Повседневность - это та реальность, где любой функтор - от объекта до агента - отличает специфика субъекта исполнения по сути букета всевозможных ролей - работника, семьянина, компаньона и т.д. С другой стороны, познающая мир наука всячески избегает генерации всякого рода «комплексных» формул, поскольку при ее тяготении к строгости суждений она подвержена сомнениям в способности «смешанных структур» представлять собой начала строгой формализации. Тем не менее, пристрастие науки к строгой формализации не в любом и каждом случае обнаруживает и специфику полноты совместимости с само собой реальностью. Или, если уточнить, старания науки достигать в любой предлагаемой схеме условной «одномерности» не обязательно ложатся и на качество самой реальности заключать как одномерные, так и многомерные порядки построения. На таком фоне особенно странной подобает понимать практику лингвистики придерживаться порядка оценки посредством задания лишь одномерных квалификаций, поскольку речевые формы - они и тем более свободны в выборе условно «порядковых начал». То есть - дано иметь место и печальной практике пристрастия лингвистической науки к констатации лишь статистически превалирующей содержательной тождественности вербальных средств выражения содержания, а потому и пренебрежения выбором должных оснований для задания содержательной «одномерности».

Таких обозначенных в преамбуле как бы сугубо «контурных» посылок уже вполне достаточно и для постановки задачи предпринятого ниже анализа реальной множественности лингвистического расслаивания, чему мы придадим вид анализа предмета отношений, определяемых как «отношения контейнера и наполнения». Те отношения, что допускают отождествление как «отношения контейнера и наполнения» - в какой-то мере аналогия отношения известных физике «движущегося тела и системы отсчета», - где определение роли, чему в структуре данной пары подобает исполнение функции «контейнера», а чему «наполнения», чему «движущегося тела», а чему «начала отсчета», - на деле не подлежит однозначному определению. Такой аналогии вполне достаточно для и прояснения действительности синонимов и омонимов, где одни из них - порядки помещения одинакового содержания в разные фонетические контейнеры, другие - помещения в единственный фонетический контейнер различного содержания. Так, если объему содержания дано обрести в дополнение к его имени или ряду имен еще одно имя, то здесь «смысловой контейнер» ожидает пополнения неким следующим «фонетическим наполнением», а если имя обретает использование для обозначения некоего следующего содержания - то здесь «фонетический контейнер» пополняет и следующее содержательное наполнение. Тем не менее, предмет настоящего анализа все же составит не проблематика характерной неоднозначности присущих вербальной сфере отношений «контейнер - наполнение». В качестве задачи предпринятого нами анализа мы определим рассмотрение весьма любопытного предмета несогласованности структурной сложности, выделяемой у элементов, образующих некую пару сторон отношения «контейнер - наполнение». Здесь чтобы не затруднять читателя попыткой самостоятельного подбора подобающей иллюстрации, мы в качестве такой иллюстрации предложим ту аналогию, когда такой контейнер как обычная тара обнаружит корреляцию между пригодностью для транспортировки некоторого количества предметов и габаритами этих предметов. С другой стороны, некоей сложной системе, положим, предмету мебели, дано допускать транспортировку лишь в виде набора деталей, одновременно размещаемых сразу в нескольких контейнерах. Так или иначе, но те же требования справедливы и в части «упаковки» вербальных форм - если нам необходимо оперировать содержанием, не допускающим «вложения» в габариты фонемы, то мы обращаемся к возможности передачи такого содержания посредством развернутого высказывания. И равным же образом отдельному слову дано допускать и наличие шлейфа «аппликативных» смыслов, что и очевидно из традиционно предвзятого употребления «разведчика» и «шпиона», своего и чужого и т.п. Однако сами представленные здесь квалификации - не более чем грубая оценка положения вещей, когда попытке построения его развернутой картины мы и посвятим предлагаемый ниже анализ.

Огл. Мнимая «простота» одномерной пары «контейнер - наполнение»

Однако если возможна постановка задачи анализа «несогласованной» структурной сложности лингвистической пары «контейнер - наполнение», то полезно и обретение представления о предмете, что подобает понимать как «одномерное и согласованное» построение пары «контейнер - наполнение». Обретение такого представления и подобает начать с задания такой характеристики, как понятие о присущих лексической структуре «внутреннем» и «внешнем» объемах определимости, а также о присущей лексической структуре способности ассоциации. Но даже прежде чем задать данные понятия или прежде чем начать раскрытие всей полноты объема таких понятий, нам потребуется предложение и нечто правила нейтральности внешних объемов определимости и объемов способности ассоциации по отношению к специфике как бы сугубо «внутренней» вместимости носителя. В частности, если указать на такой характерный пример омонимии как русское слово «коса», то в его отношении правомерна оценка, признающая это слово как характерный пример присущего лексической структуре порядка отношений «внешней» определимости. В то же время если рассматривать план содержания понятия «коса», положим, такую форму его объема содержания как «орудие труда коса», то это содержание как бы самодостаточно в том, что на нем никак не сказывается объем содержания любых иных омонимичных употреблений того же плана выражения. Хотя, с другой стороны, здесь не исключены и возражения этимологического порядка, когда в основе тех или иных форм омонимии все же доводится лежать общей образной основе или общей истории фонетической модификации, или одновременно двум данным условиям. Но нам в этом случае все же подобает оставить без внимания такие возражения и, руководствуясь скорее логикой «построения схемы» допускать, что объем каждой единичной позиции, относящейся к общему контейнеру, все же это нечто самодостаточное. В том числе, здесь существенно то обстоятельство, что употребление носителем языка некоего слова в тех или иных характерных данному слову смысловом значении или произнесении происходит далеко не в силу знания им лингвистической истории слова, но в силу проявления в сознании идеи функциональной целостности используемого словоупотребления. Для человека «коса» как необходимое орудие труда - тогда же такой предмет речи, что допускает отождествление лишь характерной спецификой данного предмета, но - не спецификой иных субъектов именования, как-то связанных с данной фонетической формой. То есть следом за носителем естественного языка и анализу подобает рассуждать лишь о «косе», что заключает собой картину функционально достаточного орудия труда, но не чего-либо иного. Отсюда и любое значение, расположенное где-либо за пределами данного контура и подобает расценивать как выводимое за рамки предпринятого анализа теперь и по причине действия условия концентрации речи на понятии. Или - следование данному принципу это и очевидное «очищение» объема содержания от всего, не имеющего отношения к нечто характерно особенной специфике. То есть принятая нами здесь постановка вопроса - не иначе как совершенная изоляция специфически особенного содержания от подверженности воздействию характера внешней связи, что бы ни определяло эту связь - омоним или синоним. Для подобного подхода те обстоятельства, когда употребление понятия не равнозначно порядку «концентрации на понятии» - никоим образом не проблема погружения носителя естественного языка в специфику средства или инструмента речи.

Принцип «концентрации на понятии» - уже достаточное основание и для задания правила образования «простой пары» контейнер - наполнение, что закрепляет условия «внутреннего» наполнения объема понятия, или воздействие ситуации «фокусировки речи» одновременно и на смысловом и на фонетическом начале становления понятия. То есть «простая» пара - это такая форма связи контейнера и наполнения, что образуется на условиях не распространения на них каких-либо иных влияний кроме их собственной природы, что и дает в итоге порядок сингулярного вхождения. То есть в этом случае контейнеру дано предполагать наличие лишь «одного объема», но не каких-либо «нескольких отсеков», и для данного наполнения будет исключено какое-либо «разнообразие ролей» тогда уже на положении наполнения. То есть «простая пара» - никогда не сложное слово и никогда не выражение, никогда не смягчительное, не уменьшительное и никогда не зависимое от контекста. Точно также оно же и не слово, образуемое слиянием слова с предлогом или частицей - никакое не «признание» и никакое не «незнание». Отсюда, скорее всего, конструирование «простой пары» и возможно лишь на условиях принятия неких допущений, что также справедливо и для всякой попытки определения принципов, устанавливающих для некоторого смыслового начала возможность признания за ним формата «простого» смыслового контура.

В таком случае наш первый шаг в совершении начатого нами анализа - рассмотрение проблемы «фонетической сингулярности» в силу, как нам представляется ее большей простоты. Тогда мы прибегнем к формулировке принципа, согласно которому фонетически сингулярной в объеме наших требований возможно признание любой фонетической конструкции с наличием в составе слова только одного фонетического корня. Подобное условие - это непременный запрет на внесение в списки фонетических сингулярностей любого «чистокровно железобетонного», но, если следовать принятому нами допущению, оно же не препятствие и для наделения статусом «сингулярного» того же «признания». Или - специфика «фонетической сингулярности» это отличительная особенность любого такого построения слова, что не предполагает построения посредством объединения двух и более слов с самостоятельными фонетическими корнями, и, одновременно, данное решение наделяет качеством сингулярности слова, для которых значение неотделимых элементов их фонетической структуры отличает элементы согласования. Или - в таком понимании приставка «при» в «признании» никоим образом не препятствие для отождествления этого слова как «фонетически сингулярного».

«Анализ сингулярности» смыслового начала слова нам присуще расценивать уже как несколько более сложную проблему. Даже вроде бы простым прикладным предметам - тем же косе или гвоздю, все равно доводится исходить из характерно сложной топологии - наличия острия, режущей кромки, петли насадки, шляпки, насечки и т.п., что и образует комплекс условий, исключающих какое-либо представление о специфике однородности такого рода «формы условности». Тогда возможным способом преодоления такого рода «барьера неоднородности» и подобает предстать схеме объектуальной достаточности синтеза смысла на уровне образования т.н. «образного» паттерна. Очевидным же началом такого решения и правомерно признание нечто принципа «предъявления». Например, тот же «гвоздь» в процессе осмотра вовсе не предполагает предъявления в значении «изготовленный из некоторой марки стали», или, если на нем не указано, - на некоем предприятии. Но гвоздь в процессе осмотра уже определенно позволит предъявление на положении предмета характерной геометрии, и, скажем, характерных признаков цвета и твердости. Но если мы пытаемся осмыслить специфику нечто «запертой шкатулки», где нечто неизвестное лишь «побрякивает», то внутренности шкатулки, фиксируемые здесь в значении недоступных, а, следовательно, предполагающих последующий, в любом случае, хотя бы ожидаемый акт осмотра, тогда и исключат какую-либо возможность признания как выражающие специфику «сингулярного паттерна». Подобная квалификация равно правомерна и в отношении такой сущности, как «иллюстрированный текст», где построитель одного смыслового начала - собственно повествование, когда специфику «параллельной» структуры источника смысла также дано обнаружить и визуальному ряду прилагаемых иллюстраций. Причем важно сознавать, что условие «многозначности комплекса источников смысла» не обязательно определяет нечто «онтологическая» природа, но ему в любом случае дано следовать не иначе как из условия «структуры паттерна». В частности, здесь относительно одного взятого за основу денотата и следует понимать возможным выражение и «пение под аккомпанемент», и выражение «концертный номер», причем употребление подобных характеристик может иметь место и вне всякого упоминания той режиссуры, что составила собой то и источник порождения подобных сущностей. Точно так же и полотно Вероккьо «Крещение Христа», где фигуру ангела исполнил юный Леонардо, обнаружит и такой основной источник его различного рода видов ценности как такой вроде бы не столь существенный фрагмент изображения. В данном отношении как возможностям выделения, так и не различению «фигуры ангела работы Леонардо» уже выпадет предстать характеристикой теперь уже нашего паттерна, или характеристикой отличающей нас практики синтеза образа тогда уже как наблюдения нечто в качестве нечто единого или разделяемого на образующие его части. Всякой определяемой нами смысловой сингулярности любым образом дано покоиться и на присущей нам уверенности в доступной нам возможности целостного выражения синтезируемого нами образа, что определяет направление нашего внимания на некий объем данных, отвлекаемых от той или иной предъявляемой позиции. В современной философии подобную проблематику и рассматривает особая теория «формирования референции» утверждающая, что в качестве первичного фактора возможно признание и отнюдь не истинностной, но именно референциальной достаточности, что и иллюстрирует хрестоматийный «пример С. Крипке». Согласно последнему, если некто доводится держать в руках рюмку с напитком, и подобный признак предопределяет построение вопроса «кто это, держащий рюмку с Мартини?», то тогда истинностная полнота выделения признака в смысле построения вопроса явно утрачивает существенность, например, если в рюмке плещется не Мартини, но просто лимонад 1. Скорее всего, следует предполагать, что разновидность такой референциальной достаточности равно подобает составить и достаточности способности источника паттерна служить основой целостного впечатления (образа). В таком случае если нами правит интерес к творческому росту Леонардо, то с особой тщательностью мы и предпочтем выделение «фигуры ангела», когда, по существу, «Крещение Христа» Вероккьо и позволит обращение условностью в виде комбинации двух фрагментов – «фигуры ангела» и всех иных внешних такой фигуре сопряженных элементов композиции. Или, если позволить себе представление теперь уже элементарного примера, то некий образец косы и будет подлежать отождествлению не более чем как образец правильной заточки лезвия, а не реальный инструмент для работы.

Отсюда обобщающее определение той аналитической условности, чему подобает составить «начало» смысловой стороны «простой пары» - это образуемая сознанием носителя языка «транспортабельная» форма смысловой репрезентации, отображающая сущность в контуре возможного «целостного» впечатления. Важно, что для носителя языка его впечатление - нечто не подверженное распаду, а равно не допускающее обращения и характеристикой некоей разомкнутости; отсюда и референция, выделяемая им относительно некоей сущности - то непременно нечто, наделенное референциальной достаточностью уровня полной сомкнутости. Рассуждение военного мемуариста о действиях роты на поле сражения определенно допускает возможность включение в него и вводимого на условиях «полной сомкнутости» паттерна «рота» несмотря на реальную картину участия в бою не то, что определенных отделений или огневых точек, но и вполне определенных военнослужащих.

Потому элементами, образующими комбинацию «свободно ориентированной» (поскольку для нас недопустимо здесь определяться с выбором, что для нас контейнер, а что наполнение) «простой» пары и послужит, с одной стороны, любая фонетическая словарная единица, располагающая не более одним корнем, и с другой - такого рода паттерн, чья референциальная достаточность равнозначна уровню «полной сомкнутости». Хотя, как представляется, такого рода форма - в большей мере все же теоретическая идеализация, чем эмпирически точная формула лингвистической реальности. Но такая непременная «идеальность» ни в коей мере не помеха для обращения подобного рода идеализма «простой пары» тем эталоном, что достаточен для выделения лингвистических структур, что не до конца упорядочены как «простые» структуры, но лишь тяготеют к «идеальному» упорядочению. Потому и представленный ниже анализ комбинирования «контейнера» и «наполнения» - никоим образом не рассмотрение «неполноты» упорядочения отношений лингвистической «пары». Насколько нам дано судить, проблема комбинирования «контейнера» и «наполнения» - все же проблема действительности если не нарочитого, то вынужденного введения в качестве элемента пары «контейнер - наполнение» то непременно же экземпляра, в любом отношении составного в смысле показанной нами упорядоченности, к какой бы он не относился из сторон пары. А начать данный анализ мы позволим себе с несколько более простой проблематики «множественности на стороне фонетического члена пары».

Огл. Образование пары из единства смысла и многоместной фонемы

Проблема передачи единства смысла посредством «многоместного фонетического контейнера» куда более проста в соотнесении с обратной, проблемой присутствия единого фонетического обрамления сразу нескольких смысловых объемов. Данная проблема на деле элементарна, и просто сложно объяснить, почему на ее долю выпала участь как бы «незаметного» для лингвистического наблюдателя «слона», поскольку она допускает сведение к условию очевидного и легко предполагаемого недостатка фонетических средств, служащих для обозначения выделяемых смыслов. Не находя для выражения смысла свободной лексической единицы, пользователь языка прибегает к построению выражения, доносящего данный смысл не посредством «жесткой» связи лексических элементов, но посредством формируемого по принципу сведения в единую структуру «основания и дополняющих его расширений». Причем природе такого рода конструкций также вряд ли доводится заключать собой какую-либо особенную онтологию, поскольку функционал подобного рода «основания» или «расширения» определенно допускает отождествление едва ли не любой сущности или условности, вне зависимости от ее положения на «языковом поле» (вспомним то же характерное философское понятие «измы»).

Достаточно наглядной и очевидной в смысле принятого нами требования «полной» образной сомкнутости и правомерно признание ситуации в сфере звукоподражательной лексики. Русский язык, чей материал находит здесь использование как источник приводимых примеров, передает голоса животных посредством звукоподражательных лексем, от мурлыканья до мычания, но, тем не менее, очевидная на уровне паттерна смысловая идентификация звучания голоса определенных животных не обязательно находит выражение посредством лексических единиц, собственно и обеспечивающих уникальное отображение подобных явлений. Так, если задать поисковой машине запрос на выражение «голос попугая» (описана ситуация середины 2000-х) то выдачу образуют ссылки на тексты о путешествиях, где авторы четко идентифицируют определенные звуки как «голоса попугаев», но фиксируют их не посредством особой лексемы, но используют составное выражение «крик попугая» или, чаще, «голос попугая». Более того, этот самый «голос» характерно окрашенного тембра, о чем также можно судить по выдаче поисковых машин, равно предполагает воспроизведение и разного рода техническими устройствами, и, что любопытно, аналогично предполагает описание не посредством употребления специального слова, но в виде выражения «голос попугая». То есть уровень паттерна не только позволяет непосредственно различение, но, более того, позволяет и различимую имитацию голоса попугая, однако фонетический синтез русской речи «недостаточно догадлив», чтобы трансформировать специфичность данного паттерна в особую звукоподражательную лексему, аналогичную куда более привычным «кряканью» или «кудахтанью».

Структуру такого рода конструкции не помешает исследовать и на примере другого выражения русской речи, идентифицирующего нечто «звук проходящего поезда». Вообразим ситуацию, отождествляющую некоего носителя речи построителем нечто непременно «образно сомкнутого» паттерна данного звучания, причем вообразим притом, что что-либо, возможно горные или речные преграды, не позволяют ему приближение к месту прокладки железной дороги, собственно и оглашающей этим звуком окрестность. Более того, если железная дорога еще и столь пунктуальна, что поддерживает движение строго по расписанию, то это вознаградит нашего героя равно и возможностью коррекции часов по звуку прохождения поезда; однако визуальная недоступность железной дороги все же не позволит ему осознание идеи источника данного звука в образе прохождения поезда. Хотя возможно, это лицо и догадается до способа сугубо фонетической передачи слышимого им звука посредством подражания «тух-тух-брынь-брынь-жик-жик», но он также не будет связывать данную фонетическую форму с какими-либо понятиями из области железнодорожного дела. С другой стороны, возможно, собственно какофонию подобного «грохота-лязга-скрежета-звона» и следует признать причиной практики знакомых с природой подобного звучания носителей речи не «мудрить» с выдумыванием характерного слова, но прибегать к употреблению выражения, где признаки звукового паттерна и претерпевают замену на ссылку на наличие «средства воспроизводства» звука. Подобная ситуация явно нередка, и, скорее всего, подобным же образом можно характеризовать и выражение «звук спускаемой воды» в туалетном смыве. Далее, некоей ситуацией, фактически и восходящей к подобным «началам ассоциации» равно подобает понимать и выражение «закат в ветреный день», когда некий паттерн освещенности горизонта закатным солнцем собственно и предполагает передачу посредством указания на наличие обстоятельств, непосредственно вызывающих данную ситуацию.

Тогда если определить своего рода «конструкцию» рассматриваемых нами выражений, то очевидно, что любой акт диссоциации целостной конструкции «звук проходящего поезда» до состояния выделения отдельных элементов «звук», «проходящий» и «поезд» будет означать разбиение устраняющее смысловую сторону или «начало» данного выражения. То есть такого рода выражения, если оценивать их под углом зрения построения пары «план содержания - фонетическая структура» и означают образование связи такого содержания лишь с подборкой слов в целом, но - не с каким-либо из отдельных слов образующих эту подборку. Если, скажем, фонетический элемент данного выражения «звук» еще как-то и позволит отождествление с условием природы подобного паттерна («звучание»), то «поезд» и «проходящий» не будут выражать собой никаких ни звуковых, ни музыкальных оттенков. Два данных элемента рассматриваемого нами выражения и подобает характеризовать как выражающие собой не более чем отношение описательной подстановки, когда вместо характеристик собственно явления, речь прибегает к ссылке на существование продуцента обозначаемого явления. Для философского понимания практически незначима специфика как таковых приемов подстановки, это уже поле лингвистического анализа столь массового явления, например, стоит вспомнить «подовый хлеб» или «амбарный гвоздь», философским значением здесь располагает лишь исключительно факт, что наличие подстановки - прямая причина отказа от смыслового членения конструкции выражения в виде разбивки на отдельные слова. Отсюда и возможен тот вывод, что прежде чем характеризовать речевую конструкцию «в облике фонетической структуры» тогда уже как допускающей «разбивку на…», непременно следует определиться и с собственно природой или спецификой образующих ее фонетических контейнеров. Технически же отсутствие достаточного решения проблемы «анализа речи на предмет выявления структуры контейнеров» и обращается одним из наиболее существенных препятствий для развития систем машинного перевода.

Естественный процесс синтеза речевых форм не лишен и специфики своего рода «среды сопротивления» упорядочению такого процесса со стороны каких-либо норм, и тогда «стихийную» основу такого рода «рационализации» и подобает расценивать как характерно коррелирующую с практичностью произнесения образуемой конструкции. Очевидным доводом в пользу правомерности подобной оценки и подобает предстать тем затруднениям, что дано обнаружить и любой попытке предложения альтернативного способа передачи смысла паттерна «звук проходящего поезда». Образованию фонетического эквивалента некоего «сомкнутого образа» непременно предшествуют исторически разнообразные и фактически слабо упорядочиваемые причины; трудно понять, почему один тип автомобиля современная речь называет при помощи слова «кроссовер», когда другой - используя многоместный контейнер «паркетный внедорожник». Еще более не поддается объяснению то обстоятельство, почему многоместный контейнер необходим «технологиям пиара» и лишь единственного слова достаточно для выражения смысла «пропаганды». С философской точки зрения, конечно же, здесь существенно обстоятельство, что неосознанно защищаемый лингвистикой «лексический максимализм» все же подобает расценивать как ничем не оправданное «универсальное» допущение. Потому составляемым лингвистами толковым словарям дано допускать не нечто «отдельную и частную» ошибку, но - следовать характерно ошибочной парадигме, что предполагает порядок отождествления смысловых форм элементам фонетического каталога, хотя, как можно судить, подобное понимание не лишено и известных проблем.

Огл. Формирование пары из коллекции смыслов и фонетического целого

Наш анализ наложения комплекса из нескольких смысловых объемов на единственный фонетический контейнер все же подобает начать с рассмотрения более простого и очевидного явления сцепления нескольких элементов паттерна через общую форму речевого (фонетического) донесения, что находит выражение в составных словах, известных по примерам слов «дровосек», «железобетон» или тавтологического «многократного». Более того, такой синтез равно удивляет и характерными примерами одновременно и речевой беспомощности, и завидной изобретательности, «склеивающей» единую фонему по существу из очевидных высказываний, что подтверждает существование и употребительного «пуленепробиваемый». Тем не менее, значение объектов исследования, более удобных в смысле интересующей нас задачи следует отождествить формам скорее письменного - поскольку явно затруднительного в произнесении - «инженерно-технического» языка, столь приверженного синтезу таких близких его сердцу гибридов, чем и подобает понимать «глубоководный», «горнопроходческий» или «электрометаллургический». Кроме того, непременную составляющую такого анализа равно подобает составить и разъяснению причин отказа такого рода фонетическим образованиям в наделении их качеством воспроизводства как бы «полностью сомкнутого» образного паттерна.

То есть - если составное слово расценивать как фонетически целое, то в смысловой области оно никоим образом не утрачивает специфики «коллекции смыслов». Тем не менее, здесь правомерно предположение такого варианта, когда возможно задание как бы «контурного» смысла, где далее на основе такого «контура» возможно задание и некоей точечной локализации. То есть - в том же «глубоководном» в первую очередь подлежит выделить «водный», а именно, - предназначенный для выполнения определенных операций в водной среде, причем в среде, что далее обнаруживает присущее ей свойство неоднородности. Далее такой неоднородности и подобает составить собой основание для разбиения данной среды тогда уже на области, что включают в себя и область больших глубин. Также очевидное отличие «пуленепробиваемого» от «взрывозащищенного» - это и возможность выделения, в первую очередь, функции защиты от опасной формы эмиссии, обстрела из стрелкового оружия или поражения миной или фугасом, и лишь далее задания собственно формы сопротивления - защиты от пробоя пулей или от поражающего действия взрывной волны. Конструкции типа «дровосек» или «вездеход», соединяющие активность и сферу ее проявления равно подобает расценивать в значении фонетических средств замещения выражений, наподобие выражения «проходимость по любой поверхности», когда «электрометаллургическому» дано допускать выделение теперь и составляющей использования некоего способа выполнения определенной операции. «Биному», «полиному» или «многозадачности» в подобном отношении уже дано принять на себя исполнение функции задания некоего предмета при посредстве его структурной специфики, когда «стекловате» или «водоэмульсионному» дано указывать на образование комбинации вещественной и пространственной форм. И, наконец, специфика «железобетона» или «металлопласта» - не иначе как объединение двух равноправных вещественных начал, а потому в известном отношении и специфика как бы «не вполне» образцов «коллекции смыслов». Тем не менее, и данным понятиям дано выражать собой специфику «коллекции начал», поскольку сама «симметрия» определяющих их начал уже не позволит придания их объединению и какой-либо «векторной» формы.

Таким образом, смысловое начало представлений, строящихся как «коллекции смыслов» в основном формируют два особенных типа смыслов - «репрезентирующий» и «расширяющий» виды, или - тот же смысл, создающий образ бетонной массы, формирующей наружный покров и заключенной внутри такой массы металлической арматуры. В таком случае образный синтез такого рода структур смысла - любым образом построение комбинации форм: изначального опознания и метаопознаваемости. Отсюда и собственно фонетическая целостность составного слова - равно же нечто, не предполагающее охвата смысловыми отношениями пары «контейнер - наполнение». Источник подобного синтеза и доводится составить не фонетическим причинам, поскольку к подобным конструкциям речь прибегает и при вынужденном написании через дефис, как в понятии «химико-технологический», но причинам, определяемым потребностью в краткой форме обозначения для указания стереотипного сочетания. Тогда фонетическое единство лексемы и не подобает расценивать как отменяющее «суммарность» смысловой структуры также притом, что очевидная особенность любой такого рода референции - наличие и нечто смыслового «вектора», структуры в составе не только лишь «источника развертывания», но и нечто «подлежащего развертыванию». Если этого нет, и имеет место образование нечто смыслового нонсенса подобного «приятно-антагонистическому» («абсолютному антислову»), то и важнейшее основание для его признания несостоятельным - то и совершенная невозможность задания такого рода «собирательности» форм.

Огл. Вариант «неустранимой конъюнкции» или «абсолютной параллели»

Конечно, можно думать, что в понимании лингвистики «констуитивность» единицы словарного корпуса это все же нечто равнозначное пригодности для подстановки в выражение, неважно, в высказывание в объеме предложения или более, но в «выражение» как в порядок построения цепочки признаков, обустроенному как порядок связи «последующий с предыдущим». С другой стороны, результаты предпринятого нами анализа, где предмет рассмотрения довелось составить характерно простым парам «контейнер - наполнение» - прямое свидетельство в пользу невозможности определения таких пар как допускающих задание посредством мыслимой лингвистикой «простой» схемы. Если же обратиться к попытке осмысления подобного положения теперь уже посредством теоретической оценки, то подобает исходить из принципа, что понятиям выпадает обнаружить тождественность не только предметным особенностям описываемых реалий, но и возможности выделения ситуативно обусловленной направленности действия этих реалий и вектора отличающей их «активности». Хотя, вполне возможно, лексическому корпусу также дано заключать собой и понятия характерно «отстраненного» плана, прямо предназначенные для исполнения «сугубо описательной» функции, однако здесь также возможно предположение, что его преобладающую часть все же составляют понятия, рисующие предметные построения, что состоятельны лишь в контуре наделения придаваемой им телеологией. Помимо совместимости, очевидной во «враге» или «друге», антропоморфной масштабности в «холме» или «горной вершине», речь и ту же простую «лужу» также не склонна раскрывать то и под углом зрения своего рода «отстраненного» нейтралитета. Кроме того, здесь уместно напомнить и о знакомом современной лингвистике присутствии в предметном адресе понятия телеологической составляющей, когда тому или иному речевому «плыть» не дано означать охвата присущим ему смыслом и всего множества явлений, обусловленных реальностью воспроизводства физической нормы известной под именем «закона Архимеда». Речь, нередко определяя нечто сочетающуюся с предметом телеологию равно же посредством построения контекста, также признает возможным ограничиться для обозначения источника такой телеологии использованием одного и того же фонетического слова, и, более того, понимает подобное слово равно объемлющим не только одну, но и множество вариантов такой телеологии. Причем здесь следует вести речь не о способности такой телеологии к вытеснению или замещению в смысловых построениях структур выражения в силу включения произносимого слова или выражения в некий вполне определенный контекст. Условию «контекста» в чем-то подобному телеологии собственно слова, дано заключать собой здесь лишь некий частный момент. Просто «благодаря контексту» слово или выражение обретают возможность их обращения тогда и носителями различной телеологии, что уже подлежит определению не из собственно слова, но из заключающего слова контекста. Отсюда смысловое начало всякой лексической формы равно дано отличать и той ассоциации, где представлению о предмете уже подобает следовать равно и из системы представлений о множестве допустимых для него вариантов телеологии, что как потенциально открытые для данного предмета тогда не будут предполагать и какого-либо разотождествления с подобным предметом. Тогда смысловое начало отдельного предмета, выражаемого средствами лексического корпуса - это равно и тот «куст смыслов», которыми дано располагать данному предмету. На практике это выглядит таким образом, что речь не содержит никакого смыслового определения «чистого предмета», явно внося в смысловое начало слова и некое множество определений в формате «предмет в контуре характерной телеологии». Отсюда и определение понятия в условном «идеальном» толковом словаре - то не иначе как конъюнктивное соединение нескольких определений.

Положим, изложенную здесь теорию мы задумали использовать в нашем анализе такой элементарной лексической формы как глагол «жечь». Тогда если это слово, предстающее в некоем трактующем его определении в статусе нечто паттерна, в чем реализована специфика «полной сомкнутости» понимать как выражающее единый образ события сгорания, то наполнение такого смысла телеологической нагруженностью уже равнозначно устранению в таком и паттерне собственно специфики целостности. Так, для взятого нами жечь допустимо как обращение средством отождествления действия «жечь - поддерживать» пламя, в случае его вхождения в выражение жечь костер, так и обращение средством отождествления действия «жечь - уничтожать» горючие предметы, например, если жечь мусор. При этом конечно, речевой практике не дано останавливаться на разделении по признаку обращения понятия к предметной основе образного уровня: образ восприятия, паттерн, то есть несущий денотативную функцию феномен здесь никак не предполагает какого-либо изменения. То есть пользователь языка в этом случае фактически вынужден домысливать существо явления тогда уже посредством придания картине следующих, «не объявляемых» компонентов смысла: или же огонь здесь важен как само по себе «событие горения», или - важен как средство уничтожения горючих предметов. Здесь огонь, хотя и «остается» огнем, но приобретает и подобающую смысловую нагрузку как нечто определенный функционал. Фактически тот же порядок построения рассуждения позволит его повторение и в отношении целого ряда иных глагольных конструкций, например, «придумывать» или «растворять». Мы, с одной стороны, «придумываем» в силу, быть может, наличия досуга и отсутствия другого занятия, или придумываем потому, что нам неизвестен ни один возможный выход из определенного положения. Цели - различны, но образ явления - одинаков. Это же относится к «растворять» как к либо «насыщать растворимым жидкость», что и образует новую субстанцию «раствор», так и - «переводить» растворяемое вещество в растворенное состояние, что изменяет статус некоторой части его свойств из определяемых как потенциально возможные на определяемые как актуально реализованные. Если же искать здесь примеры существительных, то, скажем, тот же банк - он оператор не только аккумулирования депозитов, но и выдачи кредитов, «назначение» - не только вступление под начало, но и занятие должности, а с ними - и «амфибия» как вид транспорта, это сочетание двух способов передвижения - посуху и по воде.

Тогда если правомерны предложенные здесь оценки, то помимо последовательной формы смыслового единства, основанной на выделении «развертывающего и развертываемого» дано иметь место и «параллельной» форме такого рода единства. Причина же такого рода «концентрации» структур содержания - скорее всего, своего рода «экономия» на объеме речевого материала, когда телеологической установке дано обретать ясность не из задания посредством лексической формы, а из построения выражения или из контекста.

Огл. Пары, образующие отношение «ассоциации множеств»

Возможным развитием выполненного выше анализа структур зависимости «контейнер - наполнение» доводится предстать и исследованию такой специфической фигуры реализации подобного отношения, когда пару множественной форме смысла также доводится составить и множественной фонетической форме («выражению»). Характерные примеры такого рода связей - не только забытый в наше время «герой гражданской войны», но и современные «легенды российского скоростного бега» и «приемистость двигателя на низких оборотах». Очевидная реальность такого рода форм - равно основание для постановки вопроса о причине устойчивых предпочтений речи оперировать подобными выражениями непременно в качестве «целостных» или неделимых структур. Скорее всего, подобной причине дано заключаться в непосредственно характере высказывания, склонного акцентировать тот или иной аспект подлежащего выражению содержания. В смысле собственно героизма поступок героя гражданской войны мало отличается от поступка героя троянской войны, однако значение доминирующего рефрена пропаганды в известный период непременно отличает и аспект задания вполне определенной мотивации. Конечно, задаче подобной пропаганды явно пошло бы во вред упоминание такого мотива героизма, как воодушевление, приходящее по наущению мифологических богинь. Собственно осознание значения подобной специфики и позволяет вывод, что для смыслового синтеза, непосредственно определяющего образование лексических связей те же предмет или условность, скажем, характер героев определенной войны или характер режима работы двигателя, непременно предполагают наделение спецификой «частных», а потому и признаются достойными для воплощения в отдельном понятии. В то же время имеют место и ситуации понятийного закрепления комплексов локальных характеристик, известных нам по «гарибальдиец», «декабрист», «санкюлот», биржевых «быку» и «медведю» и т.п. Скорее всего, прямая причина обращения к данным прецедентам понятийного закрепления - не иначе как рациональность употребления «предельно адресного» средства отождествления, что, в частности, и обнаруживают ситуации концентрации речи на тех или иных контекстах. Напротив, в других ситуациях, когда отсутствуют перспективы подобной концентрации и когда и как таковая ситуация, и контекст продолжают носить характер эпизодических, но при этом не теряющих жесткость присущего им контура, то тогда в речь и входит устойчиво употребляемая пара «много - много»: переносимое множественным контейнером множественное наполнение.

В отношении же рассматриваемой нами проблемы многообразия форм образования пар «контейнер - наполнение» специфическая возможность образования «ассоциации множеств» практически ничего уже не добавляет к показанным выше конструкциям «множественной стороны» пары, как в случае смысловой, так и фонетической расчлененности. Поэтому мы и позволим себе пренебрежение детальным анализом такого рода специфики.

Огл. Перенос смысла между речевыми практиками и машинный перевод

Наше рассуждение можно расценивать как один из примеров критики, доказывающей недостаточность узко словарно-фонетических начал конструирования толкового словаря для выражения ассоциативного богатства речи. Насколько мы можем судить, смыслу может просто «не повезти» с подбором единичного лексического контейнера, и данное представление носителей языка уже не позволит его внесение в состав словаря, как и лексический контейнер даже для специально суженных нами контуров «смысловой концентрации» будет адресован не целостному паттерну, но определенной комбинации образов. И, что очевидно, из всего этого отнюдь не будет следовать и возможности сохранения за некими «параллельными» лексическими единицами в других языках таких же в точности смысловых начал. Хотя современные языки, обслуживающие общества высокой культуры и допускают заимствование понятий, позволяющее сохранение смыслового начала и в языке-акцепторе, а равно и сами понятия, обращенные объектами подобного обмена, обнаруживают подверженность смыслов с одинаковой функцией их усреднению между разными языками, но, тем не менее, ничто не гарантирует достижения состояния межъязыкового смыслового параллелизма. Например, автор нередко отмечал потерю смысловой адекватности перевода речей американских политиков, непременно адресующихся образно простым смыслам, и потому всякий раз предпочитающих употребить «believe», на, если и возможно такое определение, более манерный «высокий русский», где те же обороты допускали в переводе замещение на слова «убежден», «надеюсь» и т.п. В таком случае, если исходить из принципа, утверждающего в качестве предназначения речи донесение смысла, а не фонетической структуры, то следует обратиться к мысли о возможности соотнесения подобных форм уже через посредство лексико-фонетически нейтральной системы смыслового синтеза. То есть в подобной системе, вне зависимости от структуры и способов реализации некоего языка, тогда подобает формировать не корпус фонетических контейнеров, но подобает озаботиться сбором коллекции смысловых образов, и именно ее содержимое и наделять функцией установления адекватности. Хотя здесь неизбежно появление и неких собственных трудностей, но они уже будут относиться к специфике бедности или богатства образной структуры, что практически автоматически будет подразумевать определенные приемы передачи такого содержания непременно посредством выбора фонетического контейнера характерного языку-акцептору. Хотя как водится, дело остается «за малым», за созданием «универсального языка формализации смыслов», но нам, все же, такая задача представляется отнюдь не «совершенно неразрешимой». Но в чем именно и следует видеть перспективу решения подобной задачи?

Скорее всего, некий возможный метод построения «универсального языка смыслов» - использование тех или иных онтологических моделей, построение которых составляет собой область научных интересов условно «практически» ориентированной части современной философии. Структура в известном отношении «универсальных» смыслов - любым образом структура той универсальной онтологии, предмет которой составляет типологическая унификация не только лишь как таковой предметной сферы, но равно и предметной сферы тогда и на положении предмета «когнитивного востребования». Насколько нам дано судить, для построения такого рода онтологии уже вполне достаточно не более чем схемы «отношений и вхождения», реализованной в предложенной нами концепции «Общей теории анализа объектов» 3. Здесь тогда возможен синтез структуры смысла исходя из того, что наделенный самодостаточностью объект концентрирует на себе определенные отношения, присоединяется к чему-либо и объемлет собой некие вхождения, что фактически вполне удовлетворяет всем потребностям смыслового синтеза, реализуемого посредством образования речевых комбинаций. В подобной модели и фонетические контейнеры по отношению смысловой основы будут представлять собой не более чем арсенал средств или «инструментарий», определенно не претендующих на положение самоценностных начал такого рода комплекса средств отождествления. Нам лишь остается надеяться, что на возможности такого рода синтеза когда-либо и обратит внимание лингвистика, тем более что само ее развитие просто понуждает на совершение ряда шагов в таком направлении.

Огл. Заключение

Если же дать оценку предложенным нами выводам, то важно, что они вряд ли нуждаются в обобщении, но скорее преподносят важный урок для философии. Важно понимать, что речевым практикам никоим образом не свойственно обманываться какой-либо идеей целостности предметной картины. Предметная картина в том виде, в котором ей и доводится входить в речевой оборот - никоим образом не картина, восходящая к глубине проникновения в предметные отношения, но картина, исходящая из установки референциальной достаточности, оправдывающей задание данной смысловой позиции. Обсуждая предмет, человек явно обсуждает не полную во всей ее достаточности картину предметной природы, но судит о возможности выделения того референциального основания, что позволяет синтез нечто эффективной модели данного предметного единства. В таком случае философии и подобает квалифицировать равно и саму способность моделирования то не иначе как удовлетворяющую запросу той моделирующей практики, для чего данное модельное представление и допускает признание как наделенное необходимой достаточностью. Практически в русле экстремизации подобной функциональности и протекает развитие любого из естественных языков, вводящее такие актуально оправданные смысловые категории (в роли «конкретной лексики»!) как, например, «крупное растение со съедобным стеблем, имеющее ядовитую разновидность». Язык - отнюдь не осторожный творец взвешенных моделей, но экстремист, в представлениях которого уровень функциональности торжествует над взвешенностью предметной характеристики. Философии же, понимающей себя «созерцательной» наукой тогда подобает проявлять осторожность и в том, чтобы не подпадать под влияние «экстремизма речи».

Еще один вполне возможный смысл настоящего анализа - равно и порождение показанным здесь положением вещей идеи освобождения гуманитарного знания в целом от фокусировки на «дискретной» (арифметически-целочисленной) парадигме. На это указывает и само избранное нами заглавие настоящего анализа: элемент конструкции и в отношении некоей условно «гуманитарной» тематики определенно не исключает обращения и той же нецелой частью.

03.2009 - 12.2022 г.

Литература

1. Муллиган, К., "Как восприятие устанавливает соответствие", англ. - Lahguage and Thought/Sprachen und Denken (1997), 123 – 138.
2. Смит, Б., "На основании сущностей, случайностей и универсалий. В защиту констуитивной онтологии", англ. - Philosophical papers, 27 (1997), 105 – 127.
3. Шухов, А., "Общая теория анализа объектов"
4. "Глаголы движения в воде: лексико-семантическая типология", М., 2007, ред. Т.А. Майсак, Е.В. Рахилина
5. Кюнне, В., "Гибридные имена собственные", англ. - "Hybrid proper names", Mind Vol. 101 No. 404 October 1992
6. Шухов, А., "Дегибридизационная модель возникновения естественного языка", 2007
7. Шухов, А., "Лексическая передача звука и фонетическая адаптация слова", 2005