Философия на сегодняшний день, если и обращается к построению теории восприятия, то строит ее лишь на началах задания и некоей «фундаментальной модели». Конечно, в современной ситуации избытка информации здесь возможно заимствование готовой схемы, когда на долю философии и остается лишь осмысление и обобщение таких условностей или формаций, как теория и структура эмпирической области, уже выстроенных такими направлениями познания, как науки нейрофизиология и психология. Но не исключено и иное решение - следование в русле философской традиции, - отгороженного или «замкнутого» осмысления феноменологической картины условий и реалий процесса восприятия видящего их такими, какими они предполагали понимание либо в пределах философски обобщенного истолкования, либо, помимо того, и в практике «наивного опыта».

Тогда первый из определяемых здесь вариантов - это не более чем философское осмысление некоей внешней схемы в виде системного синтеза формаций и условностей, допускающих перенос в корпус философских представлений из корпуса представлений предметных наук. То есть здесь подлежащим философскому осмыслению и обращаются комбинации или ассоциации отдельных реакций или функций высшей нервной деятельности изначально обособленно изученных в предметных науках. В этом случае связи и отношения лишь переносимой на философскую почву условно «психологической модели» восприятия это и различного рода формы синтеза элементов психической активности, чье условное «фундаментальное начало» и образует способность формирования реакций на первичном в этом случае уровне клеточной структуры организма. (Мы в нашем анализе для простоты картины позволим себе обойти вниманием целый ряд более изощренных и «изящных» решений, в том числе, и идею подхода, исходящего из возможности построения универсальной философской теории информационного взаимодействия.)

Альтернативный подход - принятие философией самостоятельной программы анализа функции восприятия исходя из возможности условно «феноменологического» осмысления когнитивных явлений, - в данном случае это анализ отдельных порядков некоей неполной определенности, непременно ожидающей обобщения и категоризации. При этом «самобытно философскому» пути исследования функции восприятия не дано знать и простого ответа на вопрос - совершается ли здесь синтез, на деле аналогичный предполагаемому «психологической» программой или имеет место формирование концептуалогически и парадигмально целостного «измерения»? В отношении самостоятельного философского пути анализа сознания также сложно определить, правомерно ли здесь выделение какой-либо «диверсификации» ментального функционала, или даже в какой мере картине, изображающей связи философского понимания условного «когнитивного пространства», дано отличать и «отсутствию противоречий». Собственно предмету оценок и результатов, получаемых философией в процессе «самостоятельного и независимого» исследования предмета когнитивной способности и места функции сознания в бытии и посвящено настоящее эссе.

Более того, задачу настоящего анализа равно не подобает расценивать и как историко-философскую. Реальная картина становления философского понимания - все же это осмысление процесса перехода от осознания некоторых начал к этапу образования определенного инструментария понимания и выработки детерминант, например, используемых идеалистической философией для защиты ее позиции в споре с извечным философским оппонентом материализмом. Тогда по результатам одной из дискуссий, построенных в русле этого непрекращающегося спора, где роль нашего оппонента любезно взял на себя С. Рычик, не только отстаивавший в ней позиции философского идеализма, но и защищавший идею особенного положения «концепции образа» перед лицом иных философских категорий, и имело место написание настоящего эссе.

Также здесь существенно представление и такого предварительного пояснения, что употребляемые далее понятия «образ», «представление» и «образное представление» - в данном контексте это различные имена той же самой сущности или формы бытования.

Но начать настоящий анализ все же надлежит прояснением некоего аспекта, казалось бы, полностью постороннего для рассматриваемого здесь предмета. Отличающему философский идеализм пониманию природы образа, так или иначе, но дано восходить к принципу «образ есть то, что присуще сознанию, но не хранится в мозге». Иными словами, «если бы образ хранился в мозге, - найти его там не составило бы труда при любой операции трепанации черепа» - в таких выражениях наш оппонент и предпочел определить защищаемую им позицию. Отсюда «образ», если последовать этой оценке, и есть средство репрезентации нечто, уже совершенно не тождественного какой-либо дискретной структуре материальной природы, собственно и выступающей в качестве «носителя образа», откуда «образ» и подобает представить как некую сущность, совершенно несовместимую и с какими-либо материальными формами воплощения.

В разъяснении существа данного положения идеалистической концепции нам может помочь и такая контраналогия: положим, состав группового портрета позволяет выделение отдельных фигур, и каждая из выделенных фигур, представляя собой «живописный образ изображенного человека», тем не менее, допускает соотнесение и с дискретным элементом материальной природы «фрагмент полотна картины». То есть если дано иметь место отдельному экземпляру класса «живописный образ», то с точки зрения здравого смысла здесь отсутствуют препятствия и для его отождествления тому фрагменту материального носителя, на что и нанесено рисованное изображение. Напротив, мыслимый в философском идеализме концепт «образ сознания» это равно и особая форма, для которой прямо невозможна и любого рода дискретизация через посредство материального носителя. Философскому идеализму присуще определять как принципиально невозможную даже и такую форму детализации как разбиение по факторному признаку или связь с обстоятельством, что «знание о температуре молока сохраняет одна структура мозга, а распознавание запаха этой жидкости обеспечивает другой отдел мозга».

В таком случае нам лучше отказаться от анализа предмета, что именно философский идеализм квалифицирует как оперирующую образами систему и ограничиться допущением, что в понимании идеализма обрабатываемый образ соответствует не частям этой системы, а всей некоей системе как таковой. Для философского идеализма такая позиция важна потому, что с ее помощью он прямо исключает возможность описания и ряда известных психологии феноменов, определяемых там как «конкуренция стимулов» (1, с. 97 – 100). Идеализм потому и отбрасывает это описание, что систему обработки образов он расценивает как систему «нераздельной организации» деятельности.

Возможно, философский идеализм потому и расценивает ментальные процессы то непременно как изолированные процессы, что исходит из мысли о замене схемы, рассматривающей функционал связей данных процессов на некую более иллюстративную схему? Конечно, вряд ли возможны возражения на предложение идеи такого рода схемы, по условиям которой когнитивный акт и есть не иначе как нечто форма «нераздельного единства», откуда он и утрачивает любого рода связи наследования что действию, что деятельности, что началам ведения деятельности. То есть по условиям данной схемы возможна лишь не иначе как «одна, простая, дискретная» реакция, что и надлежит расценивать как нечто «когнитивный акт», прямо исключающий его подверженность воздействию не только смежных актов, но и специфики «аппаратных средств» его реализации. Отсюда также возможно и то понимание собственно природы когнитивной активности, что и определяет ее как природу отдельного и обособленного «акта выделения» образа. Или - в этом случае когнитивная активность и есть нечто «поток» специфического толка спонтанно складывающихся событий, непременно обнаруживающих по отношению собратьев и своего рода свойство «абсолютного отталкивания», и что по условиям онтогенеза строго локализован рамками «акта совершения» события. Если прибегнуть к метафоре, то когнитивный акт в этом случае и есть своего рода «всплеск». Хотя все же следует отдать должное - философский идеализм заключает в контур данной схемы только лишь акт восприятия, но не определяет так акт рефлексии. А далее принятие такого рода «начала атомизации» позволяет философскому идеализму тогда и заявление категорического несогласия с оценкой, что познающего субъекта дано отличать и такой специфике как состояние удаления от мира в целом как объекта его познания на «разные когнитивные дистанции». Однако в этом случае нам довелось рассмотреть лишь одну из посылок нашего последующего анализа, а потому нам следует выйти из данного «ответвления» в развитии анализа и перейти к его магистральной теме.

Итак, из представленного здесь описания с очевидностью следует, что специфичное для философского идеализма понимание категории «образ» - это ее представление на положении закрытой и изолированной сущности. Тогда прежде чем рассматривать образ «как изолированную сущность», нам полезно разобраться и с тем, а что такое «изолированная сущность» вообще. В многообразии мира тогда наверняка возможен аналог, показывающий случай пребывания чего-либо тогда и в состоянии изоляции от иных обстоятельств.

На наш взгляд, здесь можно прибегнуть к такой возможной аналогии как случай действия пружины. Геометрическая форма тела под названием «пружина» участвует в событиях, определяемых под именами «сжатие» и «растяжение». Мы можем оценивать положение колец пружины друг относительно друга, относительно внешнего толкателя, скорость продвижения пружины в нейтральное положение после снятия удержания и т.п. Но действие пружины определяют напряжения, существующие в теле пружины, то есть явно не принадлежащие числу фигурантов событий, обнаруживающих себя перед сторонним наблюдением, таких как кольца, толкатель и т.п. Такие же характеристики как напряжения, возникающие в теле пружины, прямо исключают их описание в отличающей их целостности, но позволяют представление лишь посредством некоего обобщения; описание напряжений и следует определять нечто дифференциацией такого единого явления на отдельные локальные напряженности между отдельными доменами в теле пружины. То есть мир в принципе допускает существование и такого рода суммирующихся характеристик, что при их раскрытии на «уровне явления» уже определенно не предполагают и какого-либо перцептивного способа облечения в вид феноменальной целостности.

Отсюда дано вытекать и нечто общему порядку задания объектного качества любого рода явлению, понимаемому тогда и как нечто построитель отношения между сущностью и такой ее спецификой, как выход на уровень доступности восприятию. Проще говоря, далеко не всякая специфика явления и образует те средства интерфейса, что создают возможность ее восприятия. Потому если сознание формирует и такого рода образ, чему невозможно сопоставить событие его восприятия, то для этого случая и инструментарий перцепции непригоден для представления выделенного в форме «образа» содержания как наделенного открытостью для «прямого» восприятия, но, напротив, «в смысле восприятия» такое содержание обнаружит и полную обособленность. Между тем, идеалистическая философия даже отказывается знать какой-либо иной способ презентации некоей сущности в мире, помимо тех способов, что исходят из механизмов перцепции. Более того, философский идеализм идет и на риск выдвижения тезиса, что «потенциал» в целом комплекса когнитивных возможностей - это и потенциал рецепторных возможностей биологических существ.

Философский идеализм также последователен и в признании им «образа» как «раз и навсегда» построенного, откуда «образ» предполагает утрату им также и любого рода морфологических признаков. Однако населяющие действительность формации помимо присущей им «первой» реальности в облике статической репрезентации отличает и своего рода «вторая» реальность в облике кумулируемого ими существования. Гора некогда испытала воздействие процесса тектонического подъема из морской пучины, а над живописным полотном когда-то работал художник, - данным сущностям явно дано знать не только факты их становления, но в их отношении не исключена и ликвидация в будущем. Более того, только лишь части формаций, составляющих собой комплекс мироустройства, дано отличать и качеству стационарности, когда среди многообразия наполняющих мир форм бытования равно возможны не только эластичные формации, но и формации определяемые как формы поддержания гомеостаза.

То есть если для философского идеализма «образ» и есть «только реальность» вне ее морфологии, то отсюда и сама концепция «образа» - явно и выбор из всех возможностей реализации объекта лишь узкого списка своего рода «допустимых» возможностей. Как предпочитает судить философский идеализм, «образ» непременно стационарен и его существование не предполагает стадийности. Отсюда такого рода «образ» и обретает облик нечто субъекта «непротяженного генезиса» - мгновенно приходящего и мгновенно проходящего и при этом неизменного на всем протяжении существования. Однако собственно основанием для подобного вывода и обращается такой источник, как присущее идеализму понимание функции образа, - поскольку его взаимодействие с условным «агрегатом» сознания никоим образом не оставляет и какого-либо следа в как таковой системе такого рода «агрегата». Позднее, когда нашему рассмотрению будет подлежать и предмет условной «привязки» конфигурации «образа» к деятельности субъекта (сознания человека, распоряжающегося собственным телом), мы неизбежно обнаружим и необходимость задания подобному «образу» и совершенно иного контура.

То есть «образ» в философском идеализме притом, что на него возложена функция воспроизводство сознания (идеализм исключает деятельностное сопряжение), он равно не лишен и качеств абсолютизированной «стационарной нейтральности».

Другой важный элемент когнитивной схемы философского идеализма - дихотомия «мозг - сознание». «Мозг» для философского идеализма - это место сосредоточения перцептивно очевидной физической стороны телесности, когда «сознание» - источник активности, позволяющей совершение процессов синтеза интерпретации. Из этого дано следовать и той определяемой философским идеализмом специфической дихотомии, когда одни аспекты общей картины нейрофизиологической активности надлежит расценивать как особенные «свойства мозга», а другие аспекты - опять же, как особенные «способности сознания». Результат проведения такого рода водораздела и образует та схема, по условиям которой для специфики «свойств» исключено ее пересечение со спецификой «сторон способности». Опять же, чтобы понять, в чем здесь дело, мы также обратимся к представлению возможной аналогии.

В таком случае возьмем простой плотный шарик и рассмотрим ситуацию его качения по плоской поверхности. Введем следующее разделение, - шарик наделен свойством «сферичности» и одновременно он наделен и способностью скатывания в направлении наклона. В такой схеме «свойство сферичности» будет предполагать возможность его выделения посредством акта восприятия формы предмета, а «способность скатывания» - посредством отождествления шарика как субъекта свободы изменения состояния в качестве элемента системы. Если же срезать у шарика некий сегмент, придав этой части поверхности плоскую форму, то это изменит и характеристику скатывания.

Но в случае отношения «сознание - мозг» вряд ли правомерно ожидание такой же простоты, что отличает представленную здесь аналогию. Тот схематизм, чему следует философский идеализм, явно предполагает и категорическое исключение какой-либо возможности хотя бы сколько-нибудь незначительного влияния на функцию сознания событий той или иной модификации мозга. Здесь дело даже не в том, что благодаря подобному толкованию сознанию приписывается наивысший уровень условной «функции регенерации», но и в самом принципиальном истолковании сознания тогда и в качестве способности, никак не связанной с наличием объема или состава средств, поддерживающих его в роли способности. Отсюда и вполне естественное следствие подобной трактовки это оценка, что никакое нарушение любой из функций психики в силу, положим, психического заболевания уже не составляет собой причины хотя бы и частичного нарушения «сознания». То есть сознание подобно змею, наделенного возможностью выращивания двух голов вместо одной отрубленной, непременно сохраняет свою феноменологическую полноценность и при любом изменении психического «дублера».

Тогда «сознание» и есть нечто признак, удостоверяющий собой действительность такой способности как активная акцепция исходящей из внешней среды стимуляции. Потому, поскольку «признаку» никоим образом не дано соответствовать формату «объект», то данной квалификации тем дано удовлетворять и в целом «логике» философского идеализма, что из нее не дано следовать и любого рода «дифференцированной картины» действительности. В понимании философского идеализма отсюда следует и такой «прямой позитив» предлагаемой им категории «сознание» как основания для построения тогда и лишенных всякой сложности структурных моделей когнитивных актов. То есть сама конституция концепта «сознание» тогда тем и ограничивает объем свойств когнитивного функционала, что допускает выделение то непременно же лишь простых форм когнитивных актов. Напротив, всякое дополнение анализа еще и функцией специализированного оператора «поддерживаемая мозгом психика» и обращается основанием для пересмотра структуры модели когнитивной функции в целом, что негативно воспринимается традиционным идеализмом в силу как таковых принимаемых им допущений.

Тем не менее, наиболее удивительной в числе концепций, предлагаемых философским идеализмом, все же доводится предстать идее невозможности для категории «образ» располагать и какого-либо рода форматом первичности. Идеализм никоим образом не обращает свою идею «образа» каким-либо следствием поступления сторонней стимуляции, но видит его некоторой странного свойства «копией» чего-либо, иными словами, нечто «повторным воспроизведением» каких-то «таких же в точности форм», но воплощаемым с помощью другого материала. С одной стороны, «образ» в философском идеализме самодостаточен на положении состояния, собственно и позволяющего выделение на условиях полной изоляции, с другой - его специфику образует и функция дублирования чего-либо, непременно расположенного вне пределов «сознания».

Предлагаемое философским идеализмом понимание «образа» с его точки зрения явно логично - оно находит себе место и в ряду любого рода иных аксиоматических положений и умолчаний классического идеализма, обеспечивающих решение одной и той же задачи. Опять же статус «копии» препятствует вторжению предмета рефлексии в содержание предмета «образ», блокируя тем самым своего рода «агрессию», что находит выражение во всякой попытке разложения выстраивающей «образ» структуры. Отсюда «копия» и определяется как не объемлющая собой какой-либо структурности - то есть это никак не структура особой сущности, но не более чем структура, запечатлевшая последовательность соединения элементов в том порядке, в котором в момент копирования и открывалась связанность таких элементов непосредственно в оригинале. И здесь идеалистическое представление, принципиально отрицающее диссоциацию образа, нарочно и обращает подобную «копию» еще и одномоментной копией, то есть фактически никак не связанной и с собственно спецификой акта «копирования». В таком случае подобное «сознание» и позволяет обращение аналогом условной «фотокамеры», чей принцип работы не предполагает выделения такой специфики, как «время выдержки», то есть в некотором отношении системой не предполагающей никаких функциональных ограничений для ее способности выхода во внешний мир для съема стимуляции.

Далее философский идеализм распространяет идею такого рода «копии» и до уровня идеи равно же «моментального» когнитивного акта, собственно и низводящей восприятие к специфической схеме «элементарной» процедуры. Искусственная «элементарность» опять же допускает возможность построения рассуждения именно способом моделирования, реализуемого в формате лишь нечто непременно «целостного» комплекса специфики когнитивного действия, определенно исключающего отождествление на положении любого рода синтетической структуры. В таком случае и непосредственно предназначение идеи такого рода «копии» - редуцирующее сжатие проблематической полноты когнитивной реальности, собственно и обращающее любой когнитивный функционал не более чем конструкцией как бы лишь «изначально-актового» построения.

Однако если при всех своих ухищрениях философский идеализм все же согласен расценивать когнитивный акт то непременно как «акт», то подобного понимания уже достаточно и для образования условного «мостика» ведущего из мира идеалистических концепций теперь и на сторону представлений психологии. Более того, такой момент понятен и собственно философскому идеализму видящему в этом и вполне возможную угрозу. Каким же образом философский идеализм старается воспрепятствовать теперь и образованию «актовой схемы»? Здесь и спешит на помощь квалификация, утверждающая «неспособность сознания к описанию самое себя». Тот смысл, чем идеализм наполняет эту идею - это нечто концепция «недоступности контролю» когда сознание в случае воспроизводства им некоей формы активности утрачивает и какую-либо возможность контроля, обращенного на воспроизводство такой активности, реализуемого посредством параллельного процесса. Но представление о природе подобного контроля обязательно предполагает признание представлением о сопутствующем контроле - одновременном самой операции сознания, - а не о каких-либо иных никак не исключаемых возможностях. То есть здесь определенно не предполагается никакого ни ретроспективного, ни ретроспективно-опережающего функционала, что и предполагал бы либо повтор уже совершенного акта, либо, например, предполагал задание установки, вытекающей из понимания существа опыта совершения когнитивного акта. Очевидная цель задания подобных ограничений - признание любого рода когнитивного функционала то непременно как нечто закрытой формы, не только не предполагающей какого-либо доступа к составу и структуре совершаемого акта, но исключающей и какую-либо возможность его оптимизации.

Итак, вышитая на знамени философского идеализма идея «образа» - явно не идея построения неких структурных порядков, но, напротив, идея блокирования любой возможности образования таких порядков. Однако если такого рода идея «образа» взята на вооружение философским идеализмом, то этому не дано означать, что ее же обязаны взять на вооружение и физиология или психология, все же более склонные вкладывать в концепцию «сознания» тогда и смысл общих законов работы системы высшей нервной деятельности. Конечно, при этом и сам исследовательский подход данных предметных наук обретает в глазах философского идеализма равно и облик угрозы, чреватой «низвержением» его трансцендентной «формулы» природы когнитивного акта. Потому идеализм и настаивает на постановке знака равенства между условием открытости сознания вообще и условием сопровождающей формы этой открытости, категорически не признавая самой возможности использования любых практик контроля сознания действующих «не в реальном масштабе времени». Если некий контроль сознания не позволяет признание формой контроля, осуществляемой в реальном масштабе времени, то в понимании идеализма это функционал, «далекий» от как таковой способности вторжения в деятельность сознания.

Далее свою задачу мы видим и в рассмотрении того принимаемого философским идеализмом допущения, согласно которому построение «образа» непременно предполагает признание на положении прямой и никакой иной реакции сознания на события внешнего мира. Данная точка зрения не узко специфична идеалистическому направлению философии, ее постулируют и некоторые «материалисты», например, В.И. Ленин, утверждавший что нам «непосредственно дано» ощущение. Но как раз в данном пункте его материализм и не получает практического подтверждения, поскольку здесь он вступает в противоречие с данными экспериментальной психологии, а для материализма отсутствие подобных противоречий и надлежит расценивать как непреложное.

Тем не менее, для нас все же более существенна не позиция, занимаемая «заблуждающимся» материалистом Лениным, но та точка зрения традиционного идеализма, что намеренно представляет «образ» продуктом, если в точности использовать «идеалистический язык», действия на наше сознание именно «вещи-как-самой-по-себе». Также на наш взгляд, исследование подобного предмета возможно лишь посредством введения понятия о «синтезе» образа, хотя данное понятие, если судить с позиций идеалистической парадигмы, непременно отстаивающей норму трансцендентности генезиса образа, равно следует определять и как понятие «сомнительного свойства». Итак, суть точки зрения философского идеализма - равно оценка, что никакой процедуры синтеза образа просто не существует. Для идеализма его концепт «образ» есть, был и, вероятно, сохранит свои качества продукта или результата некоего непротяженного во времени мысленного обретения сознанием нового содержания, представляющего собой реакцию сознания на внешние ему обстоятельства. Реально, что следует из наработанного практической психологией эмпирического материала, стимульные паттерны все же предполагают их синтез то непременно под контролем различного рода обратных связей и ассоциаций высшей нервной деятельности. Чтобы не вдаваться в детали подобной проблемы, сошлемся хотя бы на примеры «эффекта Мак-Гурка» или «аудиовизуальной интеграции» (2, с. 609-610). Выделенное в серии подобных опытов жесткое сцепление звуковой и визуальной информации и порождает ту возможность восприятийного автоматизма, когда появление определенного визуального стимула автоматически достраивает под себя реально даже и поданный иначе, чем удержано в стереотипе, звуковой паттерн.

То есть философскому идеализму присуще и прямое пренебрежение отличающей психику рационализацией перцептивного функционала, не допускающее и никакого замещения неизменной «первичности» формируемого образа. Вполне возможно, что идеализм как-то и оправдывает подобное пренебрежение, но эти оправдания вряд ли сколько-нибудь интересны. Любой переход к сложному описанию когнитивного акта явно несет потенциальную угрозу всей наработанной идеализмом стройной системе моноактового моделирования когнитивной активности, прямо порождая тогда уже и замену заданного посредством «нераспространенной» структуры раздражения или стимула теперь уже более распространенной формой стимульный паттерн. «Стимульный паттерн» - это в любом случае принцип такого рода порядка поступления стимуляции, что непременно предполагает наличие и нескольких конкурирующих входов воздействия; лелеемая же идеализмом «простая» модель в любом случае невозможна при признании действительности какой бы то ни было изощренной схемы поступления стимуляции. Тогда, если ограничить рассмотрение, как это и практикует философский идеализм, лишь исходной категорией «сознания», то она в перцептивном смысле и позволит признание схемой, реализующей принцип «однонаправленной» активности. Но если хотя бы в чем-либо допустить и многолинейный порядок поступления стимуляции, даже если ввести подобную схему только лишь ради наработки представления о «сознании», то она непременно позволит и выход к диверсифицированной модели функционала обработки стимуляции. А отсюда и собственно «сознание» и вырабатываемые им «образные» формы явно позволят признание и как предполагающие структурную сложность, что полностью исключено, если принимать как данное самоё исходную посылку философского идеализма.

Однако судьба настолько благоволит к философскому идеализму, что награждает его и бесподобным доводом в защиту реальности лишь минималистичной «редуцирующей схемы» когнитивного акта. Таким аргументом и дано предстать в известном смысле «теории», развивающей идею «невозможности переноса» формирующихся в сознании образов и ощущений. Другому человеку явно доступно понимание, признающее кого-либо из состава близкого окружения испытывающим чувство боли, при одновременной невозможности и самому испытать это чувство. Причем «боль» в предложенной иллюстрации - она лишь характерно красноречивый пример, хотя практически ту же «недоступность для передачи другим» дано обнаружить и любому иному чувственному ощущению.

Отсюда наш анализ представлений философского идеализма о «невозможности переноса» ощущения в сознание другого лица и надлежит начать с указания на уже имевшее место выше рассмотрение проблемы принципиальной перцептуальной скрытости определенной части характерных миру явлений. Однако проблеме «невозможности переноса» дано заключать собой и иной философский смысл - толкование этой проблемы философским идеализмом также прямо подразумевает, что сфера ощущений - это и особенная среда, наполненная явлениями, непременно исключающими и какую-либо возможность их типизации. Если это так, то какой именно «прагматический смысл» и доводится обнаружить пониманию боли как особенного «уникального явления», категорически недоступного для его воспроизводства? Следствием данного положения тогда и обращается то понимание, что определяет устранение носителя боли равно и утратой нечто, никогда не возобновляемого в этом мире. (Мы просим простить некоторый цинизм наших дальнейших рассуждений, наделенных, помимо онтологического смысла, и важным этическим смыслом.) Но на деле, если все же позволить некое огрубление «палитры» ощущений, то никуда не деться и от признания возможности стандартизации чувственных реакций. Если бы ощущения исключали стандартизацию, то и медицина была бы лишена возможности пусть и предварительной диагностики заболевания путем всего лишь опроса больного. Другое дело, что «широта палитры наших чувств», если и представить эту палитру во всем раскрываемом ею разнообразии, в любом случае позволит придание чувствам уникальной окраски, однако в своих важнейших аспектах подобные чувства все же не утратят специфики и нечто «обыкновенного» ощущения.

Если это так, то как надлежит расценивать намерение философского идеализма задать чувственным ощущениям рамку жесткой локализации? Подобная идея явно недостаточна в отношении, что представление о «широте палитры» чувств или отдельного ощущения видится как прямо равнозначное проблематике «перцептуальной скрытости». Тогда какую же цель преследует такая подмена? Цель этой подмены вполне очевидна - обращение мотива «скрытости» и в нечто заместителя некоей совершенно иной особенности, здесь - характеристики сверхмерно многообразной сложности, потому и исключающей всякую возможность формализации. То есть если интенсивность или острота боли каким-то образом способны повторяться, то сложная гамма болевого ощущения уже никак не повторяется и потому не предполагает и переноса в иную позицию локализации. Идеализм здесь гипертрофирует значимость этой «сложности», не столь существенной в реальном мире «мер и качеств», характерно открытом для упорядочения посредством задания шкал даже при невозможности прямого соизмерения «параметров».

Теперь нам надлежит обратить внимание и на то обстоятельство, что весь наш предшествующий анализ все же рассматривал предметы, каким-то образом связанные со сферой сознания или с проблематикой его активности. Но идеализм выдвигает и некую концепцию содержательного наполнения той расположенной вне сознания среды, что определяется как источник внешнего воздействия, инициирующего активность сознания. Однако реальному развитию дискуссии, на материалах которой строится настоящий анализ, также довелось показать, что наш оппонент явно не преуспел и в предложении четкой схемы такого развернутого перед сознанием «интерфейса» мира. Его представления допускали обращение в сторону сознания лишь бытия в отличающей его всецелостности, и, одновременно знали отождествление бытия на положении нечто, представляющего собой источник формирования того или иного образа, причем, как обнаружилось несколько ниже, положение подобного источника никоим образом не принадлежало никакому объекту. Более того, разделение на объекты категорическим образом исключалось нашим оппонентом на стадии знакомства сознания с миром, но непременно допускало вынесение тогда и на «ментальную стадию».

В итоге нашему оппоненту довелось остановиться на том определении развернутого перед сознанием «интерфейса» мира, где этот интерфейс определенно исключал четкое построение, обращаясь лишь в известном отношении рефлексивной реконструкцией воздействия, задаваемого вне мало-мальски определенных критериев. Подобное понимание и устраняло в когнтитивном акте адресное начало, поскольку осознание как такового воздействия на положении рефлексивной проекции устраняло возможность задания когнитивному акту и какого-либо интенционального начала. «В видах» подобного понимания функционал восприятия и обретал облик своего рода «лица, подставленного солнцу», но в этом случае никогда не «взгляда, обращенного в направлении подлежащего познанию объекта». То есть здесь имела место того или иного рода дезобъективация восприятия, уничтожающего даже и наиболее слабые признаки стороннего управления, собственно и определяющего совершение поступка восприятия. Из этого также вытекало и такое любопытное следствие как наделение деятельности сознания вполне очевидной двоичной конституцией, его разделение на полностью неуправляемую стихийную перцептивную часть, и обязательным образом рациональную мыслительную часть.

Но здесь нам также следует согласиться с отсутствием особой необходимости в рассмотрении в рамках данного анализа фактора глубокого взаимного проникновения восприятия и мышления, и ограничиться лишь рассмотрением последствий, порождаемых «дуалистической конституцией» сознания. В таком случае в первую очередь нам подобает отметить тот факт, что явной причиной задания такого рода «дуалистической» конституции сознания и правомерно признание мысли о категорическом исключении любой возможности воздействия разумности на, мы позволим себе их следующее обозначение, до-рефлексные способности сознания. Причем в определенном отношении подобный подход даже позволяет признание в качестве несущего и некую функциональную нагрузку, а именно - обнаруживая «призвание» тогда и в части предотвращения какого-либо обсуждения целого ряда возможностей адаптации - прислушивания, вглядывания, рассматривания, принюхивания и т.п. Полное и безоговорочное вынесение структурирующей функции в разумную часть сознания для того и предполагает его применение, дабы устранить и некий следующий повод для понимания синтетической природы не только лишь способности перцепции, но и сопровождающего ее осмысления. По мысли приверженцев линии философского идеализма, деятельность сознания прямо исключает включение в число ее проявлений какой-либо «концентрации внимания» на воспринимаемых объектах, но в ней возможен не более чем разумный синтез данных, соотносимых с «потоком» восприятия.

Знакомство с характерным философскому идеализму пониманием предмета «образа» также указывает и на такую особенность данного решения, как своего рода «боязнь простоты». Имя «образ» в философском идеализме стереотипно связано со сложным построением перцепции, но статус «образа» здесь никогда не присваивается некоторым простым, и, что важно, условно быстротечным проявлениям перцепции, например, испугу.

Конечно же, подобной постановке вопроса также дано подразумевать и рассмотрение предмета, что с физиологических позиций получает определение под именем «безусловный рефлекс», а если в отношении подобного предмета следовать и философской постановке проблемы, - то реакций, возникающих в силу действия перцептивных механизмов инициации, но ускользающих от подчинения разумному контролю. Тогда «образ», если и понимать его то непременно как продукт перцепции (это наша оценка, а не понимание философского идеализма, исключающего наделение «образа» хотя бы какой-либо природой), то он тогда и такого рода продукт перцепции, что непременно вызывает отклик сознания именно разумного рода. Для «образа» данное ограничение существенно в отношении, что оно препятствует его включению в ряд феноменов сходного происхождения. То есть с этим «образ» и не позволяет его отнесения к его собственному типологическому классу, а потому и обращается как бы самостоятельной, на положении особенной сущности, данностью мира. Такой подход равно устраняет и всякую возможность рассуждения о когнитивной способности как о лучше или хуже, и, в любом случае, иначе организованной, нежели сходные с ней возможности. «Образ», как оказывается, посредством задаваемого ему полного отстранения и обретает качество полной закрытости от любой ожидаемой систематизации, откуда и обретает, посредством приписываемой ему неповторимости, специфику «как такового особенного», а потому и утрачивает любую возможность сопоставления с каким-либо гомологом. «Образ» выпадает из «родственной» классификации, и предполагает познание то не иначе, как «на своем собственном примере». Конечно, следует отметить, что подобного рода «образ» на деле представляет собой не более чем «средство дробления» мира, но здесь мы уже выходим за заданные нами рамки анализа.

Сложной проблемой для предлагаемой философским идеализмом теории перцепции выпадает предстать и объяснению работы функции выделения дискретного элемента из некоторого «континуального заполнения». Но здесь ради требуемой точности непременно надлежит указать, что подходу философского идеализма дано определять любое такого рода выделение то непременно как выделение «понятийного» уровня. Какого же плана сложность и ожидает философский идеализм при объяснении действия функции выделения дискретного элемента? Идеализм здесь предпочитает исходить из того «странного» допущения, что на построении отражающего мир членения никак не сказываются возможности рецепторного аппарата субъекта (человека). Субъект, если следовать точке зрения философского идеализма, вообще утрачивает такой специфический признак, как специфика организации рецепторной системы. Скорее всего, подобная особенность и позволяет оценку, что идеализм понимает мышление то непременно же образчиком того рода функционала, чье развитие и определяют лишь своего рода «законы автоэволюции», то есть лишь «внутренний» порядок формирования маркеров, определяющих связи структурирующей дифференциации содержания мира, что никак не коррелируют с какой-либо спецификой поведения субъекта. Для идеализма мышление и есть нечто имеющее место лишь в пределах условного «мира мышления», но никак не в пределах более широкой среды, где мышление изначально позволяет определение не более чем оператором тех данностей, которые оно получает от «аппаратных средств» ознакомления сознания с миром.

Отсюда и непосредственно миру в понимании философского идеализма дано допускать лишь форму дискретизации, что можно расценивать как порядок разделения, определяемый лишь непременно в мышлении. Хотя, с одной стороны, подобное отрицание свойства «дробности» мира и находит явное подтверждение, - само существование объектов тогда и возможно лишь в пределах некоторых сред, когда смена среды бытования - это нередко и утрата идентичности объекта. Однако данный принцип - все же это классический принцип идеализма, исключающий построение картины событий, следующих лишь в силу внутренних причин, имманентных тем или иным обстоятельствам. Но при этом как таковая действительность данного принципа вознаграждает нас и возможностью объяснения «мыслецентрической» позиции философского идеализма в проблематике дискретности мира. Бытию только лишь «в целом» дано представлять собой источник любого рода обретения, и, в том числе, и источник каждого воспринимаемого сознанием «образа»; «Бытиё» в любом случае целостно, и наделено способностью порождения исключительно целостности, и невозможна констатация тогда и чего-либо «населяющего» Бытиё. Данное решение вновь позволяет нашему анализу выделение теперь и очередного «антиклассификационного блока» философского идеализма - всякий образ и определяется его связью именно с Бытиём, но никак не с частным источником порождения. Отсюда «образ» и есть нечто порожденное собственно общими началами, но никакое не частное производное. Тем не менее, модель «общепорождения» даже более широка, нежели показанный нами один из вариантов ее применения в философской теории образа, но поскольку предмет собственно данной модели не относится напрямую к интересующей нас проблеме, мы откажемся от детального исследования подобного предмета.

Поскольку в понимании философского идеализма когнитивный акт непременно стереотипен и, по существу, формален, то предлагаемый им анализ не подразумевает и разрешения проблемы характерной лишь некоторому отдельному акту восприятия, а именно - задания представительства воспринимаемой сущности. Для философского идеализма равно и виды в зеркале и в мониторе теленаблюдения будут предполагать отождествление лишь на положении «вида того же объекта», хотя возможно, что различное отношение зеркала и снимающей камеры к источникам света и приносит некоторые различия непосредственно и на стадии приема исходного изображения. Степень закрытости сущности в этом случае и предполагает со стороны идеализма наделение определенным расширением, - сущность, обращаясь «закрытой» распространяет характерную ей «закрытость» и на материальный функционал, не более чем «обслуживающий» акт восприятия.

Более того, следует напомнить, что многие возможности перцепции открыты нам не потому, что воспринимаемый объект «просто существует», но потому, что данный объект присутствует в мире, где другие объекты распространяют на этот объект их воздействие. Источники света создают эффекты освещенности, упругие среды распространяют звуковые волны, различие в концентрациях позволяет выделение характеристик солености или запаха и т.п. Перцепцию, по самой отличающей ее природе, невозможно понимать в качестве простого дуального «взаимодействия субъекта и объекта», но подобает расценивать и как нечто «использование возможностей» физического мира для сепаратного выделения стимуляции, исходящей от локально позиционируемого объекта. И одновременно и панорамные перцептивные комбинации («вид из окна»), если они не разобраны семантически, следует понимать своего рода мозаикой «информирующих знаков» (кодов) , объединяющей лишь ту часть знаков, что, если исходить из семантического опыта данного сознания, допускают отождествление лишь как лишенные самостоятельности «признаковые» знаки.

Непременную специфику сознания также образует собой и способность восприятия «фрагментированных» картин равно же как обнаруживающих специфику «неопределенного присутствия» источника стимуляции, направленного, в свою очередь, на активность перцептивного органа и не обращающегося какой-либо формальной основой конкретных, даже предсемантических фиксаций. Для того чтобы восприятие состоялось, всегда требуется сопутствующее изменение «настройки» системы перцептивной активности, ее переключения с обозрения «полотен» на обозрение «интересующего объекта». Идеализм же, забывая о специфике интеграции воспринимаемых объектов в мир и равно и о характерной объектам специфике представительства то непременно в «окружении» мира, фактически пренебрегает исследованием механизма селекции впечатлений, единственно и позволяющего образование досемантических конкреций «наблюдаемое» и «фон», что и обеспечивает приложение семантической детерминации тогда и к нечто «наблюдаемому». Чтобы не быть голословным, скажем, что именно подобным образом и устроена «визуальная машина» снайпера, часовщика, контролера документов и т.п.

Понимание объекта «только объектом», опять-таки, исключает исследование огромного пласта действующих в психике средств содействия синтезу стимульного паттерна, тем самым блокируя и всякую возможность анализа перцепции на положении сложной интерактивной функции.

Философский идеализм также лишает себя права поиска решения и такой проблемы: с одной стороны, сознание наделено способностью «улавливания» образа и, с другой, ничто не мешает выделенному «образу» допускать сохранение и на положении «неуловимого». С точки зрения философского идеализма и сам «образ» не существует для сознания, хотя ему и дано существовать для сознания тогда уже в виде «только понятия». С одной стороны, эта конструкция все же заключает собой и некое рациональное зерно - образы в нашей психике все же формируются на параразумном уровне: так концентрация, тогда уже на вторичной основе, еще и визуального внимания на объекте, первично стимулирующего нас посредством тактильных ощущений, например, на горячей сковородке, может происходить «автоматически». Но с другой стороны человек наделен и способностью вынесения квалификаций подобных «вижу» и «не вижу», для которых присущую им природу и определяет отличающая человека способность концентрации внимания на исполнении функции восприятия.

Тогда если судить с точки зрения «возможности исполнения» некоторой функции восприятия, то «образ» для данного угла зрения - это и нечто присущее сознанию «содержание» или наполнение, синтез которого и надлежит расценивать как реализацию направленной активности сознания, что и составило собой предмет исследования в нашей работе «Сенсорика и моторика». Напротив, фактическое пренебрежение со стороны философского идеализма рассмотрением возможности направленной активности сознания это равно и пренебрежение не столь уж и малозначимой формой биологической вооруженности нейрофизиологической деятельности. Здесь существенно понимание, что предлагаемая философским идеализмом идея отождествления всего усваиваемого сознанием содержания как предполагающего идентификацию только на уровне понятий исключает тогда и всякий интереса к предмету разумных форм и средств управления сенсорным функционалом. Причем современная психология, чей вектор развития явно противоположен направлению развития философского идеализма, уже в лице Н.А. Бернштейна предложила в отношении возможности управления сенсорным функционалом тогда и теорию, признающую за основание функции перцепции также и принцип его организации, что обозначен там под именем «рефлекторное кольцо» (5, с.61-63). Отсюда и сам подход философского идеализма сложно оценить иначе, разве что признать прямой помехой проведению исследований, в какой же, в действительности, степени активность начальных звеньев рецепторных систем и надлежит расценивать как самостоятельную. Идеализм фактически просто исключает постановку вопроса о зависимости биологической функции сенсора от высокоуровневых способностей психики.

Отсюда подход философского идеализма и подобает признать также и такого рода особенным видением предмета биологического интеллекта, что определяет последний как своего рода комплекс спонтанно приходящих в действие автоматов, транслирующих результаты перцепции в сознание, изолированно интерпретирующее их вне координации с состоянием поведенческой активности. На наш взгляд, ущербность подобной схемы не требует даже и отдельной оценки.

К проблеме идеи разобщения сенсоров и нейрофизиологической активности в целом, явно пронизывающей все представления философского идеализма, на наш взгляд, примыкает и следующая проблема - причин, предопределяющих возможность многообразного понимания действительности. Осознанию действительности как наделенной своим особенным многообразием, как судит идеализм и доводится наступать лишь на стадии рассудочной обработки чувственно выделенных данных. Идеализм или совершенно игнорирует, или понимает несущественными различия остроты зрения и обоняния, уровня слуха и степени чувствительности кожного покрова, что и предполагает отражение в характере образов восприятия, непременно настаивая на действительности лишь рассудочного выделения форм условности, вычленяемых в образных представлениях в силу той же отличающей сознание субъективности.

Потому идеализм и не выделяет индивида на положении обладателя собственного объема возможностей, подменяя признак «набора возможностей» тогда и проблематикой интеллектуального совершенства, выражающегося в изощренности интерпретации. Что в результате и обращает индивида насилующей свою индивидуальность «волевой машиной», полностью подконтрольной интенциональным или волевым установкам. Равно идеализм не знает и проблематики оптимизации индивидом возможностей погружения его восприятия в отношения мира, то есть - более эффективного использования каналов восприятия мира. Также идеализм в очередном расширении его «образной схемы» равно приходит к системе, строящейся как попытка сосредоточения всего «не более чем в одном» - в данном случае в совмещении в общей функции определенных способностей с конкретным форматом их реализации. Скорее всего, прямую причину столь острой потребности философского идеализма в реализации подобной «моноструктуры» и образует традиционный для него расчет на устранение даже и самоё мысли о множественной природе способов взаимодействия человека и мира.

Очевидное различие во взглядах разных философских направлений в отношении специфики «образа» не исключает и возможности частного случая одинакового понимания определенной проблемы и философским идеализмом, и материализмом. В частности, дискуссии, на материале которой и построен настоящий анализ, довелось обнаружить согласие и по следующему пункту:

Образ является таким комплексом перцепции, когда сознание воспринимает такой поток ощущений, объем которого ограничен только пределами доступного для данного сознания «обхвата».

Но если это так, то какому именно уровню «глубины» дано отличать такого рода единство взглядов, и не носит ли это согласие случайный и формальный характер? Вполне естественно, что в понимании материализма образ как «поток ощущений» - то непременно свидетельство его синтетической природы; в этом смысле понятие «поток» - это слияние в одном общем тренде отдельных частей-стимулов. Напротив, для идеализма модель «потока» это источник иного смысла: мир позволяет вычленение в нем нечто, что, сугубо условно, можно обозначить как «допускающий перемещение массив», что в силу самой способности составлять объект «перемещения» на положении такого виртуального единства и открыто для адресации времени и пространству. То есть идеализм видит такой «поток» то не иначе как нечто закрывающим доступ к разнообразию того ожидаемого наполнения, что и обуславливает формирование и сопровождает такого рода целое.

В этом случае для материализма условную «идею» рассматриваемого утверждения тогда и образует открытость для уточнения присущего конкретной системе высшей нервной деятельности объема «обхвата» потока стимуляции, идеализм же, напротив, понимает поток ощущений то и не более чем охватом некоего «всего», а потому и образующим собой тогда же и лишь форму репрезентации такого «всего». Поиски материализма устремлены в направлении структурного расширения обобщающей интерпретации, идеализм же склонен определять способность перцепции не более чем «вершающей формой» отношения «мир - субъект». Как таковой подход философского идеализма - это и идея придания условию субъективности тогда и статуса субстанциональной формы, когда материализм обнаруживает здесь и приверженность отождествлению субъективности на положении синтетической формы.

Своего рода «вектор развития» системы представлений философского идеализма - это и своего рода «дефункционализация» продукта перцепции, чему не дано не сказываться и на характерном идеалистической традиции понимании предмета «точки возникновения мышления» в биологической эволюции. Для философского идеализма мыслительный процесс - это любым образом процесс некоего формообразования, основанный на использовании вербальных средств. Например, «ожидающее» поведение собаки в момент, когда она еще определенно не распознает возможности или намерения любого ее биологического партнера по поведению (такими могут оказаться и собака и человек) с позиций философского идеализма явно не заслуживает имени мышления. Философский идеализм явно отрицает за собакой какую-либо возможность выделения в воспринимаемых объектах нечетких или размытых критериев с последующим достраиванием их на положении четких. Для собаки идеализм не допускает никакой возможности мысленной реконструкции, поскольку она не иначе как лишена любой способности использования вербальных средств. Но нам здесь, благодаря повторению вслед за Д. Сёрлом излюбленного им примера, и открывается возможность предложения оценки, что и игроку в процессе спортивной игры в высоком темпе вряд ли доступна возможность осмысления ситуации тогда и посредством использования вербальных средств. Тем не менее, в этом случае дано иметь место и нечто «ощущениям игрока» то есть важной для процесса участия в игре возможности образного «просмотра» предстоящих событий перемещения мяча или шарика, а также и состояния подготовки к совершению движения в направлении предполагаемого перемещения шарика. Более того, соперник данного игрока, догадываясь о его способности применения подобного способа «не вербального» предсказания, дезориентирует его обманными движениями, ожидая, что, уже запустившись его «управляющая программа» реконструкции внешней ситуации, наделенная и некоторой инерционностью, каким-то образом не позволит прерывания на извлечение более свежих данных.

Способность предугадывания последующих изменений динамики движения, выступающая средством задания своего рода «проективной» определенности явно образуется на до-вербальном уровне и равно предполагает и некоторые возможности «улучшения владения» подобным функционалом. Идеализму же присуще понимать такую «визуалогическую» спекулятивность тогда и как нечто не более чем иллюзорность.

Более того, философский идеализм равно ограждает предлагаемую им схему и от опасности размывания со стороны общефилософского понимания, категорически отказываясь и от любого решения проблемы «членения Бытия». «Образ представляет Бытиё в виде представления» - такова буквальная цитата нашего оппонента, высказанная им в диалоге. Идеализм непременно и следует мысли, что лишь собственно «бытиё-как-есть», а не какие-либо населяющие действительность специфические формы существования собственно и представляется нам в виде «образов», а связь «образа» с внешним побуждением хотя и протянута «в мир», но и не направлена на определенную сферу или отдельную часть мира.

Идеализму так дано определять здесь фактор «внешнего побуждения»: экспериментальному познанию доступна лишь сфера понятийности, структурирующая наше представление, но не область перцепции загружающая ее своими данными. Бытие же в качестве «сверхстимула» закрывает от изучения любые предметные формы перцептивных стимулов, что и означает разотождествление механизма (мозг) и протекающих в нем процессов (сознание). Сознание утрачивает при этом саму способность укоренения, а мозг обретает контур сервиса, обслуживающего анонимную форму активности - таков очевидный итог изъятия у перцепции естественного для нее качества предметности.

Известное любопытство также составляет и то понимание, присущее идеализму, согласно которому образ не представляет собой нечто, что в его непосредственном виде могло бы предполагать возможность «загрузки в память». «Время жизни» образа ограничено временем восприятия» - так такую позицию формулирует наш оппонент. Тогда если строить суждение исходя из предложенной им «логики», то следует обратить внимание судей и прокуроров на недостаточную корректность практикуемого ими способа «опрос свидетелей». Но в действительности не одного лишь человека, но и высших животных явно отличает способность выделения «похожести», причем на том еще довербальном уровне, который часто обозначается как «подсознательный». Мы автоматически с кем-то здороваемся, видя в нем нашего знакомого, еще не успевая при этом ни осознать, ни сформулировать понимание данного события. «Образ», заставляющий нас действовать, приходит не через понимание, но через не обнаруживаемое нами «неуправляемое» развитие событий.

Хотя о данной проблеме трудно говорить как о получившей в современной психологии окончательное решение, но здесь мы видим больше аргументов в пользу существования форм образной памяти, чем тех, что подтверждают ее невозможность. Если и в данном случае философский идеализм обращается к построению некоей иллюзорной схемы, то какова причина признания им «фиктивности» механизма загрузки перцептивного результата в память? Скорее всего, для него существенно то обстоятельство, что, появляясь в отдельном виде уже в качестве «единицы хранения», «образ» тем самым и обретает качества объекта разумного управления. Чем же именно вознаграждает нас «внешнее управление» содержанием сознания, идеализму страшно даже представить: вдруг здесь обнаружатся и возможности расширения или видоизменения «образа» путем инкапсуляции в него неких элементов, и, без чего подобное невозможно, и непосредственно структурирование «образа». Идеализм на деле выстраивает «круговую оборону» против любой ожидаемой им попытки эрозии модели внутренней замкнутости способности к перцепции.

Интересным поворотом в дискуссии с нашим оппонентом оказалось обсуждение одной технической аналогии. Он утверждал, что сами механизмы распознавания не нуждаются ни в понятиях, ни в абстракциях. Дабы не пересказывать его мнения, воспользуемся цитатой:

В нейронных сетях понятий тоже нет, и задачи распознавания они решают даже лучше, чем продукционные системы, основанные на абстракциях.

Но поскольку невозможно себе представить, чтобы нейронные сети решали задачу распознавания каким-то иным образом, кроме накопления данных, то в наших руках сам собой оказывается пример понимания некоторой концепцией специфики некоей собирающей данные системы как совершенно отдельной от какой бы то ни было абстрагирующей деятельности. К сожалению, нам так и не удалось выяснить значение этой проблемы для позиции нашего оппонента, поскольку на реплику о значении этой аналогии нам так и не удалось получить ответ.

То, что наш оппонент не нашел нужным ответить показательно в отношении, что, подобному сопоставлению просто невозможно не вести к ревизии идеи «закрытости» образной модели, фактически, в простейшем случае, означая правомерность сопоставления процессов кумуляции (накопления) данных в нейронной сети и в сознании. Способность нейронной сети - если исходить из ее логического скелета в виде «структуры решета», - к формированию определенных ассоциаций - опять же, это приведение формата сознательной активности к виду производной нейрофизиологической основы.

Идеализм также характеризует предлагаемую им схему и как более сложную в сравнении с предлагаемой материализмом. Построенной им схеме он равно адресует и такие ожидания как ее понимание единственным средством, обеспечивающим «учет специфики» главного инструмента познания - человеческого сознания. Напротив, материализм видит «сознание» тогда и нечто прогрессирующим комплексом некоего многообразия частных возможностей - от перцепции до рефлексии. Так, человека отличает не просто возможность фиксации некоей ощутимости, но и способность приведения многообразия ощущений к формату коллекции, даже и выделения ряда спектров - «теплого и холодного», «ароматного и зловонного», «яркого и блеклого», наборов ассоциаций цвета, запаха, звука, касания и т.п.

Как таковая эффективность человеческого сознания равно покоится и на такой важной возможности как выделение абстрактных характеристик каузальных признаков. Мы соотносим элементы спектра с их характерным присутствием в действительности, например, вырабатывая соответствие между красным цветом и зрелостью плодов. При этом именно перцептивные конкреции служат в нашем мышлении, использующем ассоциативный принцип знаками или маркерами абстрактных сущностей, точно так же, как физика отделяет «быстрые» нейтроны от медленных тепловых. Диапазоны ощущений играют для нас роль начала описания мира, допуская их различное использование - от возможности построения простой аналогии и вплоть до формализации отклика «метачувственных» систем наподобие физических приборов, доносящих до нашего сознания свидетельства о существовании форм материи, недоступных в непосредственном восприятии. В том числе, равно и понимание нами диапазона изменчивости «от теплого до холодного» - это и нечто тот руководящий нашим поведением ориентир, что позволяет замысловатое соотнесение вида перцептивного маркера и формы поведенческой реакции, например, то же понимание «горячим, но не обжигающим».

Поэтому перцепция не только прямо, но и косвенно посредством использования рожденных нами понятий о ее результатах в форме наших мыслительных абстракций, интегрирована в наше сознание и, естественно, равно и в мышление. Не будь у нас подобной возможности трансформации реалий перцептивного процесса в вырабатываемый нами аппарат понятий, мы не располагали бы и возможностью вербального представления как такового.

Напротив, философский идеализм определенно склонен принимать как данное ту «странную» посылку, что вербализация наших «телесных» данных и образов нашего поведения никак не связана ни с какой возможностью функционирования сознания. В понимании философского идеализма не только система понятий, но, вероятно, и в целом семантическое «поле» образуется «неизвестно почему» и предполагает использование аппарата, скорее как бы «данного само по себе», но только не образуемого посредством соединения рецепторного инструментария и навыка его использования. Очевидное предпочтение идеализма, отдаваемое им подобным посылкам, неизбежно и порождает грустные размышления о существенном отрыве идеалистической модели от окружающей нас действительности, собственно и предопределяющей становление отличающей нас способности восприятия.

Подход идеализма также несостоятелен и в части объяснения природы функционального назначения когнитивных данных. Не обременяя себя какими-либо сомнениями, наш оппонент прямо допускает постановку следующего вопроса:

Т.е. человек, который видит лужу и может построить ее образ ВСЕГДА будет ее обходить? А если человек вошел в лужу, значит он или ее не видит, или не может построить ее образ?

В этом случае в первую очередь необходимо и определение той связи, что позволит и саму постановку такого вопроса - такова, конечно же, специфика «достаточности» перцептивно извлекаемых данных для использования в качестве «средств запуска» тогда и «прямой» трансляции команд. Прямой же источник того упрощения, что допускает здесь идеализм - это и не иначе как пренебрежение реальной сложностью когнитивной активности. Для идеализма любые данные, чем располагает сознания, будут предполагать отнесение лишь к единственному классу «данные сознания», исключая отождествления посредством задания маркеров или статусов неких типов данных. То есть любые данные явно не следует определять как поступающие в сознание просто «как данные», в любом случае они несут информацию перцептивного или рефлексивного свойства, используются в качестве команд, данных о рассогласовании (дрожь в руках) и т.п.

Отсюда для функционала сознания и любые удерживаемые в памяти данные - то равно и «объекты адресации», когда источник индивидуальной активности все же доводится составить тем же эмоциональным побуждениям, исходящим из подверженности личности формам влияния различного рода «неудовлетворенности». Природа эмоциональных побуждений и по настоящую пору не вполне объяснена, Б. Душков приводит в связи с этим одно из возможных толкований, которое он называет, вслед за Г.В. Плехановым, «контрподражанием» или «соотносительным измерением» (6, с. 129). И действительно, такое соизмерение вряд ли позволит его иное отождествление, кроме как признания соотносительным, - так, в частности, чувство голода допускает гашение чувством страха или каким-то другим интересом и т.п. (В данной связи явно уместно обратить внимание читателя, что лучшее из известных нам исследований природы эмоций представлено здесь .)

Далее, характерно разнообразная «сфера побуждений» сознания, заключающая собой не только эмоциональные, но и интенциональные возможности воспроизводства побуждения, тогда и наделяет данные о наличии внешних объектов равно и качеством падающих на почву намерений, что отличают усваивающее их сознание. Иными словами, лишь в соизмерении с намерениями данные и предполагают востребование в качестве основания для принятия решения. Собственно потому сознание никоим образом и не позволяет признание какой-либо «конечной остановкой» протекающего в живом существе информационного процесса, в своем развитии непременно начинающегося вне и далее минующего сознание, выходя тогда, в пределах установок сознания, и на реализацию в определенных поступках. Хотя равно возможна и консервация данных в сознании тогда и в формате «состояния неудовлетворенности».

Теперь нашему анализу довелось добраться и до его кульминации, в данном случае - рассмотрения значения понятия «образ», обретаемого им в практике философского идеализма. Согласно нашему предположению, подобный анализ явно возможен и мы ожидаем, что он все же обеспечит определение в известной степени четкого контура понятия «образ», непременно и наполняющего собой любое решение, что исходит от философского идеализма. Тогда если признать приемлемой и условно «грубую» форму постановки задачи такого анализа, то его исходным пунктом и правомерно обращение существа или предмета следующего утверждения нашего оппонента:

Посмотрите в окно. Вы видите окно, его образ (в данном случае - представление) есть в Вашем сознании. Теперь поверните лицо к монитору. Вы видите окно? Нет. И его представления в Вашем сознании тоже нет. Период времени, между тем, как Вы начали смотреть в окно и перестали и есть время Вашего восприятия окна.

Здесь если прибегнуть к оценке, что некое содержание, что, на взгляд философского идеализма, и позволяет отождествление посредством понятия «образ», альтернативный взгляд материализма уже предпочел обозначить тогда и как нечто «перцептивный результат потока стимуляции, поступающего в некую систему интерпретации со стороны некоторого ‘источника стимуляции’». Идеализм же в показанном представлении определяет пределы воссоздаваемого им «образа» посредством выделения некоего комплекса источников стимуляции - внешнего, заданного областью концентрации внимания, и внутреннего, определенного границами собственно поступка носителя сознания. При таком подходе образ конституируется исключительно вне оператора синтеза интерпретации: данная идея и предполагает не более чем факт согласования некого поведения с наличием некоего «эмиттера стимуляции», которое тогда и определяется им на положении условного источника формирования «образа».

Здесь если последовать «логике» схемы, предлагаемой философским идеализмом, то человеческая психика и есть не иначе как функционал съема внешней стимуляции, что действует в режиме «автоматической выработки» загружаемых данных. В действительности физическая природа работы перцептивного механизма плюс влияние характера активности поведения (например, утомляемость) непременно заставит забыть и о любом автоматизме в действии перцептивного механизма. Данные восприятия - они явно и результат наложения многоуровневой селекции внешнего воздействия, действующего на стимулирующие входы нервной системы, - начиная от как бы «сугубо технической» стадии съема стимуляции и завершая построением паттерна.

Однако в предлагаемой философским идеализмом схеме «образа» возможно выделение и некоторого иного существенного посыла. «Образ» для подобного понимания - это нечто поток или система непрерывного воспроизводства и замещения данных, как бы «впустую минующих» систему регистрации. Такого рода схема явно «достаточна» в отношении, что исключает любую возможность объяснения, как именно реализованные данные позволяют соотнесение с управляющим процедурами их обработки сознанием, в таком его качестве ограниченным лишь возможностями не более чем «отношения» к получаемым данным.

Однако если не исключать и возможности рациональной интерпретации данной схемы, то, вероятно, она построена исходя из такого рода «логики»: продукты восприятия реально лишь «протекают» сквозь сознание, а рациональная сфера - мышление, понимание, - в зависимости от ее потребностей извлекает из потока те или иные требуемые элементы. При этом «образ», не утрачивает присущей ему изоляции от какого бы то ни было «запроса образа», продолжая существовать «самим по себе» и исполняет лишь функцию доставки перцептивных данных на условную «биржу» сознания. В данной схеме «образ» и обретает облик вторгающейся в сознание «стихии», задача совладания с чем и допускает решение посредством приведения в действие рациональных механизмов осознания. Тогда специфику такого рода «схемы потока» и доводится составить более тонкой, чем в модели «изоляции», схеме отделения друг от друга перцептивного и рефлексного видов деятельности мозга. Собственно понимание «образа» не более чем в качестве «транспорта», действующего в составе общей системы психической активности и надлежит расценивать как попытку получения некоего дополнительного средства отделения физиологического механизма работы мозга от «полностью идеальной» способности сознания.

Также не минует выпавшей ему участи предстать в значении «яблока раздора» в дискуссии материализма и идеализма равно и условие интерактивности восприятия. Как судит наш оппонент С. Рычик, прямое основание для отклонения принципа интерактивности это и правомерность следующих аргументов:

Вот сами вдумайтесь в ту чушь, которую написали:

1) «созерцание выделенных объектов» – как познающий субъект может выделить объекты ДО их созерцания, если до созерцания он о них не знает? Да еще НАМЕРЕННО!

2) Как он может «созерцать объекты», если объекты – это результат обработки результатов созерцания?

Из приведенной цитаты с очевидностью следует то и факт непризнания философским идеализмом тогда и такого функционала как присущая восприятию способность быть «направленным на». Однако определенные упреки можно адресовать здесь и позиции материализма, а потому мы и предпримем попытку разрешения данной коллизии посредством тщательной проверки некоторой вполне вероятной аргументации.

Представим себе тогда следующее положение: из наивного опыта нам хорошо известно, что человека отличают две разные возможности - осмысленного и бессмысленного «взгляда». При «бессмысленном» взгляде наши глаза просто открыты для пропуска потока зрительной стимуляции, и в подобном положении объектами, на что направлено исполнение функции опознания тогда и обращается «всё попадающее» на глаза. При осмысленном взгляде, например, в момент выбора товара в магазине или осмотра полога леса в поиске грибов, наше зрение селективно выделяет ряд признаков, актуализированных нашим сознанием как признаки, например, «плохого» или «хорошего» качества или наличия гриба. В таком случае условная «машина идентификации» сознания будет использовать выделенный признак еще и в качестве критерия, управляющего ее работой, хотя также будет наделять его и статусом не несущего никакой телеологии результата декодирования.

Более того, сознание отличает равно и такой функционал, как способность «отслеживания» событий, связанных лишь с определенным объектом. Так, теннисист следит лишь за полетом мяча, но не птиц над теннисным кортом, филер выслеживает лишь свой объект наблюдения, а слушателю дано выделять из звучания оркестра лишь партию флейты. Как таковая реальность такого рода «селективной организации» восприятия - это и очевидное основание для признания за механизмом восприятия тогда и способности задания направленности его действию.

Причем направленности восприятия дано формироваться еще на стадии моторного регулирования положения первичного рецептора (прищуриться, не мигать), допускать уточнение на стадии отсечения второстепенных элементов паттерна, а также и продолжать обостряться в момент синтеза выделяемой детализации и завершаться на этапе позиционной реконструкции событийной модели действия наблюдаемого (он притаился, напрягся, собрался обвести). Более того, совершение таких операций также зачастую никак не связано и с возможностью их вербальной формализации. Хотя, с другой стороны, также не исключены и вербальные формы управления такого рода возможностями фокусировки и концентрации, но тогда такое восприятие в его положении «подчиняющегося управлению» уже будет представлять собой и нечто «сумму» или комплекс ряда когнитивных актов, прямо предполагающих солидарное исполнение. В обычном случае для человеческого сознания непременным источником построения событийной модели концентрированного действия и обращается установка на совершение поступка, непременно отработанного в исполнении посредством тренировки способности восприятия (например, таковым те же действия вратаря, разгадывающего маневр нападающего).

Если же прибегнуть к общей оценке, то наибольшей ценностью представленных здесь свидетельств построения тех или иных «панорам» восприятия тогда и обращается возможность их разложения на отдельные элементы, а следом и такого построения связей элементов, что отражают и широкий диапазон порядков перекрестного влияния различных психических функций. Редуцировать все это переплетение связей в простую функцию «образа», как мы понимаем, просто невозможно.

Тем не менее, очевидные факты замкнутости функции восприятия на некоторую «поисковую установку» не вынуждают философский идеализм к отказу от продолжения дискуссии, где он спешит предложить и очередной «сильный аргумент» в виде ссылки на способность человека и высших животных к «видению сна». Оценка, определяющая практическую равнозначность «яви и сна» тогда и позволяет идеалистической философии утверждать принцип доминирования разумного над рефлексивно-автоматическим и этим выделять и как таковое образное представление на положении нечто «особой» субстанции. Наивные люди склонны воспринимать сон как некие реальные события, но не вытекает ли из такой их особенности тогда и вопрос, а почему же тогда их можно расценивать как «наивных»?

Всякому приравнивающему сон действительности потому и дано обнаружить долю «наивности», что он странным образом допускает истолкование единичных «образов» или видений то непременно в отрыве от как таковой последовательности жизненного ряда, выстраивающего событийный ряд его индивидуального бытия. События для отличающего его понимания индивидуального бытия тогда странным образом предполагают признание происходящими «каждое отдельно», а также такой индивид отказывается и от наблюдения перехода собственного существования из предыдущего событийного контура в следующий. Если во сне этот человек мокнет под дождем, то уже он не помнит, как именно заканчивается дождь. Нам, если и допустить привлечение в качестве аргумента собственного опыта, сон сообщает лишь «одну ситуацию и не более », - «один триллер непонятно как начатый и неясно как завершаемый», - но нам сон никогда не открывает уже связи соотнесения ситуаций, явно и допускающих постановку в общий ряд таких ситуаций. Даже если специфику некоторого сна и доводится составить характерно развитому сюжету, с реальностью тогда его будут связывать лишь некоторые герои, но никак не вовлечение данной ситуации в «линию жизни» или «череду эпизодов» бытийного ряда этого человека.

Конечно, наблюдение внешнего мира не следует сводить к наблюдению поступающей извне стимуляции, поскольку на положении условного «внешнего мира» нам равно доводиться наблюдать и свою же собственную способность понимания или «чувствования» положения или условного «контекста». Напротив, в ситуации сна нам никогда не доводится сталкиваться с собственной способностью «думать задним умом». В любой ситуации ведения когнитивной деятельности в нашем сознании также переходит в активное состояние и тот аппарат обработки информации, в чем реализована и такая значимая функция, как механизм компарации. Во сне же, напротив, любая наша реакция непременно же «окончательна». Сон тогда и надлежит расценивать как условную «реальностью» лишь для такого, по существу, наивного сознания, что явно не сознает себя тогда и на положении «мыслящего существа». Если человек подвержен влиянию некоторого внушения или самовнушения или просто не осознает «деавтоматизма» присущей ему когнитивной способности, то он не сознает и различия между разными возможностями извлечения данных.

Конечно, и в случае осознания природы сна идеализм также верен себе, отказываясь здесь и от рассмотрения реальности сновидения, чем он также исключает из рассмотрения и такую существенную особенность человеческой психики как восприятие когнитивной ситуации. И в этом также следует видеть и некоторый очередной «порок» предлагаемой им схемы «образа»; подобная схема полностью исключает какую-либо возможность анализа столь существенной в человеческом мышлении конструкции или структуры «раздвоения ситуации». Человек понимает ситуацию своего восприятия, с одной стороны, моментом подачи неких стимулов на рецепторные входы его психики, и, с другой, ситуацией мобилизации равно и своего когнитивного механизма. Ограничивая же когнитивную ситуацию всего лишь убогой схемой «образа», мы фактически и обрекаем себя на наблюдение часто не более чем мнимых «автоматически» исполняемых реакций на внешнюю стимуляцию.

Еще одной существенной проблемой, которую также не доводится миновать дискуссии двух философских направлений тогда и обращается проблема «существования образа в сознании». Ушедшие от нас наши близкие, равно и наши яркие впечатления живут ли они в нас в виде «образа» или отражаются нашими представлениями всего лишь в качестве «понятий»? На взгляд нашего оппонента, представляющего в дискуссии позицию философского идеализма, «образу» доводится возникать то непременно же на положении однократной исчезающей первичной, здесь явно возможно следующее имя, реакции, производимой в нашем сознании в силу наступления некоторого случая восприятия. В подобном отношении философский идеализм никогда и не предполагает отождествление образа на положении «данных», - а что именно надлежит понимать тогда и корректной формой осознания особой условности «образа», скорее всего, не объяснят и лучшие умы данной философской традиции. В самом деле, следует ли признать правомерным прямое противопоставление условности «образ» той же форме информационного транспорта «данные» (сведения)?

Если и определять специфику существования образа в сознании равно и на основании предлагаемой идеализмом схемы с ее явной «подвешенностью» условности «образ», то здесь подобная данность его и предполагает признание как знак или выразитель некоего побуждения. Как бы то ни было, но «образ» продолжает допускать признание «улавливаемым», и, следовательно, еще и предполагающим идентифицирующее различение со стороны обрабатывающей или усваивающей его психики. Но здесь нам вряд ли дано располагать и какой-либо иной возможностью идентификации этого «образа» помимо способа подбора аналогов, из чего, в таком случае, и вытекает правомерность оценки образа как не более чем комбинации данных, инициирующей процессы сопоставления в системе переработки этих данных.

Тем не менее, даже из такого рода явной «запутанности» отношений схемы все же дано следовать, что подобно и всем прочим данным, «образ» отличает и способность «нахождения в сознании», существования в нем пусть на протяжении какого-то, а, возможно, и долгого времени и воспроизведения в сновидении. Подобная модель разрушает искусственно определенный статус образа как уникальной структуры и возвращает нас к обыкновенным информационным процедурам получения, обработки и хранения данных.

Подход философского идеализма - он равно и прямое отрицание уже обсуждавшейся здесь специфики интенционального фундамента восприятия. Но здесь, с одной стороны, идеалистическая трактовка все же не знает ошибки и в постановке вопроса о подчинении активности проявляемой перцептивной системой тогда и управлению со стороны воли. Но равно и сама собой активность перцептивной системы, что уже было рассмотрено выше в анализе направленности восприятия, она же в некоторых случаях и проявление воли. В том числе, качествам «волевого начала» дано проявляться и в таком функционале восприятия как сосредоточенность и отключение от сторонних раздражителей. Также и всевозможные случаи «напряженного внимания» вряд ли позволяют иную оценку, кроме как соотнесения подобной деятельностной установки с самой по себе перцептивной активностью.

Если же продолжить наш обзор очевидных «погрешностей» философского идеализма, то их числу дано принадлежать и странному пренебрежению весьма существенной проблемой возбуждения внимания, напротив, непременно привлекающей неподдельный интерес психологии. Причем сама причина «остроты интереса» психологии к этой теме - это не практический аспект «потери бдительности» различными наблюдателями (1, с. 122 – 123), но условие принадлежности поведению самой перцептивной активности, явно в онтологическом смысле не выделяемой в «отдельную ипостась», якобы прямо противопоставленную всему прочему составу комплекса поведения живого (ощущающего) существа. Отдельные поступки, непременно образующие собой комплекс поведения живого существа уже как бы «по определению» предполагают волевую централизацию, и если восприятие принадлежит числу форм поведения, то и оно не предполагает исключения из «общего правила».

Кроме того, характерной странности дано отличать и тот аспект подхода философского идеализма, когда в своей трактовке поведения он обнаруживает существенно большую физикализацию, чем его прямой оппонент материализм. С идеалистической точки зрения поведение в любом случае надлежит определять как связанное с возможностью получения телесного, но не информационного результата. Напротив, и восприятие, равно как и любую иную форму проявляемой биологическим организмом активности и надлежит расценивать как «форму поведения», а результатом последнего не обязательно понимать результат лишь физического плана. Обретение новой информации и расширение осведомленности также явно позволяют отнесение к числу рядовых задач поведения, решая которые, индивид и формирует определенные стратегии и планирует поступки. Также эту важную выстраиваемую индивидом стратегию деятельности равно репрезентирует и восприятие в его роли вспомогательного направления деятельности. Восприятие и надлежит расценивать как несущее некую телеологию не только в силу подчиненности общим целям поведения, но и в силу использования им определенной стратегии, придаваемой ему как некоей форме специализированного поведения.

Одним из принципиальных аргументов, заставляющих философский идеализм строить и разрабатывать свою оригинальную «концепцию образа» следует понимать и тезис о «неизвлекаемости» времени и пространства из «вещи-самой-по-себе» в «вещь в нас». Скорее всего, подобное понимание и следует связывать с неспособностью времени и пространства, непременно и составляющих собой формы базисных онтологических констуитивов, подлежать организации посредством наложения хотя бы какого-либо внешнего упорядочения. Но это также не означает и неспособности времени и пространства допускать и наложение систем внешних маркеров. Потому и девушке, как, можно предположить, и понимает такие присущие ей способности философский идеализм, никогда не успеть на свидание, а архитектору не спроектировать зала заданного размера. Как предполагает идеализм, когнитивный акт и надлежит расценивать как условно «не возобновляемое» расставание с окончательной утратой здесь «этих» пространства и времени, тогда означающей и акт обращения такого рода форм и некоторым бесплотным «образом».

И действительно, реальный функционал когнитивной идентификации не создает для человека возможности оперирования какими-либо всеобщим временем и всеобщим пространством, но допускает использование одних только относительных характеристик объектов. И в данном смысле идеализм, конечно же, прав - структуре мира равно присущи и ее специфические формы соотносимости, как бы «не совсем те», что придают миру наши рецепторные стандарты и наше вольное воображение. Но та же самая когнитивно формируемая нами «вещь-в-нас» также не остается в одиночестве, тогда и смыкаясь с множеством иных сформированных нами же «вещей-в-нас» и образуя, в свою очередь, и некие «надвещи-в-нас». Представление о пребывании «в контуре» подобной надсистемы или о принадлежности к ней равно предполагает его формирование тогда и наряду с усвоением сознанием поступающих к нему данных перцепции, когда действие механизма особого «маркерного» или «реперного» абстрагирования и обеспечивает снятие противоречий, возможно порождаемых такого рода «параллельной загрузкой». Поэтому, как ни исключай пространство и время любые формы внешней стратификации, все равно действующая в сознании система структурирования данных формирует их условные аналоги, позволяющие построение прогноза ожидаемых изменений положения в мире тем самым дублируя и исходно отличающие подобное положение характеристики пространства и времени.

Отсюда непременным заблуждением философского идеализма и надлежит признать идею отделения образной модели от последовательно проходящего в нашем понимании процесса реконструкции нашего собирательного представления об отношениях мира, в результате чего не столь уж и сложные практики познания и вознаграждают нас возможностью достаточно близкого воспроизводства закономерностей этих отношений. Идеализм, как всегда, недостаточен в его склонности понимать какие бы то ни было перцептивные результаты только конечными. Хотя подобные результаты и исключают признание конечными в смысле приобретаемого значения перед нашим вечно прогрессирующим пониманием, но они же конечны тогда и в их качестве свидетельств определенного частного случая восприятия. Отсюда непременной способностью нашего познания и доводится составить функции воспроизведения любых макроскопических условий мира, определяемых не по признаку отличающей их самоданности, но по признаку их способности подлежать отождествлению в качестве специфических форм упорядочения связей между составляющими мир объектами. Что и вознаграждает нас возможностью понимания макроскопических условий мира на таком уровне проникновения в их специфику, что в состоянии обеспечить присущее нам понимание условия упорядочения связей физической действительности и действительности вообще.

Не такому же и малому арсеналу средств защиты философским идеализмом выдвигаемых им концепций также дано включать в себя и идею разотождествления условнорефлекторного усвоения навыка и обучения. Естественно, здесь следует признать правоту оценки, что мотивы обучения формируются в области разума, а закрепление условного рефлекса достигается не более чем средствами стимуляции. Но разве собственно действие разумного механизма мотивации процесса обучения не следует признавать стимулирующим? Даже если мотивы такой «подпитки» и не представляют собой осознания возможности обретения статусной квалификации (тех же «отличника» или «специалиста»), но порождаются лишь чувством удовольствия от получения новой информации, то разве в подобном случае не имеет место и действие эффекта «стимуляции»? Опять-таки, философский идеализм странным образом определяет здесь разумность то непременно как «самостоятельную» условность, никоим образом не восходящую к каким-либо истокам, начало которым и полагает осознание открывающихся перед индивидом возможностей.

Подход философского идеализма также исключает и понимание формации «разума» на положении объекта (или в качестве формы реальности), но ограничивает объем специфики этой формы лишь контуром философской категории. Опять же, данная схема - то не иначе как «схема блокировки» любых возможностей рассмотрения таких признаков, как уровень разумности, глубина понимания или степень совершенства образуемой интерпретации. Такое решение и вознаграждает нас лишь картиной изолированных условностей, но никак не картиной нечто «объединяющей системы» целостного развития определенной способности. Собственно говоря, философский идеализм тогда и преследует цель поддержания такого разобщения.

И последнее, что также следует избрать предметом настоящего анализа - это схема «параллельного прохождения» прилагаемая философским идеализмом к рассмотрению когнитивного акта. Когнитивная деятельность в понимании философского идеализма и есть нечто независимое параллельное протекание, одновременно, процесса трансформации «стимул - рецепторная фиксация - сигнал», а также и смежного процесса «бытие - образ - понятие». Сама реальность такого рода странной схемы и позволяет постановку вопроса - а не обращается такое толкование причиной появления картины, на которой рецепторная фиксация обслуживает только самоё себя, а «образ» фактически формируется из своего рода «ничто»? Нет, скорее всего, данные элементы, так или иначе присутствующие в обоих, - и в физиологическом, и в философском описании все же соотносятся между собой, и в данном случае мы располагаем различием не в существе явления, но именно в существе используемой схемы, уже акцентирующей различные составляющие одного и того же явления.

Идеализм, помещая лелеемый им «образ» в условный «кокон» одним этим и запрещает обращение когнитивной деятельности своего рода калейдоскопической картиной, образующей единое целое из мозаичной россыпи различных схем, чье спекулятивное начало способны составлять тогда и всевозможные способы идеализации. Данное решение несет с собой и такое неизбежное следствие, как фактический запрет обособленного исследования связей активности и связей насыщенности, запрет на выделение, если обратиться к аналогии, «дождливой погоды» от уровня «выпавших осадков». Отсюда фундаментальные принципы философского идеализма тогда и надлежит расценивать как равно исключающие и возможность анализа «узких мест» конкретной когнитивной деятельности, а равно и как не предлагающие содействия в осознании комплекса обстоятельств, что наделяют когнитивный функционал спецификой телесной зависимости и зависимости от объема опыта индивида.

Напротив, единственно возможной для науки постановкой задачи и правомерно признание обязательности оценки адекватности функционирования каждого уровня преобразования поступающей стимуляции и нейрофизиологических производных, продолжающих эту стимуляцию теперь и в контуре системы высшей нервной деятельности. И лишь в этом случае выводы такого анализа и обнаружат достаточность равно и для использования с целями определения рекомендаций по совершенствованию функционирования и использования механизма перцепции. В отношении возможности оптимизации функции перцепции философский идеализм и заявляет себя как концепция, не обеспечивающей выработки адресных рецептов улучшения и видоизменения комплекса когнитивных способностей человека. На таком общем выводе тогда и надлежит завершить условный «аналитический ряд» настоящего анализа.

Но завершить наш анализ все же следует представлением некоей общей характеристики выстраиваемой философским идеализмом концепции «образ». В основание такой характеристики и надлежит положить парадигму, выявленную нами в концептуальном поле философского идеализма, что и означает обособление анализа возможности (или феномена) сознания от рассмотрения предмета конкретной деятельности по употреблению средств сознания в реализации поведения. Здесь сложно определить в какой именно мере подход философского идеализма позволяет признание в качестве целенаправленно устанавливающего подобный принцип или это просто следствие этической установки. Оставляя в стороне причинную составляющую подобной точки зрения философского идеализма, мы все же позволим себе подчеркнуть, что основной смысл решения предлагаемого идеализмом - неправомерное наделение условности «сознания» форматом философской категории, что и устраняет в сознании структурность и порядок организации.

«Образ» и воспринимающее его «сознание», непременно и понимаемое в философском идеализме оперирующим этим «образом» то непременно же как монадой, тем самым и обретают формат замкнутых сущностей, защищенных запретами или барьерами от включения в непременно же трансграничный оборот содержательного наполнения мира. Тем не менее, наиболее значимым искажением, вносимым философским идеализмом в картину когнитивной способности, все же следует понимать неверное указание местоположения этой способности в системе общностных связей мира. Способность познания мира и определяется идеализмом на положении как бы «надповеденческой» функции, или в качестве нечто, не принимающего на себя целеустановок субъекта, что и исключает ее обращение объектом развития и управления.

Любая наша способность, хотя бы и занимающая такое доминантное положение как когнитивная, тем не менее, не утрачивает в силу своего положения и специфики представлять собой нечто «способность», непременно принадлежащую и тому или иному механизму приведения в действие, в данном случае механизму «человеческой психики». Отсюда и обращение человеческой когнитивной способности своего рода компонентом «мира в целом» и надлежит расценивать как неоправданную рационализацию действительной картины мира. И тогда очевидной составляющей подобной оценки и правомерно признание равно же и неразумности любого отождествления особой структуры «образ» в ее якобы специфической роли самодостаточного и независимого феномена и построение на подобной основе содержащей разрывы картины на самом деле глубоко взаимопроникающих форм когнитивной активности.

А далее все изложенные нами выводы будут допускать представление и посредством некоторого обобщенного понятия. Подобное понятие и обозначит собой характер той модели, что в понимании философского идеализма и предполагает воплощение в идее «образа», столь характерной для данного подхода. Мы назовем модель философского идеализма, выстраиваемую им для отображения продуктов перцептивной активности, изолирующей моделью. Результаты восприятия, первичные в отношении функции ментальной обработки - как понимает подобную проблему философский идеализм, - и не выстраивают никаких связей ни с предыдущим опытом интеллектуального развития человека, как не допускают и диссоциации и последующего синтеза в формате образов «вторичного порядка». Наделение когнитивного акта специфической «замкнутостью» и надлежит расценивать как ту характерную особенностью присущего философскому идеализму понимания мышления, что видит мышление лишь формой дискретного когнитивного синтеза, не обращающейся за «сервисом» каких бы то ни было условно понятийных форм тогда и «предваряющих» первичную перцепцию.

07.2005 - 11.2023 г.

Литература

1. Солсо, Р., «Когнитивная психология», 2002
2. Шиффман, Х., «Ощущение и восприятие», 2003
3. Шухов, А., «Сенсорика и моторика»
4. Шухов, А., «От аргумента Р. Авенариуса к проблеме синтеза образа», 2014
5. Ильин, Е.П., «Психомоторная организация человека», 2003
6. Душков, Б.А., «Психосоциология менталитета и нооменталитета», 2001