «безразличный автоматизм». Имя «обманный прием» олицетворяет для нашего источника намеренный поступок изменения облика, в современной практике - сокрытие лица бородой, прической или при помощи солнцезащитных очков.

Также источнику известна лишь единственная возможность совершения акта материальной фиксации, а именно - ведение записей, хотя положению экземпляров подобной градации доводится отличать и ряд иных форм «ручной» деятельности по фиксации неких обстоятельств или условий. Это и зарисовка, и вычерчивание, картографирование, сохранение гербариев, улик и т.п.

Равно ускользнувшей из поля зрения нашего источника, но, в действительности важной и масштабной формой интеллектуальной деятельности правомерно признание деятельности по освоению форм и средств интеллектуальной деятельности, а, проще говоря, обучения. В реальности обучению дано состоять не только в освоении навыков мыслительно-спекулятивной или практической деятельности, но выражаться и в форме обучения, означающей развитие ловкости и проворности (спорт, военное дело), но предмет внимания нашего источника - лишь освоение репертуара сюжетов и мотивов в процессе развития литературного творчества.

Далее следующий предмет предпринятого нами анализа форм интеллектуальной деятельности дано составить такой форме данной деятельности, как «деятельность, способствующая реализации возможности осознания». В состав такой группы возможно включение производных форм узнавание, наблюдение, операции ведения наблюдения, рассматривание, реакции рационализированной избирательности и, наконец, восприятие структур информационного субстрата. «Узнавание», если последовать за источником, это, с одной стороны, узнавание как «узнавание при встрече», и, с другой, узнавание характерных особенностей в процессе близкого соприкосновения. Хотя здесь также возможны и некие дополнения, но и обозначенной нашим источником характеристике «узнавания» дано обнаружить специфику весьма представительной. «Наблюдение» согласно источнику - это фиксация лишь случайно замечаемой фактуры, другими словами, «наблюдение происходящих событий случайным свидетелем». Здесь же «операции ведения наблюдения» - тогда уже преднамеренно предпринятые акты наблюдения; подобного рода форма ведения наблюдений, что вполне естественно, охватывает собой и «научное наблюдение», но лучшими иллюстрациями данной практики наблюдения скорее правомерно признание того же бытового, сыскного, медицинского наблюдения, как и наблюдения за ходом производственных процессов. «Рассматривание» в смысле источника - обычное бытовое рассматривание изображений, но здесь возможно и представление примера телеологически подкрепленного рассматривания - поиска изъянов в предмете или рассматривания с целью запоминания. «Реакции рационализированной избирательности» для избранного нами источника - это выбор невестой жениха, хотя к такой группе видов деятельности возможно отнесение и всякого выбора, подразумевающего предпочтение, - кандидата на выборах, продукта из ассортимента и т.п. Позицию «восприятия структур информационного субстрата» наш источник склонен определять лишь как восприятие литературного произведения, когда такого рода восприятием также правомерно признание и восприятия новостей, чертежей, произведений искусства или ознакомления с инструкциями.

Вслед за деятельностью, обеспечивающей возможность осознания, нам, пожалуй, подобает рассмотреть и наиболее любопытную разновидность интеллектуальной деятельности, а именно - разнообразные формы интеллектуальной (мыслительной) спекуляции и модификации формируемого неким интеллектом «смыслового поля». Экземпляры, образующие данную группу, это, в таком случае, формы мыслительная манипуляция, мыслительная разработка, констатация, субстанционализирующая интерпретация, указывающее выделение и истолкование.

Развитие данной типологии, как о нем доводится судить по материалам выборки это, в том числе, выделение следующих форм мыслительной манипуляции - получение решения, извлечение следующих слоев семантики, осмысление, уподобление, обобщение, мысленные эксперименты, спекулятивное рассмотрение, сопоставление. «Получение решения», если в понимании подобного предмета принять порядок следования источнику, - форма акта, непременно предполагающего следующие варианты - угадывание и разрешение загадки; а нам остается дополнить данный перечень видов интеллектуальной деятельности вычислением и логическим отождествлением, не говоря уже и о «подборе ответа». «Извлечение следующих слоев семантики» используемый нами источник склонен замыкать лишь в пределы некоей «узко конкретной» операции - «раскрытия сюжетного смысла для каждого из определяемых этим смыслом событий с опорой на их семантические и синтаксические противопоставления». Но мы позволим себе здесь предложение и нашей собственной идеи одной из форм извлечения «следующего слоя семантики», а именно - типологическое или предметное раскрытие интегрирующего обозначения; естественно, что в данном случае мы затрагиваем предмет деятельности по фиксации не иначе, как «следующего» слоя семантики. «Осмысление», если довериться источнику, - интеллектуальная деятельность по определению маркера, например, осмысления на основе проб, достаточно ли посолен суп; в конкретном случае источник говорит об осмыслении кем-либо своего положения или об «осмыслении персонажа как деятеля», определении значения такого маркера, как «качество деятеля». «Уподобление» в видении источника - это процесс построения аналогии; источник предлагает пример уподобления литературного повествовательного мотива «слову и шире - знаку». К сожалению, источник никак не раскрывает градацию «обобщения», но последнее не исключает и признания как выделение из некоего массива сведений, позволяющих указание на состояние типологической общности. «Мысленные эксперименты» - это, в оценке источника, форма умственной деятельности, нередко решающая задачу рассмотрения социальных и культурных явлений в сослагательном наклонении; для нашего источника пример «мысленного эксперимента» - пример построения фабулы, отличающейся от оригинала. «Спекулятивному рассмотрению» в понимании источника дано занять место рассмотрения характеристики или принципа в соизмерении с широким или, напротив, сокращенным выбором вариантов реализации, собственно говоря, это «рассмотрение путем подстановки». Если быть точным, то, в частности, для источника это параллельное рассмотрение нескольких явлений, рассмотрение последовательности в обратном порядке и рассмотрение в контексте. «Сопоставление», если не выдвигать возражений против расширенного толкования такой типологии, - это деятельность «содержательного» сопоставления, в частности, сопоставления технических характеристик. Опять же, в частных случаях избранному нами источнику доводится прибегать здесь к сопоставлению специфичных его тематике предметов «понятий мотива и лейтмотива».

«Мыслительная разработка», фиксируемая нашим анализом как следующий элемент его очередности - та форма интеллектуального акта, чье назначение это построение картины - или, в конкретных вариантах - сочинение стихов, или - разработка представлений, в частности, «разработка эстетического образа». Однако если последовать присущему нам пониманию, то определяемая в источнике форма «мыслительная разработка» - все же это практика «разработки», характерная инженерному делу и правовому строительству. Для используемого нами источника «констатирующая деятельность» - это фиксация «установочных позиций» некоей действительности - «констатация, что свобода является состоянием героя в мире пушкинского повествования». В нашем понимании «констатирующая деятельность» - главным образом, суммирующая деятельность, позволяющая вынесение оценки. Предмет «субстанционализирующей интерпретации» наш источник в привычном освещении расценивает как интерпретацию художественных произведений, их осознание носителями смыслов и признаков. Однако в своем существе «субстанционализирующая интерпретация» все же позволит признание деятельностью по отождествлению тому или иному субстанциональному началу, например, различения группы людей в качестве нации или народности, продукта в качестве свежего или несвежего и т.п. Наконец, «указывающее выделение» - это своего рода «привязка», как иногда принято называть подобную практику отождествления; например, это определение пассивного или активного значения условия по отношению к событию, условий самостоятельности или подчиненного положения элементов в системе и прочие такого рода квалификации. Для источника «указывающее выделение» - это квалификация «актантов мотива встречи в соизмерении с нарративом в целом». «Истолкование», если исходить из объяснения, предложенного источником, это деятельность по отождествлению разъясняемого как принадлежащего типологической форме - интерпретация событий, описываемых в современной художественной прозе как архетипически уподобляемых сюжетным формам волшебной сказки. Если же представить здесь наше собственное понимание, то «истолкование» - это деятельность объяснения, совершаемая посредством привлечения любого источника объяснения - от науки до здравого смысла и религиозной мифологии.

Далее следующую значимую группу типологических форм интеллектуального поступка дано образовать формам поступка, чье развитие предполагает совершение в интерактивной плоскости. Другими словами, это практики совершения интеллектуальных актов, где одному интеллекту дано вовлекать в свою деятельность какой-либо внешний интеллект. Содержание нашей выборки позволяет отождествление данной группе таких подгрупп, как сопереживание, формирование и реализация инициатив, манипуляция средой окружения, договорная деятельность, интерактивное привыкание, а также действия, инициирующие сторонний разумный отклик, и, наконец, деятельность целенаправленного внешнего осведомления и деятельностная реализация интереса.

Тогда одной из возможных форм сопереживания источник склонен определять выражение солидарности, относя сюда и «выражение читателем солидарности в смысловом восприятии фабулы». Тем не менее, если позволить себе критическую оценку такой непомерно «узкой» характеристики, то сопереживанию дано предполагать явно большее число форм, но мы здесь ограничимся лишь одной, нашедшей отражение в источнике. Далее, если последовать за источником, то и типологическая форма «формирования и реализации инициатив» странным образом позволит признание лишь как связанная с предметом последствий, наступающих в результате проявления инициативы, что явно не позволит проникновения в природу деятельности порождения инициативы. Но если предложить здесь нашу оценку, то деятельность по формированию инициативы - это деятельность по мобилизации и концентрации что одушевленных, что неодушевленных средств ее реализации. «Манипуляция средой окружения» также в какой-то мере позволит признание продолжением позиции «формирования инициативы», что подтверждает и избранный нами источник, указывая такую форму манипуляции окружением, как перехват инициативы. Но «манипуляция средой окружения» это и блокирование нежелательной инициативы, как и множество иных возможностей такой манипуляции. Интересная форма интерактивной вовлекающей деятельности - договорная деятельность, деятельность по интеллектуальному обеспечению координации действий договаривающихся сторон; здесь случай договора, о чем сообщает источник - согласование влюбленными места свидания. Однако здесь правомерно и то добавление, что понятие «договорная деятельность» и в избранном нами источнике и во многих прочих случаях удерживает то значение, что отличает его и в естественном языке. «Интерактивное привыкание», как понимает источник - это не более чем возможность знакомства с другим носителем интеллекта, хотя в данной связи подобает напомнить и о случаях психологического приспособления, или, попросту говоря, «подлаживания» под чей-либо нрав. «Действия, инициирующие сторонний разумный отклик» - это типологическая форма, принимающая в используемом нами источнике «распространенный вид», предполагая отнесение к числу ее экземпляров таких форм, как высмеивание, приглашение в гости и знакомство. Но, не следует забывать, что инициация стороннего разумного отклика, в частности, это и направление коммерческого предложения. «Деятельности целенаправленного внешнего осведомления» дано охватывать и такие вполне вероятные формы, как проповедь, инструктаж, ведение пропаганды, но наш источник понимает подобный предмет «несколько иначе», относя сюда признание в любви, ознакомление с положением дел, объяснение и разоблачение. В конце концов, и в значении «деятельностной реализации интереса» источник склонен определять особо организованную форму поведения, известную как уделять внимание, хотя подобного рода реализацией интереса возможно признание и поиска информации, касающейся предмета интереса.

Естественная форма продолжения обрисованной нами последовательности интеллектуальных актов - представление группы форм деятельности, направленной на решение творческих, а не спекулятивных задач. В понимании используемого нами источника эта группа объединяет две следующие подгруппы - создания описаний и творческую активность без уточнения направления этой формы активности. Тогда нам подобает позволить себе извлечение из используемой выборки перечня квалификаций, адресованных способности создания описания, в частности, позволяющих признание как характерные практики создания описания. В такой перечень возможно отнесение либо практики построения повествовательно последовательного описания, либо, напротив, обстоятельно развернутого, либо - перечислительно последовательного, либо, наконец, систематического описания. Как нам представляется, что если подобному перечню и доводится допускать признание неполным, то и возможные дополнения вряд ли внесут здесь существенные коррективы. Присущее нашему источнику видение «творческой активности» - непременно ее видение практикой художественного творчества, хотя если видеть долю разума и в стиле соцреализма, то такого рода активность можно просто характеризовать как тот же «творческий труд». Во всяком случае, здесь не обнаружить характеристик, что могли бы обратиться возможностью разделения на подлинную литературу и эпигонство вкупе с графоманией, когда этим последним сама подобная стратификация закрывала бы вход в пространство занятия творчеством.

Как ни печально, но рано или поздно нашему описанию групп интеллектуальных актов доводится подойти к неизбежному финалу, и здесь его завершающую позицию составит собой представление группы форм, принадлежащих теперь «парауровню» способности совершения интеллектуального акта или определяемых как формы «параинтеллектуальной» деятельности. Природу такого рода форм доводится составить условию, когда интеллектуальную активность отличает качество лишь последующего обращения интеллектуальным актом - то есть пока что обращения формой как бы «консервации» психической реакции или активности. И здесь, если последовать «подсказке» источника, то числу такого рода форм непременно подобает принадлежать рефлексивным состояниям, подсознательным формам активности и рациональным практикам проявления эмоциональности. Так же по причине отсутствия особой группы и равно в силу обладания известным подобием к этому ряду форм правомерно отнесение и такой формы, как заслушивание. В таком случае «рефлексивные состояния», о чем можно судить посредством рассмотрения примера «обращения за подсказкой», и подобает расценивать как такого рода состояния «лирического субъекта», что представляют собой состояния допускающей регенерацию настроенности, чью специфику и определяет наличие стадий формирования и собственно протекания. Подсознательные формы активности деятельностного типа, это, по существу, сновидения, а если точнее, то и столь существенные на взгляд источника вещие сны. Далее к числу рациональных практик проявления эмоциональности прямо подобает отнесение эффекта порыва страстей собственно потому, что здесь интеллект принимает для себя решение в части передачи управления его собственной эмоциональной сфере, пытаясь обрести такое воплощение подобной эмоциональности, что в его понимании составляло бы нечто «должное воплощение». Например, при посредстве такого рода акта интеллекту дано инициировать и попытку поиска некоей «подлинности» собственных нравственных поступков в противовес ханжеству. «Заслушивание» - это интеллектуальное начало некоей организации внимания, собственно и обращающееся состоянием концентрации на усвоении передаваемого сообщения, не обязательно речи, но, вполне вероятно, и музыки.

Огл.  «Сопряженный» функционал расширенной индивидуальности

Если последовать присущему нам пониманию, то специфика предмета «расширенной индивидуальности» - наличие «чужого» или «стороннего» в структуре интеллекта или в обретаемом им содержании, что далее интеллекту доводится обращать в обязательное для себя «свое». В таком случае вряд ли возможен подбор иного уместного эквивалента такой расширенной индивидуальности помимо в широком смысле «культурного фундамента» интеллекта. Здесь, если последовать оценкам, предложенным источником, то подобает предположить возможность выделения таких типологических групп, чем могла бы послужить группа культурного багажа, а, равно, - комплекс руководящих поведением идей, как правило, обретаемых посредством культурного заимствования.

К сожалению, наша исходная выборка вряд ли достаточна в возможности исполнения функции путеводной нити в лабиринте проблематики «культурного багажа», поскольку в числе скудного количества такого рода форм она ограничивается лишь представлением предположений и предмета своего рода текущей осведомленности, наподобие осведомленности о событиях близкого окружения. Однако с общих позиций те же качества форм культурного багажа равно присущи и тем же знаниям или опыту практической деятельности. Далее, для «руководящих поведением идей» используемый нами источник предлагает примеры таких экземпляров данной группы, чем доводится предстать соблазнам, замыслам и футуропроективным ожиданиям, в любом случае - неким содержательным или содержательно зависимым конкрециям, тем или иным образом формируемым под влиянием культурного окружения. Но здесь любопытный экземпляр данной группы также доводится составить специфической для источника форме футуропроективных ожиданий, чему принадлежат «стереотипные читательские ожидания счастливой, но банальной развязки». Как правило, футуропроективные ожидания, в частности, интерес потребителей к следующему поколению гаджетов - непременно же следствие культурного влияния.

Далее следующий присущий высокоразвитому интеллекту существенный комплекс типологических форм расширенной индивидуальности доводится образовать типологическим формам «расширенной» психики или, другими словами, группе «метапсихических форм». Здесь основные образующие данные комплекс группы форм - это поведенческие демонстрации, виды индивидуальных влияний, квалификационно значимые особенности биографии, функциональная мимикрия, дружеские отношения и репрезентирующие ряды. Если же опуститься ниже на отметку второго уровня такой типологии, то «поведенческим демонстрациям» дано охватывать собой экземпляры манера поведения, демонстративный отказ, независимое поведение и личностная оппозиция к окружению. Здесь все же следует дополнить, что настоящий состав списка отражает понимание избранного нами источника, когда наш собственный опыт позволит включение в него и таких позиций, как покорность и радушие. Числу «видов индивидуальных влияний», если последовать за источником, дано принадлежать деятельному участию в событиях своей судьбы, нравственному превосходству и влиянию личностного обаяния. В нашем понимании, данный перечень непременно подобает пополнить и такой категории, как «авторитет» во всех присущих ему масштабах - от высочайшего авторитета и вплоть до отрицательного авторитета. «Квалификационно значимым особенностям биографии» фактически дано представлять собой проявление «внедренной в психику» коллекции достижений и провалов как такового данного интеллекта; в этой связи источнику доводится напомнить и о предмете жизненных ошибок. В значении градаций, обозначающих «функциональную мимикрию», источнику дано подсказать такие позиции, как напускные видимости (игра Пугачева в самозванца) и совершение украдкой. Скорее всего, следует предполагать возможность существования и куда большего числа форм показного поведения, чье указание просто отвлечет нас от решения нашей основной задачи. В число «дружеских отношений» нашему источнику доводится включить и ситуацию их разрыва, определяя вспомогательной градацией подобных отношений разобщение, а, кроме того, упоминая здесь такую градацию, как дружба между мужчиной и женщиной, способная незаметно для ее участников с большой долей вероятности перерастать в более глубокие отношения. «Репрезентирующие ряды», напротив, принадлежат числу представительно рассматриваемых в источнике типологических форм расширенной индивидуальности. В число экземпляров, принадлежащих данной группе он включает психологические дуэли, деятельное участие, внутреннего плана понимающее молчание, внешнего плана устанавливающее понимание говорение и казусные проявления деятельности. Отсюда группа «репрезентирующих рядов» и позволит отождествление как группа такого рода форм проявления поведения, посредством которых носитель интеллекта способен передать его психологическую установку другому носителю интеллекта. Конечно, более знакомой нам из повседневной реальности формой репрезентирующих рядов следует понимать передачу психического настроя посредством создания «приподнятой» или, напротив, «угнетающей» атмосферы.

Наше описание группы типологических форм «расширенной индивидуальности» высокоразвитого интеллекта тогда нам подобает завершить на описании типологических форм субстанционализированной и метасубстанционализированной индивидуальной психологии. Представленные в нашей исходной выборке позиции позволяют включение в данный перечень типологических форм событийная канва сферы расширенной индивидуальности, обращаемое источником раздражения, разумное обустройство среды бытования, интеллектуальные продукты и виды налагаемых условностей. Нам, скорее всего, не следует входить в подробности «событийной канвы сферы расширенной индивидуальности», ограничившись перечислением экземпляров, принадлежащих такой градации. Если прибегнуть к оценке источника, то к данной градации правомерно отнесение типологических форм прощение врагов, успокоение в стремлениях, личностный крах, психологический перелом в отношениях и моменты неудачи. «Источниками раздражения» источник склонен понимать (в данном случае характеристика «раздражение» не предполагает понимание лишь источником отрицательной коннотации) привнесение заставляющего задуматься и родные места. Соответственно «неприятности» и «радости» также предполагают отождествление как источники раздражения. «Разумное обустройство среды бытования», если последовать за источником, то это жизненные устои дворянина, жизненные устои человека и качество дома. В подобном отношении и «заботливый сервис» позволит признание как некоторая форма разумного обустройства бытования. Равно и специфика «интеллектуальных продуктов» - само собой специфика результатов интеллектуальной деятельности - таковы высказывания, загадки, рассказы, картинки и описания. Но куда больший интерес здесь все же доводится обнаружить «видам налагаемых условностей», чьи очевидные экземпляры - те же состояние ссоры, обещания и супружеские отношения. Виды налагаемых условностей в их существенной части как раз и представляют собой те самые «институциональные объекты», о чем случалось рассуждать Д. Серлу, откуда они также предполагают понимание и в значении особой и характерно пространной типологии.

Огл.  Заключение

Следует отметить, что изначальная постановка задачи настоящего анализа никоим образом не подразумевала возможности построения «полной» или «окончательной» типологии высокоразвитого интеллекта. Да и собственно причину нашего обращения к подобному предмету довелось составить лишь факту полного отсутствия подобных попыток. Как это принято, присущее философии понимание здесь прямо ограничено фиксацией факта «существования сознания», что, так или иначе, предполагает приведение к условно точечному объему. Тем не менее, такой столь свойственный философии заведомо идеализирующий подход все же более допустим, нежели уклоняющийся от типологической проблематики тогда уже в совершенно ином направлении подход психологии и нейрофизиологии. В понимании двух названных направлений познания, казалось бы, любым образом направлений предметного знания, высокоразвитый интеллект любопытным образом и предполагает обращение как бы «волшебной шкатулкой», в отношении чего важнейшим направлением исследования названные формы познания и понимают изучение предмета функционирования подобной чудной «шкатулки». Но данные направления познания странным образом не находят возможным обращение к предмету характерного для высокоразвитого интеллекта объема функциональности. У двух данных направлений познания на первое место и доводится выйти успеху как бы «технически достаточного» анализа и ничему иному. И им действительно удается выделение функциональных цепочек, но при этом, увы, не подкрепляемых анализом предмета, чему именно могли бы принадлежать такого рода формы. Разъяснение действительного значения той или иной функциональной цепочки в отношении общего объема возможностей высокоразвитого интеллекта явно исключает иной способ представления, нежели представление добротной типологии высокоразвитого интеллекта. Примерный вариант подобного решения, своего рода «эскиз» и довелось предложить представленному выше анализу.

Во всяком случае, со стороны компьютерной индустрии теперь предложено такое уже количество вариантов использования технологии баз данных, что просто странно, что подобный испытанный метод не нашел еще применения в построении типологических моделей в философии и психологии.

02.2015 - 06.2022 г.

Литература

1. Силантьев, И.В., «Поэтика мотива», М., 2004
2. Смит, Барри, Перспективы построения онтологии боли, 2012
3. Шухов, А., «Теория анализа объектов», 2002
4. Шухов, А., «Теория здравосмысленных решений», 2004
5. Шухов, А., Ошибка истолкования философского материализма как источника механистической трактовки предмета «сознания», 2007
6. Шухов, А., «Отличие вращателя потока от использующей легенду карты», 2012
7. Шухов, А., «Понятие ‘мышление’ в свете функциональной нагруженности», 2014