Предметом настоящего эссе и послужит семантическая проблема выделения условия минимальной дистанции между возможным ментальным актом и его представлением в акте отображения, происходящем все равно, что в рамках поддержания коммуникации, что в рамках некоторой циркуляции данных, замкнутой непосредственно пределами мышления. Данная проблема хорошо известна логике, предполагая там признание элементарным предметом логического парадокса, совмещением совершения и несовершения, известного по наиболее часто встречающемуся образцу фигуры парадокса «я лгу». Однако и современную логику некоторые критики данной научной дисциплины позволяют себе воспринимать в некотором отношении «религией логиков», приписывая представителям логики манеру абсолютизации логической проекции как заявляющей претензию на статус выражающей собой картину мира в целом. Поэтому настоящий анализ, с одной стороны, и потребует перехода грани непосредственно анализа заявленной проблемы, и, с другой, исключает проведение в отсутствии анализа и по сей день далеких от совершенства оснований логики.

Тогда мы и позволим себе определение, что для ситуации, по условиям которой фигура логического отношения «размещается на вербальных носителях», а если точнее, то на семантических носителях, собственно логика не будет вступать в действие до обретения убежденности в способности конструкции в целом принимать во внимание любые возможные семантические ограничения. Потому и следует принимать в расчет, что отличительную особенность современной логики и составляет собой то отличающее её видение собственного предмета, что, главным образом, и определяет подобный предмет подлежащим размещению или выстраиванию на или посредством вербальных носителей (или - посредством заменяющих вербальные носители функциональных символов). Отсюда логика, если, собственно, и принимать во внимание обрисованную здесь специфику, как бы сама себя и обращает системой, использующей вербальные (семантические) носители и при этом, что любопытно, реализуемой именно в конфигурациях, не учитывающих никаких ограничений именно со стороны используемых семантических носителей. Тогда предлагаемая нами альтернатива и будет состоять в том, что не просто вербальные, но и любые семантические средства, не исключая и формальные языки уже в самой возможности употребления в некотором реализуемом с их помощью синтезе, и следует определять в качестве нечто источников определенных ограничений, собственно и налагаемых на логический синтез. Отсюда и следует, что фактической обязанностью всякого предпринимающего попытку построения логической конструкции и следует определять отчетливое понимание способности непосредственно используемого им средства не просто обеспечивать такую возможность, но и предопределять и некие запреты, несоблюдение которых фактически блокирует реализацию конструкций, выстраиваемых в обход действия подобных запретов. Так, если конструкцию, создаваемую в обход действия запретов воспроизводить где-то в физической действительности, то там она просто не работает либо обрушается, то непосредственно в логике дефекты отрицающих семантические ограничения конструкций определенно далеко не сразу обнаруживают свою очевидность.

Отсюда и подлежащей нашему решению задачей мы и определим задачу формулировки правила, с одной стороны, представляющего собой некое «позитивное» правило, и, с другой - запрещающего правила, а именно, правила, определяющего условие минимальной семантической дистанции между совершением ментального акта и презентацией такого акта уже посредством акта отображения. В рамках анализа непосредственно возможности введения подобного правила мы, в дополнение, обратимся еще и к попытке решения задачи определения, возможна ли ситуация совмещения в едином акте двух одновременно исполняемых функций - и совершения определенной ментальной процедуры, и, здесь же, совершения поступка презентации данной процедуры, еще пребывающей в процессе ее исполнения.

Итак, мы позволим себе постулировать следующий принцип - проблема автореференции не допускает понимания ни психологической, ни логической, ни, быть может, информационной, но непременно требует признания семантической проблемой - проблемой предмета функциональности, непосредственно и отличающей возможность или функцию обозначения. Тогда как таковая функция обозначения явно не позволит определения в качестве не более чем «свойства», но потребует признания результатом совершения некоего действия, для которого собственно возможность совершения и будет предполагать наличие неких необходимых ему посылок. Подобного рода «посылками совершения действия обозначения» мы и намерены понимать пространство воспроизводства функции обозначения, или - в одном отношении нечто «среду», позволяющую совершение подобного действия, и, в другом, - наличие и нечто иного, располагающего уже возможностью включения в его множество и некоторой образуемой данным действием «структуры обозначения».

Определив необходимые нам основания, мы уже позволим себе обращение к тому расхожему примеру, что якобы позволяет представление случаем автореференции и, одновременно, образцом логического парадокса - высказыванию «я лгу». Если подобного рода казус и рассматривать в качестве специфического семантического отношения, то он вряд ли допускает иное понимание, нежели отождествление в качестве позволяющего реализацию именно на основании наличия возможности одновременно и собственно совершения ментального акта, и - происходящей одновременно с совершением такого акта презентации собственно события совершения совершаемого акта.

Исходя из этого существенное в предметном отношении значение и следует придавать пониманию, если судить непосредственно с позиций лгущего, что собственно построение конструкции, интенцией которой и следует понимать сообщение корреспонденту ложных сведений, и следует определять именно в качестве ментального акта «образования ложного из истинного». Собственно согласие с такой оценкой и обращает непосредственно описание подобного поступка картиной именно акта отслеживающей «констатации» совершения некоторого ментального акта, собственно и презентируемого в подобном описании. С логической точки зрения рассмотрение подобной проблемы и обращается необходимостью ответа на вопрос, что же именно представляет собой ментальный акт именно в отношении некоторой сложности совершения поступка, и ограничен ли ментальный акт совершением однородного нераспространенного процесса или допускает и порядок организации и в форме комбинации процессов?

Или, иначе, что именно и отличает ментальный поступок в отношении характеристики доступных данному действию «пределов диверсификации», - обязательно ли ментальный поступок предполагает наличие условия сосредоточенности на его выполнении или здесь возможна и отличавшая Юлия Цезаря способность, одновременно позволявшая совершение нескольких действий? И тогда вполне естественным образом такая задача на получение представления о возможности совершения действия и обращается задачей на наличие, или, точнее, задачей на определение возможности концентрации в одной позиции некоторого комплекса средств действия. Если, скажем, мы гребем на веслах и поем, то здесь ничто не мешает одновременному совершению двух таких операций - наше действие востребует употребление двух различных инструментов, где каждый имеет возможность «работать параллельно» - основанием такой возможности и следует понимать наличие у нас независимых физиологических органов и достаточную для этого адаптивность психики. (Но мы здесь позволим себе принять для нашего рассуждения то ограничение, что нас никак не интересует предмет того проводимого нейрофизиологией «тонкого анализа» с ее пониманием мозга, говоря современным языком, однопотоковым процессором и, в силу этого, располагающего лишь возможностью реализации «виртуальной многозадачности».) Итак, приведенное здесь свидетельство и вознаграждает нас следующим аргументом: если нам открывается возможность параллельного использования нескольких инструментов, то этого явно достаточно и для возможности совершения некоего акта, включающего в себя исполнение нескольких параллельно протекающих процессов, и потому в объективном представлении нас, собственно, никак и не сдерживает специфика сложности поступка.

В таком случае мы и получаем возможность принятия посылки, непосредственно и определяющей, что те же самые используемые для построения высказываний вербальные структуры также следует определять как аналогичные физиологическим органам «инструменты совершения действия». А именно, высказывание и следует понимать допускающим исполнение посредством совершения сложно организованного действия, что и имеет место в случае реплики актера с подсказки суфлера. То есть для некоторого условного представления, актер, говорящий с подсказки суфлера, и совмещает в концентрированном поступке два одновременно совершаемых акта - усвоения и воспроизведения высказывания. Исходя из этого и интересующую нас проблему образования в некотором отношении «комплексной» вербальной структуры одновременного сообщения ложной информации и совмещенного с ним осведомления о собственно совершении такого поступка мы и будем определять как проблему придания формата единой структуры комплексу раздельных средств обозначения каждого действия.

Но, в таком случае, первое, против чего именно здесь непременно и следует возразить внимательному читателю - это номинальное уподобление такой структуры высказывания известной по околопсихологической проблематике способности «раздвоения личности». Ответом на подобное опасение и следует понимать оценку, что подобного рода уподобление и следует определять как невозможное в силу той очевидной причины, что не только собственно вербальные, но и в целом семантические средства явно допускают и возможность воспроизводства на их материале различного рода параллелей. Например, подобные средства явно способны допускать и тот же параллелизм формальной и неформальной значимости, ориентации на квалифицированное и неквалифицированное доверие и т.п. Если это так, то и высказывание «я лгу» лишь посредством придания несколько иной вербальной реализации, положим, вербальной формы «говоримое мною ложь», и позволит, если и ограничиться принятием во внимание подобного рода требований достаточности представления, приложение к нему квалифицирующей характеристики недвусмысленно очевидного казуса автореференции.

Другое дело, что принципы семантики исключают признание за вербальным инструментом собственно специфики «состоятельности в роли инструмента» лишь в силу подведения под квалифицирующую характеристику такой достаточности одного только условия не пересекаемости с функцией или «рабочей зоной» другого инструмента. Семантика явно исключает возможность любого понимания вербального инструмента, образуемого на условиях его отрыва от отличающего такой инструмент предназначения в качестве инструмента, и тогда вербальный инструмент «ложь» и потребует понимания именно в качестве определенного предиката. Если это так, то и собственно условием действительности «предиката ‘ложь’» следует понимать его заключение в рамки определенного действия, и, помимо того, соотнесения именно с тем субъектом восприятия данных, для которого он и составляет собой ложь. Именно в подобном отношении невозможно исключение и ситуации появления такого оператора когниции, для которого задуманное кем-либо в качестве ложного высказывания или просто не представляет собой достаточного высказывания, или - не позволяет рассмотрение в качестве формирующего фигуру высказывания. Здесь так же следует согласиться и с тем пояснением, что как таковую «ложь» и следует понимать существительным-действием, «существительным глагольной природы», аналогичным «радость» и «изморось», для которого обязательно то, что действует, и то, на что распространяется действие. Отсюда и семантически приемлемой фигурой высказывания «я лгу» следует понимать именно одно - данное высказывание и определяет собой такого рода семантическую ассоциацию или сложную семантическую зависимость, для которой проблема несостоятельности никоим образом не обращается проблемой несостоятельности одной только комбинации, известной как «автореференция высказывания». Или - если ограничиться лишь грамматической достаточностью, то подобная форма автореференции и позволит признание состоятельной, но уже такую семантическую ассоциацию явно и следует понимать невозможной именно в силу собственно условия ее воплощения в подобной форме «бедной» структуры построения ассоциации.

С целью не более чем иллюстрации этого нашего рассуждения мы позволим себе пополнить наш анализ несколькими примерами автореферентных конструкций естественного языка. Например, то же самое «говорю» вполне органично способно смотреться в высказывании «я говорю словами», а, тем более, в высказывании «говорю прозой», и уж совершенно естественно в «мое слово рифмы пример». Получается, что если в качестве критерия и прибегнуть именно к такой особенности как вид или конструкция фразы, то и определенным образом построенное высказывание, если ограничить объем предъявляемых ему требований одними лишь условиями грамматической достаточности, вполне будет способно принимать вид автореферентного.

И здесь уже непосредственно следование «логике» заданного настоящему анализу порядка и предопределит постановку следующего вопроса: собственно говоря, чем именно и следует понимать автореференцию в качестве некоторой специфической формы когнитивной способности?

С получением ответа на поставленный вопрос нам и поможет представление о содержательной специфике высказывания. В частности, высказывание явно допускает несколько различных вариантов обращения на самое себя, в частности, и представление в нем оценки не только его содержания в целом, но и оценки какого-либо из характерных ему отличий. Например, обращение высказывания на одно из характерных ему отличий может иметь место в следующем высказывании - «желание придания данному предложению простоты построения не помешало ему в обретении вида сложного утверждения». Или, возможно, «произносимое мной предложение не простое, а сложноподчиненное». Иными словами, семантическая конституция высказывания никоим образом не отвергает возможности его обращения на самое себя, но предполагает различные формы подобного обращения - выделение себя как средства донесения определенной интенции или только как одного из способов преподнесения выражаемого содержания, как и выделение себя в качестве средства выделения одной из своих вспомогательных особенностей.

Исходя из этого, мы и позволим себе формулировку следующего правила. Определяющим это правило основанием мы и позволим себе определить отличающее нас понимание предмета «направленности» автореференции. В таком случае, если высказывание автореферентно не в смысле функции, исполняемой таким актом высказывания, но автореферентно лишь в отношении отличающей построение высказывания некоторой обеспечивающей функции, то тогда оно сохраняет корректность в качестве акта выражения определенного содержания и не обращается образованием структуры недопустимой содержательной автореференции. Подобное высказывание, характеризующее себя лишь в той части, благодаря чему обеспечено его построение никоим образом и не следует понимать образцом автореферентного перечеркивания самоё себя в качестве высказывания. Напротив, высказывание, адресующее самому себе уже характеристику того, что же и представляет собой непосредственно данное высказывание, тогда и следует видеть образцом автореферентного перечеркивания самоё себя. Если высказывание фиксирует определенное событие совершения, а, поскольку речь идет о высказывании, то фиксирует совершение определенного когнитивного или коммуникационного поступка, то оно, естественно, одновременно не допускает и обращения себя уже нечто метасовершением. Даже если высказывание в качестве высказывания будет охватывать предмет собственного содержания, подобно высказыванию «говорю о том, о чем и говорю», то здесь в силу одного использования подобной фигуры построения ассоциации оно и обратит функцию высказывания уже нечто гиперфункцией, то есть нарушит принцип причинности, или - поместит причину в границы причиняемого.

Настоящее рассуждение и допускает тогда следующее определение возможности автореференции: в содержательном смысле автореференция и допускает реализацию не более чем в случае обращения автореферентного замыкания только на некие аспекты поступка высказывания, но - не на поступок высказывания целиком. В противном случае поступок высказывания обращается нечто самопорождающим, что и нарушает универсальный принцип причинности, в силу которого причиняющему и следует находиться вне причиняемого.

«Я лгу» в таком случае и следует понимать невозможным именно потому, что собственно донесение лжи и следует видеть собственно целостной характеристикой данного высказывания, когда, напротив, то же «я придумываю» вполне допустимо уже в силу обращения не на предмет состоятельности высказывания в целом, но только на предмет порядка его формирования. Если же от условно «деятельного» предмета автореферентного высказывания перейти к «не деятельному» варианту, то здесь в случае высказывания - «данная фраза ложна» будет иметь место тавтология «представления собственно этого представляющего», то есть, опять же, все то же нарушение принципа причинности. Практически такая же, но в некотором отношении «обратная» ситуация проявляется тогда и в случае оксюморона - «данная фраза не существует, но только придумана».

В таком случае, быть может, именно некоторые предельные автореферентные структуры, но никаким образом не автореферентные структуры вообще и допустимо определять именно в качестве «структурирующих структурность», то есть очевидной тавтологии, как и некие противоположные им структуры - «структурами, непосредственно разрушающими их собственную структурность», что и имеет место уже в случае оксюморона. Подобное в некотором отношении «сугубо логическое» решение и следует понимать возможным, но - и саму его возможность следует видеть лишь в отношении такого специфического случая, где собственно содержание высказывания неким особым образом и обращается на самое себя целиком.

Настоящий вывод и следует понимать несомненным основанием теперь уже нашего обращения к предмету систематического понимания философией казуса автореференции. Если исходить тогда из отличающего нас понимания, то философское истолкование природы автореференции и допускает его возведение к следующим наиболее значимым посылкам:

Далее, расширением настоящего анализа и следует понимать поиск ответа на следующий вопрос, - какие идеи, важные для поиска специфики автореференции можно обнаружить в конвенциональном знании? Например, конвенциональное знание указывает на наличие такой особенной формы, как «перформативное высказывание», то есть высказывание-действие (я клянусь, я объявляю войну и т.п.), то есть оно понимает специфику совершения-несовершения, но, одновременно, отказывается от раскрытия в рамках подобного понимания и специфики «сложности совершения». Особенностью конвенционального знания и следует понимать способность различения описательного, перформативного, указательного и других видов в деятельном смысле определенных образом выстраиваемых высказываний, но оно же странным образом пренебрегает различением порядков и условий грамматической и семантической нормализации.

Как мы позволим себе оценить, в том числе, и по результатам настоящего анализа, автореференция непременно допустима с позиций грамматической нормализации, и различным образом как возможна, так и невозможна с позиций семантической нормализации. Тогда и настоящий анализ следует понимать источником той оценки, что построение автореференции фактически не предполагает предъявления к нему грамматических претензий и явно предполагает предъявление к нему только семантических и то лишь в особой ситуации назначения предметом автореференции некоего особого порядка наложения «структуры содержания» непосредственно на «структуру осуществления».

Заключение

Фиаско некоторых форм познания и допускает объяснение практикой использования подобным познанием своего рода «грязных» моделей, определенно не предполагающих разделения предметного и идеально-логического содержания, наука же логика терпит фиаско именно в случае использования избыточно «чистых» сущностей, чрезмерно рафинированных в смысле удаления реально исключающего устранение предметного наполнения. Высказывание «я лгу» не допускает его анализа на предмет природы его абсурдности именно в сугубо логических рамках притом, что установление отличающей его недопустимости определенно возможно именно при использовании семантического инструментария. Настоящую мысль способно продолжить и то определяемое ею следствие, что логика именно в качестве специфического средства познания «совместимости высказываний» терпит фиаско в том смысле, что оперирует предметом, не понимая значимости собственно принадлежности подобного предмета именно к данной определенной природе, а не к какой-либо иной специфике. Настоящая оценка и позволяет нам предложение следующей рекомендации: наука «логика» именно и требует выделения в качестве нормативного начала практики оперирования нечто «чистым» содержанием притом, что любые предметные формы исполнения такого содержания, в том числе и «высказывания», допускают их совмещение с подобным условным идеальным «содержанием-несодержанием» исключительно на положении форм редуцированного представления. Сама собой логическая соотносимость возможна лишь в случае ее наложения на формы уже свободных от предметной специфики «редуцентов», что и происходит, в частности, при идентификации определенных уровней электрического потенциала логическими «0» и «1».

04.2012 г.

1. Кюнне, В., Гибридные имена собственные, 1992.
2. Муллиган, К., Как восприятие устанавливает соответствие, 1997.
3. Шухов, А., Предмет семантики, 2007.
4. Шухов, А., Семантическая природа доказательной проекции, 2008.
5. Шухов, А., Много и одно, 2007.
6. Шухов, А., Причинность, 2009.
7. Шухов, А., Три среды представления, 2009.