Наука «логика», что приличествует любой науке, понимает самое себя всего лишь соответствующей некоему корпусу накопленных в своей сфере познания знаний. При этом она не признает и ряда важнейших с философской точки зрения специфик ее собственной «конституции»: специфику востребования логического знания в различных областях познания и специфику собственной внутренней, - хотя постановка именно подобной проблемы в настоящее время и не столь очевидна, - потребности в использовании полученными другими направлениями познания данных. (Мы позволим себе лишь пояснить, что рассматриваем логику именно в качестве системы ее собственных положений, а не специфического применения в юридической или какой-либо иной практике.) Между тем, и причиной появления науки «логика», как и причиной появления всякой науки, следует понимать именно потребность в использовании определенного комплекса средств обеспечения некоторых вполне определенных операций познания. Наше рассуждение мы, собственно, и предпринимаем в надежде получить ответ на вопрос, позволяет ли теоретическая реконструкция предмета потребности в логическом знании каким-то образом определить и непосредственно предмет науки «логика»?

Чтобы начать задуманный нами не столь простой поиск, нам, несомненно, следует избрать «точку отсчета», ввести некоторую начальную модель. Положим тогда, что мы позволяем себе следующую последовательность рассуждения: условный как бы «единый» корпус познания предполагает его разбиение на два большие класса видов познания. К одному классу принадлежат виды познания, в отношении которых справедливо утверждение, что с некоторой степенью грубости область познания подобных наук допускает её задание при помощи некоей наивной классификации, членами же другого класса следует понимать науки, область познания которых формируется любым (например, сложно-рефлексивным), но только не наивным способом. Приведем тогда пример науки энтомология; мы перечисляем встречающихся в природе насекомых и этим и задаем область познания энтомологии. Обращаемся, в другом случае, к такой науке как геометрия; дабы образовать «предмет геометрии» нам неизбежно потребуется отобразить посредством приложения рефлексии определенную часть содержания мира таким образом, чтобы выделить в нем основания для абстрактного представления геометрических фигур.

Порядок формирования именно предмета логического познания, позволяет, скорее, отнесение науки «логика» именно ко второму из названных выше классов. Именно потому и «точкой отсчета» нашего рассуждения мы и выберем определение источников, принадлежащих областям, что именно и формируют те очевидные данные, осмысление которых позволяет появление спекулятивных понятий, формирующих как, с одной стороны, предмет познания науки «логика», так и, с другой, непосредственно богатство аппаратных средств науки «логика».

В частности, способность представлять собой подобные источники присуща проблематике, принадлежащей таким областям познания как юриспруденция и математика. Одной из характерных задач юриспруденции и оказывается проблематика «правильности вынесения» вердикта, математика же обращается к поиску представлений, позволяющих удостоверение «правильности» решения. Здесь как соответствующая проблематика юриспруденции, так и проблематика математики и обращаются источником формирования особой проблемной области именно отдельных спекулятивных приемов верификации. Тогда именно возникновение отдельных представлений как юриспруденции, так и математики о такой специфике как комплекс практик и приемов спекулятивной верификации и формирует непосредственно тот объем первичных представлений, что далее и обретает строгие очертания в качестве именно науки «логика». Однако если согласиться с допущением возможности прямого перенесения фактически спорадического опыта юриспруденции и математики именно непосредственно в корпус опыта науки «логика», то это вряд ли обеспечит возможность всеобъемлющей оценки полноты и адекватности решений и вердиктов. Здесь непосредственно реальность всякой специфики познания как, все же, когнитивно односторонней практики не позволит осознания характеристик истинной достаточности конкретной практики выделения аспектов, фактически не создавая оснований для, например, того же исключения специфики «избыточного» содержания, как и вынесения вердикта без принятия во внимание одной из составляющих вины или мотива оправдания.

Тогда мы позволим вообразить себе фигуру весов, на одной чаше которых будет находиться общая потребность в оформленной структуре логических представлений, и на другой – мы поставим перед собой задачу определения, чему же именно там следует лежать. Правомерно ли наполнение подобной «второй чаши» непосредственно предметными средствами логического познания – «конкретными логическими формами и терминами, тезауированными в корпусе логических наук»? Подобное наполнение данной чаши несомненно уместно, если принять точку зрения, что первичной отличающей предмет познания логики условностью служит не некий корпус проблематики, но «логическая система в целом».

Итак, позволим себе следующий «технический» ход – признаем возможным принятие высказанного выше тезиса за основу нашего рассуждения. В таком случае, если первична именно «логическая система в целом», то подобная система, именно в силу ее изначальности «на положении системы», исключит для себя всякую возможность внутренней критики, что, признай она подобную возможность, будет угрожать ей устранением самой ее «целостности». Далее, несостоятельность обнаружит и попытка сохранения принципа «целостность логики» посредством компромисса - невозможность внутренней критики для лишь определенных постулатов логики практически ничего не изменит в собственно подобном положении. В любом случае, тезис о «целостности логической системы» будет вынуждать нас именно к такому порядку наложения логического нормирования, что, на деле, обернется запрещением использования отдельного логического инструмента в пользу именно «развертывания системы в целом». Нашему познанию здесь не будет дано ничего иного, кроме отказа от манипулирования отдельными «операторами» в пользу использования обязательно «не разделяемой системы интерпретации». Отсюда и всякая предметная конструкция обратится своего рода «двойником» логической конструкции, что реально и происходит в случае признания требования диалектической концепции понимать любое положение вещей именно отражающим диалектическую схему.

Потому и естественным выводом из проделанного выше рассуждения и следует понимать собственно принцип, вводящий правило детальной фиксации состава корпуса логических средств. Логические средства следует рассматривать на положении продукта некоторого развития практики употребления определенных методов и критериев и выделения определенной проблематики в качестве логического содержания конкретного знания.

В таком случае следует рассмотреть такую практику, как обычно и решаемая практическим познанием задача построения определенной интерпретации, а именно, практику некоего «наивного» способа формирования некоторой наделенной локальной значимостью структуры интерпретации. Подобный синтез практически предполагает безграничное число способов его осуществления, допуская даже и определенную конкуренцию некоторых методов, в частности, предполагая то же противопоставление физических данностей идеальным структурам, и даже обращаясь жертвой конфликта возможностей понимания и выражения. Отсюда подобный синтез практически весь и обращается материей компромисса, баланса выражаемого содержания и возможностей средств выражения, совмещения прямой стимуляции с ее практически «слабо заметным» следом в рефлексивной реконструкции. Несомненно накопительно-собирательная природа непосредственно и определяющего семантический синтез корпуса опыта далеко не сразу позволяет наработку определенных приемов «смыслотехнической» деятельности, и, более того, вечно «откладывает» их усовершенствование до состояния практик в некотором роде «рутинных» решений в конечном счете уже сложных по своей предметной специфике задач познания.

В таком случае анализ очевидно отличающей практическое познание «рутины» нам легче всего начать с построения общей модели выделения в решаемой задаче «предметной» и «формалистической» частей. Определяя, например, состав воды ее разложением на элементы водород и кислород, мы фиксируем предметное содержание данной проблемы – модель «химического состава» и формальное содержание проблемы – «аналитический прием». Нам важно, что вода действительно обладает таким содержанием, и что ни в коем случае ни сам проделанный опыт, ни субъективность нашего отношения никаким образом не влияют на получение данного конкретного результата. Так, в задаче определения состава воды мы видим две составляющие – предметную адресацию к содержательным составляющим и формальную адресацию к правильности отображения характера опыта.

В таком случае поставим перед собой задачу выделения формализма, что неизбежно присутствует в любом решении познания. Тогда стоит лишь поставить себе подобную задачу, как первой стадией ее решения непременно окажется проблема ограниченности средств, доступных для построения любой возможной структуры интерпретации – лексических и грамматических структур или естественного языка, или – всевозможных «мета»-языков, например, той же математики. В таком случае в определенном отношении весьма полезным именно и окажется идея обряжения решения познания собственными «условиями формата», например, задания определенной констатации посредством характеристики высказывание.

Смысл отождествления некоторой интерпретации как «высказывания» будет присутствовать лишь в случае его обращения особой «концентрированной» конструкцией, «минимумом формальной условности»; высказывание, как определяет его В. Карев, – это «утверждение, которое либо имеет значение И (истина), либо Л (ложь), но не то и другое вместе». То есть «высказывание» в представленном В. Каревым формалистическом понимании понимается семантической конструкцией, заключающей в себе предельный минимум содержания.

Именно подобное понимание «высказывания» и позволяет признать правомерность следующего вопроса: позволяет ли «высказывание» его понимание не более чем предметом «истинностной редукции», и не допускает ли оно его понимания еще и своего рода «побочным продуктом» редукции отражаемого им содержательного начала? В частности, позволяет ли высказывание отображение им тех же, в частности, характеристик «дробности» или «принадлежности определенному соотнесению»? Если высказывание включает в себя, например, указатели «что следует из» или «как установлено химией», то оно явно несет на себе черты, что и определяют его не более чем на положении фрагмента некоего развернутого высказывания или констатации, строящейся на основе ссылки на некие сторонние источники верификации.

Отсюда и будет следовать, что очевидными характеристиками высказывания следует понимать не только явно заметные в нем признаки интеграции в нечто достаточно развитый порядок понимания, но еще и признаки отличающей его «функциональной семантики». Высказывание способно строиться и в качестве высказывания о специфике некоего условного первичного опыта («свидетельства очевидцев»), так и представлять собой конструкции, отражающие возможность привнесения в некоторые наборы данных определенных идей спекулятивного упорядочения («анализ информации экспертом»).

Развивающим же уже данное понимание выводом следует признать представление, определяющее высказывание именно формой, предназначенной для воплощения своего рода «телеологического начала» мышления. Характерным типажом одного подобного рода «телеологического начала» следует понимать тематический принцип построения высказывания, другого - приведение высказываемого содержания к состоянию пригодности для последующей формализации, принцип диверсификации универсальности заключаемых в высказывание представлений.

Если построение высказывания именно и следует порядку, задаваемому тематическим принципом построения суждения, то здесь явно имеет место содержание, определяемое на положении принадлежащего некоей предметной области, которое и обращает построителя такого высказывания в логика, классификатора, верификатора и т.п. Если же, напротив, содержание высказывания представляет собой terra incognito, то есть само собой выступает в качестве акта выделения структуры интерпретации, и адресуется «уровню» языка и первичной системы представлений, то для него предметные разделы познания будут служить лишь источниками справочных дополнений.

Если, еще в одном случае, будет иметь место никогда не устранимая семантическая многозначность неких каким-то образом создаваемых интерпретаций, то такие высказывания утрачивают смысл непосредственно «высказываний». Приписывание же интерпретации несуществующей однозначности будет обращать ее в структуру условного «формального языка», допуская ее конструирование «в качестве структур» на основе собственно аксиом подобного «языка», что собственно и следует понимать причиной утраты такого рода высказываниями и собственно модальности «высказывания».

Однако любопытное явление «коллапса» высказывания в случае его превращения в выражение формального языка открывает нам возможность анализа следующих предполагаемых данной оценкой альтернатив. Либо, в одном случае, логика позволяет ее признание семантикой, либо, в другом, она в принципе исключает для себя нестрогие спецификации (и, потому, и знать не знает никаких «высказываний»). Все же, скорее, логику, что и подтверждает и подход Э. Гуссерля, следует строить именно как оператора ограниченного набора практик, как генератора структуры собственного замкнутого пространства, восходящего к своему собственному, адаптированному для дедукции набору аксиом. Однако этого пока не позволяет фактически единственное обстоятельство - отсутствие у познания четкого понимания специфики логических условий, что, к сожалению, пока и позволяет замещение строгой схемы несоблюдения установок логики свободной конструкцией прямого предметного противопоставления («противоречия»). В результате и сама логика, с одной стороны, скукоживает собственное пространство, и, с другой, открывает себя для заполнения сугубо литературным содержанием, чуть ли не простой нарративной когеренцией. Однако нам тогда не помешает пояснить, что же именно мы намерены подразумевать под тем «устройством» логики, что именно и покоится на фундаменте ее собственного ограниченного «логического пространства». Если научная дисциплина «логика» представляет собой не более чем диверсификацию порядка, изначально задаваемого двумя базисными условиями «истина» и «ложь», то что именно следует понимать тогда непосредственно возможностью «расширения и развития» подобного ограниченного основания?

Как ни странно, но и подобное «расширение и развитие» предполагает несколько вариантов. Одним из них следует назвать концепцию многомерности условия «истина», особую практику формализации ситуативных структур, позволяющую наложение как «относительной», так и «абсолютной» форм реализации истинностного отношения. Вторым вариантом следует понимать синтез специфического предметного обременения все того же логического условия «истина». Наконец, можно предполагать и вариант, условия которого будут предусматривать построение своего рода «логической коллизии» и введения в нее все того же условия «истина» на положении одного из субъектов подобной коллизии.

В любом случае, несмотря на возможно даже большее, чем показано нами, разнообразие вариантов, для логики открыт выбор всего лишь одного из двух направлений ее прогресса. Либо логика освобождается от какой-либо семантики и создает свое ограниченное пространство, либо - она создает уже собственную прикладную семантику, но именно наделенную совершенством в смысле ожидаемых от нее возможностей.

В таком случае, если победу в логике все же одержит проект именно исследования такого предмета, как логическое условие «истина», то тогда логика именно и обратится наукой о слагающих и изменяющих исключительно данное условие факторах. Развитием подобного понимания явно и окажется программа исследований, затрагивающая именно предмет полноты истинностного отношения и круга обстоятельств его реализации. В рамках данной программы потребуется и исследование условий, предполагающих обретение само собой условия «истина» вне его семантического представления, как и условий, обращающихся началами для выделения проблематикой узкой, рафинированной и ограниченной версии теории «чистой» логики.

От подобной теории явно следует ожидать и оценки такой специфики, как объем и структура тех элементов, что требуют их включения в готовящее сопоставительную операцию отношение. Например, в рамках подобной задачи возможен анализ проблемы своего рода специфики «дисбаланса условий осуществления операции сопоставления». Насколько, в частности, включаемый в фигуру сопоставления объект способен подразумевать именно его становление «в качестве объекта», оказываясь особым элементом среды, на фоне которой он и «обретен на положении объекта»? Или, в развитие подобной проблемы, следует понять, насколько специфика именно подобной «фигуры сопоставления» неких объектов будет конкурировать с фигурой сопоставления каждого из них с той средой, на фоне которой и производится сопоставление? Если мы, например, производим взвешивание в воздухе, то это не означает, что полученный результат будет действителен для взвешивания тех же самых объектов в вакууме. Равным же образом и оценка дилетанта никаким образом не может быть равна оценке эксперта.

Логика фактически, если исходить из ее сегодняшнего состояния, не знает ее внутренней теории статуса конкретной фигуры сопоставления по отношению неких устанавливающих обстоятельства сопоставления условий. (Хотя, конечно, подобная теория на контурном уровне уже предложена Барри Смитом.) Как бы то ни было, но поскольку непосредственно наш анализ принадлежит не логике, но философии, нам следует указать, что построение собственно логики невозможно без выделения именно «предмета сопоставления»: предмет сопоставления в любых условиях представляет собой специфическую фигуру, состоящую же в специфических отношениях с обеспечивающими возможность сопоставления условиями. Хотя само по себе логическое условие «истина» и позволяет его понимание нераспространенным, но в его отношении именно следует учитывать, что сама его реализация восходит именно к особому не такому простому выбору фигуры сопоставления. Любая констатация на данной фигуре сопоставления условия «истины» будет именно покоиться на особой предварительной выборке условий, что преднамеренно и обращаются обеспечивающими возможность подобного сопоставления. Будет ли курица верифицирована как «птица» во многом связано с выбором задающим собственно стандарт принадлежности классу «птицы» специфик.

Во всяком случае, субъектами логического условия «истина» не обязательно будут служить именно отношения, возникающие в собственно контуре языковых коллизий. Идентичность позволяет не только ее вербальное, но, например, и техническое установление, что мы и наблюдаем на примерах действия технических операторов верификации на производстве, в науке и в различных системах сервиса. И подобный функционал также следует понимать построителем специфической логической коллизии «выделения условия» истины.

Отсюда специфику логического условия «истина» можно понимать состоящей именно в следующем: само по себе данное условие невозможно понимать распространенным притом, что его выделению должна предшествовать особая процедура реализации той коллизии, что именно и допускает наложение условия «истина». То есть простота собственно заключающегося в логическом условии «истина» отождествления не обращается простотой выделения того объема обстоятельств, что обеспечивают собственно наложение данного условия.

Далее предметом нашего анализа будет избрано именно то альтернативное направление развития науки «логика», что предполагает фактическое слияние логики и семантики. Наша интуиция подсказывает, что данное направление видит перед собой тот кажущийся «выигрыш», реальный результат которого на деле представляет собой именно проигрыш. Тогда нам следует вспомнить о привычке всей традиционной, включая сюда и некоторые «новые» направления логики, оперировать с семантическими сущностями, включая сюда «предложения», «высказывания» вплоть даже до конструкции «отображения диалога». Однако именно подобного рода расширенная «достаточность» материала и обращается его «избыточностью» - определенным «вкусовым» комплексом из, одновременно, логических заключений, и обрамления подобных заключений в виде тех же структур представления содержания. Более того, подобный подход обращается еще и теорией собственно логических способов представления содержания, как бы игнорируя предлагаемые для решения подобных задач принципы текстологии или лингвистики.

На наш взгляд, подобные решения просто не позволяют видеть в них никакого конструктивного начала. С нашим собственным анализом предмета деструктивности синтетической текстуально-логической схемы можно познакомиться в нашей работе «Структура осведомленности и структура коммуникации: проблема диалога». Именно подобный анализ и придает нам смелость рекомендовать научной логике принципы, исходящие из разделения подлежащей логическому исследованию проблематики на проблематические направления семантики, механизмических начал, комбинаторики и группы проблем непосредственно отношения соответствия (истинности). Исключительно подобный фундамент и позволяет ожидать от логики ее действительного становления именно в качестве строгой практики познания. Пока же все исходящие от научной логики схемы продолжают быть специфическими частными решениями, определенными именно на массивах специфических частных комплексов условий.

Помимо собственно анархии познавательной модели, современную науку «логика» отличает и такая странная черта, как непонимание специфик семантических типов «значение» и «смысл». Иной раз весьма странно слышать, в частности, исходящее именно от представителя логики утверждение, подоплекой которого является фактическое отрицание любой другой интерпретации, кроме субъективной. Во время одной из дискуссий некий оппонент-логик задал нам следующий вопрос: «Утверждение «Плохая погода» – это претензия природы к самой себе, а не отпускника или крестьянина в деревне?» Из него следует, по крайней мере, вывод, что природа не знает никаких фенологических признаков, что звучит крайне странно.

И действительно, пока логика предпочитает брать данные для наложения на них уже логических условий именно в форме нечто «комплексов не расследованных представлений». Для современной логики не имеет значения, в отношении чего именно она и совершает свое наложение логических условий. Используя определенные данные, логика не различает, что они такое, либо они представляют собой продукты прямой субъектной верификации, в обиходе именуемые «смыслами», либо, напротив, источником их получения служит именно активность удостоверяемой на правильность ее показаний особой системы идентификации, и потому, как мы понимаем, это уже данные, развернутые в совершенно иной нормативной плоскости, а именно значения. Если человек, что весьма характерно для современного состояния, снимает показания приборов и транслирует данную информацию в дальнейшее обращение, то он идентифицирует именно «значение», предназначая здесь собственной субъективности лишь функцию отождествления некоторой ситуации в мире как казуса «наличия показаний приборов».

Если логика не понимает этого, то для нее данные, все равно, что в формате представления «значение», что «смысл», - те же самые, и, соответственно для нее сам порядок наложения на подобные данные собственно логических условий также практически одинаков. Наложение логического условия, как понимает современная логика, не вводит никаких требований к формату устанавливаемой подобным наложением правильности, как бы уравнивая технический метод установки диафрагмы и произвольной установки фотолюбителем. Однако принадлежащие различным семантическим форматам «смысл» и «значение» данные просто неспособны вести себя одинаково, поскольку они явно предполагают различные процедуры образования соответствующих структур интерпретации.

В частности, именно представляемые в формате «значение» данные несомненно предполагают их адресацию к определенным посылкам верификации, что и задает им их далеко не полную отдельность, но, вместо того, позволяет обнаружить очевидную принадлежность именно соизмерению. Данные же в формате «смысла» указывают на их отбор в соответствии с волей задающего определенные телеологические основания разумного оператора. С другой стороны, логика как-то понимает специфику данных, но видит в ней не специфику отождествления или происхождения структуры интерпретации, но специфику именно предназначения определенной комбинации данных. В доказательство этого можно привести реплику нашего постоянного оппонента М.П. Грачёва:

Явно констатируя наличие такого аспекта, как функциональная нагрузка данных, логика явно не понимает даже собственно сути проблемы характера данных. Данные, отождествляемые ею как принадлежащие уровню «свидетельств», она продолжает понимать наделенными статусом именно обезличенных свидетельств. Подобная склонность к представлению данных в обезличенной форме наиболее выпукло и воплощается в унификации порядка наложения логических условий, где данные одинаковы вне зависимости от скрывающейся за самой их констатацией определенной предыстории. Данные для логики не раскрывают глубину поддерживающего их «фундамента», что и отличает их в статусе как бы «вполне определенных» свидетельств. Поэтому наложение логического условия и не обращается наложением, либо определяемым основаниями, например, в виде «отождествления в качестве», что и имеет место в случае осознания нечто именно в качестве «понимаемого субъектом», как и не обращается наложением на нечто, скрывающим собой сложный источник в виде последовательности определенных посылок.

Понимание нашего оппонента, логика М. Грачёва видит науку «логика» в широком смысле «наукой о правильном мышлении». Мы позволим себе опустить здесь момент, что собственно правильность непременно носит именно тематический характер, представляя собой продукт развития именно предметного познания; причем современное состояние познания именно и представляет аргументы, что в принципе подобную правильность отличает именно релятивный характер. Поэтому мы также позволим себе извлечь из данного высказывания несколько иной смысл, и понять его признанием за логикой значения науки о «корректном исполнении процедур мышления».

Тогда используя уже преобразованную нами, но изначально предложенную самим представителем науки «логика» формулу, мы поставим перед собой следующий вопрос: позволяет ли акт мышления его понимание нечто порядком, образуемым именно изнутри непосредственно мышления, или его следует признать структурой, зависимой от определенных внешних ассоциаций? Или если, одновременно, и немного грубее, но и, очевидно, понятнее поставить тот же вопрос, то в какой мере собственно возможности нормализации мышления могут определяться тем неупорядоченным множеством фактов, систематизация которых и позволяет создание непосредственно законов логики? В видении М. Грачёва формирование корпуса логического знания происходит именно посредством определенных «извлечений из знания некоторых функций сознания человека»:

Однако реальные виды порядка организации деятельности не обязательно наделены столь желанной логике рациональностью. В частности, в советский период зачастую просто недостаток инженерной культуры обуславливал создание конструкций, по своим технико-экономическим характеристикам иногда не отвечавшим даже требованиям простой достаточности. Такие конструкции включали в себя, например, и явно перегруженные и, с другой стороны, и недогруженные элементы, что и вело к частым поломкам первых при перерасходе ресурсов на изготовление вторых. Не всегда предполагает ее рациональное объяснение и та или иная реальность социально-экономических отношений, когда общество склонно сохранять заскорузлый порядок даже в условиях понимания, что отказ от него принес бы ему очевидную экономическую выгоду. Ну а попытка сопоставления в смысле именно условия рациональности символьного и иероглифического алфавита просто не удается в силу невозможности привязки подобного сопоставления к какой-либо общей системе критериев.

Какие именно, в подобном случае, начала могут быть положены в основу такого построения как универсальная задача логики? Здесь либо предметом логического описания следует служить именно неким условно «практическим» схемам организации мышления, или - логике следует посвятить себя разработке идеальной модели некоторой «идеальной» же операции мышления, в отношении которой реальная деятельность мышления будет представлять собой не более чем иллюстрацию. В смысле подобной альтернативы именно свой выбор мы склонны сделать в пользу второго варианта, некоторой «опорной» схемы, лишь далее развертывающейся в некоторых ее прикладных употреблениях. Причем сферой приложения данной «опорной» схемы, о чем уже и говорилось выше, должна служить не только область вербального синтеза, но и те особые фигуры технических событий, важным началом которых будет служить условие «сопоставимости».

Мышление в качестве предмета изучения науки «логика» может представлять собой лишь одну из областей приложения универсальных логических начал, но никаким образом не выступать в качестве образующего собственно логику основания. Несмотря на то, что реально в практике человеческой деятельности мышление и представляет собой основного потребителя предлагаемых логикой решений, оно же в своей собственной специфике не будет представлять собой источника вводимых непосредственно областью познания «логика» принципов. Хотя основной обуславливающей прогресс науки «логика» сферой и продолжает служить именно деятельность мышления, но здесь непосредственно вектор подобного развития обратится источником задания специфической форме человеческого познания «логика» направления синтеза именно самодостаточной в своих истоках модели универсальной сопоставимости.

Важной составляющей особой науки «логика» способен явиться и предмет непосредственно тех фигур сопоставления, что наделены спецификой «неполной данности» собственно сопоставления. В смысле особых приемов деятельности человеческого мышления к числу подобных форм будет относиться и такая конструкция, как «вопрос». Правильно ли в подобном случае исключение конструкции «вопрос» из логической проблематики именно по причине его неспособности к заданию прямых условий возможности наложения условия «истина»? Ведь вопрос, впрочем, как и суждение, неким косвенным образом все же способен задавать возможность наложения условия «истина». В смысле именно функции подобного рода «косвенного вызова» вопрос тоже представляет собой метод, конечная задача которого и видится именно как возможность наложения условия «истина», но только за счет, в данном случае, обращения «в неистинные» уже обстоятельств неизвестности. Вопрос, в таком случае, следует понимать своего рода способом «прыжка из неизвестности», но, опять-таки, прыжка к состоянию возможности наложения условия «истина».

Если раскрыть тогда собственно функционал речевой структуры «вопрос», прибегнув ради этого к выделению неких образующих его функций, то он явно обратится констатацией определенного состояния неизвестности, совмещенной с просьбой к партнеру по коммуникации заместить такое состояние неизвестности уже на определенное указание. При этом и само указание на состояние неизвестности при постановке вопроса позволяет его постановку в ряд именно с некоторыми указаниями на некие известные специфики. Вопрос «что находится в коробке?» позволяет его задание исключительно из уверенности в способности коробки обладать свойствами как поместительности, так и доступности для извлечения содержимого. В подобном отношении вопрос «что лежит внутри сплошного тела?» уже будет представлять собой пример бессмысленного вопроса. И тогда, хотя конкретный вопрос и определяет специфику содержимого коробки как нечто неизвестное, он же, фактически, исходит и из очевидного утверждения о возможности «заполнения коробки».

Наличие такой конструкции как «вопрос» указывает, что возможна не только прямая реализация допускающих наложение условия «истина» обстоятельств, но возможны и некие косвенные методы формирования допускающих наложение «истины» обстоятельств. Вполне возможно, что науке «логика» и необходима ее собственная теория косвенных способов наложения условия «истина», равно и специфическая теория образования конкретного корпуса обозначающих некий казус условий, где все составляющие подобный корпус элементы будут различаться по условию «известности» или «окончательности». В частности, та же лежащая в основе вопроса «просьба» это именно скрытое утверждение о способности адресата просьбы реализовать или предоставить собственно просимое.

Поскольку данный анализ справедливо, все же, понимать идеей специфического альтернативного построения науки «логика», то мы понимаем правильным представить здесь и некоторые определяющие наше понимание фундаментальные принципы построения «логики». В таком случае мы именно и представим здесь некоторую группу понятий, использование которых и определяет собственно возможность формализации такого предмета, как «отношение соответствия». К числу подобных понятий мы относим следующие понятия: отношение соответствия, условие сопоставления, ассоциативная конструкция, указательная конструкция, сопоставительная конструкция. Приведем определения названных здесь понятий:

Ориентиром же развития науки «логика» мы будем видеть в таком случае задачу построения целостной системы, связывающей различные позволяющие наложение на них отношения соответствия фигуры посредством выделения таких специфик, как условия сопоставления и участвующие в сопоставлении конструкции. Подобная модель допускает, естественно, и ее «дальнейшее расширение», однако узловым, критически важным условием подобного расширения остается принцип приведения некоторой сложной модели к редуцированной форме «отношения сопоставления».

Чтобы понять, что представляет собой «расширенная модель отношений сопоставления», нам следует рассмотреть предмет того, что же представляет собой известная логическая теория «Булевой алгебры». В действительности любую конструкцию Булевой алгебры можно понимать как расширенное представление отношения соответствия. Например, схему «ИЛИ» такой алгебры можно понимать как идентификацию уникальности в противовес таким альтернативам как множественность или отсутствие, схему «И» – как идентификацию множественности, схему «И – НЕ» как идентификацию множественности через маркер отрицания и т.п.

Какому усложнению не подвергались бы подобного рода формулы «логической алгебры» они означают лишь наступление обремененного множеством определенных условий случая отношения соответствия. Вся проблематика «Булевой алгебры» реально сводится именно к одному – обременению изначально простого отношения соответствия условиями его наступления и представления. В подобном отношении, вполне возможно, и условия случая «наступления и представления» отношения соответствия и потребуют их выделения в логическом анализе уже в отдельную производную теорию.

Собственно введение в логику более сложно организованных данных, нежели простые «именующие» структуры интерпретации, к чему мы и призываем представителей науки «логика», позволит выработку куда более эффективных правил построения структур ассоциации. Это явно обеспечит возможность включения в фигуру сопоставления не просто предметной, но и структурированной предметной формы, комплекса данных, как рожденных данным порядком интерпретации, так и предполагающих их направление именно в четко обозначенные сферы обращения. Хотя, можно согласиться, наука пока не располагает окончательным ответом на вопрос о соотношении логики и семантической природы интерпретации, но понимание обрабатываемых логикой данных как семантически универсальных (не наделяемых семантическими признаками) в большей мере способно служить источником ошибки, чем таким же источником ошибки способно оказаться уже классифицирующее представление.

И последний аспект, к которому нам хотелось бы здесь обратиться – это роль науки «логика» в качестве конструктора транзитивных моделей (или моделей транзитивных отношений). Логика позволяет выстраивать практически бесконечные цепочки транзитивных переносов: посредством приравнивания одной сущности или связи к другой, другой к третьей и т.п. В отношении именно идеального представления принцип транзитивности не предполагает никаких ограничений, что нельзя сказать о физическом мире. Для физического мира равенства как таковые сами по себе условны, и если мы взвешиваем плотное и неплотное тела при атмосферном давлении, то это не означает, что нам дана возможность установления путем подобного взвешивания и транзитивного равенства масс. Если мы перенесем одно из данных тел в состояние другого атмосферного давления или в вакуум, и уравняем там его массу с третьим телом, то проверка такой транзитивной последовательности посредством сравнения масс первого и третьего тел не обеспечит эквивалентного отношения в силу влияния на взвешивание условий, известных под именем «закона Архимеда».

Именно подобная иллюстрация и позволяет допущение, что важнейшим условием логической транзитивности следует понимать именно идеализацию; условие идеализации делает принцип транзитивности не только важнейшей нормой логического конструирования в сфере математики, но и низводит его к специфике именно условно применимой нормы при описании уже физических явлений.

А последнее позволяет нам допустить, что логические принципы как таковые представляют собой принципы идеальных сущностей, безусловно распространяющиеся на сферу идеальных моделей (но, подчеркнем, только конечных идеальных объектов), и условно и в принципиальном плане лишь приблизительно распространяющихся на сферу никогда до конца не усредненных материальных феноменов. В силу подобного положения логические представления требуют их выстраивания в любом случае из уже семантически идеализированных данных, именно для реализуемых которыми отношений познание при помощи правил логики и открывает для себя возможность наложения условия «истина». Если наше понимание верно, то логику следует понимать самостоятельной, но в плане ее познавательной функции семантически подчиненной наукой. Логическому нормированию подлежат лишь семантически определенные сущности, и оно не применимо к семантически произвольным условностям. Итак, логика представляется нам самостоятельной научной дисциплиной, в качестве отдельной эпистемологической сущности допускающей ее реализацию исключительно в условиях владения познанием средствами формирования семантически определенных условностей.

В завершении нашего анализа нам следует высказать нашу позицию по проблеме места логики в корпусе культуры в целом. Логика как вид знания возникает на той стадии развития культуры, когда уже достаточное развитие получают и семантические нормы, подпитывать становление которых способно и уже начавшееся развитие науки, и, помимо того, и уже в достаточной мере развитый грамматический строй языка. И первой задачей начальных концепций логической науки и оказывается попытка упорядочения процедурных форм лексического представления данных о познаваемых предметах.

04.2005 - 04.2013 г.