Положим, наше прямое намерение - это предложение оценки наивного представления, что предпочитает признание природой подлинной демократии возможность участия в выборах всем сознательным членам общества. Если это так, то какая именно специфика и отличает такую форму свободы, как «участие в выборах» - неужели здесь идет речь не иначе как о моционе или ритуале, образующих собой последовательность поступков - приход на избирательный участок и заполнение бюллетеня? Конечно, участие в выборах в традиционном формате участия - с одной стороны, оно равным образом и «моцион», но при этом ему дано означать далеко не только вовлечение индивида в нечто в известном отношении «игру», в данном случае - в «игру» в выражение предпочтения политического свойства. На «глубинном» уровне избирателю все же присуще исходить из владеющих им мотиваций, обретать в связи с совершением выбора те или иные надежды и переживать разочарование, и если это так, то подобает понять - как перед взглядом избирателя и раскрывается реальность совершения выбора, и как подобное представление допускает подкрепление оценкой субъекта выбора. Но равно «конструированию» фигуры избирателя не обойтись и без воспроизводства схемы условного «идеального» избирателя, чье существенное качество - это и широкая осведомленность о существе фактов, относящихся к предмету выбора. То есть - лишь совершение поступка выбора на основании достаточного объема данных о субъектах выбора - это также и подобающее основание для обретения осознанного отношения к совершению выбора. Однако к предмету психологии «погружения» в предмет задачи совершения выбора мы все же позволим себе обратиться несколько позже, а начнем данный анализ с реконструкции условно «наивной схемы» демократического механизма. Идеи такого рода характерно недалекого понимания демократического механизма, как правило, исходят от представителей определенных идеологически мотивированных социальных и политических движений, или, в современном определении, представителей «тоталитарных систем», а на деле утопических концепций, дополняющих их идеологию равно и иллюзией прямого порядка влияния общественной среды на процесс принятия решений.

Далее, следующая существенная особенность нашего анализа «наивной схемы» демократического устройства - выбор объектом исследования лишь формы демократии с делегированием полномочий (выборами структур власти) при пренебрежении анализом предмета «прямой» демократии. В основании нашего пренебрежения проблематикой «прямой демократии» дано лежать и той очевидной причине, что как сложность задач управления, так и необходимость «единства воли» порождает и необходимость передачи полномочий на осуществление власти все же не столь широкому кругу «носителей власти». Напротив, любого рода «широкую демократию» дано отличать и такого рода существенному недостатку, как практическая невозможность реализации эффективной формы административного устройства.

Огл. Характерные особенности «наивной модели» демократии

Наиболее простая из всех возможных схем демократического механизма - это схема реализации функции «демократического представительства»: широкие массы населения, заведомо выражая некие «чаяния» и избирают их представителей для трансляции выражаемых ими требований и пожеланий на уровень отправления государственной власти. Отсюда и очевидно, что основная идея такого рода схемы - положение «представителей» населения как операторов коммуникации, как правило, между территориальной частью общества и системой отправления государственной власти. По условиям этой схемы представителю населения непременно подобает обнаружить равно и качества достаточного укоренения в локальном общественном коллективе, а в дополнение - также и качества доступа в круг носителей государственной власти, что и позволяет ему проявление социальной инициативы в виде донесения запроса до полномочных фигур отправления власти. Также неотъемлемый элемент наивной схемы - наделение представителя локального коллектива делегируемого в политическую структуру и обременением в виде «программных обязательств». Само существо данного положения - это уже не просто идея исполнения функции поддержания коммуникации «население - административные институты», но и идея образования в обществе нечто коллективной интенциональности, отображаемой посредством определенной формулы и понимаемой как руководство к действию на ближайший период развития общества. Для данной схемы как таковой смысл демократии тогда и составляет собой особый интеллектуально-конкурентный процесс, основанный на выработке формально закрепленных программ и конкуренции за одобрение предлагаемых программ широкими слоями общества. Далее для данной схемы субъект делегирования в представительный орган - он равно лицо, обремененное обязательством оказания воздействия на административно-государственную структуру с целью реализации принятой программы. То есть если отождествлять демократическому механизму не более чем логику механизма коллективной интенциональности, то избираемого представителя следует делегировать не на определенный срок, но до момента реализации программы, одобренной при его делегировании. Так, собственно, и происходит при образовании всякого рода «конституционных» и т.п. комиссий. Но равно возможна и другая разновидность все той же «наивной схемы» или концепция, состоящая в признании наибольшей существенности тогда и за принципом солидарности интересов. В этом случае дано идти речи о реальности форм общественного устройства, построенных по принципу «широкой» корпорации, например, структур средневекового города. Если такая модель реализуется на положении «порядка представительства» равно и в декорпорированном обществе, а потому и однородном в гражданско-правовом смысле, подобно тому, как В.И. Ленин предлагал «включать в ЦК определенный процент рабочих», то применительно к подобным условиям она уже не позволит признание должным отражением действительной картины. Фактическую бессмысленность этой схемы для более сложных условий тогда и способны объяснить, с одной стороны, ее незащищенность от воздействия манипуляции, и, с другой, сложный характер потребности в непременной многозначности принимаемых решений. То есть в сложной общественной системе корпоративные интересы уже не всегда позволят постановку на передний план, и здесь и сама специфика «широкой» социальной ответственности государственной администрации потому препятствует и самой свободе такого рода представительства. Кроме того, формат «корпоративного делегирования» также дано ограничивать и «узости» кругозора корпоративно ангажированного представителя, когда при решении одних проблем он, как замкнутый определенной сферой интересов, будет вынужден принимать на веру информацию о решениях вне этой сферы, а при решении других проблем - жестко отстаивать корпоративные предпочтения. Однако в системах, где само формирование политического вектора - это формирование солидарной политики объединенных корпораций, и, более того, как в случае средневековых коммун, само государственно-независимое общество это и продукт экономической специализации, представительству корпоративно ангажированных делегатов дано обнаружить и весьма существенную рациональность. Но в этом случае подобает учитывать и то обстоятельство, что условие рациональности схемы корпоративного представительства тогда и определяет специфика или, лучше сказать, «конфигурация» определенного общественного устройства, что прямо невозможно в условиях расширения общественного коллектива за пределы комплекса корпоративной структуры. При этом в некоторых обществах как таковой функции корпоративного представительства присуще пребывать и в подавленном состоянии, ведь вряд ли правомерно признание за теми же советскими профсоюзами их качества действительного объединения трудящихся или за творческими союзами - качества союзов деятелей искусства «по интересам». То есть в советской практике номинальные представители мнимых «корпораций» и предполагали их делегирование в структуры, в которых они не в состоянии были играть и какой-либо значимой роли.

Если любого рода «наивной схемы» демократического механизма и дано восходить к рассмотренным здесь принципам, то в этом случае все эти схемы - не иначе как ролевые модели природы демократии. Для таких теорий демократический делегат - это никоим образом не личность и не сумма способностей, но некая роль, иначе - комплекс возможностей проявления активности не только заведомо обозначаемых условным «сценарием», но и проявляющихся лишь при участии в некоей системе или органе представительства. Тогда в силу присущего нам критического отношения к любого рода ролевым схемам мы и придадим нашему пониманию функционала демократического представительства облик актуально определяемой формы деятельности, то есть, все же если отдать должное и наивной парадигме, то наделения делегируемого лица и функцией агента, поддерживающего коммуникацию власти и общества. Более того, в этом случае равно возможна и некая следующая схема природы демократического представительства. Здесь если подменить принцип «роли» на принцип «фиксированной стратегии», и принять во внимание, что непостоянство общественной ситуации вряд ли в состоянии предопределить и какую-либо «фиксированную» стратегию, то иную форму выражения отличающего нас понимания и образует принцип, означающий условие невозможности фиксированной стратегии ведения политической активности.

Огл. Специфические черты механизма псевдодемократии

Еще Древний Рим эпохи Империи явил реальность и того формального существования демократического механизма, что, по сути, прикрывал лишь безграничную власть кесаря. Но и современные общества также не бедствуют по части примеров систем, использующих «демократический фасад», то есть якобы располагающих механизмом демократического представительства, но не наделяющих его важными функциями, либо как-то сохраняющими смысл механизма взаимодействия общества и власти, но лишь как куда более грубого механизма, чем реальная демократия. Начать же анализ подобных низведенных до «фасадной» функции рудиментов демократии и подобает с представления примера «советско-китайско-корейско-кубинской» системы, когда театрализованное воспроизводство функционирования демократического механизма, гротескно изображенное М. Булгаковым в образе «костюма Прохора Петровича», реально вряд ли пригодно для исполнения функции воспроизводства политической инициативы. Но чему именно тогда и дано составить социальную функцию такого рода практик, если на деле они лишены всякого влияния на процесс принятия решений? Конечно же, такие формы имитации демократического механизма также каким-то образом удовлетворяют определенным запросам общества, а равно обеспечивает и потребности функционирования административной машины. Но по существу такого рода лишь розыгрыш «демократического спектакля» перед обществом и находит свое объяснение в специфике доминирующей идеологемы, весьма напоминающей обычай «христосования» царя и народа. Специфический характер подобной идеологии непременно и следует из идеи сакрализации условности «народ», и потому легитимность как таковая, не в пример средневековому «божественному происхождению» власти царя, способна предполагать ее начало то непременно в «народе». Потому для общества, следующего идеологеме «народности» равно существенно и поддержание иллюзии влияния «самого народа» на «ход истории», что и вынуждает государственные институты к тщательной проработке сценографии обязательной здесь «демократической видимости». Или - основная функция псевдодемократии - это решение не административных, но ментально-нравственных задач. В том числе, некой вспомогательной функцией такого «представительского антуража» также дано обращаться и контролю слоя функционеров, возможному на базе сервиса легализации привилегий или места удаления деятелей, проштрафившихся в реальной политике. По выражению А. Ваксберга, Сталин «перекладывал свой политический пасьянс», то вознаграждая кого-либо из своих сатрапов постом депутата Верховного Совета, то лишая почета. Несколько сложнее делу дано обстоять теперь уже в системах, прямые примеры которых - современные Египет, Алжир, Иран или Россия, где эффективный контроль авторитарной администрации допускает при функционировании крайне ограниченного демократического механизма наличие и некоего «элемента игры». Если говорить о действительном положении, то тот же Иран, где идеологически заданные жесткие рамочные ограничения не препятствуют процессам дифференциации среди игроков политической арены, можно признать опережающим Россию по степени политического развития. Конечно, при наличии подобных схем воспроизводство сильно урезанного демократического механизма выполняет уже далеко не театральную функцию, но, тем не менее, и такой механизм вряд ли предполагает признание тогда и значении реального функционирования демократии в точном смысле такого понятия. Какова же тогда реальная функция квазидемократии или «урезанной» демократии в современном обществе? Скорее всего, система ограниченной демократии и заключает в себе смысл референдума доверия по отношению к фигурам, институтам и персоналиям в широком понимании государственной администрации. Граждане здесь практически лишены, да они и не претендуют на право выбора предпочитаемого ими демократического представителя, но взамен им отчасти представлена и возможность проявления посредством такого рода системы равно и своей, если таковая присутствует, негативной реакции на политическое регулирование в этом обществе. И в таком редком случае если власть в такого рода обществе все же полностью отрывается от общественных потребностей, то и наличие псевдодемократической системы следует определять как вероятный шанс солидарного проявления зреющего в обществе недовольства. В то же время подобная практика реально вряд ли предполагает какую-либо возможность формирования политической администрации за счет осознанного предпочтения избирателей той или иной фигуры или программы. Система «референдума доверия», видимо, не последняя ступень на пути от централизованной формы административного регулирования к реальной демократии, однако для нас важна не полная картина такой эволюции, но факт, что создание видимости демократического порядка реально обеспечивает украшение нужным «фасадом» тех же систем централизованного управления.

Основной же урок нашего анализа механизмов фиктивной демократии - тогда и тот вывод, что непременное отличие действительного демократического механизма - это хотя бы и отчасти открывающаяся соискателю демократически делегируемых полномочий возможность раскрытия себя и как личности, и как носителя индивидуальной притягательности. Показательно то, например, что в современной российской демократии запрещен существовавший в начале 90-х годов тип демократического процесса, а именно предоставление избирателю возможности широкого ознакомления с индивидуальностью его потенциального избранника. Настоящее положение - это в большей мере апелляция к статусной специфике: непременно предложение поддержки кандидатур чемпиона, героя, успешного администратора и т.п. Мы же будем исходить из того, что в реальной демократии статусные мотивы хотя и возможны, но представляют собой лишь «стартовые», но не «решающие» условия. Другой столь же существенный результат настоящего анализа - равно и понимание, что дано иметь место и как бы «непостоянству» демократического стандарта, а именно возможности, в спокойные периоды социального развития, деградации подлинной демократии до уровня механизмов наподобие «референдума доверия».

Огл. Элементы «общей теории репутации»

В целом результаты выполненного выше анализа - они же и основание оценки, что действительный механизм демократического выбора - это и любым образом механизм раскрытия индивидуальности потенциального народного представителя непосредственно в ходе демократического процесса. Потому тогда создающееся у потенциальных избирателей представление о фигуре, действующей на «сцене демократии», равно же вполне достаточно и для его наделения статусом обладателя репутации, что прямо предопределяет постановку и такой задачи как анализ феномена репутации. Но здесь, прежде чем исследовать такую разновидность комплексной, одновременно и ментальной, и социальной реальности как политическая репутация, полезно определиться с характеристикой репутации равно и общего плана, что и возможно посредством указания особенностей, позволяющих закрепление образа человека на положении носителя определенного рода качеств. В этом случае если исходить из присущей нам интуиции, то такому явлению или ресурсу как «репутация» дано обобщать собой три вида типизирующих представлений об индивидуальных способностях личности, оцениваемых на предмет наличия репутации, а именно - такие характеристики как компетентность, диапазон способности и интересность. Одно из условий, составивших данную триаду, в данном случае компетентность - это квалифицирующая характеристика наличия способности, заключающейся в умении понимания проблемы и предложения адекватного решения проблемы. Другой элемент триады, «диапазон способности», - это в известном отношении «техническая» характеристика личности, в чем и находят свое отражение присущие индивиду качества умения себя вести, ловкости, проницательности, коммуникабельности, способности расположить и т.п. «Интересность» в данном случае - это специфика той особого рода привлекательности, что, в том числе, порождает и создание вокруг индивида ореола его обаятельности, мудрости, глубокомыслия, душевности, что и порождает его восприятие как своего рода источника нашего желания перенять те или иные присущие ему черты (например, равно и отличающие его познания). Однако если каждый из элементов этой триады оценивать как значимый для поддержания репутации политического деятеля, то и «диапазон способности» и «интересность» все же следует определять немаловажными составляющими достаточности такой репутации, но вряд ли подобает расценивать как ее важнейшие составляющие; кроме того, такие качества еще относительно просты и «прозрачны». Именно в отношении общей репутации политического деятеля эти два источника и следует понимать уступающими одному остающемуся, насколько существенное значение и принадлежит здесь «компетентности», чей высокий уровень равно позволяет искупать и недостаточность «диапазона способности» и «интересности». В таком случае, чтобы не разрабатывать собственной теории «компетентности», мы позволим себе ее заимствование из работы Д. Равена «Компетентность в современном обществе», что включает в себя и такое развернутое определение:

Характерное для оценки Д. Равена несколько расширенное понимание компетентности, охватывает не только осознание и понимание, но и умение, и здесь тогда и сам принцип «широкой базы» компетентности - это и прямое основание для возможной коррекции предлагаемой им схемы. В качестве же основания подобной коррекции вполне возможен выбор и такого принципа - квалифицирующую характеристику «компетентность» и подобает распространять лишь на ту группу способностей, что предполагают использование в организационной деятельности по принятию и последующему проведению решения. На этом фоне и ту иную группу способностей, что обеспечивают возможность ведения публичной (демонстративной) активности, тогда надлежит рассматривать вне рамок характеристики «компетентности». То есть любого рода «демонстративы» - тогда это и то нечто, что надлежит расценивать как никоим образом не принадлежащее тому объему содержания, что образует собой квалификацию «компетентность». Тогда если схему Д. Равена и дополнить данными поправками, то с их учетом возможно изложение тогда и определяемых ею разновидностей компетенции. Так, одна из форм компетенции определяемых этой схемой - комплекс способностей «направленных на осознание самое себя»; в той характеристике, что заключает собой схема Д. Равена, они объединены как осознание человеком особенностей его индивидуальности, а с ней и возможностей их совершенствования. Числу экземпляров подобного класса принадлежат и следующие отмечаемые Д. Равеном формы компетентности: готовность обучаться самостоятельно, контроль собственных поступков, вовлечение эмоций в процесс деятельности, поиск и использование обратной связи, отсутствие чувства беспомощности и т.п. Кроме того, к подобной типологии, по Д. Равену, надлежит относить и способности, направленные на закрепление уровня глубины понимания: склонность к размышлениям о будущем, внимание к проблемным ограничениям деятельности, самостоятельность, оригинальность и критичность мышления, осознание степени сложности проблем (у него - готовность решать сложные проблемы) и многое другое. Другую разновидность компетенции, выделенную в схеме Д, Равена можно характеризовать как нечто «качества последовательности» - готовность работать над чем-либо спорным и беспокоящим, умение рисковать, отсутствие фатализма, готовность использовать новые идеи и осознавать специфику инновационного процесса. Наконец, еще одна существенная типологическая градация форм компетентности - это умение эксплуатации внешней среды, то есть установка на взаимный выигрыш, настойчивость, использование ресурсов, доверие и «отношение к правилам как к указателям желательных способов поведения». Далее, если исходить из присущего нам понимания, то данный ряд градаций компетентности подобает дополнить и отдельной позицией «понимания ситуативного окружения», что заключает собой способность к выработке интерпретации и отождествление знания как картины действительности, эффективной в смысле ее когнитивной результативности. То есть в нашем понимании «компетентность» - это не просто способность осознания специфики задачи, но и понимание реальной эффективности наложения на данную задачу тогда и некоей возможной интерпретации. Тогда если завершить на этом построение ряда градаций компетентности и перейти к обобщению, то наиболее существенной здесь и обращается специфика «компетентности», что предполагает закрепление исходя из внешних последствий, а именно, признания за индивидом присущей ему «компетентности» лишь в случае обретения и некоего результата его деятельности. Компетентность, несмотря на все ее многообразие, представляет собой тот вид репутации, что допускает ее оценку не посредством прямого впечатления, не на основе непосредственного взаимодействия человека с нами, кем-либо иным или некоей вещью, но благодаря складывающемуся у нас пониманию, что некая деятельность оцениваемого нами человека собственно и обеспечила успех.

От компетентности как очевидной разновидности «скрытого» формата репутации возможен переход к анализу тогда и тех видов репутации, что для настоящей постановки задачи допускают отождествление как виды «открытого» формата. Конечно, здесь подобает напомнить, что выше к числу разновидностей «открытого» формата репутации уже имело место и отнесение таких форм как «интересность» и «диапазон способности». Так, если присущему нам осознанию и выпадает пополниться признанием некоего индивида как «располагающего (открытыми, прямыми) способностями», то такой оценке дано следовать из обстоятельств коммуникации или контакта с этим лицом или из наблюдения его взаимодействия с некто третьим. Если мы признаем за некто наличие неких способностей, то это равнозначно признанию за ним наличия таких качеств как умение поддержания разговора, проявления внимания к собеседнику, понимания высказанной кем-то позиции, прямого ответа на поставленные вопросы, сведения неловкости к шутке, обнаружения интересного в обыденном, умения вхождения в тональность собеседника и т.п. Этим качествам присуще раскрываться и не иначе как в момент нашего контакта с данным лицом, когда нам выпадает признать их и в значении прямых свидетельств наличия «остроумия», «открытости», «приветливости» или «радушия». Помимо того, в контакте с кем-либо нам также присуще оценивать и такую существенную составляющую как содержание прямо передаваемых нам представлений, чье осознание и порождает в нашем сознании такую характеристику лица сообщающего такое содержание как его признание «интересным человеком». Равно наше признание за кем-либо и присущего ему качества «интересности» - это и последствие проявления характерных ему навыков, скажем, акробатических, музыкальных или умения удить рыбу. Кроме того, одну из инкарнаций все той же «интересности» дано составить и нашему признанию проявленной кем-либо «мудрости», то есть во многом привычки рассудительного отношения к жизненным коллизиям. Также одна из форм «интересности» - это наличие и такого качества как демонстрация манеры проявления душевного отношения к собеседнику, человеку вообще или даже животному (собственно говоря, это можно понимать как «обучение учтивости»).

Таким образом, ряд разнообразных составляющих, фиксируемых либо вследствие поступков индивида, либо по результатам его деятельности тогда и отражается в такой форме стороннего осознания качеств данной личности, как закрепление за ним во мнении окружающих квалифицирующей характеристики обладателя репутации. В случае же принятия решения о политическом делегировании некоего лица представителям общественного коллектива также открывается возможность сравнения репутации данного лица с репутацией альтернативного кандидата, что в определенных обстоятельствах и играет роль прямого основания для вынесения решения о поддержке некоей кандидатуры. Из такого рода специфики дано следовать и правомерности формулы, согласно которой для демократического механизма определяемый здесь формат репутации, а не какие-либо виды тех или иных общностей интересов - это и нечто важнейшее основание для принятия решения о политическом делегировании. Из этого также дано следовать и такой возможности как анализ предмета, как именно такого рода репутация равно складывается и в реальных обстоятельствах, какие имеют место возможности ее подкрепления или поддержки и что можно понимать причиной «потери лица».

С другой стороны, в смысле «общей теории» репутации настоящие рассуждения не лишены и того существенного недостатка, что они никак не определяют формат отрицательной репутации. С другой стороны, все же подобает понимать, что более важное условие выбора при политическом делегировании - любым образом «положительный» компонент репутации, а «протестное голосование» уже не столь характерно для развитой демократии, что и искупает данный недостаток нашего экскурса. Хотя тут равно возможны нюансы, как, в частности, «положительная значимость отрицательной репутации», например, жесткости, но и здесь, в конечном счете, мотивом выбора оказывается положительная значимость («нужно жестче»). Еще одним важным ограничением характеристики репутации, о котором нам следует упомянуть, также подобает признать и условие ограниченной достаточности любой оценки репутации. В целом репутация - это не иначе как представление о такого рода фактически отдельной «сумме качеств» чему дано удовлетворять некоему субъективному предпочтению. Тогда какая бы условная «безупречность» не отличала бы качества того лица, что мог бы предстать как обладатель репутации, этому условию никоим образом не дано отменить равно и фактор субъективных предпочтений того круга лиц, что выступают в этом случае носителями идеи «обладания репутацией». Отсюда и репутация как специфическая форма задания квалификации тогда и не иначе как предвзята и субъективна, но и как таковая ее предвзятость отражает и некие характерные ожидания, проецируемые на соискателя репутации.

Огл. Политическая репутация как «лучи славы» и риск ее утраты

Как показывает пример функционирования развитых демократий, событию формального выбора политического фигуранта непременно предшествует продолжительный процесс публичной репрезентации. В американской демократии подобная процедура также формализована в виде «праймериз» - предварительного внутрипартийного соревнования. Если это так, то какой именно смысл и обнаруживает порядок продолжительной презентации политической фигуры перед электоральной группой? Почему для утверждения во мнении широких слоев общества кандидату на исполнение определенных прерогатив недостаточно просто заявления деклараций, предоставления гарантий, взятия на себя жестких обязательств и т.п.? Как представляется, прямая причина необходимости проведения «широкой» презентации - это специфика продолжительного знакомства позволять построение тогда и более детального репутационного портрета претендента. Тем не менее, в настоящем анализе мы откажемся от рассмотрения предмета качества такого рода портрета, поскольку равно последуем и тому указанному в начале условию, что наши построения подразумевают фигуру условно «идеального» избирателя. Тогда если и возможен такого рода «придирчивый» избиратель, то его явно дано отличать и потребности в продолжительном наблюдении вероятной кандидатуры со всех мыслимых сторон его вероятной деятельности, на деле - единственного основания для синтеза из разносторонней мозаики поведения рекомендующего свою кандидатуру то и нечто целостного представления. И здесь мы и приходим к тому, что выполненный выше анализ не более чем элементов теории репутации не означал еще и определения признаков, по которым можно судить о трансформации отдельных представлений о поступках некоего человека в некое мнение о присущей ему способности показывать себя приверженным некоей вполне определенной манере поведения. Кроме того, репутация «не есть репутация» если ее не отличают и качества подобающей полноты и разносторонности, и, в дополнение, и реализация не на внешне заимствованном обобщении, но на интуиции того, кто и наделяет репутацией. Также важно, что репутация как бы «изменит самой себе» если не обнаружит и качеств устойчивости, по сути - способности обращения убеждением, прямо закрепляющим мнение, что для данного лица прямо также немыслим и отказ от декларируемых и публично раскрываемых правил и принципов. Тогда и своего рода стремление идти «навстречу» подобным ожиданиям и побуждает «соискателя» репутации к убеждению членов общества в своей строгой приверженности характерным чертам присущей ему манеры и порядка поведения. А это равнозначно и принятию на себя обязательства в части постоянного проявления качеств своего рода «устойчивой» репутации.

Следом, если равно рассмотреть и условный «результат пребывания» некоей фигуры на политическом посту в обществе с демократической системой с позиций его возможной оценки в данном обществе, то, прежде всего, подобает уделить внимание обстоятельству признания данного индивида оправдавшим ожидания (и «не оправдавшим» при ином исходе). То есть «механизм демократии» и есть в подобном отношении регулярная практика обретения представлений об ожиданиях, персонификации этой интенции на некое лицо или структуру и итоговое осмысление способности данной фигуры оправдывать адресованные ему ожидания. Кроме того, специфика демократического общества - это и редкие моменты проявления им наивности, прямая связь отличающих общество ожиданий не с достижением определенного результата, но с оценкой, указывающей на умение лучшей адаптации ко всякому характеру развития событий. Отсюда непосредственно запросом, адресуемым демократическим обществом избираемому им делегату и доводится предстать не нечто определенной интенции («добиться снижения цен»), но некоему репутационному требованию («умению препятствовать росту цен»). Отсюда и наилучший способ воздействия на политическую ситуацию в обществе, что, собственно, и предполагает действие демократического механизма - это подрыв репутации политического игрока. Причем здесь также подобает понимать, что политическая репутация представляет собой не только «репутацию индивидуальных способностей», но и репутацию лица, непременно следующего установкам «морального кодекса». Подобное положение тогда и дано отличать той недвусмысленной парадоксальности, что если для рядового члена общества адюльтер вполне терпим, то, напротив, он роковым образом способен отразиться и на карьере политика. И одновременно данное требование не означает невозможности и его тайного несоблюдения, но только до момента, пока такое тайное не обращается в явное. Поэтому участие в политике на условиях действия подобных «правил игры» и подобает связывать с необходимостью «сохранения лица» и исключения практически любого варианта «потери лица». Потому приход в политику и воспринимается в демократическом обществе как принятие на себя репутационного риска. Что и означает, что человек, пусть иногда далеко не подлинным образом, но открывает себя «на обозрение» обществу, и при любой неудаче - и профессионального плана, и невыгодного стечения обстоятельств, и при появлении личных проблем ему придется распроститься со статусом политического игрока, уходя на покой или отправившись на скамейку запасных. Политическая игра в демократическом обществе - явно игра за обретение и сохранение репутации на фоне потенциально существующей свободы распространения любой информации и возбуждения любых дискуссий, касающихся кого угодно из числа политических игроков. Здесь как таковая «идеология демократии» и обращает репутационный риск главным инструментом политического воздействия, которому его ведущее место и отведено собственно потому, что такие инструменты как военно-политическое принуждение или манипулирование общественным мнением не применимы в силу правовых ограничений. Тогда лишь утрата политиком его важнейшего капитала - репутации и побуждает общество к использованию правовых приемов его замены: от неизбрания на следующих выборах до инициации мер подобных парламентским расследованиям. Потому и основной ресурс политика в демократическом обществе - это не столько общественная поддержка, сколько возможность поддержания репутации, в этом случае - тогда и единственного средства обеспечения широкой общественной поддержки. Важнейшим же средством поддержки механизма «рычага репутации» тогда и обращается система воспроизводства теперь уже избирательной (иррегулярной), а не «неизменной» поддержки, в данном отношении стоит лишь напомнить систему сбора пожертвований политическим партиям в США. Конечно, пожертвования подпитывают лишь бюджеты политиков, так или иначе, но преуспевающих в доказательстве присущих им возможностей создания положительного имиджа хотя бы в пределах небольших коллективов потенциальных избирателей. Раскрутка политической фигуры на основании только того, что этот человек как-то проявил себе вне политики, невозможна без признания за ним способностей обретения позитивной репутации тогда и в ходе избирательного процесса. Потому тогда странного свойства «непрерывный цикл» избирательного процесса и находит его оправдание равно и в той его функции, чем и обращается функция всегда существующей возможности формирования репутационных позиций и их составляющих для любой из действующих политических фигур.

Огл. Функция свободы выражения и распространения мнения

Любое рассуждение о значении для демократического процесса свободы выражения и распространения мнения вряд ли возможно и вне прояснения предмета, возможно ли обретение обществом представлений о репутации политической фигуры и в случае отсутствия свободы слова? Работоспособен ли в условиях отсутствия свободы выражения механизм обретения политической фигурой репутационной позиции и сохраняется ли в условиях неполноты подобной свободы также и возможность наступления состояния общественного остракизма? Возможна ли в этом случае своего рода «слепая» поляризация общества, когда его отличает распад на два резко расходящихся лагеря принимающих эту фигуру и, напротив, резко ее отвергающих? Здесь мы все же позволим себе следование допущению, что основная «формула демократии» - это признание меньшинством правоты большинства, что и возможно в силу того, что разногласиям между «большинством» и «меньшинством» по существу дано затрагивать предмет лишь «тактических» или частных вопросов. Демократия все же каким-то образом едина в силу осознания подавляющим большинством единства позиции в отношении некоторых основных принципов и разделяемой всеми уверенности в возможности решения проблем посредством демократического процесса; из этого, собственно и вытекает принцип, что сама демократически выраженная точка зрения на практике адекватна истине. Поэтому для общества важно понимать сам демократический процесс не просто как механизм выдвижения тех или иных лиц, но и как способ обретения истины через выдвижение тех или иных лиц на основе правильного определения их репутационной позиции. То есть при таком положении репутация отдельного политика - это и основа ряда последовательных проекций, в конце концов, и приводящих к демократически обретенной «истине», но и, в случае неверного определения, она и источник конфликта, дезорганизующего как таковой демократический процесс. Таким образом, утрата свободы выражения и распространения мнения и наделяет демократический процесс спецификой фиктивного не только потому, что, в конечном счете, он не ведет к истине, но и потому, что подобная потеря приводит к образованию групп, структур и коллективов, принявших в качестве руководства к действию фиктивные ориентиры. Примером тому, конечно же, и обращается конфликт между обществом в целом и группами сторонников одиозных, маргинальных или проштрафившихся политиков. То есть если дано иметь место искусственному ограничению свободы распространения информации, то в этом случае обществу будет угрожать не только ослабление его социальных устоев «как ориентиров», но и ограничение его понимания ожидающих его перспектив, что равно чревато и возможностью развертывания социального кризиса.

То есть на наш взгляд, правомерны два следующих важнейших основания, побуждающих демократическое общество к защите свободы выражения и распространения мнения: это утрата демократическим процессом качества «стремления к истине» и порождаемая принятием ложных целей опасность внутриобщественного конфликта. В таком случае, как именно осознание или даже «неясное ощущение» подобных опасностей и находит его отражение на как таковом применении механизма делегирования политических фигур основанного на принципе «подтверждения репутации»? Конечно, здесь все же вероятен порядок, когда сам собой принцип «свободы мнения», принятый обществом в качестве всеобщей нормы распространяется на процесс формирования репутации равно и как на отдельную подверженную его влиянию частную сферу общественной жизни. Но кроме этого, своего рода «подделка» либо искажение репутации воспринимаются в демократическом обществе и как угроза покушения на осуществление антидемократического переворота. Отсюда общество и формирует две следующие тенденции нормализации в сфере свободы мнений («свободы слова») - организацию в широком смысле слова «дискуссионной площадки» и адресное противодействие манипуляциям информацией, могущей повлиять на репутацию отдельных фигур. С одной стороны, общество обнаруживает здесь стремление к устранению и исключению любых искусственных препятствий для просто выражения мнения, с другой - организует отслеживание широкого круга информации о своих политических активистах. «Активист» же в таких условиях уже заранее заявляет о также принятии им и такого «правила игры», что действующая система заведомо принудит его и к «нахождению на виду». А равно и свобода дискуссии - это и прямое начало того положения, что кем бы то ни было высказанное мнение должно предусмотрительно определяться с расчетом, что для него возможна перспектива обращения равно и центром внимания дискуссии. Отсюда и некий важный элемент репутации политического деятеля в демократическом обществе - это способность политика воспринимать основные векторы развития и узловые моменты такого рода дискуссий. То есть - потому тогда и тщательный контроль любых попыток ущемления свободы слова - это и важнейшее средство предохранения демократии от никуда не исчезающей потенциально возможной антидемократической узурпации.

Огл. Общество как инверсия максимы «каков поп, таков и приход»

Наше рассуждение о предмете репутации как о фактически самодостаточном предмете еще не затрагивало предмета теперь и тех качеств репутационной оценки, что и надлежит расценивать как отражение присущих обществу качества и направленности общественного сознания. Особенность любого самостоятельного общества - это постановка им вполне определенных целей общественного развития, что и определяет выделение данным обществом также и вполне определенных «признаков позитивности» репутации. Так, одно национальное общество склонно к одобрению компетентности в сфере внешней экспансии, когда, напротив, другое склонно поддерживать умение привлечь на собственную территорию инициативные структуры и фигуры внешнего происхождения. Также одно общество явно позволит признание как одобряющее практику «равных возможностей», когда другое обнаружит и его тяготение к социальной уравнительности. Одно общество явно расположено к инновациям, когда другое - к «охранительной» разновидности социального устройства, одно общество предпочитает политику союзов, другое - изоляционизма, в одном растет внутренний автаркизм, в другом подавляются местнические тенденции и т.п. «Портрет общества» в виде картины заявляемых им целей важен для нас тогда и в отношении, что его цели и намерения формируют и своего рода полюса негативно-позитивной поляризации и в оценке обществом социальной динамики. Отсюда и значимую в политическом процессе «положительную репутацию» и составит собой компетентность и другие репутационные «плюсы», связанные с умением придания обществу требуемого или «ожидаемого» вектора развития. Напротив, свидетельства неспособности к ведению характерно направленной политики также составят собой и источники отрицательной репутации, выдавливающей из политического пространства того или иного политика. Каковы бы ни были «векторы» политического развития, сам собой репутационный механизм от этого вряд ли меняется. Тем не менее, не торопимся ли мы с подобным выводом, и не возможны ли и те тенденции политического развития, что, хотя и допускают одобрение посредством демократической процедуры, но при этом равно подрывают и само функционирование формирующей демократию практики контроля репутации политических фигурантов? Например, выборы в Древнем Риме диктатора и передача в его руки полноты политической власти и открывали перед ним возможность равно постановки самого себя тогда и вне критики, хотя подобный стиль поведения и был характерен диктаторам уже периода поздней республики, начиная с Мария и Суллы. Принятие решений в части временного ограничения демократии и есть проявление способности к тонкой оценке, первое, уровня той формы компетентности политиков, что в нашем понимании представляет собой форму «понимания ситуативного окружения», и, кроме того, равно и оценки особой способности использования, в противовес авторитарному принуждению, демократических средств разрешения проблем. Элемент репутации политического деятеля, демократически наделяемого недемократическими прерогативами, тогда и дано составить присущей ему способности понимания и осознания угроз самой демократии, и отторжению привычек и склонностей к авторитарным методам. Такого рода специфика политической фигуры тогда и обращается в одно из средств предоставления «гарантии» безопасности, лежащей в основе доверия такому лицу и в предоставлении ему тех административных полномочий, что прямо не предусмотрены в демократическом общественном устройстве. Если же в принципе предполагать такую возможность, как способность демократической системы действовать во вред ее же демократическому устройству, то здесь необходима оценка и таких «линий» данной формы деструктивного развития как информационные войны и информационное мошенничество. Опять же, в ситуации острого военно-политического положения демократия позволяет своим политическим лидерам прибегать к тем средствам, которые и отличает направленность не только против внешнего врага, но, отчасти, и против собственного населения. Однако в части введения в заблуждение собственного населения здесь скорее имеет место эффект сглаживания психологической остроты определенных ситуаций, сопровождаемый дополнительным контролем компетентности тех, кто проводит подобные операции. История США содержит примеры вмешательства института парламентаризма и прессы не только в деятельность военного ведомства, но и разведывательных служб. Относительно же происходящего в демократическом обществе манипулирования в сфере информации по частной инициативе можно отметить, что последнее сильно ограничено не только свободой обсуждения любой проблемы, в том числе и ситуации в сфере распространения информации, но равно и связыванием активности государства в этой сфере в мирное время. Причем равно же важно, что на уровне принципов (законов) или на уровне деклараций демократическое общество тогда и прямо исключает распространение тех заблуждений, в том числе, и через государственный аппарат, чему вполне осознанно придана неточность или ложность, но выгодных данному обществу. Но здесь должен вступать в действие и фактор поголовной или полной на уровне управляющей элиты приверженности такого рода убежденности.

Теперь если обратиться к представлению нашей собственной оценки, то институт репутационного механизма демократии - это не более чем институт, то есть сам по себе он все же не определяет «критерии позитивности» политической репутации. Но поскольку обществу в целом или его элитарной прослойке практически в любых обстоятельствах дано располагать пониманием целей развития, то подобный институт непременно предполагает приведение в действие тогда и под влиянием понимания, определяющего специфику как «позитивной», так и «негативной» репутации. Если же демократическое общество случается отличать и отсутствию у него понимания преследуемых им целей, то это положение и подобает расценивать как случай крайней стагнации в данном обществе тенденций его общественного развития.

Огл. Копиистичное поведение - «побочная форма» функтора репутации

Насколько нам дано судить, в предшествующем анализе нам уже довелось определиться со всеми сторонами и составляющими принципа действия механизма формирования и отслеживания репутации, что доступны для определения при построении крайне обобщенной философской схемы. Однако с нашей стороны резонно ожидать и критических возражений, связанных с тем, что демократический выбор часто обусловлен не собственным пониманием членов общества, но характерным многим «подражательным» поведением. Участвующий в голосовании гражданин нередко руководствуется не личным мнением, но суждениями мужа или жены, священника, писателя, комментатора, работодателя и т.п. Даже если некто в демократическом обществе следует «за» лидером собственной политической партии или группы, он может поступать так не осознанно, но в силу стремления к подражанию. Тогда и наше первое возражение идее такого рода критики - это и мысль о как таковом характере копируемого или заимствуемого мнения; если общество демократическое, то оно исключает «силовое» принуждение к следованию определенному мнению, и признание его в качестве «авторитетного» тоже восходит к признанию какой-либо репутации. Просто кто-либо, участвуя в демократических процедурах и сам не прослеживая развитие событий, и не анализируя предлагаемые альтернативы, тем не менее, признает возможным следование вере в проницательность и обоснованность оценок таких альтернатив тогда и кем-либо иным. Репутационный механизм явно работает и здесь, только предмет репутационной оценки здесь дано составить не как таковой репутации политического фигуранта, но репутации видных представителей общества, что избраны на роль знатока. Конечно, здесь определенно невозможна гарантия, что «носители авторитета» не злоупотребят доверием или не попытаются перенести кредит доверия, полученный в некоторой сфере практической деятельности и на выражаемые ими политические предпочтения. Но опять, если и для них закрыта возможность узурпации возможностей влияния, а доступна лишь возможность убеждения других в правильности их оценки, то и они будут действовать в пределах демократической практики поддержки обладателей определенной репутации что с их стороны, что - и со стороны доверяющей им аудитории. Другое дело, что «механика» такого рода поддержки уже исходит из принципа в известном отношении «вторичной» генерации основной политической сцены. Если общество в целом и продолжает сохранять характер демократического, то и фактор подражательного поведения может влиять лишь на образование более узкого круга лиц, непосредственно отслеживающих политическую ситуацию. При этом общие «правила игры» демократической системы сохраняются в неизменности и изменяются лишь в случае утраты свободы выражения мнения или перекрытия правящей администрацией каналов реализации демократического волеизъявления. Другое дело, величина процента самостоятельно политически мыслящих членов общества может пониматься важной характеристикой конкретной демократии, обозначая свойственную ей реальную среду формирования общественно-политической активности. Несмотря на распространение демократических прерогатив на каждого гражданина, реально здесь в политическом процессе будут принимать участие, в силу политической несамостоятельности определенной части общества, тогда лишь немногие. Отсюда равно возможна и такая оценка различного рода форм демократии как уровень значимости политического процесса для «массовой структуры» общества.

Огл. Заключение

Итоговое резюме настоящего анализа и надлежит начать с представления того пояснения, что его исток - любопытный случай совпадения двух отдельных причин, первой провокативной, а второй - глубинной. Провокативная причина - это размышления современного политического комментатора Ю. Латыниной о нравственной специфике российской политики. Российская действительность такова, что какой бы неудачный шаг не делай действующий политик, услужливая машина массового оболванивания либо заминает, либо замалчивает любого рода негативную сторону последствий этого шага. В том числе, здесь дано действовать и весьма эффективной системе предупреждения любого рода «потери лица», которой равно по силам замять и какую угодно неловкость. Напротив, западная «политическая кухня» - явно система и несколько иных рецептов, хотя и там возможно проведение черты, переступить которую уже не в силах общественному мнению. Но помимо провокативной причины этих заметок следует указать и глубинную, а именно провозглашенную Лениным коренящуюся во власти советов утопию «широкой демократии». Дело в том, что «питательная среда» такой утопии - явно отрыв представления о «функционировании» демократических институтов от представления о наполнении их содержанием, что и образует собой единственное средство обращения этих институтов то и собственно демократическими. Эта утопия сводила функционирование демократии фактически лишь к работе «машины голосования», никаким образом не предлагая объяснения природы мотивов, способных побуждать человека к проявлению осознанного отношения к демократическому волеизъявлению, и условий процесса, порождающих эти мотивы. Кстати, в определенных аспектах предложенная нами модель совпадает и с предложенной Лениным схемой, поскольку на низовом уровне Ленин тогда и предлагал избрание депутатов из «хорошо знающей» их местной среды. Однако далее уже явно следует признать излишним и напоминание того факта, что функционирование этой самой «советской демократии» объяснялось именно одной из теорий, что мы и склонны отождествлять как «наивные». Развенчание подобной утопии и составило глубинный мотив наших размышлений, а склонность современных фигур отечественной политики ронять никак не красящие их реплики имела смысл не более чем повода.

Тем не менее, этот наш анализ не одолел такой планки, как предложение ответа на вопрос: исчерпывается ли на этих наших размышлениях проблематика важнейшего содержания демократического устройства общества и «демократического механизма»? Конечно, настоящие размышления явно обошли вниманием проблему генезиса и развития институциональной структуры демократических систем, но мы и не ставили перед собой подобной цели. Ведь решение «проблемы демократии» это не только лишь ответ на вопрос «как и зачем» работает демократическая машина, но его неотъемлемый элемент равно и прояснение проблемы рациональности демократического порядка в сравнении с другими политическими укладами, конкретной конфигурации институтов демократии, вопросов о паритете между правом и политической волей и т.п. В стороне от предпринятого нами анализа также остается и проблема «реального» избирателя, непременно располагающего никогда не полной, но лишь частичной осведомленностью. Тем не менее, решающей основой политического процесса, как и всякого иного социального явления, было и будет, что нам хотелось бы лишний раз подчеркнуть, индивидуальное сознание с его персональными интересами и способностями.

10.2007 - 12.2023 г.

Литература

1. Латынина, Ю., Программа "Код доступа"
2. Равен, Д., "Компетентность в современном обществе", М., 2002
3. Ленин, В. И., Полное собрание сочинений
4. Шухов, А., "Поведение предпочтения", 2005