Исследование характерных черт человеческой психики предпринимаемое, главным образом, посредством философских проектов, но выполняемое и психологией, нередко исходит из условий определенной и задаваемой как умолчание исследовательской парадигмы, притом, что еще и фактически не признанной и потому не заключаемой в строгую формулировку. Статус ее важнейшего принципа такая парадигма и отождествляет распределению поведенческих и когнитивных проявлений по следующим значительным и принципиально обособленным сферам: сфере моторики, охватывающей все формы и виды поведенческих актов, и сфере сенсорики, объединяющей «под ее крышей» все формы и виды психической активности, реализующие функцию восприятия. И одновременно на моторику в характерном ей качестве группы проявлений активности, включающей в себя движения и действия органов тела, накладывается табу в части возможности вторжения в сферу реализации восприятия, понимаемого в подобном отношении и не ограничиваемым и, напротив, и никак не изменяющимся от совершения движений. Подобным образом и сенсорика, выделяемая в качестве в известном отношении «иной физиологии» также странным образом характеризуется как не знающая возможности текущего или совершаемого «в реальном масштабе времени» вмешательства в выполнение движений и действий. Система сенсорики или комплекс всевозможных реакций рецепторов, фиксирующих адресованную живому организму внешнюю стимуляцию, этим фактически и квалифицируется в статусе такого специфического функционала, что в любом случае обращается лишь формой активности, при любых условиях обустроенной именно как нечто «предварительный» процесс, если и допускать какую-либо возможность связи сенсорики и моторных проявлений.

В таком случае собственно следование подобному умолчанию и предполагает признание органов восприятия нечто принадлежащими телу и одновременно наделенными и странного свойства «автономией» от проявлений телом «моторной» активности. Равным образом и органы тела также в силу согласия с подобной трактовкой позволяют признание исполнительными устройствами, каким-то образом способными к исполнению собственных «программ» и замкнутыми на сферу психического лишь в части получения новых инструкций по исполнении текущих. Если принять подобную логику, то системы рецепции и следует определять «жестко запрограммированными» на определенные приемы осведомления сознания о действующей в настоящий момент стимуляции, а сознание в его взаимодействии с рецепторами определять как совершенно неспособный на проявление интерактивности получатель данных, снимаемых некоторым непременно неизменным «устройством съема» посредством совершения некоторой неизменной процедуры. И здесь же и органы тела, если разделять ту же логику, следует определять своего рода «программируемыми инструментами», что предполагает и существование некоторых хранилищ таких программ. И тогда если подобные хранилища не выявляются в собственно составе органов тела, то и возможность управления ими со стороны мозга будет допускать понимание своего рода «передачей набора инструкций». Отсюда и передаваемый органу тела «набор инструкций» также позволит определение как инициирующий всего лишь единственный процесс, непременно предполагающий и условие «конечного завершения».

На данном пункте мы и позволим себе прервать изложение подобной последовательности допущений, и определить предпринятый ниже анализ избегающим каких-либо странных умолчаний и потому и понимаемым своего рода начинающимся «с чистого листа». В таком случае если еще и пренебречь рядом философски традиционных умолчаний, то следует напомнить, что психология давно и плодотворно исследует взаимодействие и взаимозависимость сенсорных и моторных функций, что в виде достаточно полного и обстоятельного среза созданных ею представлений и отражает содержание учебного пособия Е.П. Ильина «Психомоторная организация человека». И одним из наиболее важных концептов научной психологии в подобной области данная работа и определяет предложенный Н.А. Бернштейном принцип «сенсорно-моторного кольца». Однако установкой нашего рассуждения, как в силу конкретных обстоятельств, так и в принципиальном плане все же остается собственно философское исследование проблематики сенсорно-моторной взаимообусловленности, проводимое с позиций его инициации непременно из состояния «незнания».

Чему же именно и следует составить предмет нашей задачи, если уже заведомо она определяется не в качестве задачи естествознания, но именно в качестве задачи философски обобщенного исследования проблемы укоренения в логически выстраиваемой модели «человеческая деятельность» функций «моторика» и «сенсорика»? Первое, нам непременно следует отдавать отчет, что в силу собственно постановки задачи здесь следует ожидать появления лишь единственной перспективы априорной реконструкции деятельности поведения, следующей, если исходить из общих онтологических и физических принципов, из изначально постулируемого представления об определенном комплексе сенсорно-моторной взаимообусловленности. Иными словами, нам вряд дана возможность иной трактовки такой задачи, помимо признания задачей исследований предмета тех комплексов, что и позволяют отождествление в качестве нечто «поведенческих актов» лишь в силу согласия с представлением о нечто общих принципах организации любой «физической машины».

Отсюда и следует, что решаемая нами задача и будет позволять сведение к виду задачи исследования принципов и условий координации, неизбежно и сопровождающей совершение практически всякого возможного поступка. Кроме того, как бы «в дополнение» к подобной задаче здесь возможна и постановка задачи определения условий, необходимых для реализации определенным образом актуального (нужного) ощущения, то есть такого, на которое в некотором отношении «предъявляется спрос» в формирующей, направляющей и определяющей поведенческие реакции (и оставляемой нами за скобками) системе. В развитие же данных задач здесь также потребуется и оценка тех принципов и условий, на которых и происходит своеобразный «обмен»: то есть здесь необходима попытка определения состава того комплекса установок, посредством которых условная «система управления» поведением и востребует продукт некоторой системы выработки ощущений, уже фиксирующей нечто «суммарные результаты» восприятия. Если же подобный комплекс задач и определять в понятиях привычной в наше время «новой» терминологии, то некоторой «обобщенной формулой» такого комплекса и следует понимать идею исследования механизма и способа взаимодействия таких двух важнейших функциональных систем человеческого организма как «сенсорного съема» и «совершения моторного акта».

Итак, первоначальным предметом исследования предпринимаемого нами анализа мы и позволим себе избрать присущую системе формирования продукта восприятия способность такого порядка предоставления данных восприятия, чтобы они получали бы смысл актуальных сведений для системы формирования поведения. Отсюда в силу собственно и предлагаемого нами понимания сенсорно-моторной взаимозависимости нам следует определить поведение в качестве своего рода «потребителя» информации, создаваемой системой восприятия относительно действующей на ее входы и относящейся к внешнему миру стимуляции. При этом, опять-таки, мы неизбежно оставляем за скобками тот факт, что поведение не само по себе, а только посредством активности системы управления координацией органов тела (посредством мозга, проще говоря) получает возможность использования данных восприятия.

Выработанный нами подход непременно следует принципам, не более чем вытекающим из одной только потребности теоретического обобщения, но нам следует проявить должное любопытство, и обратить внимание на то, что обсуждаемые нами в умозрительном «теоретическом» формате сущности фиксируют и опытные науки в результате эмпирических наблюдений. На чем, на каких феноменальных проявлениях и склонны фокусироваться опытные науки психология и физиология, если они прямо не исследуют проблему сенсорно-моторной координации? Их интерес именно и привлекают особенности функционирования определенных рецепторных механизмов, и они, не преследуя целей глубокого обобщения, наблюдают, в том числе, и эффекты, собственно и обнаруживающие возможность влияния на характеристики рецепции как таковой формы связанной с рецепцией поведенческой активности. Ниже мы используем некоторые примеры из монографии (она же учебное пособие) Х. Шиффмана «Ощущение и восприятие, 5-ое издание» (2003 г.).

Право открытия данного ряда примеров и следует предоставить примеру доступного каждому опыта, в котором проверяется такое свойство как аккомодация глаза. Оно связано с возможностями ресничной мышцы, соединенной с хрусталиком связками, изменять его кривизну (с. 114). Вот как освещает подобный предмет указанный нами источник:

Другой существенной спецификой действия зрительной системы высших животных, выявленной посредством физиологических исследований, и следует понимать факт отсутствия у подобных животных статического зрения. У человека в силу некоторых существенных особенностей, которые мы укажем несколько ниже, данный недостаток обнаруживается не в такой мере резко, когда, например, земноводные фактически не наделены возможностью наблюдения неподвижных объектов. Видимо, с этим связана и мимикрия рыб, – эти предшественники земноводных вряд ли наделены большим совершенством их зрительной функции. Тогда среди рыб способ слияния с окружающей средой и следует понимать превосходным способом защиты.

В силу целого комплекса подобного рода специфики и психология, испытывая потребность в обретении обобщающей оценки существа зрительной стимуляции, и вводит понятие «единое поле» (нем. - Ganzfeld). Надевая на глаза испытуемого, например, половинки шарика от пинг-понга, ему позволяют наблюдать однообразный зрительный образ, который можно обозначить как «рассеянный туман». По свидетельству Шиффмана, «как правило, испытуемые сообщают, что при освещении Ganzfeld-поверхности окрашенным светом через несколько минут окраска перестает восприниматься» (с. 241). Согласно представлениям психологии возможность данного явления предполагает следующее объяснение: «для поддержания способности к восприятию все сенсорные каналы требуют определенных изменений условий стимуляции» (с. 243). В качестве последних могут выступать как изменения характеристик самих стимулов, так они могут наступать и в результате совершения глазом микроскопических движений.

Видимо, такую функциональную особенность рецепции как используемый ею способ активации посредством внутренней подвижности и следует относить на счет достижений того отрезка биологической эволюции, который имел место, начиная со стадии земноводных и вплоть до стадии высших млекопитающих. То же, что зрение позволяет предъявление сознанию и объектов, оцениваемых как «неподвижные», хотя мы и не находим прямого объяснения этой способности в нашем источнике, связано, по-видимому, не с непосредственно комплексом операций синтеза некоторых элементов отклика, но уже с действием системы обработки зрительных сигналов. Вопрос о природе подобной способности пока что даже не нашел должной формулировки, но факт отсутствия статического зрения у живых организмов представляет собой известнейшее общее место психологической интерпретации механизма зрения.

Не вдаваясь в объяснения работы подобного механизма, Х. Шиффман приводит и информацию о такой способности как «мобильность зрачка».

Другое направление психологии – когнитивная психология – анализирует раздражители, позволяющие, при параллельном восприятии активности двух источников стимуляции, нарушать концентрацию внимания. Перцептивная система человека позволяет, если на разумном уровне одна из параллельно действующих систем стимуляции рецептора признается незначимой, ограничиться выделением информации, поступающей лишь от значимого источника, и пренебрегать информацией, следующей от незначимого источника. При этом любопытно, что если в незначимом источнике проскакивает что-то важное этому человеку, например, в «не отслеживаемом на слух» разговоре проскакивает его имя, то он немедленно реагирует переключением внимания на данный источник. (Р. Солсо, «Когнитивная психология», М., 2002, с. 106 –107).

От примеров, связанных с человеком явно возможно обращение к обзору ряда примеров, связанных с животными, например, к наблюдению за поведение собак. На подобных примерах также возможно выделение хотя бы внешних признаков процессов, происходящих где-то в сознании животного, означающих возможность управления если не как таковым рецепторным аппаратом, то всего лишь механической ориентацией собственно средств съема. Так, в корпусе повседневной лексики с легкостью можно обнаружить описывающее поведение собаки выражение «навострить уши», а наблюдение за ее обонятельным аппаратом непременно позволяет вывод о наличии средств развитого мышечного управления отдельными фрагментами собачьего носа.

Возможность последующего пополнения данной коллекции аргументов также предоставляют и некоторые примеры человеческого поведения, в частности, примеры такой формы поведения как деятельность дегустации. Х. Шиффман, сам специалист по вкусовой рецепции, странным образом оставляет вне поля зрения анализ возможностей дегустации и, соответственно, способности управляющего воздействия на вкусовое различение. Но здесь уже наш повседневный опыт вполне позволяет предложение некоторых гипотез, собственно и допускающих подобные возможности. Например, человека явно отличает такая способность как функция управления процессом заглатывания и, в том числе, управления размещением вкусовых ингредиентов во рту. Недаром дегустаторы определенным образом учатся «держать на языке» дегустируемое изделие. Неизбежный элемент любой методики пищевой дегустации – порядок операций использования нёба и языка и управления количеством проверяемого продукта питания. Переходя к обонятельной системе, Шиффман даже отрицает какую-либо возможность воздействия на нее: «На самом деле, для того, чтобы обонятельная система «получила» оптимальное количество одоранта и возникло обонятельное ощущение, не требуется никаких специальных усилий и вполне достаточно нормально дышать» (с. 741). Но далее в своей работе он обращается к проблеме обонятельной адаптации, говоря, что «мы перестаем воспринимать аромат духов или одеколона вскоре после того, как воспользовались ими» (с. 750). Если он признает существование «стимуляции воздухом», повышающей чувствительность органов обоняния, то тогда, следовательно, для любой системы, располагающей хотя бы невербальными возможностями фиксации опыта (в частности, для собаки) непременно существует и возможность манипулирования органами обоняния. Иногда для этого достаточно и такого простого действия как перемещение в место размещения проветриваемого пространства.

От сопоставления опыта, получаемого посредством нашей повседневной практики с опытом, чей источник и составляет собой научное познание, мы вновь позволим себе рассмотрение ряда практических представлений. Однако здесь мы предпримем попытку именно логического исследования подобного рода «немудрящих» свидетельств. В таком случае нам и следует начать введением понятия о нечто форме «сильного» стимула, то есть о некотором стимуле, что с позиций порядка осуществления взаимодействия на физическом уровне непременно и позволяет признание нечто «доминирующим» источником стимуляции. Так, если при наличии солнечного освещения рассматриваемый объект для поля зрения расположен в одном и том же направлении что и солнце, то, казалось бы, сильному свечению солнца открыты все возможности подавления прочих источников зрительной стимуляции (неяркие источники света и отраженные сигналы). Интересный момент, что в том случае, когда речь идет об использовании освещенности в физическом противоборстве (например, борьбе на открытых площадках), то тогда эффект потери соперником остроты зрения в силу оказания подобного рода воздействия и допускает отождествление посредством особого понятия «засветки».

Научная психология, чьим «полномочным представителем» мы в данном случае определяем фундаментальный курс Х. Шиффмана, не обращается к рассмотрению подобного плана эффектов «подавления», преимущественно уделяя внимание близкому и процедурно почти соответствующему «подавлению» эффекту «маскировки». Эффект маскировки связан с такими физиологическими особенностями зрения как «зрительная стойкость» и существование «краткого периода ретинального затемнения» (с. 180 – 181). Возможность же сохранения неких остаточных проявлений способности различения при наличии всевозможных «засветок» психологов почему-то не интересует. Хотя мы, лишь рассуждая логически, и позволим себе предположение, что не исключена и моторно обусловленная компенсация воздействия сильного стимула, возможно, способом того, что наша невербальная «зрительная машина» обеспечивает нам своего рода «рецентрализацию» наблюдаемой картины. У тех же животных, у которых положение центрального источника сенситивного информационного потока принадлежит обонянию, рецентрализацию, как можно допустить, и следует понимать нечто возможностью выделения эпизодических эффектов слабого запаха на фоне преобладающего сильного.

И, наконец, завершит данный ряд общесмысловых и научных свидетельств, собственно и указывающих на возможность моторного регулирования сенсорной способности следующее заключение, представленное в работе «Ощущение и восприятие»:

Собственно и представленный здесь ряд примеров, что явно допускает признание «развернутым», и позволяет оценку, что животную и человеческую психику непременно и отличает комплекс возможностей моторного управления отдельными органами и даже как бы в целом аппаратом получения ощущения. И возможность подобного управления и следует понимать не просто «нечаянным подарком» природы, но определять и одной из составляющих собственно способности получения ощущения: мы видим, чувствуем, обоняем, ощущаем на вкус в зависимости от проявляемой нами активности в области совладания с технически ограниченными возможностями определенного рецептора. Очевидная частичная зависимость нашей способности обладания ощущениями от собственно возможности совладания с работой наших рецепторов и порождает необходимость в размышлении о внесении некоторых корректив в философские формулы соотнесения раздражителя (стимула) и фиксируемого сознанием отображения. Такую коррекцию следует относить не к фундаментальной методологической позиции, нередко называемой «основным вопросом философии», но связывать с другой, вполне вероятно, что и частной, но одновременно и значимой позиции – теперь уже представлением о характере ощущений.

Уже не только порождаемые ощущениями отображения, но и собственно ощущения (моменты «съема» внешнего воздействия) будут предполагать осознание не только последствиями в некотором отношении «прямого» взаимодействия системы съема с поступающей стимуляцией, но и определяться как совершаемые в порядке поступка, что, так или иначе, но предполагает и некие условия «адаптации» системы съема. Связь стимула и порожденного им ощущения, и далее ощущения, преобразованного в структурированное отображение, куда точнее будет допускать представление посредством именно некоторым образом отвечающей интенциональному плану носителя ощущения и самой своей конфигурацией еще и выражающей наличие определенного «запроса». В таком случае и стимуляцию, на протяжении нескольких стадий и обращаемую в вид закрепляемого в сознании «отображения», и следует видеть подлежащей модификации в качестве стимуляции, что и обеспечивает наличие моторных по своей природе возможностей адаптации органов рецепции. Именно посредством подобной адаптации органы рецепции или всего лишь аппарат съема этих органов и приобретают возможность фокусировки на некотором элементе или частности стимула или потока стимуляции. Однако более точной формулой подобной модификации «стимулирующего воздействия на стадии съема» и следует понимать выражение: управляемый рецептор редуцирует адресуемое ему внешним миром комплексное стимулирующее действие до такого состояния гомогенизации, в котором данный стимул и отвечает некоторым стереотипам пригодности стимулов, свойственных сознанию оператора восприятия.

Но и подобную манипуляцию «подгонки под стереотип», непременно исходящей из представления о «пригодности», с одной стороны, и следует понимать посягательством на теорию полной «внешней природы» источника ощущения, и, с другой, все же характеризовать как в некотором отношении не противоречащую такой теории. Реальность подобной манипуляции, с одной стороны, не устраняет необходимость в действии стимула, собственно и означающего обязательное условие существования объекта регистрации, причем непременно вынесенного за рамки функционала регистрации, только собственно условие, определяемое в качестве «стимула», и будет предполагать отождествление таким форматом, что и позволит подведение стимула под шаблон привычной реакции рецептора. Например, специфика семантически значимых может отличать только светящиеся поверхности определенного диапазона яркости, острота ощущений запаха наступать только после пребывания на свежем воздухе, подлежащим различению могут представать лишь объекты определенного диапазона размеров, не подвергаться смазыванию могут лишь динамические картины, где смена кадров (планов) не превышает некоторой частоты мельканий и т.п.

Но кроме сугубо «технического» управления качеством пригодности стимулов, принцип управляемости восприятия будет предполагать и выделение еще одного существенного обстоятельства. То же «условие доминирования стимуляции» определенно исключает определение в качестве образующегося только лишь на стороне стимуляции. Если мы признаем, что рецептор все же допускает возможности настройки (или, в частности, оптимизацию посредством механической ориентации), то подобное признание и следует отождествлять в качестве очевидного согласия с фактом, что рецептор невозможно видеть неким регулярным началом, но его непременно и следует определять в качестве некоторой адаптивной схемы. Именно поэтому и возможно допущение, согласно которому управляемые элементы рецепторного аппарата и следует видеть средствами задания условия «фокуса восприятия». Более того, собственно наличие фактора «фокуса восприятия» и следует определять означающим возможность задания в восприятии разделения комплекса стимулов на предметы фокуса внимания и фона, обеспечиваемого как посредством собственно содержания или специфики стимула, так и посредством наложения некоторой интенции, так и тем, и другим одновременно. Но и собственно установку данной схемы невозможно понимать «прямо обязательной» вне следующего непременного «но»: здесь определенно недопустимо осознание, что фокус внимания и фон каким-то образом предполагают «автоматическое» или «стандартное» задание вне собственно специфики случая восприятия.

Таким образом, участие элементов моторики и следует видеть источником определенной свободы в построении реакции на различные виды стимуляции. Столь развитые способности, как мы можем судить, характерны не всем живым организмам без исключения и, скорее всего, проявляются лишь на высших ступенях эволюции, начиная с млекопитающих и птиц. Пример наделенных возможностями эффективной селекции стимулов органов чувств, в частности органов, наличествующих у человека – это пример взаимопроникновения друг в друга сенсорной и моторной способностей поведения. Здесь можно говорить о том, что высокая организация сознания невозможна вне того качества собственно и подкрепляющей сознание рецепторной системы, как наличие и некоей развитой практики управления деятельностью этой системы.

Но вслед такому выводу очевидна и постановка вопроса о предмете странной ситуации пренебрежения при исследовании сенсорной способности таким аспектом, как взаимное проникновение функций моторики и сенсорики. Хотя, следует подчеркнуть, мы рассуждаем здесь о некоей условной «традиции», не включая в нее те направления исследований, что восходят к работам Н.А. Бернштейна и его последователей. И, на наш взгляд, причиной подобной «странности» философской и психологической традиции и следует видеть саму собой сложную и специфическую природу психического, и, с другой, дискуссионный статус представления о реальности взаимного проникновения сенсорной и моторной функции. Тогда уже с очевидной целью уменьшения подобного рода «степени дискуссионности» мы и продолжим здесь наше исследование взаимной зависимости моторной и сенсорной форм поведения.

На предшествующих стадиях настоящего анализа предмет нашего рассмотрения именно и составляла проблема участия моторной функции в синтезе «отклика» или отображения, теперь же объектом нашего исследования мы определим поведение в его качестве потребителя регулирования, как бы следующего со стороны внешнего мира. Посредством подобного анализа мы и предпримем попытку определения, насколько и в какой мере моторная функция не автономна, и в какой мере ее «текущий» процесс обнаруживает необходимость в сенсорной коррекции. Еще одной существенной составляющей такого анализа мы понимаем и определение обстоятельства, в каком именно формате или «уровне сложности» макрокомбинаций моторная система получает команды сознания, и каким образом – полностью или частично – «осведомляет» мозг о своем текущем состоянии и уровне активности. Еще одним требующим прояснения предметом мы также понимаем и специфические формы рефлекторных дуг, тем более что подобный предмет мы понимаем весьма существенным в связи с нашим предположением о вовлечении в моторную активность еще и сенсорных средств контроля и обеспечения.

В таком случае, что же именно будет позволять признание своего рода «абстрактной схемой» формы или специфики моторной активности? «Идеей» подобной абстракции, скорее всего и следует понимать идею способности неких операций, «строгих» по свойственному им типу или характеру процедуры. Подобного рода операциями, «строгими» в смысле специфики их процедуры и следует понимать операции перемещения, фиксации и отмены фиксации. Из данных операций как из своего рода «основных элементов» и возможно образование любых сложных и многостадийных операций, составляющих собой «существо» или основу любого возможного поступка. Тогда основываясь на предложенной здесь классификации элементарных моторных актов, мы и предпримем попытку анализа некоторых сложных моторных актов.

Но при обращении к предмету подобного анализа нас будет ожидать и следующая проблема, – из какого именно источника нам следует заимствовать подлежащие рассмотрению примеры моторных актов? Поскольку (в силу упомянутой выше установки) нам неизвестна никакая специализированная «психология моторной активности», а обращаться к просто общесмысловым решениям в данный момент бы нам элементарно не хотелось бы, мы и предприняли попытку обнаружения области познания, более или менее профессионально анализирующей предмет моторной активности. Естественно, такая задача должна появляться перед медициной и, в особенности, перед наукой, изучающей проблемы спорта. Ряд примеров и оценок, приводимых спортивной теорией мы и определим в качестве исследуемых нами примеров.

И здесь в качестве используемого источника нам и послужит, быть может, уже в большей мере наделенный именно исторической ценностью учебник «Лыжный спорт» под редакцией Б.И. Бергмана (М., 1940). Среди множества возможных приемов ходьбы на лыжах мы выберем ту часть, в которых моторную активность данное пособие очевидным образом и рекомендует увязывать с сенсорной. В таком случае и следует представить наш первый пример, кстати, связанный с воспроизводством моторной активности в условиях сложности и неоднородности объекта, на который и направлена такая деятельность. Такая проблема существует не только в спорте, но отличает и обычное поведение, например, ходьбу по неровной поверхности. Итак, «как правильно ставить палки»:

Работа лыжника палками в определенных условиях определенно не позволяет понимания «механической», но допускает признание непременно выражающейся в такой последовательности операций, что обязательно и требует привлечения восприятия для задания индивидуальной конфигурации всякому из совершаемых актов. Более того, представление о подобной специфике действий лыжника развивает и рассуждение, подчеркивающее существенность понимания и, через него, контроля правильности определенных моторных актов:

В таком случае эффективность хода на лыжах и следует определять зависящей от понимания правильности действий во время хода, а подобное понимание не допускает иного построения, кроме реализации посредством некоторой возможности регистрации характера совершения действия. Эту же тему подхватывает и некоторая характеристика, собственно и определяющая, что моторная активность в отношении неусредненных объектов вообще невозможна без активного содействия механизмов регистрации собственно характера данной активности. А именно, способность осознания такой характеристики, как «положение тела» и позволяет определение в качестве основного элемента способа прохождения на лыжах неровностей на спусках:

В отсутствие контроля своих действий невозможен и такой прием ходьбы на лыжах как «спуск наискось»:

Действия лыжника при данном виде скатывания с горы основаны на учете конкретной ситуации «распределения веса и наклона корпуса» невозможной без восприятия правильности этих действий собственно относительно условий проходимой трассы. А завершит ряд сделанных нами извлечений из «лыжной теории» пример достаточно простого приема «торможения палками»:

В целом извлечения из «теории» лыжного спорта явно следует признать показательными в том отношении, что существенной составляющей выполнения лыжного движения там и определяется контроль перемещений центра тяжести тела, например, допущения таких перемещений при поворотах лишь при наличии прочной опоры хотя бы на одну ногу. Выполнение подобных действий явно невозможно без извлечения необходимой информации о характере препятствий, обстановки и работе мышечного аппарата.

Но чтобы не создавать впечатление исключительности используемого нами источника, мы позволим себе открыть и еще одно доступное нам пособие П. Рототаева и И. Юхина «Альпинизм» (М., 1947). Как показывает содержание и данного источника, действия альпиниста также невозможны вне сопровождающего контроля и координации. Например, здесь описывается техника прохождения ступенек в склоне, называемых «лоханками». Метод движения по «лоханкам» и следует понимать очевидным примером строго «рассудочной» операции, в частности, в приводимом ниже примере рассматривается способ произведения поворота в «лоханках»: