Когда в истории философии случилось определение такой категории как «вещь-для-нас», то вряд ли кому-либо могло прийти в голову что отношению «для нас» дано ожидать обретения и характерно изощренной семантики. Тем не менее, правомерно то осознание, что видит значимость нечто бытующего, определяемую как «для нас» заключающей собой и вполне возможную сложную организацию такого рода отношения. Положим, здесь равно возможны две следующие формы - «слабая» и «сильная» формации «вещи-для-нас». Одна из этих форм, а именно - «слабая» форма воспроизводства отношения «вещи-для-нас» - она же «родовое имя» научных понятий, для которых столь существенны достаточность и достоверность доносимой ими значимости, когда любая «сильная» форма воспроизводства отношения «вещи-для-нас» - равно и нечто весьма далекое от соблюдения требований объективности. Анализ предмета в известном отношении непременной паллиативности любого рода «сильной» формы принципа или квалифицирующего условия «вещь-для-нас» и составит собой задачу предлагаемого ниже обзора предмета типологии представлений.

Теперь если «менее теоретически» описать избранную нами постановку задачи, то цель предпринимаемого нами анализа - исследование способности синтеза представления под углом зрения возможного соответствия «сильному» уровню субъективной приближенности или «сильной» форме задания акцента «вещь-для-нас» и продлению данной квалифицирующей проекции в область типологических градаций подобного рода квалификации. Равно наш анализ будет предполагать построение как прямое противопоставление такого рода «сильной» форме задания акцента теперь и неких слабо субъективно акцентированных форм «вещи-для-нас» или научных понятий, служащих для отождествления объективных признаков, достаточных и для ведения познания. Напротив, сильно акцентированные «вещи-для-нас» мы будем расценить как теперь уже форму рядовых или слабо объективированных человеческих представлений. То есть предлагаемое ниже рассуждение фактически и адресовано предмету «человеческих представлений» или семантической форме, допускающей возможность известного подавления акцента «природы вещи» в пользу акцента востребования «для нас», как и той, что «на скорую руку» или в силу недостаточной требовательности употребления и воспроизводится в широкой сфере элементарно простой деятельности познания.

Огл. «Проблесковая» форма семантического синтеза

В кратком предисловии нам уже довелось поставить задачу настоящего анализа, а теперь подобает определиться с первым шагом анализа; наш выбор - открыть такой анализ исследованием практик порождения представлений, прямо предполагающих признание как «простые» человеческие представления. То есть человеческим представлениям, как и всем иному, дано располагать и нечто особенной «сферой существования», - реальностью человеческого бытия, что позволяет воспроизводство необходимых человеку представлений и удовлетворяется присущей таким представлениям известной «небрежностью» манеры означения. А равно нам подобает позволить себе и возможную вольность принятия допущения, определяющую нетребовательность человеческой практики в отношении качественной достаточности порождаемых представлений не принадлежащей и числу предметов нашего интереса, когда существенно более значимым мы будем понимать предмет возможности не вполне аккуратного, или порождения смыслов «на скорую руку». Или - здесь мы обратимся к попытке обретения понимания, что именно придает смыслам, рождаемым простым опытом, в известном отношении «небрежность», или - чему именно доводится лишать элементарный опыт качества скрупулезного порождения смысла, что, собственно, и составляет собой отличительную особенность науки?

Однако мы также позволим себе и пренебрежение идеями своего рода семантического «фатализма» или, как определяет подобную практику понимания одно из наших предшествующих эссе, «событийного гиперреализма», равно же допуская, что «простой опыт» если не полностью (хотя и вряд ли полностью), то определенным образом обнаруживает свойство ситуативной зависимости. В частности, характерный пример ситуативной зависимости - часто даже нелепое заимствование фонетической основы слов, известное и по примерам русских слов слон, лошадь или седан, в последнем случае введенного в оборот почему-то в пику английскому обозначению того же класса автомобиля «salon». То есть факты известной хаотичности порядка пополнения словарного корпуса - явные свидетельства в пользу того, что порождение понятийных форм вряд ли регулярно проявляемая форма активности, и хотя такая активность все же далеко не хаос, но, тем не менее, она же и процесс находящийся под сильным влиянием спорадических воздействий. То есть формирование понятий в его настоящем состоянии - процесс не чуждый спонтанности, что и позволит нам задание такой категории как специфика семантической спонтанности.

Другое дело, что та самая «спонтанность», о чем нам доводится судить, не чужда и такого порядка ее воспроизводства, как нечто «распределенный порядок» ее задания. Так специфике смыслов или, если быть точным, формы значимости, обозначаемой в лингвистике под именем «плана содержания», дано обнаружить и подверженности трансформации, что и заметно по примеру распространенного в наши дни понятия «состоять в гражданском браке», категорически недопустимого в период доминирования религиозной регламентации семейных отношений. Более того, если на мгновение пренебречь заявленным в начале различением «сильной» и «слабой» форм задания «вещи-для-нас», и вспомнить в данной связи историю становления смысла понятия «атом», то постепенная кристаллизация смысла слова «атом» и есть прямой пример той самой «распределенной спонтанности» синтеза понятия, подверженного коррекции с каждым новым шагом прогресса познания.

Представленные здесь свидетельства вполне достаточны и в качестве оснований для признания семантического синтеза как раз и обнаруживающим проблесковый характер. Отсюда семантический синтез - то не иначе, как совершение неким носителем опыта творческого акта образования нового или изменения действующего обозначения в условиях восприятия таким когнитивным оператором воздействия внешнего стимула или внутреннего побуждения. А если позволить себе доведение подобных представлений равно и «до логического конца», то здесь правомерно признание не иначе, как качества «принципиальной иррегулярности» порядка воспроизводства актов синтеза представлений.

Огл. Обращение человеческих представлений на самое себя

Далее если поставить перед нашим анализом задачу определения развернутой характеристики предмета отличающих человека представлений, то ее решение лучше начать с рассмотрения существа адресованной представлениям некоей «вольной», иначе - недостаточной или «грубой» характеристики. Такого рода характеристика непременно же позволит извлечение из «человеческих представлений о предмете человеческих представлений»; то есть - современное состояние развития разумности уже вознаграждает человека равно и способностью понимания специфики присущих ему представлений.

В нашем случае решение данной задачи возможно потому, что нам дано располагать и некоей коллекцией различного рода представлений, извлеченных из текста трех разных монографий при посредстве ведения особой базы данных, организованной по принципу, определяемому как «метод анализа объектов». Наш обзор содержимого данной коллекции и подобает открыть рассмотрению ограниченного числа оценок, относящихся к случаям философского объяснения или истолкования предмета «представлений», никоим образом не рассматриваемых в качестве позволяющих признание «выверенными» или тщательно обоснованными. В философской традиции, в частности, в лице В. Гейзенберга, также дано иметь место и заданию характеристики «скепсиса в отношении тех понятий обыденного языка, которые не входят в замкнутые рамки научного мышления». Далее данной характеристике дано ожидать задание ей того уточнения, что к числу такого рода «понятий обыденного языка» равно дано принадлежать и «понятиям религии», а самой науке также подобает заострить внимание на «еще большем усилении» присущего ей скепсиса. Более того, и сам ход прогресса познания в настоящее время - равно же причина потребности в «новом и более широком взгляде на отношения между человеческим духом и реальностью». Но в важном для нас смысле основное содержание подобного рода философских представлений - все же понимание такой существенной характеристики понятий как отличающая их «подверженность девальвации», существующая бок о бок с незащищенностью понятий от ценностной эрозии. Так, религиозные представления возможно и столь существенны в части исполнения ими функции подкрепления религиозного рвения, но их наивная метафизика уже мало что значит для той глубокой детализации картины мира, что раскрыает современная наука. Или - теперь уже и как таковой философской традиции дано определять представления познания равно как подлежащие рассмотрению с позиций такой, вполне возможно, и определяющей их «модальной» характеристики, как уместность использования в рассуждении. Так, некоторому представлению притом, что все же ему не доводится выпасть из корпуса представлений познания, все же можно ожидать и исключения из отдельных видов дискурса в качестве неуместного в отношении более изощренных практик построения рассуждения. Иными словами, представление позволяет характеризовать его признаком обращенного на него востребования, следующего из определенной области употребления. Развитием подобной схемы тогда правомерно признание и нечто идеи локализованных форм представлений, например, тех же «западных умонастроений».

Или представления в том облике, в котором их доводится осознавать носителю представлений, также дано отличать и некоей ценностно-культурной специфике. Но если представления допускают их понимание на положении «знающих ценностную меру», то не проникается ли творец представлений человек и идеей улучшения их ценностных показателей? Как показывает содержание собранной нами коллекции извлечений, человек задумывается о подобных возможностях, и, как мы позволим себе допустить, овладевает и идеей оценки нуждающихся в устранении изъянов, отличающих употребляемые им представления. Как таковой же процесс выработки такого рода идей и находит отражение в самом корпусе представлений в виде представления о «недостаточности представлений». Что же такое «недостаточность представлений», каковой ее и выпадает оценить человеку как построителю представлений?

Если в рассмотрении предмета идеи «недостаточности представлений» придерживаться «рядового» понимания, то такая идея - равно же идея отличающей представления способности порождения вопросов прямо ожидающих прояснения. Причем это не говорит о том, что речь идет о постановке вопросов, на которые «вот сейчас» возможно получение ответа, среди таких вопросов возможны и вопросы поставленные еще на заре развития познания и так и не получившие ответа, но возможны и вопросы, находящие ответ едва ли не сразу за формулировкой вопроса. Соответственно, отсюда дано следовать и принципу «семантического качества» представлений - от порождения ими необъяснимых или не предполагающих осмысления аспектов и связей и вплоть до обращения вполне определенными и достаточными представлениями, но не исключающими постановки и некоторых уточняющих или расширяющих вопросов.

Однако и не более чем признанию действительности «недостаточности представлений» будет дано предполагать обращение теперь и казусом дополнения сознания построителя представлений идеей структуры представлений; возникновению же идеи «структуры представлений» дано вызвать к жизни равно и вытекающую отсюда идею модификации представлений. Условный мыслимый нами в настоящем анализе «язык представлений» скорее предпочитает употребление в подобной связи понятия «видоизменение представлений». В таком случае, какие именно элементы состава или порядки организации представлений собственно носитель представлений и склонен расценивать как «допускающие видоизменения»? Собранные нами извлечения указывают на такую существенную возможность изменения представлений, как изменение характеристики присущего им укоренения. Фактически - это любого рода переход к иной модели объяснения некоей реальности, признания Земли планетой Солнечной системы, помещение непосредственно человека в систему животного мира или, скажем, понимание части заболеваний инфекционными, а процессов брожения наделенными бактериальной природой. Здесь, скорее всего, допустимо помыслить и иные возможности изменения представлений, предмет которого и доводится составить интеграции представлений, их дезинтеграции или всякого рода семантическим рокировкам, но в нашем распоряжении отсутствуют извлечения, позволяющие предложение обязательных в данном случае иллюстраций.

Тем не менее, «видоизменение представлений» - это видоизменение как таковых представлений, когда представления, во многом неотделимые от составляющей «отношения к представлениям», явно предполагают и такую возможность видоизменения, как реквалификация по условиям изменения «отношения к» представлениям. В собранной нами коллекции извлечений картина изменения «отношения к представлениям» отображена посредством представления об актуализации представлений. В частности, идея Платона «двойка образует мир» явно веками пребывала в забвении, пока интерес математиков к формулировке «оснований математики» не позволил использования такой идеи тогда же и в роли идеи невозможности такого рода оснований. Другое дело, что материалы собранной нами коллекции равно раскрывают и такой любопытный момент как равно и своего рода составляющая «ситуативной» актуализации. Она хорошо известна по примеру эффекта, создаваемого экранизацией литературного произведения, оживляющей интерес к собственно тексту произведения. В художественном повествовании, что составляет собой предмет исследований одной из монографий, послуживших нам первоначальным материалом для сбора коллекции, актуальное состояние способны обретать представления о неких значимых для повествования атрибутах, о поворотах сюжета, задаваемых повествованием и вначале расцениваемых как несущественные, а также ряд иных позиций. Возможность приобретения актуальности доступна, в частности, отдельным словам, значениям слов, связям и ассоциациям, образуемым как между представлениями, так и между элементами структуры представлений. Более того, повествование часто предполагает построение, явно предполагающее изначальное ограничение и в выделении ограниченной группы ожидающих актуализации представлений, где только части такого рода «группы кандидатов» доводится претерпеть и последующую актуализацию.

Теперь если обратится к предложению обобщения, то условие «актуальности представлений» - не иначе, как тот отличающий представления функционал, источник которого и доводится составить обстоятельствам употребления представлений. Но и несомненной спецификой представлений следует видеть такой присущий им функционал, что отличает представления теперь уже вне зависимости от характера их употребления. В составе собранной нами коллекции извлечений мы и находим представление о трех вариантах возможной условной «собственной» функциональности представлений или их определение посредством отождествления в «трех формах» - специфики обстоятельности представлений, их соответствия уровню «прямой очевидности» воспроизводства представляемого предмета и обретения таких представлений в упрощенной форме. Или, иными словами, представления, в зависимости от придаваемой им достаточности и, в некотором отношении, открытости, допускают их отождествление и признаком наличия некоего вполне определенного функционала.

Далее, представлениям равно выпадает располагать и спецификой «места представлений в некоем ситуативном ряду». Представления способны продолжать свое существование, подобно представлениям о древнеримских богах и вышедших из употребления предметах, но при этом пребывать в ситуации «отхода» от их употребления. Далее, представления позволяют понимание и как употребляемые в зависимости от развертывания иных представлений; это особенно видно на примере стилистических ограничений в лексике, в частности, разделяющих научную лексику и круг обиходных понятий. На историческом фоне представления также дано отличать характеристике «устойчивости представлений», а также - признакам равно же «поздних» или «архаических» представлений.

Наконец, любопытную особенность представлений доводится составить и той присущей им специфике, что позволяет признание своего рода условием мультипликативной природы значимости представлений; иными словами, представления допускают возможность их позиционирования на положении нечто однозначных представлений и, равным образом, в качестве в известном отношении неоднозначных представлений. «Однозначными представлениями», что и обнаруживает содержание собранной нами коллекции извлечений, и правомерно признание тех представлений, чье становление и возможно то не иначе как становление «жесткой» структуры, напротив, характеристика многозначности представлений допускает и обращение представлением о «двойственности» некоторого значения. Но помимо «двойственности», что также вполне допустимо, многозначность представлений позволяет истолкование и своего рода представлением о предмете нечто «неопределенности раскрытия» представления, что подтверждается и содержанием собранной нами коллекции, указывающей и на наличие нечто «дихотомических представлений». Последние тождественны представлениям, включающим в себя характеристику «единовременной двойственности», что и подобает расценивать не только как характерную специфику известного физического принципа, определяемого как дуализм «волна-частица», но и любого момента «бега на месте». Более того, «дихотомические представления» не исключают отождествления тогда же и как «преодолевающие противоречивость морфологического подхода в отношении проблемы формальной вариативности».

Свое скромное место также доводится занять и специфическим представлениям, что предполагают воспроизводство как нечто производное от некоей «отсутствующей позиции», таковы не только гипотезы, но и «проективно зависимые» или проективно порождаемые представления. Понятно, что принадлежности такого рода типологии и доводится отличать те же планы, надежды и ожидания.

Еще одна существенная позиция типологии представлений, что находит свое определение посредством самих представлений - это позиции по имени представления, сопоставленные с отличающим подобные представления качеством синтеза значимости. То есть - как таковой корпус представлений и есть основание для задания квалификации отдельных представлений как реализуемых в той или иной форме - смысловые представления, представления, оформленные при помощи конструкции констатации (оценки и заключения), семантические представления и метасимволические представления (аллюзии и коннотации). Другими словами, как таковые представления уже достаточны и для выделения с их помощью нечто «семантического качества» представлений, что и находит выражение в присущей представлениям замкнутости на выделение определенной семантической проекции («смыслы»), замкнутости на специфику принадлежности определенным когнитивным актам («оценки») и на состояние включения в ассоциацию посредством метапорядковой зависимости.

Также функции средства соизмерения специфики значимости, доступной для несения самими представлениями дано указывать и на некий следующий адресат видения собственно представлениями природы представлений - предмет массовых форм и особенностей представлений. Тогда если исходить в возможной оценке из наполнения собранной нами коллекции, то «массовые формы» представлений и подобает образовать либо представлениям, определяемым в качестве элементов корпусных коллекций представлений, наподобие словарно определяемых понятий, либо представлениям, определяемым как «общепринятые». Кроме того, во все тот же ряд правомерно включение и такой квалификации, как характеристика «употребительности» представлений.

Еще одна важная характеристика представлений - равно и специфика их «организационной принадлежности», в отношении чего собранная нами коллекция извлечений и указывает на «представления, развивающиеся на стыке концепций» и «представления - структурные элементы представлений». Подобного рода представления явно позволяют квалификацию как своего рода междисциплинарные или межмодельные варианты реализации представлений, а также и те или иные формы «семантических включений» в те или иные базисные формы семантического корпуса - в частности, особого «языка научного объяснения».

Другое важное свидетельство, предоставляемое собранной нами коллекцией - реальность бытования теперь и представлений о предмете концентрического уровня представлений, собственно и обозначаемого действительностью таких принадлежащих ему форм, как «обобщенные» и «обобщающие представления». Это достаточно простой предмет за исключением собственно специфики концентрического эффекта, могущего располагать «обратным знаком» и позволять формирование «дифференцирующих представлений» (например, известного в период создания колхозов разделения «кулак - подкулачник»).

Кроме того, «миру представлений» также дано обращаться определением и его собственного «пространства» теперь уже как вмещающего класс представлений, выделяющихся строго определенной качественной спецификой. В собранных нами извлечениях это «представления соответствующие уровню явных теоретических определений», «опорные представления» и - представления, входящие в тот или иной статусный класс представлений («классические представления»). Наконец, либо здесь, либо - на условиях выделения в самостоятельную форму следует упомянуть и такую знакомую непосредственно представлениям вариацию представлений, как индивидуальные представления. Это представления, понимаемые на положении разделяемых определенным носителем представлений, и никем другим, помимо отдельного индивида.

Наконец, теперь и некий общий итог предпринятого нами экскурса в область «понимания представлениями самое себя» - равно оценка, с одной стороны, отдающая должное и подобающей дифференциации картины представлений, но, с другой, видящая такую картину и недостаточно типологически упорядоченной. Но, помимо того, в части «понимания природы представлений представлениями же» существенно и обстоятельство, что обретению представлений также дано предполагать опору и на некую вспомогательную рефлексию, в той или иной мере обращенную на предмет качества формируемых представлений. Иными словами само формирование представлений дано сопровождать и формирование представлений теперь и о качестве тех или иных формирующихся предметно ориентированных представлений.

Огл. Представления, служащие для квалификации семантических актов

Предыдущая часть настоящего анализа - рассуждение о предмете «метаконцепции» представлений, а потому нам полезно сохранить формат такого рода «непрямого» метода анализа, обратившись к рассмотрению семантического акта или «события формирования» представления. Но и семантическим актам вряд ли дано обнаружить специфику «не более чем актов», поскольку составляющими их становления доводится предстать и неким условиям и обстоятельствам, способствующим совершению таких актов. В том числе, одно из этих условий - те или иные осведомленность или убеждение, наделяющие всякого совершающего семантический акт средствами когнитивной или коммуникативной манипуляции. Потому наш анализ подобает дополнить и поиском в материалах собранной нами коллекции отдельных представлений, фиксирующих различного рода формы осведомленности, убеждения или уверенности, в той или иной мере порождающие и саму возможность совершения семантического акта.

Одной из подобного рода форм тогда оказаться не то, чтобы как таковой осведомленности или убежденности, но равно и доверию, распространяемому не на какое-либо содержание, но - на тот или иной подход. Таков, конечно же, феномен «заменяющего все другие гарантии человеческого духа доверия к научному методу и рациональному мышлению», феномен в известном отношении одновременно и ожидания, и «выдачи аванса», и - адресуемого познанию запроса на достижение эффективного результата. Обращению человека к проявлению такого присущего ему доверия явно дано означать и признание им того ограничения, налагаемого на функцию совершения познания, что определяет состояние вовлечения в процесс познания равно же, как ограниченное рамками своего рода «исполнения условий контракта», явно квалифицируя познание как «источник верифицируемых выводов». Производной же такого рода доверия выпадает предстать и особой метафизической вере в могущество естествознания, «ведущей свое начало от европейских философских идей XIX века» и олицетворяющей собой «духовный обмен между естествознанием и новым политическим учением». С другой стороны, отдельные неудачи научного познания в «новой физике» XX века равно претерпевают их обращение источником и такого характерного взгляда на познание, что позволяет появление равно и «скепсиса в отношении точных научных понятий». Далее, специфической особенностью такого рода скепсиса подобает предстать той присущей ему ограниченности, что он вряд ли позволит обращение и в «отказ от признания абсолютных границ применения рационального мышления». Этот скепсис в большей мере все же подобает расценивать как своего рода форму «вынужденного» следования результатам новой физики, из которых науке впервые доводится извлечь представление о предмете принципиальной неопределенности.

Но если «вера» или «доверие» - это и привнесение в семантический акт неких определяющих его условий или содержания, значимого для совершения акта, то методологическим установкам дано определять и корректировать теперь уже порядок и последовательность совершения семантического акта. Так, если основывать наше суждение на материалах собранной нами коллекции, то здесь возможно выделение трех разновидностей такого рода установок, одна из которых - «позиции явного или неявного психологизма», то есть возможность квалификации семантического акта, в первую очередь, как средства восполнения «психологической потребности». Иная разновидность методологической установки, замеченная нами в материалах коллекции - равно же «видение проблемы», возможность той или иной формализации проблемы, когда перспектива подобного рода формализации и открывается потому, что познание достигает некоторого уровня развития возможностей тех же «поиска проблемы» или постановки задачи. Третья известная нам разновидность методологической установки, допускающая выделение согласно материалам коллекции - тогда и «традиции понимания», охватывающие собой некоторое разнообразие вариантов становления подобных традиций, начиная с требований культурной нормы или следования методике анализа и завершая практиками формирования паттерна, например, «понимания литературного произведения как целостности» или, напротив, его фрагментированного понимания.

Кроме того «условиям возможности совершения» семантического акта близка и квалифицирующая позиция форм или моделей реализации семантического акта. В частности, числу таких «форм реализации» доводится принадлежать и принципам «иерархии последовательности осознания», подразумевающим, в частности, такую типологическую производную, как идеи «дискурсивного характера сюжетного нарратива». Еще одна подобного рода форма - принципы, устанавливающие необходимость выделения условий протекания семантического акта, определяемых самим процессом его совершения. Той же группе равно дано принадлежать и представлениям «о развитии представлений», что предполагают и такие возможные типы такого рода развития, как представление о «пошаговом» типе развития представлений или представление о целевых установках развития представлений, например, заданный им предел в виде «уровня теоретической модели».

Завершить же наше перечисление различного рода форм представлений, раскрывающих характер семантического акта, подобает представлению о предмете внедряемых в семантическую активность аналитических приемов. В том числе, одну из форм такого рода допускающих «внедрение» аналитических приемов тогда и выпадает составить «методам уподобления» - выделения квалифицирующих признаков совпадения или наложения. Иная разновидность аналитических приемов, допускающих их «внедрение» - равно же практики «соизмеряющего сопоставления», положим, в частности, «соизмерение фигурантов течением события - естественным для одного и противоестественным для другого». Далее совершению семантического акта, обуславливающего либо конструирование, либо модификацию некоего представления не дано исключать и возможности обращения на него нечто «образной имитации», предполагающей использование как статических, так и динамических разновидностей образных структур. Как таковой возможности совершения семантического акта может быть адресовано и представление о предмете «репрезентативной квалификации» такой когнитивной манипуляции, или ее признания оперирующей нечто «очевидным» или, напротив, не более чем «неявным». Наконец, условной, своего рода «нулевой» формой аналитического приема равно правомерно признание и той же «прямой интерпретации» - способа точной юстировки значения понятия посредством задания денотата точно соответствующего используемому понятию. Здесь, в частности, «денотативным значением слова ветер» не исключено признание и нечто «определенного явления природы».

Огл. Представления о детальной структуре семантической панорамы

Прямое основание нашего анализа «структуры семантической панорамы» равно подобает составить и тому условному определению семантики, что понимает ее как нечто универсальную сферу структурирования отношений значимости. В подобном отношении и сфера человеческих представлений также предполагает наполнение многообразием представлений о тех или иных формах значимости.

Вполне вероятно, что с этимологической точки зрения подобная ассоциация все же явно условна, но под углом зрения в известном отношении структурно-упрощенной этимологии понятие значимости все же подобает расценивать как адресованное понятию знак. Тогда если исходить из содержания собранной нами коллекции извлечений, то понимание природы такого предмета, как представление или принцип «знак» явно позволит распространение и на такие представления, как представления о предмете «знаковых ассоциаций». То есть содержательному компоненту понятия «знак» дано предполагать обретение не только посредством прямого анализа данного представления, но и посредством анализа представлений, определяющих знаки на положении нагруженных «багажом ассоциации». Отсюда уже возможно рассмотрение предмета и таких представлений, как нечто «знаковая» структура «событийных реализаций повествовательных мотивов в повествовании» или - «знаковое» соизмерение феномена повествовательного мотива с «плоскостью фабулы и сюжета как двух полюсов организации нарратива».

Также отсюда же дано следовать и тому пониманию природы знакового «мира», что открыто и для анализа тех представлений, чему дано определять такое существенное начало семантического «мира», как значение. Значению же дано ожидать признания равно как обрамлению некоей реальности теперь и какими-либо условиями ее ассоциации либо в среду обретения, либо - в среду развития действия, а потому предполагать осознание как воплощающее не непосредственно действительное, но - образуемый таким действительным конгломерат, в чем действительное объединено с нечто же «средством извлечения» значения. Далее, развитием содержательного начала «значения» равно правомерно признание и представления о предмете такой квалифицирующей формы, как характеристики, где их большая часть будет соответствовать именно значениям, когда меньшая часть - свойствам, своего рода «чистым атрибутам» форм действительного. Более того, то представление, что определяет предмет «характеристик» будет допускать обобщение форм задания характеристики различающихся как в объеме, так и в охвате - тех же развернутых характеристик, характеристических описаний или «мерных характеристик», например, - «формальной меры элементарности повествовательного мотива». К «значениям» и «характеристикам» также подобает примкнуть и представлению о значимости или значениях, обеспечивающих и своего рода «усиление» или гипертрофию модальной составляющей. Например, таковы субъекты представлений парадигматической значимости, те же «парадигматически обобщенные единицы», то есть, если пренебречь детализацией, то типологические конкреции генерализующих классов.

Далее естественную последовательность ведения настоящего анализа тогда и подобает составить, вслед за анализом «значений» равно и рассмотрению представлений о смыслах. В нашей коллекции извлечений нам довелось обнаружить два разных представления о смыслах - представление о предмете «смысловых отношений» и представление о предмете «смысловых оппозиций». «Смысловые отношения», по сути, - своего рода важные (наделенные значимостью) отношения неких форм действительного, что допускают констатацию равно и под углом зрения некоего востребования. В том числе, возможные примеры смысловых отношений и подобает составить «смысловому отношению актантов друг к другу» или «смысловому отношению повествовательного мотива к сюжету». Характеристика «смысловые оппозиции» - тогда это характеристика неких интенциональных проекций, что предполагают построение в отношении ситуаций, допускающих телеологическую интерпретацию; таковы, например, противоположные позиции участников переговоров.

Собранная нами коллекция вознаграждает нас и представлением о структурах прямой семантики. Эти структуры - равно те формы построения структурирующего отношения, где положение начала упорядочения отводится логическому упорядочению; таковы эквивалентности или противоречия. Однако собранная нами коллекция, увы, не заключает собой примеров противоречий; но - заключает собой пример «семантического конфликта», а именно - «конфликта сменяющихся состояний». Далее же коллекции дано открыть нам картину «семантических агломераций», что иллюстрирует пример художественной семантики. Продолжить этот ряд доводится и представлению о структурах прямой семантики, раскрывающему специфику «порядка отношений», в одном случае - отношений знающих сонаправленность, в другом - знающих и несовпадение в направленности. Также в составе собранной нами коллекции можно обнаружить и такую разновидность прямой семантики, как способность совершаемого действия составлять собой инструмент образования ассоциации, откуда действию дано предполагать и такую оценку, как признание «весьма точным коррелятом к понятию функция действующего лица». Иными словами, имеет место и представление о возможности выделения в контуре прямой семантики то и своего рода позиции «возмутителя спокойствия».

Характерную комплементарную пару к тем представлениям, что выражают собой специфику «прямой семантики» выпадает составить равно и представлениям, обозначающим собой различного рода фигуры образных форматов. В первую очередь, это собственно «качество образности», чьим выражением и правомерно признание такой его разновидности, как «сложные образные единицы»; более того, «качество образности» объемлет и характерную для образов специфику допускать формирование в нечто сферах «генерации образов» - бытовой, космологической и сфере общественной психики. Но если судить с позиций «генерации» образа, то специфика собранной нами коллекции - охват ею равно же тех представлений, что наделяют обретаемые в восприятии образы природой никогда не обособленных, но принадлежащих как бы самой возможности синтеза образа, что и обращается интеграцией образной среды в нечто «мир впечатлений звука и света». Равно развитием комплекса представлений, что выражают собой многообразие характерных черт способности синтеза образа, подобает признать и представление о действительности нечто «структур интерпретации». Опять же, если почерпнуть материал для анализа в той же собранной нами коллекции, то здесь мы обнаружим лишь три представления, выражающие собой предмет структур интерпретации - представления о «структуре совмещения установок», о структуре транссимволической идентичности и о форме «константных ролевых конкреций». Тогда под «совмещением установок» одна из составивших нашу коллекцию монографий склонна подразумевать «соотношение между моментами традиции и новации», под предметом «транссимволической идентичности» - метафорическую сущность литературного персонажа, когда образец «ролевых конкреций» - это и нечто же «действующие лица художественных произведений». Также собранной нами коллекции дано заключать собой и представление о предмете «образных структур», доступных и для обращения представлением о квалифицирующей характеристике «образность», заданной в значении «целостной и эстетически значимой семантики», чему дано означать и возможность «корреляции между способностью образа или ассоциации образов удерживаться в предании человечества и их эстетичностью».

Но познанию в его способности синтеза представлений не дано остановиться на обретении «образа», а потому продолжить равно и посредством построения представлений о таких рефлексивно базируемых формах реализации семантики, как «концепты» или «трактовки». Почему-то «концептам», если воспринять как данное материал собранной нами коллекцией извлечений, дано допускать отождествление лишь исключительно как форме «традиционализированных концептов», быть может, и вне наделения спецификой предметной или структурной категоризации. На подобном фоне тем же «трактовкам» дано обнаружить и куда большую представительность, состоящую в признании за ними различий по глубине, тенденциозности, привязке к позиции в мыслительном процессе, степени охвата, завершенности и т.п.

Наконец, в семантическую панораму дано включиться и такого рода формам детализации, как культурные конгломераты, также не лишенным и неких фиксирующих их представлений. Собранной нами коллекция извлечений в данной связи дано отметить две возможные формы культурных конгломератов - «единую и принципиально открытую повествовательную традицию» и «эпос в целом, который мы вправе трактовать как язык».

Завершить же наш анализ «семантической панорамы» нам подобает рассмотрением предмета когнитивных иллюзий , что если обратиться к рассмотрению ресурсов собранной нами коллекции, найдет свое воплощение тогда уже под именем «кажущихся впечатлений».

Огл. Представления, выражающие мир «верхней» онтологии

Человек, наделенный способностью формирования представлений, все же не ограничивается образованием представлений об отдельных предметах, в том числе - и представлений о его семантической деятельности, но образует представления и о собственно устройстве мира, которые мы позволим себе определить под именем представлений, выражающих предметное наполнение мира «верхней» онтологии. К сожалению, коллекция извлечений, на чем базируется настоящий анализ, заключает собой лишь ограниченный набор представлений выражающих специфику мира «верхней» онтологии, но, тем не менее, этот набор все же достаточен для обозначения пусть и не полностью объема таких представлений, но для обозначения ряда типологических градаций или «линий», принадлежащих уровню «верхней» онтологии.

Естественно, что никакая онтология «верхнего» уровня не позволяет понимания состоятельной при исключении из числа ее «линий» представлений о пространстве и времени. Равно и собранной нами коллекции извлечений дано включать в себя пусть не собственно представления о пространстве и времени, но ей дано содержать и такую их условно «эпистемологическую» проекцию, как представление о свойстве, столь характерном для человеческих понятий пространства и времени - их свойстве «изменяться», и - даже требовать такого рода изменений. Кроме того, данное представление допускает дополнение равно и представлением, - также своего рода формой «эпистемологического среза» одной из специфик уровня «верхней» онтологии, - чем и доводится предстать идее «признания материи первичной реальностью».

Продолжателем ряда, начатого представлениями о предмете объектных форм «верхнего уровня» онтологии выпадает предстать и представлению о нечто условной «репрезентативной специфике мира в целом». Раскрыть такого рода «репрезентативную» специфику тогда доводится представлению о видении человеком мира «как бесконечного разнообразия вещей и событий, цветов и звуков». Формируя подобное представление, человек фактически допускает ошибку, полагая, что возможность логической редукции к «многообразию» она одновременно и возможность онтологической редукции к возможности выделения общей онтологии. Кроме того, человек склонен понимать «мир в целом» не только на положении «объемлющего многообразие», но и в качестве «мира на правах условного объекта». Само порождение им такого рода картины и вынуждает человека к совершению попытки обретения понимания теперь и нечто «мировых специфик», наподобие «мировой души», «мировой силы» и «равного миру всемогущества».

Но уровень «верхней» онтологии в человеческих представлениях не ограничен и показанным здесь своего рода «объектным» синтезом. Человека дано отличать не только способности осознания мира на положении коллекции объектов, но и на положении своего рода «распределения связей», откуда берут свое начало и представления о различии потенциального и актуального или - представления о «модальности действительного» и «модальности возможного». Странным образом в собранной нами коллекции извлечений более представительной дано обратиться «модальности возможного», заключающей собой равно и позиции «воображаемого» и «желаемого».

Наконец тому представлению, чей предмет составляет собой событийность, прямо принадлежащая «верхнему» уровню онтологии дано располагать в собранной нами коллекции лишь единственным «случайно затесавшимся» туда представлением о «чистой идее перемены».

Огл. Представления, раскрывающие мир «детальной» онтологии

Конечно, определяющее мир содержание - далеко не только «генерализующие начала мира», но и множество принадлежащих миру частностей, также обращающихся предметами неких представлений, что нам и подобает объединить в группу представлений уровня «детальной» онтологии. Основная часть представлений, представленных в собранной нами коллекции извлечений и принадлежащих уровню «детальной» онтологии касается предмета языка, текста или художественного повествования, что не мешает подобной картине выражать и характерные особенности уровня «детальной» онтологии вообще. Однако и настоящий анализ представлений уровня «детальной» онтологии мы начнем не рассмотрением такого рода предметов, но откроем рассмотрением предмета неких представленных в наших извлечениях фигур отношений, чему равно дано располагать референтами тогда и в виде представлений о нечто «специфических формах отношений».

Устройство мира таково, что реализация в нем телеологической установки не исключает и реализации случайного порядка ассоциации, отношение подобия не исключает и возможности отношения различия, а условное «не нуждающееся в оправдании» соседствует с нечто, существенным лишь в соизмерении относительно некоей актуализации. Отсюда и человеческим представлениям дано вбирать в себя равно и средства отождествления того же не нуждающегося в оправдании или «не-тяготения», такого, как совершенство, красота и простота, или состояния подобия «предметная близость», а также и видов телеологической субординации «положение жертвы», «нелепость» или «авантюрность».

Вполне естественно, что слагающими или «элементами» мира «детальной» онтологии правомерно признание не только лишь форматов воспроизводства отношения, но и порядков или неких упорядоченных «практик воспроизводства» отношений, то есть форм организации, так или иначе, но позволяющих приведение отдельных отношений к организационной форме «структуры отношений». Тогда и подобает уделить внимание действительности конфликта «хаоса и порядка», неотъемлемой от самой возможности становления мира или - конфликта различных форм порядка между собой, что не составляет тайны и для человека, выстраивающего необходимые ему представления. Отсюда корпус человеческих представлений и ожидает пополнение представлениями о специфике порядков, в частности, о «порядково определяемых трактовках», например, включающих в себя экземпляр по имени «формулы выражающие общий смысл», или, скажем, представления о «характеристиках повторности». Представления о всевозможных «порядках присутствия» или «порядковых маркерах» равно заключают собой и представления о совпадении в общих чертах, деталях служащих напоминанием, роковых условностях или характерных явлениях. Далее, те представления, что обозначают собой «порядки предметного происхождения» это не только «форматы образных схем», чья типология охватывает собой и такой экземпляр, как динамические образы, но и «положение всем заправляющего», «замечания способные показаться достаточно тривиальными», «тематические субстраты» и «немаловажное лимитирующее обстоятельство». Изображенное здесь многообразие представлений и подобает расценивать как выражение «в мире представлений» всевозможных форм предметного опыта - от математики до лингвистики, - что и предполагают понимание как своего рода «прямые» источники некоего порядка, позволяющего его наложение на некий комплекс отношений.

Также наиболее существенную часть уважающей себя онтологической модели выпадает составить и лежащей в ее основе концепции объектов и свойств, чему, по сути, человеку доводится следовать и в практике построения простых прагматически значимых представлений, вряд ли достигающих уровня философского обобщения. В таком случае, если предпринять поиск в собранной нами коллекции, то на какие именно виды представлений об объектах и свойствах и доводится указать подобного рода поиску?

Основной объем представлений об объектах и свойствах, заключенных в собранной нами коллекции - это представления о неких информационных объектах, включая художественные объекты и, соответственно, представления, адресованные свойствам подобного рода объектов. Например, это «структуры метаречи» и двойник подобных структур «контексты», где последние, как и любые иные объекты, предполагают характерную атомизацию посредством выделения двух «пространств» - «языкового пространства, сигнализирующего об ожиданиях искусственно построенного мира текста» и «языкового пространства, сигнализирующего об ожиданиях природного внетекстового мира». Также материалы собранной нами коллекции заключают собой и представления о такой значимой форме, как институциональные объекты - институциональный объект «общественные места» и - даже темпоральный институциональный объект «трудовая переработка». Наконец, собранной нами не слишком обширной коллекции дано заключать собой и представление о метаобъектной типологической форме «семейная жизнь».

Представления о свойствах, также содержащиеся в собранной нами коллекции и указывающие на свойства, допускающие отнесение к нижнему уровню предметной онтологии, это представления о свойствах, относящихся к обычному кругу подобного рода свойств - свойств принадлежности, природы и условности. Например, это свойства, фиксирующие специфику «художественной» природы - «художественные смыслы», «художественный характер», или фиксирующие психологическую природу, равно уточняемую и производным представлением о тяготении психологических начал к «целостности». Представленный в собранной нами коллекции единственный образец свойства, указывающего признак «принадлежности» - представление о «личностной значимости», известный из нее пример «условности» - не только сама по себе условность, но и форма условности «тривиальность».

Конечно же, «естественное» качество детальной онтологии - не только ее очевидная необозримость, но, вместе с тем, и в известном отношении как бы «редуцированное» типологическое многообразие. Такого рода специфике и выпадает открыться пониманию человека в построении им лишь ограниченного спектра типологических вариантов тех или иных представлений, принадлежащих данному уровню.

Огл. Представления, раскрывающие специфику познающего субъекта

Направление философского познания «эпистемология» не исключает постановку и такой задачи, как анализ способностей понимания, отличающих носителя представлений. Причем постановка задачи такого рода анализа - скорее не исследование процесса освоения человеком некоего специфического опыта, но обретение представлений о субъекте - носителе представлений. Познающий субъект, если признавать правомерность и его оценки под углом зрения теперь уже понимания как носителя представлений самим же познающим субъектом - равно носитель множества далеко не однородных представлений, откуда основной источник представлений о познающем субъекте и доводится образовать наличию у него «букета представлений». Отсюда основную задачу анализа предмета, каким именно образом познающему субъекту дано понимать познающего же субъекта, и подобает составить задаче определения, что именно «познание познающего субъекта» и относит к «букету представлений», характерному для предмета ее рассмотрения.

Начать же настоящий анализ тогда подобает рассмотрением таких трех позиций - представлений, направленных на предметы точек зрения, идей и выраженных в словах смыслов. Или - предмет такого анализа равно же некие представления, принадлежащие носителю представлений то непременно на условиях отделения от него как носителя представлений и последующей ассоциации тогда уже и с неким иным носителем представлений. Так, кому угодно дано располагать возможностью разделения с кем-либо выражаемой таким визави точки зрения, причем, что важно, и на условиях возможного авторского отказа от такой точки зрения, что, однако, не помешает сохранению приверженности такой точке зрения со стороны последователя. Так Ленин видел себя своего рода «более последовательным» последователем «раннего Плеханова», чем непосредственно Плеханов. Что же представляют собой представления, адресованные предметам точек зрения, идей и выражаемых в словах смыслов?

Так, точку зрения тогда подобает расценивать не иначе как своего рода alter ego той социальной роли, что вынужден исполнять деятель, проживающий некую ситуацию. В частности, такого рода специфике и подобает отличать «точку зрения героя» или «точку зрения окружающих», или тогда уже не окружающих, но «актантов, участвующих в данном событии и релевантных для события в целом». Аналогично «точке зрения» выпадает обращаться и началом несовпадения, отличающего различные интерпретации явлений, например, «план различия возможных точек зрения на событие». Более того, «точку зрения» следует понимать построенной и на тех или иных основаниях, например, «следующей концептуальной установке» или «построенной на внешних основаниях». Напротив, «идеи», скорее всего, подобно благородным металлам отличает свойство инертности, собственно и дарующее им возможность лишь «некоторого соответствия» тому же выражаемому идеями содержанию, а также и возможность их принятия или, напротив, скепсиса в их отношении. «Выраженные в словах смыслы», некий ущербный аналог в рамках «платформы представлений» того же лингвистического «плана содержания», это в большей мере средство, чем явление, имманентное собственно пользователю слов, но при этом и средство, избранное построителем представлений с целью донесения некоего содержания. Тогда специфику «выраженных в словах смыслов» и подобает составить такого рода качествам, как, в частности, равнозначность теме, способность обращения в резюме «сюжетного смысла события повествования», или обращения в нечто «векторно соположенное» неким «смысловым движениям», что будет следовать и из специфики таких смыслов как нечто «ретроспективное по отношению вектора развития сюжета». «Выраженные в словах смыслы» подобно известным злодеям, «приходят и уходят», но их выбору дано олицетворять и определенность выбора «выражения подобными словами такого рода смыслов».

Если для идей и точек зрения их важнейшая квалификация - характеристика «когнитивные объекты», то «мысль» и «направление мысли» - не просто объекты, но объекты в динамике, «динамические объекты». Тогда подобает отдать должное и самой практике представлений за столь обогащающую ее способность различения теперь и сложнейшей категории динамических объектов. Тогда чем именно и подобает обратиться динамическим объектам «мысль» и «направление мысли» в той присущей им субстантности, в которой они и открываются в понимании построителя представлений? Такая «субстантность» это, по большей части, практика воспроизводства тех же «точек зрения» или «идей», по большей части замкнутая и на некую позицию либо притяжения, либо же генезиса. Пусть, положим, дано заявить себя и нечто «новому авторитету в виде авторитета опыта и эмпирического знания», откуда дано будет следовать равно и «новому направлению мысли пришедшему в Европу в период Ренессанса». Кроме того, особенность «мысли» - это проработка посредством своего рода «логической игры» самих же заключенных в мысли тезисов и парадоксов, в частности, эксплуатация «такого абстрактного понятия бога, когда бог был настолько далеко удален от мира, что оказалось возможным рассматривать мир, не усматривая в нем в то же самое время и бога». Равным же образом и «направление мысли» - тогда и в известном отношении «эксплуатация» некоего понимания, например, фактически «прямая» эксплуатация вероятностной теорией мотива специфического «понимания мотивного значения» отождествляющего это значение как наделенное спецификой «двух полюсов структуры». Также «направление мысли» - оно равно и «устойчивые представления, дающие жизнь сюжету», в частности, «вера в чудовищ», представления о богатырстве и о превращениях. Иначе говоря, «направление мысли» - оно же равно и нечто практика работы воображения.

Если мысли дано предполагать ее признание «следующей в избранном направлении», то естественным результатом такого «следования» и обращается построение «традиции интеллектуальной деятельности», соответственно освещаемой и в человеческих представлениях. В частности, человек нередко ощущает бремя воздействия традиций и авторитетов, что и отражают присущие ему представления о «старых культурных традициях» или о «традиционных источниках авторитета». Естественно, порождение подобных традиций равно доводится составить и нечто «вредному влиянию», причем в условиях наличия таких именно источников «авторитета», каким и подобает предстать тяготеющим к мифологизму способам восприятия мира либо институтам подобным церкви, религии или философии. Но место зарождения традиций интеллектуальной деятельности - тогда вряд ли только лишь развитое общество, свое начало такие традиции берут и в первобытном обществе; в период младенчества традиции интеллектуальной деятельности не обращаются как таковыми традициями, но существуют лишь как «система первобытной образности, построенная как система восприятия мира в форме равенств и повторений». Или - представление об уровне представлений человека первобытной эпохи явно допускает его понимание как выходящее на уровень, предполагающий обретение и некоего интеллектуального стереотипа. Тогда от простого стереотипа, фиксирующего порядок синтеза структур образного мира возможно восхождение и до такой формы поддержания интеллектуальной традиции, как мифология. Мифологию тогда и подобает расценивать как нечто «структурно разработанную» традицию, включающую в себя и позицию «мифологических ролевых фигур» наподобие чертей, и - «системность мифа, отражающую систему мышления и систему семантизации». Обретению же способности такого рода «семантизации» дано создавать не просто возможность видения, но равно же и представления не одной лишь «закономерной композиции нанизанности», но и характеристики «системной стройности кажущейся несвязанности отдельных эпизодов или мотивов». Наконец, в качестве некоей «высшей формы» воплощения традиции человек в своих представлениях выделяет то, что он расценивает как «классическую» традицию. Собранные нами извлечения лишены таких важных примеров, как «классическая физическая теория» или «классическая философия», но включают в себя «представления о повествовательном мотиве, основы которых заложены в трудах классиков русской филологии». Естественно, что и поступок наделения неких представлений квалификацией «классических» будет обращаться и их отождествлением характеристикой «глубины».

Далее, представлениям о реалиях бытования познающего субъекта дано предполагать возможность обращения и той формой представлений, где познающий субъект подлежит отождествлению теперь уже как средоточие некоего предмета интереса или понимания. Такие особенности - отличительная черта тех или иных представлений о разного рода толкованиях и предметно специфичных идеях, что выражает либо некое лицо, либо формулируют некие практика или традиция понимания. Например, философа отличает понимание христианской религии своего рода «концепцией двух откровений» - откровения находящегося в книге природы и откровения записанного в Библии; то есть - особенный взгляд философа на христианскую религию отражает и построение специфического представления о существовании подобного «взгляда философа на христианскую религию». Но если философ позволяет его признание нечто же «определенной фигурой» когнитивной практики, то занятие им подобной позиции вовсе не означает невозможности положения, когда и познание в целом будет допускать понимание се той же, хотя и характерно условной «фигурой» когнитивной практики. Тогда месту условного «познания в целом» в потоке когнитивной практики выпадает отразиться и в представлениях о наличии и своего рода «само собой» данных представлений, или - «очевидных из непосредственно присущей им реальности». Таковы те представления, чему дано «знать лишь адресат в предметном мире» (иначе - денотат), но - не знать носителя таких представлений. Как можно понять из материалов собранной нами коллекции, к числу такого рода представлений и подобает принадлежать «представлениям о роли мотива в сюжетообразовании» и «представлениям о повествовательном мотиве». Но помимо представлений, выделяющих нечто условно «самостоятельно образующиеся» представления практике познания дано заключать собой и представления о тех или иных формах «склонности к видению». Опять же, если опираться на материалы собранной нами коллекции, то таковы представления о действительности того или иного «видения» - «жизнь увиденная и пережитая в эстетическом ракурсе» и «рассуждения о Японии как о стране-локомотиве». Далее, картину представлений, выработанных той или иной традицией понимания, собранная нами коллекция склонна иллюстрировать, увы, лишь единственным примером «понимания формальной школой в литературоведении мотива и мотивировки не тождественными условностями» из которого следует и ряд любопытных следствий, например - «обнаружение ложной природы оценки, формулируемой критикой с позиций заинтересованной лояльности». Равно же и картина представлений, присущих неким мыслителям в собранной нами коллекции ожидает пояснения во всего лишь двух примерах - «отличавшего А.Н. Веселовского понимания сознательного характера схематизма фабулы» и «представления о динамической модели семиотической системы Ю.М. Лотмана». Такого рода представления тогда могут быть расценены как представления о выделении неким пониманием определенных предметных особенностей, разным образом и в разной степени налагаемым на некие ситуации или концепции.

Человеку также доступна и возможность насыщения образуемого им комплекса «представлений о представлениях» тогда уже и представлениями о техно-структурных и околотехнических средствах реализации и формирования представлений. Но как таковые присущие человеку представления - это все же и средства, что приходят ему на помощь и в осознании реальности инструментария поступающих в его распоряжение приемов создания и упорядочения представлений. Но что именно человеку дано расценивать как «приемы работы» с представлениями? В подобной связи явно уместно указать и на наличие неких функторов, наподобие типизирующих конкреций и когнитивных маркеров, способных к принятию в их тесные ряды и такого варианта типизирующего исполнения конкреции, как «архетипические значения», а равно и такого маркера, как «необъяснимость». Кроме того, под углом зрения оценки и самоё себя как «техника познания» человеку доводится наблюдать себя и как получающего и накапливающего опыт, распространяя далее объем подобного представления посредством образования представлений относительно осуществимости и характера опыта, например, представления об «углубленных формах опыта». Человек явно не лишен и способности осознания той же отличающей его возможности владения способностью оперирования образными конкрециями, или создании образов предметов, субъектов или, наконец, идеальных проекций наподобие «образа совершенства». Но и способность синтеза образа человеческое понимание явно не склонно определять лишь на положении некоей «единственной формы» обрамления собственных представлений, откуда человек и обретает представление о таких «формах обрамления» своих представлений, как типологически развитые интерпретации и иллюзии. «Типологически развитые интерпретации» следует относить к достаточно простым вещам, если под таковыми и правомерно понимание того же «двойного облика барышни-крестьянки», когда иллюзиям вполне доступна и возможность воплощения в таких парадоксальных формах, как «миф о неуязвимости банков». Признак принадлежности инструментарию формирования представлений человек склонен присваивать и деятельности формирования представлений, а, вслед за ней - и сфере подобной деятельности, что обращается и в представление о действительности нечто интерпретативных подиумов, где одним из образцов таких «подиумов» человек склонен видеть равно и нечто «художественную реальность». Человек также не лишен и способности выделения такого инструментального аспекта присущей ему способности формирования представлений, как различного рода методы действия над представлениями и результаты применения такого рода методов. В этом случае дано обнаружить себя и такого рода квалифицирующим маркерам, как смешение понятий, рассмотрение в общем виде или мифологические сюжеты современности.

В любом случае человеку пусть и не посредством образования неких концептуально оформленных оценок, выпадает принять во внимание и условие сложности осуществляемой им деятельности по образованию представлений и своего места по отношению возможности ведения подобного рода деятельности. И, одновременно, человека отличает и очевидная склонность к упрощению подобного видения, главным образом, посредством фрагментации рождающейся в его сознании картины деятельности образования представлений.

Огл. Представления, моделирующие функцию операторов метакода

Хотя ранее нам уже доводилось исследовать группу представлений, связанных у человека с предметом семантической панорамы, но здесь мы все же позволим себе повторение анализа также некоей «панорамы», но сосредоточим внимание на условно семантически «внешней» специфике «операторов метакода». Та теория информации, чему мы предпочитаем следовать, определяет две следующие составляющие единой действительности информационного события - позиции «код» и «символ». Код, если применяться к человеческой когниции, - это порождающий «чувственный образ» физический субстрат, положим, физическая структура, порождающая визуальный образ буквенной графемы, символ - тогда это функция кода, в данном случае - функция воспроизводства фонемы. Но и построению такого рода связи не дано исключать возможности рефункционализации - обращения уже выделенного символа равно и кодовым оператором, но - некоей следующей символической нагруженности, что имеет место в случае использования буквы алфавита «а» в роли грамматического оператора «союз». То есть - теперь мы предпримем анализ формируемого элементарным познанием представления об отличающей символические формы способности представлять собой операторы метакода. С другой стороны, предмет подобных представлений дано образовать «символическим» смыслам, развитых и в ряде иных отношений.

Тогда такой анализ подобает открыть рассмотрением нечто простейшей формы метасимволической ассоциации, в частности, представлений человека о предметах, обозначаемых именами данные наблюдений или мистифицированные представления. Заданию подобного рода квалификации и дано означать задание характеристики, утверждающей возможность извлечения из «данных наблюдений» неких свидетельств, указывающих на действительности неких явлений, открытых для перцептивной фиксации, когда содержание «мистифицированных представлений» непременно предполагает присутствие фантомов, наподобие предпочитаемых Лениным леших. Другое дело - специфика собранной нами коллекции извлечений не позволяет нам представления здесь иллюстрации «данных наблюдений» посредством указания чего-либо, помимо «наблюдений ученых», когда, напротив, мы находим в ней характерно обширный спектр «мистифицированных представлений». Здесь нас ожидает встреча не только лишь с «лешими», но и с «волшебным средством», «мистическим развитием сюжета» и понимание еще не обжитого дома гробом, а равно и встреча с потусторонними силами, грехами и даже судьбой-рулеткой. Также возможные подобия только что рассмотренных и, по существу, не предполагающих особой сложности форм реализации метакода выпадает составить и такого рода формам, как аспекты содержания и предсказательные проекции. Спецификой практически любого содержания и правомерно признание возможности выделения в нем таких составляющих («аспектов»), что тогда уже на положении «составляющих» и позволяют обращение неким следующим содержанием. В данном отношении собранной нами коллекции извлечений равно дано указывать на действительность смысловых, прагматических и интенциональных видов «аспектов содержания», что равно определяет возможность и нечто модальной нагруженности условно понимаемых «исходными» комплексов содержания. «Предсказательным проекциям», казалось бы, следует предполагать обращение не иначе, как различного рода формами констатации предсказуемости, но собранная нами коллекция извлечений знает лишь такую форму предсказуемости как «непредсказуемость».

Другое дело, что в числе многообразных разновидностей метакода дано быть представленными не только лишь формам «прямой» типологии, но и своего рода функционально «продолжательным» формам. Тогда результаты поиска в материалах собранной нами коллекции указывают на возможность и такого рода функционально «продолжательных» форм метакода, как маркеры, дешифрующие ключи, селективные выборки и понятийные контексты. То есть если некоему представлению дано ожидать отождествления не просто как понятийной конкреции, но подразумевать и возможность его применения равно и в значении «маркера», то такая возможность будет определять реальность существования и нечто воспринимающего этот маркер. Аналогичная семантическая специфика - равно и специфика «шифра», скрывающего в отсутствие дешифрующего ключа содержание некоего сообщения, кроме того, той же конституции дано отличать и причину, устанавливающую порядок наложения выборки, как подобная причина узнается и в указании содержания, так обустраивающего некое следующее содержание, что оно предполагает осознание то непременно «в подобном освещении». Другое дело, что в материалах нашей коллекции мы можем встретить примеры не более чем «дешифрующих ключей», знающих и такой вариант реализации, как «сюжет как целое» и «селективных выборок», знающих такое их построение как «образно-событийное содержание конкретных фабульных вариантов повествовательного мотива».

Специфика «метакода» - равно отличительная особенность и такого рода формируемых человеком представлений, как условности, определяемые не иначе, как приложением к ним востребования. Например, таковы представления о нечто обнаруживающем заведомую определенность в его использовании на положении предмета представлений. Таковы понятие родина, представления о теме повествования и представления о взаимоотношениях ядра и периферии в теории литературной эволюции Ю.Н. Тынянова. Особенно характерно здесь понятие «родина», непременно находящее использование в качестве понятия, означающего наличие комплекса представлений, связанного или замкнутого на некий предмет представлений.

Принадлежность типологической форме «метакода» - равно же отличительная черта тех представлений, что фиксируют характер реакции или представлений, обозначающих условности, выделяющиеся способностью несения эмоциональных, рациональных, функциональных установок и т.п. Числу подобного рода форм и доводится принадлежать представлениям о функциональных установках выигрышное освещение и незнакомая обстановка и о рациональных установках показатели известности и характеристика ничтожности.

Так или иначе, но наш анализ представлений, фиксирующих различного рода зависимости, образующиеся при обращении некоего рядового представления равно же и формой «метакода» любым образом позволяет вывод, что и не особо сложному пониманию - и тому выпадает встретиться со сложной формой организации информационного взаимодействия. Но и реальная вездесущность этого сложного порядка - равно посыл и для развития философского представления о предмете информационного взаимодействия.

Огл. Представления, раскрывающие природу ценностных квалификаций

Конечно, нет большой ошибки в простом утверждении, что человек вряд ли развивает свою систему представлений как теоретически обоснованную концепцию тех же семантики или философской онтологии, но, так или иначе, человек все же выстраивает и некую «наивную аксиологию». Соответственно, специфика такого рода аксиологии - вряд ли ее близость изощренным схемам философской этики или развитой теории права, но данный недостаток компенсирует своего рода «широкий захват» такой аксиологии, не замкнутой на предмете ценностной специфики социальной действительности, но охватывающей и «аксиологию индивида». В таком случае присущему нам видению проблематики «простого человеческого» осознания пространства ценностей и дано подсказать идею выбора в качестве начального предмета рассмотрения аксиологических представлений в целом равно и проблематики правовых квалификаций.

В таком случае, какие представления обычного человека могут образовать и нечто формируемые им элементарные «правовые» квалификации? Насколько нам дано судить, одной из такого рода квалификаций и правомерно признание своего рода практик «векторной» идентификации. Здесь набор простых человеческих представлений и выпадает пополнить идеям несправедливости, зла, жестокости, беспринципности и несправедливого осуждения. Следом за такой характерно «векторной» идентификацией условная «правовая» концепция человеческого здравого смысла равно обращается к формированию представлений о предметах опасности и источников опасности, нравственного долга, тягостного обременения или силового начала. Подобным же образом и следующий шаг в последовательном становлении «активного начала» аксиологического космоса - образование представлений о предметном начале в известном отношении «страдающей стороны». К данной градации, если, опять же, прибегнуть к материалам собранной нами коллекции, и подобает принадлежать представлениям о невинности, возмездии, поруганной чести или явно предполагающем «двойную природу» несправедливом осуждении.

Следом за «правовой» подгруппой квалификаций ее продолжатель «этическая» подгруппа представлений предполагает образование посредством объединения трех производных групп - этически значимых внешних обстоятельств, этических квалификаций и этических маркеров. Другое дело, что нашему анализу предмета такого рода «этической» подгруппы представлений не удается обрести поддержку со стороны собранной нами коллекции, но и представленные там материалы все же достаточны для приблизительной оценки такого рода представлений. Так, если строго придерживаться тех данных, что дано сообщать коллекции, то этически существенные форматы обстоятельств - это нечто лишения, беды, картины бедствия и невзгоды. Наша коллекция также еще более бедна в отношении представительства этических квалификаций, указывая лишь на одну такого рода форму доброе имя, хотя данный ряд допустимо продолжить и теми же обладателями щедрой души и, напротив, злодеями и проходимцами. Наконец, «этические маркеры», если последовать за материалами коллекции - конечно же, это счастье, благополучие, самопожертвование и помощь. «Счастье», каким его доводится расценивать обыденным представлениям - это, одновременно, и «маяк», и - некий ресурс, человеку одновременно даны и «стремление к счастью», и он же наделен способностью принесения в жертву собственного счастья. «Помощь», как свидетельствует собранная нами коллекция, способна порождать новую реальность, а, кроме того, предполагать альтруизм ее предоставления, когда «самопожертвование» неотделимо и от порождающей его телеологии.

Далее, когда здравосмысленной аксиологии доводится покинуть область этико-правового космоса, то ей дано ожидать обращения и нечто «структурой в составе трех групп». Такого рода группами и выпадает предстать отмечающим своим наличием действительность сферы индивидуального бытия (включая сюда и условную «индивидуальность коллектива») характеристикам ресурсной, структурной и функциональной меры. Характеристиками ресурсной меры собранная нами коллекция извлечений определяет жизненные утраты, результативность, трудное положение и людей несчастливой судьбы. Структурные формы индивидуальной ценностной проекции - равно и характеристики принадлежности, а также недружелюбный прием, чуждая принадлежность и повороты в судьбе. Наконец, функциональной мере индивидуальной ценностной специфики также доводится располагать рядом особенных экземпляров, а именно решительным характером или достойными соперниками, теплой и благоприятной атмосферой и нечто не сулящим ничего хорошего.

Если же по результатам нашего анализа «аксиологических» форм представлений перейти теперь к стадии обобщения, то здесь возможно согласие с оценкой, явно определяющей наивную аксиологию недостаточной для детального анализа правовых либо этических принципов, но, одновременно, достаточной в смысле возможности исполнения условно «энциклопедической» функции - осведомления о многообразии наполняющих мир ценностных проекций.

Огл. Представления, раскрывающие предмет ситуативной окрашенности

В совокупном объеме человеческих представлений дано найти себе место и такой присущей им существенной разновидности, как типологическая позиция «окрашенные» формы представлений. Иначе - это представления, воспринимаемые сквозь призму той или иной установки, откуда и следует наделение подобных представлений равно и спецификой «окрашенности». В таком случае к первой подгруппе такого рода типологической группы и подобает отнести ситуативно окрашенные представления, или представления, выделяющиеся спецификой помещения на первый план состояния «ситуативного погружения», настигающего ту или иную условность.

Следом анализ предмета «ситуативно окрашенных представлений» правомерно продолжить и рассмотрением предмета представлений о «чистой» ситуативности, то есть видения обыденным сознанием предмета «собственно происшествия» или нечто «в подавляющей части» располагающего спецификой происшествия. Таковы, как показывает собранная нами коллекция извлечений, появление, прибытие, сами собой происшествия, и, помимо того, известия. Причем любопытно, что прибытие и появление предполагают определение как «следующие внешней логике» (той же «логике художественного пространства»), а также не исключают понимания как позволяющие «слияние в семантике одного события». Другое дело, что «прибытие» также доводится разнообразить и такой возможной специфике, как «не идентичность обыденному возвращению домой после службы, прогулки», а равно и возможности «нейтрализовать различия» с появлением.

Другую существенную разновидность представлений, равно относящихся к группе «ситуативно окрашенных» форм доводится образовать представлениям о предмете действия-функции. Классический пример действия-функции, конечно же, «оттяжка», однако и собранная нами коллекция извлечений вознаграждает нас такими примерами, как «испытание судьбы в игре» и «ретроспективный взгляд».

Следом за рассмотрением действия-функции наш анализ подобает переключить и на рассмотрение предмета различного рода ценностно значимой ситуативности. Таковы удача и неудача, неожиданность и «свидетельство, сигнализирующее о взрывном варианте развития событий», выигрыш и проигрыш, а также «спасение от смерти». Человек, как позволяет судить собранная нами коллекция извлечений, никак не развивая подобные представления, довольствуется заявляемой в них любопытной особенностью «не расследуемой целостности», поскольку в качестве практически единственного производного представления мы обнаруживаем здесь лишь характеристику «крупного проигрыша».

Продолжить настоящий ряд следом за «ценностно значимой» группой представлений подобает и группе представлений, что тем или иным образом связаны с предметом функционально достаточной ситуативности. Тогда здесь и возможно выделение такого рода позиций как неузнаваемость, необычайность, однообразие, асинхронность и, например, «нередкий порядок» способствования. Конечно, если углубиться и в некие иные варианты доступных человечеству практик, то формами функционально достаточной ситуативности следует понимать те же неподъемность или простоту в обработке, простоту в приготовлении или, напротив, непростую психологическую совместимость. Названные нами примеры явно допускают возможность умножения, но существенно следующее - так или иначе, но человеческим представлениям равно выпадает знать формы, открывающие картину функционально достаточной ситуативности чуть ли не в любой сфере практической деятельности.

Другая вполне возможная позиция группы ситуативно окрашенных представлений - представления, выделяющие характер развития ситуации. Таковы драматичность, оригинальность или мимолетность, и, кроме того, - кратковременность, одиночество, процессуальная сопряженность события, «беспрецедентность на протяжении определенного периода» или безденежье. Человек склонен видеть ситуацию не просто «только лишь ситуацией» но и условностью «развития ситуации», и в этой присущей ему способности даже в известном смысле превосходить научную картину мира. Хотя подобного рода квалификациям и не дано обрести в наивном опыте явно и напрашивающегося здесь типологического развития.

Завершить же настоящий анализ следует на выделении той части ситуативно окрашенных представлений, что служат для фиксации той же «финальной картины» развития ситуации. Конечно же, явная особенность понимания, столь характерного для человека - равно и характерное богатство подобного рода палитры, но здесь, увы, собранной нами коллекции извлечений дано представить лишь считанное число вариантов такого «эпилога» в лице задержки, умиротворения и безысходности, а также краха и эффекта замкнутого круга. Хотя подобный перечень вряд ли позволяет признание показательным, но он равно предполагает и те возможные дополнения, что явно позволяют предложение посредством определения подобий, например, вместо «замкнутого круга» - выхода из круга.

Огл. Представления, раскрывающие предмет символической установки

Представления, раскрывающие предмет символической установки или - представления определяемые под именем «телеологически вовлеченных символизмов» - это представления о предмете условностей, придающих течению событий направление, комплементарное ходу событий. Такого рода формы - своего рода разновидности «линзы», так изменяющей последовательность развития событий, что обращается и заданием направления распространения проходящему сквозь нее «лучу». Так или иначе, но здесь нам все же подобает отказаться от предложения строгого определения такого рода специфики, поскольку и от рассматриваемой нами проблематики человеческих представлений вряд ли следует ожидать должной строгости в понимании подобного рода форм. Тем не менее, нестрогости задания таких символических проекций вряд ли дано препятствовать образованию представлений, что характеризуют специфику усвоения течением событий той же задаваемой ему направленности.

Начать же наше рассмотрение тех многочисленных представлений, что служат для выражения формирующих направленность условий и подобает с рассмотрения предмета телеологически значимых функторов универсальной или косной природы. Это в большей мере некие категории, понимаемые наивным познанием скорее «категориями логики», чему и принадлежат амбивалентность, равноправие, доминирование, превратности случая и «слепота случая», несение отпечатка, неизбежность и «функциональное единство». Составляющая «косной природы», если ограничиться трактовкой, «предлагаемой» собранной нами коллекцией извлечений, дополнит представленный выше перечень лишь позицией бесперебойного поступления, напомнив о существовании динамики и отличающих ее воспроизводство реалий.

Далее тогда уже и нечто возможности «оглядываться по сторонам» дано обратиться и возможностью выделения теперь и функторов «характерной» природы, прямо подобных телеологически значимым функторам, например, функторов своего рода «субъективного отношения к действительности». Это, с одной стороны, разного рода ожидания, и, с другой, реакции, понимаемые в смысле субъективной оправданности как своего рода «рациональные» проявления. Сюда же правомерно отнесение и предмета провиденционализма, или присущей субъекту способности «перспективного видения». Содержание собранной нами коллекции извлечений предлагает для группы «ожиданий» такой перечень ее производных форм, чему принадлежат формы нормальной и потому ожидаемой протяженности, видимости на первый взгляд, ожидания наступления событий и условности по имени «предвещающее события». «Рациональным проявлениям», в их идентификации посредством содержимого собранной нами коллекции извлечений, дано обращаться теми же действиями предпринимаемые в порядке общих замечаний, способностью пойти на все, закономерностью в стремлении к завершению судеб героя, а также средствами подчеркивания. Кроме того, здесь равно возможно выделение и таких форм, как необычность и своеобразие (на положении проявлений), предпринимательская гигантомания, заботливое отношение и неподдельный интерес. Далее, на положении экземпляров групповой формы «перспективного видения» собранной нами коллекции извлечений равно дано определять «интенциональные планы» и перспективу утраты самих жизненных устоев человека и дворянина.

Положение подлежащей нашему анализу следующей позиции тогда подобает отвести представлениям о началах или обстоятельствах бытования, достаточных и для внесения некоей телеологии. Например, таковы свобода, угрозы, безысходные ситуации, предвидение своего краха, а также распространяющееся на индивида «условие нейтрализации пространственных признаков» и, в дополнение, «остановка судьбы в точке неустойчивого равновесия между жизнью и смертью». Человеку явно свойственно понимать его собственное бытование развертывающимся в обрамлении внешней среды и ситуативности собственной жизни еще как одной условной «среды», что отражают и порождаемые им представления, обозначающие, если признать допустимым пренебрежение углублением в подобный предмет, обширный спектр такого рода наложений.

Но представлениям о значимых для человека условиях бытования, задающих ту или иную телеологию, все же не доводится исчерпывать многообразие присущих человеку идей, порождающих у него представления о тех или иных источниках, также достаточных для задания некоей телеологии. Или - если довериться человеческим представлениям, то еще один источник задания телеологии - нечто значимые или «притягательные» финальные эпизоды событий или своего рода «сцены». В том числе, к ряду такого рода финальных эпизодов доводится принадлежать прошедшим испытаниям, состоянию раздора, возвращению, отставанию в развитии, несбывшемуся счастью или всеобщей поглощенности быстрым экономическим ростом. Также здесь доводится найти себя и такой любопытной форме «финала», достаточного для задания некоей телеологии, как сращивание компаний и финансовых учреждений подобно сиамским близнецам. Вариантами же телеологически «притягательных» финальных состояний тогда равно правомерно признание события, означающего наступление окончательного раздора между героями или те же поступательную позицию, предотвращение беды либо беспокойство масс об условиях существования на склоне лет. Столь знакомое человечеству состояние небезразличия к характеру развертывания событий и порождает потребность в оценке возможного результата такого развития, смысл которого и определяет для человека форму его вмешательства или устранения возможного хода событий.

Равным же образом некую условность или формацию вполне достаточную для задания телеологии доводится составить группе признаков, тем или иным образом сопоставимых с характеристическими признаками «люксовый», «шикарный» либо «дрянной». Но здесь в силу специфики используемой нами коллекции извлечений мы все же несколько ограничены в выборе подобающих иллюстраций, хотя такой недостаток способны восполнить и ряд других образцов символических форм, что восходят к квалифицирующей специфике, достаточной для задания телеологии. Однако здесь же и отдельные подчиненные градации такого рода типологии уже далеко не малочисленны, например подгруппа, охватывающая множество форм, что начинается с признаков нейтральности и завершается на показе форм, выражающих состояние аффекта. Другую столь же объемную подгруппу дано составить тому многообразию признаков, которую доводится открыть признакам телеологически значимой физической установки, а завершить - признакам телеологически значимого условия социализации. В том числе, прямым примером некой телеологически значимой физической установки и правомерно признание той же мимолетности. В качестве же того или иного рода «жизненных реалий» собранная нами коллекция извлечений определяет незамысловатый быт и простые судьбы, кошмар и тягостные моменты, дополняя данную последовательность примерами двух видов традиций - давно укоренившейся и «похвальной национальной», а также и такими значимыми «реалиями», чем и подобает предстать радушию и суровости. Также столь характерные для человеческого бытия признаки психологизма доводится обнаружить и дорогим сердцу предметам, светским приличиям, пророческому характеру, романтичности, призрачному личному счастью и «оттенку презрения к самим себе». Более того, возможности задания телеологии дано отличать и некие когнитивные характеристики, о чем тогда подобает судить по таким представлениям, как сниженный образ и условные отождествления.

Та группа человеческих представлений, чье предназначение - фиксация телеологически значимых символизмов, - она равно и прямое подтверждение оценки, что для комплекса человеческих представлений не более чем определение признака невозможно понимать только лишь определением признака. Напротив, квалификацию посредством наделения неким признаком человек равно расценивает и на положении меры, обеспечивающей возможность задания и некоей телеологии.

Огл. Представления, раскрывающие условие диверсификации

Человека его ум равно располагает к такому порядку порождения представлений, что наделяет создаваемые представления равно и качествами доносящих специфику возрастающей или заведомо повышенной интенсивности. Подобного рода характерно специфичные представления тогда и подобает расценивать как выражающие собой «уровни диверсификации». Тогда если от общего понимания и перейти здесь к конкретизации, то каким же именно специфическим разновидностям представлений и выпадает выражать подобного рода «уровни» диверсификации?

Прежде всего, здесь подобает обратить внимание на любопытный факт, что квалифицирующий признак «диверсификации» также выпадает составить и той же детализации или некоему иному намеренно буквальному либо расширенному воплощению неких реалий. Или - если речь идет о диверсификации, то очевидное указание на наличие подобной специфики то равно и действительность нечто «развернутого», подробного или, скажем, обстоятельно детализированного. В данном отношении и собранной нами коллекции извлечений дано заключать собой ряд характерных примеров человеческих представлений, фиксирующих условие такого рода «проникающего» состояния диверсификации, а именно - представлений, указывающих на существование нечто обстоятельной подачи и полного соответствия, универсальности и отчетливости, двусмысленного положения или возможности порождения отголосков. Если же продолжить данный ряд примеров, то состояние «диверсификации» выражают и те представления, что свидетельствуют отчужденность, призрачную реальность и ценностное утверждение инициативы.

Состояние «диверсификации» также выпадает свидетельствовать и тем представлениям, что предназначены для фиксации состояния «напряженности» или «накала». Собранная нами коллекция извлечений явно более благоприятствует пониманию предмета подобных представлений, что и находит отражение в многообразии представленных там примеров, в частности тех же яркой проявленности, броскости, классичности, гармоничности, интересности и, конечно же, приключений. Но и названные нами позиции вряд ли исчерпывают перечень представлений, выражающих собой состояние «напряженности», прирастающий тогда и квалификациями глубинный характер и жизненная глубина, принципиальная новизна, глубина развертывания, глубина ценностной специфики и подлинность натуры, а равно и представлением, определяющим такой предмет, как «пророческий» характер свидетельств. Более того, характеристике «напряженности» доводится обнаружить не только присущее ей постоянство, но допускать и возможность изменения, а, следовательно, и некую порядковую специфику изменения, что и обращается становлением представлений о диверсификационных трендах, включающих в себя те же «утрату яркости» или «стирание проявленности».

Далее, если уровню «диверсификации» дано достигать и своего рода «экстремума», то данному состоянию обретет отражение равно и в представлениях, выделяющих такие специфики, как внезапность, таинственность, самостоятельность, отдаленность и летящее время. Каждое из них непременно предполагает наделение некоей максимальной, или, что в отношении подобного понимания практически эквивалентно, - и минимальной характеристикой, существенной в восприятии подобного представления не просто на положении некоей предметной формы, но и на положении определяющего предметную форму равно и состояния ее «предельного» воплощения.

Также диверсификации дано обращаться и диверсификацией функциональных или динамических особенностей. На такого рода специфику и дано указывать тем представлениям, что раскрывают действительность следующей группы форм - беспощадность, стремительность, энергичная динамика, неусыпное внимание и обострение.

Если же подвести итог нашему анализу группы представлений, раскрывающих условие диверсификации, то нам сложно обойти вниманием некий случай хода дискуссии, когда мы встретились с курьезной ситуацией непонимания в философской среде универсальной значимости характеристики диверсификации. Или, иначе - само собой многообразие форм диверсификации, хорошо знакомой даже обыденному сознанию и есть прямой упрек философствующим в присущем им невнимании к недвусмысленно имманентной миру характеристике диверсификации.

Огл. Представления, выделяющие признак риторической окрашенности

Среда, что обеспечивает развития когнитивного функционала - среда не только лишь рациональных представлений, но и «особый мир» эмоциональных идей, часто восходящих к употреблению метафорических средств обозначения. Но функционал метафорической речи вряд ли исчерпывает собой объем тех человеческих представлений, что восходят к эмоциональному восприятию мира; отсюда нашу задачу подобает составить не рассмотрению коллекции метафор, но коллекции форм, допускающих отождествление как нечто риторически фигурализованные представления.

Но что именно вызывает к жизни то и собственно потребность в использовании риторических приемов? Конечно же, это комплекс задач, чья постановка предполагает достижение следующих целей - либо цели освещения чего-либо в выгодном свете, своего рода «возвышения», либо, напротив, сокрытия неких обстоятельств, наконец, такова и задача маскировки - укрытие предмета своего рода «тенью», отбрасываемой иным предметом или укрытие предмета той или иной «декорацией». Сама по себе реальность указанных здесь задач - равно же основание и для анализа семантической специфики различного рода представлений о предмете риторических форм, о существе которых можно судить и по материалам собранной нами коллекции извлечений. Однако здесь равно важен такой момент - источник данного фрагмента собранной нами коллекции два различных текста, в одном из которых торжествует пафосный уклон, в другом преобладает ирония, что, конечно же, придает характерный колорит подбору предлагаемых примеров.

Открыть же наш обзор предмета «фигурализованных представлений» мы позволим себе описанием тех представлений, чья риторическая компонента предназначена для усиления позитивных или доминантных особенностей тех или иных реалий. Таковы, конечно же, риторические квалификации мыслящая личность или чувствующая личность, «заметное место» или внушительный разрыв, астрономические величины или падение камнем вниз тогда и в компании с неудержимым падением. Также данному перечню дано ожидать пополнения и такими позициями как из ряда вон выходящие исключения, крутые перемены и неразрывные узлы.

Характерно контрастировать с усилением или подчеркиванием позитивности доводится тем риторическим фигурам, что призваны утаить или скрасить некие вызывающие отрицательные эмоции или вовсе «негативные» проявления. Числу такого рода конструкций и подобает принадлежать выражениям наподобие закатных годов или «не бог весть, какого дохода в виде дивидендов», представлению, говорящему о «печальной реальности повседневной жизни в военное время», а вместе с ним и констатации «неспособности былых привычек сдавать позиции», и, более того, представлению, выделяющему нечто «оборотные» стороны жизни.

Представлениям, заключающим собой некие «риторически» звучащие выражения также доводится обозначать и нечто необычные составляющие собственно предметного порядка, где значение своего рода «говорящего» начала обращается отличием нечто и восходящего к предметной специфике. В рядовой ситуации это какое-нибудь «умение владения собой», а в нашем случае это его вполне возможный антагонист неестественность или способ развития, позволяющий говорить о чуде или же происходящее буквально на глазах. Но и помимо уже перечисленных разновидностей представлений сюда же возможно отнесение выражений темп изменений не по дням, а по часам, процветающий культ собственного особняка или возможность поглубже копнуть статистические материалы. Равно в данный ряд возможна постановка и такого рода формы как «действие во всех своих аспектах связанное с идеей движения», подразумевающее наличие и таких экземпляров, что обращают данное выражение в тип - таковы фразеологизмы «уноситься прочь», «подхватывать деньги» или слово прогонять.

Картина мира в ее понимании человеком равно предполагает и образование представлений, где качество «риторичности» способно отличать и как таковые «фигуры» представлений или определяющие их смысл образы либо идеи. Такова, естественно, знаменитая восточная загадочность, но и, одновременно с ней, смятенное состояние, хорошо известное женщинам почувствовавшим под сердцем первое движение своего ребенка. И здесь же, помимо «символа специфически японской предпринимательской веры» находят себе место и веселый нрав и ласковое обращение, чудные обстоятельства и авантюрный характер, но и, вдогонку к ним, конечно же, приземленность.

Человека равно же отличает использование приема придания его представлениям риторической окрашенности и в случае необходимости выражения посредством подобных представлений владеющего им чувства иронии. В этом случае собранной нами коллекции и дано вознаградить нас примерами наподобие звонких лозунгов или розовых планов, пронизанных духом бешеной гонки за все большей выручкой от продаж, и, кроме того, расчета, от которого волосы поднимаются дыбом. Также здесь невозможно обойти вниманием и отрыв, вывернутый наизнанку или же похождения, а с ними - и преображение до полной неузнаваемости либо лозунг, красовавшийся на знаменах компаний вышитый золотыми буквами. Вдогонку же не помешает упоминание и некоей мелочи наподобие элитной отрасли вечного процветания или активности кошки попавшей на раскаленную оцинкованную крышу вкупе с простым и понятным «нет и в помине».

В известном отношении риторическому «звучанию» доводится отличать им некие порядки развития событий. Показательным здесь и правомерно признание «следования в каждом удобном случае» в компании с двумя видами фигур круговой геометрии - заколдованным кругом и порочным кругом. Ну а если оставить в стороне своего рода условие «автоматизма действия», то наша коллекция вознаградит нас и такими «риторически звучащими» представлениями о фигуре развития событий, как приобщение и развенчание.

Также риторической заданности доводится обнаружить себя и в ряде представлений, адресованных проблематике когнитивной деятельности. Здесь также проявляется своего рода «естественная» риторичность тех или иных когнитивных актов или порождаемых ими впечатлений. Начиная тогда красноречивой картиной или бросающимися в глаза особенностями, далее нам доводится достигнуть и мест, обеспечивающих возможность отражения или нечто «нередко обращающего на себя внимание». Кроме того, вполне естественно встретить здесь и «подчеркнуто явное отношение», располагающее и таким вариантом воплощения, как подчеркнуто явное отношение к родным местам и отчему дому.

Человеку, конечно же, вряд ли доводится понимать мир как гомогенную субстанцию, откуда и решение задачи дегомогенизации той картины, что порождают его впечатления или воображение и вознаграждает человека обретением представлений, что не лишены и специфики риторической окрашенности.

Огл. Представления, выделяющие условие деятельностной привязки

Ряд аспектов действительности мира человек равно предпочитает понимать и под углом зрения условия деятельностной причастности или в широком смысле слова «прагматики». Подобного плана представления нам также дано обнаружить и в собранной нами коллекции извлечений, хотя здесь явно недостает представлений связанных с частью видов деятельности, той же производственной или деятельности спортивного либо военного направлений, а также представлений о действиях или событиях в интимно-индивидуальной сфере. Однако некие общие особенности видения человеком собственной деятельности и ее составляющих мы находим и в рассматриваемых здесь извлечениях.

Наше описание отличающих человека представлений, связанных с практикой ведения деятельности тогда подобает открыть описанием тех из них, что образуют своего рода «признаковую модель» предмета или области деятельности. Как судит человеческое понимание, предмет или область деятельности способны отличать признаки, позволяющие их воплощение в представлении о пустотности либо избыточности, дополнительности, нейтральности, местном масштабе или одинаковой важности, подобии или предметной завершенности, например, «музыкальном целом менуэта». Иными словами, под углом зрения ведения деятельности объект или условие деятельности располагают не только присущей им предметной спецификой, но равно и нагружающей подобную специфику «признаковой достаточностью».

Далее, в дополнение к предмету или области, а, равно, и условию совершения действия, человек формирует и представления о действительности способствования или препятствования осуществляемой им деятельности. Таковы, что вполне понятно, помощь и препятствия, а также враждебность, недружелюбие, благоприятность, незаметность и нарочитость. Помощь способствует успеху деятельности, когда препятствия вряд ли содействуют возможности ее ведения.

Увы, достойная сожаления ограниченность собранной нами коллекции извлечений помешает описанию и неких вроде бы «явно намечающихся» групп, но и наличие одного-двух представителей уже убеждает в реальности представлений о как таковой деятельности - занятии делами, активности и счастливой жизни, и - о ситуации ведения деятельности - отходе на второй план и упрощенной схеме. Кроме того, собранная нами коллекция указывает и на принадлежность кругу человеческих представлений специфики обустройства - особенное положение, специфики воздействия (осуждение) и специфики трендов. Предмету ведения деятельности также адресовано представление, что можно расценивать как своего рода «надобностное» понимание, что дано обнаружить и представлению о «временном жилье», когда понимание предмета определяющих деятельность мотивов находит выражение в представлении о ведении по возможности.

Подобным же образом востребование в ходе ведения деятельности одного из предметов необходимых для ее воспроизводства так же допускает и квалифицирующую оценку, например, признания ножа острым или тупым. Поскольку тематика текстов, случайно оказавшихся нашими источниками не адресована описанию занятий производительным трудом, то здесь нам дано располагать не более чем возможностью выделения таких квалификаций, как вольный пересказ, активное использование, совершенно особая подоплека и престижность.

К пониманию задач или результатов деятельности выпадает примкнуть и пониманию структурных начал устройства действительности, отражающихся в нашей коллекции в представлениях о развертках, отрывках и структурных моделях.

Для человека сама реальность осознанно употребляемого им порядка ведения деятельности, даже если такая осознанность все же не до конца рациональна, непременно предполагает … и обретение понимания о собственно моменте ведения деятельности. Развитию идеи такого рода несложного умозаключения и предназначена основная масса образуемых человеком представлений о специфике деятельности.

Огл. Две группы представлений - эмоционального и предметного плана

В собранной нами коллекции извлечений можно обнаружить и ряд разновидностей «окрашенных» форм представлений, можно допустить, что и не заслуживающих упоминания ввиду крайне малого числа примеров, но явно заслуживающих упоминания непосредственно в силу самого их существования.

В частности, таковы представления, что выражают собой свидетельства, указывающие на реальность своего рода «эмоциональных отпечатков», оставляемых теми или иными предметами или явлениями. Представлениями, выражающими собой реальность такого рода «отпечатков» и правомерно признание представлений о предметах драматичности и ужасности, трагичности в одной упряжке и с миром необычайного, примыкающей сюда же баснословности, а равно и темпераментной сухости. Кроме того, скорее не собственно предмет, но свидетельство о существовании некоего эмоционального отпечатка и подобает видеть в представлении о «родных местах» одновременно с «родиной» и всей отличающей «родину» атрибутикой.

Равно, как можно судить по материалам собранной нами коллекции, свою особенную группу доводится составить и группе «обстоятельных представлений». Такого рода «обстоятельность» подобает видеть равно же и нечто «предметной» формой обстоятельности, уточняемой тогда такими видами представлений, относящимися к типу «обстоятельных», как глубокая и разносторонняя трактовка, «не бесспорность» и обстоятельная подача.

Равно собранной нами коллекции дано вознаградить нас и единичными примерами таких предметно выраженных представлений, как литературные стереотипы, представления, доносящие эстетическую квалификацию и представления, развивающие некую анекдотическую интерпретацию.

Увы, нам остается лишь сожалеть, что предметная окрашенность, допускающая куда как развернутое выражение, фактически недостаточно отражена в собранной нами коллекции извлечений.

Огл. Заключение

Отличительная черта науки - ее приверженность построению масштабируемых моделей - основание доказательства теорем составляет доказательство лемм, когда зависимости, доказываемые в теоремах, находят использование в доказательстве следующих теорем. Но этот порядок наполнения своей копилки опыта - все же очевидная особенность науки, когда носитель практического опыта или оператор познания, что в принимаемых им решениях опирается на принципы «здравого смысла» склонен избрать и свой собственный путь. На деле, как правило, он не обращается к построению масштабируемых моделей, замещая их использование видением, непременно предполагающим следование установке на избрание «фиксированного» масштаба. В его понимании некое представление и обращается нечто самодостаточным «данным» представлением, чему в качестве представления выпадает «отвечать в роли референта за представляемый им денотат», но это представление уже не предполагает востребования в неких следующих представлениях. Тем не менее, в смысле задач ведения элементарной деятельности подобная «парадигма» построения картины явно достаточна как позволяющая разрешение множества частных проблем.

Собственно задачу представленного выше анализа и довелось составить задаче раскрытия богатства условного «мира представлений», непременно образуемого на началах задания создаваемым когнитивным формам то и любым образом фиксированного масштаба, где они описывают денотаты, заимствуемые в состоянии изоляции от всегда и всюду сквозной природы мира. Другое дело, что в основание подобной модели нами все же не было положено какой-либо схемы, просто постольку, что мы понимали необходимым лишь ознакомление с типологическим разнообразием возможных форм подобного рода «представлений». Но вполне вероятно, что когда-либо впоследствии на основании или с учетом выявленной нами типологии возможна и формулировка теории особой и, в то же время, наиболее распространенной когнитивной деятельности синтеза обособленных представлений и непосредственно ограниченности любого рода «прямого» способа восприятия действительности. Но на настоящий момент своего рода «очевидный факт» - равно и характерная типологическая сложность особого мира хотя бы таких, явно «тривиальных» представлений, несмотря на то, что в некоторых случаях они и определяются в ходе совершения тех когнитивных актов, которые заявляют претензию на право быть наукой.

04.2015 - 08.2022 г.