Понять реалии нашей современности вряд возможно вне осознания такой существенной специфики, как реальность патентных споров и конфликтов, что протекают в сфере новых технологий. Но все же если может показаться, что такие конфликты вряд ли далеки от реальности аналогичных претензий в области традиционных технологий, то эту оценку можно оспорить на основании, что иной раз «формулам» технологических патентов дано звучать столь карикатурно, что они явно «напрашиваются» и на роль объекта насмешки. Другое дело, что притом, что для философии всякая прагматика - не сфера ее опыта, то, напротив, случаю «курьезности патентов» дано вознаградить философию полем для размышления о предмете, что именно человеческое воображение способно признавать «очевидным» и что - понимать тем сложным, что не позволяет осознания вне приложения аналитического инструментария.

Отсюда задачей настоящего анализа и будет избрана задача определения как бы «естественной» идеи принципа справедливости реализуемой в патентном праве привилегии изобретателя, квалифицирующей его на положении обладателя такого специфического мышления, что воспроизводит ситуацию приложения определенных аналитических способностей ради выделения условий далеко не «непосредственно очевидной» специфики. Или предмет настоящего анализа - идея попытки, когда на основе выделения условий «простой» ситуации «практически одномоментного» обретения понятности возможен выход к позиции, допускающей реализацию ситуации всегда «не одномоментного» и затрудненного обретения понятности.

Если же нам доведется преуспеть в постижении такого рода специфики, то далее мы перейдем к попытке доказательства, что в ряде случаев закрепления патентных привилегий в инновационной сфере выдаваемая привилегия все же защищает условное «очевидное», поскольку роль основания в определении приоритета отводится не характеристике сложности защищаемой идеи, но некоей иной специфике.

Огл. Семантический формат условного «сразу понятного»

Итак, построению настоящего анализа дано исходить из такой важнейшей посылки, как реальность альтернативы «очевидное» - «требующее совершения аналитической деятельности, совершаемой в особом порядке». Далее эту основную посылку подобает дополнить принятием такого постулата: в смысле определяемой здесь постановки задачи условность «очевидного» - любым образом нечто «простое и монотонное», когда требующее приложения аналитических способностей - то непременно же сложное и составное. Если это так, то одним из функторов последующего анализа и правомерно признание условия черта отсечения, или некий условный «уровень», для которого лежащее «ниже уровня» представляет собой нераспространенное «простое монотонное». Для данного уровня всякое лежащее ниже его черты - равно инициирующее простой и нераспространенный когнитивный акт, подобно приходящей в голову обезьяны идеи использования палки. Тогда настоящий анализ и подобает признать направленным на предмет того содержания, что допускает признание как расположенное «выше» черты отсечения; однако чтобы обрести возможность отождествления любого лежащего «выше» такой черты, также подобает определить и что такое «черта отсечения».

Ради понимания характера или специфики «черты отсечения» нам равно подобает предложить и некоторое другое существенное допущение: хотя в смысле определяемых нами принципов лежащее ниже «черты отсечения» и расценивается в значении «простого», но подобная простота определяется лишь в пределах данной аналитической схемы, но не в «абсолютном измерении». А потому для нас неизбежно определение и той отличающей «сразу» понятное его собственной сложности, чему при ведении анализа искусственно будет придана специфика «простого» образования. Следует понять, что представляет собой такое «сразу» понятное непосредственно в виде комплекса, сопоставленного некоей группе откликов в составе реакций и реалий оценки обстановки, когда задание неким обстоятельствам некоей конфигурации «вынуждает» к воспроизводству откликов, не выходящих за рамки «банальной» реакции.

То есть - нам необходимо определение того принципиального условия, что именно в смысле среднего уровня способностей оператора когниции позволяет признание как комплекс стимуляции, прямо порождаемый наличием у носителя познания того или иного «ожидания проявления» вероятного отклика. Или - чему именно доводится обращать некий комплекс условий своего рода «непременной действительностью» неких обстоятельств или некоей обстановки, что не иначе как самим своим наличием и побуждали бы оператора когниции на выработку одношаговой оценки, говорящей о необходимости адресации подобным обстоятельствам определенной реакции? Например, «вещь не на месте» - требует помещения на место, «грязная посуда» - предполагается мойка посуды.

На наш взгляд, сами иллюстрирующие нашу мысль примеры - они и характерно достаточная подсказка для возможного продолжения анализа. Так, возможны и ситуации, допускающие ассоциацию с однозначной реакцией, как требующая удаления пыль или требующий разлива по тарелкам горячий суп, и, напротив, реальны и ситуации, сопряженные с необходимостью построения реакции, но теперь вряд ли предполагающей однозначное развитие. И здесь наиболее любопытным случаем порождения неоднозначной реакции и правомерно признания случая размещения мебели по помещениям жилища. Несколько отличающимся и «более ровным» случаем, но, тем не менее, равно не сводимым к исполнению однозначного алгоритма подобает понимать и случай подбора следующего предмета гардероба, гармонирующего с иным предметом гардероба. В последнем случае, в частности, возможны и затруднения в определении четкого критерия - например, предполагается ли формирование нашего внешнего облика как выражения состояний диссонанса или консонанса. Но и для «фигуры» случая подбора гардероба все же существенно следующее - понимание всякого предмета гардероба на положении «предмета подбора» - такое понимание и порождает мысль о нечто «формуле» гармонизации подбираемого предмета с другими предметами гардероба, устраняя сомнения в понимании предмета гардероба как выражающего собой «идею гармонизации» с другими предметами.

Согласие с предложенными здесь оценками и позволяет построение такого определения «сразу понятного», чье основное условие - признание возможности элементарной ассоциации с неким возможным поступком, вызываемым данным «понятным», когда планирующий такой поступок не испытывает никаких трудностей в определении, что именно он способен подумать в связи с наличием некоторого предмета. Здесь им явно доводится владеть и пониманию необходимости придания комплекту мебели порядка хотя бы какой-либо расстановки, но, одновременно, и пониманию, не обращающемуся точным осознанием последующего развития такой идеи или не обращающемуся четким выделением условия конкретной направленности инициируемого процесса мышления. Наше знание условия «мебель требует расстановки» никоим образом не обращается нашим знанием условия оптимального или желательного варианта ожидаемой расстановки. Собственно такого рода оценка подобной «комбинированной» формы реакции и позволяет построение общего принципа, по условиям которого «простая» реакция и есть осознание определенности «что», наступающее в силу исключения характеристики определенности «как» из перечня принципиально значимых особенностей неких совершения акта или воспроизводства поступка.

А далее здесь прямо полезно предложение и такого определения необходимой в нашем последующем рассуждении специфики нечто «сразу» понятного, что обнаруживает и недвусмысленную очевидность для рядового оператора когниции. Такое «сразу» понятное и подобает расценивать как наделенное определенностью в части, какого рода действий требуют данные ситуация или положение при неважности условия «выделения в полном объеме» критериев правильности и рациональности ожидающего совершения поступка. То есть - здесь при прямом отсутствии сомнений в характере поступка некие особенности или специфика порядка его совершения далеко не обязательно будут предполагать достаточную ясность обращенного на них осознания. Но одновременно такие «особенности порядка» будет отличать и понятность в отношении, что этот поступок также допускает исполнение и в иррациональном порядке, не обеспечивающем должной оптимизации, что и означает, что в качестве формата поступка он уже окончательно предопределен. При этом и некое другое обязательное условие такого «сразу понятного» дано будет составить такой особенности - окончательной определенности в отношении комплекса критериев иррациональности. Последнее будет означать, что подбирающий гардероб исключит для себя смешение частей верхней и нижней одежды, кулинар воздержится от приготовления соленого компота, члены семьи откажутся размещать мебель в порядке, при котором невозможен доступ к отдельным предметам и т.п. В таком случае и искомую нами формулу черты отсечения «сразу» понятное будет задавать условие понятности в смысле определенности характеристики формата поступка при обязательном наложении на условие подобного формата и комплекса признаков иррациональности.

Далее на основании выведенной здесь «формулы» нам и надлежит предпринять попытку получения такого рода условий понятного, для которых сама возможность «понятности» будет допускать понимание тогда же и «требующей анализа». Более того, заключенному в данной формуле принципу будет дано найти применение и в случае отсечения той или иной имитации поступка аналитического выделения. Также наш поиск формы понятности, что всяким образом «требует анализа» нам подобает повести исходя из посылки, что на настоящий момент контурам такого рода специфики вряд ли дано просматриваться и в какой-либо «ясной» перспективе.

Огл. Явление бытового изобретательства

Но прежде чем исследовать сложный предмет технического изобретательства, деятельности по извлечению или синтезу «технически перспективного» неочевидного, нам следует обратиться к попытке рассмотрения аналогичной, но равно куда более простой ситуации. Так, даже бытовую ситуацию вряд ли подобает расценивать как предполагающую лишь простые решения, но и она допускает ее видение знающей решения, исходящие из представлений о сложности сочетания значимых факторов. Такого рода сочетаниями и подобает предстать идеям «вступления в действие» факторов, не действующих в некоей актуальной ситуации, например, «слабую тару» из рассказа М. Зощенко, или идеи факторов обретения большего объема востребования или, например, идеям, фактически представляющим собой изобретение способа облегчения занятий физическим трудом. Равно и обыденному опыту дано заключать собой замысловатые коллизии, откуда и такого рода форме опыта не выпадает пренебречь и функционально необходимым анализом, а тогда и подобает понять, чему именно соответствует такого рода анализ, и какой именно смысл дано заключать поговорке «голь на выдумки хитра».

В этом случае правомерно предложение такого варианта решения: следуя предложенному Ф.Ч. Бартлеттом принципу прогресса экспериментального познания непременно как заимствования, мы нашу модель аналитических возможностей обыденного опыта построим как схему ситуации экспансии пробы. То есть - некую оценку, полученную неким носителем обыденного опыта когда-либо в тех или иных обстоятельствах, мы определим как предмет аналогизирующего переноса в ситуацию, картину которой он пытается воспроизвести в значении вероятного акцептора такого найденного им соотнесения. Положим, такого рода смыслам и дано отличать используемые столетие назад конторские нарукавники и сменные воротники и манжеты - удлинявшие время носки одежды за счет сохранения наиболее трущихся частей и сокращавшие объем работы при стирке. Близка этому принципу и идея оснащения бритвы сменным лезвием и т.п. - здесь также прослеживается мысль, что в такого рода системах часть, наиболее подверженная неким воздействиям предполагает изготовление либо сменной, либо дополняется средствами консервации. Принадлежность аналогичного плана идеям «повседневной изобретательности» явно отличает и идеи большей сериизации деятельности, например, «варки супа на несколько дней», выделения особой обуви для ношения в открытом пространстве и дома, специальных ковриков и приспособлений для очистки грязи с обуви, даже саму идею покрытия стола скатертью. В быту непосредственно автора он с удивлением обнаружил такое любопытное явление, как присущая старшему поколению манера помещения чемодана в матерчатый чехол, что исключало повреждение элементов корпуса при транспортировке.

Реальность в обыденном опыте столь существенного числа практик «рационализации» - непременное основание для признания обыденного опыта неразлучным со способностью анализа, обращенной на употребление обиходных предметов. Эту «способность анализа» и подобает расценивать как формирующую в известном отношении «технологии» и «технические решения», обеспечивающие как рационализацию ведения хозяйства, так и оптимизацию использования бытовых предметов. Хотя большинство подобных решений и не отличает особая сложность, но они вряд ли допускают признание в качестве «очевидных» - чемодан как изделие готов к употреблению и необходимо обращение на него особой интенции, дабы имела место оптимизация его использования за счет закрытия чехлом. Само занятие «бытовой» деятельностью - прямая причина интереса человека к различного рода примитивному изобретательству. В частности, практически каждый садовод создает собственные конструкции каркасов и растяжек для вьющихся растений, строит парники или экспериментирует с составом грунта. Одно время, например, занятие туризмом было невозможно без самостоятельного изготовления простейших видов снаряжения, отчасти предполагавшего и изобретательский подход. Равно предмет бытового изобретательства - строительство подсобных построек, устройство различных полок и множество иных форм элементарных бытовых занятий.

Однако под углом зрения принятой нами постановки задачи предметом нашего интереса следует понимать не как таковую практику обогащающих быт изобретений, но - общую схему той разновидности аналитической деятельности, что заключает собой практика «бытового изобретательства». Слагающими такого рода «аналитической деятельности» правомерно признание ряда следующих аспектов подобного рода деятельности:

Тогда существованию особенного комплекса задач аналитической деятельности «бытового» изобретательства дано найти отражение и в формировании круга обстоятельств, на что направлен такой «анализ». Подобного рода обстоятельства - или нахождение употребляемых предметов в различных ситуативных контурах, или - проявление отличающих трудовую деятельность особенностей, или - условие «объема функциональности» бытовых предметов, специфика потребности в их возобновлении, самостоятельность или несамостоятельность несения такими предметами исполняемых ими функций и избыточность или узость ассортимента функциональных предметов. Соответственно и продукт анализа населяющих повседневность реалий доводится составить идеям дополнения данных форм «улучшающей» их спецификой. То же варенье будет вариться с расчетом на долговременное хранение, хотя, возможно, его употребление ожидается в самое ближайшее время. В любом случае, бытовой изобретатель обращает поиск то непременно на возможность наделения некоей функционально законченной конфигурации тем новым объемом функциональности, что придает такой конфигурации либо большую стабильность, либо оптимальность в некотором востребовании, либо меньшую требовательность в использовании и т.п. С такой целью он и ведет поиск новых средств и новых дополнений или выявляет новые формы, чье внесение в некую используемую в быту конфигурацию бытового средства или операции придает им более высокую и ранее отсутствовавшую рациональность.

Огл. Рационализаторство - предполье технического изобретательства

Теперь оставшийся позади период советского прошлого был знаменателен и таким явлением, как движение рационализаторов, участие в котором захватило и автора, тогда работавшего в сфере технического сервиса. Но «интересным моментом» подобного явления мы видим не милые сердцу воспоминания, но возможность выделения такого формата технической новации, когда изменения, вносимые в технический объект или специфику, любым образом предполагают отождествление в значении «примитивных». При этом некоторое содействие в анализе такого рода форм нам подобает ожидать от использования определяемого выше представления об «определенности формата поступка при неопределенности порядка его совершения». То есть такого рода «изобретательству» в силу характерной примитивности также дано обнаружить порядок разделения на нечто принципиально значимый и потому «жесткий» формат и лишь относительно значимую и потому «мягкую» реализацию.

То есть, по сути, или же само примитивное «изобретение» или - событие обретения такой идеи и подобает расценивать как такого рода комбинацию, что образована из принципиально значимой составляющей «формата» и вряд ли принципиальной формы «порядка обретения» идеи. А далее нам подобает освежить в памяти тот круг проблем, решению которых были посвящены наши рационализаторские идеи. Положим, для тестирования электронной аппаратуры следовало изготовить комбинированный коммутационный прибор, содержащий полный объем приспособлений, требуемых для тестирования. Иными словами, идея такого устройства - это идея избавления предназначенного для тестирования стенда от нагромождения отдельно расположенных блоков. Еще один предложенный нами способ - замена 4-х установочных шайб под болтовое крепление аппарата на общую пластину, содержащую все 4 отверстия. Другой столь же любопытный момент - создание пульта дистанционного управления, позволявшего размещение основного электронного блока вне тесного салона автомобиля. Но что именно такого рода решениям доводилось изменять в специфике систем, оптимизируемых с их помощью?

Очевидно, что эти решения невозможно расценить как нечто вносящее в оптимизируемые системы новый процесс или новую потребительскую функцию. Тем не менее, им дано означать изменение эргономики, порядка выполнения монтажных операций и устранение недостатков компоновочного решения. То есть некая основная функция или комплекс функций лишались той конкретной составляющей иррациональности, что была связана с формой исполнения функции, требовавшей выполнения избыточного числа операций, или употребления сложной процедуры или как элемент некоторой деятельности обращавшейся источником дискомфорта в силу создаваемых неудобств. Тогда если огрубить смысл представленных здесь примеров, то задача примитивного изобретательства - не создание нового функционала, но нормализация порядка исполнения некоей функции, или - нормализация совершения некоего процесса или реализации в целом сложной формы деятельности.

Отсюда и рационализацию, если не пренебречь правом упрощенной трактовки, уже не подобает расценивать как расширяющую арсенал функций, доступных для воспроизводства или образующую ранее неизвестные объектные системы, но - подобает понимать как оптимизацию исполнения той или иной функции до состояния наиболее простого или наиболее очевидного порядка ее исполнения. Рационализация - куда скорее средство улучшения эргономики, сокращения числа шагов, необходимых для совершения действия, уменьшения числа объектов вовлеченных в то или иное функционирование, разбиение сложной функции на простые, что и показывает идея конвейера - одна из гениальных рационализаций. Рационализация - явно не введение нового специфического действительного, но, напротив, задание оптимизации порядковой специфики того или иного особенного.

Или - рационализация по преимуществу направлена не на нечто действительное, но - лишь на форму его организации, хотя, для объективной оценки, и форма организации - также действительное. Рационализация оставляет некое содержание мира фактически таким же, изменяя в нем не более чем порядок воспроизводства события. Хотя и такая форма рационализации как конвейер - все же это нечто большее, чем не более чем процесс последовательной сборки изделия, но этому не отменить и того обстоятельства, что в онтологическом и следующем за ним семантическом смысле конвейер сохраняет значение не более чем рационализации - лишь наложения на действительное иного порядка воспроизводства. Подтверждением подобной оценки правомерно признание примера и той ситуации, когда определенные условия заставляют прибегать к дерационализации, когда, в частности, отрицательное влияние монотонности работы на конвейере и вынуждает к его преобразованию в квазиконвейер.

Если же предложенную здесь концепцию рационализации расценить под углом зрения возможной ценности для структурирования предмета «качество патентоспособности», то выделенному нами критерию отнесения к рационализации в смысле специфики патентоспособности не обязательно дано указывать на непатентоспособность какой-либо «сугубо рационализаторской» идеи. В реальной практике определения патентной достаточности все же дано доминировать далеко не онтологическому, но прагматическому критерию - если некая рационализация означает возможность глубокой модернизации той или иной функции, то и ей доводится составить собой достаточный аргумент для закрепления права заявителя на патентную защиту. Но если нашему анализу не дано предполагать такого «практического» приложения, то его результат - все же уточнение структуры оснований, допускающих подведение идеи под патентную защиту, когда теперь уже сложно мыслить нечто «изобретение вообще». То есть вместо универсального принципа «изобретения как такового» возможно предложение принципа, позволяющего разделение практических изобретений на предлагающие «новую действительность» и - на предлагающие «реалии второго порядка», или - не более чем процедурные порядки «обращения с действительным».

Огл. Проектирование - формат синтеза «тривиальной новации»

В нашем случае уместна постановка и следующего вопроса - возможно ли указание такой формы научно-технической деятельности, что, за редчайшими исключениями, практически не обращается источником патентных прецедентов? Более того, эта деятельность равно же такова, что непременно требует специального образования, вплоть до серьезной инженерно-научной подготовки и представляет собой источник возникновения особой реальности в виде достаточно сложных артефактов, заключаясь тогда, в ее семантическом определении, в формировании массивов информации, содержащих детальные инструкции по элементам состава образуемых объектов. Или - предмет подобной деятельности доводится составить либо решению задачи организации процесса иной характерной деятельности, либо - решению задачи формирования массива информации, описывающего порядок проявления определенного рода активности. Причем эта деятельность равно же такова, что ее предмет открыт и для перенесения из изначально формирующей инженерно-технической сферы в иные области - военную деятельность, право, обеспечение безопасности, медицину, государственное управление и т.п. Но, если вернуться к нашему основному тезису, никакая сложность и изощренность этой деятельности и подлежащего ей предмета создания особых массивов данных на деле вряд ли обращается порождением и каких-либо патентных прецедентов, пожалуй, за исключением права на товарный образец и архитектурный дизайн. Да, здесь и идет речи о деятельности составления инженерных и строительных проектов.

Если это так, то почему практике защиты интеллектуальной собственности дано обнаружить и характерно особенный подход в отношении «патентования проектов», и почему подобной трактовке фактически дано означать, что деятельность проектирования рассматривается в качестве, - хотя равно и сложной, - но одновременно, представляющей собой тривиальную форму деятельности? Почему фактически владеющие умом современного человека идеи своего рода «подсознательной семантики» расценивают основанную не иначе, как на расчете, сложной координации и реализации продуманных сочетаний деятельность проектирования лишь как означающую тривиальный, хотя и новационный, но не изобретательский синтез? Или - можно подумать, что характерное нашему времени в известном отношении семантическое «подсознание» видит в проектировании пусть и сложную, но тривиальную в своем существе интеллектуальную деятельность по осуществлению не более чем такого рода интеллектуального синтеза, когда множество известного образует его новую «мозаику», формирование которой не предполагает совершения действий интеллектуального «извлечения».

Отсюда проектирование, если видеть его не более чем практикой собирания «мозаики», хотя и заключает собой сложные вычислительные решения и апробирующие компарации, все же будет обращаться задачей реализации простых переборных и комбинационных алгоритмов, которая, как и всякое собирание мозаики, связана лишь с «изменением размещения» элементов. Проектирование, таким образом, и видится исходящим из очевидения, когда очевидны кусочки смальты, очевиден общий рисунок и необходимо не более чем достижение такого именно сочетания этих элементов, чтобы система в целом не приходила бы в состояние неравновесия, неравномерности, напряжения, не заключала бы в себе узких мест и т.п. В подобной задаче все как бы заведомо «очевидно» - и предназначение, и общий объем и примерная топология ожидаемой структуры, и аналитические приемы формирования характеристик требуемых согласований - проектировщику остается лишь «пройтись» подобными алгоритмами по изначально известным техническим условиям на разрабатываемый проект.

Следом и патентному делу не дано определять в отношении проектирования каких-либо структурированных объектов патентной защиты, за исключением размытого в отличающей его порядковой специфике «товарного образца» или «спецификаций проекта». Причем такой «товарный образец» и описывается как определенная топология, например, визуальная, но данное описание не предполагает тогда и такого элемента, как описание порядка выделения принципов, выстраиваемых посредством абстрагирующей схемы той же «процедуры изобретения». Товарный образец «дан непосредственно отличающей его данностью», но не дан посредством спекулятивной последовательности выделения схематизма, что и подобает расценивать как свидетельство его принадлежности «увиденному», но не «извлеченному». Хотя, вполне возможно, в недалеком будущем можно ожидать и становления положения, когда прогресс философской дисциплины «эстетика» обратится к определению формальных критериев различения консонанса и диссонанса, «радующего» и «мозолящего» глаз, но в настоящее время совокупный опыт человечества определяет образование новой мозаики не более чем «увиденным», но никоим образом не извлеченным. При этом проектирование, но - не всякий раз формальным образом, предполагает и закрепление авторства проекта.

Огл. «Абсолютно новое» - условный признак предмета изобретения

Выше нам доводилось рассматривать своего рода «предполье» ситуации изобретения, откуда к нам пришло понимание пусть не как таковой ситуации совершения изобретения, но - в известном отношении «нормативного скелета» такой ситуации. То есть изобретение, если исходить из данных предварительного анализа, - это акт извлечения содержания, не очевидного до момента предложения изобретения, чему «в качестве акта» и в качестве источника определенного рода результата и подобает удовлетворять условным идеализированным требованиям характеристичности такого рода акта. Иными словами, поступок совершения изобретения - в любом случае достижение такого состояния разотождествления некоего нового представления с прежде существующими представлениями, что предполагает обращение на него такой формы идеализации, как признание акта предложения изобретения создающим новое семантическое образование, не похожее на имеющиеся элементы и структуры-как-элементы семантики. Тогда под углом зрения своего рода «предельной» идеализации условность своего рода «абсолютного» изобретения и подобает расценивать как позволяющую выделение того абсолютно непохожего и не очевидного, что требует для своего становления непременно же и развертывания спекуляции, а не просто внимательного наблюдения.

Хотя реальность действительной патентной практики явно предполагает признание специфики «новации» и за более слабо обособленными от имеющейся семантики семантическими расширениями, изобретению в качестве идеи все же подобает представлять собой идею полной и вседостаточной новации. В смысле прагматики патентного дела, видимо, достаточно лишь близкого подобия реальной новации абсолютной, и для получения патента нет необходимости в доказательстве такой специфики защищаемого решения, как его полное несходство с чем-либо уже известным.

Итак, следуя тогда условию в известном смысле «отрыва» от реалий принципа прагматически достаточной новизны, мы и предпримем попытку построения модели условной «идеальной» новизны, что в качестве «новизны» и обнаруживает ту вполне определенную специфику, чем и обращается утрата какого-либо укоренения в «общей коллекции» существующей семантики. Вполне естественно, что такого рода «совершенную» отчужденность от всякой возможности отождествления и подобает расценивать как ситуацию «разрыва всех возможных связей», как бы создания «под себя» всех полностью новых, что только возможны разделов онтологии, как физической, так и идеальной действительности и, равно, открытости для информационной фиксации. Но тогда очерченный здесь объем нетождественности просто не допускает для себя иной характеристики, помимо признания как неоправданно радикальный, и, конечно же, всякую «новую» семантику и подобает характеризовать как реализацию новации в большей мере адресованную физической, в меньшей - идеальной конституции, и, в определенных случаях, новацией качества открытости для информационной фиксации. Следование этому пониманию равно позволит нам определение и нечто специфического видения подлежащей нашему решению задачи. Наша задача - это задача выделения принципа определяющего возможность утверждения раздела или микрораздела онтологии, в подавляющем числе случаев, именно физической конституции, что в некотором отношении протягивает «новую связь» к определенной «общей» позиции, позволяя тем самым образование новой подструктуры некоей конкретной онтологической подклассификации.

Отсюда нашей условной «абсолютной» новации и подобает обрести вид специфически новой реализации некоей общей возможности или той возможности, что в данной нерациональной конфигурации онтологии допускает ее выведение то непременно на положении «общей». Положим тогда, что у нас существует усилительный элемент в виде электронной лампы (а когда-то название электронной лампы звучало как «катодное реле»), от которой как от своего рода «общего средства» электронной коммутации мы производим не только функцию аналогового усилителя, но и функцию коммутатора в блоке дискретного переключателя первого компьютера. Или, если перейти к философской терминологии, то порожденная появлением электронной лампы «радиация» и обращается наступлением таких последствий, как построение цифрового переключателя. Именно в подобном отношении и изобретение по имени «электронный компьютер» образует новый раздел общей онтологии «электронная ламповая коммутация», где компьютер будет представлять собой новацию в виде электронного средства (или - «машины») вычисления. Такого рода принцип или концепция нечто следующей подонтологии в составе старшей «основной» подонтологии уже вполне достаточен и для избрания его в качестве основания для определения общей идеи «абсолютной» новации.

При этом в онтологическом смысле такого рода новация никоим образом не предполагает наделения качеством «абсолютной», но позволяя при этом ее понимание как условность «абсолютно нового» порядка вещей в пределах некоего релятивного среза. Если вернуться к нашему примеру с компьютером на электронных лампах, то вычислительные агрегаты механического, электромеханического и релейного типа представляли собой то «открытое сообщество», что предполагало включение в его состав и электронной вычислительной машины как семантической формы, удовлетворяющей принятым в данном сообществе семантическим принципам. Или, напротив, если релятивной позицией исходной онтологии нам послужит реальность «ламповых усилителей», то для подобной онтологии реализация не аналоговой, а дискретной схемы использования электронных элементов будет представлять собой не относительную, но «абсолютную» новацию. Основываясь на подобных посылках, под ситуацией «абсолютной новации» и подобает понимать ситуацию, в которой при распространении некоторой подонтологии как бы «с чистого листа» равно обнаруживается возможность выделения некоего раздела, ранее не связываемого данной подонтологией. «Абсолютный» характер новации - в любом случае это реальность наличия некоей «узкой конфигурации» онтологической перспективы в целом, что и обращает его противоречащим принципу, который мы обозначим как принцип обязательной для универсальной онтологии характеристики абсолютного порядка разделения. То есть - такого рода «абсолютная» новация явно противоречит тому началу онтологии, что определяет важное в универсальной онтологии условие «полной свободы перехода» - «что угодно способно допускать переход от него равно же к чему угодно».

Онтология притом, что наше познание ее содержания не обязательно обращается осознанием ее реального наполнения, отнюдь не исключает самой способности ее абсолютной объемлемости, ее адресации вообще какому бы то ни было допускающему выделение элементу, относящемуся к общему богатству потенциально возможного содержания. Из этого тогда и дано следовать, что если функцию комплекса критериев патентной практики возложить на онтологическую схему философски общего уровня, то практику предоставления патентной привилегии подобает расценивать как абсурдную. Однако поскольку познанию дано исходить из действительности не всеохватной философской онтологической схемы, но из основания в виде реалий каждый раз релятивного состояния познания, то этот подход позволит определение и нечто основания в виде некоей субонтологии, по отношению которой некая идея будет подлежать квалификации то непременно же как «новация». То есть - тогда и само понимание некоей субонтологии теперь на условиях данной субонтологии и позволит выделение основания для признания за неким новым элементом семантики равно и качества «абсолютной» новации. Или - лишь в такого рода практике задания квалификации, что ставит во главу угла принцип невозможности охвата всего содержания мира в силу ее становления на базе комплекса представлений, ограниченного пределом определенной подонтологии, и появляется возможность обращения новации из условной тогда уже и в «подлинную». Напротив, снятие контура подонтологии и деабсолютизация новации, переносящее ее тогда в нечто универсальное пространство эпистемологической проекции, будет означать и ее обращение из условной «абсолютной» в не более чем «эпистемологически реальную». Как именно подобная миграция допускает возможность ее совершения в условной воображаемой нами «практической деятельности» по закреплению патентных прав, нам предстоит рассмотреть тогда уже в следующей части.

Огл. Идеальная схема реального закрепления патентной привилегии

Ряд пройденных выше стадий настоящего анализа обогатили нас идеями «идеального» порядка определения качества семантической, не очевидной, но непременно «извлекаемой» новации, а также вознаградили пониманием предмета природы акта фиксации выделенной новации, различаемой как не более чем «условно» новация. Так, не только как таковую новацию, но и акт ее фиксации подобает расценивать как наделенные спецификой «не идеальных», поскольку ради этого некая субонтология, определяемая как базисная, искусственно задается как помещаемая в изоляцию от каких-либо иных отделов онтологии. В частности, с такой точки зрения, маховику и аккумулятору дано ожидать квалификации лишь под углом зрения событийной специфики, но не с точки зрения функционирования этих устройств как систем хранения запаса энергии. Или если судить о реалиях существующего теперь положения, то и патенты на управление компьютерами позволят признание лишь как патенты, определяющие возможности управления компьютерными устройствами, но не как принципы, следующие из общих начал теории организации.

Ряд определяемых здесь посылок и порождает то понимание реалий практики закрепления патентных прав, что видит ее не «само собой» такой практикой, но понимает практикой деятельности специализированного социального института, исполняющего особую когнитивную функцию, чьи возможности деятельности расцениваются как основания для закрепления патентной привилегии, защищаемой правовыми средствами. Этот институт и есть структура экспертизы, что в качестве особой организации исключает иную возможность построения, помимо придания ей формата отраслевой или сугубо прагматической институции, занятой ведением некоей деятельности познания. В этом случае экспертизе подобает обратиться и такого рода институцией, что налагает на понимание характеристики онтологичности ограничения в виде требований отраслевого стандарта, или требований, реально исключающих широкие параллели некоей новой здесь формы со, скажем, теми аналогами, что находятся «не здесь», то есть не в пределах ее основной субонтологии.

Далее если от формулировки общих положений перейти к попытке понимания ситуаций, имеющих место на деле, то такой анализ обнаружит действительность и такого многократного вложения онтологических подуровней, при котором, положим, механические системы будут предполагать разделение внутри своей области на разные виды порядков тогда же и сферы «механических систем». Конечно, быть может, в этом нашем рассуждении и прослеживается как бы «сверхмерная» генерализация, но не может не вызывать удивления и факт оформления патентной привилегии на двигатели внутреннего сгорания в отдельности от привилегий на компрессорные установки. Не просто отраслевая, но, в дополнение, и прагматически разветвленная отраслевая структура будет определять здесь критерии корректности экспертных оценок, что будет означать наступление и такого рода последствий, как практическая несвязанность решений, принимаемых в областях, в смысле процессов построенных на основе, если убрать отраслевую специфику, практически идентичных базисных принципов.

В таком случае реальную практику патентной экспертизы и подобает расценивать как исходящую из такого рода принципа «перекройки» объективно возможной подонтологии, в ходе которой будут отбрасываться ряд собственно онтологических оснований ее отделения и подмешиваться ряд когнитивных или эпистемологических оснований ее в известном отношении «непересекаемости». Отсюда реальная патентная экспертиза и обнаружит склонность исходить из принципа эгоизма прагматики, чей основной смысл и подобает видеть в идее возможности поддержания состояния «мобильности» (активного развития) определенной прагматики лишь посредством ее взращивания в условиях квалификации такой прагматики непременно же на положении самоценностной как прагматики. Или социальная ценность возможности развития некоей прагматики и обратится тогда тем существенным условием, что позволит отбросить аспект ее онтологически частного статуса и переход к ее заявлению в объеме того содержания, что позволяет его осознание как прагматически относящееся к данному направлению технического прогресса, или фактически предполагающее возможность самоопределения. В этом отношении уместен и пример практики оценки современных автомобилей по признаку наличия на колесе рулевого управления клавиш управления проигрывающим устройством. Экспертная ценность новшества (мы допускаем, что данное рассуждение несколько утрирует реальную ситуацию) тогда уже позволит определение на том основании, что ломающая онтологические границы и связи прагматическая целостность будет признавать данную идею важным или, напротив, мало существенным дополнением данной прагматики.

Таким образом, реальная патентная экспертиза - она та форма своего рода «исключения» онтологического подхода, где прагматика как самоценностное начало метаонтологии и предполагает ее квалификацию тогда уже как концептуальное начало перекройки границ действительных онтологических областей и перенаправления векторов онтологических связей. Отсюда и роль основания для закрепления патентной привилегии будет отведена идее обеспечения в рамках такого рода прагматической структуры наибольшего благоприятствования инициатору непременно же прагматически значимого новшества. Следом теперь и критерии порядка фиксации патентной привилегии будет определены как следствие из принципов способности концентрирующего выделения некоей функциональной сферы по отношению некоторого поля прагматики, причем равно же и в некотором формате ее задания. То есть - если судить под углом зрения патентной достаточности, то и некий характерно одинаковый функционал усовершенствования что двигателя, что компрессора, в смысле его «новизны» будет определяться как два различных решения.

Тогда если последовать определяемым здесь посылкам, то возможна и такая формулировка общего принципа изобретения, определяющая его как продукт «социальной деятельности в когнитивной сфере»: изобретение - это новация в рамках структуры прагматически ориентированной метаонтологии.

Огл. Социальное явление «патентного театра абсурда»

Предложенная нами оценка, признающая за прагматикой положение безусловного основания практики закрепления патентных привилегий - далеко не помеха для анализа предмета особенных социальных отношений, складывающихся в сфере патентной защиты. Присущая этим отношениям характерная неурегулированность прямо порождает такие формы социальных коллизий, что невозможно понять иначе, разве что признать «театром абсурда». Но вначале нам подобает уделить внимание отдельным примерам такого рода коллизий, и лишь следом перейти к попытке предложения оценки социальной специфики инновационного процесса.

Если полистать комментарии, одно время переполнявшие электронные издания, освещающие проблемы техносферы, и выражающие отношение читателей к новостям о патентных коллизиях, то в таких репликах часты и случаи ерничества читателей в адрес отдельных объектов патентной защиты. Здесь предмет насмешки доводится составить странным формулам патентных привилегий, защищающих авторское право на незамысловатые способы, приемы, постановочные решения программ, по сути, представляющие собой сугубые банальности. Компания Apple патентует и, даже, по поводу нарушения патента предъявляет иск, способ манипулирования двумя пальцами на сенсорном экране, компания Microsoft патентует метод, позволяющий набирать номер абонента, присланный посредством SMS, как существует и множество иных аналогичных патентов защищающих, казалось бы, очевидные вещи или вряд ли особо сложные технические решения.

Чтобы иллюстрировать фактическую нарочитость подобного рода заявок, прибегнем к такому примеру. Положим, кто-то приходит в патентное бюро с заявкой на изобретение под названием «Способ поднесения ложки ко рту», описывает обычный порядок поднесения ложки ко рту и требует от производителей ложек выплаты роялти. Здесь ситуация настолько очевидна, что если такой изобретатель окажется слишком настойчив, то патентное бюро предложит ему обратиться в иное учреждение. Но если он предложит ложку с ручкой причудливой геометрии, и опишет способ, каким следует держать подобное устройство, то, возможно, ему будет выдано авторское свидетельство. Существо же предложенного им «изобретения» будет заключаться отнюдь не в изобретении, но в том, что такая геометрия, и здесь исключена возможность игнорирования ее действительности, предопределит необходимость держать ложку именно таким образом. В этом случае вряд ли подобает говорить о техническом решении, но за тем исключением, что поскольку ручке придана данная геометрия, то другой способ ее держания определенно невозможен. Если тогда в подобном отношении предложить наш шутливый совет и компании Apple, то отчего бы ей не получить привилегию на способ управления сенсорным дисплеем при касании языком или, скажем, прикосновении пяткой?

Здесь, насколько нам дано судить, причину явно чрезмерного погружения практики патентной защиты в своего рода «глубокую» прагматику следует видеть в специфике особенных традиций правовой системы США. С другой стороны, США - очевидная институциональная форма общественного устройства, концентрирующего в наше время инновационные процессы в техносфере, как им же выпало занять положение общества, где наиболее масштабные формы принял как инновационный бизнес, так и бизнес на производстве продуктов, использующих инновационные технологии. И в этом случае, конечно же, не только общие особенности подобных продуктов, но и некоторые их изысканные и специфические возможности также обнаружат специфику существенных в смысле конкурентного преимущества.

Иными словами, характерная особенность общества США - явная гипертрофия социального интереса к специфике той конкретной прагматики, что обращает предметом интереса даже характерно специфические функциональные особенности создаваемых артефактов. Такого рода положению и доводится порождать такую доминанту теперь уже той или иной прагматики, как придание важного смысла неким частностям, и, следовательно, порождать форму интереса к утверждению конкурентного преимущества посредством реализации такого рода «изюминок». Фактически в подобном отношении можно говорить о явлении «заострения» прагматизма, порождающем на взгляд не вовлеченных в деятельность по развитию подобной прагматики равно и картину абсурдных претензий на преимущественное право использования неких по сути тривиальных особенностей. Подобная обостренность явно исчерпает себя в случае, когда рынок «технологических товаров» достигнет положения, при котором ему доведется войти тогда же и в фазу более ровного развития. Но до наступления данной стадии положение на рынке технологических товаров будет порождать гипетрофированную ситуационализацию или непомерную «заостренность» специфической прагматики.

Огл. Величина «шага осознания» новации для действующей семантики

Сегодня не столь уж и малому времени дано отделять нас от момента изобретения механизма швейной машинки, однако для большинства человечества схема действия данного механизма все еще сохраняет значение «тайны за семью печатями». Причем даже попытка придания видимости всем скрытым полостям механизма машинки (изготовления закрывающих механизм кожухов из прозрачного материала) и пуск ее в работу на медленной скорости, все равно вряд ли позволит обрести понимание ее работы тогда и при посредстве прямых наблюдений. Отсюда швейная машинка и обретает качества системы, координировано исполняющей, - прибегая как к средствам синхронности, так и реализации очередности, - множество отдельных увязанных общей телеологией движений и иногда человеку будет недоставать воображения и общего понимания сложной, как бы выразился А. Богданов, «тектологии» для построения представления о заложенных в нее принципах действия. Казалось бы, такого рода феномен не просто говорит, но «вопиёт» о том, что изобретение изобретению рознь, и кроме квазиизобретений дано иметь место и «подлинным» изобретениям действительно подтверждающим изощренность ума их авторов, а потому и претендующим на признание не тождественным «обычному».

Однако право решения проблемы, в какой именно мере сложные изобретения не тождественны «обычному» мы оставим решать такой философской дисциплине как герменевтика, а требующей нашего решения задачей мы определим задачу формализации признаков необычности структур содержания, что позволяют понимание как отделенные необычно большой семантической дистанцией от очевидного «обычного». В таком случае первый этап решения поставленной нами задачи и подобает составить этапу разделения «непредставимого» и необычного. Положим, что человеку и непосредственно на деле, если рассматривать здесь не иначе, как рядового индивида, в силу имеющихся в его распоряжении «ресурсов очевидения» сложно понять механизм действия швейной машинки. Но препятствием к подобному пониманию, пожалуй, следует понимать две вещи: настроенность человеческой когниции на выделение импульсивно-прямых реакций и ее неспособность к вложению в элементарное представление объема связей, необходимого для осознания реальности подобной не страдающей простотой процедуры. Собственно настроенность человеческой когниции на выделение импульсивно-прямых реакций и следующая отсюда неспособность к вложению в элементарное представление того объема связей, что позволяет осознание комплекса условий состояния сложности и вынуждает человечество к поиску возможностей преодоления характерных ему в известном смысле фактически «ужатых» когнитивных возможностей.

Но и признание правомерности предложенной здесь оценки - оно же и признание неправомерности выделения неких в человеческом понимании вдвойне необычных изобретений в особую категорию как бы «другой реальности». Другое дело, какую именно эпистемологическую специфику и подобает понимать как предопределяющую такого рода сложные новации? Человеку при создании подобного рода новшеств, никоим образом не позволяющих характеризовать их в качестве просто «находок», любым образом приходится действовать путем итераций, совершения шагов, каждый из которых выстраивает лишь одну частную функцию из числа составляющих такого рода комплексную функцию. А следом и понимание, адресованное человеком им же и созданному сложному артефакту, будет предполагать отождествление не с характером самой отличающей подобное действительное системности, но соизмеряться с одним из принадлежащих ей важных элементов, что, к примеру, и обнаруживает определение швейной машинки непременно же, как системы «челночного типа». В раскрытии перед своим пониманием такого рода сложной системы человеку и доводится прибегать для ее репрезентации к представлению такой системы посредством, как он склонен понимать, элемента, несущего в ней как бы «наиболее показательную» нагрузку.

Отсюда и как таковому изобретению систем, сложных по признаку заложенного в них процедурного начала уже дано представлять собой либо процесс обряжения некоторого основного представленного там элемента поддерживающей его периферией, либо - выделение в комплексе однородной среды того, что позволяло бы его определение как своего рода «начала притягательности». Тогда в случае совершения изобретения на основе «схемы обряжения» процесс изобретения будет представлять собой множество шагов подключения необходимых для реализации системы элементов периферии, а на основе схемы «выделения начала притягательности» - множество отдельных актов компарации, посредством которых через условную систему «рейтингов» будет обретена возможность выделения «самого главного». Здесь для «схемы обряжения» непременно реально, а для «выделения притягательности» - лишь практически очевидно, что при наличии какой-либо хотя бы «контурной» оценки уже подобает предполагать возможности фиксации и такого условия, как количество шагов, отделяющих момент начала поиска от момента получения готового решения. Предложенная здесь оценка и есть своего рода «человеческая мера», итеративная дистанция, отделяющая наделенную сложной структурой систему от той заданной человеческой когницией «черты отсечения», исследованию которой и было дано открыть настоящий анализ.

Отсюда предпринятый нами анализ равно же подобает квалифицировать как нацеленный на поиск аргументации, подтверждающей правомерность утверждения, что извлекаемому содержанию, по совершении момента извлечения, не обязательно уготована судьба обращения нечто очевидным. В некоторых случаях, как происходит с идеями патефона и Торичеллиева столба извлеченное может обретать и эпистемологические качества «очевидности», а в иных ситуациях, когда различению дано препятствовать изощренности такого обнаруженного, эпистемологически подобного рода действительное практически никогда не позволит его обращения каким-либо «очевидным». Но и подобному пониманию вряд ли следует означать, что такого рода различие - оно же и «онтологическое различие», этому различию равно подобает сохранить характер лишь эпистемологического условия, свидетельства неспособности даже развитой человеческой когниции к прямой интерпретации отношений, самим основанием которых и обращается состояние присущей им сложности.

Огл. Заключение

Теперь если указать наиболее значимый практический результат настоящего анализа, то такова оценка, признающая «фундаментом» практики фиксации патентной привилегии ту специфическую форму когниции, что не преследует цели установления принадлежности некоего комплекса признаков некоей природе, но определяет принадлежность данного комплекса некоему деятельностно-прагматическому началу. Тем не менее, такой оценке вряд ли дано ограничивать собой и как таковой объем теоретических выводов, прямо следующих из настоящего анализа. Тогда первым и наиболее значимым в числе таких выводов правомерно признание понимания онтологии как своего рода «всеобъемлющего» условного «пространства», не предполагающего какой-либо зависимости от актуализированного состояния выделения неких элементов наполнения этого пространства, то есть не предполагающего зависимости от развития познания или способности человечества к «изобретению» специфических устройств. Такого рода принцип «абсолютной полноты» онтологии и определяет собой то фундаментальное следствие, что онтология прямо исключает возможность построения в условиях запрещения для ее условной «начальной точки» такой важной способности, как деатрибуция признака «особенное». Перед лицом онтологии какое-либо особенное уже элементарно невозможно, и онтология потому и не различает изобретенное и еще неизвестное, понятое и непонятное и т.п. «онтологически модальное». Второй важный вывод - деятельность изобретения представляет собой такого рода выделение особенного, что в смысле представлений о возможности такого выделения обременено множеством ограничений или фильтров, ограничивающих превращение в особенное нечто «претендующего быть особенным», соизмеряя его как тривиальное. Третий значимый вывод из настоящего анализа - прагматика и есть то нечто, что позволяет отождествление как нечто условная самоонтология, и как таковое подобное понимание при невозможности какого-либо систематического оправдания, явно предполагает и прагматическое оправдание. При этом также невозможно отрицать и вероятную радикализацию такой оценки, равно следующую из предположения, что таковы не только отрасли швейного оборудования или токарных станков, но и такие научные направления, как биология, и, несомненно, медицина. И, наконец, некое неизвестное, становясь открытым или изобретенным, не обязательно в силу этого позволяет обращение понятным. Отсюда само по себе понимание и подобает расценивать как специфическую практику, живущую по своим законам вне зависимости от состояния освоения некоего процесса или функции в той или иной форме социальной деятельности. Подобные уже включенные в структуру некоей социальной деятельности процесс или функция, тем не менее, даже в их презентации перед изощренным носителем когниции все равно в смысле понимания смогут сохранить за собой равно же и признак «таинственности».

Но наиболее существенному выводу из настоящего анализа все же подобает сводиться к такой оценке - в практике выдачи патентных привилегий никоим образом не подобает искать продолжения и развития каких-либо онтологических начал, сколько следует видеть возможность когнитивного моделирования нечто параонтологической прагматики.

04.2012 - 07.2022 г.

1. Барлетт, Ф.Ч., Авантюрное мышление-2, МЫШЛЕНИЕ УЧЕНОГО-ЭКСПЕРИМЕНТАТОРА, гл. VII монографии Мышление: экспериментальный и социальный анализ, 1958.
2. Бродбент, Д.Х., О творческой способности (креативности), 1966.
3. Муллиган, К., Как восприятие устанавливает соответствие, 1997.
4. Шухов, А., «Предмет семантики», 2007.
5. Шухов, А., «Идентичность свойства "формальности" и логическая невозможность "формальной теории"», 2009.
6. Шухов, А., «Рутаджизм - следующая стадия материализма», 2011.
7. Шухов, А., «Онтология не сбрасывающего изощренность действительного», 2011.