Скорее всего, значение истоков исторического события краха советского государства и следует отождествлять не с одной, но с определенным комплексом причин. Немаловажное место в подобном ряду и следует отвести таким составляющим как фактический крах идеологии или копиистичность целей развития, лишь повторявших формулы, найденные странами развитого капитализма, или, например, изменение преобладающей ментальности с сельского типа на характерно городской, и еще некоторой группе факторов. Однако мы все же позволим се6е построение модели краха советского общества лишь в разрезе существенных здесь экономических причин. Для нас падение советской системы и примет форму очевидного результата хозяйственных процессов, откуда и позволит признание вызванным именно экономическими причинами. При этом мы еще более сузим поле зрения именно тем, что и ограничимся использованием лишь монетаристской схемы экономического пространства. Однако вначале нам все же следует обозначить и ту ситуативную причину, что и побудила нас к подобному анализу.

В один прекрасный момент экономист и оппозиционный активист Андрей Илларионов сделал ряд заявлений, из которых и следовало его намерение в части представления собственного объяснения «причин краха CCCP». Поскольку данные заявления и делались в явной связи с его превосходным анализом несостоятельности монографии Е. Гайдара «Гибель империи» и сетевой дискуссией на тему социально-экономических последствий установления в Чили диктатуры А. Пиночета, понятно, что причины, предположительно могущие быть названными А. Илларионовым, и следует относить к числу сугубо экономических причин. Мы же предпримем попытку если не опережения, то, быть может, ускорения появления данного анализа посредством представления предполагаемого нами варианта такого объяснения; однако наши выводы не будут построены на необходимой здесь статистической базе, но собственно и обратятся лишь неким обобщением ситуативной картины и куда более будут предполагать умозрительно-философскую форму. Тем не менее, мы все же рискнем предложить и собственную интерпретацию ряда характерных особенностей «социалистической экономики».

И тогда, поскольку нами уже заранее и определен такой характер наших размышлений, как сугубо философские размышления, то его и следует предварить формулировкой некоей аксиомы. Существом подобной аксиомы и правомерно признание следующего положения: конъюнктурная нестабильность экономики принципиально не допускает возможности устранения. То есть, какие бы форма или порядок не отличали бы некую систему хозяйства, пусть это будет и форма натурального хозяйства, безразлично, ход развития и подобного рода системы будет отличать специфика определенной нестабильности конъюнктуры. Причем не следует понимать существенным, в чем же именно подобный фактор «нестабильности конъюнктуры» и будет предполагать выражение, - пусть не в ценовых колебаниях, но в каких-либо иных проявлениях; существенно одно - всякая практика ведения хозяйственной деятельности непременно и сопровождается «фоном» нестабильности конъюнктуры.

В дополнение следует отметить, что реальную экономику отличает как бы не «абсолютная» ситуация непостоянства конъюнктуры, но лишь некоторое «относительное» состояние непостоянства. Подобное положение вполне допускает и применение приемов сглаживания и смягчения колебаний конъюнктуры, но и одновременно до сих пор не предложено и способа окончательного преодоления нестабильности конъюнктуры. Причинами же нестабильности конъюнктуры и следует понимать явления совершенно разной природы - и социальные, и, равным же образом, экономические, географические и психологические факторы.

Заданная тезисом о «принципиальной нестабильности» конъюнктуры основа и позволяет нам заявление того ее очевидного следствия, что и определит заявляемую марксизмом идею полного устранения нестабильности конъюнктуры исключающей иную оценку, кроме как признания очевидной утопией. Тогда уже собственно данный вывод и будет предполагать то очевидное следствие, что идеологизированная практика ведения хозяйства, собственно и осуществляемая ориентированной на марксистскую идеологию советской администрацией, для которой ее основной посыл и составляла идея неизменно поступательного прогресса экономики, уже изначально подразумевала элемент утопии.

И здесь от общих рассуждений мы и получаем возможность перехода к конкретному анализу, но, опять-таки, для нас и следует признать неизбежным обращение и к следующему философскому отступлению. Здесь мы и позволим себе введение некоей философской или социально-экономической категории, не столь важно, какая именно группа категорий и будет располагать возможностью обобщения данной формы; важно, что данная категория и послужит нам краеугольным камнем последующего анализа. Данная категория и позволит определение под именем «конъюнктурного инфантилизма» и сейчас мы и предпримем попытку детального анализа ее содержания.

Теперь уже из непосредственно имени определенной нами категории и будет следовать, что ее предназначением и следует понимать отождествление нечто практики или манеры неумелого или не опирающегося на опыт регулирования конъюнктуры. Или, проще говоря, данную категорию и следует понимать обозначающей специфическую социальную реальность неспособности определенной социальной системы к регулированию конъюнктуры в ее же собственной системе ведения хозяйства. Причем важно, что характеристику «конъюнктурный инфантилизм» и следует относить не к тем или иным управляющим хозяйством фигуре или институту, но непременно и следует относить к собственно системе, не обладающей никакими механизмами формирования условий и выработки средств регулирования конъюнктуры. В частности, основным инструментом или методом регулирования конъюнктуры и следует понимать ценовое регулирование; неспособность же некоторой социальной системы обеспечить возможности ценового регулирования, с нашей точки зрения, и будет предполагать признание бесспорным проявлением конъюнктурного «инфантилизма».

На наш взгляд, основная особенность советской экономики именно и состояла в специфике столь характерного для нее конъюнктурного «инфантилизма», или неспособности отслеживания изменений конъюнктуры, как в области спроса, так и в сфере денежного обращения.

Однако, опять-таки, прежде чем начать рассуждение о некоторых реалиях или фактах, нам следует характеризовать советскую экономику еще и в качестве специфической формы рыночной системы. Важно понимать, что, хотя бы и формально, но советская экономика непременно и предусматривала использование механизма денежного обращения. На предприятия в любом случае возлагалась обязанность предоставления отчетов о выполнении установленных им промфинпланов, предприятия кооперативной собственности рассчитываться с работниками только из поступавшего дохода, когда на владельцев частных подворий также была возложена обязанность уплаты причитающегося налога. Следовательно, советская экономика формально всегда, а по факту - практически всегда, за исключением, и то, быть может, ситуации военного времени, и представляла собой экономику денежного обращения, хотя и притом, что собственно деньги как средство платежа не исполняли в ней функции абсолютного эквивалента. В ситуации товарного дефицита встречались и случаи наделения определенных товаров столь значимой «мерой» стоимости, что в определенном отношении и допускала признание в качестве «оценивающей деньги», причем и на том фоне, что и наиболее предпочитаемое средство хранения сбережений искушенных тезавраторов тогда и составляли или драгоценные металлы или особо ценные виды товаров.

Тем не менее, характеристика советской экономики как непременно и предполагающей обслуживание денежным обращением, тогда и позволит ее признание формой обыкновенной рыночной экономики, чье конъюнктурное «начало» и определяется картиной денежного предложения. То есть советскую экономику никоим образом и не следует определять как экономику натурального хозяйства, где невозможность удовлетворения спроса наступала исключительно в случае отсутствия в распоряжении потребителя востребованного в обмене продукта. Собственно советская экономика определенно и позволяет признание такого рода формой «привычной» экономики, где спрос на продукцию, распространяемую по тому или иному каналу обращения, именно и определяет наличие в распоряжении потребителя определенного ресурса оплаты. Хотя в некоторых случаях здесь и действовали некоторые специфические схемы, но, тем не менее, порядок действия хозяйственной системы непременно и предусматривал действие механизма товарно-денежного оборота, когда всякая работа или продукт в основном и предусматривала вознаграждение в виде денежной оплаты. Тем более, подобный принцип представлял собой непреложный закон именно розничного рынка, хотя в подобной системе розничный рынок и принимал форму фактически «многослойного» с действием не обязательно простого «прямого», но и всякого рода «косвенных» каналов распространения товаров.

Отсюда историю советской экономики и следует видеть обыкновенной историей экономики товарно-денежного обмена, но лишь работающей на основе использования не обязательно именно экономических механизмов формирования источников денежного ресурса. Но, в любом случае, практикой и подобного рода экономики и следует понимать обыкновенную ситуацию выхода на рынок лишь той части потребителей, чьи располагаемые денежные доходы и позволяли предъявление спроса на необходимые товары. И в подобной экономике, равно как и в любой другой, потребительский спрос и предполагал формирование за счет предложения денег как со стороны индвивидуально-семейного сектора, так и со стороны общественного и кооперативного сектора. В том числе, здесь следует вспомнить и ситуацию, когда пусть редкие, но, тем не менее, встречавшиеся «богатые» колхозы, были лишены возможности расходования имеющихся в их распоряжении средств на приобретение требуемой техники. При этом следует не забывать и о такой специфике, как категорийность денег, когда обычные деньги позволяли покупать продукты, производимые исключительно внутренними производителями притом, что своего рода деньги «особых категорий» уже позволяли использование и для покупки товаров, поступавших по импорту.

Итак, конъюнктура советской экономики - это та же традиционная конъюнктура типичной формы спроса, собственно и опирающейся на нахождение в распоряжении потребителя некоторого ресурса оплаты. Для того, чтобы не слишком затягивать наш анализ, мы и позволим себе опустить ситуацию периода до 1941 года, начав наш очерк непосредственно с экономики военного времени. Хотя здесь следует добавить, что основная часть населения CCCP до 1941 года (не население столичных городов) вела в материальном отношении весьма и весьма скудный образ жизни. Подтверждением этому и следует признать не только недавно опубликованные записки и фоторепортажи ряда представителей оккупационных армий, но и свидетельства существования в 1941 году внутренних таможен на границах РСФСР и прибалтийских республик (и это при единообразии валюты платежа), равно и свидетельства использования в сельской местности тканей и других предметов кустарной выделки. Тогда уже возвращаясь к ситуации военного времени, нам и следует выделить то обстоятельство, что военные расходы CCCP в части, «направляемой на оплату труда» или вообще требующей обеспечения через обращения наличных денег, в существенной мере именно и финансировались посредством денежной эмиссии. При этом, в условиях действия карточной системы снабжения населения (в городах и т.п.) непосредственно деньги выполняли как бы двоякую роль - и вспомогательного инструмента в карточной системе снабжения, где выдаваемые продукты все же предполагали и номинальную оплату, и - основного инструмента на свободном рынке, где действовал уже совершенно иной масштаб цен. В результате за непродолжительный период войны и несколько послевоенных лет на руках той части населения, что и была занята поставкой продукции на свободный рынок, и накопился существенный объем платежных средств, что и был стерилизован посредством т.н. «денежной реформы» конца 1947 года.

Момент проведения реформы 1947 года тогда и следует принять за условную точку начала отсчета следующей стадии нашего исследования. И в первую очередь нам тогда и следует обратиться к попытке ответа на следующий вопрос: достигло ли здесь государство поставленной цели в виде приведения в соответствие доходных и расходных статей государственного бюджета? Чтобы понять, что ситуация была далека от успеха, и следует определиться не собственно с цифрами, но с некоторыми другими характерными особенностями экономики того времени. Первое, на что здесь следует обратить внимание, это на фактическое исключение из экономической жизни основной части населения страны. Доходы крестьян оставались мизерными еще и в условиях, когда значительная часть выручки от продаваемой ими на свободном рынке продукции сельского хозяйства шла на выплату налогов за находящееся в их владении личное хозяйство - скот и т.п. Кроме того, существенная часть населения находилась в местах лишения свободы и не располагала существенными доходами и т.д. Подобную экономику и следует понимать городской экономикой, существующей за счет фактически безвоздмездного изъятия ресурсов, создаваемых либо в сельском хозяйстве, либо в пенитенциарной системе.

Еще одной характерной особенностью экономики данного периода и следует понимать специфику формирования доходной части государственного бюджета. И первое, что и следует отметить - это характерную тому времени специфику дефицита государственного бюджета; одновременно, данный бюджет питали и такие источники формирования доходной части, как прямые и косвенные налоги (тогда еще при относительно невысоком уровне косвенного обложения), обязательные займы и, помимо этого, кумулирование денежных средств во вкладах в сберегательных кассах. Сберегательные кассы, единственный в тот период розничный банк, фактически не представляли собой кредитного института, но использовались одновременно в качестве и системы проведения розничных платежей, и, равно же, механизма стерилизации избыточной денежной массы. Как раз в данный период, на XIX съезде ВКП(б)-КПСС Г. Маленков и произнес знаменитую максиму, что «производство товаров народного потребления растет, а потребности трудящихся растут еще быстрее». Фактически, данный эвфемизм и следует понимать указанием на эмиссионный способ финансирования государственных расходов - ведь «потребности трудящихся» в подобной лукавой оценке - это и есть констатация неспособности хозяйства предложить и надлежащее покрытие номинально получаемых денежных доходов населения.

Тогда здесь и появляется возможность перехода к характеристике неотъемлемо сопровождающего описываемый период явления товарного голода. Не только разруха, вызванная лихолетьем военного времени, но и эмиссионный способ финансирования государственных расходов усиливали подобный голод; однако, не это главное. Главное то, что Россия как в историческом прошлом представляла собой главным образом импортера потребительских товаров (хотя в торговле с Востоком и экспортера), но и в последующий период не обеспечила развития отраслей, производящих товары повседневного спроса. Россия отставала в производстве потребительской продукции даже, скорее, и от физиологической необходимости (показателей естественного износа и т.п.), не говоря уже о развитии инновационных направлений в области потребительской продукции.

Превосходной иллюстрацией именно подобного характера хозяйственной ситуации и возможно признание некоторых идеологических кампаний второй половины 1950-х, с их лозунгами «догнать США» не только по «производству мяса, молока», но и по производству продукции легкой промышленности, химической продукции, бытовых товаров, и, наконец, более поздней кампании по развертыванию индустриальных методов ведения строительства. При этом важно понимать, что рынок недвижимости в то время не представлял собой рынка как такового, существуя в зачаточной форме и, возможно, в большей мере формируясь как рынок оборота пригородной (дачной) недвижимости. Названные здесь особенности тогда и позволят признание правомерности утверждения, что сугубо финансовая сбалансированность в подобной системе хозяйства и достигалась фискально-конфиксационно-финансовыми мерами, и указывала на явное наличие такого признака, как узость рынка предложения. Причем относительно данной ситуации можно использовать и такой критерий объема свободной наличности, как состояние спроса на автомобили. В первой половине 1950-х годов автомобили практически находились в свободной продаже; уже во второй половине, несмотря даже на 2,5 кратное повышение цены на основную продаваемую марку, продажа автомобилей по государственным ценам перешла фактически на метод распределения. Подобная ситуация в какой-то мере и объясняет смысл уже следующей денежной реформы якобы «изменения масштаба цен» 1961 года. Однако прежде, чем характеризовать экономические реалии 1960-х годов, нам все же следует дать оценку еще одной важной экономической реалии.

Здесь нам и следует обратиться к попытке осознания значения для экономики такой ее существенной специфики, чем и возможно признание ориентации на производство не поступающей в хозяйственный оборот продукции, то есть продукции, предназначенной для институционального потребления, а проще, если соотноситься с нашим случаем, - производства вооружений. Или, если внести в данный вопрос экономическую точность, это продукция, предназначенная для удовлетворения спроса фактически «искусственного» потребителя, а если быть еще более точным - то искусственной потребности. Если в отношении подобного предмета и предложить определить свое понимание в известном отношении «прямому рационализму», то он и определит подобные затраты именно как бессмысленную растрату создаваемого экономикой валового продукта.

Однако дело обстоит не совсем таким простым образом, как, вероятно, и хотелось бы видеть представителям наивного рационализма. Как рабочую силу, так и производимую продукцию следует понимать того рода условиями и результатами экономической деятельности, на что также предъявляется спрос со стороны потребителей. И если экономика неразвита, и потребительский рынок в силу определенных причин, и, главным образом, привычек населения, еще достаточно узок, то тогда и введение в подобную экономику нарочито искусственной потребности представляет собой единственный способ придания ей необходимого импульса развития. Аналогичное положение можно наблюдать не только в практике преодоления последствий циклического кризиса сбыта за счет спроса на вооружения, но видеть и в прецеденте экспортного развития экономики, когда ее развитие изнутри оказывается невозможно собственно по условиям ограниченной емкости внутреннего рынка. Так что с объективной точки зрения ту огромную долю, что и составляли в советской экономике «непроизводительные затраты» не всегда следует понимать отрицательным фактором, скорее, подобное отрицательное значение данная составляющая и приобретает лишь к концу существования Советского Союза.

Нам, конечно же, трудно аргументировать эту нашу точку зрения в силу отсутствия подобного анализа в литературе. Однако существуют некие оценки, хотя и относящиеся к временам непосредственно перед началом первой мировой войны, что так и характеризовали внутренний рынок России как находящийся в состоянии неразвитости. В октябре 1910 года русский журнал «Промышленность и торговля», оценивая состояние тогдашней экономики в статье «Наши противоречия», между прочим, заключал, что «страна общинного равенства, 'нация без потребностей', как определяли русских иностранные предприниматели, не могла принять темпов» тех перемен, что и предложили ей реформы П.А. Столыпина.

А теперь нам вновь следует вспомнить 1961 года и посмотреть на проведенную тогда т.н. «деноминацию цен» с точки зрения необходимости понимания ее действительных причин. Скорее всего, в качестве подобных причин и следует рассматривать причины, что, главным образом, и находятся в плоскости своего рода «тактической линии» на «стерилизацию денежной массы». Больше всего в пользу подобного объяснения говорят и меры, уже предпринятые параллельно данной «денежной реформе». Это не только попытка ликвидации личных подворий, создание зерновой житницы на целине, противодействие такому хорошо знакомому нашим современникам методу ведения мелкого бизнеса, как придорожная торговля, так и еще одна, более существенная, хотя и не сугубо экономическая мера. Речь о широком привлечении переселенцев в города, расширении «прослойки рабочих», и, соответственно, обезлюдении деревни. Именно данный период и ознаменовался первой в истории CCCP акцией повышения розничных цен на товары первой необходимости, что и привело к известным событиям в Новочеркасске. Именно благодаря этим событиям мы и способны узнать о такой стороне реальной экономики того времени как принудительное сокращение заработка посредством использования метода т.н. «срезания расценок» (на языке социальной демагогии того периода - «повышения производительности труда»).

Но основной экономический результат данного периода - очевидный поворот к практике формирования основной части доходов государства именно за счет косвенного обложения. Некоторый доступный анализ данного феномена приводит М. Восленский в монографии «Номенклатура», из которой мы и заимствуем следующий фрагмент:

Тогда если перевести взгляд уже на период 1980-х годов, на определенные виды товаров, в том числе, не обязательно представлявшие собой «предметы роскоши», акциз и достигал уровня, сопоставимого разве что с уровнем налога на алкоголь, равнявшегося сотням процентов. Одновременно существовали и группы дотируемых товаров, в особенности к числу подобного рода «дотируемой» продукции и относились наиболее распространенные виды продуктов питания, что порождало и такую любопытную проблему как использования печеного хлеба на корм скоту в индивидуальных хозяйствах.

Однако важный для нашего анализа вывод из всех приведенных здесь свидетельств все же следующий - именно 1960-е годы и следует видеть тем рубежом, начиная с которого советское государство и перешло к практике разрешения проблем экономического дисбаланса не административными, а экономическими методами. И здесь очевидно, что вехами экономической истории CCCP и следует признать теперь уже меры по увеличению цен на «пользующиеся спросом» широко интерпретируемые советским руководством как «подакцизные» товары, включая и благородные металлы.

А в целом ситуацию и следует понимать указывающей на переход советской экономики, пусть не вполне прямым образом, но, начиная с 1970-х годов уже явно на путь становления как экономики с относительно развитым рынком. И первым признаком этого и послужило ранее еще мало замечаемое за потребителем качество его, потребителя, разборчивости. Тогда и появилась фактически незнакомая экономике тотальной нехватки проблема «залежалого товара».

Общество, и не в широком смысле общество, но отправляющая власть прослойка данного общества столкнулась с необходимостью освоения приемов управления социальным развитием, теперь уже отправляемого и экономическими методами. И в ответ на подобный запрос и была выдвинута идея «косыгинских» реформ, перехода экономических структур на хозяйственный расчет и самоокупаемость. Однако в данной системе подобный переход был невозможен по одной очевидной причине - появление, фактически, хотя бы и условно самодостаточных структур подрывало монополию власти, создавало альтернативные центры силы, сотрудничество с которыми и могло строиться исключительно на основе компромисса. И именно опасения подобного рода угроз и вынуждали власти к мерам фактического истребления и уничтожения любых очагов самостоятельной хозяйственной инициативы.

Тогда в таких условиях управление экономикой из управления посредством представления новых перспектив и претерпело трансформацию в управление посредством реализации своего рода «пожарных мер». Тогда если система управления и фиксировала эффект накопления «денежного навеса», то и экономические власти предлагали меры, позволяющие увеличение доходов от косвенного обложения. В конце концов, ближе к осени 1983 года и предпринимается небывалый шаг по «разгрузке складов», распродажи не находящих спроса товаров по сниженным ценам.

Однако здесь важно понимать, что в данный период советская экономика, пусть и не вполне определенным образом, отчасти уже явно могла соответствовать форме развитой экономики. И такая экономика, просто по определению, и позволяет управление исключительно средствами регулирования конъюнктуры, причем не только макроконъюнктуры на уровне денежной массы, но и микроконъюнктуры на уровне ассортимента и формирования ценовой стратегии. В таком случае и следует признать, что собственно подобных средств и не нашлось в распоряжении советской хозяйственно-экономической администрации того времени. Советская экономика явно не знала модели эксплуатации капитала, непременно и предполагающей возврат инвестиций, и потому и позволяла те же безвозвратные инвестиции («незавершенное строительство»), и, несмотря на то, допуская и инициацию следующих проектов в рамках отраслей, еще «не освоивших» и прежние вложения. Показателем подобного явления и следует, в частности, определить появление в советской экономической литературе выражения «оплата по конечному результату». Собственно подобные симптомы и указывают на то, что советская система прямым путем и приближалась к ситуации экономического тупика.

Конечно, в подобных обстоятельствах и ту же «гонку вооружений» не следует определять как однозначно «отрицательный» фактор воздействия на советскую экономику. В некотором отношении она явно выступала и тем источником «количественного смягчения», что подобно чудотворной иконе, но лишь до поры до времени и оберегал советскую экономику от воздействия кризиса перепроизводства.

Далее собственно контур только что описанной ситуации и позволит его исследование теперь уже с позиций природы и особенностей положения, осознанного советским руководством в качестве требующего «перестройки». Идеологическое обоснование данного шага и покоилось на понимании, что советскую экономику и отличает такая специфика, как своего рода ориентация на «примитивный характер труда», своего рода «не творческое» отношение к трудовым обязанностям. Именно в подобном свете и следует рассматривать странную антиалкогольную кампанию, мотивом которой и следует признать оценку, видящую основным негативным фактором воздействия алкоголизации разрушение творческого потенциала личности. Тогда советское руководство и принимает решение, собственно и предполагающее попытку преодоления экономических проблем своего рода «психотерапевтическим» способом - посредством улучшения содержания труда за счет отсечения факторов сдерживающих развитие творческих способностей.

Однако данное решение так и не вызвало к жизни никаких «живых начал» народной креативности. Однако оно также смогло вызвать к жизни и нечто совершенно иное - очередной экономический дисбаланс в силу резкого сокращения поступлений от одного из важных косвенных сборов. И в данной ситуации любопытно то, что советский 1986 год уже показал собой пример ситуации, в некоторых чертах сходной с мировым экономическим кризисом 2010 года - огромный объем свободных денег не обращался здесь никаким стимул спроса на убогую продукцию внутренней экономики, что тогда и рисовало руководству картину несомненного экономического тупика.

И тогда понимая картину ситуации 1986 года, нам и следует перейти к рассмотрению такого явления, как допущение в системе советского хозяйства теперь и практики, известной под именем «кооперативная форма собственности». Если анализ подобной реформы и поручить условному «твердолобому» экономисту-монетаристу, то он вряд ли предложит иную оценку, помимо той, что и характеризует советское руководство в качестве в известном отношении «безумцев». Первое, законодательная база, на основе которой и развивалось кооперативное движение носила крайне нечеткий характер; так, если попросить оценить подобные правовые нормы уже современных российских налоговых «акул», то они явно и укажут на аффилированность или заинтересованность самого законодателя в использовании данной формы собственности в неправовых целях. Именно подобного рода странная, как бы совершенно из «иного мира» законодательная база и позволяла такие вещи, как присвоение предприятиями кооперативной формы собственности акцизной составляющей розничной цены, в полной мере выплачиваемой предприятиями государственной собственности, обуславливая еще и явления «обналичивания» особых ассигнований ранее лишь изолированно циркулирующих по каналам безналичного оборота.

Естественно, что столь масштабный выпуск на рынок массы денег рано или поздно, но порождает и инфляционное давление, начавшееся ощущаться уже к осени 1987 года. Результат - разного рода формы потребительской паники среди населения, некоторой части которого и удалось в тот период собрать запасы долго хранящихся продуктов на десятилетия вперед. Со стороны же власти никаких попыток ценового или конъюнктурного регулирования подобной ситуации просто даже не было замечено. Напротив, начиная с 1988 года, средством решения проблемы дефицита и была признано использование системы «талонов», просто не способной не породить в населении и особый «вид спорта» по реализации данных обязательств, и в силу очевидных причин и вызвавшей к жизни процесс наполнения домашних кладовок избыточным объемом запасов.

Далее государству уже явно не удалось удержаться в пределах экономических рычагов регулирования и тогда оно вновь прибегло к методу стерилизационной «денежной реформы» и т.п. Какой же именно общий вывод и следует сделать из подобного рода картины? Здесь, конечно же, и следует вспомнить ту характеристику, что и открыла настоящий анализ - экономическая катастрофа и настигла советское государство по причине собственно неумения использовать те или иные конъюнктурные или, более правильно, микроконъюнктурные инструменты контроля хозяйственной ситуации. Ему и был известен лишь комплекс мер, что и допускал признание приемлемым в «социалистической экономике» - это знакомые и современному монетаристскому регулированию «количественное смягчение», стерилизация, изменение правовой системы, но не более того. При этом чего уже не знает экономика капитализма, данное государство брало на себя и обязанность регулирования номенклатуры, объема производимой продукции и, кроме того, и сохраняло за собой право не просто контроля, но и установления цен. А здесь ему и приходилось выступать уже непосредственно в качестве участника товарного рынка, причем еще и такого, что и не обнаруживал способностей к деятельности по гибкой адаптации предложения к складывающейся конъюнктуре. Государство этим как бы заведомо ослабляло собственный иммунитет, и достаточно было возникнуть малейшей инфекции в виде более чем непродолжительной конъюнктурной нестабильности и тогда ему и довелось исчезнуть. А здесь уже на смену «советскому государству» и пришли государства, для которых и низовые конъюктурные тенденции перестали представлять собой вотчину структур государственной администрации.

Именно поэтому советская экономика тогда и позволит признание как в принципе допускающая рациональность именно в значении экономики бедного рынка, определенно лишенного возможностей предложения достаточного ассортимента продукции. Но стоит развитию экономики сделать следующий шаг, как подобная система определенно и «перестает работать», собственно и порождая дисбалансы, не предполагающие устранения посредством только и характерных такой системе примитивных методов хозяйственного управления. Тогда какие бы идеалы и не устанавливало для себя некое общество, на практике его неизбежно и ожидает перспектива выхода и на такую стадию экономического развития, что и предполагает полное переустройство собственно структуры экономики.

10.2012 - 04.2017 г.

1. Рыбас, С., Тараканова, Л., «Реформатор. Жизнь и смерть Петра Столыпина», М.: «Недра», 1991
2. Восленский, М. «Номенклатура», М., 1991
3. Шухов, А., "Сцилла и Харибда" советской экономики: между "гонялись" и "лежало", 2008
4. Шухов, А., Экономика: проблема приложения к ее практике критерия "развитости", 2008
5. Шухов, А., Проблема обретения цели социального развития, 2008