Положим, наша задача - обобщение анализа предмета, рассмотренного под углом зрения проявленного им непостоянства, здесь для простоты примера возможно избрание также и простейшего случая таяния сосульки. Тем не менее, как бы ни строился тот анализ, что избран объектом нашего обобщения, в самом своем основании он равно будет заключать собой и выбор одного из двух возможных способов задания идентичности. Тогда один порядок задания идентичности - идея неизменности сосульки, претерпевающей лишь количественное изменение, не затрагивающее ее существа, откуда сосульке дано исчезнуть лишь при исходе последней капли, другой такой способ - идея множественности объектов анализа, когда утрата каждой капли - это воспроизводство другой сосульки.

Однако далеко не всему в смысле столь доходчиво обрисованной нами «формулы понимания» дано обстоять в столь существенной степени просто, и в развитие предложенной нами «теории двух способов интерпретации» мы выскажем тогда и такую идею. Как таковой метод не просто надлежит расценивать в значении «способа получения решения», но его же подобает понимать равно и практикой, предполагающей приложение к ней тогда и подобающего «обслуживания». Тогда, казалось бы, для простой картины таяния сосульки функция такого «обслуживания» - это привлечение аппарата специфических категорий, что включает в себя, в одной из предлагаемых версий, равно и категории «количество» и «качество». Но здесь не исключено, что возможно возникновение и того любопытного положения, что как бы «более простая» в части подбора содержания схема протекания явления равно обнаружит и большую сложность в части ее построения тогда и посредством использования надлежащего аппарата описания изменения. Тогда и то разнообразие, что условно можно расценивать как «до-аналитическое» - это равно источник и той альтернативы, которой дано исходить не из собственно содержания мира, но из возможности выбора конкурирующих средств построения описания, прилагаемых к подобному содержанию. Отсюда и саму действительность меры как прямую производную характерно релятивной действительности «формулы» совершения измерения и подобает расценивать как неизбежно покоящуюся и на фундаменте избранного способа выполнения соотнесения.

Отсюда любой метод, восходящий к характерному приему разбиения или расслоения и надлежит расценивать равно и как источник потенциально возможной ошибки интерпретации. При этом равно и тот порядок описания, чьи возможности следует понимать более строгими в смысле предупреждения двусмысленности, - это непременно же порядок, предполагающий и меньшую степень расслоения формируемой им картины череды или же последовательности предметного вырождения. То есть если возвратиться к рассматриваемому здесь примеру, то большую строгость дано проявить отнюдь не истории единой сосульки, но той последовательности преобразования объектов «сосулька определенного размера», где каждая потеря капли будет порождать становление нового объекта. Но такой подход также будет знать и такой недостаток как наполнение картины мира «избыточным многообразием», что все же принизит такое его достоинство, как характеристическая идентичность каждого объекта, фактически исключающая всю неопределенность, что могла бы исходить от используемых средств интерпретации.

В свою очередь, иной схеме построения интерпретации присуще делать упор и на те специфические выгоды, что порождает замыкание разнообразие форм равно и в контур единственного объекта. Естественный «дар» такого подхода - равно и построение картины дифференцированного воплощения типической принадлежности; в частности, конечно же, здесь возможно образование и нечто единой «линии трансформации» с освобождением от проблематики «локального объекта» и с ее замещением на представление, раскрывающее специфику «порядков воплощения признака».

Если же логику этого второго подхода определять и как настолько универсальную, что ей не дано знать и никаких ограничений в применении, то и сам уровень «воплощения типической принадлежности» невозможно ограничить то непременно объектами, поскольку такой порядок можно распространить и на мир в целом.

После представления всех этих пояснений нам и надлежит предоставить слово П. Тараканову, отстаивающему естественность претензии, непременно требующей равно задания и единой «линии трансформации»:

Логика иллюстрации, используемой в данном рассуждении - равно же понимание, что научный наблюдатель явно носитель сознания, не предвидящий составляющей ограниченности проводимого им опыта и последующего обобщения полученных данных. Если постановка эксперимента недостаточно определена в части исключения внешних вмешательств или задания необходимых ограничений, то из этого возможно обращение и любого рода частной квалификации равно и в универсальный признак.

Тем не менее, данному рассуждению, так или иначе, но дано заключать собой и некую гипертрофию - понимание наукой полученных ею результатов все-таки несколько сложнее понимания связи простых причины и следствия. Для науки обязательное условие построения ее модели - равно же норма, задающая для среды, чьи условия и предопределяют становление определенного действительного, тогда и обязательного порядка доведения до консистенции изотропной. Отсюда и всякое основание объективации, определяемое в науке как достаточное - оно вместе с тем и условие, что прямо исключает и любого рода избирательный характер реакции среды на те трансформации, которые в пределах данной среды присуще переживать и нечто действительному. Или, иначе, самой постановке эксперимента надлежит достигать и той чистоты эксперимента, дабы на его результатах не сказывалась бы и специфика места проведения эксперимента, а на посылках теории - тогда и кажущаяся «ясность», что и превращала бы ее в «теорию отдельного явления».

Тогда если допустить возврат тогда уже к нашей изначальной проблеме - вопросу об «отношениях морфизма и объекта», то правомерна оценка, что действительная научная объективация достижима только лишь в условиях, когда полностью прояснен и состав списка морфизмов, характерных для среды бытования объекта.

Отсюда и очевидный недостаток тезиса о «рассудительной кошке» - это совмещение в единой схеме равно и предметной и типологической интерпретации; само собой объективации, насколько она возможна, тогда и подобает иметь место лишь в типологически исчерпанных построениях, но не напрямую в картине объектов.

Когда же познание ставит перед собой задачу построения типологической схемы, то здесь ему и надлежит следовать строгим принципам синтеза такого рода построений, явно не приемлющим и любого рода форм «прямого» анализа. Для типологического анализа явно исключен и тот порядок вынесения оценки, что предлагается лишь на том основании, что в опыте имело место установление неких фактов «поведения объекта». Подлинный объем квалифицирующих характеристик любого действительного тогда можно определить лишь на том основании, что здесь прямо исключены и какие-либо отклонения от изотропности тех условий, при которых и имело место обретение такого действительного. Напротив, «рассудительная кошка» лишь завидев некие факты поведения объекта и объявляет объект «вытекающим» из этих фактов; в логике это носит название ошибки «приравнивания после к потому» - post hoc ergo propter hoc.

Проще говоря, наблюдения кошки - это элементарная констатация связи корреляции, которую кошка не в состоянии понять на положении тогда и как таковой «связи корреляции».

С другой стороны, если и непосредственно смысл деятельности наблюдения - определение причины происходящего, то равно подобает характеризовать и как таковой предмет причины. Вообразим себе такую последовательность событий: пробка на дороге задержала автобус, продавщица не успела вовремя открыть киоск, читатели остались без газет, и Иванова не порадовало известие о выпавшем ему выигрыше в лотерее. Разумно ли в таком случае определять причиной удрученности Иванова то непременно случай полностью сторонней дорожной ситуации? Насколько и в общем случае допустима констатация своего рода «продолжительной» цепи причинной зависимости?

Конечно, причина любого явления, возникающего в дифференцированной среде, неважно, что это за среда, физическая или социальная - это и такого рода сочетание или «выпадение» условий, что допускает его продление и в сторону частных составляющих, и - составляющих общего плана. Далее, как таковой признак причины - он равно и наличие условий отмены самодостаточности некоей реальности, и в подобном смысле, например, явление гравитации следует признать в настоящий момент еще не познанным наукой, поскольку науке неизвестен и ответ на вопрос, каким образом возможно структурированное проникновение в состояние гравитационного притяжения. Знание наукой природы гравитационного притяжения еще столь примитивно, что не позволяет разделения связи притяжения и на какие-либо составляющие части. Тогда «причина», если и понимать ее как должное начало становления нечто действительного, это тот комплекс условий и характеристик, что вполне достаточен для предсказания поведения этого действительного в любых образующихся обстоятельствах. Также если несколько упростить и последовать логике первого примера, представленного нами в самом начале, то причина это знание условий, превращающих данный предмет в другой.

Если же исходить из оценки, что нами уже получено пусть и характерно грубое, но и в известном отношении достаточное определение предмета причинности, то с этим мы обрели и возможность анализа неких концепций, претендующих на статус теорий логики или теорий «новой» логики. В частности, предложенная М.П. Грачёвым концепция «диалектической логики» заявляет претензию, что основной объект ее спекуляций и надлежит составить не идее предмета, или, для присущего нам понимания, «типологически исчерпанных» построений, но вместо того тогда и предмету высказываний, тех речевых действий, посредством которых некий телеологический субъект и формирует присущие ему представления.

Тогда положим, что равно возможно задание и форм бытования, для которых и сама их номинация или «установление» не исключает реальности и нечто «номинального» противоречия, что можно показать и на примере «летательных аппаратов тяжелее воздуха». Но на деле, здесь идет речь о тех обстоятельствах, что функционал совершения полета возможен не только лишь для плавающих объектов, но для иного рода разновидностей агрегаций.

Весьма странные концептуальные решения «диалектической логики» по неизвестной причине исключают и саму возможность подобного рода амбивалентности, поскольку предполагают лишь недвусмысленный выбор: принятие как неизменных как таковых «отношений высказывания», вне любого рода их связи с характером поля укоренения высказывания. Отсюда «высказывание» и видится не более чем продуктом когнитивной деятельности субъекта, или - особенным предметом, как бы полностью посторонним самим характеризуемым сущностям, или положением, когда любые огрехи интерпретации допускают перенос равно и на подлежащее интерпретации.

Но и наш прямой ответ на столь странную теорию «примата интерпретации» - это признание правомерности равно и такого подхода. В первую очередь, нам следует оценить и сам по себе порядок образования выражений диалектической логики, что позволяет надеяться и на обретение того систематического начала, что и обращается основанием их построения. Конечно же, следует понимать, что концепция диалектической логики - отнюдь не теория предметного анализа, поскольку она явно приемлет и известный произвол в комбинировании условностей, собственно и образующих ее «выражения». В том числе, потому и отбор данных в диалектической логике - это отбор таких условностей или характеристик, что предполагают выделение или в силу субъективной склонности или в силу наложения частной ассоциации.

Тогда нам подобает вспомнить и о том присущем нам понимании причинности, что означает действительность того комплекса условий, на основе которого и возможен прогноз любого рода реакции тогда и некоего источника реакции. Если такой объем или набор качеств и составляет собой «конечное целое», то и любые связи его распространения - это не иначе как сторонние наложения, проще говоря, модальные специфики. В подобном отношении любопытство тогда дано составить и тому обстоятельству, что подход диалектической логики - это устранение от анализа целостности собственного «подлежащего», замещаемого на идею непосредственного обращения формализации равно и на произвольное высказывание. Но допущение такого рода произвольности устраняет и как таковой отбор достоверных данных просто потому, что здесь не определен и собственно порядок или возможность выделения того базиса, что и позволял бы совершение акта верификации.

Отсюда и диалектический логический метод - это метод работы с произвольно отбираемыми данными, исключающий собственно верификацию данных, как не лишенных не только характерного качества, но и принадлежности определенной типологии.

Далее, диалектическому подходу дано знать за собой и то якобы преимущество перед формальной логикой, что его оценки и суждения все же исходят и из соотнесения утверждений с последовательностью поступков познающего субъекта. Здесь идея диалектической логики - это идея реальности своего рода схемы «целостности» пространства познания субъекта, что имеет место несмотря даже на присущую ему свободу выбора не только подхода, но и состояния избирательной концентрации на подлежащем познанию. Тогда, как определят эта концепция, ценность «диалектических» представлений - это не иначе как тот порядок адресация к началу «индексации», как избрание переменного основания.

Здесь можно напомнить, что, по-видимому, такого рода специфику и довелось обнаружить хорошо известной «генеральной линии партии», что, несмотря на частую смену вектора, равно исходила и из вполне определенного и характерно единственного источника воли.

Тогда собственно идея «диалектического подхода» и есть идея «автоподстройки»; скорее всего, этот подход заключает собой и идею возникновения любого рода тенденции из первичного хаоса, что также означает и придание известной адаптивности любого рода тенденциям, образующимся в столь «свободном» порядке. Однако стоит лишь самонастраивающейся тенденции утвердиться и в тех же линии или порядке понимания, то с этим она и утратит все свои способности автоподстройки и вынуждена будет вернуться к практике формально-логического порядка синтеза интерпретации. То есть «диалектический подход» это и есть своего рода лишь предварительная стадия синтеза интерпретации, наработка тех или иных «заготовок», когда любая выработка определенных представлений явно нивелирует любого рода «диалектику» равно и до уровня привычного формата формально-логического порядка синтеза интерпретации.

Если «диалектический подход» и понимать не более чем как некий лишь предварительный порядок синтеза интерпретации, то отсюда и возможен такой поворот в самом развитии анализа, как рассмотрение и нечто «мягких» форм задания предметной специфики. Действительно ли такого рода «динамические» формы воспроизводства предметной специфики равно предполагают приложение к ним и некоего иного логического аппарата, нежели тот аппарат, что предполагает приложение к «статическим» предметным представлениям?

Здесь нам во многом может помочь равно и анализ такого примера, как «слияние противоположных точек зрения по принципу их синтеза». Что же именно может означать подобное «слияние» в принципе, во всяком случае, явно не равную сохранность характеристик субъектов подобного слияния, поскольку такие характеристики могут представлять собой несовместимые специфики, например, квалификации, одновременно определяющие и «твердость» и «мягкость» одного и того же тела? Более того, что такое такого рода «синтез», если он предполагает соединение положительных и отрицательных проявлений? Что может означать внушение, адресуемое такому воспитаннику, что определенно не воспринимает предмет подобного внушения?

Конечно же, наилучший выбор примера явного фиаско некоторой попытки синтеза - это тот же пример безуспешности внушения. Да, и фанатику вполне по силам запомнить тезисы антирелигиозной пропаганды, но он их запоминает именно как объемы определенного текста, не допуская их соотнесения с важными элементами собственных убеждений. С другой стороны, в смысле удержания в памяти бессмысленных или не предполагающих их усвоения высказываний, эти высказывания все же как-то «ассоциированы» с содержанием памяти. На основании подобного понимания тогда и возможен тот вывод, что «слияние только как слияние» фактически не иллюстративно как субстанциональная форма, указывая лишь на анонимное присутствие в некотором микрокосме неких функционально ничтожных составляющих.

С другой стороны, если в сознании способен происходить некий синтез, то ему дано происходить равно и на такой основе как становление двуличия. Посредством одного рода данных носитель сознания предпочтет дополнять одну «инкарнацию» его личности, посредство иного рода данными - то и непременно иную. Если такого рода «многомерность» возможна, то как ее можно расценивать с позиций характерной для формальной логики идеи предметной или признаковой идентичности?

Поиск ответа на этот вопрос и подобает повести посредством попытки выделения такой условности, как инструменты фиксации элементов содержания. Тут в одном случае будет иметь место «макроскопический подход», когда отдельная позиция будет предполагать включение или исключение из некоего комплекса или структуры, и «микроскопический подход», когда «все реально», пусть и на уровне следа, нечто потенциального или же и нечто, присутствующего во внешней системе. Кроме того, при этом равно возможна и перемена собственно «схемы представительства», когда уровень «ничтожной доли», как в особо чистых веществах, равно обретает и подобающую значимость. Нам же здесь важно иное - и любого рода многомерность это равно объект приложения квалифицирующих характеристик, определяемых во все том же формально-логическом подходе.

Другое дело, что отличающее нас понимания реалий многомерности, что непосредственно сущностей, что доносящих их специфику данных также желательно сопроводить представлением показательной иллюстрации. Конечно же, здесь вряд ли можно обнаружить что-либо более подобающее, нежели системы с реализацией пороговых эффектов, особенно такие, в которых фактически отсутствует гистерезис, те же жидкие кристаллы.

Если многомерность или «динамика» также формализуются, как и стабильные предметные формы, то отсюда и следует вывод, что и динамические конструкции и синтетические «образования» не предполагают никакой иной логики, нежели присущие формальной логике методы описания фиксированных формаций. Хотя в пользу диалектической логики и возможно представление довода, что нечеткое позиционирование рассматриваемых данных создает предпосылки для выработки и нечто «общего» или универсального формата задания данных. Но здесь закономерна постановка вопроса и о как таковой эффективности «размытой картинки», что тем или иным образом, но все же маскирует те «полезные ориентиры», что доступны для выделения благодаря тогда и более четкому представлению данных.

Кроме того, диалектическую логику отличает и такое качество, как ее функционал средства спекуляции такой спецификой, как «значимость фактора». С одной стороны, повод к этому дают совершенно очевидные вещи, такие как характеристика «от обратного» - «на лице не выражалось никаких эмоций», или способ избавления от чего-либо посредством собственно источника проблемы, известный всякому страдающему похмельем. С другой - это и неопределенность предметного объема, предполагающая выбор целого в противовес комплексу частей, или, наоборот, стремления к сохранению представления уже как заключающего собой существенную фрагментацию.

Однако и вполне возможный «критический пункт» для построений «диалектической логики» тогда выпадает составить и тем же «контрвекторным схемам»; так, казалось бы, сжатие - это способ придания большей плотности, но в некоторых случаях - это способ экстракции, что и имеет место при получении масла из семян масличных культур. «Диалектическая логика» в подобной неоднозначности тогда и предпочитает обнаружить возможности обыгрывания противоречивости вроде бы «наглядных» обстоятельств, а на деле - скрытой архитектуры предметов. Другое дело, что на первый план здесь выступает эпистемологический аспект - ограниченность познания излишне упрощающими ассоциациями, мешающая углублению в реальную сложность организации.

Прямой же источник такого рода замысловатых ситуаций становления своего рода «обращенных» положений - это и недостаточная детализация применяемых в данной проекции начальных условий, потому и позволяющая раскрытие порядка их изменения равно и в облике «движения в противоположную сторону». Однако подобные построения, что тем или иным образом восходят к редуцированной картине начальных условий, не утрачивают и присущего им качества «очевидных данных», что и позволяет их понимание как не лишенных и допустимой же формы представления, но что равно не отменяет и их специфической «узости».

Следом за завершением нашего анализа такой специфики как способность неполноты объема представлений составлять собой источник неопределенности, мы позволим себе обращение тогда и к проблеме общих границ предмета логики. Что именно и подобает расценивать как такого рода «материал», что, в конечном счете, и образует собой как таковое содержание научной дисциплины «логика»?

Поиск ответа на этот общий вопрос и подобает начать с постановки вспомогательного вопроса, необходимо ли при построении «начальной конфигурации» предмета логики равно указание и неких «сильных» определителей или построение подобного предмета достаточно начать заданием «нестрогой» конфигурации, только лишь далее допускающей кристаллизацию и в нечто определенное? Конечно, наш выбор здесь непременно в пользу осторожной «пробы почвы», когда на начальной стадии вполне достаточно ограничиться применением равно и «сервиса» минимально возможного ассоциативного обслуживания рассудительной спекуляции.

В таком случае, что такое тот «минимальный комплект» инструментария, что достаточен и для всего лишь первоначального «запуска» рассудительной спекуляции? Здесь, конечно, вполне возможно то допущение, что минимальное условие реализации рассуждения - это фиксация результата простейшего сопоставления, то есть обретение представления о возможности или перспективе сопоставления объектов. То есть такой прием - это и прием задания нечто отдельного соответствия, что представляет собой указание на совпадение или различие признаков или специфик, проявляемых объектами.

Далее, когда вместе с этим приходит понимание и возможности ведения рассуждения, то данный объем обстоятельств уже достаточен и для выделения следующей проблемы: представляет ли собой и само соответствие равно и категорию с присущей ему шкалой градаций, или оно все же не более чем элементарная однородность? Согласно нашей оценке, соответствие - все же это особая категория, что равно предполагает и выделение образующих ее экземпляров, что возможно посредством приложения критерия «степени соответствия». Соответствие, например, может игнорировать условие полноты функции и обеспечивать себя в форме лишь определенно «какого-то», но, тем не менее, вполне очевидного соответствия. Так наши записи мы можем делать в блокнотах, на обрывках бумаги, и если игнорировать признак полноты функции, то между блокнотом и обрывком бумаги равно оправданно признавать наличие и некоего соответствия.

Однако для настоящего анализа, никак не предполагающего углубления в любого рода теорию «степени соответствия» вполне достаточно указания тогда и только лишь границ диапазона соответствия. Роль нижней границы, что вполне естественно, следует отвести наиболее простому соответствию, о котором и было только что сказано, роль верхней границы тогда достанется полному соответствию, реально наблюдаемому лишь в идеальном мире, такому, например, как натуральный ряд чисел, где каждое значение «5» - это непременно одно и то же «5».

На наш взгляд, принцип «полного соответствия» - это и достаточное основание для понимания функции такого важного оператора логического отождествления как истина. Истина, что вполне естественно для подобной абстрактной идеальной функции, представляет собой отметку, фиксирующую освидетельствование полного соответствия, то есть такого, чья обстоятельность при пунктуальном соблюдении прописанных условий прямо гарантирует успех тогда и любого действия воспроизводства некоей специфики.

Любого рода иные, «приближенные равенства» - это тогда те формы реализации соответствия как бы «меньшей силы», где неполнота нашего знания условий равно порождает ситуацию и характерно неполного воспроизводства значимых обстоятельств.

Если теперь мы и преуспели в понимании того механизма, что единственно приемлем для реализации логических процедур, то далее мы можем обратиться к анализу также и такой специфики как процедурные условия фиксации (наложения) противоречия. В этом случае явно правомерно предположение и многообразия «возможностей наложения» противоречия. В одном случае здесь имеет место конфликт позиций, та же различная оценка погоды южанином и северянином, иную форму противоречия дано образовать и замене соответствия ложной связью, которую мы видим главным образом в фантастических и мифических историях о коврах-самолетах, химерах и т.п.

В таком случае для понимания предмета равно и возможных начал, определяющих собой общие принципы наложения противоречия, нам и подобает обратиться к выдвинутому Б. Расселом принципу признаков несходства. Как определил Рассел, само собой несходство отличает определенная специфика, наличие определенного «знака», - так, различие красного и зеленого представляет собой и нечто более «положительную» форму несходства, нежели чем различие красного и теплого.

Согласно нашей оценке, здесь вполне достаточно прибегнуть к построению аналитической схемы, отчасти повторяющей предложенную Расселом схему «признаков несходства». В данной схеме тогда надлежит определить и такой признак характера противоречия как распространенность диссонанса. Если наше противоречие выражает такую фигуру вводящих в заблуждение данных как представление о плотоядном зайце, то мы имеем дело с сугубо локальным диссонансом, где в качестве одной стороны сравнения выступает различаемый нами объект, а в качестве другой владеющее нами представление о данном объекте. В этих условиях предмет или казус несоответствия явно не выходит за границы некоей отдельной локации, не порождая собой и каких-либо вторичных «неувязок» тогда и в неких иных порядках или обстоятельствах представления данных.

Напротив, несовпадению «мнений о вкусах» дано предполагать его адресацию к широкой картине, непременно восходя и к неким наборам особенностей, отличающих каждого субъекта в присущей ему специфике особенной индивидуальной «практики восприятия». В этом случае если порядку воспроизводства диссонанса дано обретать и некое «распространение», то в этом случае утрачивается и как таковая возможность «усреднения». То есть тогда разные практики формирования объемов данных фактически и обращаются образованием систем «подвижных критериев», когда в той же самой вещи появляется возможность реализации и красоты и удобства, и мы выбираем не просто лучшую по красоте и удобству вещь, но ту, в чем доминирует фокусирующий нас предмет интереса, например, удобство.

Данный анализ также вполне достаточен и для определения того принципа, определяющего собой и как саму идею «качества несходства». Тогда если прибегнуть в анализе предложенного Б. Расселом принципа равно же к применению приема обратной проекции, то окажется, что несходство наиболее эффективно в своем экстремально положительном случае (в ситуации «близкого» несходства). Такого рода селекция единственно и обеспечивает определение наиболее высокого стандарта предмета, когда устранения последних «замеченных недостатков» и позволяет создание «идеальной» вещи.

В таком случае предмет «несходства» - это также и хорошо известный из детской игры принцип локализующей селективности, подбора условий «горячо - холодно», то есть выделения и нечто концентрического поля сопоставимости. В подобном отношении некая база отождествления и обращается под углом зрения наложения конкретного сопоставления равно указателем и нечто центральной позиции, в отношении которой возможно определение тогда и нечто периферии соотносящихся с ней указателей.

Обретение нами понимания функциональных связей логики уже создало все нужные предпосылки равно и для анализа проблемы функциональных зависимостей логики. Знание этих зависимостей - это возможность исключения конверсии допускаемой ошибки тогда и в идею правомерности альтернативного истолкования, то есть, если озаботиться подбором примера, это помощь и в понимании ситуации, когда ложность логических посылок защиты также усиливает и действенность обвинения.

Теперь, если, опираясь на «наработанную базу», перейти к оценке далеко не простых отношений ошибочных и правильных решений, то невозможно не вспомнить ту ситуацию в развитии физических представлений, когда признание ошибочности абсолютизации корпускулярной теории света не позволило в конечном итоге признания полной победы волновой теории. Также и социальный опыт настораживает нас здесь в части, что понимание катастрофичности уравнительного принципа построения общественных отношений порождает и то тяжелое положение в случае, если из критики уравнительности общество склонно прийти к скоропалительному выводу о полной правильности отношений неравенства.

Та картина, которую раскрывают представленные здесь примеры, явно и указывает на то обстоятельство, что ошибочные и адекватные представления вряд ли можно расценивать как прямых конкурентов, на деле взаимосвязь правильного ответа и ошибки равно предполагает реальность и такого момента, что данная форма конкуренции затрагивает лишь отдельные составляющие данных продуктов познания. Тогда чтобы понять сложную «диалектику» отношений истины и заблуждения, можно прибегнуть и к уже обретенному нами представлению об условии «распространения» порядка воспроизводства диссонанса, а потому и руководствоваться принципом лишь частичной пересекаемости обретаемых познанием решений.

Тогда для определения в какой именно степени то или иное решение достаточно и как средство коррекции другого решения, равно надлежит определиться и с характером пересечения их признаковых полей. Например, для некоторых условий химическая нестабильность материала может составить препятствие для реализации его физических свойств, или нравственное отношение может мешать реализации формально-правовых норм.

То есть некую возможность верификации будет отличать состоятельность лишь в отношении условий, когда имеет место задание и нечто объема признаков, равного объему, определяемому в значении справочного тогда и для той специфической возможности верификации, что по отношению данного объема и обращается средством однозначного подтверждения истинности или ложности.

Тогда если эти квалифицирующие признаки позволят их перенос равно и на предмет ошибки, то ошибке дано предполагать ее фиксацию то непременно внутри, но не вне линии верификации, что означает и обязательность указания характера ошибки то непременно как «ошибки в отношении той или иной практики логических назначений». Потому «ошибка» - никогда не ошибка вообще, но ошибка относительно базы знаний или корпуса представлений.

В таком случае, чем тогда и обращается как таковая «катастрофа логики», постигающая одну из сторон в ходе дискуссии? Конечно, формат такого рода «катастрофы» - это и целый ряд возможных вариантов утраты обоснованности позиции. Если, положим, построение дискуссии - это определение каждой из сторон ее собственного контура предмета дискуссии, то ошибка, допускаемая одной из сторон, не обращается и автоматическим подтверждением правильности позиции другой стороны.

Однако как тогда и надлежит расценивать положение, когда, напротив, возможна и та прямая инверсия, что предопределяет и то положение, когда «ошибка защиты доказывает позицию обвинения»? Отсюда и известный по судебной практике «правильный выбор тактики защиты» - то непременно занятие позиции, обуславливающей больший уровень рассогласования предмета оцениваемого поступка с некоторой базой верификации.

Если это так, то в этом случае и тактическая «ошибка защиты» - это выбор той недальновидной тактики, что способствует точности верификации рассматриваемого поступка при использовании неких оснований оценки. В этом случае и очевидная фокусировка внимания суда на самом имевшем место событии и обеспечит обвинению то преимущество, что и усилит в некоем понимании события тогда и значение условий или факторов диссоциации события на «составляющие события».

С другой стороны, наиболее существенная ценность предпринятого нами анализа предмета такой функциональной основы логики, как система соответствия, построенного как определение «значения ошибки» - это и качество его результатов равно и как надлежащего основания для анализа такой проблемы как категории логики. Казалось бы, список категорий логики допускает его бесконечное расширение, поскольку, как понимает подобную проблему собственно наука «логика», он допускает включение в него предметов суждения, вопроса, требования, оценки, и, конечно же, той же самой ошибки. Быть может, сфера логических категорий настолько широка, что она способна охватывать едва ли не практически любые построения, например, и те же самые обещания?

Гипотеза, определяющая, что состав комплекса категорий логики образован в виде столь широкого спектра нормативов, не подразумевает ли она и необходимости размежевания, например, определителей и процедур, когда функцию определителей надлежит исполнять категориям логики, а процедурам допускать принадлежность порядкам, определяемым не иначе как вне логики? Однако здесь равно и сама возможность постановки подобной проблемы все же способна иметь место лишь при наличии и нечто же точного алгоритма отождествления некоей логической нормы то и в значении «определителя». Или - возможно ли при подобной постановке проблемы избежать и смешения, что и случается при внесении в список определителей тогда и явных кандидатов в процедуры, когда предпринимаются попытки образования той же «логической категории вопрос»? Если, с другой стороны, процедуру и расценивать в значении определителя, то что именно дано означать такого рода «принципу унификации»? Если истина и ложь представляют собой образцы явных логических определителей, то допускает ли, в частности, и то же суждение присвоение ему того же самого статуса?

В этом случае и подобает признать, что суждение вряд ли достаточно и для его обращения определителем. Суждение - все же это лишь условие нечто порядкового начала логического отождествления. Если суждение - никоим образом не определитель, то и от любого рода модели, определяющей суждение как процедурное начало, также подобает требовать и ответа на вопрос, представляет ли собой суждение тот порядок представления характеристики соответствия, что и обращается обязательным условием порядка выражения подобной характеристики?

Опять же, по нашей оценке, суждение это никоим образом никакое ни начало порядка выражения соответствия, что в любом случае обнаруживает специфику лишь состояния совпадения наборов признаков сравниваемых объектов. Если это так, то и функция суждения - это функция образования фигуры силлогизма, но не собственно исполнения акта отождествления. Если далее, в некоем специфическом случае суждение и обращается нечто суждением «метаязыка», то есть той фигурой силлогизма, что обращена уже на условности языка, то и как таковой предмет подобного «языка» будет представлять собой для такого рода суждения и нечто стоящее вне его фигуры силлогизма.

В таком случае и очевидное следствие признания правомерности данных оценок - тогда и очевидное условие явной обособленности фигуры силлогизма от содержания, охватываемого этой фигурой, из чего дано следовать и той же обязательности отделения всех процедурных порядков логики равно и от категорий логики. Процедурные формы логики явно предполагают их отделение от категорий логики или от всего того, что есть и нечто субъекты акта отождествления. Потому тогда любого процедурный инструментарий логики будет предполагать и его выделение равно и в некую особую группу, вполне возможно, что группу логических трансляторов.

Второе явное следствие подобного подхода - это и практика отнесения к числу категорий логики лишь исключительно субъектов акта отождествления: объектов, предикатов, признаков, фигур и топологий, отношений нахождения, специфик, условий и характеристик. Хотя в смысле наполнения экземплярами данный перечень и подобает расценивать как открытый, но, скорее всего, в части правил его пополнения он уже обрел и его окончательное определение.

Наш предшествующий вывод - явное свидетельство нашей приверженности тому присущему нам пониманию, что логическое построение и подобает расценивать не иначе как комбинацию логических определителей. Но что есть подобные комбинации тогда и в онтологическом смысле - можно ли их понимать как инструменты познания или они равно и объективное содержание любой формы действительности? С одной стороны, необходимость в таких комбинациях испытывает исключительно познание, с другой стороны, если они предназначены для объективного отображения реальности, то им также не дано предполагать и какой-либо произвольности.

То условие, что логическим определителям непременно следует исключать любого рода произвольность и обращает логику особой, изымаемой из психологической природы сферой условности, то есть тем определяемым Э. Гуссерлем «не продуктом психологии», что, в качестве некоей практики нормализации и обращается нечто же системой методов наложения определителей. При этом не столь существенно, что именно отождествляет определитель - объект или предикат, сколь важна сама его способность задания некоей определенности.

Далее здесь, конечно же, можно строить предположения равно и возможного прогресса методов логики, например, введения нечто «исчисления переменного предиката», но важно понимать, что развитие подобных методов возможно лишь на условиях отделений процедурных приемов логики и специфики ее определителей.

Если, далее, такой оператор логики как «истина» расценивать в значении квалифицирующей характеристики тогда и нечто экстремального случая соответствия, то по закону обязательности познавательных последствий наше утверждение будет порождать и такое свое следствие, как введение шкалы степени соответствия. В этом случае отдельные квалифицирующие позиции этой шкалы будут представлять собой характеристики глубины соответствия, то есть соответствия в чем или на чем.

А далее если признать допустимость равно и обобщенной постановки проблемы уровня или меры соответствия, то равно потребуется и обретение определенности в следующем: представляет ли собой логика нечто практику обходящегося минимумом констуитивов дискретно-ограниченного синтеза или она предполагает становление как дисциплины, организованной как мерная среда (измерительно открытая среда)?

Или, если придать и некое иное «понятийное измерение» той же постановке вопроса, то дано ли логическому представлению равно востребовать сложные конфигурации соответствия? То есть нам необходимо понять ту функцию, исполнение которой в человеческом познании возложено на мерные соответствия, как и предложить возможную оценку, предполагает ли как таковой «уровень соответствия» тогда придание ему и столь тонких дефиниций, как задание в мерных пропорциях?

Та особенная функция совершения познания, что доводится исполнять логике - то не иначе как функция некоего абстрактного (теоретического, базисного) представления о правильности, и сама по себе задача обретения правильности никогда практически не представляет собой задачи обретения правильности для сложной зависимости. К исследованию своего рода диверсифицированной правильности наука приступает лишь в случае выработки методов своего рода «обратного» синтеза составных структур из элементов слагающих эти структуры. Или, если прибегнуть здесь к инверсии данного принципа, то познание обретает способность к вынесению вердикта о «правильности» (тождественности) лишь в силу обретения им представления о структурных и систематических спецификах реально определяющих совокупный объем того или иного образования.

Если же определять какого рода данные подлежат верификации в научном познании, то таковы данные, что скорее находят использование «в роли констуитивов», но не в роли характеристик сложных образований. При этом и наблюдаемый в настоящее время прогресс научного аппарата логики явно направлен на филигранное совершенствование процедур сопоставления, что и оборачивается синтезом характерно избыточного, вряд ли необходимого сложного аппарата.

Еще один неизбежный элемент анализа «предмета логики» - равно и оценка потребности познания в предлагаемых логикой инструментах. Конечно, здесь сложно отказать в правомерность понимания, что характерно «вкусовой» стиль обыденного сознания часто вытесняет логику из обыденного мышления, и, фактически, в строгой форме логика применяется лишь при осуществлении функции «надзора» за поддержанием логической правильности. То есть потребность в применении логических средств скорее отличает математику и юриспруденцию, вводящих и особые меры контроля выносимых оценок и заключений.

Потому в настоящем анализе правомерна постановка и такой задачи как рассмотрение специфики «использования» логики, или определения существа тогда и как таковой оценки принимаемых решений методами логической верификации. Естественный способ ведения такого анализа - это рассмотрение возможности приложения логической верификации к крайне субъективной или даже сумбурной практике задания квалифицирующих характеристик.

Так или иначе, но для такого рода практики приложения логической верификации равно существенно и условие, что подобного рода «сумбуру» часто исходит из характерно иных посылок, нежели те, чье приложение и определяет такие квалификации в значении «сумбура». Так, если преследование одного рода цели прямо невозможно без поддержания определенного порядка, то постановка иного рода целей способна потребовать и создания беспорядка.

Связь с заданием определенной цели всего того, что определяется как «достаточное» тогда и позволяет оценку, что логику невозможно понимать тем началом, что определяет мотивы или основания события либо поступка. Как таковая логика продолжает служить лишь определителем условий, норм и процедур наложения соответствия, а те признаки, на основании которых мы позволяем себе подбор предметов для определения их соответствия друг другу, связаны с нашими субъективными предпочтениями, в том числе, конечно, и с «объективными законами» науки.

Еще один аргумент, опровергающий принцип формально-логического монополизма - это тезис о принципиальной «неполноте» логического соответствия. То есть, вместо того, чтобы понимать соответствие неким частным выбором отношения соответствия, его предлагают определить и как нечто «начало», допускающее введение в оборот и нечто «минимизированной комбинации данных». В подобном освещении тогда и приговор суда - это вовсе не установление соответствия наказания пониманию преступления, но некая оптимальная характеристика события преступления, что предполагает «крайний минимум оснований для обжалования» (для жалоб по частным поводам).

Но в этом случае явное качество как таковых реальных данных это и их «неустранимая релятивность», - так, деятельность суда это, с одной стороны, вынесение вердикта о судьбе подсудимого, и, с другой, это и проверка в ходе судебного следствия также и добротности улик. И «основания для обжалования» тогда возможны в отношении как одной, так и другой предложенной судом квалификации, - как в отношении вердикта, так и в отношении принятия улик в их качестве доказательства. И, далее, в обоих случаях суд совершает действие «принятия чего-либо» - не только приобщения найденных материалов к числу улик и признания за доказательным материалом полноты и достаточности, но и подведения материала судебного следствия под то или иное положение кодекса.

Если вердикт суда очевидным образом билинеен, то и каждый из этих двух «столпов» даваемой судом квалификации - это особое, не пересекающееся с другим, основание для обжалования. Тогда с логических позиций обжалование решения суда - это не обжалование «решения в совокупности», но протест в отношении неких заключений образующих собой решение суда.

То есть тогда и представление решения суда как не дифференцируемого простого единства будет носить явно иллюзорный характер, или обнаруживать и нарушение правила установления логического соответствия. Сама специфика обретения такого представления - это и реальность явного смешения - объединение неких условий равно и с их производными проекциями.

На основании предложенных здесь оценок и возможен тот вывод, что опыт введения в логику ее «внутренней» категории рациональности, а, следовательно, и релятивности, определенно подобает расценивать как неудачный. Очевидная же «логика» такого подхода - это конверсия нечто сложного, что предполагает возможность наложения соответствия лишь на образующие его элементы или фрагменты, тогда и в искусственное состояние то равно и «простого». Это еще раз подтверждает наш вывод, что логика и начинается там, где мы приходим к заключению, что предметом нашего сопоставления становятся некие «две сравниваемые простоты».

Кроме того, науку «логика» вряд ли подобает расценивать и как единственную известную познанию практику воспроизведения фигуры соизмерения. Явный «заместитель» логики - это и такая функция, как «оценка», фактически объединяющая собой понимание планирующим поступок оператором присущих ему возможностей не только совершения действия, но и построения интерпретации, причем для оценки вполне допустима и практика распространения на понимаемый предмет равно и характерно субъективных квалификаций. Если это так, то какого рода специфика тогда и отличает такого рода «вольное» построение соизмерения равно и с логической точки зрения?

Если призвать на помощь присущую нам интуицию, то единственная возможность обретения логической характеристики предмета оценки - это рассмотрение всех обстоятельств акта вынесения оценки. То есть акт вынесения оценки и подобает исследовать на предмет, какие именно специфики или условности и допускают использование с той целью, чтобы, представляя собой используемый в сличении эталон, они позволяли бы и возможность вынесения существенной или показательной оценки. Конечно, в этом случае не обойтись и без употребления шаблонов и трафаретов, достаточных, чтобы подтверждать и известное сродство сличаемого с избранным вариантом шаблона.

Тогда если проведение сопоставления и расценивать как соотнесение с шаблоном, то задача сопоставления - это и верификация некоей выборки, фиксируемой оператором познания. Следом тогда и как таковой характеристике доступности для сопоставления и выпадает нести уже не просто функцию «внешнего содействия» проведению сопоставления, но исполнять и весьма важную функцию логического контроля тогда и самой логики тех актов, чье совершение и означает ведение деятельности оценки. Если некто выносящий оценку способен критически воспринимать и саму возможность совершения такого рода акта, то он явно вынужден осознать и саму возможность вынесения оценки равно же, как производную собственной осведомленности, то есть, в конечном счете, как производную собственных возможностей указания нужных признаков не только шаблонов, но и непосредственно оцениваемых предметов. Лишь при таких условиях оценка и позволит обращение тогда и той формой образования комбинации представлений, что можно понимать и как достаточный источник данных для произведения элементарного логического соотнесения.

Если же перейти к подведению итогов настоящего анализа в целом, или анализа зависимости логического соотнесения от используемых предикатов, то здесь равно возможна оценка, что для логики существенно не соотнесение просто как соотнесение, но та подготовка данных к соотнесению, что и позволяет его совершение. Какими бы «новыми категориями» мы насильственно не пытались бы дополнить комплекс логического аппарата, мы всегда приходили к тому, что подобные «дополнительные» порядки непременно оказываются порядками как таковой реализуемой структурности, разделяемыми на множество субъектов простого логического соотнесения.

Отсюда логика и есть не иначе как практика познания, непосредственно определяющая порядок лишь одного элементарного действия установления соответствия двух простых сущностей, выраженными лишь исключительно наборами присущих им признаков. Во всяком случае, любую попытку введения в логику новой формы неразложимого соответствия следует проверять на предмет возможности разложения на элементарные акты вынесения заключения о соответствии. Только тогда, если и проявит себя перспектива появления такого ранее неизвестного варианта установления соответствия, что будет исключать и какую-либо возможность редукции к элементарно простым операциям выделения соответствия, то можно предполагать, что здесь имеет место и некая новая форма логики.

Этот вывод нам все же хотелось бы расценивать и как наш щедрый дар сторонникам метода диалектической логики, полагающим, что им удалось найти и некую новую «волшебную палочку», обеспечивающую решение любых появляющихся проблем познания.

09.2004 - 03.2013 г.