Автор, погруженный в процесс литературного творчества, нередко не расположен к пониманию, что рассказ, добротный как литературно достаточный, не обязательно состоятелен как достоверное отображение действительной картины мира. Равным же образом и философскому творчеству, протекающему под воздействием «увлечения» процессом синтеза текста, также дано обнаружить непременную однобокость - не воспринимать рациональности требования, обязывающего к подкреплению обоснованности идеи и чем-либо помимо связности изложения. Тогда если признавать правомерность оценки, не ставящей знака равенства между связностью и осмысленностью, то из нее по отношению философии, где лишь осмысленность определяет собой любые возможные начала разумности, равно и роли связности, определяемой как не более чем вспомогательная, дано будет ожидать продолжения и в постановке вопроса: что такое связность повествования?

Далее если обратить высказанные здесь суждения и уже предложенную постановку вопроса теперь и посылками последующего анализа, то их подобает дополнить и пониманием связности как «меры» пространности представления интерпретации, притом, что осмысленности в свете подобного понимания - то и совершенно иной спецификой. Насколько нам дано судить, осмысленности также дано иметь место и в характерно несвязно излагаемом повествовании, как проявляться и в текстах, совершенных в части литературной формы. Следом, перефразируя один из ярких образов в ленинской риторике, мы позволим себе утверждение, что «не стоит упрекать бабу в несвязности рассказа о волнующей ее проблеме», но здесь же и извлечение предмета, составившего для такого рассказчика объект причиняемого ему беспокойства, иной раз явно блокирует и такая форма рассказа как хаотическое перечисление. Теперь же, после пополнения нашего опыта исходным пониманием различия связности и осмысленности, мы обратимся к доказательству положения, устанавливающего правомерность такого порядка выделения связности, присущей «пространной форме» представления интерпретации, что и квалифицирует связность как данную исходя из условий становления то непременно «ее собственных» оснований. Одновременно и осмысленности - единственно возможному началу когнитивной рациональности предмета любого рода связного изложения, также подобает обрести квалификацию, равно как вытекающей из неких иных специфических оснований. Более того, ниже мы предложим нашу оценку и той ситуации, когда кто-либо мыслящий, следуя в известном смысле «логике» связности, одним только этим наделяет его представления равно и незавидной участью не обнаруживающих должной осмысленности.

Другое дело, что прежде чем приступить к сопоставлению предварительно уже как-то обозначенных категорий «осмысленность» и «связность» нам подобает обратиться к попытке и несколько более строгого выражения предметов, составляющих собой такого рода категории. Также здесь полезно дополнить, что причиной нашего обращения к предпринятому ниже анализу довелось предстать не только отсутствию в известных нам решениях познания противопоставления связности и осмысленности, но и, на деле, факту отсутствия должного интереса к анализу осмысленности на фоне увлечения предметом совершенства литературной формы. Да, действительно, «связность» более счастлива в интересе к анализу ее предмета, но и само собой характер такого интереса вряд ли заслуживает иной оценки, кроме как признание предметом приложения любознательности несколько «специфического толка».

Огл. Модель связности «вязанка эстафет»

Проблематика «связности изложения» - одно из тех направлений исследования, что образуют собой предмет интереса конвенциональной лингвистики. Но если дать себе труд ознакомления с работами лингвистов, рассуждающих о предмете связности, то складывается впечатление, что данные исследования все же отличает … преимущественно связность. Любопытно, что лингвисты пытаются строить создаваемые ими модели разнообразных узлов и сетей связности изложения, не подходя к такой проблеме практически. То есть, используемая ими методика - это анализ проблематики связности, не предполагающий попытки осознания то и собственного положения лингвистического анализа равно как потребителя той информации, что допускает представление посредством донесения в повествовании. Напротив, если последовать присущему нам пониманию, то не только изложению, но и любым иным формам потоково организованного представления данных, непременно дано предполагать возможность создания впечатления связного прочтения, если они подлежат фиксации то непременно же в «ситуации» прочтения. Равным образом комплексу «ситуации прочтения» дано допускать его распространение и на обстоятельства процесса «прочтение - написание», или, другими словами, распространение на то отслеживающее прочтение, что сопровождает процесс образования повествовательного упорядочения данных, позволяющий отождествление под именем «сочинения». Таким и подобает предстать тому комплексу посылок, которому дано определить и наше последующее рассуждение о предмете связности изложения.

Пониманию нами изложения как «потоково» организованного представления данных также дано объяснять и тот выбор, когда в значении ключевой для настоящего рассуждения мы позволим себе избрание одной из оценок, предложенной в исследовании, где лингвистам довелось поставить перед собой задачу разработки способа преодоления одной практически значимой проблемы. Или - работающей в структурах МИДа группе лингвистов была поставлена задача создания простого алгоритма реферирования текста. При поиске решения данной задачи был обнаружен и некий рациональный способ выделения характеристики связности.

В частности, из непосредственно постановки задачи вытекала необходимость предложения ответа на такой вопрос:

Конечно же, здесь даже само собой идея поиска решения данной задачи - равно и великолепная модель как бы скрепляющего последовательность изложения порядка связности, собственно и отличающего изложение в качестве каким-то образом «организованного» потока данных. Само собой подобному пониманию тогда дано предвосхитить и то определение, что связность подобает расценивать как в некотором отношении эстафету адресации, для которой всякое последующее рассуждение так или иначе, но отсылает к предмету, введенному в предшествующем описании. Тогда, если в следовании предложенному здесь пониманию снизойти на уровень «грубой» практики, то повествование и есть последовательность актов формирования описания, где каждый такой акт равно предполагает последующее использование излагаемого содержания в построении неких следующих структур описания. Характерное подобие повествованию в смысле формы организации дано составить тому же комиксу, когда поначалу он обращается к ознакомлению с персонажами, условиями и обстоятельствами, а следом - происходят события, в которые вовлечены персонажи, в чем действуют условия и проявляются обстоятельства.

Далее, если обратиться к оценке такой специфики, как допускаемая для повествования свобода видоизменения тематики, то не помешает принятие во внимание равно и жанра биографии, где любые происходящие в человеческой жизни «повороты судьбы» не нарушают связанного с неким лицом начала пусть даже и «не вполне последовательного» рассказа. Герой биографии волен переживать любого рода поворот судьбы, но здесь даже при всей разномастности возможных эпизодов, одно лишь наличие вполне определенного героя и то обращается источником связности такого рассказа. Конечно, пример биографии - он равно пример не более чем «линейного» формата реализации связности, или отличающего связность построения посредством «одномерной» линейной зависимости. Другое дело, что следом и формы художественной прозы - они равно же практики воспроизводства связности, где дано иметь место сочетанию эпоса социального масштаба с лирикой индивидуального бытия, то есть - иметь место «многолинейности» порядка воспроизводства связности. Или - как таковой реальности сложных форм воспроизводства связности дано предопределять и потребность в объяснении, на чем же покоится подобного рода возможность.

Наши размышления над возможными вариантами прояснения природы «многолинейных форм» порядка связности тогда привели нас к мысли использовать выше косвенно уже как-то заявленный принцип, определяющий такое начало связности, чем и надлежит предстать некоему порядку, носящему имя «эстафеты адресации». Конечно, такого рода «эстафете» дано допускать возможность организации не только лишь в форме строго линейного порядка передачи, но и посредством заданных в определенном порядке и следующих в виде условно «пучка» нескольких в известном отношении «перекликающихся» эстафет. Более того, если исходить из возможности комбинирования сразу нескольких таких «эстафет», то из непосредственно реальности порядка такой комбинации и последует возможность выделения нескольких типов эстафет адресации. Конечно же, здесь не подобает исключать и возможности построения тогда и пучка однотипных эстафет адресации, например, описания поведения на игровом поле нескольких игроков, принадлежащих одной и той же команде, или написания очерка жизненного пути не отдельного человека, но целого семейства. Однако в смысле такой не столь уж и маловажной характеристики, как специфика «наполнения» рассказа, предметом несомненного интереса и правомерно признание возможности совместного ведения то непременно же ряда теперь уже разнородных эстафет адресации. Но что именно можно понимать некоторым пусть и приблизительным, но, несомненно, принципиально общим представлением о предмете типологии или «видового разнообразия» эстафет адресации?

Тогда нашу все же отчасти грубую попытку построения такой типологии мы предпочтем начать с простого перечисления вполне возможных, насколько можно думать, известных по практике повествования разновидностей эстафет адресации. Наиболее значимый вид эстафеты адресации - та ее разновидность, что можно расценивать как существо проблемы, на разрешение которой были направлены усилия лингвистов, что дали толчок и непосредственно нашему анализу - а именно, эстафета предметной последовательности. Прямая специфика эстафеты «предметной последовательности» и есть нечто локализация организующей эстафету «связи воспроизводства» не иначе, как на базе той установки, только и требующей правильности порядка использования имен, а именно - допущения включения в корпус излагаемого массива данных то непременно лишь «распространенных и декларированных» имен. Далее некоей следующей разновидностью эстафеты адресации подобает обратиться и эстафете масштаба коллизии, способности удержания повествования в контуре изначально заданного масштаба событий. Третья разновидность эстафеты адресации - эстафета уровня понимания адресата рассказа, способность следования в некотором изложении требованиям уровня осведомленности, отличающей некий круг адресатов. Точно так же и четвертой разновидностью эстафет адресации дано обратиться теперь и эстафете уровня выстраивания телеологии, например, заключающейся в четкости следования при описании происходящих в обществе событий лишь субъективистскому пониманию социальных явлений.

Тогда если признавать правомерность предложенной здесь классификации, то - что за предмет подобает расценивать тогда уже не как отдельную «линию», но - равно как «комплекс связности» повествования, чему дано строиться благодаря сочетанию нескольких отдельных последовательностей адресации, очевидно принадлежащих нескольким различным видам эстафет, каждой задающей свой тип упорядочения данных? Поиск ответа на этот вопрос и подобает начать с предложения следующей не особо сложной схемы - положим, некоему повествованию дано обнаружить связанность на протяжении всего его полотна повествования тогда же и рядом «эстафет», принадлежащим всем четырем известным нам разновидностям эстафет. Тогда явление формирования непременно же целостного пучка эстафет адресации и подобает обозначить при помощи подбора такой метафоры, как вязанка (пучок) эстафет адресации; объяснение же смысловых начал собственно подбора такой метафоры будет предложено несколько позже. Равно и нечто «предельно элементарной» ситуацией мы позволим себе признание тогда уже и случая связывания в такую «вязанку» всего лишь четырех отдельных «прутков» эстафет адресации, последовательно прослеживаемых во всех стадиях или этапах некоего повествования. Также такой минимальный набор эстафет, а вместе с ним - и любые формы его количественного расширения, чему непременно дано включать в себя эстафеты всех четырех особенных линий, мы равно определим как порядок целостного наличия на всех стадиях повествования элементов всех образующих такое повествование разновидностей эстафет. Или - если и в данном случае подобрать подобающую метафору, то такая организация связности некоего повествования будет представлять собой и нечто «вязанку из не переломанных прутьев».

Но отсюда и некоему возможному расширению тех представлений, что принадлежат проблематике «вязанки эстафет» адресации, выпадает подсказать и такую возможность, как сохранение целостности вязанки даже при переломе отдельных прутьев. Причем не исключен и такой порядок сохранения целостности вязанки, когда ей выпадет заключать собой буквально ни одного оставшегося в целостности прутка. А потому и форму интеграции «посредством захвата» разрозненных фрагментов эстафет адресации и образования целостного изложения фактически из не распространяющихся на все протяжение повествования эстафет адресации и подобает расценивать как подлинную основу любого реального построения повествования.

Отсюда и «реальную картину», характеризующую форму «практической» связности повествования дано образовать картине комплекса-«вязанки», для которого не обязательно присутствие определенной эстафеты адресации на полном протяжении полотна развертывающегося повествования. Более того, такая организация не противоречит и целостности повествования как «единого объекта связности», то есть - здесь речь идет о связывании эстафет адресации в корпус повествования не напрямую, но теперь уже в порядке, когда прерывание одной эстафеты позволяет подстраховку посредством продолжения другой, образующей с данной эстафетой отношения воссоединения по типу «захвата». Тогда согласие с предложенной здесь оценкой и позволит представление условия связности повествования как нечто фигуры единства эстафет адресации как сквозных во всем полотне повествования, так принадлежащих и определенным образом построенной общности кросс-интегрированных эстафет. Подобного рода качествам повествования дано придавать ему и такую специфику, как сохранение связности даже в случае, если повествование что посредством прямого продолжения, что и - посредством кросс-продолжения будет обнаруживать качество пронизанности эстафетами адресации.

Но что за объему возможностей дано допускать его становление в момент восприятия повествования, исходящего из объединения полотна повествования той связностью, что фактически развертывает повествование? Насколько нам дано судить, предложение ответа на такой вопрос возможно и на основании нестрогой аналогии с правилом построения композиции такого живописного произведения как натюрморт. Образующие колоритную среду натюрморта съестные припасы не просто следует видеть каждый выделяющийся «животным и растительным происхождением», но понимать и отличающимся собственным спектром вкусовых и кулинарных характеристик, что, тем не менее, не мешает каждому из включаемых в натюрморт предметов обнаруживать специфику связности как, например, позиция в перемене блюд. Или если от предложенной здесь метафоры перейти к построению требуемой нам формулы, то связность и подобает расценивать как нечто средство обретения «возможности выстраивания» некоего содержания в том порядке ассоциации, что, скажем, исходит из некоей деятельностной проекции. При этом и кого-либо задающего условие такой связности ничто уже не обязывает учитывать, что именно он отбирает в качестве подлежащего связыванию предмета, что и позволяет ему ограничиться мыслью, что в развертывании некоей формы ведения активности некоторые сущности допускают связывание либо посредством прямых, либо, напротив, - кросс-интегрированных эстафет адресации. Другими словами, действия задания условия связности и подобает расценивать как реализацию такой свободы связывания, что позволяет адресацию некоторому набору предметов любого порядка ассоциации - начиная простым порядком и вплоть до диверсифицированного, - осознание которого и наступает у данного лица благодаря подверженности некоей телеологии (или интенции). Хотя важным условием собственно исследования возможности «задания условия связывания» и правомерно признание различного рода форм эпистемологически-онтологического наложения, но этому вряд ли дано как-либо сказываться на существе своего рода «философии» связывания: условием, определяющим такую «философию» и подобает признавать лишь непременно деятельностное, но не онтологическое или систематическое востребование.

Огл. Осмысленность как рациональный способ выборки

Задание массиву данных специфики «осмысленного построения» явно предполагает употребление иного порядка организации, нежели порядок, вытекающий из следования установке на придание связности полотну изложения. Наиболее существенным условием как таковой возможности задания осмысленности и правомерно признание обязательного для осмысленного построения качества не только определенной направленности, но и реверсивности, но и не просто реверсивности как неизбежного дополнения, но и как своего рода систематической обратимости определенного пространства представлений. Иными словами, осмысленному построению данных уже любым образом доводится означать задание такой формы организации представлений, что в качестве специфического пространства ассоциаций обязательно представляла бы собой систему достижения требуемых позиций или своего рода сеть, если употребить и некую метафору, то подобную дорожной сети. Отсюда осмысленность и подобает расценивать как нечто особый способ упорядочения феноменального многообразия, собственно и обращающего подобное многообразие системой позиций, доступ к которым обеспечивает и нечто конфигурация сети доступа.

Согласие с определяемыми здесь посылками и обращает условие осмысленности сложной формой воспроизводства интерпретации, равно означающей и такого рода структурирование описания, дабы положение основной функции этого описания принадлежало бы возможности то и непременного прояснения специфики любой вводимой позиции характеристиками условий, собственно и позволяющих задание такой позиции. Отсюда под углом зрения условно «практического» представления осмысленность и есть такого рода акт представления тезиса, где поступок подобного представления позволяет признание обусловленным не иначе, как «комплексом условий» построения тезиса. То есть «осмысленность» - это и нечто способность приведения тезиса, возможно, что тогда уже к такому отчасти утрированному состоянию, где причиной представления тезиса дано обратиться и нечто «объективным посылкам» синтеза тезиса. Конечно, тогда уже предельной формой такого рода осмысленности и подобает расценивать те же «доказательные утверждения», чему дано следовать из доказательства теорем; на таком фоне нечто «менее строгий» практический пример и подобает составить подкреплению некоей оценки равно и представлением подобающей аргументации. Примеры такого рода «несколько нестрогой» осмысленности - те же суждения, наполняющие описательные формы познания, суждения, известные по историческим очеркам, свидетельствам биологии или лингвистики; так, историк на основе комбинации разрозненных исторических свидетельств, обращается к выделению тенденции, далее подлежащей экстраполяции и, тем самым, объясняющей развитие событий. Здесь равно же и построение ряда теорий, в том числе, конечно же, и эволюционной теории, будет предполагать не иначе, как построение тренда, реальность которого доводится подтвердить и комбинации некоего объема свидетельств.

В таком случае, если осмысленность уже сама собой восходит к неким формам процедурного или структурного упорядочения данных, то потому ее и подобает расценивать как наложение на повествование некоей заданной извне сетки образующих повествование блоков. Осмысленность - любым образом такого рода «начало построения» изложения, что ставит во главу угла специфику работы с аргументацией - подбор обосновывающих аргументов, анализ характеристики достаточности их объема, анализ вариантов реализации тех или иных посылок и, наконец, анализ возможности перехода к стадии построения вывода. Потому осмысленности и дано означать пренебрежение тем обстоятельством, вступают ли подобные составляющие в отношения связности, поскольку существенным для нее и обращается лишь условие соответствия повествования порядку наполнения тем набором функционально необходимых модулей, что определяет как таковую осмысленность. Тогда и такого рода объемы «осмысленно отобранных» модулей, пусть даже и при их хаотическом включении в корпус текста, непременно будут допускать и возможность воссоздания аргументов и выводов в форме тогда и нечто «стандартной структуры» рассуждения.

Отсюда «текстологическую» специфику осмысленности и выпадает составить реализации на некоем массиве данных способности «обслуживающей переместительности», непременно позволяющей отождествление некоего высказывания как одной из последовательных стадий построения аргументации. Иными словами, любого рода «осмысленное высказывание», или - высказывание, допускающее использование в последующем подборе аргументации и подобает расценивать как позиционно определенную ссылку на определяющее такое высказывание содержание, а также и на вероятно вытекающее из него содержание. В таком случае характеристика осмысленности в ограниченных пределах «текстологической меры» и есть условие достаточности развития в некоем высказываемом содержании комплекса ссылок, в совокупности определяющих возможность выражения некоего положения. Отсюда осмысленность и подобает расценивать как способность придания некоему высказыванию привязки к построению рассуждения в целом и, соответственно, способность наделения высказывания спецификой несущего определенную функцию в составе условного «развернутого» рассуждения. Собственно потому едва ли не при полном игнорировании требований порядка построения эстафеты адресации, примером чему и правомерно признание той же структуры толкового словаря, под углом зрения текстологической специфики осмысленность и подобает расценивать как наделенную функциональностью указания ссылок, упорядочивающих содержание высказывания относительно некоего рассуждения, условно отождествляемого как «развернутое».

В таком случае понимание осмысленности не иначе, как условием достаточности высказывания, комплементарным возможности построения нечто «рассуждения в целом» и позволяет формулировку следующего тезиса: осмысленность следует понимать не элементом построения повествования, но элементом построения мета-повествования. А следом и спецификой повествования тогда уже в качестве «структуры данных, квалифицируемой в разрезе условия осмысленности, присущего комбинации, объединяющей такие данные», и подобает обратиться своего рода функции «склада», способного «принять на хранение» включаемые в него высказывания. В таком случае и сам порядок заполнения такого «склада» - это не порядок, определяемый «логикой рассказа», но порядок, отвечающий требованиями, задаваемым принципами заполнения нечто «журнала учета», что вне какой-либо связи с порядком повествования исполняет функцию специальной «лоции» по теперь уже «фрагментированному» содержанию повествования, служащего здесь не более чем «средством размещения». Тогда осмысленность и подобает расценивать никоим образом не как удовлетворяющую потребности в «просмотре» содержания некоторого повествования, но - как удовлетворяющую потребности извлечения из повествования содержания, чье предназначение и выпадает составить особой форме адаптации к внесению в структуру некоторого прямо предполагаемого рассуждения. В этом случае, переходя к подведению итогов нашего анализа предмета осмысленности в целом, мы и определим характеристику осмысленности как специфическую мета-текстовую форму, ориентированную на рациональность исполнения акта выборки из повествования некоего содержания, фактически скомпонованного способом, позволяющим пренебрежение спецификой последовательности повествования. Дабы пояснить подобное положение, и подобает напомнить, что извлечение информации из толкового словаря фактически не принимает во внимание алфавитный порядок расположения составляющих его статей. Конечно же, для осмысленности значимо не обеспечение цельности повествования, но способность представлять собой такого рода платформу, что обеспечивает возможность свободной выборки содержания, включаемого в стороннее рассуждение в том порядке, в котором это требует такое рассуждение. Осмысленность, таким образом, - не иначе, как функционал своего рода «пользовательского сервиса», обслуживающего построителя рассуждения, вольного в силу принадлежности структур осмысленности к мета-тексту употреблять такие структуры равно как средство образования комбинаций, корректных в части порядка воспроизводства рассуждения.

Огл. Обращение мета-текста приманкой «обещанного» содержания

На наш взгляд, наиболее существенный результат выполненного выше анализа предмета «осмысленности» - представление о текстологической специфике осмысленности, относящее осмысленность к числу структур мета-текста, но не к формам последовательности повествования. В подобном отношении если даже не исключать понимание осмысленности условностью своего рода «нулевой повествовательной ценности», то подобная квалификация вряд ли отменит ценность осмысленности в качестве средства фиксации элементов построения рассуждения, упорядоченно связанных взаимным долженствованием в среде условного «пространного» рассуждения. Тем самым мета-текст и приобретает в известном отношении «ценность в собственном смысле», будь он хорошо либо плохо изложен, когда характеристика качества изложения никоим образом не предполагает отмены его важнейшей состоятельности, - возможности обращения источником при ведении рассуждения на некую тему. Здесь если и возможно воображение фигуры такого чудаковатого читателя, что прибегает к такому же последовательному чтению толкового словаря, что уместно и в случае чтения эпического текста, то большинству читателей все же дано воспринимать такого рода данные лишь при использовании способа выборки. Для большинства читателей толковый словарь - никоим образом не какой-либо эпический текст, но - определенно и по преимуществу структура мета-текста.

Развить подобное понимание также подобает и посредством углубления в типологию эпического текста. Конечно же, культурный багаж человечества насыщен примерами повествования, построенного по стереотипу возможного и в сфере литературы чистого искусства, своего рода «маньеризма» не в смысле широко известного литературного направления, но «маньеризма» в смысле искусства использования возможностей речи. Непременное предназначение подобного рода произведений выпадает составить следующему: они не только не собираются стяжать какой-либо мета-текстовой ценности, но предполагают построение в порядке, означающем полное отсутствие в них мета-текстовой составляющей. Далее, теперь уже специфика приключенческого жанра, хотя этот жанр на уровне деклараций и не отвергает присутствие в нем мета-текстового наполнения, но - отвергает такого рода наполнение практически, - приключенческий жанр собственно и интересен его способностью отвлекать от всего прочего помимо самого себя. Причем не исключена здесь и та реализация такого рода «отвлечения», когда увлекшийся читатель, закрывая последнюю страницу книги, сходу и оценивает все им прочитанное как явную «ерунду». Другое дело, что нам подобает уделить внимание литературным формам иного плана, напротив, не отбрасывающим мета-текстовую установку, но покушающимся на возможность обретения и мета-текстовой ценности, или на то, что, не утрачивая признаков повествования, они сохраняют и предназначение «не только» повествования, в том числе, - представления в них и некоторого мета-текста. То есть, что легко объяснимо, нам важен предмет такого рода повествовательных форм, что строятся на началах следования посылу, состоящему в отрицании принципа не тождественности категорий связности и осмысленности.

Более того, нам следует уделить внимание не просто формам корпуса эпического текста, что ограничены лишь отрицанием не тождественности связности и осмысленности, но именно той их немалой группе, что используют своего рода авансирование возможности воссоздания мета-текста в сознании читателя по результатам ознакомления с последовательностью повествования. Или - нам подобает исследовать специфику такого рода эпического текста, чему доводится декларировать равно и возможность формирования в представлении читателя некоей структуры мета-текста, складывающейся посредством его прочтения. То есть - своего рода «аксиологией», столь свойственной ряду литературных композиций и подобает признать обещание тогда и своего рода «прозрения», порождаемого прочтением подобного повествования. Специфика подобного плана литературных форм - это как бы «анонс» самих себя тогда уже как специфического средства, что, не предполагая никакого навязывания собственного содержания в качестве «прямой» формы осмысленности, и позволяет посредством диссоциации и рекомбинации элементов приданной ему связности построение некоторого рода «ожидаемой» осмысленности.

Однако и непременная специфика такого рода обещаний - фактическое пренебрежение основной особенностью той же осмысленности: представлять собой структуру мета-текста, удерживаемую в навигационно-формализованном представлении. Действительно, извлечение содержания из текста, исполненного посредством подобной литературной формы равно обращается и построением мета-текста, допускающего понимание как обобщение зависимостей, обращающих сумму отдельных связностей равно и единым «полотном повествования». Однако по отношению полотна повествования такой мета-текстовой форме дано ожидать или синтеза в некоей «внешней» среде, либо запоминаться на положении некоей мета-текстовой структуры и жить собственной жизнью, либо представлять собой требующую повторного синтеза всего лишь временную форму, что не позволяет ее наделение равно и спецификой идентичности, достаточной для воспроизводства осмысленности. Отсюда и повествование как своего рода «подручный» источник синтеза мета-текста действительно допускает в пределах одного сознания образование некоей опирающейся на структуру мета-текста осмысленности, но - явно не обеспечивает перехода к добротной верификации и ментальному обобществлению подобного мета-текста тогда уже как обретения общественного сознания. Если же прочтение некоторого повествования и позволяет образование подобного мета-текста теперь как идеи общественного сознания, то здесь подобает судить не о собственно повествовании, но констатировать возникновение вследствие широкого ознакомления с подобным повествованием и нечто «независимой и самодостаточной» формы представления.

Отсюда и повествование, заявляющее претензию на его обращение в собственно мета-текст будет вводить в заблуждение не относительно возможности реализации мета-текста, но относительно его доверительности именно в качестве «конвенционального» мета-текста. Благодаря порождаемым повествованием ассоциациям и дано иметь место становлению вовсе не положений «строгой науки», пусть, иногда, и не вполне состоятельных, но, тем не менее, все же адресуемых тем или иным актам верификации, но вместо того - элементарной здравосмысленной «удовлетворительности», в лучшем случае верифицируемой неполной индукцией. То есть повествованию дано прибегать здесь, конечно же, не к заведомому обману, но каким-то образом дано понижать уровень надежности предлагаемой им ассоциации, фактически утрачивающей в силу повествовательного представления существенные возможности верификации. В лучшем случае - здесь мы позволим себе повториться, - повествование может обеспечить построение коллективным сознанием такого мета-текста, что лишь восходит к повествованию, и равно заключает собой ссылку на породившее повествование тогда уже как на свою исходную «эмпирику», но реально все же обособленного от родительского повествования как от совершенно иного представления познания. Конечно, здесь и идет речь о предложении литературной критикой ее оценок произведений художественной литературы. Как тогда дано показать широкой панораме суждений литературной критики, даже преобладанию некоторого исходящего от определенного сорта критики стереотипа оценки литературного произведения фактически дано девальвировать вознаграждаемый подобным «критическим осмыслением» шедевр, обращая его, скажем, банальной агиткой или тривиальным жизнеописанием, уничтожая в нем такие ценности, как интрига мысли или же соблазн вольного понимания.

Огл. Практика «доверия заслуживающему доверия»

Если познанию выпало бы распасться на множество отдельных актов, то подмена осмысленности связностью вряд ли порождала бы хоть сколько-нибудь существенные последствия. Однако познанию дано быть устроенным не просто как некоей особенной практике, но обретать облик и нечто деятельности, специфичной по отличающей ее телеологии, и в подобном отношении исходящей из такого начала, как рациональный выбор определяющих ее посылок. И одновременно нарушение такого порядка - прямая причина возникновения и такого рода явлений, что способны иметь место, если прибегнуть здесь к аналогии, лишь в случае «утраты иммунитета», а в отношении познания - утраты его критического духа.

В таком случае правомерна постановка вопроса, что именно и выпадает вносить в организацию процесса познания такой его существенной специфике, как унификация системы положений, фиксирующих результаты познания? Следует ли безупречность таких схемы или классификации расценивать как «чудодейственный рецепт» придания безошибочности предлагаемым решениям? Скорее всего, здесь невозможно предложение однозначного ответа. Но здесь возможна постановка вопроса теперь и о природе как таковой ценности системы представлений познания, фактически вырастающей из мета-текста, если и понимать эту систему системой отдельных положений. Ценность системы «отдельных положений», следующей из форм мета-текста - это характерная достаточность такой системы для воспроизводства адресной критики; возможностей этой системы вполне уже достаточно для подкрепления любого рода практик верификации равно и строгим порядком адресации к отдельным концептам, вместо неопределенного указания лишь чего-либо «относящегося» к этим концептам. Порядок «системы отдельных положения» - это и такого рода обустройство комплекса представлений, где представления обретают возможность продолжения друг друга в порядке выстраивания того или иного рода «линий». Далее наличие особенных выделенных «линий» уже достаточно для четкого различения, какие условия следует видеть предметными, а какие - требующими отбрасывания в силу признания не более чем ситуативными.

Отсюда если структуру повествования или «полотно» повествования признавать равнозначными блокировке в отношении неких представлений то и прямого порядка построения структуры мета-текста, то о каком варианте реализации функции верификации могла бы идти речь равно же и в отношении такого рода форм? Тогда здесь и подобает ожидать становления практик верификации, основанных на использовании средств теперь уже не прямой, но косвенной ассоциации. На деле средства «косвенной» адресации - они не иначе, как средства реализации доверия, и, более того, разнообразию практики познания дано заключать собой далеко не одно подобное средство; в нашем же случае разумно ограничиться анализом лишь одного из такого рода средств, на наш взгляд, наиболее характерного для повествовательного представления смыслов. Тогда нам и подобает обратиться к попытке анализа ситуации, что и подобает характеризовать как ситуацию предоставления рекомендации.

Итак, нам известен некто читатель, которому довелось осознать некие смыслы, найденные им в повествовательно построенном изложении, и который следом рекомендует некто иному ознакомление с тем же изложением для извлечения тех же самых осознанных им смыслов. Такому рекомендующему лицу равно доступна и возможность обращения к характерному разнообразию аргументов, подкрепляющих правомерность проявленного им осознания, однако далеко не равных друг другу в их ценности в значении аргументов. Более того, подобному положению равно дано определять собой и такого рода порядок, когда наиболее весомую аргументацию выпадет составить вовсе не предметным свидетельствам, но комплексной и обобщающей множество предметных положений специфической аргументации. Также такого рода «комплексной» аргументации дано будет знать равно и такую возможность построения: рекомендующий будет прибегать к оценке, что в отношении ряда значимых для него проблем данный источник непременно заключал собой и то или иное искомое решение. Эта специфическая «достаточность» рекомендуемого повествования в части отличающих его способностей по закрытию целого ряда потребностей познания и позволяет рекомендовать данное повествование то непременно же, как заслуживающее доверия.

Рекомендация некоего корпуса нарратива как «заслуживающего доверия» если, в данном случае, мы оцениваем возможность получения предметно достаточных оценок, фактически означает следующее: посредством ознакомления с неким источником нам гарантированно обеспечена возможность синтеза мета-текста, достаточного для разрешения волнующей нас проблемы. То есть здесь дано идти речи не о непосредственном предложении решения, но - о гарантированном успехе в поиске требуемого ответа, если некто ищущему ответ дано будет ознакомиться с корпусом некоторого повествовательно упорядоченного содержания. Однако здесь равно же подобает понять, что если такой порядок в известном отношении и характерно достаточен, то, с другой стороны, он же и чреват опасностью расширительного толкования такого рода практики понимания.

Конечно же, прямой источник расширительного истолкования - использование такой формы удостоверения как доверие, возможное потому, что в ряде случаев оно оправдано, что и означает становление такой практики, когда анализ специфики вывода выпадает сменить анализу вероятности «ожидаемого исхода». Скорее всего, такого рода порядку «подмены приема» анализа дано отличать не только уходящую в прошлое литературную критику, но во многом и устоявшуюся практику философского синтеза, что видит себя «продолжением философской традиции». Конечно же, скорее всего, здесь равно возможно и приведение ряда других примеров такого рода «подмены приема», но вряд ли это столь существенно в смысле постановки задачи предпринятого нами анализа. Для нас здесь важна лишь как таковая реальность становления специфической семантики, что предполагает построение в силу использования косвенного способа поиска ответа посредством указания поля поиска, открывшегося кому-либо как плодотворное в смысле возможности получения такого рода ответа. В нашем понимании одному лишь согласию с допустимостью косвенного способа указания ссылки и тому доводится порождать специфическую практику «приобщения к доверию», замещающую собой анализ аргумента на всякий раз «индивидуальный» синтез представлений, проводимый посредством ознакомления с одним и тем же множеством свидетельств. Подобное положение тогда и позволит оценку, что вполне возможно и становление среды, теперь уже не допускающей практику формального оперирования элементами наполняющего ее содержания; следовательно, отсюда возможно становление и такого любопытного формата как теперь уже нечто зыбкие формы совершения спекуляции. С другой стороны, такого рода «свободную» спекуляцию все же правомерно понимать как вполне достаточное средство реализации критической концепции, но она явно недостаточна и для построения какой-либо «положительной» теории.

Огл. Связность - вечно «промежуточное» состояние понимания

Возложение на порядок связности равно и функции организующего начала построения интерпретации чревато и такой опасностью, как фиксация аргументов, использование методов и принятие посылок, не наделенных возможностями укоренения во вмещающих их пространствах аргументов, методов и посылок. Следование подобному пониманию и позволяет нам обращение к попытке предложения оценки теперь и предмета «общей практики» введения той или иной аналитической категории равно же посредством специфического инструментария «логики связности». Так в той мере, в какой нам позволяет понять присущая нам интуиция, «логика связности» любым образом ограничена не более чем задачей лишь ее собственного развития.

Итак, возможен некий инструмент обретения понимания, напомним, аргумент, метод или посылка, результативный при использовании в качестве инструмента понимания, но остающийся обособленным в качестве подобного инструмента, а потому и не позволяющий сопоставления с использованием каких-либо иных инструментов понимания. Да, этот инструмент отличает некая результативность, но он предполагает тот способ использования, что тогда уже сложно понять, а правомерно ли для достижения аналогичного понимания использование другого инструмента, возможна ли здесь в принципе иная постановка проблемы, и насколько именно данный инструмент удобен для употребления при ведении такого рода анализа. Прямая причина подобного положения - использование данного инструмента имеет место вовсе не в силу осмысленного решения в части такого использования, но - реальность тогда и того условия связности, когда некая последовательность неких актов неким неопределенным образом обеспечивает возможность использования именно данного, а не какого-либо иного инструмента. Или - в отношении практики использования данного инструмента никому и не приходит в голову попытаться понять, к чему именно такой инструмент допускает применение и к какому разряду или типологической группе такого рода инструментария ему и доводится принадлежать.

Если начистоту, то использование инструмента, случайно выбираемого на роль средства ведения анализа - характерная особенность такого рода философских концепций что пытаются судить как бы «о мире в целом». Или - подобного рода философия, предполагающая постановку задачи «описания как не более чем описания» и обращается к практике в известном отношении живописания посредством сопоставления предметов понимания и отождествляемых им методов познания, не переходя к критическому анализу собственно метода как системы возможностей и предмета как результата некоей идеализации картины мира. Отсюда и собственно способ «распространения» (развития) познания в такой философии - это система переходов от фрагмента к фрагменту, а внутри фрагмента - не более чем от предмета к пониманию. То есть такого рода философия и есть построение далеко не системы множественно связанной «мозаики» реальных предметов и средств познания, но - не более чем образование своего рода «ниточки бус», только вдоль которой она и видит возможность совершения прогресса познания. Условие подобного рода линейности и обращает любое представление, образуемое подобной философией непременно промежуточным, связанным лишь с возможностью выделения в развитии познания некоего нового предмета и сопоставления подобного «нового» знания с отвечающим ему отдельным специфическим методом. Тогда нам не помешает и попытка рассмотрения такого рода специфики на некотором отдельном примере.

Положим, дано иметь место философской концепции, определяющей для ее концептуального синтеза такое начало, как «противоречие». Конечно, здесь для нас не возбраняется следование и такому сразу рождающемуся пониманию, что началом «противоречия» равно подобает предстать и форме коллизии. Или - «противоречие» в исполнении им функции метода или «оператора» и определяет как позицию приложения анализа то непременно же момент конфликта, препятствуя тем самым анализу таких составляющих как наличие интересов или принадлежность трендам, возможность использования ресурсов или потенциалов и т.п. Для той философской трактовки, что возводит «противоречие» в принцип дано существовать коллизии, существовать специфике ее течения и существовать стереотипам активности вовлекаемых в такую коллизию фигурантов, но - отсутствовать комплексам условий, принуждающих конкретного фигуранта к определенному порядку совершения действия. Напротив, в иного рода теориях, например, в детерминистических схемах, само становление противоречия фактически будет обращено в ничто, поскольку господствующее положение в таких теориях уже доводится занять характеристикам потенциалов и показателям уровня свобод. Для таких теорий и как таковой коллизии подобает представлять собой производную способности определенных потенциалов и условий свободы формировать некую конкретную конфигурацию. Равно для такого рода детерминизма и способность потенциалов и условий свободы определять собой тогда и некую конфигурацию будет ожидать отождествления уже как нечто совместная производная двух различных начал - что систематических, что - наследуемо воспроизводимых форм задания начальных условий.

Тогда в отличие от практик детерминистических концепций, теория, что исходит из такого начала как «противоречие», уже не в состоянии принять во внимание равно и характеристики потенциала избранного ею метода, фактически определяя такое начало не иначе, как «атомарным». Тогда для рассуждения, в основе которого лежат положения такой теории равно и условие достаточности используемого метода - это лишь реализуемая самим методом установка на поддержание связности, что по умолчанию определено в такой теории как добротное основание для возможности рассуждения вообще. То есть рассуждение, покоящееся на положениях теории, неспособной к признанию своих методов как наделенных «объемом», на деле и не выходит за пределы «ограниченности в качестве средств», что и наносит существенный ущерб для обретаемой в нем осмысленности.

Огл. Метасвязность - ответ связности, адресованный осмысленности

Конечно же, осмысленность - это не иначе, как такого рода специфика организации понимания, что, несомненно, «бросает вызов» связности. Но здесь связности все же дано «принять вызов» осмысленности и потому обратиться к поиску «ответа» осмысленности. Результат же подобного поиска - теперь уже та практика, когда каждая из букв текста Талмуда получает собственный номер, поиск любого содержащегося в Библии стиха облегчает придание стихам нумерации еще и притом, что современные сочинения классиков марксизма намеренно разобраны на цитаты, позволяющие оправдание чуть ли не любого мыслимого толкования. Равно подобного рода специфика - она же и отличительная особенность практики разбиения положений права при помощи прямой нумерации законодательных установлений. То есть связность, не находя себя достаточной в качестве «не более чем связности» и обращается к поиску способов, позволяющих ей «продолжать оставаться» связностью притом, что в отношении «качества функционала» она обеспечивает для себя ряд возможностей конкуренции с осмысленностью. Такого рода недвусмысленно вторичную организацию связности мы и позволим себе обозначить как нечто особенную формацию метасвязности.

Но что именно тогда и доводится обнаружить метасвязности, если и оценивать ее «с позиций связности»? С подобного рода позиций метасвязность и подобает расценивать как такого рода возможность сторонней координации, когда наличие специфических вспомогательных средств «управления хаосом» прямо исключает выход за пределы практики принятия частного решения, тогда не требующего построения классификаций, благодаря которым возможно обретение осмысленности. То есть связности дано прибегать здесь к применению такого приема «способа связывания» того или иного неупорядоченного многообразия, когда использование вспомогательного приема задания «связности перечисления» вполне достаточно для замены осмысленности, если и расценивать множество объектов подобного упорядочения не более чем в значении «объекта использования». Хотя подобной практике неизбежно дано предполагать и образование специфической внутрипознавательной «среды артефактов», но если всего лишь имеет место постановка задачи ограничения прогресса сложности классификации уровнем «не более чем связности», то подобное решение и позволяет обходиться несистематическим интеллектом при решении практически любой важной задачи познания.

Более того, функция «сторонней координации» порождает собой и специфическую форму «парабиблиографической грамотности». Здесь и имеет место формирование той или иной классификации уже не исходя из предметной специфики, но тогда уже в порядке задания позиций, способных принадлежать тем или иным мета-трендам, относительно которых и возможно установление порядка доступа к определенным представлениям как к нечто, допускающему конкретное проявление в определенных отношениях связности. В этом тогда и картине предметного содержания дано предполагать обращение в известном отношении «гиперповествованием», требующим освоения такого именно порядка понимания всякой предметной специфики, где она обнаруживает укоренение как обращенная содержанием нечто «повествования». Отсюда подобного рода представлениям познания каким-то образом и выпадает претерпеть преобразование теперь и в «мир рассказа», мир связей повествовательного наследования и выведения.

Вытесняя осмысленность, связность и навязывает себя в качестве нечто «обязанности чтения», то есть формы принуждения к деятельности погружения в последовательность изложения. Следом и познанию дано предполагать обращение если не «бегом по кругу», то, хотя бы, своего рода «кроссом по заранее определенной трассе», что не допускает его построения посредством способов «прокладки кратчайшего маршрута» из точки А в точку Б. Этим же связность фактически допускает задание и такого рода принципа: если в своем историческом прошлом познанию и довелось следовать тем или иным «историческим путем», то сейчас, при наличии его результатов мы лишены права изменения трассы, непременно требующей воспроизводства лишь в отличающей ее «исторической подлинности». Отсюда связности дано принять на себя равно и исполнение функции «бальзамировщика мумии познания», когда собственно возможность активности познания обращается и нечто напоминающим порядок ознакомления с заранее мумифицированным «экспонатом». Структурными же началами такого рода когнитивной «мумии» и выпадает предстать тем же перечням, спискам, системам «библиографических» ссылок и иным инструментам вторичного связывания представлений на основе их возможного закрепления не просто посредством неких средств меморизации, но и посредством нечто «раз и навсегда действительного» порядка изложения.

Огл. Заключение

Возможно, положение перспективного направления прикладного науковедения будущего и выпадет занять такому направлению, как в известном отношении «практиковедение», - изучение науки как нечто комплекса, образуемого посредством объединения представлений, следующих из таких далеких друг от друга методологий как связность и осмысленность. Подобная перспектива, если признавать правомерность предложенного нами понимания, вполне ожидаема - наука упорядочивает выстраиваемую пониманием картину мира, однако непременным затруднением на подобном пути и выпадает предстать проблеме тех оснований, что можно расценивать как обеспечивающие «упорядочение собственно упорядочения». Тогда если предложенные здесь основания «связность» и «осмысленность» и характеризовать как не лишенные известной добротности, то и перспективу подобного «практиковедения» подобает расценивать как характерно реальную.

Однако при всей своей реальности перспектива становления «практиковедения» - все же это в известном отношении задача как бы нечто «технической» науки. Но помимо того дано иметь место и такому предмету как проблема философской ценности предпринятого нами анализа. Тогда предмет подобного рода ценности и есть идея того, что для представлений познания и собственно порядок развертывания понимания также подобает расценивать как отличающийся спецификой вмешивающегося начала. Причем уровень силы такого вмешательства явно различен для прикладного и теоретического представления: если для прикладной задачи, по сути, часто не столь значим используемый в ней порядок постановки, то мигрирующая в сторону использования таких оснований, как некие структуры связности теория явно теряет в отличающем ее качестве строгости. На наш взгляд, даже появление не более чем неких общих представлений о специфике, порождаемой различием в предметах «связности» и «осмысленности» - равно и повод для более внимательного исследования конкретных форм влияния практик представления на порядок прохождения процесса построения теории.

06.2012 - 07.2022 г.

1. Шухов, А., «Предмет семантики», 2007.
2. Шухов, А., «Теория здравосмысленных решений», 2004.
3. Шухов, А., «Математика и мотив обмана», 2005.
4. Шухов, А., «Очевидное и извлекаемое», 2012.
5. Шухов, А., «Кураж - основное наполнение современного медиа-месседжа», 2010.