Насколько можно судить, определение наукой «логика» предмета ее исследования - это осознание ею своего предмета как порождения или как производной корпуса тех представлений, что образуют общий объем опыта науки «логика». При этом логика практически игнорирует такую специфику как востребование ее решений в различных областях познания, а также не определяет для себя и строгих принципов использования решений иных направлений познания. (Мы лишь позволим себе пояснить, что рассматриваем логику только лишь на положении системы ее собственных положений, а не специфического применения в юридической или некоей иной практике.) Между тем, сама причина появления науки «логика», как и причина появления любой иной науки - это потребность в использовании некоего комплекса средств обеспечения неких вполне определенных актов познания. Настоящий анализ собственно и предполагает получение ответа на вопрос, позволяет ли теоретическая реконструкция предмета потребности в логическом знании каким-то образом определить и как таковой предмет науки «логика»?

Но начать настоящий анализ все же разумно с избрания «точки отсчета» или задания и некоей начальной схемы. Положим, что также возможна и такая последовательность рассуждения: условный как бы «единый» корпус представлений познания равно способен знать и его разбиение на два больших класса видов познания. В одном из этих классов собраны виды познания, в отношении которых справедливо утверждение, что с некоторой степенью грубости область познания подобных наук допускает задание при помощи наивной классификации, члены другого класса - непременно науки, чья область познания формируется любым (например, сложно-рефлексивным), но не наивным способом. Приведем тогда пример науки энтомология; мы перечисляем встречающихся в природе насекомых и этим и задаем область познания энтомологии. Если, в другом случае, обратиться к такой науке как геометрия, то для образования «предмета геометрии» нам неизбежно потребуется отобразить посредством приложения рефлексии и некоторую часть содержания мира теперь и таким образом, чтобы выделить в нем основания для абстрактного представления геометрических фигур.

В подобном отношении характер формирования предмета тогда и логического познания все же скорее укажет на принадлежность науки «логика» второму из определяемых здесь классов. Потому «точкой отсчета» настоящего анализа и правомерен выбор этапа определения источников, относящихся к тем областям или сферам, что, так или иначе, но образуют и такого рода данные, результатом осмысления которых и оказывается обретение не только предмета познания наука «логика», но и тех «аппаратных средств», чем оперирует логика.

В частности, к числу таких источников правомерно отнесение таких двух направлений познания как юриспруденция и математика. Если начать с примера юриспруденции, то ее непременная особенность - это и проблематика «правильности вынесения» вердикта, математике же присуще обращение равно и к поиску представлений, позволяющих удостоверение «правильности» полученного решения. Здесь как некий объем проблем юриспруденции, так и объем проблем математики и обращаются источником формирования особой проблемной области равно задания и тех или иных спекулятивных приемов верификации. То, что два данных направления познания - и юриспруденция, и математика, - образуют свои частные представления о реалиях спекулятивной верификации, и формирует тот объем первичных представлений, что далее и обретает строгие очертания тогда и как наука «логика». Однако если нечаянно допустить правомерность равно и прямого переноса фактически спорадического опыта юриспруденции и математики непосредственно в корпус опыта науки «логика», то это вряд ли обеспечит возможность всеобъемлющей оценки полноты и адекватности решений и вердиктов. Здесь сама реальность решений познания как, все же, в чем-то односторонней практики не позволит осознания характеристик истинной достаточности конкретной практики выделения аспектов, фактически не создавая оснований для, например, исключения специфики «избыточного» содержания, как и для вынесения вердикта без принятия во внимание одной из составляющих вины или мотива оправдания.

В этом случае нам и подобает вообразить ту фигуру весов, у которых на одной чаше будет находиться общая потребность в оформленной структуре логических представлений, и на другой - … здесь нам и надлежит поставить перед собой задачу определения, чему именно там и подобает лежать. То есть нам необходимо определиться, правомерно ли наполнение такой «второй чаши» то и как таковыми предметными средствами логического познания - «конкретными логическими формами и терминами, тезауированными в корпусе логических наук»? Данное наполнение этой «второй чаши» явно уместно, если признавать правомерность оценки, признающей первичную условность, характерную для предмета познания науки «логика» все же не неким корпусом проблематики, но «логической системой в целом».

Далее в настоящем анализе равно возможен и такой «технический ход» - принятие предложенной здесь формулы наполнения «второй чаши» за основу равно же и некоего следующего шага анализа. Если это так и если первична лишь «логическая система в целом», то подобная система, в силу самой ее изначальности «на положении системы», исключит для себя и всякую возможность внутренней критики, что, признай она подобную возможность, будет угрожать ей устранением и самоё ее «целостности». Далее, та же несостоятельность будет характеризовать и всякую попытку сохранения принципа «целостность логики» посредством принятия компромисса - невозможность внутренней критики для лишь определенных постулатов логики практически вряд уже ли что изменит в том объеме условий, что определяет этот порядок. В любом случае, тезис о «целостности логической системы» - это прямой источник или начало тогда и такого порядка наложения логического нормирования, что, на деле, равнозначен запрету на использование отдельного логического инструмента вместо, напротив, «развертывания системы в целом». Познание в этом случае будет лишено и какой-либо иной перспективы, помимо отказа от манипулирования отдельными «операторами» в пользу использования то непременно «не делимой на фрагменты и опции системы интерпретации». Отсюда любого рода предметной схеме тогда и выпадает предстать равно же и «двойником» логической конструкции, что реально и происходит в случае признания требования диалектической концепции понимать любое положение вещей отражающим диалектическую схему.

Отсюда вполне возможен тогда и такой вполне естественный вывод из представленных здесь данных, как определение принципа, вводящего правило детальной фиксации состава корпуса логических средств. Логические средства и надлежит рассматривать на положении продукта некоторого развития практики употребления определенных методов и критериев и выделения определенной проблематики в качестве логического содержания конкретного знания.

Теперь же нам подобает перейти к анализу тогда и такой практики как обычно подлежащая решению практического познания задача построения определенной интерпретации, а именно, практики «наивного» способа формирования некоей структуры интерпретации наделенной локальной значимостью. Характерная особенность такого порядка синтеза - практически безграничное число способов его осуществления, в том числе, равно знающего и «конкуренцию методов», в частности, натурных и спекулятивных, что, помимо того, не застрахован и от положения жертвы конфликта возможностей понимания и выражения. Потому этот порядок синтеза и не избегает судьбы предстать «материей компромисса», балансом выражаемого содержания и возможностей средств выражения, совмещения прямой стимуляции с ее практически «слабо заметным» следом в рефлексивной реконструкции. Также очевидная накопительно-собирательная природа того корпуса опыта, что находит свое определение посредством такого «наивного» синтеза равно далеко не сразу позволяет наработку и необходимых приемов «смыслотехнической» деятельности, и, более того, вечно «откладывает» усовершенствование сложных по своей предметной специфике задач познания тогда и до уровня практик в известном смысле «рутинных» решений.

Данные здесь оценки - они и прямое указание на необходимость того подхода в рассмотрении «рутины», столь характерной для практического познания, что будет заключаться тогда и в построении общей схемы выделения в решаемой задаче «предметной» и «формалистической» части. Например, при определении состава воды способом ее разложения на вещество водорода и кислорода мы равно фиксируем и собственно предметное содержание рассматриваемой в этом случае проблемы - модель «химического состава» и - равно и формальное содержание проблемы - то и действительность нечто «приема ведения анализа». Нам важно, что вода действительно обладает таким содержанием, и что ни в коем случае ни сам проделанный опыт, ни субъективность нашего отношения никак не влияют на получение нужного нам результата. Так в задаче определения состава воды мы видим две составляющие - предметную адресацию к содержательным составляющим и формальную адресацию к правильности отображения характера опыта.

Тогда для нас равно возможна и постановка задачи выделения того формализма, что неизбежно отмечает собой любое решение познания. Приступить же к решению данной задачи и подобает с прояснения такого момента как ограниченность средств, доступных для построения любой возможной структуры интерпретации - лексических и грамматических структур или самого естественного языка, или всевозможных «мета»-языков, например, «языка» математических операторов. В этом случае также полезен и способ обряжения решения познания равно и некими «условиями формата», например, приведения некоей констатации к формату высказывания.

С другой стороны, осознание любого возможного толкования тогда уже как «высказывания» - это и его признание некоей особой «концентрированной» конструкцией или «минимумом формальной условности». Высказывание, как, к примеру, определяет его В. Карев, - это «утверждение, которое либо имеет значение И (истина), либо Л (ложь), но не то и другое вместе». То есть в этом случае высказывание явно «минималистично» равно и в том отношении, что его также отличает и порядок построения как формы дискретной природы.

Далее следование принципу «минимализма высказывания» - это прямая причина постановки и следующего вопроса: позволяет ли «высказывание» его понимание как не более чем источника «обретения истины», или оно вкупе с истиной порождает и такой свой «побочный продукт» как редуцированное представление его содержательного наполнения? В частности, присуще ли высказыванию равно и качество выразителя характеристик нецелостности, незавершенности или «принадлежности порядку соотнесения»? Более того, если состав высказывания заключает собой и такие указатели как «что следует из» или «как установлено химией», то ему невозможно не предстать равно и на положении фрагмента иного развернутого высказывания или констатации, построенной не иначе как ссылка на некие сторонние источники верификации.

Любого рода «минимализм высказывания» также это и источник такой специфики подобного высказывания как прямая интеграция в достаточно развитый порядок понимания, реализации в высказывании «функциональной семантики». Конечно, для высказывания возможно построение не только как высказывания о специфике условного первичного опыта («свидетельства очевидцев»), но и обретение им вида конструкции, отражающей возможность привнесения в некие наборы данных равно и условий спекулятивного упорядочения («рациональное рассуждение или рассуждение в поэтической манере»).

Если это так, то высказывание равно доступно осознанию и в значении формы, воплощающей собой и нечто «телеологическое начало» мышления. При этом одна из форм такого «телеологического начала» - это и нечто тематический принцип построения высказывания, когда другая возможная форма - приведение высказываемого содержания к состоянию пригодности для последующей формализации, или диверсификации универсальности представлений заключаемых в рядовом высказывании.

Тогда, если построению высказывания дано следовать порядку, задаваемому тематическим принципом построения суждения, то здесь имеет место содержание, определяемое на положении принадлежащего некоей предметной области, что и обращает построителя такого рода высказывания тогда и в логика, классификатора, верификатора и т.п. Если же, напротив, содержание высказывания представляет собой terra incognito, то есть выступает просто как акт выделения структуры интерпретации, и адресуется «уровню» языка и первичной системы представлений, то для него предметные разделы познания - это лишь источники справочных дополнений.

Если, в другом возможном случае, имеет место не устранимая семантическая многозначность образуемых построений, то такие высказывания тогда утрачивают смысл то и собственно «высказывания». В некотором другом случае приписывание выражаемому содержанию несуществующей однозначности будет означать обращение этого содержания равно и структурой условного «формального языка», допуская построение такой структуры «на положении структуры» здесь же и на основании аксиом такого «языка», что прямо будет вести к утрате такого рода высказываниями равно и самой «модальности высказывания».

С другой стороны, реальность события «коллапса» высказывания в случае его превращения в выражение формального языка - это очевидное начало анализа теперь и следующей определяемой этим специфики. Либо, в одном случае, логика обнаружит здесь полную равнозначность семантике, либо, в некотором ином случае, равно позволит и составление нестрогих спецификаций (а потому тогда откажется знать и сами по себе «высказывания»). Дабы избежать всего этого, логику и подобает строить то непременно на положении оператора ограниченного набора практик, или определять как построителя структуры ее собственного замкнутого пространства, восходящего к своему собственному, адаптированному для дедукции набору аксиом. Однако такое решение пока что невозможно равно в силу значимости и такого обстоятельства - отсутствия в познании строгих представлений о предмете логики, что, к сожалению, приемлет и замещение строгой схемы отслеживания нарушений в установках логики равно и на «свободную конструкцию» прямого предметного противопоставления («противоречия»). Все это прямо ведет к становлению и того странного положения, когда логика, с одной стороны, суживает свой предмет познания и, с другой, допускает возможность оперирования в логическом синтезе не лишь только формализмами, но и простыми повествовательными структурами. Однако о чем именно и могла бы идти речь в случае, когда логика удостаивается и такой квалификации как нечто, что восходит к явно излишне ограниченному началу в виде ее «логического пространства»? Если логика - это не более чем развитие двух квалифицирующих характеристик «истина» и «ложь», то как тогда можно снять ненужные ограничения и расширить «логическое пространство»?

Как ни странно, расширение заведомо узко заданного «логического пространства» все же возможно и возможно даже несколькими путями. Один возможный способ - принятие во внимание многомерности условия «истина», воспроизводство этого условия тогда как продукта той практики формализации, что приемлет наложение как «относительной», так и «абсолютной» форм реализации истинностного отношения. Второй возможный путь - синтез специфического предметного обременения того же самого логического условия «истина». Наконец, здесь равно не исключен и способ построения «логической коллизии» и введения в нее условия «истина» тогда и на положении одного из субъектов этой коллизии.

В любом случае, несмотря на возможно даже большее, чем показано нами, разнообразие вариантов, для логики открыт выбор всего лишь одного из двух следующих направлений прогресса. Либо логика освобождается от какой-либо семантики и создает свое ограниченное пространство, либо - она создает и ее собственную прикладную семантику, равно наделенную подобающим совершенством то и в части ожидаемых от нее возможностей.

Тогда, если в выборе пути прогресса логики все же одержит верх проект исследования такого предмета, как логическое условие «истина», то логика обретет и облик науки о факторах, слагающих и изменяющих равно лишь исключительно условие «истина». Кроме того, это понимание будет знать и такое его развитие как программа исследований, затрагивающих предмет полноты истинностного отношения и круга обстоятельств его воспроизводства. В рамках данной программы также подобает предпринять и анализ условий, предполагающих обретение условия «истина» то и вне его семантического представления, как и тех условий, наложение которых равно же предоставит возможности выделения тогда и проблематики узкой, рафинированной и ограниченной версии теории «чистой» логики.

В этом случае одну из задач теории «чистой» логики и образует оценка такой специфики, как объем и структура элементов, которым и подобает выстраивать то отношение, что тем или иным образом «готовит» операцию сопоставления. Например, в рамках решения этой задачи равно возможен анализ проблемы и нечто «дисбаланса условий, требуемых для выполнения операции сопоставления». Насколько, в частности, включаемый в фигуру сопоставления объект способен подразумевать его становление то непременно «в качестве объекта», оказываясь особым элементом среды, на фоне которой он и допускает «обретение на положении объекта»? Или, в развитие подобной проблемы, следует понять, насколько специфика той или иной особенной «фигуры сопоставления» неких объектов равно конкурирует и с фигурой сопоставления каждого из них тогда и с той средой, на фоне которой и выполняется сопоставление? Если мы, например, производим взвешивание в воздухе, то это не означает, что полученный результат действителен для взвешивания тех же объектов в вакууме. Равным же образом и оценка дилетанта никаким образом не может быть равна оценке эксперта.

Логике, если исходить из ее сегодняшнего состояния, также неизвестно и никакой ее собственной теории статуса конкретной фигуры сопоставления по отношению неких условий, устанавливающих обстоятельства сопоставления. (Хотя, конечно, подобная теория на контурном уровне уже предложена Барри Смитом.) Равно и настоящий анализ, поскольку он исходит не из логической, но из философской постановки задачи - его также отличает и тот «стиль» поиска решения, что исходит из допущения, что становление логики равно возможно и в отсутствие определения концептуальных оснований тогда и нечто «предмета сопоставления». Для подобного понимания «предмет сопоставления» - это и нечто специфическая фигура, равно состоящая и в специфических отношениях с условиями, обеспечивающими возможность сопоставления. Хотя само по себе логическое условие «истина» и позволяет его понимание нераспространенным, но в его отношении все же подобает учитывать, что реализация такого отношения тогда и восходит не к такому уж и простому выбору фигуры сопоставления. Любой констатации на данной фигуре сопоставления условия «истины» то непременно дано покоиться и на особой предварительной выборке условий, когда лишь их тщательный подбор - это единственное основание тогда и самой возможности такого сопоставления. Будет ли курица верифицирована как «птица» во многом связано с выбором равно и той квалифицирующей характеристики, что способна задать тогда и как таковой стандарт принадлежности классу «птиц».

Во всяком случае, средства воплощения логического условия «истина» - вовсе не обязательно отношения, возникающие в контуре «вербальных» коллизий. Установлению идентичности дано предполагать не только вербальный, но и технический способ установления, на что указывают и примеры действия технических операторов верификации на производстве, в науке и в системах сервиса. И такого рода функционал также надлежит расценивать и как построителя специфической логической коллизии «выделения условия» истины.

Отсюда логическое условие «истина» равно надлежит расценивать и как состоящее в следующем: это условие хотя оно и не носит характер распространенного, но одновременно его выделению должна предшествовать и особая процедура реализации той коллизии, что в состоянии допускать и наложение условия «истина». То есть простота отождествления характерная условию «истина» не обращается тогда и простотой выделения того объема обстоятельств, что в состоянии обеспечить тогда и наложение данного условия.

Далее нашему анализу надлежит обратиться и к такому предмету как альтернативное направление развития науки «логика», фактически предполагающее слияние логики и семантики. Как нам дано понимать на уровне присущей нам интуиции, данное направление видит перед собой тот кажущийся «выигрыш», реальный результат которого на деле представляет собой не иначе как проигрыш. В данном отношении и надлежит указать на очевидный факт характерной привычки всей традиционной логики, включая сюда и некие «новые» направления, оперировать с семантическими сущностями, относя к их числу «предложения», «высказывания» вплоть до конструкции «отображения диалога». Однако как таковая такого рода расширенная «достаточность» материала и обращается его избыточностью - определенным «вкусовым» комплексом из, одновременно, логических заключений, и их обрамления равно и «декором», образованным структурами представления содержания. Более того, подобный подход находит свое продолжение также и в построении теории логических способов представления содержания, как бы игнорируя принципы текстологии или лингвистики, равно же предлагаемые для решения такого рода задач.

Согласно нашей оценке, любого рода схемы слияния логики и семантики никоим образом не заключают собой какого-либо конструктивного начала. С нашим собственным анализом предмета деструктивности синтетической текстуально-логической схемы можно познакомиться в нашей работе «Структура осведомленности и структура коммуникации: проблема диалога». Исходя из тех результатов, что получены в этой работе, мы и позволим себе предложение принципов, равно предполагающих и разделение подлежащей логическому исследованию проблематики на проблематические направления семантики, механизмических начал, комбинаторики и группы проблем непосредственно отношения соответствия (истинности). В любом случае, лишь построение на данном фундаменте только и достаточно для подлинного становления логики тогда и как «строгой» практики познания. Пока же все исходящие от научной логики схемы продолжают представлять собой специфические частные решения, определяемые лишь на массивах специфических частных комплексов условий.

Однако помимо анархии самой когнитивной схемы, современной науке «логика» характерна и такая специфика, как непонимание значимости семантических типов «значение» и «смысл». Иной раз весьма странно слышать то утверждение, исходящее от представителя логики, что фактически отрицает возможность любого иного построения интерпретации, помимо субъективного истолкования. Во время одной из дискуссий оппонент-логик задал нам следующий вопрос: «Утверждение «Плохая погода» - это претензия природы к самой себе, а не отпускника или крестьянина в деревне?» Отсюда, по крайней мере, возможен вывод, что природа не знает и ее фенологических признаков, что звучит крайне странно.

И действительно, логика пока что предпочитает черпать данные для наложения логических условий то непременно в формате «комплексов не расследованных представлений». В своем востребовании рассматриваемых ею данных логика пока что не в состоянии различать, что они такое, хотя они могут представлять собой либо продукты субъектной верификации, в обиходе именуемые «смыслами», либо, напротив, источником их получения и обращается активность системы идентификации, предварительно удостоверяемой на предмет правильности ее показаний. Если же последовать нашей оценке, то невозможность инверсии «нож режет хлеб» в «хлеб режет нож» - это и реальность порядка представления данных в формате значения. Если человек, что весьма характерно для современного состояния, снимает показания приборов и транслирует полученные данные в дальнейшее обращение, то он идентифицирует то непременно «значение», предназначая здесь собственной субъективности лишь функцию отождествления некоей ситуации в мире как казуса «наличия показаний приборов».

Если же логике не присуще различать семантические типы «смысл» и «значение», то она приходит к такому абсурдному состоянию, как практически одинаковый порядок наложения логических норм на данные и того, и другого рода. Наложение логического условия, как понимает современная логика, не вводит никаких требований к формату устанавливаемой подобным наложением правильности, что в этом случае и уравнивает технический метод установки диафрагмы и произвольной установки фотолюбителем. Тем не менее, специфика данных, принадлежащих одной из этих номинаций, это и присущее им различие в собственно функционале «презентации содержания», или - в их порождении равно и посредством различных процедур формирования структур интерпретации.

Так, любые данные представляемые в формате «значение» явно предполагают адресацию к тем или иным посылкам верификации, что и задает им качество их далеко не полной обособленности, однако, равно позволяет обнаружить и их очевидную принадлежность тогда и некоему началу соизмерения. Данные же в формате «смысла» указывают на их отбор в соответствии с волей разумного оператора задающего некие телеологические основания. С другой стороны, логика как-то понимает специфику данных, но видит в ней не специфику отождествления или происхождения структур интерпретации, но специфику «предназначения» той или иной комбинации данных. В доказательство этого можно привести реплику нашего постоянного оппонента М.П. Грачёва:

Представленная здесь оценка притом, что она признает реальность такой специфики как функциональная нагрузка средства транспорта данных, равно не обнаруживает понимания равно и предмета характера данных. Согласно данной оценке, те данные, что можно расценивать как принадлежащие уровню «свидетельств», то непременно надлежит воспринимать как принадлежащие числу «обезличенных» свидетельств. Более того, такая странного свойства склонность к представлению данных в обезличенной форме наиболее выпукло воплощается тогда и в унификации порядка наложения логических условий, где данные одинаковы вне зависимости от предыстории скрывающейся за как таковой их констатацией. Данные для логики не раскрывают глубину поддерживающего их «фундамента», что и отличает их в статусе как бы «вполне определенных» свидетельств. Поэтому наложение логического условия и не обращается наложением, либо определяемым наличием неких оснований, например, в виде «отождествления в качестве», что и имеет место в случае осознания нечто именно в качестве «понимаемого субъектом», как и не обращается наложением на нечто, скрывающим собой сложный источник в виде последовательности учитываемых здесь посылок.

Наш оппонент равно видит науку «логика» также и в широком смысле «наукой о правильном мышлении». Мы позволим себе опустить здесь момент, что правильность носит то непременно же тематический характер, явно обращаясь тогда и продуктом развития предметного познания; причем современное состояние познания явно указывает, что нередко эта «правильность» - она равно и продукт выбора сферы верификации. Потому мы позволим себе и некую коррекцию данной формулы, то есть признание тогда за логикой и качества науки о «корректном исполнении процедур мышления».

Далее, прямо основываясь на подобном понимании, мы позволим себе постановку тогда и такого вопроса: позволяет ли акт мышления его понимание нечто порядком, образуемым изнутри непосредственно мышления, или он все же представляет собой структуру, зависимую от неких внешних ассоциаций? Или если, одновременно, и немного грубее, но и, очевидно, понятнее поставить тот же самый вопрос, то в какой мере возможности нормализации мышления могут определяться тем неупорядоченным множеством фактов, чья последующая систематизация и обращается образованием такого рода конкреции, что носит имя «законов логики»? В видении М. Грачёва формирование корпуса логического знания способно совершаться то непременно посредством неких «извлечений из знания некоторых функций сознания человека»:

Здесь, конечно, не помешает напомнить известный факт, что реальные формы порядка организации деятельности не обязательно наделены столь желанной логике рациональностью. В частности, в советский период зачастую просто недостаток инженерной культуры обуславливал создание конструкций, по своим технико-экономическим характеристикам нередко не отвечавшим даже требованиям простой достаточности. Такие конструкции включали в себя, например, явно перегруженные и, с другой стороны, недогруженные элементы, что и вело тогда к частым поломкам первых при перерасходе ресурсов на изготовление вторых. Не всегда предполагает ее рациональное объяснение и та или иная реальность социально-экономических отношений, когда общество склонно сохранять заскорузлый порядок даже в условиях понимания, что отказ от него принес бы ему очевидную экономическую выгоду. Ну а попытка сопоставления в смысле условия рациональности тогда и символьного и иероглифического алфавита просто не удается в силу невозможности привязки подобного сопоставления к какой-либо общей системе критериев.

Если все это так, то какие именно начала и правомерно положить в основу такого построения как универсальная задача логики? Предметом логического описания тогда подобает обратиться или же неким условно «практическим» схемам организации мышления, или - логике следует посвятить себя разработке идеальной модели тогда и нечто «идеальной» операции мышления, в отношении которой реальная деятельность мышления - тогда не более чем ее условное подобие. В смысле подобной альтернативы свой выбор мы все же склонны сделать в пользу второго варианта, некоей «опорной» схемы, только лишь далее развертывающейся и в некоторых прикладных употреблениях. Причем сферу приложения данной «опорной» схемы, о чем и говорилось выше, и надлежит составить не только области вербального синтеза, но и тем особым фигурам технических событий, чье важное начало равно составляет и условие «сопоставимости».

Мышление же как предмет изучения науки «логика» - это лишь одна из возможных областей приложения универсальных логических начал, но никоим образом не образующее логику основание. Несмотря на то, что в практике человеческой деятельности мышление это явный основной потребитель предлагаемых логикой решений, оно же в своей собственной специфике никоим образом не источник принципов, вводимых как таковой областью познания «логика». Хотя деятельность мышления по праву и занимает положение основного источника развития науки «логика», но, как правило, вектор такого развития - это задание специфической форме человеческого познания «логика» все же направления синтеза модели универсальной сопоставимости, явно самодостаточной в своих истоках.

Также существенная проблема науки «логика» - это и проблема задания таких фигур отношения сопоставления, что не лишено и специфики «неполной данности» условий сопоставления. В том числе, конечно, к числу такого рода особых приемов деятельности человеческого мышления прямо правомерно отнесение и такой конструкции, как «вопрос». Правильно ли в подобном случае исключение конструкции «вопрос» из логической проблематики именно по причине его неспособности к заданию прямых условий возможности наложения условия «истина»? Ведь вопрос, впрочем, как и суждение, неким косвенным образом также относительно достаточен равно и для установления особых условий наложения квалификации «истина». Вопрос, в смысле исполнения им функции «косвенного вызова» - равно же метод, чья конечная задача - все же наложение квалифицирующей характеристики «истина» но только за счет, в данном случае, обращения «не неистинными» равно и неких обстоятельств неизвестности. Отсюда вопрос - это и нечто способ «прыжка из неизвестности», но, опять-таки, прыжка к состоянию возможности наложения квалифицирующей характеристики «истина».

Если же оценить теперь и функционал речевой структуры «вопрос», прибегнув ради этого к выделению неких образующих его функций, то это равно и констатация некоего состояния неизвестности, совмещенная с просьбой к партнеру по коммуникации заместить такое состояние неизвестности то и на вполне определенное указание. Также если расценивать вопрос как акт указания на состояние неизвестности, то он «как указание» равнозначен и тем другим указаниям, что указывают и некие известные обстоятельства. Вопрос «что находится в коробке?» позволяет его задание то непременно и из уверенности в способности коробки обладать свойствами что поместительности, что доступности для извлечения содержимого. В подобном отношении вопрос «что лежит внутри сплошного тела?» тогда и составит собой прямой пример бессмысленного вопроса. И тогда, хотя конкретный вопрос и определяет специфику содержимого коробки как нечто неизвестное, он же, фактически, исходит и из очевидного утверждения о возможности «заполнения коробки».

Непосредственная функция такой конструкции как «вопрос» - не иначе как указание, что возможна не только лишь прямая реализация обстоятельств, допускающих наложение характеристики «истина», но возможны и некие косвенные способы задания обстоятельств, что предопределяют «установление истины». Вполне возможно, что науке «логика» не избежать необходимости построения равно и своей собственной теории косвенных способов наложения условия «истина», а равно и теории образования корпуса условий, обозначающих некий казус, где все элементы составляющие этот корпус будут различаться по условию «известности» или «окончательности». В частности, та же лежащая в основе вопроса «просьба» - то не иначе как скрытое утверждение о способности адресата просьбы реализовать или предоставить просимое.

Далее в силу очевидной причины, что настоящий анализ равно подобает расценивать и как предложение идеи альтернативного построения науки «логика», то имеет смысл представление здесь и неких принципов, определяющих наше понимание природы и специфики направления познания наука «логика». Насколько нам дано судить, равно возможна и некоторая группа понятий, прямо определяющих рамки и начала такого функционала, чем и обращается «отношение соответствия». К данной группе понятий непременно же подобает принадлежать тогда и таким понятиям: отношение соответствия, условие сопоставления, форма ассоциации, указатель и схема сопоставления. Этим понятиям, на наш взгляд, надлежит означать следующее:

Очевидная же цель развития практики познания наука «логика» - это равно же и идея построения целостной системы, связывающей различные фигуры, позволяющие наложение на них отношения соответствия тогда и посредством выделения таких специфик, как условия сопоставления и участвующие в сопоставлении средства его воспроизводства. Данной схеме, что вполне естественно, дано допускать и ее «расширение в объеме», однако при этом и критически важное условие как таковой действительности данной схемы - это принцип приведения некоей сложной модели к редуцированной форме «отношения сопоставления».

Далее, для лучшего осознания, что же именно дано представлять собой «расширенной схеме отношений сопоставления», тогда подобает обратиться и к рассмотрению предмета, что именно дано представлять собой равно и известной логической теории «Булевой алгебры». В действительности любая конструкция Булевой алгебры также не исключает и ее понимания равно и как расширенного представления отношения соответствия. Например, схему «ИЛИ» такой алгебры можно понимать как схему «от и больше», схему «И» - как схему «обязательно столько». В технических же применениях к этому основному функционалу дано добавиться и составляющей уровня потенциала на выходе, что определяется как «с отрицанием или без отрицания».

Здесь явно существенно, что какому бы усложнению не подвергались бы формулы «логической алгебры» им дано означать лишь наступление случая отношения соответствия, обремененного наличием тех или иных условий. Вся проблематика «Булевой алгебры» реально сводится к одному - обременению изначально простого отношения соответствия условиями его наступления и представления. В подобном отношении, вполне возможно, условия случая «наступления и представления» отношения соответствия и потребуют их выделения в логическом анализе тогда и в отдельную производную теорию.

Реалии осуществляемых в логике манипуляций над сложно организованными данными, в отношении порядка их построения далекими от простых «именующих» структур - это и прямая предпосылка для дополнения теоретического базиса логики равно и эффективными правилами построения структур ассоциации. Функционалу этих правил тогда и надлежит обеспечить включение в фигуру сопоставления не просто предметной, но и структурированной предметной формы, комплекса данных, как рожденных данным порядком интерпретации, так предполагающих их направление и в некие четко обозначенные сферы обращения. Хотя, конечно, современные логические и философские концепции еще не предлагают ответа на вопрос о соотношении логики и семантической природы интерпретации, но само понимание обрабатываемых логикой данных как семантически универсальных (лишенных семантической специфики) все же в большей мере источник ошибки, даже если его сравнивать и с любым некорректным построением классификации.

Наконец, последний аспект, что также необходимо рассмотреть в рамках настоящего анализа - роль науки «логика» в качестве конструктора транзитивных моделей (или моделей транзитивных отношений). Логика позволяет выстраивать практически бесконечные цепочки транзитивных переносов: приравнивая одну сущность или связь к другой, другой к третьей и т.п. В отношении как такового идеального представления принцип транзитивности не предполагает никаких ограничений, что нельзя сказать о физической действительности. Для физических реалий равенства как таковые сами по себе условны, и если мы взвешиваем плотное и неплотное тела при атмосферном давлении, то это не означает, что посредством подобного взвешивания мы устанавливаем и «транзитивное» равенство масс. Если мы перенесем одно из данных тел в среду с другим атмосферным давлением или в вакуум, и уравняем его массу с третьим телом, то проверка такой транзитивной последовательности посредством сравнения масс первого и третьего тел не обеспечит эквивалентного отношения по причине влияния на взвешивание условий, что известны как «закон Архимеда».

Если принять во внимание то свидетельство, что и заключает собой представленная здесь иллюстрация, то важнейшее условие логической транзитивности и есть не иначе как идеализация; условие идеализации не только делает принцип транзитивности важнейшей нормой логического конструирования в математике, но и придает ему качества условной нормы при описании физических явлений.

Отсюда равно же возможна оценка, что принципы науки «логика» - то непременно же принципы, определяющие собой порядки комбинирования идеальных сущностей, безусловно справедливые для идеальных формаций и лишь условно справедливые для многозначных реальных явлений. Отсюда и исходный материал для обретения логических норм и принципов - то непременно свидетельства, что в смысле их содержательной специфики и есть не иначе как идеализации или «зачатки» идеализации, чьи качества тогда уже прямо адаптированы для обретения на таком материале равно и условия «истина». Если предложенное здесь понимание не заключает собой ошибки, то логика и есть самостоятельная, но в плане ее познавательной функции семантически подчиненная наука. Логическому нормированию подлежат лишь семантически определенные сущности, и оно не применимо к семантически произвольным условностям. Итак, логика представляется нам самостоятельной научной дисциплиной, в качестве отдельной эпистемологической сущности допускающей реализацию то непременно же и в условиях владения познанием средствами формирования семантически специфических свидетельств.

В завершение же мы позволим представление здесь и нашей оценки места практики познания наука «логика» тогда и в корпусе культуры в целом. Конечно, возникновению логики как отрасли познания дано иметь место лишь на той стадии развития культуры, когда семантический потенциал культуры уже перерастает рамки простой прагматики, что и позволяет выделение особенного ряда понятий, описывающих абстракции и обобщения, что равно дополняет и развитый грамматический строй языка. Потому и исторически первоначальной задачей любого рода концепций, что можно понимать как зачатки науки «логика» и обращается попытка упорядочения процедурных форм лексического представления данных о познаваемых предметах.

04.2005 - 04.2013 г.