Предмет настоящего анализа и составит собой проблема правоты нередкого и, вдобавок, распространенного обвинения философского материализма в механистической интерпретации такой сложной формы действительности как человеческая индивидуальность. На наш взгляд, современное состояние познания явно исключает любые мыслимые основания для признания правомерности утверждений, в столь существенной степени дискредитирующих материалистическое направление философии.

Однако и нашей задачей мы не склонны понимать рассмотрение реальности и практики подобных обвинений, просто доверяя свидетельствам о возможности их существования; ограничиваясь тогда признанием возможности таких обвинений, мы и позволим себе вольность полного пренебрежения каким-либо подтверждением их существования. Но отсутствие содержащих эти обвинения утверждений мы все же восполним предложением условных версий подобных недопустимых оценок теперь уже собственного сочинения.

Отсюда подлежащим анализу предметом мы и определим существенное начало отрицаемых нами обвинений, то есть содержание тезиса, непременно и предопределяющего механистическую природу систем, образуемых посредством механического комбинирования составляющих эти системы элементов. Как мы позволим себе допустить, реальные обстоятельства никак не предполагают оснований, непосредственно и обуславливающих правомерность утверждения о возможности «наследования» той или иной системной организацией формата образующих ее элементов. Отсюда и местом приложения нашего анализа мы и определим исследование не отдельных мнений, но рассмотрение различного рода аргументации, указывающей на очевидную неоднозначность причинно-следственных зависимостей, собственно и открывающуюся в случае всякой попытки представления качества индивидуальности посредством синтеза сложных комбинаций из материала физических форм или редуцируемых к ним психических процессов.

Однако нам сложно приступить к такому исследованию без уточнения начальных определений, поскольку философский опыт приносит с собой и свидетельства известных разногласий в вопросе определения некоторых важных нам понятий, в частности, что любопытно, философия не знает и общепринятого определения категории «материя».

Огл. 1. Справочные определения

Настоящий анализ мы также понимаем категорически невозможным без построения в определенном смысле «несложных» и, одновременно, недвусмысленных определений «сознания», «материи» и общей характеристики деятеля познания, изучающего предмет «сознания» с материалистической точки зрения. Мы не претендуем на философскую полноту подобных определений, но для решения поставленной задачи нам непременно потребуется и обретение некоторой функциональной достаточности в истолковании обозначенных выше сущностей. Учитывая подобные требования, мы и построим здесь три определения необходимых нам понятий.

Поскольку принятое в отечественной философской литературе несколько странное, на наш взгляд, определение материи через посредство биологических сенсорных возможностей и обнаруживает условность уже в силу существования искажений восприятия (регистрации), характерных как биологическим, так и техническим сенсорам, нам следует построить определение материи, как можно дальше уходящее от непосредственно феноменальной конкретики. Если мы последуем плохому примеру, и повторим попытку определения «материи» через указание некоторого феномена, то опять-таки не решим проблемы зависимости образуемого представления от свойственной подобным феноменам непременно относительной стабильности. Поэтому мы вернемся к испытанному пониманию материи как категории, объединяющей сущности, допускающие хотя бы спекулятивное разотождествление со временем и пространством, и определим материю именно через данные, признаваемые нами либо не имеющими определения, либо - уже «аксиоматически» заданными категориями. Тогда именем «материи» и следует обозначить предмет философской категории, объединяющей объекты по признаку идентичности их свойств, выражающихся в том, что все подобные объекты отличает способность образования пустотных границ, равно, что во времени, что и в пространстве. Материю и следует понимать допускающей позиционирование и во времени и в пространстве, и именно это и отличает ее от идеализмов, эйдосов, отношений и тому подобное, порождая понимание, что данный фрагмент материи присутствует в данной части пространства и в данный момент, но не где-то еще и не в другой момент времени. Для построения следующего ниже рассуждения явно следует признать достаточной подобного рода ограниченную идентификацию категории «материя». (Признаваемое же нами «истинно физикалистским» определение материи существенно сложнее и возможность ознакомления с ним предоставляется здесь.)

Выработанное нами в целях выполнения настоящего анализа определение «сознания» ограничится возведением этого значимого функционала сложного биологического существования к условию наличия логической основы, нормирующей собой всякое «проявление сознательности». «Сознание» согласно подобному истолкованию и следует определять в качестве отличающей биологический организм возможности формирования реакций посредством спекулятивного мыслительного синтеза командных последовательностей. Обладающий сознанием биологический организм именно тем и отличается от бессознательного примитивного животного со всего лишь нейрофизиологическими реакциями, что он способен мыслить самое себя и совершаемые им поступки. Определяемая на основании подобной квалификации ее базисная функция «способность мышления» – это уже способность подвергать логической комбинации отображенные в сознательных представлениях абстракции. В своей основе, таким образом, мы представляем сознание некоторой действительностью, наделяющей биологическое существо возможностью преобразования поведения посредством логически комбинируемых абстрактных представлений. В пределах поставленной нами задачи данное узкое представление сложной действительности, определяемой под именем «сознание», явно достаточно адекватно.

И последнее, нам необходимо определение, что именно следует понимать под именем деятельности познания, собственно и направленной на такой сложный предмет как «сознание», чье ведение и указывает на использование в такой деятельности установки, именно и характерной направлению философствования, известному под именем «философского материализма». Материалистический способ познания предмета сознания или часто налагающейся на «сознание» специфики личностной индивидуальности тогда и следует отождествлять той практике исследования предмета под именем «сознание», что и признает его никоим образом не в качестве неповторимого субъекта, но явно и тяготеет к определению именно в качестве типического и повторяющегося объекта. Очевидным примером такой деятельности и следует понимать деятельность познания, осуществляемую специалистом психологом или нейрофизиологом. Выделяя в ряде случаев даже только у одного человека некоторую психическую реакцию, психолог (мы здесь несколько огрубим данную картину) представляет подобную реакцию как характерную не только определенному индивиду, но и людям вообще. Последнее явно допускает аналогию со способом познания анатома, выясняющего путем препарирования расположение тканей трупа и переносящего полученную схему на анатомические особенности каждого из людей.

В подобном отношении материалист даже самое себя и свою деятельность познания именно и предпочитает квалифицировать в статусе объекта. Иллюстрациями подобного подхода явно допустимо признание двух следующих несложных примеров. В частности, норму права «незнание закона не освобождает от ответственности» и следует видеть адресованной пониманию человеком самого себя именно как объекта; человек, анализируя собственные поступки, отождествляет «с самим собой» разные состояния «знание» и «незнание». Здесь эти одинаковым образом касающиеся каждого нормы и позволяют признание именно подлежащими объектной квалификации, как и собственно закон здесь также позволяет признание объектного плана средством устранения состояния неосведомленности в отношении определенной естественным путем проявляющейся части картины мира, для чего закон и обращается определением некоего комплекса вербально фиксируемых требований. Вторым возможным примером самоидентификации индивида в статусе объекта явно возможно признание сентенции «ах, если бы знать, как ларчик открывается». Здесь человек также рассматривает себя в отношении некоторого объекта приложения собственной деятельности также в качестве наполненного формальным содержанием (объемом опыта), то есть человек и видит себя здесь формальной системой усвоения содержания по имени «форма опыта», что сугубо посредством формального акта и предполагает включение в корпус характерной ему осведомленности. Итак, наше понимание характерно материалистического способа познания предмета по имени «сознание» и определяет такой способ непременно методом квалификации «сознания» в качестве объекта, а не субъекта или составляющей субъективности.

Огл. 2. «Формула обвинения» материализма в «механистической трактовке» сознания

Как уже было оговорено выше, постановка задачи настоящего анализа не предполагает никакого поиска в литературе собственно реальных обвинений материализма и материалистов в «механистическом понимании сознания». Вместо этого мы позволим себе ограничиться попыткой искусственного воссоздания содержания таких обвинений посредством определения «доводов обвинения» с помощью мысленного эксперимента.

Опасения противников материализма в основном следует связывать с предположением о якобы порождении абсолютным физикализмом материалистического понимания угрозы лишения личности непосредственно качества индивидуальности. Если, на взгляд идеализма, «субъекта» и следует определять формой трансцендентного начала, то в развитие подобной квалификации и следует признать правомерность предположения, указывающего на наличие такой специфики, как неоднозначность любой проявляемой им реакции. На подобном фоне и всякая возможность физически детерминированных отношений материального субстрата как бы и позволит признание условием, непременно исключающим такую неоднозначность. Материальные объекты, обладая не более чем формалистически заданными свойствами, а именно взаимодействуя в среде материальных объектов на условиях заведомо предопределенного исхода взаимодействия, тогда и позволят понимание как бы уничтожающими собственно возможность произвольного выбора характера поступка. Откуда и самоё субъективность, фактически полностью отождествляемая способности обладания сознанием, и позволяет отождествление как знающая в подобной картине только порядок воспроизводства, что представители идеализма и понимают очевидной опасностью, что и обращает ее объектом приложения схемы, показывающей субъективность комплексом всегда открытых для формального познания и превосходно прогнозируемых откликов. Подобное положение, как его понимают представители идеализма, противоречит реальности, в которой практически в любом случае проявляется условие неожиданности характера субъективного проявления.

Потому и важнейшее положение адресуемого материализму обвинения в механистической интерпретации действительности сознания именно и представляет собой тезис о якобы вносимом им в познание принципе безусловной предсказуемости реакции, которую, якобы, как это видят возможные противники, данное направление и провозглашает в качестве обязательной нормы допускаемого им представления о сознании.

Тогда, в целом допуская возможность признания такой «предсказуемости» условием однозначности наступления неких последствий, порождаемых воздействием на сознание, и свой ответ «за материализм» мы и обратим поступком представления аргументации, подтверждающей сохранение при следовании задаваемым материализмом посылкам все той же неоднозначности порождения в сознании отклика на воздействие на него объектов внешней среды. То есть, не нарушая никаких определяемых материализмом установок, мы и предпримем попытку представления сознания, хотя и не собственно объектом, но, может быть, некоторой системой, сводимой к набору физических объектов и их структур, чьи очевидные особенности и позволят нам, как мы надеемся, отказаться от понимания такой системы как продуцирующей однозначные отклики. И если мы сумеем показать, что подобная однозначность вовсе не обязательна для проявляемых данной системой реакций, то и позволим себе полагать, что защитили высказанный нами тезис о «не механистичности» материалистической картины сознания.

Однако вначале мы лишь в общих чертах представим наше понимание предмета реальной эквивалентности «неоднозначности» и «субъективности».

Огл. 3. Сознание с позиций его «укоренения в мире»

Признание порядка, согласно которому субъективность изначально отождествляется посредством комплекса биологических реалий, и лишь впоследствии будет допускать понимание уже посредством возможности неоднозначной реакции живого организма, все же следует понимать «несколько смелым» суждением. Для философии как таковой, что справедливо для любого из ее рациональных направлений, понятие «сознания» означает еще и выделение некоего дебиологизированного начала или содержания комплекса психического. Если неизбежный космизм подобного рода идеи «сознания» все же попытаться перевести на язык отрицающего и исключающего трансцендентное начало материализма, то речь может идти о значении для сознания внешнего коллективного, включая сюда и формы чужого и предшествовавшего опыта, а также и функционал межличностной коммуникации. Для материализма, следовательно, понимание самодостаточности сознания и обращается пониманием некоторых непременно отличающих сознание возможностей развития, включая сюда и его зависимость от практик внешней для данного индивидуального сознания авторитарности. Последнее для нас и будет означать необходимость в постановке следующего вопроса: выражает ли подчиненность сознания внешнему авторитету условие некоторой специфики, именно и свойственной самому сознанию?

Тогда если следовать видению, отличающему в некотором отношении «наивное» толкование, то те же опустошенное и искушенное сознание и следует понимать чуждыми друг другу чуть ли не космически. В смысле критериев, собственно и задаваемых подобным пониманием, сознание искушенного скептика и аналитика практически не предполагает сравнения с сознанием «простака». Однако и антитезу данной оценке и следует видеть в обстоятельстве, что получение знания и наработка опыта предоставляют возможность компенсации, причем весьма существенной, первично практически нулевого уровня способности сознания. Да, конечно, здесь явно невозможно пренебрежение ограничениями, отмеченными Б. Шоу в знаменитом «Пигмалионе», когда очевидной частью подобной аргументации следует признать и ту же специфику индивидуальной склонности. Тем не менее, примеры успешного обучения в большей мере все же представляют собой аргументы в пользу оценки, допускающей разделение сознания и фактора его вооруженности, нежели оценки, исходящей из возможности их совмещения. Взвешивая тогда, в следовании такой «логике» некоторый ряд «за» и «против», мы все же позволим себе отделение собственно проблематики сознания от лишь сопутствующей ей проблематики условия его вооруженности (скорее, также и изощренности). В нашем последующем анализе мы и позволим себе рассмотрение сознания никоим образом не в качестве состоявшегося как определенным образом вооруженное, но именно в качестве принципиально готового к возможному вооружению некими возможными средствами совершенствования. Поэтому относительно мира мы будем определять сознание как ту достаточность для некоего возможного вооружения (понятий «мозга» или даже всей «системы высшей нервной деятельности» тут явно недостаточно), объединяемого и со спецификой некоторой «минимальной» вооруженности, что и обращает некую систему обретения представлений в достаточную в смысле предложенного нами определения феномена «сознания».

Огл. 4. Материализм в его качестве принципиально неоднозначной практики моделирования

Философская традиция изучения феномена «сознания» по существу пренебрегает такой возможностью, как проведение параллели или прямое использование применяемых точными науками методов решения так называемых «качественных» задач. Несмотря даже на то, что по существу задачей философии и следует видеть концентрацию на предмете важнейшей из числа таких задач задачи о структуре аналитической модели, она практически не обнаруживает интереса ни к собственно методам решения этих задач, ни даже к возможности их использования в качестве аналогии. Поэтому для предпринятого нами анализа и открывается исключительно путь, когда мы будем рассматривать не содержание и решение некоторой качественной задачи, но то переплетение принятого в философии деления на разные направления, где каждое из них специфически следует избранному способу моделирования. При этом мы отнюдь не покушаемся на создание некоей общей типологии методов моделирования, но, в силу стоящей перед нами цели затронем лишь ту ее часть, соразмерную с верхушкой айсберга, что и позволит нам выделение особенностей метода моделирования, именно и используемого философским материализмом.

Но и здесь нам будет удобнее начать от обратного и рассмотреть принцип моделирования, присущий практически каждой ветви идеалистического направления философии. Философский идеализм, как правило, вводит не адресные понятия, но вседостаточные категории, чьим предназначением он собственно и определяет возможность всеобъемлющего охвата некоторой сферы или «сегмента» бытования. Такая же концепция отличает и характерное философскому идеализму представление о сознании, трансформируемое во вседостаточный знак не только персональной интеллектуальности, но и интеллектуальности в расширенном истолковании. Подобного рода «категориеобразующий» принцип моделирования мы и позволим себе определить как принцип интегральной модели.

Наследующий естественным и точным наукам материализм явно следует иному принципу построения модели. В рамках данной задачи мы позволим себе ограничиться лишь кратким рассмотрением предмета подобного подхода. Наиболее значимое здесь обстоятельство - это то, что точные и естественные науки для представления своих предметов предпочитают употребление метода комбинационной модели. Принцип построения такого рода модели предусматривает выделение некоторых базисных понятий и образования посредством их сочетания множества синтетических производных понятий. Например, у нас есть базовые понятия пространство (в виде расстояния) и время, и созданное посредством их синтеза производное понятие скорость. Отсюда и собственно материализм не будет предполагать иного порядка образования модели «сознания», кроме как построения посредством комбинационной модели. Материалистическая картина предмета «сознания» непременно и исполнена в виде комплекса фрагментов в составе отдельных стимулов, воспринимающих стимулы рецепторов, проводящих возбуждения нейронных сетей и таксонов, обрабатывающих отклики на стимулы участков мозга, а, кроме того, она же выделяет и комбинационные структуры паттернов. Принятое в психологии понятие «паттерна» показывает комбинацию различных откликов на также отличающиеся спецификой происхождения стимулы, – включая и такой источник происхождения, как неоднородная последовательно-параллельная комбинация, – и, помимо того, оно же отражает собой и уровень способности определенного сознания к построению паттернов.

Основываясь на том, что для подлинно материалистического представления о сознании невозможно никакого иного построения, кроме как употребления комбинационной модели, мы и получаем возможность исследования пригодности подобного структурного формата к выстраиванию однозначной интерпретации присущих сознанию реакций и его активности в целом. Фактически для этого нам и следует понять всего лишь одно принципиальное условие – характерные всякой без исключения комбинационной модели возможности сходимости. Поскольку сознание в материализме обязательно и предполагает выражение посредством комбинационной модели, мы о нем как о конкретном решении и позволим себе рассуждать именно с позиций возможности типового применения формата комбинационной модели.

Тогда уже очевидной характеристикой не только материализма, но и всякой концепции, исходящей из принципа построения комбинационной модели и следует видеть специфический предмет двух характерных тупиков, появляющихся при построении комбинационных моделей в момент достижения ими определенного уровня сложности. Как мы полагаем, нет необходимости в объяснении того условия, что построение модели сознания комбинационным способом по существу не ограничивается просто введением небольшого числа базисных сущностей. Отсюда и следует признать оправданным прояснение в настоящем анализе, в частности, природы математических классификационных тупиков наподобие градаций иррациональных либо комплексных чисел и, второе, еще и специфического условия технической стабильности сложной физической системы наподобие автомобилей или компьютеров.

В случае математических примеров мы имеем дело с потерей однозначности в ситуации выполнения операций, чьим обобщенным смыслом и следует понимать манипуляцию разбиения (тот же математический метод вычисления длины окружности также основан на использовании манипуляции разбиения). Следовательно, в случае комбинационной модели возможность достижения однозначности утрачивается уже потому, что разбиение – это не только одна из числа стандартных и часто встречающихся операций, но и операция, что при определенных условиях и не столь уже редко предполагает исход, не допускающий параметрического схождения. Во втором случае, при взаимодействии множества работающих на основе общего алгоритма элементов состава системы возможны сбои и по причине рассогласования связей сочетания. Хотя современной технике и удалась реализация таких практических надежных в смысле стабильности поддерживаемых ими связей сочетания систем как микропроцессор, и он, в своем качестве сложной системы, к примеру, перед неадекватной загрузкой кода, способен выступать в качестве причины отказа. Здесь также вполне допустимы и не учитываемые при проектировании реакции, так и тот вариант нестабильности отклика подобной системы, что и предполагает порождение сугубо физическими причинами, например, нестабильностью питания или теплового режима.

Приведенные здесь соображения и позволяют отождествление всякой комбинационной модели еще и такой особенности, как специфика принципиально неустранимой возможности выхода к позиции неоднозначного продолжения, проявляющейся в некоторых случаях моделирования. Возможно, что вероятность такого исхода достаточно незначительна, однако она определенно требует принятия во внимание уже на принципиальном уровне. В части сознания такая неоднозначность возможна как в случае выполнения им тех же лишенных выхода на следующий уровень дискретности операций разбиения, и, во втором случае, - при утрате мозгом состояния физиологической стабильности. Когда же мы в последнем случае приводим пример надежности микропроцессоров, мы обращаемся к предмету функционирования особых технически рационализированных систем, а достигаемую же биологической эволюцией природную рационализацию, как правило, никогда не отличает характер всесторонне полной. Тем не менее, та проблема технического несовершенства, что и рассматривается нами во втором примере, и предполагает исключительно логический вариант понимания: уже логически трудно предполагать возможность построения системы, отвечающей всем мыслимым вариантам приспособления к любым видам физических (физиологических) воздействий.

Итак, уже в части некоторого логического допущения, как это и следует понимать исходя из материалистического понимания действительности, и появляется принципиальная, хотя одновременно и маловероятная возможность выхода на состояние выделения условия неоднозначного построения реакции. В рассмотренных нами примерах это будет, в первом случае, непредсказуемость чисто схематических (логических) возможностей ветвления определенных реакций сознания, во втором – тоже логически определяемая невозможность построения завершенной в техническом смысле системы.

Огл. 5. «Накладки» возможные в синтезе на основе модульного разбиения

Психология, двояко описывая предмет сознания, иными словами, представляя его одновременно и нечто комплексным объектом и, так же, объектом аппаратной части сознания (мозга), широко использует модульное разбиение. Например, ее модель допускает выделение и реакций, предполагающих обдумывание, и, одновременно, допускающих мгновенное исполнение (импульсивные реакции), функция памяти предполагает разделение на две функции – кратковременной и долговременной памяти, а мозг также позволяет отождествление как физиологический комплекс, построенный на основе множества специализированных процессоров. Но здесь наше рассуждение, уже изначально ограниченное лишь необходимостью доказательства тезиса, утверждающего возможность существования специфики неоднозначного исхода проявляемых сознанием реакций, по существу, в отношении предмета подобной сложности явно позволяет ограничение представлением лишь единственного примера. Основная функция такого примера в предпринятом нами анализе - доказательство очевидной неоднозначности, обуславливаемой всего лишь не окончательностью хотя бы одной из имеющих место схем модульного разбиения сознания.

И таким примером мы и позволим себе понимать комбинацию, составленную двумя сведенными воедино психологическими моделями – схемой первичной кратковременной памяти и представлением о работе мнемонической памяти. Когнитивная психология различает две структуры памяти – кратковременную (КВП) и долговременную (ДВП). Наше рассуждение тогда и следует начать указанием на обстоятельство, что техническая основа хранения данных в памяти человека и предполагает признание никоим образом не постоянной, но, в таком случае, синтетически-переменной, то есть практически исключающей какую-либо возможность задания определяющей ее структуру жесткой адресации. Собственно аргументацией, позволяющей признание правомерности подобной характеристики, мы и позволим себе определить пространную коллекцию цитат из капитального учебного пособия Р. Солсо «Когнитивная психология».

Данный ряд цитат и следует открыть формулировкой некоего общего положения, характеризующего объем возможностей КВП:

Обсуждая ранее кодирование в КВП, мы узнали, что его возможности могут значительно расширяться через укрупнение поступающей информации … . Функциональный объем КВП также связан с типом используемой организующей схемы. Как отмечалось выше, кодирование информации по категориям облегчает воспроизведение. [3, с.240]

Итак, препятствием для какой-либо возможности механистической интерпретации способности запоминания собственно и следует видеть невозможность отождествления подобному функционалу точно определенного исполнительного механизма. Что же именно не позволяет образования подобной связи соответствия, можно понять из следующего объяснения:

Таким образом, возрастание объема КВП (если, конечно, измерять его в буквах) было достигнуто за счет кодирования буквенных последовательностей в виде отдельных слов. Поэтому, несмотря на то, что объем нашей сиюминутной памяти ограничен семью единицами информации, ее фактический объем может значительно расширяться за счет укрупнения – кодирования отдельных единиц в более крупных единицах. … Укрупнение единиц информации важно хотя бы потому, что оно объясняет, как может такое большое количество информации обрабатываться в КВП, которая, будь она действительно ограничена семью элементами, стала бы узким местом процесса обработки информации. [3, с.163]

Отсюда следует, что любой возможный метод формализации процессов запоминания все равно упирается в некоторые препятствия, природа которых собственно и состоит в такой особенности, как эластичность принципа действия исполнительного механизма. На сегодняшний момент подобное препятствие фактически и следует понимать очевидным принципиальным ограничением для построения всякой полностью формализованной схемы механизма запоминания. Но, как оказывается, спецификой процесса запоминания следует видеть не только эластичность процедуры, но и такую характерную особенность, как неустойчивость доминирующего способа выражения. Работа Р. Солсо знакомит нас со следующим свидетельством существования такой неустойчивости:

Проведенные Пэвио исследования … привели его к главному теоретическому выводу о форме представления информации в памяти – к гипотезе двойного кодирования, основанной на предположении о существовании двух кодирующих систем и двух способов представления информации в памяти: невербального образного процесса и вербального символьного процесса. Эти два кода – образный и вербальный – могут перекрываться при обработке информации с большим акцентом на том или другом. [3, с.257]

Далее Р. Солсо обращается к рассмотрению непосредственно форм подобной конкуренции, разной эффективности образной и вербальной формы представления информации при воспроизводстве представлений, фиксирующих конкретное или абстрактное, указывая различные психологические концепции, но - не углубляясь в предмет семантических начал подобной состязательности. Напротив, на наш взгляд, именно семантическая специфика состязательности образной и вербальной формы представления информации и указывает на непременно ограниченную возможность выделения «в чистом виде» не более чем типов, когда представление в подобном моделировании уже собственно феноменов явно будет предполагать ограничение по условиям редуцированной репрезентации «на уровне типа». Иными словами, моделирующее различение чего-либо в качестве «образа» или «абстракции» непременно и содержит тот недостаток, что как образы, так и абстракции явно позволяют включение в них и элементов или фрагментов альтернативной формы. Потому здесь и возможен вывод, что на сегодняшний день наука явно не располагает возможностью построения некоторой механистически строгой или «четкой» модели характерного субъекту тяготения к определенному выбору метода фиксации получаемой информации. Более того, пока что подобное препятствие вряд ли устранимо, поскольку и собственно система обработки реализована именно по принципу конкуренции двух разных путей распространения действия.

Такую явно просматриваемую невозможность решения задачи наложения однозначной формализации на принципы работы механизма памяти признает и непосредственно психология. Р. Солсо высказывает некоторое следующее утверждение в отношении некоей «очередной попытки» построения формальной теории «уровней обработки» воспринимаемой информации:

Таким образом, уровни обработки – это, скорее, «расширенная» обработка, когда хорошо знакомые и значимые стимулы обрабатываются на более глубоком уровне с большей вероятностью, чем менее значимые.

То, что мы можем воспринимать информацию на более глубоком уровне, не проанализировав ее сначала на поверхностном уровне, наводит тень сомнения на первоначальную формулировку идеи об уровнях обработки. Возможно, мы просто имеем дело с различными видами обработки, которые не выстроены в строгую последовательность. Если все виды обработки равно доступны для входных стимулов, тогда понятие уровней можно заменить системой, опирающейся не на понятие «уровней» или «глубины», а на некоторые из идей Крейка и Локхарта о повторении и образовании следов в памяти. [3, сс.147-148]

Скорее всего, Р. Солсо, сообразуясь с требованиями научной достаточности, просто не спешит с произнесением тех слов, что сознание человека отличает определенная гибкость в образовании конфигурации собственно процесса или порядка обработки информации.

Таким образом, наличие таких особенностей механизма заполнения памяти, как эластичность модульной структуры, неопределенность числа создаваемых связей, неопределенность пути прохождения конкретного процесса обработки и произвол в выборе условия масштаба обработки и не позволяет представление реакции сознания на внешний информационно-стимулирующий повод просто в качестве события, порождающего механистически однозначные последствия. Исследование сознания, предпринимаемое психологией посредством построения модульных схем, и не позволяет тогда построения строго однозначной модели уже в силу одной только простой причины, что человек от природы наделен «правом» на определенный волюнтаризм во вводе в действие того или иного модуля собственной реакции осознания и запоминания.

Огл. 6. Машинизм и проблемы неопределенности демаркации комплексов возможностей

Теперь мы позволим себе обращение к рассмотрению такого физиологического и медицинского представления как понимание возможностей человеческого сознания в качестве определенной сенсорной или моторной машины. Формирование здесь таких представлений как нормальное зрение или нормальный слух говорит о том, что определенного рода перцептивные реакции, если вызвать их посредством процедуры изолированного проявления (в частности, в медицинском кабинете), фактически подобны срабатыванию практически предсказуемой машины. Однако следует подчеркнуть, что такое возможно лишь в условиях параллельного действия других механизмов восприятия и, второе, еще и запрещения вмешательства в подобный процесс, например, запрещения прищуривания при проверке зрения. Если же пренебречь соблюдением заявленных здесь требований, то чистый опыт выделения машинно стабильной функции сознания практически невозможен. Оценки психологии, хотя она явно и избегает спешки в части подобных выводов, все же тяготеют к признанию значимости такого взаимовлияния, примером чему и следует понимать описание психологией феномена аудиовизуальной интеграции или «эффекта Мак-Гурка», для которого характерно перекрестное (изучено – с визуальной стороны на аудиальное восприятие) влияние получаемой информации [4, сс.609-611]. Причем еще одной находкой, добытой исследованиями этого феномена, и послужили данные, указывающие на индивидуальную форму подобной зависимости, свойственной только большей части испытуемых, но не обязательно каждому из группы обследуемых.

Благодаря возможности представления подобной аргументации, мы и позволим себе предположение, что техническая четкость, в частности, сенсорной реакции явно позволяет нарушение в условиях неопределенности демаркации между сенсорным и каким-либо иным, скорее всего, моторным процессом. Именно поэтому и следует признать необходимым рассмотрение вначале взгляда нейрофизиологии, а далее и нашей собственной оценки специфики сенсорно-моторной демаркации, а вслед за этим и представление здесь и примера иного рода демаркации – между эмоциональным и рациональным содержанием сознания.

На настоящем уровне развития познания психологическое изучение моторных реакций уже явно признает необходимость рассмотрения предмета вовлечения сенсорного аппарата в процесс воспроизводства моторной активности. В силу этого психология и вынуждена отходить от приверженности простой однонаправленной схеме моторной активности, и переходить к понятиям рефлекторной дуги, и, в конце концов, рефлекторного кольца. Сейчас мы позволим себе представление некоторых извлечений, указывающих на понимание психологией проблемы рефлекторного кольца, но, как следует из нашего источника [6], психологический анализ все же не ставит перед собой задачи изучения проблемы стыка, а, следовательно, выделения фаз инициации и завершения сенсорной и моторной реакции. Для психологии интерес представляет собственно факт их совмещенного исполнения, на что явно и указывают следующие утверждения:

Именно поэтому центрам, управляющим движением, необходима постоянная информация о ходе его выполнения, т.е. обратная связь. На ее основе осуществляется сенсорная коррекция, т.е. вносятся поправки в программу движения прямо по его ходу.

Как следствие этих представлений появились различные схемы управления движениями, среди которых в нашей стране наибольшую известность получила схема рефлекторного кольца, разработанная Н.А. Бернштейном. [2, сс.62-63]

Развитием данных представлений и следует понимать особую модель сознательного управления моторным актом, что определяется как афферентный (центростремительный) синтез. Согласно некоторым представлениям психологии существо подобной модели состоит в следующем:

Переработка в центральной нервной системе пусковой информации прежде всего имеет задачу определить значимость сигнала, т.е. выяснить значение данного сигнала для человека. Это особенно важно в тех случаях, когда одновременно поступает несколько сигналов и человек должен выбрать, на какие следует реагировать, а на какие нет, определить первоочередность и т.п. Помогает осуществлять такой выбор механизм доминанты.

… Например, вратарь, видя удар игрока соперничающей команды по мячу, заранее представляет себе последствия этого удара, … Однако прежде чем принять окончательное решение, он должен сопоставить пусковую афферентацию и возможные виды реагирования на нее, хранимые в памяти, с фоновой афферентацией, сообщающей о состоянии самого вратаря, …

Таким образом, афферентный синтез с учетом обстановочной афферентации необходим для того, чтобы еще до начала действия, в случае отклонения системы от обычного состояния, внести поправки в привычную, закрепленную прошлым опытом реакцию. [2, сс.66-67]

Итак, мы имеем дело как со встроенным включением сенсорной активности в моторный процесс, когда происходит выполнение движения, так и с налагаемым вариантом включения сенсорной активности, когда происходит планирование движения. К сожалению, используемый нами источник не содержит каких-либо оценок ни собственно стадиального разбиения, что отличает непосредственно планирование, ни, также, потребного для подобного планирования объема запрашиваемых данных. Точно так же используемый нами источник не определяет и какие-либо ограничения на размер и объём корректирующей информации, и не вводит никакого понятия о вероятных жестких рамках начального момента либо собственно моторного акта, либо ситуации его коррекции. И хотя мы лишены возможности подкрепления нашей оценки выводами психологов, на что мы могли опереться при констатации неопределенности структуры памяти, нам все же следует признать правомерность фактического исключения условия строгой демаркации между сенсорными ограничениями и собственно стереотипной моторной афферентацией.

Тогда если предпринять попытку поиска подтверждения занятой нами позиции в как таковых представлениях психологии, то здесь лишь возможно представление свидетельства, прямо указывающего на парадоксальный характер способности ловкости, обоюдно зависимой как от сенсорных, так и от моторных способностей и потому и затрудняющей исследователей при определении ее четких характеристик. Психология включает в себя следующую оценку проблему «ловкости»:

Ловкость и ее противоположность, имея в быту ряд обозначений: сноровка, юркость, неуклюжесть, неповоротливость, - до сих пор не имеет общепризнанного определения среди ученых. [2, с. 164]

Поэтому … можно согласиться с В.И. Ляхом, понимающим ловкость не как двигательное (кондиционное, зависящее от энергетики) качество, а как сложное (системное) психомоторное качество, для которого характерно сочетание нескольких способностей (экстраполяция, своевременность реагирования, глазомер, соразмерность усилий и амплитуд движения). [2, с. 171]

Затруднения, испытываемые психологией в оценке такой важной на практике способности, как «ловкость», мы и склонны определять теми очевидными принципиальными затруднениями, когда моделирование уже нуждается в выделении определенных составляющих меняющихся комбинаций взаимодействия сенсорного и моторного аппарата. Скорее всего, даже если обратиться к практике экспериментальной фиксации объемов сенсорной и моторной активности, они, как и в случае попыток выделения зон памяти и осознания, определенно не позволят получение строгого ответа в силу собственно адаптивной или переменной специфики конфигурации собственно и поддерживающего здесь функцию сознания исполнительного механизма.

Теперь нам уже следует выйти за пределы научного опыта психологии и обратиться к собственно философской рефлексии по причине отсутствия в психологической науке нужной нам постановки проблемы. Если проводимое психологией изучение моторики сделало шаг, в силу которого моторный акт перестал рассматриваться в качестве схемы прямого действия, то известная психологии картина сенсорики именно и исходит из возможности применения схемы «прямой» реакции. Нам в подобном случае не оставалось другого выхода, кроме уже предложения собственного понимания условия действительности сенсорных процессов, и попытки посредством элементарной философской спекуляции исследования проблемы интеграции моторного функционала в структуру сенсорного канала.

Наш анализ и обратился тогда к определению характеристических особенностей таких интересных в подобном отношении явлений, как зрительная аккомодация, сужение зрачка, густотная ориентация в обонятельном процессе, контрдинамическая организации зрительной деятельности у человека, слуховая локация и компенсаторные движения глазных яблок. Это и позволило нам допустить, что как собственно содержание, так и представительный характер данного комплекса явлений явно и позволяют признание правомерности положения, указывающего на непременную интеграцию моторной адаптации в структуру операций сенсорного канала. Анализ этой группы проблем и позволил нам предложение следующей оценки:

… управляемый рецептор редуцирует адресуемое ему внешним миром комплексное стимулирующее действие до такого состояния гомогенизации, в котором данный стимул и отвечает некоторым стереотипам пригодности стимулов, свойственных сознанию оператора восприятия. [6]

В процессе такой редукции деятельность рецепторов обеспечивается активностью специфических средств моторной поддержки рецепторных органов, типа ресничной мышцы, мышц носа или мышц, поддерживающих напряженность ушной раковины у собаки. В таком случае можно говорить об избирательности собственно структуры стимульного паттерна, заданной как афферентным, так и компенсирующим вмешательством:

…собственно наличие фактора «фокуса восприятия» и следует определять означающим возможность задания в восприятии разделения комплекса стимулов на предметы фокуса внимания и фона, обеспечиваемого как посредством собственно содержания или специфики стимула, так и посредством наложения некоторой интенции, так и тем, и другим одновременно. Но и собственно установку данной схемы невозможно понимать «прямо обязательной» вне следующего непременного «но»: здесь определенно недопустимо осознание, что фокус внимания и фон каким-то образом предполагают «автоматическое» или «стандартное» задание вне собственно специфики случая восприятия. [6]

Подобные оценки опять же исключают возможность построения однозначной механистической схемы операций сенсорной деятельности. Сенсорные способности человека в значительной мере интерактивны, и здесь вряд ли возможно решение, исходящее из представления об однозначности влияния события предъявления конкретного стимула на конкретный результат восприятия. Фактически результат восприятия и следует связывать не только с фактором разрешающей способности сенсора, но в равной же мере следует связывать и с фактором того состояния мобилизации, во что и возможно приведение сенсора посредством обращения на него действия и специфических эффекторных функций. А далее собственно факт отождествления рецептору определенного спектра состояний активности и позволит в теоретическом отношении его определение уже в качестве особенного явления гибкой интеграции сенсорного процесса и различного рода моторных форм его обеспечения, что уже не позволяет каких-либо утверждений о возможности ясно демаркируемой «чистоты» того или иного процесса сенсорной активности. Подобные обстоятельства и устраняют самоё возможность наделения результатов сенсорного восприятия спецификой «простой» или «прямой» однозначности.

Далее нам следует уделить внимание нами же и полученному доказательству неудачи в построении философской модели выделения в сознании строго демаркированных зон собственно сознательной (рациональной) и подсознательной (эмоциональной) активности. Основанием полученного нами вывода и послужила оценка, собственно и признающая некоторую часть эмоциональных реакций явно исключающими признание примитивными, но определенно требующими отождествления в качестве порождаемых разумной (рациональной) сферой возможностей человеческого сознания. По нашим данным, психология не предпринимала исследований подобного рода реакций, поскольку ей еще не удалось определиться с методами их экспериментальной реализации, и часть рассмотренных примеров нам пришлось заимствовать в беллетристике или в лингвистике.

Теперь уже наше собственное исследование эмоциональных реакций, порождаемых разумными возможностями человеческого сознания, естественным образом и ограничивало себя всего лишь методом философской рефлексии. И тогда всего лишь сопоставление методом подобной рефлексии аргументов в пользу и против положения, утверждающего универсальную природу человеческой эмоциональности, и предопределило вывод, что коллекцию привычных «грубых» (гедонистических) реакций, предполагающих немедленное проявление вслед фиксации раздражения, способны дополнить и некоторые «тонкие» реакции, явно исключающие прямой порядок инициации. Уже в качестве конкретных примеров таких «тонких» реакций мы и предприняли попытку исследования эмоциональных реакций «удивления» и «смущения». По нашему предположению, порядок воспроизводства таких реакций и заключал в себе акт выделения нечто фактора «опыта» или «понимания». Собственно и определенный в данном анализе характер воспроизводства подобных реакций и позволил нам следующее предположение:

В таком случае «тонкой» реакцией и следует определять случаи синтеза своего рода «вариативных схем», где достижение этими схемами определенных степеней иллюстративности и предполагает необходимость в синтезе некоей интерпретации.

Отсюда эмоциональные реакции патологически не искаженного сознания и допускают признание именно такого рода отдельными процессами получения особенных когнитивных данных, что в процессе дальнейшего их сознательного усвоения и приводят сознание к мысли о содержащихся в них посылках коммуникативного диссонанса … [7]

Здесь мы, фактически уподобляясь исследователям моторных возможностей высшей нервной деятельности, явно позволили себе пренебрежение рассмотрением условия разграничения стадий «усвоения данных» и формирования отклика. Однако полученные нами выводы все же обнаружили несоответствие предположению, собственно и допускающему возможность обязательной стандартизации внешних сознанию обстоятельств, вызывающих эмоции «удивления» и «смущения». Скорее, если вспомнить присущую человеку способность преодоления состояний и удивления и смущения, и возможно признание, что источником подобных реакций в любом случае и следует понимать условие наличия новых обстоятельств. В таком случае и любой анализ не только удивления и смущения, но и любых иных «тонких» эмоций вряд ли будет ожидать перспектива построения однозначной картины протекания таких реакций, причиной чему и следует определить одну лишь невозможность усреднения объема характерных человеку впечатлений. Отсюда же следует понимать невозможной и любую демаркацию интерпретационного рационального и реактивного эмоционального субблоков той единой эмоции, что и позволяет отнесение к типу «тонкой» реакции.

Итак, выше нам удалось выявить четыре вида тех допускающих объектуальный анализ психических проявлений, чье предметное исследование и позволяет вывод о невозможности строгой демаркации процессов, что собственно и предопределяют данные проявления. Такими проявлениями тогда и следует определить (1) перекрестные комбинации данных от различных рецепторов освещающих один источник информации, (2) разделение исполнительной последовательности моторного акта на управляюще-корректирующую и исполнительную часть, (3) присутствие в составе комплекса перцептивных данных компонент или условий, определяемых характером моторного обеспечения действия сенсора, (4) выделение интерпретационного и реактивного (эффекторного) компонента в процессе формирования «тонкой» эмоции. Тогда уже сама по себе невозможность наложения здесь строгой демаркации и обнаруживает, что понимание сознания в качестве «объекта» явно не предполагает признание источником однозначной интерпретации внутренней структуры сознательной реакции в случае построения модели тех или иных форм согласованной реализации протекающих в сознании разноприродных процессов.

Огл. 7. Специфика индивидуальности

Как бы то ни было, но опыт познания философского материализма явно не ограничивает пределы своего приложения одной лишь проблематикой исполнительного механизма реализации возможностей, обозначаемых посредством понятия «сознание». Сознание для материализма также способно выступать не только средством отражения содержания мира, но и позволять понимание системой поддержания состояния интеграции субъекта в мир, причем не просто анонимной и обезличивающей интеграции, но и интеграции, подчеркивающей качество субъективной обособленности индивида. Здесь явно следует подчеркнуть, что материализм определенно не предполагает никакого исключения из области подлежащих его познанию предметов и предмета субъективных источников индивидуального поведения.

Другое дело, что в подобном исследовании материализм непременно и предполагает поиск средств формализации собственно «механизма» проявления субъективности, и, следует отметить, подобные средства фактически обнаружены. Однако в подобном отношении мы все же позволим себе указать только на исследования индивидуальности, ограниченные изучением комплекса способностей, развивающихся в сознании благодаря возможности подражания. Анализируя предмет когнитивной специфики, проявляющейся в построении функций, развивающих признаки индивидуальности с привлечением подражательных заимствований, мы и обратимся к попытке предложения нашего ответа на вопрос, не уничтожает ли некоторая естественная «грубость» используемой материализмом установки индивидуальность как таковую?

Тогда подобный анализ и позволит предварение допущением, что способность подражания и следует понимать лишающей человека присущей ему индивидуальности. И, соответственно, и человеческую индивидуальность следует понимать сущностью, образуемой благодаря собственным действиям индивида по приданию себе нечто «неповторимых отличий». Одному из числа подобных актов индивидуализации и посчастливилось найти определение, хотя и вслед за обретением подобной определенности данное представление и не получило широкого распространения. Здесь идет речь о том функционале сознания, что и позволяет обозначение именем контрподражание. Это понятие уже отмечено в литературе, но нас не вполне удовлетворяет его референциальная часть, и потому отталкиваясь от соответствующей цитаты, мы и предпримем попытку формирования того комплекса содержания, что и следует определять должным основанием анализа данного предмета. В таком случае и следует начать представлением пространной цитаты из монографии Б.А. Душкова «Психосоциология менталитета и нооменталитета»:

… идея о том, что в усвоении индивидом социального опыта важная роль принадлежит подражанию, высказывалась еще в античной философии. Позднее философы возвращались к ней многократно. Пожалуй, наиболее развитый вид она получили в работах Г. Тарда, который абсолютизировал эту идею и придал подражанию значение универсального механизма общественной жизни. … С критикой их натуралистического толкования по работам Тарда выступил Плеханов. [в работе: Плеханов Г. В. Письма без адреса // Избр. филос. произв. В 5 т. М., 1958. Т. 5.] … Чему и как будет подражать тот или иной индивид, зависит от его положения в системе социальных отношений. Плеханов утверждал также, что наряду с подражанием существует и другой, противоположный ему механизм — противоречие (или контрподражание), названный им «соотносительным измерением». … В детерминации ментального развития участвуют своего рода пары диалектически связанных механизмов: подражание и контрподражание, суггестия (внушение) и контрсуггестия, заражение и противоположный ему механизм. [1, с.129]

Тогда уже собственно стадию непосредственно анализа и откроет рассмотрение способности подражания теперь уже с несколько иных позиций. В частности, данное рассмотрение явно потребует дополнения плана содержания понятия «подражания» еще и признанием индивида носителем и индивидуальной практики восприятия стороннего опыта, в ходе которой подобный опыт и претерпевает преобразование в действия, выполняемые непосредственно индивидом по наблюдаемому образцу. В смысле предложенного нами определения способности «подражания» теперь уже способность контрподражания и будет состоять в подборе такого образа действий или формы поведения, что обязательно обеспечивает полное или частичное несовпадение со всеми известными или сопоставимыми образцами.

Материалистическая парадигма (да и не только она) также допускает описание подобной деятельности посредством построения ситуативной модели выбора или синтеза новой сущности из всего открытого опытному представлению когнитивного материала, в чем, естественно, этому материалу фактически вряд ли способна соответствовать хотя бы какая-либо систематизирующая перспектива. Поскольку подобного рода оценки отсутствуют в известных нам источниках, мы и прибегнем к представлению некоторого бытового примера. Однажды автору довелось подарить знакомой пластмассовую сувенирную скрепку внушительных размеров, и каково было его удивление, когда она нашла применение этому предмету уже в качестве броской заколки для волос! Тот же образ мысли характерен и модельеру, выбирающему новые фасоны и атрибуты для демонстрации на подиуме. Реальная картина контрподражательного поиска практически исключает возможности систематизирующего анализа, хотя бы в силу той неопределенности, какие именно опытные представления формируют данную идею: принадлежат ли они числу заимствований или эвристического синтеза, обращаются ли формой прямого или комбинируемого использования и т.п.

Тогда для пополнения числа наших примеров практически полной недоступности для формализации случая контрподражания, мы и позволим себе рассмотрение следующего примера. Практически каждому удается наблюдать поведение эгоцентрической личности, явно избегающей любой формы заимствования в характере собственного поведения. Такие люди явно не склонны продолжать или поддерживать начатые собеседниками темы разговора, и непременно инициируют попытки замещения предлагаемого собеседником предмета внимания на иногда даже искусственный их собственный. С одной стороны, такое поведение все же не позволяет признание проявлением эгоизма, поскольку явно не преследует цели разрушения основы взаимопонимания, но оно же непременно охватывает и составляющую эгоцентризма, допускающую интересное не одному только этому человеку поведенческое взаимодействие, но и ограничивающую развитие взаимодействия одним лишь «ключом» предложенной эгоцентриком «сюжетной линии».

Присущая человеку способность формирования собственного окружения именно как допускающего проявления исключительно исходящей от него активности, где другим только и дана возможность принятия на себя роли «продолжателей» предлагаемой данным индивидом инициативы, мы и позволим себе обозначить посредством понятия эгоцентрик-спектакль. Чтобы завершить собственно анализ эмпирического материала, нам следует сказать, что примером подобного поведения для нас являлась манера общения ряда пользователей Живого Журнала в Интернете. Нашей эрудиции явно недостаточно для оценки, возможен ли подбор подобного примера и в обширном корпусе художественной прозы, поскольку эгоцентризм не слишком приятная тема для творчества, хотя некоторые черты подобного героя и следует угадать в образе О. Бендера. Другое дело, общественная история, где чуть ли не каждое явление харизматического лидера и позволяет признание характерным примером подобной модели поведения, например, очевидным образцом данной оценки и следует понимать реакцию любого читателя мемуаров Л.Д. Троцкого «Моя жизнь». И здесь, естественно, мы вновь обнаруживаем знакомое нам затруднение в виде очевидной невозможности интерпретации эгоцентрически замкнутой формы активности именно посредством формализованного описания. В частности, очевидными препятствиями здесь и следует видеть ряд принципиальных посылок: эгоцентрик-спектакль только потому и достигает должного эффекта, что некоторый индивид только самоё себя и способен видеть источником инициативы.

Отсюда не только философский материализм, но и любой иной метод познания, ориентированный на строгую формализацию различных сторон индивидуальности и будет позволять признание бессильным, несмотря даже на присущую ему способность использования даже весьма изощренных методов моделирования. Источником подобного фиаско и следует определять именно единственную причину - отсутствие здесь какой-либо возможности построения теории источника заимствования опыта, поскольку источником подобного опыта и возможно признание всего мира в целом. Другое дело, если источник опыта, лежащего в основе контрподражательной или эгоцентрической новации все же будет составлять собой не мир в целом, но всего лишь определенный фрагмент мира, но и здесь возможно вступление в свои права и условия безграничного сочетания вариантов, также исключающего всякую версию однозначного прохождения последовательности мышления. Следовательно, стоит материалистической оценке выделить проблематику склонности человека к отделению себя от других посредством по существу искусственного дополнения поведения или прочих индивидуальных признаков специально подбираемой отличительностью, как сама собой свобода возможности обретения в мире такого рода отличий и исключит для подобной постановки задачи любую возможность однозначного решения.

Огл. 8. Заключение

Картина рассмотренных выше ситуативных форматов реализации возможностей психической активности и убеждает нас в правильности предположения о несводимости порядков психических реакций к любой мыслимой механистической схеме структурирования порядка воспроизводства таких реакций. Сколько исследователь не прилагай усилий с целью получения формализованного решения, ему так и не посчастливиться преуспеть в попытке редукции сознания к формалистической схеме. Но, с другой стороны, как нам удалось установить, неудача подобной попытки явно не позволяет и отождествление ей некоторой общей причины, в результате чего и следует допускать действительность лишь некоторого комплекса различных причин, препятствующих редукции сложно организованной сознательной деятельности к простым формальным схемам. Как собственно и прояснил предпринятый выше анализ, исключение самой возможности подобной редукции и обуславливают следующие причины:

1. Принципиально возможная, однако реально достаточно редкая специфика несходимости условий собственно идеальной структуры модели.

2. Выделение у протекающих в психике процессов такой характерной особенности как эластичность модульной структуры, иными словами, наличие у них специфики, принципиально исключающей формальное определение значения объема создаваемых связей и их характеристик, путей прохождения процесса мышления и масштаба обрабатываемых данных, что исключает приведение такой картины к какой-либо дискретной структуре.

3. Наличие таких особенных проявлений сознательной активности, что определенно исключают придание представлениям о свойственной им структуре отношений строгой демаркации между элементами; здесь явно невозможно строгое отождествление некоторому процессу или элементу именно характеристики исполнителя некоторой функции.

4. Существование таких целей поведения как поиск во внешнем мире особенных возможностей презентации индивида, что и обращается устранением всякой возможности выделения фиксированной группы мотивов или предметов поведения.

Обозначенные здесь положения и следует понимать определяющими вывод, что объектуалистский взгляд на действительность сознания вряд ли способен нести собой какую-либо угрозу всеохватывающей механистической редукции. Другое дело, что проблема эластичности модульной структуры и проблема невозможности строгой внутриструктурной демаркации элементов сознания и находили здесь разрешение исходя из принятых ныне принципов построения психологических моделей. Однако системы переменной структуры допускают и иной способ описания посредством исчисления бесконечно малых, и тогда в случае включения в практическую психологию более совершенных методов математического описания, возможно, и для нас прояснятся основания для критической оценки полученных нами выводов.

11.2006 - 10.2016 г.

Литература

1. Душков Б.А., "Психосоциология менталитета и нооменталитета", Екатеринбург, "Деловая книга", 2002.
2. Ильин Е.П., "Психомоторная организация человека", М., "Питер", 2003.
3. Солсо Р., "Когнитивная психология", СПб, "Питер", 2002.
4. Шиффман Х.Р., "Ощущение и восприятие", М., "Питер", 2003.

Работы автора

5. Шухов А., "Комбинационная модель рамочных нормативов социального развития", раздел "Введение"
6. Шухов А., "Основной объект и фон, сенсорика и моторика".
7. Шухов А., "Эмоции рационального происхождения".