Праву, также приемлющему порядок организации, привычный любой иной разновидности практики равно дано предъявлять свидетельства следования условной «телеологии», придающей праву специфику комплекса норм, обеспечивающих интересы правоустанавливающего субъекта или субъекта, выстраивающего источники права. Но, с другой стороны, специфика права - равно подверженность далеко не единственной телеологической установке, и иную присущую праву телеологию выпадает составить практике рационализации построений права, а именно - невозможности наделения некоего комплекса нормативных положений статусом «права» вплоть до момента воссоздания этого комплекса на «началах построения» права. Разновидности такого рода начал - такие известные принципы как верховенство права или презумпция невиновности. Однако кроме названных телеологических «задатков» права, уместно указание и такой существенной специфики права, теперь любопытной и когнитивному анализу, а также присущей не исключительно праву, но обретающейся во всякой системе, предназначенной для определения квалифицирующих характеристик, - сочетания во всяком положении права и, следом, в правовых актах, баланса оснований, определяющих положения права. Иными словами, право никоим образом не отличает нечто «линейный» порядок построения - право это непременно соединение ряда оснований, когда лишь совокупность таких оснований и определяет нечто метаоснования, тогда прямо предопределяющие возможность вынесения правового вердикта, представляй собой такой вердикт все равно, что конструкцию источников права, что случай правоприменения. То есть с семантической точки зрения право - явно система задания неким ценностям статуса или веса, и если рассматривать опыт человечества по правовому строительству в целом, то здесь правомерна констатация не только отсутствия постоянства, но и отсутствия определенных тенденций в обретении статуса и веса условий возводимых в ранг ценностей. Тем не менее, здесь все же значимо не условие, что всякое правовое построение принимает форму комплекса или комбинации статусов, отличающихся по характеру генезиса, но значимо то обстоятельство, что право - редкая практика соизмерения значимости несоизмеримых начал, или, иначе, практика сочетания оснований, каждое отсылающих к собственной мере.

Таким образом, употребляемый в праве способ комбинирования оснований всякого выносимого вердикта - и нормотворчества, и применения нормы, - тогда подобает расценивать как когнитивный продукт, чье основание составляет собой отнюдь не прямая причинно-следственная связь, но - любопытное условие «мощности» воздействия конкретной причины или ее силы влияния на некую конфигурацию отношений. Причем построение в праве такого рода комбинации отношений и происходит посредством избрания центральной позиции, дополняемой и рядом расширений, - от положения в некоей семье, до значимости социальных или институциональных условий, когда, положим, структура правового вердикта уже строится как пресечение одних свобод при непременном поддержании иных состояний свободы.

Иными словами, своего рода «почву» правового решения и выпадает составить пониманию социальной приемлемости определенного события в отношении такого условного начала, как «общественный порядок», то есть в некотором отношении нечто «внутренней» платформы вердикта, что, тем не менее, все же не предполагает признания лишь как принципиально единственное условие, определяющее данный вердикт. То есть для права явно приемлемо и то положение, когда по отношению такого рода «основной» платформы равно допустимо существование дополнительной «платформы», заданной как система проекций, по отношению которой определенная возможность воспроизводства социальных отношений и определяется на положении требующей или, напротив, отвергающей обустройство посредством внесения в нее определенного наполнения. Или, следующий момент, одному вероятному субъекту правового вердикта дано допускать отождествление лишь на положении субъекта вовлечения в отношения «событийное начало - последствия» без какого-либо расширения подобной констатации равно и дополнительными условиями становления данного социального взаимодействия, когда иному - в первую очередь обретать отождествление по присущей ему специфике социального субъекта.

Причем, конечно же, предмет определяемой здесь схемы - никоим образом не практика «несправедливого суда», но осознание смысла этой схемы не иначе как показателя структурного конфликта, не только реализуемого в корпусе права, но составляющего и как таковой корпус права, когда само право и исключает из обихода условие единства субъекта приложения права. Или - в семантическом смысле построение права и есть некая структурная организация, специфичная в том, - и здесь практически невозможно предложение примера нарушения подобного принципа, допущенного хотя бы каким-либо корпусом правовых установлений, - что ее условия не предполагают и какой-либо абсолютной трактовки принципа «равенства перед законом».

Тогда если обратиться к попытке определения семантической природы функционала права, то средство выражения такой природы - некая составная схема, охватывающая собой не только реализуемое в праве условие «субъекта правового вердикта», но и идею практикуемого правом отождествления «фактической картины» бытования социальных отношений, в среду которой и предполагается имплементация правового вердикта. Но равно же и более рациональной формой поиска решения данной задачи все же подобает предстать попытке осознания предмета, чем именно и обращается то совмещение оснований, что позволяет наложение правовой квалификации на субъект приложения права, и, если пренебречь социальным обременением, что представляют собой обстоятельства, определяемые как позволяющие вынесение недвусмысленного правового вердикта?

Огл. «Предполье» правового вмешательства - условный образ «мира коллизии»

Правовым действиям вряд ли дано предполагать признание в значении нечто форм «естественного» продолжения происходящих событий, но их любым образом подобает расценивать как акты вмешательства в развитие событий. Тогда если правовые действия и характеризовать как поступки вмешательства, то из подобного понимания дано исходить и интересу к тому несовершенству, столь характерному для развития событий, что можно понимать как нечто обстоятельства, порождающие потребность в стороннем вмешательстве. Более того, если несколько изменить предложенную здесь формулировку, то специфика права и есть специфика нечто носителя или источника той сторонней активности, что предполагает направление на некую иную активность, определяемую в качестве «основной» в случае, если развитие или итог такой «основной» активности позволяет идентификацию в качестве потенциально или актуально неприемлемых. Причем следует отдавать отчет, что в случае невозможности модификации подобной активности, воздействие системы реализации права уже будет перенаправлено с нацеленности на проявления активности равно и на результаты такой активности или на ее источник.

Однако если некая активность, какой бы облик ей не доводилось принять в видении правовой интерпретации, все же допускает совершение, то ей непременно возможно отождествление и условия некоей мотивации, собственно и определяющей такую активность тогда же и «в качестве активности». Если же такую активность вместе с определяющей ее мотивацией изолировать в условном собственном «коконе», то здесь ее вряд ли ожидает отождествление тогда уже как лишенной некоего специфического обоснования или здесь возможна и такая радикальная интерпретация, - как лишенной определения на положении реализующей и некую субъективную правоту. В частности, здесь правомерно то допущение, что вне рамок определенной общественной приемлемости некоего поступка условие его эгоистической приемлемости прямо позволит предполагать признание как выражение субъективной правоты, какой бы кощунственный смысл и не отличал бы такого рода характеристику.

Если же положение адресата правовой квалификации будет допускать отождествление не поступку отдельного субъекта (индивида, коллектива), но будет отличать своего рода «естественное» течение событий, то в правовом смысле событие в дополнение к неприемлемой форме его воздействия будет наделено и спецификой особой, опять же, «коконной» рациональности присущей ему внутренней логики. Достаточность для наделения подобной квалификацией тогда будет отличать даже разнообразные стихийные явления, действия по неосторожности или, скажем, неспособность предвидения вероятных последствий. Но, как бы то ни было, и такого рода «внутренняя логика» - она равно, хотя и условно, будет представлять собой ту же самую логику субъективной «правоты» мотивации.

Отсюда право и подобает расценивать как практику того необходимого вмешательства в течение событий, где некая субъективная правота мотивации уже не позволит оправдания с позиций условной правоты мотивации как бы «большей силы». Или - здесь правомерно построение следующей формулы - право фактически и представляет собой инструмент преобразования некоей субъективной правоты мотивации к порядку той правоты мотивации, что в этом случае позволит отождествление как тогда уже правота мотивации гиперсубъективного уровня. Так, действие норм права - никоим образом не отрицание субъективной правоты мотивации, более того, последняя даже востребована правом при вынесении правовых квалификаций, например, при определении умышленности, но и собственно право представляет собой особую интерпретацию, обесценивающую значимость субъективной правоты посредством соизмерения данной в смысле права «слабой» правоты с правотой наивысшего гиперсубъективного уровня.

Прямым развитием подобного понимания и правомерно признание того положения, что в смысле правовой проекции течение событий и предполагает признание имеющим место «до» наступления момента или условий наложения правового арбитража. Отсюда право и подобает расценивать как выступающее не более чем в роли средства нормализации подобных отношений в части, где для таких событий исключена возможность нормализации самое себя в силу необязательности для субъективной мотивации мотивов тогда уже «высшего» порядка. В подобном смысле право и подобает расценивать как в известном отношении «напоминание», что субъективная мотивация всегда представляет собой посыл, исходящий «из мотивирующего», но никак не из нечто «стоящего над» мотивирующим.

Огл. Аксиология «первого уровня» или «простота» идеи приемлемости

Хотя выше уже имело место выделение фундамента права в виде «гиперсубъективного уровня» мотивации, тем не менее, подобный успех вовсе не указание, что в осознании многомерности аксиологического начала права необходимо следовать не иначе как «прямым» путем. Осознание многомерности формата аксиологического начала права все же подобает начать конституированием условного, пусть и всего лишь теоретического «одномерного» права, собственно и исходящего из абсолютизации смыслов событий в некоей прилагаемой к ним квалификации, что равно предполагает подкрепление и в отождествлении событиям столь же абсолютных определяющих события «вершителей». Иными словами, условное «одномерное» право - оно тогда и та практика, чье важнейшее начало и доводится составить недвусмысленности отождествления признака допустимости или недопустимости, явно следующей из возможности наложения меры, диктуемой нечто «высшим порядком». Подобного рода «одномерное» право и есть тот порядок приложения правовой квалификации, для которого наличие определенного показателя уже определенно влечет определенный же «категорический» вердикт - отождествление предмету некоей недвусмысленно определяемой реальности то и неопровержимо же определяемой меры.

Итак, фундаментальный смысл «одномерного» права - равно и та специфическая «метрология», что явно ограничена наличием единственного средства тестирования притом, что задачей такого права понимается и нечто «безошибочное применение» всякой его нормы при определении искомой квалификации. Однако, несмотря на очевидную четкость подобной установки, одномерному праву все одно не преуспеть в достижении искомой «безусловной четкости» оценки, поскольку подлежащее оценке непременно характеризует специфика различной чистоты природы - одномерное право, как и любой измеритель, непременно представляет собой равно и препаратора, также прибегающего к операции изготовления «чистого препарата». Или если такую сугубо абстрактную формулу перевести на язык неких частных обстоятельств, то и одномерному праву не избежать необходимости в различении наступления или «прихода» обстоятельств тогда и от волевой инициации события. И одновременно одномерное право склонно к построению своих квалификаций лишь на фундаменте соизмерения всякой картины с той условной шкалой, чему в системе его представлений дано предполагать признание как отождествляющей собой непременно же уровень гиперсубъекции.

Теперь если признать, что «на руках» у нас схема действия одномерного права и попытаться ее применить, то правомерно то допущение, что в смысле очередности задач одномерного права «задача первой очереди» - «подбор осколков», что на следующей стадии правовой нормализации позволят отождествление как элементы синтетической комбинации «отблеска» некоего события или его ожидания. Следом и задачей «третьей очереди» подобает предстать задаче реконструкции события, всяким образом подобной процессу реконструкции формы кувшина, воссоздаваемого из осколков. И только на четвертой стадии предпринимаемого одномерным правом поступка правовой нормализации уже нечто «целостность отзвука (или предчувствия), определенная в правах события» и позволит отождествление на положении «изготовленного препарата», прямо комплементарного некоей шкале, применяемой для определения квалификации такого рода воссозданного реконструкцией «препарата».

Иными словами, и одномерному праву, если судить о нем как о функции задания квалификации, равно дано обращаться той практикой выделения случившегося, где такое случившееся уже позволяет непротиворечивое воспроизводство равно и на положении непрерывно протекающего развития событий, что, в дополнение, в таком его течении воспроизводит и некую неизменную телеологию. То есть и одномерное право - равно практика определения квалификации, непременно фокусируемой на определении случая, в отношении которого на основании констатации факта задаваемого случаем изменения фиксируется специфика его непрерывного течения, и, в дополнение, из подобного течения устраняется и нечто стороннее, понимаемое не принадлежащим к выявленной телеологии. Одномерное право на положении некого строго порядка задания квалификации и есть способ воспроизводства случая из отображающей случай фрагментации, где воспроизводимый случай будет обнаруживать равно же и внутреннюю целостность по условиям непрерывности течения и предполагать обособление от любого вносимого стороннего содержания по условиям принадлежности иной телеологии.

Огл. Концепт «череда случаев» и сложное «псевдоодномерное» право

Как ни странно, но установка, согласно которой случаю и подобает ожидать отождествления как «особенный случай», она равно исключает ее признание уже как непременный атрибут образа действий «вершителя» случая. Вершитель случая в любом случае располагает известной свободой выбора приемлемого ему образа действий, и потому в качестве источника определенной ассоциации и составляет собой единственный источник условия общности или целостности состава случая. Тем не менее, и в отношении подобной схемы «источника случая», если случай допускает признание продолжающим некий иной случай, уместно то понимание, что данная ассоциация уже определенно исключает признание посылкой для задания «обязательного порядка» наделения некоего подверженного внешнему упорядочению случая тогда и спецификой принадлежности условно «естественной» ассоциации с неким иным случаем.

Подобного рода специфика тогда и ограничивает одномерное право в его способности задания иных формы или структуры ассоциации некоего данного случая с любым иным случаем, помимо задания формы или структуры, указываемой определяемому случаю тогда лишь как нечто «назначенный» источник квалификации. Например, если допустить, что одномерное право все же наделено возможностью пренебрежения своей «одномерностью» и открыто для признания «нежесткости связи» между разными случаями, то и само по себе данное допущение устраняет в подобном формате реализации права возможность выделения отношения безусловной зависимости. Тогда и предпринятому нами анализу не уйти от рассмотрения предмета «формата положения», когда некая упорядочивающая событие ассоциация, признаваемая одномерным правом за недвусмысленный источник прилагаемой к событию квалификации, будет инициирована непосредственно вершителем события равно и в ответ на некое независимо имевшее место событие. То есть квалифицирующий вердикт одномерного права и обретает здесь неуместность, поскольку признает лишь отсутствие спонтанности в развертывании события, собственно и подлежащего квалификации.

Реакцией одномерного права на подобное положение, между тем, заметной даже по корпусу права, следует понимать введение неких общих оснований, прямо предполагающих признание в значении принципов, определяющих собой условия некоего подлежащего квалификации события. Или, иначе, право, тяготея в этом присущем ему понимании к сохранению изначально приданной ему одномерности, выстраивает и нечто онтологию событийности, оставляя «образ» события одномерным притом, что все же допускает для события возможность отождествления с комплексом обстоятельств, тогда уже никак не связанных с течением подлежащего квалификации отдельного происшествия. Но и реализация в практике одномерного права подобного приема также предполагает использование и нечто «способа применения» такого приема на условиях предотвращения какой-либо деквалификации собственно одномерной конституции такого права.

Однако не для любого возможного развития ситуации задание дополнительной составляющей условного «внешнего» или «общего» основания все же достаточно для удержания практики квалификации в пределах «одномерной» схемы применения права. Так, некие коллизии, порождающие одна другую, положим, то же мщение, любым образом потребуют от одномерного права и некоего особенного порядка представления данных обстоятельств. Хотя одномерному праву доступна и возможность преодоления подобной парадоксальности посредством задания особой опции «череды случаев», тогда уже фиксируемой и на правах «нераспространенного» случая. Тем не менее, сам факт придания в праве системе выстраиваемых квалификаций равно и искусственной одномерности случая, непременно порождает для такого формата реализации права теперь и комплекс проблем, что вынуждает данную форму права к прекращению использования фиксированных моделей квалифицируемых событий с их замещением на построение комбинированных моделей.

Огл. Комбинированные схемы синтеза правовых квалификаций

Рано или поздно, но праву выпадает обрести понимание, что развитие его корпуса норм равно приводит к становлению принципа «динамической рамки» события. Тогда в понимании права событие - это не нечто буквальное обретение определенного результата посредством замещения обстоятельств в форме перехода от инициации к завершению, но, напротив, это такого рода картина события, что и представляет событие теперь уже как порождение инициирующего контура события. В таком случае событию будет адресован и такого рода порядок его рассмотрения, что будет понимать событие тем специфическим процессом замещения обстоятельств, когда нечто возникающему в результате события не дано обнаружить какого-либо иного значения, кроме как означать собой эффект становления и развития условий, задаваемых на положении «составивших инициирующую конкрецию». Тогда для такого рода порядка задания корпуса правовых норм долговременное неисполнение нанимателем обязанности выплаты зарплаты и позволит признание как правомерный повод для объявления забастовки; такому праву уже определенно дано исключать возможность и какой-либо редуцирующей интерпретации подобного рода связи обстоятельств. Подобным же образом сложному формату реализации права также дано предполагать действие принципа обязательной фиксации события посредством концентрации на моменте его совершения: объявление банкротства теперь непременно исключает понимание противоречащим положению, все еще допускающему возможность прямого закрытия бизнеса с непосредственным определением убытка и определяемой таким решением продажей активов.

Тем самым праву из тривиальной практики квалификации события будет дано обратиться равно и практикой «многоярусной» квалификации - вначале замыкания свидетельств в рамку «схематического порядка» события, и далее лишь подобным образом выстроенного события - в повод для определения правовой квалификации. В подобной схеме уже возможно построение и любого рода сложно-зависимых связей, когда некий шаг в развертывании события уже будет видеться позволяющим изменение квалификации условий, на некотором предыдущем шаге уже нашедших отождествление на положении инициировавших событие, а, тем более, тех, что когда-то ранее допускали отождествление в качестве «финишной ленты» события. Если, в частности, рассматривается сделка, где одна сторона напрямую признана изначально планировавшей криминальный акт, и в ходе которой, вне всякой связи с таким условием, где-то в середине ее исполнения и вторая сторона избирает криминальный образ действий, то, вполне вероятно, подобное понимание и позволит квалификацию подобной сделки полностью противоречащей закону. Подобная практика тем более очевидна в отношении момента «финишной ленты» события, когда некая не вполне корректная реакция на некие равным образом неправомерные действия может трактоваться если не собственно правомерной, то, тем не менее, тогда уже простительной.

То есть сложное право - все же порядок, означающий реальность и такого рода практики, для которой исходной точкой рассмотрения в праве подлежащих квалификации обстоятельств и определяется не незнание квалификации, но незнание порядка развертывания обстоятельств. Тогда свою квалифицирующую активность подобной форме права и дано открывать равно и стадией реинституционализации - тривиальная картина событий, построенная в свидетельствах простой онтологии тогда и переквалифицируется такой формой права теперь и в условную подинтенциональную картину течения событий особой социоюридической онтологии. Здесь подобная форма права уже склонна оправдывать реакцию зрителей, зачастую вознаграждающих неудачного исполнителя испорченными яствами. Хотя в наше время носители административных полномочий прилагают немало усилий ради блокирования прав импульсивного проявления протеста, но фактически правомочность подобных реакций прямым образом подразумевает и как таковая «конституция» современного права.

Или - в понимании сложного права состоянию «события» лишь тогда и дано допускать возможность отождествления в качестве «простого» либо «недособытия», когда оно равно позволит определение тогда уже как не нуждающееся в квалификации присущего ему событийного «становления». Когда же правовой квалификации будут подлежать объекты наподобие случая убийства дружинником подростка в силу подозрения в преступном намерении, то в отношении подобных обстоятельств, прежде всего, будет отменен порядок исходного указания изначальности события, тогда отсюда и требующего отдельного воссоздания стадии инициации события. Потому и всякую правовую квалификацию, построенную по комбинированной схеме, уже подобает расценивать как предпосланную реконструкцией по типу «связывания из связанности», соответственно автоматически предполагающей равно и ревизию отношения связанности. Но в таких условиях и событие вряд ли равнозначно «порядку недвусмысленной простоты», здесь событие непременно будет означать и его минимизацию вплоть до обращения «прообразом» воссоздаваемой социальной интенции, лишь формируемой из фрагментов прямой физической онтологии. То право, в основе которого лежит принцип комбинированной правовой квалификации - это и любым образом комплекс принципов синтеза специализированной подинтенциональной онтологии, теперь лишь в характерных «интенционально проясненных» ситуациях предполагающей адресацию тогда уже к элементам прямой физической онтологии.

Огл. Правовая квалификация по «схеме с ответвлением»

Теперь нам предстоит рассмотрение предмета, что прямо исключает понимание без пояснения некоторого другого предмета, характерно связанного с первым, а именно - подхода, когда первоначально идею многомерности аксиологии, формируемой правовыми квалификациями, нам доводилось связывать с наличием схем, допускающих ответвления. Или, иначе, в такой комбинации право и представлялось нам схемой, для которой событие на положении основания правовой квалификации обретало качества «своей особой статьи», когда, с другой стороны, виновник события на положении обладателя персональных отличий обращался и субъектом квалификации согласно некоторой «следующей» статьи. То есть изначальной идеей данного анализа мы видели понимание права на положении средства, предполагающего скачок из состояния, которое мы определяем как «одномерное право» к состоянию условной многофакторной комбинации, где субъект квалификации позволяет обращение одним из факторов, определяющих собой условную «окончательную квалификацию».

Также изначально мы следовали пониманию, определяющему субъект квалификации - событие социальной действительности - и «одним из» факторов, и, одновременно, однородным фактором, когда дополнительные факторы, в зависимости от характера обстоятельств, мы видели комплексом факторов, в том числе иной раз равномощным единичному фактору. Теперь, поскольку некая порождающая право формация, собственно и востребующая юридическую квалификацию для нас уже никогда не задана в одномерном формате, то и «сопутствующие факторы» правовой квалификации нам также подобает определить равно и на положении условного «адресата» некоего приведения. Или, здесь возможно то понимание, что если некто правомочный на вынесение вердикта примет это решение даже из учета пусть единственного сопутствующего условия, все равно, и такое единственное обстоятельство следует определять как условно «репрезентативно множественное».

Подобный порядок «принудительного многообразия» тогда прямо потребует определиться, что именно допускает включение в число оснований выносимого вердикта, и каковы условия, допускающие понимание не иначе как образующими «ответвление» в отношении тех же квалифицирующих условий. Такого рода условиями, «образующими ответвление» и подобает предстать аксиологическим основаниям, - скажем, когда некоему «социальному равновесию» куда больше свойственно тяготеть к такой фигуре выражающего это равновесие баланса, что определяется для некоторого субъекта правового вердикта некоторыми другими условиями социальной интеграции, нежели условиями, прямо следующими из наложения правовой квалификации. В этом случае и осуждаемому назначается наказание не в объеме полной тяжести, и потерпевшим не присуждается адекватное возмещение именно потому, что как полный объем воздаяния, так и полнота возмещения непременно расцениваются как источники «смещения» существующего «социального равновесия».

Тогда принимая во внимание реальность схемы «поддержания баланса» мы и позволим себе пренебречь анализом условий, фиксирующих ответвительные включения правовых квалификаций не иначе как на положении условных «отдельных» факторов, но позволим себе отождествление подобных условий уже как различного рода порядки репрезентации «гиперначала». Здесь, положим, та же «многодетная мать» - это непременно значимая социальная условность, что нередко и составляет собой причину блокирования адресуемого ей воздаяния, если данное лицо и расценивается как виновник правонарушения. С другой стороны, тот же социальный статус «мать» непременно требует и вполне определенного порядка его поддержания, а тогда и некий комплекс нарушений или проступков уже достаточен для признания основанием, конечно, не биологического, но правового «лишения права материнства».

Если же обобщить вынесенные здесь оценки, то на таком основании уже возможно построение теперь и такой схемы пересечения квалификаций, что не только определяет специфику оцениваемого в праве события, но и репрезентирует составляющую условий социального равновесия. Наложение условий, задаваемых в силу действия принципа «поддержания социального баланса» и подобает расценивать как «переплетение» или «вплетение», и признавать отсюда правомерность того допущения, что для права социальная реальность - это и нечто «бинарный тренд», где имеют место как собственно течение событий, так, одновременно, - и динамически организованная ситуация поддержания социального равновесия. Если поддержание социального равновесия обращается практикой конвенционального «выхода за рамки привычного правового поля», то праву тогда дано задавать некие ограничения то и непосредственно своему квалифицирующему функционалу, в чем оно ограничивает самоё себя тогда и в ряде важных прерогатив. В подобной схеме и всякий частный случай задания условия, составляющего собой то или иное «ответвление», и подобает расценивать равно как своего рода «игру» в добровольное снятие с себя правом ряда присущих ему прерогатив.

Огл. «Мембрана» - формат конституции права

Традиции правоведения довелось закрепить в его корпусе и такое осознание права, что определяет право на положении принципа, допускающего формальное употребление права, или, иначе, в качестве нечто, известного под именем «торжества буквы закона». Но на деле, как прояснил наш предшествующий анализ, право все же подобает расценивать как разновидность «фильтра», или, лучше использовать следующее определение, разновидность своего рода «мембраны», характерного механизма обмена с внешним миром двумя видами маркеров - событийными маркерами физической онтологии и балансными маркерами «социального равновесия». Отсюда право и подобает расценивать как такого рода средство расширения картины события элементами социального равновесия и, напротив, обременения социального равновесия условиями поддержания его стабильности, подверженной нарушениям со стороны не вытекающей из подобной стабильности «логики событий».

Таким образом, природе права равно дано предстать и как нечто природе средства или оператора «коммуницирования» событийного мира и условного начала социального равновесия. Если это так, то нам следует понять, что именно подобает представлять собой той же «логике» подобного коммуницирования? Например, если характеризовать событие как просто состоявшееся и не наделенное востребованием, то альтернативу такому решению и выпадает составить заданию данному событию равно и такого рода конфигурации желаемых условий социального равновесия, что прямо подобает возводить к некоему востребованию. А тогда и такой предмет как совокупная функция права и подобает составить нечто двум манипуляциям, совершаемым системой отправления права. Одна из них - исполняемая правом функция основания нечто акта задания конфигурации события, потенциально вовлекаемого в какую-либо процедуру поддержания социального равновесия, другая - способность права составлять собой особый источник или средство мотивации реакций, направленных на поддержание социального равновесия, а потому и строящихся согласно некоей доминирующей в обществе концепции такого рода равновесия. Или, иначе, по отношению события, но не события как такового, а события как источника нашей аналитической интенции право и подобает расценивать как специализированную аналитическую платформу, а по отношению социального равновесия - в конечном счете, платформу для воспроизводства некоторой активности, на деле - нечто аналитически-деятельностную платформу.

Далее из картины двуединого комплекса манипуляций системы отправления права и дано следовать тому пониманию формата «мембранной» реализации права, что признает право теперь и нечто «оператором обмена» аналитическими концептами между деятельностью по конфигурированию событий и деятельностью по синтезу интенций, определяющих поддержание социального равновесия. Такого рода обмен далее тогда уже в смысле «порядка ведения» деятельности и подобает расценивать как практику обмена исполнительными и служебными поступками, если подобные поступки и определять лишь «с позиций анализа». То есть практикам задания картине мира некоей аналитически определяемой конфигурации дано будет впитывать в себя через подобную «мембрану» ряд характеристик собственно контура событий, признавая в качестве таковых некие формы социальной деятельности; и, напротив, в направлении от права к сфере интенций социального равновесия будут перетекать элементы конкретного построения интенций. Более того, если прогрессу правосознания также выпадет дозреть и до дополнения самоё себя составляющей анализа правоприменения, то в сферу социального равновесия через подобную «мембрану» начнут поступать и элементы будущей принципиальной структуры интенций социального равновесия.

В существенном же для нас смысле, конечно же, важно отнюдь не понимание предмета, какие элементы и каким образом обеспечивают пополнение и той, и другой сферы, но понимание, как же подобает квалифицировать право с позиций исполнения им функции такого рода «мембраны». Вполне естественно, что в существенном для нас смысле право и есть нечто специфический и наделенный специфической «проницаемостью» фильтр по отбору аналитически-ситуативных конструктов, и оно же и специальный механизм конфигурирования условной «исполнительной» активности, исходящей от нечто «инициаторов» активности. С одной стороны, право это оператор, исполняющий функцию наполнения специфическими адресными концептами тех сред, что требуют подобного вспомоществования, включая и ограниченные «ситуативные» концепты, и, с другой, оно равно и источник обогащения неких пространств ведения активности представлениями о функционале такого рода активности. Тогда если расценивать право теперь уже в значении эмитента социально существенных представлений, то подобает определиться, какими агрегациями оперирует право, и каким образом оно реализует акт пропуска определенного содержания в том или ином направлении, то есть, каким именно образом право инициирует такого рода акт, и что оно понимает моментом его завершения.

Тогда исполнение правом функции средства транзита ситуативных концептов, как это и происходит в том эмпирическом формате, что практикует современное право, и обращается системой условностей, напоминающей детскую игру «конструктор фигурных деталей». Или, иначе, право фиксирует определенный ситуативный концепт, например, некое административное нарушение, как принадлежащее своему классу, далее отбирая его теперь уже с расчетом, дабы позволить той или иной ситуативной форме равно же выделение умысла, признание пострадавшим, фиксацию события преступления и т.п. Практически подобным же образом и выстроенный «контур события» поступает в сферу выстраивания социального равновесия как отождествленный неким положениям кодекса, дополняемый необходимыми уточнениями, а также сопровождаемый рядом процедурных условий и совмещаемый с теми или иным ценностным измерением и т.п. Но здесь и сфера социального равновесия не отказывает себе в праве непризнания подобного заимствования «позитивным» теперь уже под углом зрения «логики» выстраивания социального равновесия, заявляя тогда свои предпочтения в части ожидания применения здесь только лишь таких, а не каких-либо иных мер пресечения.

Подобным же образом и работа криминалиста или, напротив, стража порядка будет определяться такого рода «мембраной» тогда и обретая специфику нечто поступка развития некоей активности, наделенной некоей же «заданной» направленностью. Криминалистам тогда не просто дано осознавать себя в совершаемых действия фигурами воспроизводства процедуры, но им присуще сознавать себя равно и операторами последовательного процесса вначале сбора, а далее отбора коллекции артефактов, далее подлежащих оценке как комплекс специфик той комбинации, что подлежит обращению ее состава равно и условиями события. На деле же подобному порядку прямо дано определять и характерно строгую последовательность реконструкции события то непременно в согласии с установкой на продление заведомо выделенного промежуточного или даже конечного результата, например, в направлении противоположном течению времени. Пример такого рода «реверсивного синтеза» - не иначе как порядок определения тогда же и «заказчика преступления». Напротив, организация деятельности структуры исполнения вердикта будет предусматривать следование условной установке на «опережение» момента наступления нечто «блокируемого» события, что и предопределит необходимость воссоздания комбинации условий, от которых и могло бы исходить некое достаточно близко прогнозируемое развитие событий с определенно ожидаемым исходом. Соответственно и условная структура «мембраны» будет пропускать в направлении расследования некие установки возможного выстраивания ретроспективы, когда в сторону исполнения - то и установки предвидения перспективы.

Огл. Место аксиологии в праве или место права в аксиологии?

Если выстроенную выше «логику» рассматривать как «руководство к действию», то какие именно ценностные схемы и обретают значение предмета в известном отношении «реализации» как таковым правом его специфики особенной системы межплатформенной трансляции «нарушение социального равновесия - инициация реставрационного процесса - специфическая когниция - действия задания квалификации - запуск механизма реставрации»? Дано ли такого рода ценностным формам допускать отождествление как некие специфические когнитивные формы или их подобает понимать как ценности «прямого обращения», и в какой мере подобные ценности это ценности «собственной» природы, некие порождения принципа «верховенства права» и в какой - ценности среды бытования, определяемой нами как нечто «действительность социального компромисса»? В какой степени право - оно же и практика следования ценностным установкам, и в какой степени оно равно и практика «порождения ценностей»? Правомерно ли то понимание, что поступление в «оборот» права даровано лишь нечто вечным ценностям, или, напротив, субстратом подобного оборота равно подобает предстать и своего рода «активам», соответствующим условной «котировке» на воображаемой бирже? Насколько нам дано судить, право все же не следовало бы сводить ни к одному, ни к другому, но предмет права правомерно признать и в известном отношении материей характерного компромисса, но, все же, компромисса, реализуемого на основе тех специфических ценностей, что проективно «претендуют на статус ценностей, не подверженных девальвации».

Скорее всего, право - все же любым образом практика утверждения неких ценностей, что в качестве «субъектов утверждения в значении ценностей» достаточны для их избрания и как нечто социально утверждаемое ценностное «предпочтение». Да, действительно, право также отличают и возможности провозглашения неких ценностей тогда же и как «высших», но одновременно сфера социального компромисса явно не всегда готова признавать подобные ценности равно и «безусловными» ценностями. Отсюда право, каким оно и предстает на деле, и обращается практикой социального компромисса, но и, одновременно, такого компромисса, по условиям которого «материя» данного компромисса непременно и предполагает наследование ее статуса неоспоримого начала от одной из сторон заключаемого компромисса, а именно, со стороны «вечных ценностей». Но и как таковое событие утверждения подобных принципов равно же невозможно и без последующего углубления в развитие события, а именно, определения условия, каким образом материя компромисса и обращается безусловной ценностью, скажем, каким образом демократия допускает признание в качестве непременно единственного начала общественного устройства? Тем не менее, как таковому существенному смыслу данной постановки вопроса все же не дано обращаться и предметом нашего интереса.

Также, насколько нам дано судить, свою принципиальную значимость дано обнаружить и следующей проблеме: чему именно подобает определять действительность права в смысле его аксиологической квалификации? Конечно же, право все же подобает понимать материей той же протяженной или конвенциональной аксиологии, но при этом и комплексом содержания такой аксиологической схемы, в которой в качестве функционального начала действует принцип абсолютности ценностного выбора. Иными словами, право есть и нечто специфическая и, одновременно, сложная наделенная характерными правилами игра в абсолютные ценности, определение которых «в качестве абсолютных» и позволяет состояться функционально основному в практике права «запуску механизма реставрации».

Другое дело, что абсолютизация такого рода игры - никоим образом не какая-либо «предельная» абсолютизация; в тени подобной абсолютизации непременно расположена и нечто особая организация «тонкой игры», и на кон такой игры ее участники и ставят условие своего рода ситуативного подтверждения абсолютного статуса установок права. Тогда «игре в абсолютные ценности» и дано предполагать ее завершение лишь в случае выбора обществом другого начала социального компромисса, что, собственно и означает революцию. Однако в подобном отношении равно существенно сознание следующего момента - революцию не обязательно следует понимать социальным изменением, протекающим в форме бунта, хотя именно бунт и позволяет признание основным способом совершения революции. Великолепной иллюстрацией данного тезиса следует видеть недавний исторический пример - по сути, не представлявшее собой бунта бегство граждан ГДР в направлении другой части Германии. Смысл революции нередко и заключается в придании спекулянту взамен статуса негодяя тогда и статуса добродетельного человека, или, наоборот, вознаграждения демагога правом олицетворения добродетели. Праву же в качестве специфической формы пока явно неизвестен такого рода концепт казуса «легализации» материи социального компромисса - по крайней мере, в характерном праву на сегодняшний день формате репрезентации корпуса или начал права, - а потому право и подобает расценивать как разделяющее своего рода правила «воспроизводства права как мистификации».

Или если основание для оценки права - это некие аксиологические начала, то правомерно то понимание, что «современное право» и подобает расценивать как необходимую мистификацию необходимой абсолютной ценностной схемы, которая «как схема» объединяет в ситуативном установлении условные абсолютные установки своего общего фундамента, а также условные абсолютизированные мерки некоей реально многозначной событийной онтологии. То есть предмет права и выпадает составить воплощению в мистифицируемом абсолютном отождествлении, с одной стороны, - той же практики социального компромисса «как практики» и, с другой, - действительности конституирования и квалификации события как «конституирования и квалификации». Или если и прибегнуть к грубой мере, то право и подобает расценивать как выходящее на определенный уровень условие многомерности пространства развертывания, по существу, в известном отношении «комплексную коллекцию» установок, собственно и определяющих предмет права.

Огл. Заключение

Теперь если попытаться определить, какой из выводов настоящего анализа наиболее существенный - то это признание права таким рода объектом приложения разумности, когда «представлению права о праве» также дано заключать собой и понимание права комплексом квалификаций и, одновременно, не предполагать понимания права неким особым порядком синтеза такого рода комплекса квалификаций. Или, иначе, уровень развития права, на который оно выходит в настоящее время - это разнообразие вариантов упорядочения правовых норм имеющее место на фоне фактически отсутствия понимания порядка синтеза таких норм в их качестве квалифицирующих характеристик. Разрешение подобного противоречия и возможно лишь непременно в порядке обретения аксиологической квалификации в целом предмета права - его понимания комбинацией ценностных установок, - предельно долгосрочных, просто долгосрочных и даже не более чем ситуативных установок. То есть, насколько нам дано судить, вне понимания правовых норм равно и объектом синтеза вряд ли возможно и какое-либо теоретическое развитие представлений о предмете права.

Также свое специфическое значение в нашем анализе дано обнаружить и тому пониманию, что перспектива прогресса познания - равно и перспектива обращения корпуса права из просто системы квалификаций в определенным образом функциональную систему квалификаций. И единственным основанием подобного преобразования и правомерно признание не иначе как аксиологической концепции правового строительства.

09.2013 - 08.2022 г.

Литература

1. Смит, Б., "Социальные объекты", 1998
2. Шухов, А., «Семантическая природа доказательной проекции», 2007
3. Шухов, А., «Очевидное и извлекаемое», 2012