В исторической традиции «ход истории» все же больше предполагает отождествление в качестве своего рода истории «деяний», если и применить здесь уже усвоенный в культуре новояз, то нечто «топ-фигур» истории. Однако подобного рода верхний или «показательный» пласт исторического развития не исключает рассмотрения и содержательного наполнения своего рода «второго» слоя, в частности, анализа картины той формы деятельности неких социальных институтов, что и объединяет собой как процессы возникновения социальной напряженности, так и «развязывающие» данные ситуации меры «компенсации». И старания современной историографии и увенчивает такой результат, как представления о воздействии экономических или культурных условий, влиянии внесистемных факторов, значимости милитаристской составляющей, как и предложение, на взгляд автора, такой не вполне удачной концепции некоторой условной «природы» социального действия, чем и следует признать идею пассионарности. Но примечательно и то, что всё существующее на сегодняшний день многообразие форм социального моделирования или социального описания не предполагает никакого интереса и не открывает никаких попыток построения общей схемы, скажем так, «полицейского аспекта» социальной истории.

В таком случае нам и следует начать с попытки выделения собственно «контура» той институции, где уже всякий элемент подобной формы и указывал бы на его принадлежность представленной в социальной действительности системе «полицейского» контроля. Естественно, что в числе первых позиций данного перечня и следует упомянуть хорошо известные структуры уголовной и транспортной полиции, но вряд ли стоит думать, что данный перечень способны исчерпать лишь структуры антикриминальной активности. Ведь еще культовый персонаж Бальзаковской эпопеи Вотрен, что основную часть его «карьеры» и сделал именно в криминальной сфере, смог завершить ее уже поступлением на государственную службу, также обнаружившую потребность в употреблении освоенных им криминальных навыков. Следуя логике мысли гениального писателя, мы и позволим себе распространение специфики той же «полицейской функции» и на структуры пограничной стражи и таможни (пусть связав подобную проекцию не с общим объемом их функциональности, но именно только с некоторыми прерогативами). Кроме последних, сюда же следует включить и институты разведки и контрразведки, контингенты внутренних войск и военных диверсантов в мирное время, и, в разных армиях различно, службы военной комендатуры или военной полиции. Этим нашим перечислением мы фактически и обозначим «собирательное начало» того реального единообразия функциональной направленности разнообразных форм, что и позволяют понимание исполнителями характерной для социума «полицейской функции». Если в действительности полицейская сфера деятельности столь многообразна, то не предполагает ли некоторого пояснения и само наше согласие с фактом определенной утраты идентичности между лишь локальным признаком «полицейский» и явно универсальным форматом «полицейская форма деятельности»? – Для понимания непосредственно предмета и объяснения возможных мотивов подобного решения не следует пренебрегать и возможностью некоторого углубления в историческую картину развития социальных институтов.

В частности, существовавшее в историческую эпоху «племенного строя» общество представляло собой всеобщее ополчение, и образцы подобного устройства, в частности, и по сей день продолжают сохраняться в таких высоко цивилизованных обществах, как «фискальный оазис» Швейцария. В системах (конечно, мы подразумеваем отнюдь не современную Швейцарию), методы управления которыми в целом и представляли собой приемы военно-дисциплинарного контроля, трудно предполагать и возможность выделения полицейского надзора в некую непременно сугубо специфическую функцию. Например, из более знакомого автору примера распространенной в средневековье отечественной практики назначения «воеводы» в статусе всесильного местного представителя центра и будет следовать, что данное лицо одновременно воплощало собой полномочия и гражданского, и военного управления, и то же можно сказать и о феодальных графах, римских проконсулах и т.п. Фактически та же функциональность отличала и последующую российскую практику назначения полностью контролирующего территорию «генерал-губернатора». Отсюда значимым моментом выделения института полицейской системы скорее и следовало бы понимать момент разделения администрации на военную и гражданскую или, хотя бы, выделения в административной функции отдельных «военного» и «гражданского» направлений. Разумно допустить, что «полиция» как особый военизированный институт именно и появляется в качестве в качестве средства силового контроля отношений внутри обособленно выделяемых гражданских структур, как неизбежно необходимый для их нормального функционирования аппарат принуждения к поддержанию порядка. Далее рациональность подобной практики, особенно в условиях распространения некоторых практик гражданских отношений и на структуры военных учреждений, например, правовой защиты военнослужащего (но и, соответственно, организации тыла в сложных видах военных операций) обуславливает и появление военной полиции.

Наконец, шпионаж возникает как своего рода форма подготовки к войне или ведения специфического толка «войны» в ситуации мирного времени. Почему, хотя и с некоторыми оговорками, и институт «шпионажа» мы также определяем как исполняющий «полицейские» функции? Шпионаж в равной мере позволяет признание средством пусть и не конвенционального, но так же насильственного блокирования нежелательного для данного общественного порядка воздействия, хотя источник такого воздействия и следует понимать расположенным вне пределов общества, инициирующего деятельность шпионажа. Задачи шпионажа фактически и следует видеть теми же задачами некоего «принуждения», что характерны и типичным формам функции полиции. Организация шпионажа во многом сходна с организацией полицейской службы, и в некоторых случаях, как, например, в отечественной «системе НКВД», и те, и другие функции могла объединять и подчиненность общему руководящему центру. Кроме того, если судить с позиций «полезности», то задачей шпионажа и следует понимать несение той же функции, что несут и собственно полицейские структуры, а именно - сохранение стабильности в обществе. Поэтому и настоящий анализ социального предназначения института полиции будет охватывать и проблематику функции шпионажа, как внешнего, так и внутреннего.

Огл. Главная задача - блокирование неконвенциональной деятельности

Общество и преобладающие в нем формы общественного сознания в различные исторические периоды формируют различные представления о специфике «конвенциональности» индивидуального поведения. Хрестоматийный пример – преследование в советское время частного предпринимательства, признаваемого тогда уголовно наказуемым деянием. Подобное, теперь кажущееся предвзятым отношение, отличает и периоды революционного лихолетья, возводившие в добродетель деяния, обозначаемые сейчас как «преступления против собственности». Данный перечень выглядит неполным и в отсутствие примеров известных разночтений в определении социальной приемлемости деяний, известных как «преступления против личности», в частности, в период военных действий, или различий в предпочтении принципов «свободного выбора» в сравнении со средневеково-феодальной «верностью патрону» или правителю. Как нам представляется, одних лишь представленных свидетельств несовпадения в понимании «социальных ценностей» уже достаточно для признания, и, в особенности, в историческом ключе, релятивного характера отнесения определенной формы социальной активности к числу наделяемых статусом «конвенциональной». Признание справедливости подобного вывода не даже требует обращения к анализу предмета ограничений личной свободы в виде рабства или других зависимых состояний и т.д. Тем не менее, практика современных обществ, в основном ориентирующихся на созданные «западными» цивилизациями «либеральные ценности», выработала и некоторый стандарт правил уважения к личности, к собственности, взаимных обязанностей гражданина и общества и т.п. Однако построение общей модели, если уж мы допускаем разное понимание «конвенционального стандарта» поведения, требует рассуждения именно с условных позиций противонаправленности полицейского института некоторым формам поведения, определяемых данной общественной традицией непременно в качестве «неконвенциональных».

Что, в таком случае, и следует понимать нечто общим порядком или формой воспроизводства процессов формирования и реализации такого рода «антинеконвенционального» полицейского администрирования? Прежде всего, следует выделить два наиболее характерных способа организации полицейской деятельности – регулярный и иррегулярный, по своему существу вовсе не сводимых к одному лишь дисциплинарному началу, но именно и предполагающих формирование в формате некоего специального механизма. Тогда и следует начать с предмета куда более простой иррегулярной формы несения полицейской функции. Она допускает организацию и на профессиональной основе, и - на основе добровольного несения подобных обязанностей или их исполнения по мобилизации, и, как правило, основная функциональность данной структуры – это пресекающее силовое воздействие, направленное вовсе не на малозначащее отдельное, но на достаточно массовое или сильное проявление «неконвенциональной» активности. Это своего рода экстренная даже не терапия, а «хирургия», средство оперативной локализации существенного возмущения в некотором социуме, в остальном все же продолжающим быть практически само- или традиционно регулируемым. Право управления и распоряжения подобным механизмом, как правило, и принадлежит высшей социальной институции, и ей же отводится прерогатива инстанции, оценивающей характер возникающей ситуации; для подобной формы непосредственно полицейская структура – лишь инструмент исполнения, а не полноценный институт контроля некоего поля воспроизводства социальной активности. Переход от данной формы иррегулярного механизма полицейского воздействия уже к регулярной форме «полицейской службы» непременно и происходит в силу выделения специфического функционала или вида занятия «полицейская деятельность».

Полиция, стоит ей лишь заявиться в форме регулярной организации, уже предполагает поглощение и следующей структуры, в смысле исторического возраста явно позволяющей признание архаичной – внутренней гражданской стражи. В частности, на российском примере можно вспомнить о существовании специфической службы «будочников» и организации застав, надзирающих за въездом в города, чьи функции в дальнейшем и переходят к полиции. Итак, регулярная форма полицейской службы – это, прежде всего, особое понимание полицейской функции как деятельности, основанной на представлении о потенциально регулярном порождении в обществе неконвенциональной активности, и, соответственно, предполагающей осознание в качестве некоторых характерных форм деструктивной активности.

В то же время полиция в подобной ситуации, явно представляя собой часть или элемент института государственной администрации, все еще действует не в качестве властвующей, но именно в качестве обслуживающей структуры. То есть на стадии лишь зарождения полицейской службы история пока не знает таких хорошо известных по более позднему времени процессов, когда полицейский надзор и присваивал себе возможности прямого контроля непосредственно органов государственного управления или судебной системы. Полиция в данный исторический период могла представлять собой систему самостоятельной активности именно на пространстве происшествий мелкого масштаба, массовые же бунты или политические выступления, инициатива которых исходила из субинституциональных структур или общества в целом, подавлялись непосредственно носителями высшей власти непременно с введением в дело армейского контингента. Свою историю полиция явно и начинала как «подструктура при», и ее власть и распространялась на достаточно ограниченную сферу гражданского пространства, и эта власть не предполагала возможности решения каких-либо крупномасштабных проблем и не допускала применения с политически значимыми целями. Рождение полицейского аппарата относилось еще к тому периоду истории, когда заговор при некоем дворе финансировала дипломатия, и такая задача все еще не выделялась в качестве особой «деятельности разведки» сопредельного государства. Соответственно полицейская система при таком порядке еще не осознавала себя в качестве института, непременно и формирующего собственную стратегию, в том числе, что важно, и формирующего стратегию развития. Полицейская система все еще существовала в форме, ограничивавшей ее практику решением двух задач: определенного рода эпизодических операций и некоего специфического надзора в неких учреждениях, обеспечиваемых посредством «постового» обслуживания.

Подобный порядок и не позволял видеть функциональное содержание деятельности полицейского учреждения, как в более поздний период, как своего рода «внутреннюю» логику собственно ведения деятельности, непременно означая порядок ведения такой деятельности именно посредством общесоциальных механизмов, тем более что он был присущ историческому времени олигархий, монархий, бюрократий, теократий и т.п. Свойственные этому историческому периоду социальные тенденции, принимающие различные формы, – начиная экономическими и кончая религиозными, - и предполагали разделение на «уместные» и, напротив, отвечающие представлению об отклоняющемся поведении и характерно порождаемым им опасностям. Уже далее подобное осознание, находившее воплощение в представлении о критически значимом уровне опасности или существенности степени ущерба, и предполагало воплощение в предписании полицейским учреждениям исполнения достаточно простых функций блокирования подобных форм активности. Полиция в пределах подобной схемы и рассматривалась обществом и соответственно получала развитие в качестве не более чем средства исполнения некоторых вполне определенных мер блокирования.

И тогда существенным «прорывом» в сфере развития института полиции и оказалось возложение на нее двух следующих функций – расследования и осведомления, непременно и наделивших полицейские учреждения форматом системы с собственной сферой скрытой активности и специфическим документооборотом. Естественно, подобное расширение функциональности изменило и собственно характер полицейской деятельности, придав ей дифференцированную целенаправленность, теперь уже объединенную вокруг некоей условной и абстрактной «единой телеологии». Но в этой нашей оценке мы все же несколько опережаем события, уже обращаясь к рассмотрению предмета «конкретной структуры» полицейской деятельности, а нам, пока что, важен лишь вытекающий из данного свидетельства вполне определенный вывод: антинеконвенциональная активность вовсе не локализована ограниченным числом функций, собственно и вменяемых институту полиции. Границы формата антинеконвенциональной активности на деле следуют за выделением в общественном сознании условной мигрирующей границы представления о неконвенциональности поступка, распространяющегося или нет на намерение, на сбыт краденного, и так, вплоть до современных норм, признающих в качестве неконвенциональных и то же пренебрежение указанием способа использования продукции, инсайдерство и т.п. В таком случае институт полиции и следует понимать той структурой, чей уровень функциональности собственно и определяет понимание способности ее присутствия, включая сюда как функции блокирования, а, равно, и предупреждения тех совершающихся событий, что непременно и означают совершение или возможность совершения действия, собственно и понимаемых как «неконвенциональное».

Так если рассматривать своего рода «наиболее примитивный» вариант исполнения полицейской функции, где неконвенциональный поступок уже и предполагает отождествление на положении «деяния», то там и собственно присутствие полиции будет представлено лишь на стадии блокирования подобного поступка или компенсации ущерба. Тогда уже своего рода «более изощренным» порядком исполнения полицейской функции и следует понимать его отождествление некоему комплексу операций, уже предполагающему и практику отслеживания наступление состояния готовности к совершению неконвенционального поступка, и, с другой стороны, позволяющего и признание комбинацией действий по реинституционализации добываемых неконвенциональным способом ценностей. Полицейская функциональность в таком случае и позволяет определение как, первое, способность блокирования или предупреждения неконвенциональной активности и возвращения «статус-кво», так и как второе, порядок поступка, воплощающий присущие обществу представления о «точках» вмешательства в процессы неконвенциональной активности, и, третье, уровень необходимого документирования собственно действий блокирования. Отсюда общей «формулой» антинеконвенционального администрирования в его «функциональной» и «административной» части (мы намеренно исключаем отсюда деятельность судебной системы) и следует понимать организацию двухпорядковой реакции на неконвенциональную деятельность, реализуемой как посредством «скрытого» или внутреннего процесса, так и посредством открытого, собственно и проявляющегося в актах наложения регулирующих ограничений. Подобная «двуначальность» данного способа контроля и обуславливает, что и обнаруживают примеры из современной истории, появление специфического типа вмешательства в общественное развитие, но прежде чем дать оценку подобной специфики, мы все же рассмотрим и предмет инструментария полицейского администрирования и первым в подобной связи и исследуем предмет собственно функционала реагирования.

Огл. Специфика «реагирования» и показатель его оперативности

Некий акт, совершенный тем или иным представителем гражданского общества и допускающий отождествление в качестве «неконвенционального», тогда и будет предполагать отнесение к перечню проявлений, собственно и требующих полицейского блокирования. Такое блокирование, непременно и объединяемое с действиями по возвращению положения к условиям, существовавшим до совершения данного акта, мы тогда и будем определять под именем реагирование. Но, в данном случае, нас будут интересовать не мотивы проявления той или другой реакции, а обеспечение самой возможности реагирования и оперативный порядок его осуществления, включая и подкрепление необходимыми не только возможностями, но и уровнем полномочий. Также, с нашей точки зрения, в объем проблематики «реагирования» следует включить и комплекс мероприятий по подготовке предполагаемого «поля» реагирования, от подготовки соответствующих схем и карт и засылки агентуры и, положим, до создания специфических сооружений.

Так что же именно и следует понимать собственно форматом «реакции» именно в смысле как таковой активности полицейской структуры? Такой формат и следует понимать означающим собой событие фиксации некоторого «вызова», независимо от источника его поступления, коммуникации (последняя требует определения через особое начало в виде структуры коммуникационного «сопряжения») или же фиксации как бы «вызова» на основании наблюдения или применения некоторого другого метода детекции. Состояние «фиксации вызова» одновременно же следует понимать и состоянием первичной оценки степени неконвенциональности действия, собственно и требующего блокирования, а, кроме того, и оценки отличающих его масштабов как подконтрольных или не позволяющих вмешательства именно данной полицейской структуры. При фиксации вызова кроме оценки собственно требующих блокирования проявлений необходима и оценка находящихся в распоряжении средств (известное по нашей действительности «все наряды на выезде»), а также оценка некоторых возможных сопутствующих обстоятельств (то же условие «не привлекая внимания»). После реализации ситуации «вызова», в виде четко осмысленного намерения осуществления оперативного действия, и наступает черед собственно действий, что и позволяют отождествление как «реагирование».

Но для нашей именно философской постановки вопроса вряд ли следует понимать интересным реагирование собственно в смысле события исполнения реакции, и мы опустим здесь рассмотрение данного предмета, но с такой точки зрения и следует признать значимым точное определение того, что и позволяет понимание под «водворением порядка». И в подобном отношении и следует уделить внимание специфике очевидного разнообразия видов ситуаций подобного «водворения», непременно и предопределяемого всякий раз особенной спецификой «сопряжения» формы реагирования и последовательности протекания неконвенционального акта. Реагирование непременно допускает и такую форму реализации, как осуществление еще в момент подготовки или начальной стадии неконвенционального акта, как оно же возможно и в моменты кульминации или тогда уже наступления последствий подобного акта. Соответственно и характер совершаемых действий также способен состоять либо в блокировании только лишь развивающейся активности, приданию развитию событий обратного порядка и, в случае невозможности блокирования, состоять в выявлении фигур, определении правовых последствий и порядка действия по условиям характера устанавливаемых правовых последствий. Естественно, правовые последствия также будут предполагать определение и в первых двух обозначенных здесь случаях, но тогда, хотя бы только и в «логическом» смысле, неконвенциональный акт будет предполагать признание «несостоявшимся», установленным на стадии лишь «попытки» совершения. Следовательно, и специфика «реагирования», если и судить с позиций последствий, наступающих в силу совершения данных действий, и будет характеризовать его не в качестве особенного экземпляра, но уже в качестве типа, обобщающего собой несколько специфических форм реагирования, что «как тип» и образует условие направленности определенного рода действий на неконвенциональный акт. Хотя уже в собственно специфике оказываемого воздействия реагирование и позволяет как препятствование совершению неконвенционального акта, так и обеспечивает возможность изменения положения, наступающего в силу собственно и порождаемых им последствий. Отсюда реагирование и не следует видеть какой-либо простой формой «проведения операции», но определенно и следует понимать комплексом разносторонней активности, вполне возможно, что собственно и консолидированным вокруг особого предмета, на что и направлена данная форма активности.

Наш вывод, чьим содержанием и следует признать некое не более чем «философское истолкование», тем не менее, все же открывает возможность оценки и собственно функции «реагирования» именно в качестве нечто развивающегося в его становлении исторического явления. Так можно предположить, что на ранней стадии своей истории полицейское реагирование все же представляло собой действие строго предполагавшее лишь изменение последствий неконвенционального акта. Неконвенциональный акт должен состояться хотя бы на уровне некоей «начальной фазы», чтобы непосредственно очевидность данного положения и допускала возможность вмешательства. И возможную альтернативу такому способу реагирования и могло составлять лишь превентивное блокирование объектов, допускающих в смысле целей неконвенциональной деятельности признание «соблазнительными», например, в форме несения караульной службы. Но даже в примитивных формах организации полицейских служб, типа российского «Приказа тайных дел» уже появляется и практика доносительства, по существу осведомления, в том числе, и о намерениях потенциальных исполнителей неконвенционального акта. Конечно, донос представлял собой и своего рода форму непубличного сообщения свидетельских показаний (мы все же оставим в стороне здесь проблему «навета»), но для нас он интересен еще и в смысле развития нечто «опережающей» формы организации реагирования. Тогда обращение реагирования и формой деятельности на основе применения некоей тактики и придает разумный характер развитию полицейских структур теперь уже в формате специфических институтов; в подобном отношении им и адресуется ожидание наличия у них таких возможностей, как способность дифференцированной реакции, не только просто блокирования
нежелательных явлений, но и их предупреждения. Отсюда параметр «оперативности» реагирования и следует определять не на основании просто картины действия или множества действий проявления реакции, а в соответствии с задаваемой по отношению самой способности реакции «презумпции», что мы и проделаем далее.

Реагирование тогда и допускает определение как «предупредительное», если его и следует понимать средством исключения возможности каких-либо определенных форм неконвенциональных актов. Выезд на место происшествия опергруппы не равнозначен, положим, постановке засады или деятельности следствия. Отсюда и понятие «оперативности» реагирования следует определять как понятие о в целом составляющей эффективности мер реагирования, включая сюда и специфику быстроты реакции на неконвенциональные формы проявления активности. И само собой требование к реагированию в части достижения им «эффективности в целом» и следует определить как надлежащее основание для заместительной рационализации как таковой реагирующей активности, что и предопределяет выбор наиболее эффективной стратегии купирования не только ожидаемой, но в определенной мере даже и состоявшейся ситуации проявления неконвенциональной активности. В частности, образцом такой рационализации и следует понимать проведение облав. Данная тенденция и порождает потребность в оперативном управлении и подкрепляющей его гибкой организации непосредственно структур реагирования, то есть – полицейской системы как таковой. Если же подобная потребность в качестве отличительной характеристики полицейской системы осознается и некими способными отправлять власть общественными институтами, то тогда они и переходят к подбору адекватного в их понимании управляющего либо управляющей структуры. Отсюда и задача «реагирования» как теперь уже и объект определенных внешних ожиданий и обуславливает проявляющиеся тогда в полицейских структурах тенденции приспособления к мерам управления со стороны общества (что, в конечном итоге и ведет к исторически значимым последствиям), но первоначально лишь способствующего осознанию осуществляющего такое управление деятеля в качестве характерной фигуры. Чтобы не быть голословным, здесь и следует признать уместным приведение примером некоторых «резонирующих» имен, вспомнив Э. Гувера, Фуше, П. Столыпина…

Однако нам все же следует продолжить наше рассмотрение именно проблематики «оперативности реагирования». Помимо собственно аспекта «объема» реагирования для подобной специфики значима и особенность понимания обществом некоторых реакций полицейской системы в качестве «оперативных». Например, известно различие в отношении конкретных обществ к добросовестности в уплате налогов; соответственно разные общества также различает и характерная каждому специфика ожидания оперативности расследования налогового преступления. Или – полицейский в сельской местности закрывает глаза на определенные формы правонарушений просто в силу жизненной близости к непосредственному окружению, когда преступления представителей верхушки, напротив, исключают возможность расследования в столице, в силу собственно опасений полицейских за возможную месть со стороны власть имущих. Тогда оперативность и следует понимать именно и адресованной решению задачи обеспечения деятельности, в которой для данного общества собственно и «концентрируется» сфера конвенциональной активности; как правило, таковой и понимается сфера существования «рядового законопослушного» гражданина. «Рядовой гражданин» непременно испытывает потребность в создании условий, обеспечивающих свободу занятия позитивной деятельностью, а, равно, и в достаточно надежном обеспечении полицейским реагированием как оперативным средством поддержки против, как правило, иррегулярных форм неконвенционального препятствования. Следовательно, «оперативность реагирования» полицейской системы и есть активность, адресованная в социуме именно массовой типической деятельности и в основном и позволяющая поддержание в общественной среде задаваемых ее социальным стандартом позитивных программ поведения. В историческом смысле для института полиции подобная характеристика становится значимой при достижении обществом такой стадии развития, когда гражданско-правовые отношения отходят от авторитарного порядка их отправления, и для общества приобретает значение возможность развития своей среды как пространства условно «равных для всех» правил игры. При этом общественное сознание фиксирует и определенный перечень актов реакции полицейских структур, характеризуемых не только инструментами (включая собственно людей), средствами и направленностью данных актов, но и спецификой «оперативности» их исполнения.

Огл. «Полнота реагирования» - основа социализации института полиции

Общественное сознание обществ даже и с достаточно простым социальным устройством отличает привычка к определению представления о «мере достаточности» либо в целом характерных подобным обществам функций, либо - функций, характерных отдельно взятых институтам данных обществ. Подобное отношение общественного сознания распространяется практически на любую такую функцию – от политических, допускающих оценку обществом в смысле «успешности правления», вплоть до культурных и экономических, в отношении которых «предметом измерения» и возможно избрание условий разнообразия культурной среды или надежности валюты. Основой подобного рода оценок и следует понимать специфическую «меру достаточности» подлежащей оценке функции – уровень благосостояния, надежности, географической, структурной и культурной экспансии и т.п. Тем более деятельность полицейских структур с позиций актуализируемой «меры достаточности» явно и предполагает сопровождение в виде практики регулярного «вынесения оценки», еще и дополняемой необходимостью в преодолении сложностей, порождаемых невозможностью представления наглядно (положим, материально) видимого результата. Оценка, какие бы трудности она не встречала при формулировке, как правило, предполагает выражение посредством двух вариантов - или посредством распространяемого в качестве мнения представления о характере складывающегося положения или - уже посредством заявительной активности, главным образом, в виде потока жалоб. Наличие подобного рода оценок и результируется в определенном «настрое» общественного сознания по каждому из видов полицейской деятельности – криминальной проблематике, внешнему проникновению, самоуправству и т.п. Носители власти сталкиваются с фактором наполняющего общественное сознание понимания, проявляющегося как посредством адресуемого им потока жалоб, так и в силу обнаруживаемой ими общественной реакции на политические инициативы. Но и кроме понимания специфики существующего положения в сфере неконвенциональных видов активности, носителям власти через посредство реакции общественного сознания и самим будет угрожать опасность обращения адресатами тех или иных форм неконвенциональной активности, чьей наиболее показательной формой и следует понимать «недопустимые» способы смены власти.

Историческое развитие, чьим начальным этапом и следует понимать эпоху «дикого» общества, далее достигает стадии, когда полиция и существует лишь поскольку постольку, и когда проблемы, порождаемые наличием неконвенциональной активности все же в большей мере получают решение благодаря средствам коллективного взаимодействия (конокрада наказывают «миром») и «услуги» полиции еще необходимы лишь изредка и лишь небольшому «кругу потребителей». Изменение данного положения теперь уже и будет отмечать переход к «городской фазе» общественного развития, причем не только в Новое время, но и в средневековье, именно «городская» форма организации жизни и повышает своего рода уровень «потребности» в полицейском «сервисе», что и наделяет полицейскую деятельность спецификой приносящей «видимые» результаты. (Хотя данное утверждение и позволяет понимание в качестве все же несколько принижающего то же историческое значение римской претуры.) Отсюда социальной функциональностью полицейской деятельности как важного социального института и следует понимать, к примеру, то же условие «стабильности» общественных отношений, и вот в таком случае полицейская деятельность и попадает в фокус внимания общественного сознания. И подобное положение не может не порождать такие результаты, как появление в общественном сознании представлений о «мере успешности» полицейской деятельности и возникновение фактически также не вполне «конвенциональных» приемов представления непосредственно полицейскими структурами результатов своей деятельности как успешных. Общество, как в целом, так и со стороны его значимых институтов и предъявляет подобным структурам претензию в недостаточности осуществляемого ими реагирования, а полиция страхует себя от общественного давления посредством как притворной, так и, что важно, действительной диверсификации деятельности. О диверсификации полицейской деятельности, приводящей к собственно изменению общественного устройства на «полицейское», либо «подполицейское», мы поговорим позже, а сейчас мы обратимся к предмету форм интеграции полицейских структур в общество.

Основной формой интеграции полицейских структур в общество и следует понимать административную интеграцию – обслуживание, обеспечивающее исполнение функций административного разграничения, столь многочисленных, что о них можно говорить бесконечно, где нам, наверное, и следует ограничиться примером пограничной стражи. Второй по важности формой интеграции полицейских структур следует назвать перехват неконвенциональной активности, собственно тот функционал, что в традиционном истолковании и определяется как полицейская функция. Еще одна функция – это удостоверительная идентификация, недаром же едят свой хлеб работники паспортных столов и т.п. отделы соответствующих служб. Далее, мы объединим шпионаж, внутренний мониторинг и поддержание закрытых коммуникаций, и соблюдение секретности в одну функцию – формирование топологии информационного пространства. Наконец, не специфически полицейской, но исполняемой, в том числе и полицией, и важной в необходимом нам смысле и следует понимать функцию формирования в общественном сознании сегмента представлений о неконвенциональной деятельности и ее блокировании. Фактически по всем данным «линиям», как бы они не отличались друг от друга, полицейские структуры и позволяют оценку согласно критериям «полноты и оперативности» реагирования, способности в должной мере и с нужной быстротой «интегрировать», «перехватить», «сформировать топологию», то есть удовлетворить некие ожидания, исходящие от прочих общественных институтов. Тогда такая интеграция в целом и будет допускать понимание именно в качестве показателя степени комфортности существования обеспечиваемых полицейскими структурами институтов в тех конкретных ситуациях, где и проявляется необходимость в полицейском «обслуживании» социума. Внутри же подобного формата возникают явления отторжения полицейских учреждений со стороны определенных общественных форм, как частными предпринимателями в нашей стране в эпоху социализма, так и простыми гражданами, например, в настоящее время, за вседозволенность. Соответственно полиции со стороны такого рода общественных форм и адресуются требования изменения характера присутствия в общественных отношениях, и, в том числе, подобная общественная оценка может составлять собой не только недовольство снизу, но и, конечно же, сверху, когда облеченные властью замечают прямую либо косвенную угрозу прочности власти. Исходя из этого, условным состоянием «стабильности» исполнения полицейскими структурами своих функций и следует понимать такую форму общественной реакции, когда конкретный источник этой реакции (общество в целом, одна из его структур) и склонно понимать полицейское реагирование в некотором определенном направлении даже несколько превышающим его ожидания. Если же общество или его структуры не обретают подобного понимания, тогда они и склонны требовать диверсификации полицейской активности; и с точки зрения наличия таких требований также возможна некая оценка достаточности полицейского обеспечения – по признаку отсутствия запроса на диверсификацию полицейской активности.

Отсюда и возможно определение собственно общего принципа социальной интеграции полицейских структур. Данные структуры и предполагают интеграцию как бы не в социум «в целом» в его качестве структурного комплекса, но в зависимости от конкретной исполняемой функции; и одновременно и собственно состояние такой интеграции и будет позволять признание «устойчивым», если полицейская активность, по большому счету, не «обманывает» ожиданий и исключает признание недостаточно диверсифицированной. В противоположном случае в обществе и происходит накопление своего рода «заряда» критического восприятия и развиваются тенденции отторжения существующего формата полицейской структуры.

Огл. Уровень «защищенности» общества и «полицейская зависимость»

Неизбежность полицейского сопровождения и обслуживания гражданского администрирования, естественно, не равнозначна того рода обязательности подобной формы сопровождения и обслуживания, что непременно и принимает гипертрофированную или, может быть, «избыточно строгую» форму. Само собой и потребность общества в регулировании средствами полицейского контроля и следует понимать специфически налагающейся на всякую особенную историческую ситуацию. Так, различным обществам явно характерна и разная специфика преобладания той или иной тенденции – или тяготения к утверждению конвенциональных форм поведения и возможному благодаря этому предоставлению свобод, или – им характерна тенденция привыкания к неконвенциональным формам и сопутствующему подобной делегализации наращиванию ограничений. Собственно и присущее определенной фазе исторического развития общества вполне определенное предпочтение той или иной формы социального сотрудничества и следует определять как производное той характерной ему общесоциальной специфики, чем также и возможно признание своего рода «стратегических установок» в деятельности полицейских структур. Собственно субъектом «поступка выбора» подобных стратегий и следует понимать в каждом отдельном случае свою «социальную базу» или свой социальный слой. Так, можно допустить, что подобную роль может принимать на себя и слой элиты, строящей себя на манер слоя «сильных средних» структур, как на выбор стратегий способны влиять и социальные низы, лишь имитирующие послушание верхам, или, что характерно для России в преддверии 1917 года – трактовка низами верхов как представителей «чужого» общества. Соответственно и потребность в услугах полицейских структур находит выражение в том или ином понимании их «основной задачи» – либо, например, охранительной функции по отношению к неким носителям особого социального статуса, либо, в другом случае, - поддержания состояния «равенства всех перед законом» и силовой поддержке обеспечивающей подобный порядок системы правовых установлений. Привязка к неким «общепринятым» представлениям и определяет характер защиты социального пространства полицейским способом, в том числе, и как сопровождаемой теми или иными формой и качеством общественной поддержки. Если полицейскими средствами охраняются цели или ценности, не разделяемые большинством общества, то достигаемую подобным образом общественную стабильность и следует понимать «неустойчивой»: отсутствие поддержки со стороны общества препятствует воспроизводству такого «практицирования» в случае его нарушения. Напротив, в условиях общественного содействия всякая случайно утрачиваемая функциональность полицейской деятельности уже допускает восстановление при первой же такой возможности. При этом следует понимать, что естественная невозможность усреднения реального исторического развития постоянно как-то смещает и вектор согласия (или благорасположения) общества к направленному на него же полицейскому регулированию и «охранению». Именно подобные особенности и позволяют определение некоего условия «пропорции» между «естественным» ходом общественного развития и «насильственно», именно посредством деятельности полицейских структур насаждаемым «общественным порядком». Отсюда полицейское реагирование и требует рассмотрения не в качестве «самого собой», а в качестве предполагающего соотнесение с доминирующими общественными тенденциями, - либо как напряженное, которое мы и обозначим как метастабильное, и, напротив, как устойчивое, что и получит у нас имя стабильного. Для стабильной формы ее общественной интеграции полицейская защита лишь продолжает естественно возникающую тенденцию к достижению стабильности, примером чему и следует понимать наблюдавшийся в недавней российской экономике «выход капитала из тени», когда метастабильная форма уже явно требует изыскания специальных ресурсов, необходимых для принятия мер поддержания стабильности. И тогда в последнем случае предназначение полицейской «защиты» фактически и будет заключаться в сдерживании социальной трансформации, когда в первом – лишь блокировании нарушений, собственно и снижающих социальный комфорт. Потому и способ защиты социального пространства также следует понимать коррелирующим с как таковым видом «задачи» такой защиты. Или, в одном случае, при метастабильном порядке, объект защиты именно и составляет собой «система в целом» (некое социальное построение как таковое), либо, в условиях «внутренне стабильного» общества, активность полицейской системы и предполагает ограничение исключительно блокированием изолирующейся от общества «маскирующейся» и дестабилизирующей формы активности. Хотя нашему анализу также не следует пренебрегать и собственно уровнем сложности задачи выделения точки смещения «вектора» полицейской активности от блокирования маскирующейся активности к непосредственному «охранению» системы социальных отношений, но, скорее, это и происходит в случае, когда само существование охраняемой системы уже как-то связано с наложением избыточного числа запретов. То есть если мотивами охраны свободного общества и следует понимать обретение общественным сознанием своего рода «интуитивного» осознания неприемлемости определенных поступков, то уже деятельность «охранительства» главным образом и предполагает навязывание регламентации поведения и отслеживание не социального значения поступка, но часто еще не принимающего формы деяния простого отклонения от регламента. Отсюда и возможно допущение, указывающее на наличие хотя бы «двух форм защищенности»: «отсеивающей» защищенности свободных или «сбалансированных» обществ и «принуждающей» защищенности регламентированных обществ, где непременно ограничены и непосредственно возможности поступка.

Социальное устройство обществ с «принуждающей» формой полицейской защищенности тогда и будет предполагать понимание собственно особым форматом подполицейского типа общественного устройства. Полиция фактически получает полномочия в части «допуска» определенных форм деятельности и права «опережающего контроля» социальных процессов. Полицейской проверке тогда и может подлежать едва ли не каждое решение контролируемых членов социума практически на уровне элементарных операций социального взаимодействия, типа контроля качества товаров в торговле или любых назначений должностных лиц в административных структурах. Хотя то, что в нашем смысле представляет собой «институт полиции», на самом деле именно и обращается образованием определенного спектра практически взаимно независимых институтов, но здесь и возможность контроля подобной полицейской системы в целом и вознаграждает обладателя прерогативы такого контроля собственно преимуществом оперативного вмешательства в социальное развитие.

Таким образом, и возможно предположение как реальности формата социального пространства «полицейского типа», так и такого иного формата социального пространства, где только лишь «действует» институт полиции. Социальное пространство «полицейского типа» тогда и следует понимать системой общественных отношений, существующей в полицейской зависимости, как подобным образом и существует всякое общество «за железным занавесом». Поднятие подобного «занавеса» тогда и обуславливает разрушение такого социума, как бегство граждан ГДР непосредственно и обратилось основной «прямой причиной» объединения Германии. В подобном отношении тогда и следует предполагать правомерность определения характеристики того или иного уровня зависимости общественного порядка от его поддержания средствами полицейской регламентации. Если условная утрата, возможно, лишь гипотетическая, института полиции «ставит крест» на собственно действующей политической системе, то здесь и следует предполагать факт абсолютной зависимости социальной организации общества от функционирования полицейских институтов. Если же отмена полицейских порядков всего лишь и предполагает «изменение баланса» и устранение некоторых социальных структур, действовавших в данной общественной системе, то здесь тогда и следует предполагать наличие обществ с зависимостью от полицейской регламентации не более чем условий присущего им «социального климата». Если же снятие полицейских препон обеспечивает «свободу роста» некоторых форм, ранее подвергавшихся тому или иному сдерживанию, например, политической активности, то такое общество и следует признать полицейски зависимым лишь по условию динамики характерных социальных тенденций. Если же полицейские структуры находятся под полным контролем свободно формируемой политической сферы (причем здесь не существенна природа подобной сферы, будь то монархия, республика или патрицианская система по типу венецианской), то такое общество просто не обнаруживает никакой полицейской зависимости.

Огл. Рассудочный формат запроса на полицейское обеспечение

Анализ проблемы «запроса на полицейское обеспечение» нам и следует начать с проблематики «выигрыша в войне разведок». Для развития некоего данного общества существенны не только внутренние, но и внешние факторы, и, возможно, заряд «ирландской благодарности» Германии за поддержку ирландского национально-освободительного движения и вынуждал лидеров этой страны на публичные соболезнования в связи со смертью Гитлера (но не ушедшего в мир иной несколькими днями ранее Ф. Рузвельта). В этом же смысле можно толковать и понимание Гинденбургом предмета германской поддержки социальной оппозиции в России как «успеха германских способов ведения войны». Причем такого рода война велась не только на поле социальных низов российского общества, но и верхов: пусть не несущая никакого военно-политического смысла, но имевшая место материальная помощь императрицы Александры Федоровны своим родственникам в Германии уже ставила ее в двусмысленное положение не только перед российским обществом, но и перед собственной семьей. Известный пример из той же эпохи – не сразу осознанная русскими штабами потребность в криптографическом кодировании радиограмм или вообще фактическая слабость контрразведывательной деятельности, что тогда и обратилось в источник существенного ущерба для военного потенциала России. Известен и факт несогласия Николая II с планом создания внутриармейской контрразведки, что уже и предполагало свою полную противоположность в практиках, уже характерных советскому периоду, отмеченному как эпоха сквозного распространения на армейские структуры деятельности особых отделов.

Нам представляется, приведенных примеров достаточно для формулировки тезиса о существовании как само собой объектов возможного полицейского вмешательства, так и осознания направляющими это вмешательство силами необходимости полицейского регулирования данных объектов. Последний по времени пример – создание специфического «подразделения К» по пресечению киберпреступности. В современной ситуации, когда полицейская деятельность и достигает высокой степени диверсификации (а думается, подобное понимание отчасти допускает распространение и на время существования «Приказа тайных дел»), создание нового участка этой деятельности или ее ориентация на новое направление происходит способом рассудочного выделения подобной проблемы. Немецким генеральным штабом и МИД все же была осознана необходимость использования внутренних конфликтов в лагере противника в целях военного выигрыша, а российский или британский штабы тогда не доросли еще до разработки таких планов. Но уже все стороны следующей мировой войны явно сделали упор на диверсионную активность и вступление в контакт, если такое представлялось возможным, с противостоящим противнику партизанским движением. Все та же причина, а именно, осознание новых вызовов и возможностей, и породило в современном западном обществе существование международных структур координации национальной полицейской деятельности.

Отсюда и следует вывод, что реальная структура полицейских институтов во многом отражает видение общественными структурами и специализированными аналитическими центрами положения в области неконвенциональной активности. Полицейскую деятельность тогда и следует определять как форму практической реализации некоторого следующего от основных социально-политических институтов запроса на блокирование неконвенциональных вызовов или, наоборот, запроса на использование средств тайной войны против потенциального оппонента, внутреннего или внешнего «врага». Но уже прямой причиной установления полицейского контроля над определенной сферой или превращения такой сферы в объект вмешательства и следует понимать осознание общественными доминантами необходимости (и уместности) в подобном инструментарии.

Огл. От простого доносчика до сети «внутренней разведки»

Реальный опыт блокирования полицейскими средствами проявлений неконвенциональной активности привел политические системы, а, возможно, и сами полицейские учреждения к мысли о возможности отслеживания и контроля этой активности и на стадии ее зарождения. Возможно, на более простых стадиях общественного развития отсутствовала и собственно необходимость в подобных видах контроля, что и допускает объяснение условием преобладания в общественных отношениях своего рода «эмоционального климата». В более простом обществе совершение неконвенционального акта вряд ли представляло собой результат сложного замысла и особой подготовки. Но в наше время положение явно изменилось в том отношении, что и неконвенциональная деятельность также обратилась и объектом приложения «искусства организации».

Доносительство как некоторого рода «функция осведомления» вполне соответствовало периоду, когда эмоциональная доминанта все еще позволяла принятие решения только на основании элементарного убеждения, но еще никакого не опыта осознанного восприятия тех или иных идей; поступок в данный период еще сохранял характер следствия использования форм элементарной коммуникации. Данное условие, в комбинации со спецификой «открытости» общественного пространства в преимущественно аграрных обществах, собственно и позволяло на основании банального наблюдения фиксацию проявления намерения, что и придавало смысл всякой простой информации о характере коммуникации людей или содержании коммуникативных актов. В подобном смысле и простое доносительство играло роль эффективного средства контроля положения в обществе, фактически и обращаясь возможностью получения довольно достоверной информации о предполагаемом развитии событий.

Когда же развитие общественных отношений фактически обесценило простые коммуникативные начала социальной организации, и не только в сферах инсургенции или криминале оказалась востребованной и мотивация на основе хотя бы только стойкой приверженности определенным представлениям, а то и убеждениям, то и само подобное положение уже принизило значение элементарной коммуникации в общественных отношениях. Здесь уже простые наблюдения или свидетельства о проявлении кем-либо взаимного интереса утратили значение надежных данных о возможно ожидаемой от данных индивидов активности, и в принципе получение подобного представления оказалось возможным лишь посредством внедрения информатора в «круг» некоторой коммуникации. Хотя конкретно здесь и возможно указание различных мотивов или генезиса, но с общих позиций именно изменение самих мотивационных истоков деятельности, в конечном счете, и обусловило создание инструмента «внутренней разведки», в виде тех же хорошо знакомых нам штатных или нештатных осведомителей.

В российских условиях институт «осведомительства» начал развиваться с момента внедрения агентуры в революционные организации, разным образом изолировавших свою коммуникацию от внешнего доступа, то есть начало ему и было положено явлением, известным в истории под именем «провокаторства». То есть свое развитие осведомительство начало с простой идеи опережающего реагирования на возможные неконвенциональные акты в наиболее вероятных для этого общественных средах. Далее, уже по совершении масштабной социальной революции с ее «марксистским кальвинизмом» осведомительство и обрело значение инструмента тотального контроля социальных процессов, получив форму организации чуть ли не по «территориально-отраслевому» принципу. Отправление власти при подобном положении дел уже не виделось возможным кроме как посредством тотальной фиксации любых, так или иначе, но предполагающих зарождение социальных процессов. В определенной мере это же характерно и странам т.н. «либеральной демократии», чей полицейский аппарат внедряет агентуру пусть не во все поры собственных обществ, но, в обязательном порядке, в структуры, позволяющие истолкование в качестве «маргинальных». Так или иначе, но американское ФБР вело деятельность по внедрению агентуры как в движение М.Л. Кинга, так и в коммунистическую партию США.

Отсюда в полицейском смысле современные общества и следует понимать объектами в известном отношении «рентгеновского» просвечивания: предметом постоянного агентурного наблюдения здесь и определяются, как это и принято в тоталитарных государствах, если и не каждая сфера, но хотя бы те области, что в понимании общества в целом и предполагают проведение репрессии. Поэтому и общее представление о сфере свободы социальной инициативы следует строить в таком случае посредством разделения на два отдельных «объема»: либо конвенционально допустимых инициатив, либо, если они и принадлежат числу неконвенциональных, то непременно и располагающих возможностью укрытия от сквозного просвечивания и преодоления опережающей репрессии. В этом смысле превосходно звучит метафора М. Солонина, нарисовавшего картину «бочки и обручей», действие «вопреки общественным установлениям» возможно лишь при условии преодоления силы сдерживания, налагаемой посредством неизбежных в современных социумах «обручей».

Огл. Преемственность полицейской традиции и социальная революция

Индикативное условие преемственности полицейской традиции и следует определить показателем воздействия реальной глубины потрясений, собственно и вызываемых социальными революциями. Недавние российские события фактически, как можно думать, не прервали преемственности учреждений, так и продолжающих мыслить себя наследниками традиций, рожденных известной «системой ВЧК». С другой стороны, эти же учреждения ни с какой стороны не мыслят себя наследниками существовавших ранее ВЧК традиций Департамента полиции и Охранного отделения. Отсюда и та социальная революция, что все же не прерывает преемственности полицейской традиции, и будет позволять признание в большей мере «верхушечной», нежели массовой революцией.

В случае совершения действительно «глубинной» и подлинно идущей снизу социальной революции полицейская система прежнего общества на деле подвергается практически полному уничтожению. И тогда на расчищаемом «революционной бурей» месте и выстраиваются структуры наподобие французского Комитета общественного спасения, российского ЧК и госбезопасности Кан Шена, изначально возникшей в виде службы безопасности КПК, и одно время возглавлявшейся Чжоу Эньлаем, фактически вторым лицом коммунистического Китая.

Поэтому и традицию полицейской институции, как и правовые основы данного социального устройства и следует понимать одной из характеристик исторической идентичности данного общества, поскольку всякое общество, фактически, возможно, пусть и отчасти неосознанно, все же видит себя носителем определенной исторической традиции. С другой стороны, и своего рода уровень «внутренней энергии» социальной революции также будет допускать оценку по собственно и характерной для нее способности слома старых институтов, конечно, в том числе и полицейского. Отсюда и возможна собственно формулировка требования, непосредственно и определяющего должную достаточность описания социальных изменений, непременной обязанностью которого и следует понимать предоставление характеристики «глубины ревизии» в ходе революционного процесса прежде существовавшей институциональной структуры.

Огл. Современное положение и явление «подконтрольного» общества

Собственно спецификой настоящих размышлений мы непременно и понимаем факт отсутствия единства между непосредственно предметом размышления и замыслом автора. Предмет наших размышлений, конечно же, очевиден - это социальная функция полицейской институции, но идею работы все же следует видеть в ином, – в намерении осознания и подготовки почвы для понимания явления полицейски подконтрольного общества. Для современных обществ практически исключен иной формат существования, кроме нахождения под всепроникающим полицейским контролем. И дело тут даже не в факте бесспорной значимости для существования современного общества масштабного использования различной регламентации, фиксирующей буквально «каждое поползновение» в поведенческой активности человека, но в значимости и некоторых других факторов. К таким и следует относить в существенной мере возросшую скорость реализации социальных процессов и появление в распоряжении отдельного человека и достаточно мощных средств воздействия. С одной стороны, общественное развитие создало возможности достаточно быстрой и эффективной мобилизуемости и построило высокоэффективные средства действия, например, мощнейшее оружие, с другой – сохранила свое значение исторически традиционная опасность перехода контроля над подобными средствами и в руки всякого рода маргиналов. Поэтому если даже забыть о значимости такой составляющей современного бытия как объем неизбежной в наши дни регламентации, и рассматривать только условие риска проявления тенденций, ведущих к неуправляемости и дестабилизации, то возможной реакцией общества тогда и оказывается создание полицейского аппарата, позволяющего не только блокирование, но и предупреждение подобного развития.

А поставленная обществом перед полицейской системой задача «не только блокирования, но и предупреждения» и допускает решение только посредством создания систем тотального контроля социальной среды в целом. Причем, как выясняется, оптимальной стратегией такого контроля и следует понимать сочетание средств блокирования со средствами предложения обществу псевдоцелей активности или псевдопредметности интересов. Отсюда и следует вполне естественное решение, с одной стороны, по насаждению сети осведомления практически в каждую ячейку социального пространства, тогда и дополняемого образованием структур, привлекающих избыточную социальную активность к деятельности, фактически преследующей своего рода псевдоцели. Из этого и проистекает такое характерное современности явление как сращивание полицейского и идеологического аппарата, и проникновение полицейского контроля в любую социальную формацию, располагающую хотя бы какими-либо инструментами общественной мобилизуемости. Отсюда и общество предполагает контроль проявлений социальной активности не столько в части развития в нем маргинальных тенденций, но и контроль тем же полицейским аппаратом практически каждой возможности проявления инициативы.

Феномен подобной практики «тотального» контроля допускает подтверждение уже таким объемом исторических свидетельств, что позволяет избежать этапа подробной аргументации в подтверждение его существования, что и позволяет нам обращение к предмету характеристики социального пространства как пространства интенционального искажения. Так ни одна идея своего рода формы «прямой» социальной активности, за исключением, пожалуй, по самому своему существу «социально безопасных», не предполагает теперь возможности реализации, если не предполагает и подкрепления защитой от влияния условий возможного интенционального искажения. То есть в современных условиях инициатива состоятельна непременно в случае, если носитель такого рода интенции способен предусмотреть для нее отделение подлинного смысла проявляемой активности от имитации, рациональной организации деятельности от демонстративной, действительно внутреннего начала управляемости создаваемой структуры от внедряемого внешнего. В других случаях инициатива, так или иначе, но наделяется смыслом своего рода «параллельного» процесса, против чего и возможна не ожидаемая инициатором «внезапная» реакция затрагиваемых социальных групп, что и обращает такую инициативу фактическим воспроизводством бессмысленной активности или приданием созданной структуре всякого рода «паразитных» возможностей использования. И полицейское противодействие той части возможных инициатив, что и определяются как «нежелательные» с позиций контролирующих полицию носителей власти, уже основано на подрыве проявляющихся в обществе инициатив посредством внесения в них той или иной формы интенционального искажения. Против экологов можно настроить профсоюзы или получателей аграрных дотаций и наоборот, политические движения можно наполнить склонной к эпатирующим выходкам и маргинальным идеям зеленой молодежью, политическим лозунгам «подсказывать» их перевод в эпатажную форму, а внутри обеспечивающих реализацию инициативы структур создавать атмосферу склоки и групповщины.

Если некий носитель социально-политической инициативы понимает возможность реализации своей инициативы лишь посредством проявления складывающейся в обществе «доброй воли», то его самого явно можно понимать представителем направления политического утопизма. Если же общественное развитие действительно демонстрирует некую «прорывающуюся от социальных низов» инициативу, то последнюю обязательно отличают некоторая внутренняя целостность, как и защищенность от возможного стороннего проникновения. (Например, как русские революционеры в борьбе с провокаторством и обратились к использованию такого средства защиты, чем и оказалась система «товарищеских» судов.) Другие виды социальной активности, явно тяготеющие к упрощенной форме публичного представительства, с практически полной достоверностью и следует относить к сателлитным или же к тем или иным образом «подконтрольным».

Фактически феномен существования столь эффективной полицейской машины и позволяет определение современных обществ как представляющих собой образцы полицейски подконтрольного социума. Это касается даже обществ с наиболее свободным демократическим механизмом, например, той же Великобритании, где ее общество не располагало иммунитетом к ложной аргументации в пользу вторжения в Ирак. Тем более, это касается обществ, где демократический механизм и представляет собой не более чем «элемент репрезентации». А в целом подобная ситуация и доказывает невозможность представления современных обществ своего рода «пространствами свободной инициативы», что имело место во времена массовых крестьянских бунтов или захватывавших массы населения религиозных движений. В то же время такую ситуацию явно следует признать естественной для обществ, как их определяет современная социология, «обществ потребления», поскольку сильное сжатие доли занятости в производящих структурах и высокая доля изымаемой добавленной стоимости и позволяют содержать разного рода непроизводительные структуры. При этом, что также совершенно естественно, существенный кусок подобного «пирога» и выпадает на долю полицейских институтов. Во всяком случае, без соответствующего содействия последних явно невозможно достижение столь продолжительное сохранение социальной стабильности, собственно и наблюдаемой в истории последнего времени.

Огл. Заключение

Институт полиции, в той же мере, что и какие-нибудь биржа или университет представляет собой специфическую часть либо «линию» исторического развития, исследование которой и следует возлагать на соответствующее направление описательной истории. Но наш интерес к данной проблеме не предметно исторический, а философский, и направлен на решение задачи выделения критериев, собственно и позволяющих признание адекватности или достаточности некоторых исторических концепций. Если некий историк современности описывает события просто в виде свободной игры социальной активности, и не обращает внимания на аспект, что к марту 1953 года «карьерный рост большинства силовых назначенцев как-то пересекался с деятельностью Н.С. Хрущева», то, скорее всего, он выступает именно в качестве творца фиктивной исторической реконструкции. Значимыми началами характерных для современности исторических явлений уже служат не некие просто «инициативные начала», но ими и может служить лишь своего рода карта многочисленных «каналов», по которым теперь только и возможно распространение социальной активности. Если же некий историк просто предпочитает живописать действительность не более чем в качестве однообразной среды «бурлящего моря», характеризуя такую картину своего рода «простотой» порядка формирующихся там отношений, то уже само существо подобного решения позволяет усомниться в полноте его профессиональной пригодности. Если, напротив, исторический очерк не просто предъявляет картину социальных сил, но раскрывает и специфику тех «рычагов», к чему и прилагается формируемая подобными силами активность, то подобные представления уже будут допускать понимание дающими основания надеяться на адекватность выносимых оценок.

Мы же склонны понимать нашу цель достигнутой именно в части, что нам, как мы понимаем, удалось указать на институт полицейской деятельности как на одно из важнейших условий, определяющих как характер социальной активности, так и составляющий собой важнейшее средство поддержания значимости неких принимаемых «правил игры». История из картины «свободной игры» инициативы, что, возможно, она и представляла собой во времена слабоструктурированных социумов, и обратилась картиной употребления лишь «разрешенных приемов» или, напротив, уже «игры против всех правил», где фактически каждый социальный игрок и вынуждается к совершению выбора между этими двумя основными стратегиями. Во всяком случае, история соответствующих периодов общественного развития не должна представлять собой простую картину, но, одновременно, показывать и нечто «предполье» выбора стратегии, когда именно на основании подобного выбора собственно и возможно оформление реальных социальных тенденций.

11.2009 - 01.2017 г.