Пока эпистемология не в состоянии пополнить познание такой значимой для нее самой концепцией, чем и следует понимать концепцию типологии научного знания, и мы здесь исключим для себя задачу построения подобной универсальной модели. Однако на деле мы попытаемся решить именно такую же по замыслу задачу, но лишь исходящую из немного измененной постановки - посредством анализа структуры определенной формы предметного познания, в данном случае, медицинских представлений, определить некоторые принципиальные установки, собственно и конституирующие данное направление познания. Именно поэтому мы и ограничимся рассмотрением условия концентрации опыта медицинского познания на специфическом предмете - характерных человеческому организму форм деструкции или патологии. Причем данный анализ мы позволим себе построить не посредством исследования конкретных форм патологии, но посредством рассмотрения патологических изменений именно в условиях онтологической действительности таких изменений «в качестве патологических». То есть свою задачу мы понимаем задачей рассмотрения условного состояния патологии как некоторой альтернативы тому, что представляет собой порядок не претерпевшей нарушений природы, что мы и склонны определять как потенциально обещающую возможность осознания предмета патологии именно в качестве комплекса нарушений, обращающихся на состояние некоторой «нормализованной» природы. Отсюда и некоторые формы, не определяемые как формы номинального «существования», но признаваемые нечто «нарушениями» и позволят представление обладающими не их собственной заданностью в качестве определенных процессов или формаций, но уже позволят представление в качестве форм заданности, определяемых условием дезорганизации. Патологические формы здесь и ожидает рассмотрение в качестве форм, составляющих собой такие объекты или ожидающие вторжения системы, что явно допускают понимание требующими совершения операций регенерации к условиям нормализованной реализации определенной природы. Предметом нашего интереса мы и намерены определить проблему типологического формата патологии, определяемого как проблему специфического обустройства некоторого косвенного свидетельства действительности определенной природы.

Огл. Конституция патологии как «проявления неполноты» содержания

Поставленная нами задача построения онтологической характеристики патологического состояния вряд ли допускает решение без определения некоторого вспомогательного понятия, характеризующего ситуацию, в которой некоторая природа (конечно, мы подразумеваем «здоровье человека») позволяет определение в качестве лишаемой посредством несобственных ей наложений некоторых свойственных ей «естественных» возможностей. Чтобы устранить подобный пробел, мы и позволим себе введение некоего вспомогательного понятия, именем которого и определим выражение «объем возлагаемого».

Далее уже объяснение существа определенного нами понятия следует начать констатацией той укоренившейся практики познания, когда человек его собственные способности склонен понимать именно в качестве наделенных определенным объемом функциональности. Человека определенно отличает склонность обращения на самоё себя понимания, определяющего собственную телесную конституцию еще и наличием своего рода «мобилизационной готовности» к проявлению той или иной активности и одновременно и соответствием уровня возможностей организма некоторой определенной признаваемой за «стандарт» норме. Подобные ожидания характерно прослеживаются на примере содержащих в той или иной степени обнаженную натуру рекламных фотографий, в отношении которых применяют такие способы коррекции изображения, как устранение с поверхности кожи бородавок, родинок, морщин и иных элементов кожного покрова, признаваемых визуальными или своего рода «доброкачественными дефектами». Человек, помимо осознания своей телесной формы наделенной определенной эстетикой, еще склонен понимать собственную же телесную формацию и началом определенного уровня тренированности, выносливости, сообразительности, устойчивости к перегрузкам, к изменению режима и неудобству. Более того, человек склонен определять данный комплекс еще и в качестве некоей характеристики «ожидаемого состояния» организма, подлинно отвечающего его же собственному видению определяющей его бытование экзистенции. Чтобы не обременять настоящее философское рассуждение анализом подобного рода специфических деталей, мы и позволим себе объединение перечисленных и, возможно, еще некоторых не названных здесь ожиданий посредством понятия объем возлагаемого, или представления об объеме ожиданий, возлагаемых человеком на дарованный ему от природы комплекс функциональных и констуитивных особенностей. В подобном отношении непременной особенностью человека и следует понимать отождествление им своей телесности в качестве условной формы, соотносимой с некоторым вполне определенным «объемом возлагаемого». Естественно, что составляющими подобного «объема» и следует определять некое наличие нейрофизиологического и сугубо психического функционала. Именно поэтому в противоречие с подобным ожиданием и возможно обнаружение изъяна, собственно и указывающего на то, что некоторый человеческий организм представляет собой как бы «не в подлинном смысле» организм.

Тогда и нашим следующим шагом нам следует избрать рассмотрение пусть не характеристики «точности объема» или достаточности некоего иного параметра подобного «возлагаемого», но собственно возможности констатации неполноты такого «объема возлагаемого». Человек может жить, не представляя собой истинного красавца, не отличаться высокой тренированностью или испытывать затруднения при реализации некоторых физиологических функций или обнаруживать неспособность к реализации у себя некоторых определенных возможностей адаптации, и при этом не испытывать экзистенциального дискомфорта. Иными словами, человеку явно дана возможность следования мысли о характерном для него подкрепленном определенным тестированием несовершенстве, что никоим образом не воспринимается им в качестве посылки для констатации неполноты объема возлагаемого. Фактически, как мы позволим себе утверждать, наличие оснований для подобной констатации человек склонен обнаруживать лишь в том особенном случае, когда некоторую характерную ему физиологическую неспособность он уже склонен признавать источником устойчиво испытываемого состояния экзистенциального дискомфорта. Когда человек замечает за собой несвойственное другим состояние физиологической неспособности, причем не всякое, но лишь определенно мешающее его социальной реализации, тогда он и констатирует неполноту связанного со своей физиологической организацией «объема возлагаемого». Подтверждением данной оценки явно и следует понимать пример существования племен, либо поголовно страдающих некоторыми хроническими болезнями, либо с ритуальными целями уродующих некоторые части тела, но не относящих проистекающие из этого неудобства к неполноте «объема возлагаемого».

Следовательно, идея «патологии», пусть и не отождествленная подобным именем, но осознаваемая в качестве определенного обобщения, такой, какой ей и дано появиться в наивном сознании, представляет собой именно идею частно проявляющегося вызывающего неспособность к социальной реализации физиологического дефекта или недостатка. Несколько забегая вперед, мы позволим себе оценку, что подобная идея, в противовес возникающей из научного обобщения идеи патологии как любого отклонения от стандартизованной физиологической «нормальности», представляет собой обобщение понимания, способного появиться только по основаниям частного порядка. Отсюда и наивный принцип неполноты «объема возлагаемого» следует понимать принципом открытости этого объема для реализации против него уже некоторого адресного воздействия, что и обращается условием «текущего исключения» из такого объема некоторой экзистенциальной составляющей.

Огл. Патология как феномен осознания состояния патологии

Очевидным развитием настоящего анализа тогда и следует понимать рассмотрение представлений наивного сознания, формулирующих нечто подобное принципу патологии. По существу, именно усложнение таких представлений и обращается образованием вместо общей физиологической картины теперь уже раздельных изображений специфических видов, раскрывающих специфику нормальной и патологической формы. В таком случае и следует начать мыслью, что неизлечимость или, в отсутствие медицинской помощи, неизлеченность патологии, при экзистенциально не критических условиях ее наличия приводит к появлению идеи патологически присущего. Собственно говоря, свидетельством тому и следует понимать понятие естественного языка «инвалид», но если оставить в стороне существенные конкретные смыслы данного понятия, то патология, будучи выделена как недостаток, далее допускает ее фиксацию как данности. Иными словами, патология допускает фиксацию в качестве нечто, наделенного собственным законом существования притом, что в статусе предмета востребования она также позволяет понимание и как нечто функционально недостаточное. Патологическое проявление, представляя собой экзистенциальное неудобство, тем не менее, вне всякой связи с подобным статусом допускает отождествление и посредством признака собственного порядка проявления, то есть нечто, чем и следует видеть старость в качестве одной из непременных форм патологии, допускающего познание именно как предъявляющее и определенный порядок проявления.

Подобное понимание и следует определять источником теперь уже такого осознания разнообразных насморков, травм и язв, что уже далее и обращается построением наивной онтологии таких явлений. В частности, данные формы поражения допускают рассмотрение посредством разделения на заживающие и незаживающие, заживающие при особом уходе или сами собой заживающие, проявляющиеся вне зависимости от принятых мер предосторожности и незаметные при определенной организации поведения. Подобного же рода генезис отличает и идею заразности и ее антипод - патологию, исключающую миграцию с одного носителя на другой, поражения, чье появление можно сопоставить с нахождением в определенных условиях, и поражения, допускающего осознание в качестве истинно спонтанного.

Кроме того, специфическое развитие претерпевают и идеи стадиальности течения определенной патологии, идеи состояний обострения, тяжелого состояния течения и, напротив, перехода к выздоровлению или, напротив, не выхода к стадии обострения или «кризисной» стадии. Именно возможность подобного видения и обеспечивает наивному сознанию возможность обретения представления о характеристике «уровня опасности» конкретной патологии, риска ее перехода в опасное для жизни состояние или всего лишь наличия в качестве средства угнетения определенной жизненной функции. Отсюда же возможно и развитие идей особого порядка общежития в условиях присутствия в данной социальной группе носителя патологии, специфических способов обращения с ним или даже выделения для его проживания некоторого изолированного очага. Сюда же следует относить и понимание одержимости, если оно перерастает уровень представления о чудачестве и обращается идеей психической патологии; данное понимание рождает далее уже идею бесконтрольности и опасности подобного лица, и следующую отсюда идею создания для него особых условий существования.

То есть рождающейся медицине, когда она рождается уже как нечто большее, нежели знахарство, социальный опыт уже фактически передает мощный комплекс представлений, так или иначе определяющих порядок проявления, признаки, форматы, состояния включения и способы приспособления к патологическим явлениям. В подобных условиях непосредственно проблемой медицины и следует понимать развитие подобного разнообразия идей наивного сознания до состояния систематического согласования каждого патологического явления - наивное сознание ведь еще не приступает к формированию строгой типологии таких явлений, - с каким-либо из возможных характеристических начал. Наивное сознание допускает понимание множества различных симптоматик посредством единого представления о таком явлении как «жар», когда систематическая медицина, в деталях прослеживая порядок проявления данной патологии, обращается к выделению специфики определяемой ею в качестве «диагноза», отождествляя такой «диагноз» как следствие некоторой определенной причины. Хотя здесь явно невозможно и исключение ситуации, когда некие представления, не столь и далекие от специально медицинских, позволяют появление и в наивном сознании.

Огл. Дуалистический формат рационализации

Форма когнитивной практики «медицина», начинающая свое формирование на основании представлений, все еще характерных наивному сознанию, в первую очередь сталкивается с любопытным требованием дуалистической рационализации патологических явлений. Подобный порядок обуславливает непременная обязательность следующих двух линий рационализации: одной - постоянного развития представлений о специфики «здорового состояния» организма, и другой - неизбежной рационализации и собственно картины патологических процессов и явлений. Но обозначенный нами дуализм рационализации представляет собой не более чем «принципиально заданную» комбинацию начал рационализации патологических явлений, испытывая необходимость сосуществования и с такой систематической линией подобных явлений, как рационализация по условиям излечимости.

Тем не менее, принципиальную значимость в отношении патологических явлений мы и позволим себе отождествить именно двум исходно определяемым началам: комплексу принципов здорового состояния и комплексу принципов, выделяющих природу и течение патологических явлений. Если начать анализ такого комплекса представлений как «идея здорового состояния», то невозможно не заметить, что содержание подобной идеи открыто для его возможных изменений, наступающих в силу изменений условий существования и условий социальной адаптации. Если, скажем, некое примитивное общество и даже общество исторического прошлого понимало здоровым лишь мужчину, способного носить оружие и вообще предполагало организацию специальных процедур инициации дабы удостовериться в наличии у своего члена подобных способностей, то в наше время условно «здоровым» понимают уже любого способного к работе за письменным столом. Если в прошлом «здоровой» понималась женщина способная к деторождению, то сейчас - лишь способная к несению трудовых обязанностей. Отсюда и собственно идея «здоровья» будет позволять понимание прагматическим и этическим коррелятом, кроме того, развитие в медицине классификационных представлений вынуждает к уходу от представлений о «здоровье» как о таковом, и перехода от подобного понимания к представлению о разных состояниях «уровня здоровья». И одновременно и некоторый объем признаков, позволяющий обозначение идеального состояния здоровья будет позволять обращение специфическим маркером «абсолютного здоровья», наличие которого понимается достаточным для использования обладающего подобным состоянием здоровья лица уже в некоторых рисковых видах деятельности.

При этом мы позволим себе заметить, что обретение представления о комплексе характеризующих здоровое состояние признаках вряд ли позволяет понимание всякой современной модели здорового состояния именно как «исчерпывающей». С целью пояснения данного тезиса и следует вспомнить широко распространенный лозунговый штамп КПСС, а именно идею «гармонично развитой личности». По сути - ее и следует понимать той же идеей фиксации достаточности именно «здоровья», но распространяемой еще и на специфику, что в широком смысле и допускает понимание показателем уровня интеллекта. КПСС требовала от граждан «коммунистического завтра» обретения определенного объема как физического, так и интеллектуального развития, когда в наше время последняя из названных здесь характеристик предполагает замену на прохождение тестов на определение «уровня интеллектуальности». Если же принять во внимание и некоторые разрабатываемые современной психологией концепции, в частности, работы Н.А. Бернштейна и его последователей, то интерпретация, видящая моторные реакции контролируемыми со стороны системы высшей нервной деятельности, а, по существу, определяющая систему условий интеграции физической и психической составляющей, вынуждает дополнение «формулы здоровья» и рядом последующих уточнений. Во всяком случае, идея «здоровья» не только по причине постоянного улучшения спортивных достижений, но и в силу и собственно невозможности определения точных границ состояния «здоровья», явно допускает понимание не только восходящей к определенной линии рационализации, но и предполагает и получение в рамках подобного принципа все новых и новых решений.

Равным же образом правомерно выделение и другой специфической тенденции рационализации, теперь уже отличающей собственно патологию. Здесь, как и во всякой другой форме научного познания, имеет место разотождествление явлений с их традиционным обобщением на основе не более чем внешних признаков, и переход к обобщению форм патологии на основе поначалу неявных признаков генезиса или природы. Конечно, здесь имеют место и свои особенности, наподобие нигде не встречающегося исследования травм, жалким подобием которому может послужить такой распространенный в современной технике вид знания как дефектология, но в основном и целом здесь имеет место тенденция, общая и для развития науки в целом. Заболевания, в определенной, но уже не в прямой, а не косвенной мере, позволяющие определение в качестве «легких» или «тяжелых», предполагают обобщение, основанное на такой основе, как природа источника патологии. Из описываемых посредством внешних признаков они превращаются в инфекционные, генетические, вызванные образом жизни, заболевания приспособленности, размножения в теле или на теле паразитов и т.п. Хотя здесь имеет место несколько больший, чем это принято в науке в целом, упор на условие локализации, на понимание заболеваний как возможности очагового поражения определенных органов и систем.

Если же судить с общих позиций, то и рационализацию патологических явлений также следует понимать принадлежащей характерному научному познанию типу обыкновенных практик рационализации: практикой выделения течения процесса, рассматриваемого далее с позиций генезиса, особенностей течения, способствующих и блокирующих условий, в силу чего возможно и определение маркеров всех данных специфик. Однако и специфической составляющей здесь следует понимать довольно редкий для других областей познания аспект «тонкости диагностики», - требования к правильному пониманию смысла тех или иных выделяемых признаков, не исключающих и подобия у различных заболеваний. Именно такой порядок рационализации и следует определять причиной выделения в корпусе медицинских представлений достаточно редких для других направлений познания представлений, определяющих обобщенные формы генезиса, течения, условий, способствующих и блокирующих развитие заболевания. Тем не менее, столь свойственное медицине отождествление заболевания в качестве особенного случая вряд ли следует понимать чем-то особенным, кроме определенного комплекса специфических отличий. Спецификой подобных отличий и следует понимать необходимость применения некоторых «тонких» способов распознавания заболевания, способность болезни имеющей за собой некоторую общую причину обуславливать индивидуальную переносимость, так и то, что собственно организму характерна еще и одинаковая реакция на различные по своей природе виды заболеваний.

В философском же смысле следует понимать существенным, что две обозначенные нами «линии» рационализации понимания патологии отнюдь не пребывают в состоянии взаимной изоляции. Нечто, ранее понимаемое на положении заболевания, не исключает и изменения идентичности посредством приведения к представлению о «реакции организма», как более ранний принцип психоза сменил идентичность на принцип «стрессовой реакции», и некоторые новые различимости в характеристике «здоровое состояние» могут инициировать поиск новых видов патологии. Далее, такая картина еще и подвержена влиянию таких столь характерных современным условиям факторов, как включение фармакологического обеспечения в экзистенциальный фон и т.п. Мы лишь позволим себе констатацию, что некоторые патологии будут устойчиво несмотря ни на что продолжать «представлять собой патологию», когда некоторые другие явно допускают возможность обращения представлением о нечто текущих «флуктуациях состояния» организма, то есть о порядке, не требующем специального купирования. Здесь вряд ли возможно исключение и других составляющих влияния друг на друга общих представлений одновременно и о «здоровье», и о «патологическом состоянии», и вряд ли задачей собственно философского исследования следует видеть рассмотрение всех отличающих подобную зависимость вариантов. Но задачей философии и следует понимать задачу выделения того обстоятельства, что как представление о здоровье позволяет построение на основе представления об отсутствии демонстрирующего постоянный прогресс его интерпретации казуса патологии, так и область обретения патологии предполагает постоянное расширение за счет осознания всех новых показателей «здоровья». Причем каждый из данных порядков интерпретации, подвергаясь ограничениям со стороны другого параллельно определяемого порядка, все же будет следовать в своей последовательности рационализации именно его собственной «логике».

Огл. Феномен непатологического «недостаточного»

Поскольку стоящей перед нами задачей мы именно и понимаем построение онтологической схемы патологического отклонения, нам следует очертить и предмет тех признаваемых незначительными отклонений, что как не соответствуют условному стандарту здоровья и одновременно и не тождественны признакам заболевания. Непременно достаточными образцами таких несущественных отклонений и следует понимать особенности физической конституции - невысокий рост, недостаточную упитанность, или, наоборот, излишняя полнота и т.п. В то же время, содержащие некоторые из таких признаков дистрофия или ожирение определяются уже в качестве патологических отклонений. К подобной группе «не патологических» отклонений также следует отнести и последствия неумеренных тренировок или «перетренированность», а также изменения, вызванные применением гормональных препаратов.

В таком случае, что же именно и следует определять критерием, позволяющим различение некоторой недостаточности именно в качестве не создающей никакой патологии? Что отличает просто низкорослого человека от лилипута или получившего дефекты зубов случайным образом от предрасположенного к кариесу? На наш взгляд основания для построения данного критерия лежат никоим образом не в собственно области медицинских представлений, но в большей мере позволяют определение исходя из социальной специфики, и, главным образом, отражают представления о достаточности некоторых функций для поддержания человеком своего существования в определенных социальных и природных условиях. Человек низкого роста или наделенный некоторой отчасти избыточной полнотой испытывает определенный экзистенциальный дискомфорт, но подобные особенности совершенно не создают препятствий в ведении собственного хозяйства, заведении семьи, обзаведении детьми или исполнении практически полного спектра необходимых социальных функций. Или если характеризовать такое качество, как «предрасположенность к заболеванию», именно и представляющее собой образец патологии, то и другого, лишенного подобной предрасположенности человека также следует понимать подверженным риску данного заболевания, но для него уже существенно сложнее «подхватить» данное заболевание, чем предрасположенному к данной форме патологии.

Принятие во внимание изложенной здесь аргументации и позволит нам предложение следующей оценки. Физиологические недостатки в принципе не позволяют признания патологическими в условиях неспособности обращения препятствием для реализации самодеятельной активности человека, а подверженность заболеваниям исключает признание патологией в обстоятельствах отсутствия чрезвычайной восприимчивости к некоторому заболеванию. Тогда если условно «желающая лучшего» физиологическая особенность человека принципиально не препятствует его способности самодеятельности, и если некоторая подверженность заболеванию не обращается источником повышенного риска такой подверженности, то и обе обозначенные здесь формы вряд ли следует определять как патологию.

В подобном отношении мы лишь позволим себе то дополнение, что и некоторого рода отсутствие возможностей или способностей, причиной чему и следует понимать возрастную специфику, также, скорее всего, потребует отнесения к числу непатологического недостаточного. Но в отношении возрастной специфики следует понимать, что она представляет собой еще и предмет соизмерения с некоторым пространством социальных возможностей, где определенный объем способности предполагает сопоставление не с социальными возможностями вообще, но с некоторым «узко профилированным» объемом подобных возможностей. Так, ребенок явно не способен к самодеятельности, но таковую с него никто и не спрашивает.

Огл. Патология посредством характеристики «охвата патологией»

Практически каждый знает такие характеристики индивида, как прокаженный либо сумасшедший, причем наличие подобного признака позволяет определение вне всякой связи с тем, полный он или сухощавый, подвижный или вялый, но в качестве «сумасшедшего» мы видим его «сумасшедшим как таковым», невзирая на то, что он способен располагать и другими явными физиологическими признаками. В то же время по отношению к «гриппозному» подобный порядок задания признака понимается практически невозможным, а больной диареей уже определенно представляет собой нечто иное, нежели только лишь переносчик кишечной инфекции. То есть имеет место различие, в силу которого определенные формы патологии позволяют отождествление в качестве условия, «охватывающего» собой все возможности организма, когда другие формы понимаются не более чем ситуацией «переживания события» обладания некоторой патологией. В таком случае, что именно следует понимать основанием для назначения той или иной статусной квалификации патологии?

Здесь, скорее всего, и следует исходить из данной человеку способности осознания активности конкретного индивида в качестве полностью сводящейся к некоторой патологии. Сумасшедший тем и отличается от слегка помешанного, что практически каждое его действие представляет собой некое иррациональное или неконтролируемое проявление поведения, когда слегка помешанный лишь в некоторых, пусть и регулярно повторяющихся случаях, обнаруживает определенную несостоятельность действий. Практически то же имеет место и с прокаженным и инфицированным, которые пусть и не проявляют никакой неадекватности, но по условиям социальной интеграции требуют обязательной изоляции. Отсюда следует вывод, что исходя из масштаба социальных последствий, связанных с необходимостью, прежде всего, предотвращения нежелательного социального воздействия на других представителей социума, и, во вторую очередь, на себя самого, носитель определенной патологии и удостаивается специфической квалификации охваченного некоторой патологией.

Конечно, здесь возможна оценка, что подобная квалификация отнюдь не дискретна, но насчитывает множество градаций, выделяя в своем составе позиции «сильно подверженных» определенной патологии («группы риска», в современном понятии), хроников, инвалидов, болеющих генетическими или неизлечимыми болезнями и т.п. Нам же, в силу подлежащей решению задачи построения общих контуров онтологической схемы патологии, явно следует ограничиться предметом принципиального основания такой классификации. Таким основанием и следует понимать значимость социальных последствий, проявляющихся при социальной интеграции носителя определенной патологии в общество. И, одновременно, такая составляющая как тяжесть вызываемых заболеванием страданий, или сложность его лечения или иные специфически технические аспекты приобретают здесь смысл вторичных: индивид допускает понимание олицетворяющим определенную патологию тогда, когда непосредственно порядок социального взаимодействия будет предусматривать обращение с ним как в первую очередь наделенным подобной патологической квалификацией. То есть «патологичность» персональной характеристики фиксируется в общественном сознании именно потому, что сам по себе порядок взаимодействия индивида и общества принимает особенный характер, но никак не по причине некоей идущей от науки «медицина» когнитивной специфики.

Огл. От сбора представлений - к онтологической характеристике

Выполненный выше анализ и предоставил в наше распоряжение некоторый объем представлений о предмете, что именно и по каким основаниям и в каком качестве допускает признание патологией и патологически существенными последствиями. Тогда если обобщить содержание всех рассмотренных выше примеров, то фактической основой человеческих представлений о предмете патологического состояния и следует понимать предмет нечто коллективного эгоизма. Если речь идет именно об этом, о возникновении некоторой интерпретации непременно на основании, что она представляет собой порождение эгоизма, пусть и данного в своей коллективной форме, то здесь имеет место проявление определенного субъективизма, на основе которого вряд ли правомерно предполагать возможность построения какой-либо онтологической схемы.

Однако в условиях невозможности прямого решения некоторой задачи не следует забывать и о перспективе некоторого компромиссного или применительного решения. И мы и позволим себе предложение подобного варианта ответа, существо которого отразим в нашем определении предмета патологии. Итак, в качестве патологии мы намерены понимать некие развивающиеся в биологическом организме (организме человека) явления, определяемые через их интерэкзистенциальную характеристику. Патология, таким образом, представляет собой некоторую специфическую модель, рассматривающую определенный круг явлений не как само собой явления, но именно как явления, присущие определенной среде локализации, здесь - организму. Точно так же некие явления, присущие определенной среде локализации может рассматривать и некоторое иное направление познания, например география, описывая явления именно с позиций их воспроизводства в некоторых средах земной поверхности. Но отличие патологии еще и в том, что она рассматривает описываемые как «патологические» явления в качестве интерэкзистенциальных, то есть таких, которые внесены в данную форму существования обязательно нечто сторонним вторжением. Хотя предложенное нами понимание вряд ли следует определять исключающим и такой существенный недостаток, чем и следует видеть спекуляцию на предмете своего рода «положительных» сторонних вторжений, например, эффекта от правильной диеты, но парадоксальность человеческого понимания и следует видеть в том, что подобные эффекты явно исключают их понимание внешними. Подобные эффекты непременно и допускают определение в правах проявлений способности организма составлять собой систему «положительного отклика» на понимаемое как «способствование» внешнее содействие. «Идущие на пользу» внешние содействия - это уже не как таковые «внешние» действия, но как бы распространения самой отличающей организм экзистенции на внешнюю среду. Напротив, вредные воздействия в логике данной модели уже допускают представление в качестве источника в подлинном смысле «внешнего» вторжения.

Если же судить с позиций некоторых общих установок философской онтологии, то мы здесь располагаем феноменом односторонней онтологии. Такая онтология практически исключает для себя картину, в которой взаимодействие понимается представляющим собой казус противонаправленного действия, и рассматривает некоторую избранную экзистенцию на положении категорически единственного источника задания телеологии. Для медицины не существует телеологии паразитов или вирусов как позитивной или истинно телеологичной, но возможна лишь телеология человеческого организма в качестве единственного источника своего рода «позитивного вектора». Поэтому мы и предпочтем, чтобы не вступать в противоречие с подобной телеологией, принять ту телеологическую проекцию, в которой любое событие может пониматься только как отражающее доминирующий статус определенной формы существования. С собственно технических позиций подобное понимание, как нам представляется, не рождает, по сути, никакой односторонности.

Однако принятие данного решения теперь уже в философском и теоретическом смысле и предопределяет появление проблемы многообразия самих онтологических порядков как многообразия определяющих подобные порядки телеологических проекций. Мы привыкли к тому, что существует отстраненная «объективная» онтология, та, в которой с определенной ценностной точки зрения «злое» и «доброе» фактически рассматриваются в статусе нечто равноправных установок. Но, как оказывается, не исключено и построение и даже активное развитие и схемы, где некоторые явления допускают истолкование именно с точки зрения определенной телеологической проекции. Причем это не некая мировоззренческая конструкция, но именно онтология, хотя и по принципу организации исходящая из условия редукции реальности к единственной экзистенции, в отношении которой все иные экзистенции уже отождествляются в качестве вспомогательных формаций. То есть для подобной онтологии некоторая избранная экзистенция и позволяет признание никак не в качестве ситуативного, здесь - экзистенциально начального, но именно как нечто онтологически начального. Иными словами, здесь и собственно мир дан потому, что от некоторой экзистенции в ходе ее прогресса ожидается достижение положения максимума экзистенциальных возможностей, в нашем случае или абсолютного здоровья или - обретения качества гармонически развитой личности. В такой односторонней онтологии всякое присутствие в мире есть присутствие, непременно знающее истолкование лишь под углом зрения данной онтологической схемы: способствует ли оно или препятствует реализации признаваемой в данной схеме телеологической установки. То есть для подобной онтологии и собственно данность мира - это его данность как знаковой формы определенной «приоритетной» телеологии, и лишь далее - собственно данность мира «как мира». С одной стороны, следует видеть и определенную спекулятивную ценность подобной схемы, но и, с другой, подобную схему так же следует понимать очевидным упрощением характерного миру многообразия.

В любом случае, мы явно готовы признать правомерность посылки, допускающей возможность односторонней онтологии в качестве некоторого частного решения, только такая онтология рисует как бы не картину мира, но картину некоторой выделяемой в мире среды, определяемой в качестве некоторой «сферы интересов». С другой стороны, и «область интересов» - это комплекс, достаточно близкий миру как форме самодостаточного становления.

Огл. Патология из условия «обратного порядка» построения

В развитие настоящего анализа мы позволим себе и предложение ответа на вопрос, какой вид принимала бы картина действительности, если принцип «патологии» допускал опрокидывание, и мир понимался включающим в себя именуемые «патологией» явления на правах, как выражаются математики, членов «множества равномощных элементов». То есть все элементы в подобном множестве и трактовались бы как допускающие отождествление посредством универсального онтологического статуса.

Прежде всего, подобная схема обогатилась бы представлением о том, что организм и тот социальный потенциал, что, собственно, и обеспечивают биологические ресурсы организма, и есть некое создание природы, причем, что важно, еще и такое создание, что невозможно вне нечто «синхронизации функционала» или, как выражаются биологи, симбиоза множества возможностей органического существования. Кроме того, подобного рода «синхронное функционирование» будет отличать и такая форма обустройства, что, в общем случае, исключает понимание тождественной строго последовательному воспроизводству хода некоторого процесса, но будет позволять признание свободной возможностью условно «свободного» взаимодействия. При этом и некоторой организационной структурой подобного порядка будет выступать и то условие эластичности как непосредственно функционала, так и в известном отношении его исполнителя, что и обеспечит для организма возможность перенесения угнетения и построение реакции в форме диверсификации в случае стресса.

Отсюда и будет следовать, что подобные системы непременно отличает приспособление, в частности, к ситуациям утраты части своего содержания, они наделены и способностью дифференцированной реакции на степень и силу воздействия и способны проявлять различный уровень силы сопротивления. Все данные условия тогда и следует понимать источником такого эффекта, как неоднозначность исхода взаимодействия. Тем не менее, как только мы обращаемся к использованию схемы взаимодействия неких сил, скажем, источников заболевания и сил сопротивляемости организма, мы, тем самым, фактически переходим от патологической к физиологической модели. Согласно же последней, уже в пределах мира физиологических реалий имеют место порядки противоположно направленных процессов, например, тех же расселения крупных организмов и расселения микрофлоры, которые в определенном смысле блокируют или исключают друг друга, как и, возможно, находятся в других отношениях взаимного влияния.

Здесь уже нет речи ни о какой гиперэкзистенции и ее взаимодействии со всем окружением вообще, но имеет место картина существования множества экзистенций, в том числе, и наделенной некоторыми особыми возможностями по отношению к физиологическим системам вообще. И здесь же прогресс такой экзистенции неизбежно ожидает и встречная реакция со стороны других экзистенций или ее ограничивают факторы физической среды. Здесь мы просто наблюдаем некоторую организацию действительности, чьими представителями выступают некоторые агенты, которые «как агенты» наделены и определенными преимуществами, и - не избегают известной уязвимости. В некоторой специфической ситуации эти преимущества приводят к особому положению некоторой экзистенции по отношению мира в целом, но не меняют положения, что это никакая не единственная поставленная «вне мира» экзистенция, но лишь одна из принадлежащих миру форм, тем более, что и форма, явно допускающая и приложение к ней квалификации характерного «агента».

Грубо говоря, опрокидывание принципа «патологии» возвращает нас к идее игрового поля внутри такой возможности обретения действительности как физиология живых существ. Причем подобную физиологию никоим образом не следует определять изолированной физиологической конституцией нечто особого существа, но следует видеть панорамой некоторой объемной среды, в которой имеет место обитание такого существа. И здесь выделяются как физиологические особенности существа, так и физиологические особенности воздействий среды, в одном случае позволяющие существу успешно осуществлять активность в такой среде, в другом - испытывать те или иные исходящие из среды ограничения, не обязательно собственно физиологической природы. В такой картине мира исчезает патология, но обнаруживается конкретная характеристика адаптации некоего физиологически реализованного агента к обстановке, собственно и формирующейся в условиях данной среды.

Огл. Заключение

Итогом настоящих размышлений, если отбросить специфику некоторых конкретных оценок, мы и намерены понимать представление о принципе «патологии» как о некотором парадоксальном, но и, одновременно, вполне уместном порядке построения определенной частной онтологии. Так же, как человеческое познание представляет себе предмет незавершенной в ее продолжении бесконечности, также оно допускает и представление, выражающее идею «изъятой из мира» экзистенции. Мир в данном представлении и выступает лишь приложением к подобной экзистенции, но никоим образом не определяется как нечто, способное к «вмещению» этой экзистенции в себя. Но и подобное ценностное выделение оказывает влияние не более чем на форму обозначения находимых в мире реалий, но, на наш взгляд, не оказывает влияния на понимание природы подобных реалий, что, будучи рассмотрены в том или ином статусе все равно допускают понимание именно в качестве найденных в опыте. Отсюда и наиболее существенным результатом настоящего анализа следует признать принципы, позволяющие понимание существа и некоторых имен, и стоящих за именами интенций, чем и руководствуется тот употребляющий такие понятия, что видит не мир, но видит заслоняющий мир объект и, одновременно, и непосредственно мир сквозь подобный объект как сквозь условную «призму».

07.2011 - 05.2016г.

Литература

1. К. Леви-Стросс, "Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль", М., 2008
2. Е.П. Ильин, "Психомоторная организация человека", М., 2003
3. А. Шухов, Основной объект и фон, сенсорика и моторика, 2008