Хотя на настоящий момент человечеству вряд ли доступен иной, нежели чем нарратив, простой способ донесения объемных массивов содержания, это положение вряд ли означает, что нарратив как привычный способ трансляции информации отличают такие полезные качества, как рациональность и совершенство. Причем долю справедливости также дано обнаружить оценке, что нарратив - не просто нерациональная или несовершенная практика донесения массива содержания, но, отчасти, вряд ли разумный способ построения структуры содержания. Если это так, то какими доводами можно было бы подкрепить столь резкую критику?

Конечно, наилучшая возможность подтверждения предложенной здесь оценки - признание нарратива не лишенным такой странной специфики, как «логика» преобладания повествовательного начала изложения над доносимым нарративом комплексом содержания. То есть - тогда уже сама собой характерная специфика «логики построения» и та наделяет нарратив «колоритом» такого особенного способа раскрытия картины любым образом все же структурно организованного мира, что обращается представлением наполняющего мир содержания в виде череды последовательно построенного, и, что немаловажно, развернутого высказывания, реально искажающего связи отображаемого предмета. То есть - подобному по существу «непроизвольному» и даже не более чем «технологическому» искажению и дано порождать характерно «функциональную» предпосылку иррациональности нарратива, поскольку сам по себе нарратив - все же компромисс между транслируемым комплексом содержания и коммуникативно-техническим построением. Более того, речевое взаимодействие, в чем теперь убеждена и лингвистика, равно допускает обустройство посредством «инерций» и «умолчаний» - причем, необходимо уточнить - здесь мы судим не более чем о «повествовательном» тексте, но никак не о многослойных в структурном отношении формах аллюзии, - построения, обращающего восприятие текста своеобразным синтезом непрямых смысловых зависимостей или «циркуляций». Или - нарратив лишь в силу его сугубо «технической» специфики и обнаруживает далеко не оптимальный порядок представления содержания, что не чужд внесения в само содержание и неких своих особых искажений, едва ли не обуславливая и полную непригодность массива содержания для его обращения разветвленной структурой. Более того, повествование - равно и обременение некоего адресата, вынужденного воспринимать некое содержание в форме повествования, тогда и обязанностью обращения к особой практике модифицирующей реконструкции, казалось бы, «ясно раскрываемого» перед ним содержания.

Несколько слов здесь также подобает сказать и о прямом источнике настоящих размышлений. Прямая причина появления настоящего эссе - предпринятая автором попытка структурирования массивов текстовой информации, собственно и сформированных повествовательными источниками, наподобие популярных текстов по психологии или учебников инженерного дела. Как оказалось, построение такого текста, хотя он и тяготеет к приданию и такого рода «повести» очевидных простоты и доступности, не обращает и решение задачи извлечения и последующего наделения такого контента (не особо сложного с предметной точки зрения) равно и структурированным построением лишенным и необходимости преодоления ряда характерных затруднений. Как ни удивительно, но даже специфическое изложение, явно подразумевающее расчет на предельную доступность излагаемого содержания, и оно не избегает подверженности странного рода запутанности и избыточному усложнению. То есть даже преобразованию в систему структурированных зависимостей и такого, казалось бы, нарочито «просто» организованного нарратива фактически доводится представлять собой процесс разгадки как бы «головоломки» реально равнозначной распутыванию сложно запутанного узла отношений и связей, чему выпадает лишать простоты даже и столь бесхитростное повествование.

Кроме того, поскольку с семантической точки зрения коммуникативную функцию по отношению функции образования массива данных следует понимать вспомогательной, то последовательное построение настоящего анализа и подобает начать с рассмотрения предмета особых средств, инструментов или, лучше сказать, особенных контейнеров, предназначенных для «транспортировки контента». То есть - если нарратив и есть не иначе как «модульная структура», то и сам порядок выделения такого рода модулей также будет подразумевать, что по отношению всякого отдельного модуля его «цементирующее начало» и составляет собой некая комбинация содержания. Или - если некий рассказ и повествует об исполнении некоего действия, представляющего собой последовательный порядок совершения ряда операций, то по отношению к данной форме задания структурных связей подобного рода рассказ и подобает расценивать как воспроизводство нечто «череды форм» некоего содержания.

Огл. Иррациональный порядок наполнения контентом

Наше прямое согласие с тем пониманием «компоновки» повествования, что видит эту компоновку простым размещением в повествовании отдельных модулей содержания, вряд ли помеха для нашего решения начать настоящий анализ не с рассмотрения предмета такого рода модулей, но - начать наш анализ с рассмотрения как бы «статистики», фиксирующей наполнение повествования нечто «структурами контента». Или если «не мудрствовать лукаво», то поначалу нам подобает предложить здесь нашу оценку той любопытной особенности, когда из условного множества ассоциаций, образующих собой «содержательные истоки» повествования, само повествование в силу неких внутренних причин странным образом сосредоточено на использовании лишь части такого рода форм.

Равно и начальную стадию уже намеченного «первого этапа» анализа также подобает составить не рассмотрению интересующей нас статистики, но, пока что, лишь краткому изложению обстоятельств, обусловивших образование массива наших исходных данных. Дело в том, что в нашей попытке применения на практике концепции, предложенной в нашей работе «Общая теория анализа объектов», мы обратились к сбору качественных данных из ряда текстовых источников, что предполагал распределение собранных данные по 16 отдельным предметным позициям, как того и требовала предложенная нами концепция. Тогда в такой на деле «практической» ситуации и обнаружилась та странная особенность текста, когда распределение его содержания, из всех определяемых в нашей модели предметных позиций процентов на 70 обращалось наполнением лишь четырех позиций из всех шестнадцати возможных. Другими словами, «как показал эксперимент», очевидная особенность корпуса исследованного текста - равно доминирование тех предметных позиций, что фиксируют условия «проективных равенств» - равенства востребования, ресурса, заполнения и равенства потенциала. То есть - исследуемые нами тексты повествовали или же о некоей необходимости, или - указывали на принадлежность неких предметов некоей субстантности, либо раскрывали специфику неких порядков заполнения или расстановки, либо фиксировали некое соотносительное преимущество (недостаток). То есть - такого рода комплексу видов содержания, а не каким-либо иным формы и довелось образовать тот основной массив содержания, что в данном случае предопределил и основное наполнение объема простого изъяснительного повествования.

Но, в таком случае, каких же именно последствий и подобает ожидать в силу реальности выявленной «с помощью эксперимента» ситуации «смещения центра тяжести» в условной «содержательной проекции»? Скорее всего, выявленной «в эксперименте» картине и доводится раскрыть ту характерную особенность контента, чем и обращается его подверженность влиянию нечто «оценочной» доминанты, равно задающей и основное предназначение такого контента. Если условие «фактора доминанты» распространить и на само собой практику построения нарратива, исполняющего «функцию изъяснения», то его содержательное наполнение и подобает расценивать как нечто коллекцию рекомендаций в части «возможности употребления» (возможности использования) предметных форм, чьи референты и образуют собой наибольшую часть массива содержания, присущего такому повествованию. Но здесь равно же не исключено и то предположение, что спецификой повествования, раскрывающего картину событийного ряда, также возможно обращение и преобладания в нем иной доминанты.

Если признать правомерность предложенной нами оценки, то нарратив, чья задача - в содержательном плане не более чем «банальное» изложение и подобает квалифицировать как равно предполагающий воплощение и некоей руководящей рассказчиком «телеологии». Отсюда нарративу равно выпадает представлять собой и «воплощение» идеи некоего особенного построения потока передаваемого содержания, обнаруживающее в силу того равно и специфическое «концентрическое» упорядочение доносимого им содержания.

Но и практике повествования не дано ограничиться лишь той модификацией объема доносимого содержания, что равнозначна наложению на это содержание условия «доминанты», ей также доступна и другая возможность модификации картины действительности, а именно - выравнивание или линеаризация структуры мира. Конечно же, построение элементов мира - непременно же структура фрактала, или структура любым образом существенного количества ветвлений, на что нарратив и налагает присущую ему установку придания любой доносимой картине равно и «прямой последовательности» изложения. В частности, здесь правомерно представление примера вытекающего из некоей характеристики ее структурного расширения, когда в подобном расширении данная характеристика будет предполагать воспроизведение как в качестве причинного условия по отношению некоего же следствия, так и в качестве начала для образования коллекции элементов объединяемого ею состава. Скажем, спортивный вариант конструкции автомобиля позволяет его представление и в качестве средства передвижения на повышенной скорости, так равно и представление на положении общего комплекса специфического комплекта систем и узлов.

Другое дело, что предопределяющей природу нарратива линейности в подобной ситуации дано допускать и обращение началом, принуждающим к воспроизводству некоей последовательности или «логики» изложения, фактически и заменяя формой «линейной» последовательностью ту подлинную организацию ветвления, что непременно следует из необходимости выделения всякой особенной позиции (или специфики). Или, иначе, нарратив в его жесткой ориентации на линейное построение фактически и означает отрицание фрактальной «конституции» структурного обустройства мира, что, в случае добросовестного следования цели изъяснения и вынуждает к умножению линейности, дабы подобного рода разнообразия линий оказалось бы достаточно и для «отображения фрактала в целом». Потому нарратив и обращается тем повествованием, чему доводится страдать синдромом утраты повествовательной «стройности», если задачу повествования и составляет задача всеобъемлющего донесения во всех подобающих деталях некоего передаваемого содержания.

Еще одно ограничение, налагаемое со стороны нарратива на специфику «полноты» доносимого содержания - такого рода совмещение проекций, чья реализация непременно игнорирует некие статусные специфики, неотъемлемые от собственно элементов содержания. Так, если противопоставить повествованию условное графическое схематическое отображение некоего сложного содержания, то характерная специфика графической схемы - равно же разнесение представленных там элементов по неким уровням, объединяющим собой примерно равномощные модули. Повествование же в присущем ему размещении элементов содержания следует принципу своего рода «удобства компактности», подразумевающему сведение в модуль описания то и непременно всего, что допускает отнесение к некоему отдельному ситуативному контуру.

Тяготение нарратива к линейности и порождает своеобразный эффект «перенасыщения картины» представляемых повествованием «сцен», где и происходит объединение всех составляющих, принадлежащих различным видам природы, лишь бы обеспечивалась возможность создания представления обо всем том, что, предполагает принадлежность такого рода контуру. Или - при построении структуры составляющего его модуля нарративу непременно доводится отбросить порядок развития сюжетной линии, сменяя его на решение задачи подчеркивания целостности акта или объекта или достоверного выражения результативного завершения события. Или, если в другом случае для повествования условным «основанием сюжета» и доводится предстать описанию связей «принадлежности», то повествование неизбежно применяет здесь и прием представления вспомогательных линий развития сюжета. Здесь если позволить себе метафору, нарративу и выпадает лавировать между двумя «рифами» в виде, с одной стороны, картины принадлежности и, с другой, картины целостности акта. Далее теперь уже неизбежности такого рода «лавирования» дано порождать и своего рода уклоны, нередко выводя повествование на перепутье в известном отношении невозможности выделения ценностного основания, достаточного и для совершения того или иного выбора. Согласно нашей оценке повествование и подобает расценивать как заведомо лишенное выбора тогда уже той тактики, что и придавала бы ему способность становления в качестве полноценного заместителя той полноты расширений некоего фрактала, что равно позволял бы характерно идентичное воспроизводство некоего комплекса содержания.

Огл. «Конфликт влияний» - обобщения и разобщения

Нам равно же присуще и критическое отношение или, лучше, прямое отрицание рациональности стилистических или, точнее, коммуникативных особенностей нарратива; наш анализ данного предмета уже подобает начать с рассмотрения проблемы неспособности масштабного повествования совладать с функционалом «поддержания равномерного темпа описания». Тому повествованию, чему последовательно, друг за другом выпадает доля описывать различные предметы, равно выпадает обнаружить и «склонность» к изменению темпа изложения в моменты перехода от картины к картине, как правило, означающую переход от концентрированного представления свидетельств об одном предмете на характерно грубый набросок некоего следующего комплекса содержания. Иной раз истоки подобного рода практики и доводится составить включению в основное изложение вспомогательного материала, главным образом, либо в случае расчета на недостаточную осведомленность, либо, напротив, расчета на достижение эффекта ясного понимание распространенно представляемого предмета. Хотя, быть может, равно и куда более существенный источник такого рода дисбаланса - те же присущие автору представления о предметной специфике, где одни предметы он воспринимает как очевидные, когда иные - осознает как сложные в понимании.

То есть - отсюда и берет свое начало манера ряда авторов в части углубления в описание той же конструкции модуля, явно пренебрегающая предоставлением сведений о специфике элементов, составляющих собой этот модуль, или, напротив, манера повышенного интереса к элементам модуля на фоне безразличия к специфике модуля в целом. В другом случае подобного рода описанию дано фокусироваться на конструктивной специфике некоего узла при пренебрежении аспектом технологичности конструкции, или, напротив, концентрироваться на предмете совершения некоей операции при пренебрежении проблемой рациональности выбора такого образа действий. Вне всякой связи с тем, чему именно и как именно доступна возможность обращения объектом подобного распределения, повествование и предпочитает концентрацию на нечто «требующем» пристального внимания, и лишь вкратце оговаривает нечто «незначительное», хотя и то, и другое в реальном масштабе подробности нередко предполагают практически идентичный уровень сложности.

Такого рода явно несбалансированному построению повествования дано порождать и тот вполне возможный эффект при его восприятии, когда внимательному читателю будет доступно понимание всего того, чему автор уделяет должное внимание при плохом понимании части содержания, как бы пересказанной «вскользь». Другое дело, что если пониманию читателя дано совпадать с пониманием автора, то для него такой порядок изложения может восприниматься как «гармоничный», поскольку такому объяснению присуще привлекать внимание к предметам требующим освещения и не отвлекать на банальности. Или, иначе, для нарратива обретение им повествовательной результативности, все же связано с развитием и такого способа преподнесения «излагаемого», чей характер и не обращался бы обременением предмета подобного повествования тем избыточным «банальным», что и представляется таковым условно «основному составу» целевой аудитории.

Такого рода специфика, что можно расценивать как «аудиторную зависимость» нарратива тогда и наделяет повествование телеологией не как таковой предметной привязки структуры описания, но ориентацией на определенный стереотип восприятия. Причем автор не обязательно осмысленно наделяет собственную повесть подобным качеством, иногда лишь случайно или по спонтанным внутренним мотивам останавливаясь на одном, и одновременно скупо вознаграждая другое не более чем «поверхностным» представлением. Отсюда нарратив и обращается в известном отношении комплексом ряда позиций «перепада давления», сочетания промежутков разряжения, углубления в детали, и, напротив, промежутков концентрации, иными словами, порядком изложения, ограниченным упоминанием, перечислением или приведением отсылок.

Огл. Феномен стилистически-сущностной чересполосицы

Сама по себе речь - не только лишь комплекс сугубо повествовательных или, другими словами, «информативных» высказываний, но и комплекс тех форм, что в грубом представлении допускают отождествление как нечто «фигуры речи». Причем, к числу такого рода «фигур» равно же уместно отнесение не только лишь нечто «устоявшихся» выражений, но равно и тех выражений, что в зависимости от контекста позволяют представление или же структурами повествовательного плана, или фигурами речи. Причем важно, что подобных примеров не то, чтобы достаточно много, но и как таковое понятие «фигура речи» - это равно указатель что фигурального, что, то же самое, и буквального смысла. Подобным же образом и употребление подавляющим большинством повествований оборота «вы посмотрите» склонно придавать ему больше фигуративный смысл, что не означает, что подобное значение способно отличать данное выражение и при употреблении, в частности, в тексте повествующем о путешествии.

Если это так, то как такого рода реальность «разновспомогательных» объектов может сказаться и на функциональном предназначении повествования? Здесь важно, что функционал фигуративных выражений по большей части функционал образования связок или, здесь куда более правомерна такая характеристика, - средств подключения, отключения и переключения. Отсюда восприятию повествования и подобает настраивать себя на различение непосредственно преподносимого - либо некое выражение и допускает отождествление в качестве характеристики предмета, либо его предназначение - не более чем контроль инерции, ранее определявшей восприятие повествования. Устранение или, напротив, поддержание инерции восприятия и необходимо ради восстановления или разрыва связи с фрагментами уже освещенными в данном повествовании, или ожидаемыми в нем и привносимыми со стороны.

Тогда если картине построения повествования, означающей включение в него характерно различных средств представления придать подобающий смысл, то практика компоновки содержания посредством задания единообразного порядка разнородным формам адресации и не позволит иного понимания предмета повествования, помимо признания служащим для «перетока» массива доносимого содержания непосредственно в структуру памяти получателя. Если это так, то содержательная разнородность нарратива и равнозначна обременению читателя обязанностью совершения манипуляций, служащих цели реконструкции структуры содержания, когда лишь по результатам такого упорядочения предметное содержание и обретает состояние некоей адаптации, что равно достаточно и для фиксации в памяти.

Конечно же, здесь возможен следующий вывод - нарратив уязвим и в том плане, что достаточно придания ему хотя бы некоторых элементов «литературной формы», то всего лишь благодаря тому он и принимает форму массива данных, допускающего понимание лишь исключительно благодаря обращению на него и нечто специфической «реконструирующей деятельности». Или - нарратив в том виде, в котором он предполагает образование посредством используемой на сегодня практики, никоим образом не подразумевает возможности «прямого перенесения» передаваемых им данных в содержание памяти получателя. В таком случае нарратив - любым образом и не иначе как полуфабрикат, собственно и фабрикуемый в расчете на специфическую активность по реконструкции его повествовательного наполнения. Нарратив даже в случае предельной прагматической редукции это в большей степени стимул, нежели корпус рационально скомпонованного содержания, прямо достаточного для прямого переноса в память.

Огл. Понятия - общность стандартных компактов и быстрых агломератов

Конечно же, возможна оценка, понимающая едва ли не «бедой» лингвистики взятый ею на вооружение принцип уравнивания понятия и слова; напротив, тогда уже в целом выражение «неизвестное лингвистике понятие» - это вряд ли всего лишь комбинация трех отдельных слов, но скорее и нечто прямо равнозначное смысловому началу единичного понятия. Отсюда и повествование вряд ли подобает расценивать как «образуемое корпусом лексики» или образуемое позициями сугубо «словарного» состава, но повествование - любым образом структура, где словам выпадает исполнение и характерно различной роли - и прямого средства выражения смысла и - равно и не более чем вспомогательного «элемента построения» структуры смысла.

С другой стороны, бытовой лексике все более свойственно тяготение к порядку, означающему равнозначность лексемы средству донесения смысла, когда в научной области или в сферах специфической практики велика и пропорция форм, доносящих содержательное наполнение то и посредством лексических агломератов. Характерная черта речевых практик «отраслевой» природы - донесение огромного числа смыслов лишь посредством лексических агломератов, наподобие тех же хорошо знакомых едва ли не каждому «катара верхних дыхательных путей» или «вялотекущей шизофрении». Хотя, конечно, и в отраслевой сфере дано иметь место лексемам, равно же полноценным и под углом зрения содержательной достаточности, но им куда более все же доводится означать имена классов или предметов, так или иначе, но модифицированных той же бытовой лексикой. Или иной, уже современный путь образования сугубо лексемных форм в любой специальной области - это, скажем, равно и «маркетинговый» синтез товарных именований, успешно обращающий «аспирином» тяжелую в смысле запроса упрощенного восприятия ацетилсалициловую кислоту. Еще один способ образования лексемных форм в системах понятий, ориентированных на специальные сферы деятельности - равно и образование словоформ профессионального жаргона.

Если лексике дано предполагать обращение «неусредненным множеством», то нарративу как ее порождению не дано знать и возможности прочтения как условно «прямой» панораме событийного мира; нарратив, в понятийном смысле, - непременно «иррегулярный шифр», где соседними модулями корпуса элементов повествования способны предстать как событийная, так и понятийная проекции. Отсюда рациональный метод восприятия нарратива - равно же порядок осознания доносимого им содержания, что и обращается деятельностью по «перевариванию» понятийных модулей с задачей вывода результирующей картины на уровень единообразного «развития сюжета».

Более того, по отношению такого рода функционала «вторичного синтеза» содержания нарратива теперь и само собой функции понятийного синтеза дано обнаружить и одно весьма любопытное свойство «поддельности» или - «мимикрии» под синтез сюжета. Казалось бы, само придание построению фразы условно «последовательной» выкладки элементов содержания - это не более чем задание некоей ассоциации, причем достаточной в отношении, что при помощи такого нехитрого приема возможно избежание и эффекта «смыслового тяготения». Например, фразе «для определения полного количества необходимо умножение указанных в таблице 92-100 времен на соответствующее количество изменений перестановок, переходов или проходов» любым образом и доводится означать не более чем заявление о возможности получения вычисляемого значения. Хотя данной фразе равно же дано указывать и на условие необходимости совершения в этом случае и неких арифметических действий. Или здесь возможно представление и следующего примера из того же источника - «правильная оценка связана с большими затруднениями, так как у нас до сих пор не имеется однообразия в разделении», что указывает лишь на отсутствие необходимой классификации, одновременно порождая впечатление и задания своего рода «фрагмента сюжета».

Подобного рода «слабая двусмысленность» и придает нарративу равно и специфику «источника дискомфорта» в отношении восприятия того содержания, что допускает передачу в подобной форме, что не только мешает приведению используемого арсенала понятий к состоянию типологического единообразия, но обращает читателя или своего рода «оператором декодирования» смысла или - оператором «функции нормализации» потока данных. Равно читатель ставится здесь и перед необходимостью выбора, на каком уровне ему подобает предпринимать построение рисующейся его восприятию картины, и, мы позволим себе добавить такую кощунственную идею, прибегать ли ему к использованию именно вербальных средств. В любом случае, отличающую понятийную среду неравномерность масштаба и подобает расценивать как явное свидетельство невозможности отождествления нарратива на положении какого-либо «прямого потока» прагматически востребованных данных.

Огл. Конструктивная функция «парадокса прикрепления»

Положим, мы пребываем в процессе решения вряд ли столь сложной практической задачи построения утверждения о полезности, в частности, пусть означающей придание пространной формы утверждению «фрукты и овощи полезны для здоровья», чего можно достичь посредством подкрепления тезисного утверждения равно и надлежащей аргументацией. В стремлении к достижению подобной цели, в том числе, нам дано действовать посредством изложения «прямого опыта», то есть - представления примеров полезного влияния употребления фруктов и овощей, но равно нам дано действовать и иным образом, посредством образования в существенной мере диверсифицированной картины. Повествование о реалиях такого рода «диверсифицированной» схемы это и не иначе как представление свидетельств о выделении наукой присутствующих в составе овощей и фруктов компонент по имени «витамины», употребление которых и способствует нашему здоровью. На простом же уровне перед нами открывается возможность как ограничения некоторого утверждения простой характеристикой «хранение вещей в шкафу», так и включения в состав высказывания картины распределения предметов по отдельным полкам, или, далее, нам дана возможность и просто «чтения книги», и - равно чтения лишь интересных нам фрагментов содержания и т.п.

Тогда возможно предложение следующей оценки - от культуры речи, главного условия определяющего порядок построения нарратива, вряд ли подобает ожидать равно и задания какого-либо строгого порядка включения свидетельства о проявляемой специфике тогда и в рассказ о носителе данной специфики. Так, в нашем описании функционала утюга, мы можем приписывать функцию глажения как утюгу в целом, так и только лишь гладящей поверхности утюга. Культура речи явно ничем не сковывает нас в проявлении нами нашей способности избирать и любую «позицию прикрепления» нашего описания, чем возможно избрание как собственно объекта, так и любых - элемента строения или специфики объекта. Подобного рода парадоксальности выбора особенно остро и выпадает ощущаться в случае, когда нам предстоит разобраться в том, что же подобает понимать причиной становления того чего-либо, что и потребовало нашего внимания, - или таков и сам по себе тот рабочий, или - это всего лишь случайно допущенная им оплошность.

Но если в такой распространенной практике, что тогда уже «плотно работает» с парадоксальностью выбора, как та же юстиция равно определяются и специальные методы разрешения подобных коллизий, то нарратив не обременяет себя в этом случае и какими-либо формальными правилами. В отличие от юстиции, практика речевого синтеза видит положение вещей лишь таким, каким оно формируется в стихийной последовательности, собственно и вынуждая потребителя сообщаемого ею содержания, в лучшем случае, на построение картины явления, далекой от возможности наделения спецификой предметно-понятийного усреднения. Отсюда и характерные особенности такого «далекого от однородности» - это либо перенесение фокуса внимания на объектные формы, либо, напротив, - сокрытие объектных форм в тени выделяемых качеств или свойств и т.п.

Здесь если допустить возможность употребления одной изящной метафоры, то парадокс прикрепления и подобает расценивать как нечто обращающее нарратив той самой «кроватью факира», где лежать доводится лишь на остриях гвоздей, и допускать, что и промежутки допускают определенное наполнение, пусть подобное наполнение и позволяет признание хоть как-то позволяющим обнаружение. То есть уже не прочтение подобает понимать как деятельность «декодирования смысла», но употребление извлеченных данных подобает расценивать как особую деятельность либо привязки и проективного сопоставления, либо - как практику придания большей однородности откладываемому в память массиву данных. Но и само становление комплекса такого рода особенностей тогда же подобает признать и за непременный же источник путаницы - чему именно уже дано обращаться отличающим данные обстоятельства существенным условием - либо как таковому объекту, либо - некоему типически отличающему объект свойству, тогда и позволяющему возложение на любой такого рода объект.

Огл. Добавляющая неопределенности возвратность

Допустим, что очевидным, простым и понятным утверждением допустимо признание того утверждения, что образует последовательность следующих слов: «дети требуют внимания». Это однозначное и, вероятнее всего, категорически векторизованное утверждение явно исключает возможность применения к нему условия обратимости; инверсное утверждение «внимание требует детей» обычный человек явно склонен видеть очевидным оксюмороном. Но именно так может позволить себе думать исключительно человек, на удивление мало сведущий в изумительных «трюкаческих способностях» нарратива; стоит построить уже несколько иную комбинацию такой инверсной последовательности, как ей будет придана и некая рациональность - «наше внимание следует направлять на детей». Хотя, конечно же, в данном примере нет речи о полноте такой инверсии, но здесь все же имеет место и та замена доминанты, когда предметное начало «внимание» и обретает качества равно и своего рода «самоопределяющейся» формации. Подобного рода эффект «обмена ролевыми установками», замещения активной позиции пассивной и обращения пассивного условия в действующее условие тогда и подобает расценивать как нечто специфику «возвратности», а пояснением ее истинного смысла и значения тогда нам и послужит следующий пример.

Положим, в некоем тексте нам и доводится встретить такое простое утверждение как «металлоконструкции требуют защиты от коррозии». Далее - пониманию такого простого утверждения вряд ли дано обойти стороной такое элементарное обстоятельство, что сами собой металлоконструкции явно лишены способности формирования телеологии, это физический объект явно безразличный к тому обстоятельству в каких взаимодействиях он принимает участие. Но, напротив, теперь уже человек с его рациональным подходом к ведению деятельности и обращается к постановке задачи сохранения целостности металлоконструкций посредством защиты от коррозии. Другое дело, что при построении повествования о постановке подобной задачи человек любопытным образом предпочитает придание таким высказываниям равно и возвратной формы, когда телеология поддержания целостности исходит не от него самого, но как бы от самих металлоконструкций.

То есть человек приемлет и тот порядок построения рассуждения, где специфика «субъекта» допускает возложение не на субъектные формы, но в этой роли доводится выступить и объектам и формам ведения деятельности, что и обретают качества «способности востребования», в действительности присущие человеку и лишь распространяемые на объекты и формы ведения деятельности. Но тогда если корпус нарратива и наполняют разного рода утверждения «возвратного» порядка, то для получателя такой информации открывается возможность выбора между двумя вариантами образа действий: либо нормализации данных, что затратно и сложно, либо - воссоздания своего рода «мистерии», наполняемой и всякого рода искусственными носителями телеологии. Конечно, куда более эффективный выбор способа восприятия такого рода данных - явное предпочтение второго варианта - создание из всякого рода нейтрального к фактору «судьбы» субстрата, положим, неживой природы, всевозможных ролевых форм. Или - здесь равно уместен и пример практики направления внимания, что адресуется нечто, расширительно наделяемого «волей», из чего дано уже исходить и различного рода установкам и формам целеполагания, а следом - и встречным установкам.

То есть нарратив даже уровня тривиального «инструктивного» описания - это равно и средство побуждения реакции тогда уже и нечто «мистифицирующего» прочтения, в некотором отношении источник своего рода «драмы смысла». Более того, как правило, характерной спецификой такого рода нарратива и выпадает предстать непременной же телеологизации всех этих металлоконструкций, сверл и насосов, не иначе как состоящей в проявляемой ими «воле» или и наметке для себя тогда и «рубежей свершений». Однако нам в данном случае уже не столь важны детали этой мистификации, сколько существенно принципиальное начало такой возможности, а именно - установка возвратности, когда уже сам предмет следующей из всего этого «борьбы добра и зла», это не предмет когнитивной теории, но, скорее, предмет когнитивной психологии.

Огл. Эффект «монументального характера» утверждения

Если последовать присущему нам пониманию, то нарративу дано обнаружить и такую характерную особенность как специфическое качество «отторжения расщепления», что мы позволим себе представить как в некотором отношении тягу к монументальности или просто «идеей монументальности». То есть такого рода порядок - это нечто манера обрамления всякого модуля смысла непременно и контуром завершенной фразы. Напротив, если характеризовать подобную практику теперь уже с позиций приоритета содержательного начала, то - вряд ли столь важно, в каком именно порядке определенное дополнение сопровождает некое утверждение, и, куда скорее, консистентную характеристику, расширяющую собой предметную характеристику лучше все же представить посредством построения отдельного утверждения. Однако если изложению некоего массива данных дано восходить к «идеологии нарратива», то здесь дано действовать и совсем иному принципу - исключению всякого расщепления, с выбором на роль основной конструкции равно и фразы, что непременно образует и нечто «монументальное» высказывание или высказывание, предполагающее «полноту охвата» предмета посредством единственного утверждения.

Высказанные здесь соображения и подобает расценивать как прямое основание для попытки извлечения смысла, что именно для некоего автора и существенно в смысле прагматического порядка восприятия сообщаемых им данных. В данном случае нам подобает рассмотреть такое высказывание:

На наш взгляд, в случае данного развернутого высказывания в первую очередь все же следует обратить внимание на устоявшуюся в практике коммуникации привычку к заклинательному порядку воспроизведения тезиса. В этом случае монументальной конструкции фразы и доводится обрести тот очевидный смысл, что данное высказывание и при любом последующем случае употребления скорее будет ожидать необходимость воспроизводства не иначе как в подобной форме, при полном исключении разбиения на образующие его фрагменты. Или - тот в известном отношении «стандарт», чему и доводится определять характер «монументальности» высказывания - это на деле создание препятствий для какой-либо диссоциации собранных воедино данных, что фактически и «навязывает» потребителю информации порядок усвоения данных не иначе как посредством своего рода «помпезно» построенных высказываний.

В таком случае и своего рода «предназначение» монументального построения фразы - то не иначе как вытеснение порядка фиксации данных тогда и на замещение данного порядка равно и на порядок фиксации утверждений. То есть - такого рода «стиль» построения нарратива и используется с расчетом на образование далеко не среды свободно комбинируемых данных, доступных для образования функциональных и адаптивных структур, но среды своего рода «массива» или, точнее, коллекции утверждений, что в качестве экземпляров такого рода коллекции и подразумевают лишь характерно нераздельную возможность заимствования. То есть, как мы позволим себе оценить, в отношении информационной функциональности «монументальность» и подобает расценивать не иначе как непременно асинтетический посыл построения нарратива.

Огл. Дар литературного процесса «пестрота именования»

Конечно же, стилистическому качеству текста явно доводится выиграть в случае употребления синонимии, но при этом одновременно отчасти утрачивать содержательную и систематическую строгость изложения. Далее если последовать присущему нам пониманию, то именующую функцию исполняют не только лишь лексемы, но в той же роли выступают и развернутые высказывания, откуда и предмет «систематического хаоса» подобает связывать не только лишь с влиянием синонимии, но и с таким фактором как редукционизм именования. Понятие «редукционизм именования» - это и такого рода характеристика построения повествования, когда нечто изначально обозначенное как «специальная техника для горнопроходческих работ» далее будет представлено тогда уже под кратким именем «специальная техника». Хотя в стилистическом смысле такого рода прием и вносит некую рациональность, но сложно пренебречь и тем обстоятельством, что такого рода манере речи дано адресовать равно и к такой функциональности как приведение в действие фактора «инерции фокусирующей позиции».

На деле же нами руководит здесь желание обратить внимание и на ту весьма любопытную особенность, когда наполнение нарратива стилистическими ухищрениями обуславливает и необходимость постоянного воспроизводства такой специфической активности, как «пересев» (обновление, повторное заполнение) пространства или поля именования. Если раньше в анализе названной нами «монументальностью» особенности нарратива нас интересовал предмет содействия со стороны подобной особенности порядку фиксации данных именно посредством формирования структуры утверждений, то именовательная пестрота еще более усиливает такую тенденцию в некотором отношении «закрепления структуры» повествования. Наличие именовательной пестроты фактически и вынуждает к запоминанию получаемой информации непременно же на положении «последовательности изложения».

Отсюда пестрота именования и обращается в характерный признак введения в действие того любопытного принципа, что и народной мудрости довелось уже отметить в поговорке «из песни слова не выкинешь». В противовес жесткости структуры поэтического строя восприятие данных как структурированной информации равно практически невозможно и в отсутствие свободы извлечения отдельного модуля содержания и облегчения возможности его присоединения ко всякой иной необходимой конструкции. В этом равно же подобает состоять и наиболее существенной специфике формульной записи выражений - любой принадлежащий определенной формуле сомножитель или слагаемое допускает беспрепятственный перенос в любую иную формулу. В данном случае, практике упоминания повествованием определенного «единообразного предмета под различными именами» не существенно, используется ли здесь синонимия или допускается возможность приведения именной формы к другому порядковому виду, поскольку содержательную избыточность всякого дублирования уже подобает понимать равно порождающей и необходимость селекции.

Тогда в том случае, когда нарративу доводится описывать и некоторое многостадийное сложение, при котором он и обозначает отдельные стадии различно звучащими именами «сложение» и «суммирование», то неизбежным для прагматического понимания подобного содержания и правомерно признание равно и приведения описания к единообразию набора используемых понятий. А именно, теперь уже в смысле задачи осознания некоего содержания пестрота именования и обращается необходимостью в своеобразной «расчистке» массива описательных данных от засорения элементами стилистической избыточности. Стилистическая изысканность, содействуя «заглатыванию» текста в его реализации в форме повествования, в существенной части составляет собой и прямое препятствие теперь уже закреплению выделяемых данных. Если же оказываемое стилистической пестротой сопротивление достигает и существенной величины, то получатель информации вынужден будет усваивать подобное повествование если не в качестве целиком сюжетно-фабульного единства, то явно как нечто комплекс составляющих его фрагментов.

Огл. Специфический эффект «дистанционного» подлежащего

Имя «подлежащее» в данном рассуждении мы позволим себе использовать во вполне возможном для него значении «смысловое подлежащее», то есть в значении предмета, чьей специфике и выпадает ожидать прояснения посредством представления некоего комплекса утверждений. Пусть, к примеру, в некоем «линейно» организованном повествовании имеет место разъяснение специфики сложного устройства, одновременно обозначаемого и посредством замысловатого названия. То есть тогда такой предмет где-то в начале данного повествования будет подлежать отождествлению посредством указания полного имени, когда далее в тексте он будет обозначен либо посредством местоименных форм или ссылочных указателей «здесь», «настоящая система», «предоставляемые возможности» и т.п.

Тогда и получателю подобного рода информации равно же подобает и как-то обрабатывать такие доставляемые ему данные, то есть отождествлять некие вербальные формы и функционалом ссылочного указателя. Иными словами, здесь дано иметь место тогда уже «динамическому» способу формирования имен, когда один и тот же предмет подлежит обозначению посредством нескольких имен, но не синонимов, как в одной из описанных выше ситуаций, но форм, лишь временно исполняющих эту функцию, а потому и допускающих отождествление как нечто «вербальные указатели». Более того, задачу читателя усложнит здесь и необходимость в удостоверении указываемого вербальным указателем адресата, например, ссылается ли некий указатель на определенный адрес или подразумевает нечто иное.

Практике широкого использования ссылочных указателей тогда и доводится обращать нарратив в причудливое переплетение прямых видимых фактур и лишь отражаемых ими «бликов». Подобное «подлежащее», хотя и не прямым образом, но «освобождает» повествование от украшающей его в смысле прагматического понимания концентрической специфики, нагружая содержательный синтез далеко не способствующим ему вспомогательным синтезом форм выражения. Тем самым повествование в известном отношении и утрачивает качество явно благоприятной для точности донесения выражаемого им содержания «фокусировки» на выделении более существенных позиций и удаления на задний план разнообразного вспомогательного содержания.

Огл. Повествовательный модуль «сюжетная шивера»

Шивера - если части читателей никогда не доводилось слышать подобное имя, - это каменистая стремнина, прерывающая спокойное течение реки. Если слово «шивера» положить в основание некоей метафоры, служащей развитию рассуждения, то значение такой метафоры - характеристика приема быстрого «нанизывания» и подключения обстоятельств в развертывание повествования, непременно не столь объемных с позиций размеров речевой деятельности. «Шивера» - это ситуация, когда наше осознание в смысле содержательной составляющей вынуждается к такому порядку прохождения определенной «части дистанции», когда ему выпадает испытать едва ли не переполнение от сверхмерно поспешного внесения буквально «потока» новых ассоциаций в имеющийся у него корпус представлений. Тогда в практическом смысле специфику «сюжетной шиверы» и подобает отождествлять с той необъяснимой экономией объема изложения, где некое синтетическое единство комплекса содержания непременно и пытаются наделить спецификой не более чем предложения (фразы).

Подтвердить правоту такого рода пока что не более чем априорных оценок и подобает посредством представления практического примера такого рода утверждения. В частности, качество «сюжетной шиверы» присуще и следующему утверждению:

Пусть представленному здесь предложению и не доводится претендовать на статус равно и характерно значительного повествовательного «прогона», но оно любым образом позволит признание, как подтверждение предложенных нами оценок. На его примере нам и доводится наблюдать характерную специфику неких построенных подобным образом описаний, когда они вместо концентрации на отдельной связи и предпринимают своего рода «пробежку» по калейдоскопу замкнутого на некую содержательную конкрецию вспомогательного содержания. Или - описание некоей особенной реалии и обращается здесь попыткой, реализуемой в порядке простого описательного перечисления, достичь и своего рода замыкания на определенную позицию всего того, что данной реалии и выпадает объединять, например, замыкания на нее и в целом перечня характерных дополнений.

Или - реальности такого рода практик избыточно «выжатых» описаний доводится предполагать наступление равно и ряда ожидаемых последствий. Здесь, конечно же, читателю и не остается ничего иного, разве что запоминать такого рода высказывания то непременно же в их неизменной «заклинательной» форме, или - тогда уже так модифицировать данные выражения путем их разбиения на отдельные утверждения, чему дано тогда представлять собой и некие характерно адресные утверждения. Хотя прием такой модификации - это и в какой-то мере риск нарушения в известном отношении той «логики», что и определяет собой структуру сообщаемых данных.

В таком случае и построение повествования как побуждения к условно «самостоятельному» отождествлению или «углубленному прочтению» данных это равно и побуждение получателя информации к преобразованию исходного нарратива во внутренний метатекст, никак не тождественный изначальному изложению, что и исключает понимание собственно повествования равно как добротно структурированного комплекса данных. Конечно же, и в подобных обстоятельствах следует предполагать все ту же картину вытеснения структуры отношений содержания равно и структурой порядка изложения. Равно и рассказчик, что явно ориентирован на порядок изложения - это и некто, для кого непостижимо предназначение и такой формы практики как воспроизводство отношений содержания.

Огл. Возможная концепция «прагматической оптимизации» нарратива

Вначале мы позволим себе предложение нечто идеи принципиального основания такого способа организация повествования, чью функциональность подобает расценивать как отвечающую правильному способу представления доносимого содержания. Если последовать присущему нам пониманию, то такого рода «правильному» повествованию непременно следует строиться согласно принципу, что можно определить как нечто «порядок развертывания», по условиям которого содержательной составляющей и подобает определять, каким именно образом некой следующей стадии подобало бы дополнить собой содержание предшествующей стадии.

Другими словами, мы намерены предпринять попытку определения условий, позволяющих собственно содержанию определять правила задания позиции, что будет означать равно и показатель достаточности объема того содержания, что позволит повествованию воспроизвести далее и надлежащую картину детализации данной позиции. Причем данный принцип мы будем определять как справедливый не только для порядка уточняющего раскрытия некоего содержания, но и для обобщающего раскрытия содержания. Более того, действие данного принципа можно распространить и на преобразовательную манипуляцию, и на действия интеграции обстоятельств в определенный комплекс, и на переход от уровня целостности к уровню наполнения и т.п. То есть, в нашем понимании, «правильный» нарратив в его «сюжетной линии» - любым образом полный и послушный вассал содержания, всегда готовый к услужению «описательным сервисом» тому определенному повороту, что и определяет собственно «развитие логики» содержания.

Иными словами, любого рода «инструктивный текст», а предмет настоящего анализа и составляет собой рассмотрение такого рода структур повествования, и подобает формировать исходя из интенции в некотором отношении «полной лояльности» содержанию. И, соответственно, для всякой подобного рода прагматически рационализированной инструкции и подобает признать обязательной способность непременной «разгадки» всякой возможной «интриги содержания», без которой, собственно, и невозможна такого рода лояльность. Но такое предполагаемое здесь качество также следует понимать весьма и весьма редким, и умение написания осмысленного «инструктивного текста» по сложному предмету - удел немногих, наделенных, одновременно, и даром изложения, и даром глубокого проникновения в связи излагаемого предмета.

Поэтому если все же не увлекаться «поиском идеала», то реальный инструктивный текст и подобает признать все же достаточно далеким от столь желательной для него условной повествовательной «прозрачности». Иначе говоря, удачный учебник или обстоятельная монография - любым образом характерно редкие вещи; на деле, основную «изюминку» распространенного рода повествований прагматического толка и следует видеть в специфике «богатства содержания», собственно и маскирующего реальную неспособность изложения к воспроизведению равно и «логики» излагаемого содержания.

Если все это так, то само обретение подобного понимания уже достаточно и для оценки «литературного поворота» философии, что из прагматического учения о многообразии мира и характере его организации посредством «литературной контрреволюции» и заявляет себя на положении рынка «притягательных концептов». Философии здесь не просто доводится выступить как в известном отношении «обычный» нарушитель правил построения «инструктивного» текста, но - позволить себе выбор тогда и направления развития, не предлагая никаких не только критических, но и компаративных оценок собственных решений. И печально то, что ее даже никто не упрекает в подобной практике, вряд ли предполагающей хоть сколько-нибудь разумное объяснение.

Огл. Заключение

Изложенной выше «критике нарратива», быть может, дано заслуживать и следующей оценки. С одной стороны, мы тем или иным образом, пусть часто лишь косвенно, но как-то смогли выразить и присущее нам понимание такой характеристики, как мера «инструктивности текста», с другой стороны, если и как таковой наш анализ расценивать как нарратив, то он явно не отвечает столь строгой мере. Тем не менее, эта наша неспособность следовать стандарту, чему мы призываем следовать других, вовсе не означает и бессмысленности постановки задачи определения принципов содержательно зависимой рациональности инструктивного повествования. Как раз собственно практическое отсутствие подобных концепций и подобает расценивать как наиболее существенный довод в пользу необходимости их разработки.

Более того, очевидная необходимость в обретении более или менее строгих представлений о предмете «содержательно зависимой рациональности» повествования и не лишает нас надежды на последующий прогресс исследований в области тех повествовательных конструкций, чему доводится следовать и некоей прагматической установке. Во всяком случае, вряд ли оправдано согласие с утверждением, что поступок понимания некоего развитого описания некоего же изощренного предмета и подобает расценивать как соответствующий и нечто «простому» типу когнитивного акта.

08.2013 - 08.2022 г.

1. Таросян, Р.И., «Логос и бессознательное в языке», 2001.
2. Шухов, А., Много и одно, 2007.
3. Шухов, А., Общая теория анализа объектов, 2009.