В одно из очередных заседаний ОФИР предпочел обсудить проблему "субъективных качеств", философскую теорию, исследующую проблему психического воспроизведения физической специфики ощущений. Субъективные качества, воспроизводящие зрительную стимуляцию, "уважаемые философы" незамедлительно нашли в глубине своей памяти, подкрепив свои слова примерами таких чувственных идей как "красное", "яркое" и объединяющей два качества идеи "ярко-красного". Поиск же в той же самой памяти той же самой группы философов хотя бы единственного субъективного качества звуковой природы по неясной причине не привел к успеху - так с ходу ни один заседавший не припомнил ни одного известного ему звука. Между тем, не только философию, но и работающую именно в этой области предметную наука филологию мало занимает проблематика звукоподражательной группы слов. Подобный пробел, как ни странно, мы вынуждены восполнить самостоятельно:

Или, другими словами:

Чтобы данная проблема не казалась ограниченной одним-другим десятком слов, нам пришлось поработать и над составлением небольшого словарика, содержащего обозначающие звуки слова -

По прочтении составленного списка мы совершенно неожиданно вспомнили свойственную простому русскому человеку манеру подражания разговору представителей тюркских народов при помощи звукоподражания "гыр-гыр-гыр". Однако по сей день развитие родного языка не пополнило его словарь словом "гырчание" - "он что-то гыркал там на своем". Почему именно такое пополнение не состоялось, нам трудно сказать. При этом кое-кто, услышавший наши рассуждения, привел резонное возражение - наш язык перенял слово "варвар", вроде бы рожденное отношением латинян к чужестранцам - "что-то он там "вар-вар" на своем, а латыни не понимает".

Вопрос в конечном счете поставлен о том, как именно объясняется происхождение представленных в нашем списке слов. Если объявить происхождение "естественным", то появляются проблемы переноса, например, отечественной "естественности" на "естественность" же, свойственную английскому языку. Чтобы не казаться бездоказательными, мы вынуждены подкрепить свои слова следующим перечнем:

агуканье - недоступен

балагур - joker, jester

баюканье - lull

бибиканье - недоступен (а по данным "The Beatles" - beep, beep)

бормотание - mutter(ing), mumble, mumbling

бренчание - strum, thrum

брёх - yelp, bark

бряканье - clatter, clang, clank

бултыхание - plop

бульканье - gurgling

бурление - swirling

бурчание - (stomach) rumbling, collywobbles (в животе)

верещание - chirp; squeal, squawk (в радиотехнических устройствах)

вздох - sigh; deep breath

визг - scream, squeal, shriek; yelp (собаки)

возглас - shout

вой - howl(ing)

вопль - cry, wail, howl, yell, scream

воркование - cooing

воркотня - grumble, grumbling

ворчание - grumbling, grumble, growing; snarl (собаки)

всхлипывание - sobbing; sobs

галдеж - row, hubbub, din

гарканье - shouting; barkling

гиканье - whoop(ing)

гнусавость - twang

гогот - cackle, honk (гусей) 2) разг. loud laughter, guffaw

гомон - hubbub

гам - din, row, rumpus, uproar, hubbub

гром - thunder

громыхание - rumble, rumbling

грохот - crash, din; roar (оружия); roll (барабана); rattle

гугнение - недоступен

гудение - buzz(ing); drone; hum; honk (об автомобильном гудке и т.п.)

гул - boom, hum, buzz (голосов); din (машин)

гулкость - hollowness

дзиньканье - недоступен

дребезг - tinkle, rattle, tinkling, rattling

дробь - (drum) roll, drumming, tapping

жужжание - hum, buzz, drone; humming, buzzing, droning

журчание - purl, babble, murmur, purling, babbling

завывание - howl, wail

(но для ветра особо - the moan of the wind, the groan of the wind)

заикание - stutter(ing), stammer(ing)

заунывно - droningly

звон - ring, jingle, peal; chime

звонкость - sonority, clarity

зычный - ringing, loud, stentorian

зов - call, summons; invitation разг.

зудение - buzzing

зуммер - buzzer

икота - hiccup

капание - dripping, trickling

картавость - burr

кашель - cough

клацание - недоступен

клокот - seethe; bubble

крик - cry, shout, bawl; yell, scream (пронзительный); мн. тж. outcry, shouting, clamour

кряхтение - groaning

мямляние - совер. - промямлить mumble; hum and haw, drawl 2) только несовер. (тянуть) dawdle; procrastinate; vacillate

лай - bark(ing)

лепетание - prattle

лопанье - breakling, burstling, spliting

лузга - husk

лязг - clank, clang; clack (зубов)

насвистывание - piping

невнятность - slur

нытьё - moaning, whining

пение - singing, pipe (птиц); crow(ing) тихое проникновенное пение - (особ. перед микрофоном) croon

пиканье - недоступен

пиликание - strum, scrape

писк - squeak; peep; chirp; cheep (цыплят); whine

плач - weeping

плеск - splash, swash; plash (весел); lapping (волн)

плюханье - flop

подвывание - whine

позвякивание - jingle

полоскание - rinse, rinsing

прысканье - sprinkling

пуканье - недоступен

пыхтение - pant

рёв - roar (о ветре, море и т.п.) 2) (зверей) roar, bellow, howl

ржание - neigh(ing)

рокот - roar, low rumble, murmur

ропот - murmur, grumble

рулада - roulade

рыдание - sob(bing)

рык - roar

свиристение - недоступен

свист - whistle, whine (пуль); whizz (ракеты); hiss

сипение - hoarseness

скворчание - недоступен

скобление - scrape

скрежет - gnash; gritting/grinding sound

скрип - creak, squeak; scratch; crunch

смех - laughter, laugh

сморкание - blowing

сопение - (quiet) puffing

стенание - plaint; мн. wail

стон - groan, moan

стрекот - chirr (о кузнечиках); rattle

стук - knock; tap

сюсюканье - baby talk

тараторить - jabber

тарахтенье - rattle, rumble

тиканье - tick, ticking

ток - недоступен

толкование - недоступен

топот - tramp(ing); stamp(ing)

тревога - alarm

трезвон - peal

трель - trill, shake; (птицы) warble

треньканье - strum, thrum

трёп - blether

трепыхание - flutter

треск - crack

трубеж - trumpeting, blowing

тюлюлюканье - недоступен

тявканье - yelping, yapping

удар - strike, hit; (холодным оружием) stab; (плетью) lash, slash; (ногой, копытом) kick; (кулаком) punch

ударение - stress, accent;

улюлюканье - hooting

урчание - rumbling

уханье - bang; (о филине) hoot

фырканье - snorting, snort, sniffing

харканье - spit

хлебание - suping, gulping

хлестанье - whipping

хлипанье - sob

хлопок - flap, clap

хлюпанье - slurp, sniffle, puffing

хохот - (loud) laughter, roar

храп - snore, snoring

хрип - wheeze, (хриплый - ) hoarse, raucous; husky

хруст - crunch

царапанье - scratch

цежение - mutter

целование - kissing

цокот - clatter; clank

цыканье - hush

чавканье - champing

чеканка - embossing, chasing

чирканье - scratch

чих - sneeze

чмоканье - smack

чоканье - clink glasses (with)

шамканье - mumbling

шарканье - shuffling, shuffle

шелест - rustle, rustling

шелушение - peeling

шёпот - whisper

шиканье - hushing, shushing

шипение - hissing; spitting; sizzling; fizzling; sputtering

шмурыганье - недоступен

шмыганье - slip, dart; шмыганье носом - sniff

шмяканье - недоступен

шорканье - недоступен

шорох - rustle

шум - noise

шуршание - rustling

щебетание - twittering, chirping

щелчок - flick, fillip; click

эхо - echo

Английский язык, следует отдать ему должное, богат еще отдельным выражением "шум-гам" - hue-and-cry; hubbub; hullabaloo. Но теперь хотя бы становится понятно, откуда происходит знаменитое - "а мы драим купола и кричим "хала-бала".

Столько проблема "субъективных качеств" порождает неотвечаемых вопросов! Почему, в частности, английскому языку нужно столько жужжания и шипения и куда меньше шороху? (Хотя можно заподозрить, что дело в дефекте нашего источника - словаря Lingvo - А.Ш.) И с какой это стати хруст демонстрирует такую однозначность? Почему именно "трель" и "тиканье" в обеих языках совпадают, а русский совершенно не знает "гонга"?

И, в конце концов, соответствуют ли субъективные качества, обращающиеся в голове англичанина, субъективным качествам, находящимся в голове русского, если у нас "плач", а них - "weeping"?

Каким, наконец, значением наделено для языка наблюдение звуковых процессов и структурирование звуковых составляющих? Возможно, существуют такие знатоки, кому известен хотя бы приблизительный ответ на подобный вопрос? Чтобы не интриговать читателя, мы сразу добавим, что такие знатоки существуют, в частности, исследователи, работающие в таком отделе лингвистики как "фоносемантика". Но, по непонятной причине, данная проблематика лингвистики мало известна для широкого круга лингвистов. Чтобы доказать это, можно просто открыть изданную уже в новом тысячелетии и уже довольно известную в лингвистике работу О. А. Корнилова "Языковые картины мира как производные национальных менталитетов", приводящую весьма грубый лингвистический разбор довольно краткого перечня звукоподражательных слов без ссылок на какие-либо источники по фонематической тематике. Но - мир вмещает множество загадок …

Более того, ряд исследователей обвиняют англичан просто-таки в любви к по делу и без дела использованию звукоподражаний. Ведь никому из русских не пришло в голову подражать звуку раскрывающегося веера (отсюда flirt и флирт), стуку целлулоидного шарика - пинг-понг? Русский язык, сказав "спасибо", просто воспользовался любезно подаренными ему английскими словами.

Язык, как мы увидели, несет в себе немалый пласт обозначающих звук слов, в большинстве своем построенных методом подражания звучанию натуральных или человеческих звуков. (Наш словарь занял уже немалый объем, даже не включая в себя большинство подражаний голосу животных, за исключением случаев, когда подобный голос воспринимается уже как универсальный звук - "вой", "лай".) Приведенные факты говорят о том, что одним из источников развития языка оказывается и прямое наблюдение содержания ощущений и попытки его, в данном случае, мнемонического повторения.

Что можно сказать в этой связи о способности человеческого сознания к формированию имитационной структуры? Насколько данная способность связана с интеллектуальным развитием и насколько она функциональна по отношению решения в человеческом поведении задач осуществления коммуникации?

Скорее всего, вряд ли правильно согласие с утверждением, что звукоподражательные слова играли роль первоначал языка. Обращаясь к доступной биологической аналогии, можно сказать, что попугай, как бы он не умей подражать чьим бы то ни было голосам, наделен своей собственной, присущей его виду системой звуковой коммуникации, имеющей для него значение базисной возможности поведения. Способность подражания чьему-либо голосу представляет собой для попугая не базисную, а всего лишь дополнительную возможность поведения этого животного.

Так и предисторический человек, до собственно момента освоения способности подражания звукам природы, наверняка располагал присущей его виду системой сигнальных криков, отличающихся по их эмоциональной окрашенности. На свойство некоей "естественной" эмоциональной окрашенности сигнальных криков и звуков обратил внимание исследователь приматов Г.В. Гершуни:

На основании выводов Г.В. Гершуни и его сотрудников мы будем исходить из положения о том, что утилитарное наблюдение человеком звуковых реалий природы не лежит в основе его сигнальной системы. Выделенные человеком в процессе наблюдения природы звуковые реалии используются не как функциональные элементы в сигнальной системе, а как имена некоторых смыслов, например, как слова "бум" или "бабах" могут обозначать смысл грома. Отсюда звукоподражание в любом случае требует его понимания как вербального средства поддержания в действительности различным образом реализуемой (не только вербально, но и посредством мимики, жеста) указательной функции.

То есть процедура пополнения языка звукоподражательной лексемой вынуждает человека проделывать сложный цикл наблюдений, в котором он, поначалу выявив функционально значимые для его поведения либо объект, либо даже категорию объектов или случаев, связывает с их существованием или активностью определенное "звуковое сопровождение", далее выделяя только его и учась подражать этому звуку. На следующем этапе, немного редуцировав изначально имитационно близкое подражание, человек вводит его в язык в качестве лексемы.

В таком случае звукоподражательный источник развития языка служит признаком уже именно того этапа развития языка, на котором формирующие язык человеческие представления уже образуют востребование смыслового символизма. Люди, производя коммуникацию, обращают внимание друг друга на то, что некая процедура наделена характерностью и, в частности, звуковой идентичностью, через которую ее и удобно обозначить. Воспользуемся примером современного "бибиканья" - некий стереотип звука мембранных сигналов, используемых в автомобилях, позволил прибегнуть к его имитации, вызвавшей, естественно, далее редукцию и получение лексической формы. Однако девиантность, например, голоса попугая, не заставила русского человека выжать из своего интеллекта никакого другого смыслового определения этого звука, кроме "сравнительно небольшого набора резких и пронзительных, лишенных какой-либо приятности звуков" ("Жизнь животных", т. 5, 1970, с. 357).

Ту же самую картину мы наблюдаем и в случае "звука проходящего поезда". Этот звук представляет собой очевидную какофонию лязга, грохота, скрипа, визга, скрежета, что человеческий голосовой аппарат просто не в состоянии повторить игру такого "оркестра".

Однако английский язык, стоит отдать ему должное, и здесь показал свою большую изощренность, нежели наш родной русский. Он таки построил подражание звучанию попугая "awk!", транскрибируемое как [э:к], не обратившееся, однако, в какую-то лексически усвоенную форму, подобную тому же английскому barking. Как объяснили нам специалисты, "дальнейшего словообразования в этом значении не встречается, наверное потому, что уже есть омонимичное наречие "awk" с производными (awkward)". Прилагательное awkward означает, напомним, "неуклюжий".

Тем не менее, ситуация в английской лексике подсказала дальнейшее развитие нашего поиска. Как мы можем себе представить, процесс образования звукоподражательного слова в современных языках проходит стадию чистой имитации звука, старающейся в точности уподобиться подражаемому звучанию, но не обретающей необходимой для слова фонетической согласованности с мелодическим строем данного языка. Далее подобные прямые имитации звуков мы будем называть "предформами".

Родной русский язык также обладает подобными предформами, не трансформировавшимися в фонетически стандартизированное слово. Мы имеем в виду подражание пению птицы "фюить" и звуку паровоза "чух-чух", и не будем забывать о уже упоминавшемся нами ранее "гыр-гыр". (Еще мы не указали здесь "пиф-паф", "чик-чик" и "вжик-вжик", чему соответствует англ. "snip-snap".) Для ряда звуков животных русский язык содержит как предформу, так и полноценную лексему, например, "гав-гав" и "гавканье", "кря-кря" и "кряканье". Выяснять, почему "фюить" и "чух-чух" не развились в полноценные лексические формы, не наша задача, нам не так важно точное знание причины данного положения, было ли это наличие уже действующих омонимических форм или что-то еще, для нас очевидно, что на примере присутствия в языке предформ, форм и комбинированного сочетания "предформа + форма" лингвистика вполне могла бы проследить эволюцию звукоподражательного процесса на непосредственно современном материале. Напомнив, что благодаря известной песне Л. Армстронга "Чаттануга чу-чу" мы можем сделать вывод о не реализованности этого "чу-чу" в лексему и для английского языка, а чтобы пояснить данную проблематику, мы приведем пример употребления "фюить" в русском, свидетельствующий о том, что развитие этой имитации за пределы предформы не происходит:

По поводу проблемы "предформ" мы можем лишь отметить, что в известных нам работах фоносемантиков С.В. Воронина и А.Б. Михалёва данной проблемы не только в нашей постановке, но и в какой-нибудь возможной альтернативной постановке не представлено.

После того, как мы поняли, что развитие звукоподражания следует рассматривать как эволюцию от лексической предформы к лексической форме, мы позволим себе высказать несколько общих соображений о процессе становления звукоподражательной лексической формы. Мы предположим, что язык основан на определяющем нормы его фонетики мелодическом строе, и развитие предформы в форму представляет собой адаптацию "копируемого" звучания к мелодико-фонетической норме подобного языка. Для простоты мы будем представлять эту адаптацию как процесс "придания благозвучия".

Существуют ли, мы поставим вопрос следующим образом, в современных языках некие процессы, в которых либо придается благозвучие фонетической новации, либо работает своего рода "фильтр", отсеивающий благозвучные фонемы от неблагозвучных? Конечно, легко назвать поле подобной эволюции - это новояз, а основной процесс, доступный для нашего наблюдения, это все-таки "фильтр", поскольку нам просто неизвестны примеры фонетического облагораживания.

Например, спросим себя, почему, в частности, все уклоны в ВКП(б) Сталин обозначал единым именем "троцкизма", не выводя отдельных "зиновьизма" и "бухаринизма", хотя с позиций правдоподобия подобная трактовка и напрашивалась? Почему его преемники устойчиво называли репрессии "сталинскими", и никому даже не пришло в голову разочек назвать их "джугашвилиевскими"? Последователей известного отечественного философа Щедровицкого на сленге в философской среде называют "щедровитяне", но этому словечку трудно войти в литературный язык по простой причине его фонетически подчеркнутой ироничности.

В отсутствие надлежащей лингвистической консультации мы рискнули поискать в Интернете тексты на сочетание "новояз благозвучие". Как ни странно, единственным, кому пришло в голову обратиться к подобной теме, оказался писатель Джордж Оруэлл в его известном романе "1984". Нелишне здесь предупредить читателя о нашем негативном отношении к творчеству известнейшего писателя, но для нас поистине неоценим тот негативистский запал, приведший Оруэлла к мысли обратиться к интересующей нас теме мелодического благозвучия речи. По Оруэллу выходит, что мелодический строй языка, подо что и адаптируется, как он понимает, новояз, следует представлять некоей "незаконной вещью", что в наших глазах выглядит по меньшей мере странно. Однако "на сердитых …", и нам лучше обратиться непосредственно к тексту Оруэлла:

Но, конечно, мы можем поддержать Оруэлла в том, что для примитивного сознания часто в качестве привлекательного содержания выступает именно фонетическая составляющая речи, иногда даже подавляя смысловую. Нет даже необходимости в подобном смысле приводить примеры и соответствующих поэтических упражнений. На "интеллект" со слабо развитой смысловой функцией вымышленное Оруэллом манипулирование, конечно же, и рассчитано.

Если же обратиться к ситуации в реальном новоязе, то он временно допускает неблагозвучные выражения, которые далее старается заменить или отбросить. Хорошим примером здесь может послужить укоренение в смысловом отношении применяемого этимологически неточно ругательного "фашист". Конкурирующие "нацист", "гитлеровец" проиграли, на наш взгляд, именно в благозвучии. Если же подвести черту на теме пафоса Дж. Оруэлла, то следует сказать, что показанное им непонимание роли благозвучия для речи привело к заметным в его тексте внутренним противоречиям. В частности, изобретенный им новояз, якобы ориентированный на благозвучие, допускал использование совершенно неблагозвучных прилагательных наподобие "жабовый" и "пальтовый", явно при своем произнесении заставляющих запинаться. В результате, по существу, если вдуматься в смысл его пародии, то она выглядит довольно жалко.

Но в литературе имеет место быть и более удачная пародия на новояз, нежели пародия Оруэлла. Мы, конечно же, говорим здесь о знаменитом "Фортинбрасе при Умслопогасе". Одна великолепная запоминаемость этой шутки говорит о некоторой скрытой в ней "изюминке". Секрет успешной мнемоники, по-видимому, следует отнести здесь за счет ходовых в русском языке слогов, а легкости произнесения - на счет неслитного размеренного проговаривания. Тем более, можно добавить, что нам, произносящим слово "комсомолка", часто и в голову не приходит, что оно представляет собой сокращение. Во всяком случае, проблематика благозвучия и мелодической функциональности речи заслуживают более пристального внимания лингвистов, нежели это имеет место в настоящее время.

Мы, собственно говоря, обратились здесь с призывом к лингвистам исследовать лингвистический синтез на примере ситуации в современных языках, и далее, возможно, сравнивая его с лингвистическим синтезом примитивных языков, построить общую теорию лингвистического синтеза. Но лингвистика, не обладая такими теориями все равно давно и плодотворно ведет этимологические изыскания как правило эмпирико-собирательного характера. Какие же фонетические особенности она находит в рамках данных моделей и как она их изучает?

Этимология, мы не будем в деталях касаться ее изысканий, выводит многие известные слова современных языков (в частности, "дух" и "дыхание") из когда-то существовавших подражательных лексем. Положение же реальных языков, наблюдаемое нами в настоящий момент, свидетельствует о том, что обозначающие звуки слова, как правило, подражают звучанию звучащих объектов (тарахтение), звучащих сред (бульканье), сопровождающихся звуком процессов (топот, шелест) или повторяют звуки, более или менее монотонно издаваемые человеком, или - подражают голосу животных. Язык, таким образом, способен содержать как "живые" подражания, явно ассоциированные настоящей речью с неким реальным звучанием, так и - следы утраченных связей подражания, допускающие лишь этимологическую реконструкцию.

Фактически же современные этимологические исследования обращены к проблематике эволюций готовых форм, синтеза фонем из уже доступных фонетических элементов, некоторые из которых в силу соображений опытного плана лингвисты объявляют "звукоподражательными". Для лингвистики, процесс интеграции звукоподражательного состава, фактически, давно завершен, и сейчас она может реконструировать лишь некоторые основные подражательные звуки, на которых построен язык в целом. Таким нам представляется, в частности, пафос исследований С. В. Воронина и А. Б. Михалёва.

От фонетического конструирования лингвисты перебрасывают мостик к смысловому. Звукоподражательные слова, как они отмечают, используются в образовании имен (звонок) или метафорических символизмов (хлопнуть дверью), в последнем случае формируя т.н. семантические переносы. Последние входят не только в литературный, но в функциональный язык, вводя параллели между звуковым признаком и событием: "стукнуло" - "ударило", "зашумело" - "пришло в движение" и т.п. Но - подобный процесс не единственный и он выдерживает конкуренцию с лексическими производными всякого рода смысловой природы (вместо "звонок" - "сигнал", вместо "хлопнуть дверью" - "выйти вон" и т.д.).

Наконец, какую именно мысль мы можем назвать главным результатом нашего анализа? Мы обнаружили, что лингвистический анализ проблемы "синтеза речи" замкнут в задачу исследования корпуса имеющихся словоформ. Подобная установка представляет собой очевидную причину отрыва оснований лингвистики от общепсихологической модели поведения человека, что негативно влияет, прежде всего, на достаточность самого лингвистического опыта. Как нам представляется, именно подобная оторванность представляет собой основную помеху на пути создания эффективной теории фонетического процесса. Прежде всего, что самое важное, лингвистика не рассматривает лингвистический опыт как реальный - представляющих собой последовательность опытнических поступков постепенной конвертации ощущений в средства лингвистического выражения. Этот путь реален не только своей способностью принесения результата, но и встречающейся на этом пути сложностью, довольно часто исключающей завершение процесса лингвистического синтеза. Анализ лингвистического результата как "возможного среди нескольких исключенных" - это, пока что, недоступный современной лингвистике путь.

Мы, более того, предложили бы лингвистике согласиться и с мыслью, что современный процесс интеграции звукоподражаний в язык иллюстрирует возможность человека находить фонетическое решение, но он не может свидетельствовать о наличии такого внешнего воздействия на человека, что заставляло бы его выводить смысл из собственно фонетической данности. Если, таким образом, фонетическая данность вторична, то исток развития языка следует искать в фонетическом опыте только во вторую очередь.

Подтвердить эту точку зрения способна и близость карты звуковой фиксации в фонетических разных, но близких по уровню культуры их носителей языках. Как показало сравнение русского и английского словарей звукоподражательных слов, "непараллельных" в том и другом языке звучаний оказалось не столь уж много. И тот, и другой язык охватывают, с некоторыми отклонениями, практически один и тот же диапазон звуков, пытаясь каждый в своей фонетической традиции уловить некоторое сходство фонематического и естественного звучания.

1. Воронин, С.В., "Основы фоносемантики", Л., 1982
2. Михалёв, А.Б., "Теория фоносемантического поля", Краснодар, 1995, фрагмент здесь
3. Корнилов, О.А., "Языковые картины мира как производные национальных менталитетов", М., 2003
4. Оруэлл, Д., "1984"
5. "Проблема природы субъективных качеств"
6. Петухова, Е.В., "О словообразовательной продуктивности звукоподражательных основ".