Обширный корпус философской литературы столь многогранен, что заключает собой примеры едва ли не сколь угодно разных «типичных образцов» философского творчества. В том числе, работ, ставящих цель рассмотрения непомерно сложных предметов и равно не блистающих литературной формой; другая типичная разновидность плодов философской мысли - работы мало интересные по тематике; в любом случае и той, и другой форме вряд ли присуща и привлекательность для прочтения. Однако и в таком массиве, понятно, что именно за балласта не исключено явление и вовсе не ожидавшихся «жемчужных зерен». В том числе, нечто характерно любопытное укрыли от посторонних глаз и дебри ленинского «Материализма и эмпириокритицизма», столь непрезентабельного на взгляд современного читателя, в чьих глубинах и таилась идея, существенная для понимания некоей фундаментальной проблемы.

Мощнейшему потоку понимания, что, по сути, формирует работу Ленина, то есть - критике философских оппонентов автора, дано предполагать и такое важное начало, как развернутый порядок цитирования, и в одной из случившихся там «подробных цитат» нам и довелось встретить не оцененную Лениным идею, существенную под углом зрения некоей значимой философской проблематики. Так, в одном из возражений, посредством которых Р. Авенариус намеревался оспорить предлагаемый материализмом подход, ему довелось предложить нечто с любой точки зрения существенный аргумент, на который, по сути, материализм и по сей день не сподобился представить внятных возражений. Другое дело, чтобы не загромождать анализ тяжеловесной фразеологией, мы перескажем этот аргумент. Так, Р. Авенариус, рассматривая традиционно предлагаемый философским материализмом принцип «внешний мир действует на наши органы чувств, порождая ощущения», допустил и такую возможность развития дискуссии, как условное согласие с подобной интерпретацией, но обремененное соблюдением некоего условия. Он обязался признать решение материализма, но лишь в случае, если материалистические оппоненты удосужатся объяснить, что происходит в органах чувств до наступления случая воздействия содержания внешнего мира. Что именно за «удачный ход» доводилось видеть Р. Авенариусу в этом предложенном им аргументе, не столь уж и важно, сколько существенно само собой определение порядка функционирования органов чувств, в том числе, не свободных от переживания периодов, когда им не доводится испытывать воздействие внешнего мира. Подобной проблеме равно дано допускать формулировку посредством постановки вопроса, чем именно состоянию «действующих» или работающих органов чувств дано отличаться от пребывания в бездействии? Как таковую проблему различия между нахождением органов чувств в активном состоянии или состоянии исполнения надлежащей функции и пребыванием в бездействии, а равно значение такого различия для философской теории восприятия мы и намерены рассмотреть.

Итак, что именно и подобает расценивать как основное содержание проблемы «что происходит до момента совершения воздействия внешнего мира на органы чувств, порождающего ощущение»? Именно здесь не исследованность или, вполне возможно, недостаточная известность подобной проблемы и обращается основанием для избрания нами способа ведения анализа посредством поиска, совершаемого способом проб и ошибок. В таком случае и подобает признать оправданным выдвижение не одной, но нескольких, казалось бы, уместных гипотез, предполагающих воссоздание картины подобной ситуации, при согласии каждой из гипотез с допущением, что в обстоятельствах условного «бездействия» внешнего мира аппарат восприятия позволяет поддержание некоей активности, определенно не требующей воздействия внешней стимуляции. Тогда правомерно признание вероятности равно и четырех следующих предположений - либо рецептор воспроизводит в своем канале восприятия эффект «погасший экран», либо отсутствие загрузки канала порождает состояние «перцептивного шума», или - происходит загрузка образов из памяти, или, что также возможно, имеет место формирование в канале восприятия и нечто эффекта «засветки экрана». Преобладающая часть изложенных здесь гипотез, три из четырех, предложены на основании опыта использования технических устройств передачи видео и звуковых сигналов, где и дано иметь место подобного рода формам «холостой» активности. От как таковой проверки высказанных здесь гипотез мы ожидаем и возможности ответа, что на деле происходит в неактивном, но работоспособном канале восприятия, но своим способом получения такого ответа мы все же выберем и некий способ косвенного поиска.

Дело в том, что и ряду иных идей, чем-то близких идее Р. Авенариуса довелось исходить уже вовсе не от философии, но от профессиональной психологии. Исторически первым на этот путь дано было вступить И.П. Павлову, предложившему идею создания сурдокамеры, а в более полной форме подобной мысли дано было посетить и другого представителя психологии теперь уже в период 1950-х годов, что и нашло выражение в идее эксперимента по так называемой сенсорной депривации. В последнем случае имело место не просто предложение «голой идеи», но дело дошло и до технической реализации в форме построения капсулы, обеспечивающей человеку возможность пребывания в полной темноте, тишине, при отсутствии всякого запаха и даже нейтрализации тактильной раздражимости в силу размещения тела на плаву в жидкости определенной плотности. Тогда если доверять ряду оценок, признанных в современной психологии как очевидно достаточные, то результатом применения подобного метода и правомерно признание устранения до 90% раздражимости, действующей на весь комплекс рецепторных входов. Что же в результате и довелось обнаружить подобного рода экспериментам?

Такого рода эксперименты и позволили обнаружить, что действию сенсорной депривации дано порождать у пациента те ощущения, что доводится предполагать третьей из предложенных нами гипотез, а именно - бездействию органов чувств дано порождать и в известном отношении эффект псевдосна - демонстрации удерживаемых в памяти зрительных и слуховых образов. Причем испытуемый сознает, что не испытывает состояние погружения в истинный сон, но одновременно переживает и странное состояние наблюдения отложенных в памяти образов. Хотя если доверять показаниям части испытуемых, сенсорная депривация равно допускает понимание и условным «средством концентрации» на осмыслении вызывающих беспокойство проблем, непременно продуктивном в отношении порождения идей по разрешению такого рода проблем. Тогда что именно и составляет собой природу эффекта образной ремиссии, и в чем же подобный эффект и подобает понимать показательным?

Тогда мы позволим себе следование допущению, что наиболее существенным условием возможности образной ремиссии и правомерно признание отождествления перцептивных образов не только на положении отнюдь не объектов фиксации органами чувств, но - равно же, как образующихся в силу синтезирующей активности мозга вслед восприятию стимуляции, поступающей от звена первичного съема. Или - перцептивные образы - они тогда уже никоим образом не прямые проекции, но, напротив, - равно и продукты той двойной конверсии, когда изначально прямые отклики на физическую стимуляцию проходят этап преобразования во внутренние метастимулы, а далее эти последние и формируют комбинации, определяемые как «перцептивные образы». Причем здесь существенно и то условие, что такого рода фактически сугубо внутренняя природа конечного продукта - образа - не означает и его несоответствия первичному комплексу стимуляции физического уровня. То есть - как функционально достаточной условности перцептивному образу равно дано располагать и подобающим соответствием физическому прообразу, но при этом в части «специфики исполнения» и обнаруживать характер, не иначе, как «продукта мозга», допуская воссоздание как собственно «паттерн» лишь всяким образом из элементов, заимствуемых в нечто «профильных библиотеках». То есть - здесь правомерно признание существенности и равно условия, что такая в известном отношении техническая интернальность и явная вторичность, неподлинность образов никак не нарушают и их важнейшей специфики равно и нечто «информативного подобия» потоку внешней стимуляции. Но в предметном плане такого рода тождественности или подобию и дано исходить не из построения прямой проекции, но из своего рода присущей мозгу способности «аккуратного синтеза» перцептивного образа из доставляемых рецепторами фрагментарно частных элементов метастимуляции. И здесь же существенно и то условие, что «образам» и дано обнаружить такую специфику, как ограниченность в присущей им изобразительной способности объемом в известном отношении ресурсов «профильной библиотеки», собственно и обеспечивающих как таковой процесс синтеза.

Однако если мозгу и доводится формировать тот окончательный «образ», что составляет собой «продукт» его деятельности, и, более того, не исключающий, - что подтверждает и картина сенсорной депривации, - еще и возможной автономии от изначально выделенной стимуляции, то эту его специфику и подобает признать подтверждением равно и следующей очевидной идеи. Если мозгу определенно «известен» порядок построения картины или полотна образа в случае, когда в его адрес не поступает какой-либо метастимуляции, то здесь ему равно доступна и нечто возможность тогда и определения характеристики формата или «размера изображения». Более того, здесь равно правомерно и то предположение, что мозг заведомо определяет уже не только параметр «размера» изображения, но определяет и целый комплекс ряда следующих установок все той же структуры, что в просторечии и допускает отождествление посредством задания имени «образ». То есть стимуляция, под которой и сейчас, и во всех последующих случаях мы и подразумеваем лишь непременно метастимуляцию, поскольку для данной задачи первичная стимуляция как бы отходит на второй план, и компонуется мозгом в «блоки» никак не произвольно, но в силу следования нечто ранее выработанным установкам. Сами же подобные установки и следует определять заведомо заданными некими физиологическими или опытническими началами организации мозга. Но если подобная гипотеза «установок» истинна, то отсюда очевиден и такой вопрос, а знает ли история познания хотя бы эпизодические попытки экспериментальной проверки подобного рода допущений или даже нечто определяющей их теории? Да, на уровне ряда экспериментов определенная информация относительно подобного рода установок уже известна науке, и мы представим ее несколько ниже посредством извлечений из текста энциклопедически содержательного учебного пособия Х. Шиффмана «Ощущение и восприятие». Подобные примеры и подобает расценивать как очевидное подтверждение факта, что мозг не «захватывает» стимуляцию вообще, но захватывает лишь ту часть составляющих ее фрагментов, в отношении которых ему и дано располагать очевидными возможностями их закрепления на нечто заведомо заготовленных «холстах» или «фотопластинках».

Однако раскрывающий подобные положения «парад примеров» мы все же позволим себе начать примером прямого свидетельства формирования мозгом образа, не инициируемого извне, вплоть даже до стадии метастимуляции, что, тем не менее, вполне допускает проявление и «в формате образа». Подобным примером и правомерно признание нечто неизлечимой патологии «шум в ушах», в отношении которого и возможно представление тех сообщаемых рядом исследований данных, что источник такого шума никак не связан с процессами, протекающими в «улитке внутреннего уха». Если дословно, то - «результаты исследований, проведенных … с использованием … ПЭТ, позволяют предположить, что в некоторых случаях причинами шума в ушах скорее являются аномальные процессы, происходящие в аудиальной коре головного мозга, а не в улитке внутреннего уха («Ощущение и восприятие», с. 525). В таком случае и мы позволим себе постановку в один ряд с эффектом шума в ушах, никак не связанного с расположенным вне мозга источником воздействия, равно описание и возникающей, главным образом, в силу скачков кровяного давления «ряби в глазах», но этому препятствует и как таковое отсутствие необходимых исследований. Или, как и поясняет нам этот момент наиболее информативная по фактуре английская версия Википедии, «этиология данного явления пока не установлена». (В оригинале - «No etiology for visual snow has been identified».)

Представленные здесь свидетельства и подобает расценивать как вполне достаточные для предложения вывода, что случаи формирования мозгом образа в обстоятельствах наличия патологии или, проще, технического сбоя, в целом позволяют осознание доказательствами положения, что функция исполнителя процесса формирования перцептивного образа и возлагается не на органы, реализующие съем стимуляции, но присуща непосредственно мозгу. Или, иначе, именно мозг и отличает способность, пусть подобного рода функцию в некоторых случаях и исполняет некий присущий ему дефект, формирования в автономном режиме своего рода образов «внутреннего происхождения» и собственно потому человека и отличает способность «ощущения» такого рода образов. Но в этом случае свою справедливость дано обнаружить и проблеме распределения элементов образуемых мозгом картин, если такое распределение никоим образом не следует понимать продолжением «прямой проекции», но - следует определять и как продукт вторичного синтеза. Какие именно средства и возможности и дано использовать мозгу для определения места расположения отдельных фрагментов создаваемых им картин, неужели мозг, в случае приема поступающих метастимулов работает отнюдь не по принципу знакомой нам по примерам технического применения «последовательной развертки строк», что составляет собой принцип действия уже ушедшего в прошлое аналогового телевизора? Самое любопытное, что ответ на ряд подобных вопросов в какой-то мере представлен и в результатах ряда экспериментов.

Такого рода результатами и правомерно признание тех данных, что указывают и на реальность способности «слепозрения» или способности части полностью слепых следовать законам перспективы при расположении предметов в пространстве. Если предложенная нами гипотеза, определяющая становление любых подобных возможностей как происходящее «исключительно благодаря накоплению опыта», не заключает ошибки, то - как именно подобному пониманию и дано обусловить определение способа, позволяющего реконструкцию специфики процесса формирования перспективных проекций у человека, никогда не наблюдавшего визуальной перспективы? Скорее всего, здесь и подобает предполагать наличие у лишенного зрения человека такой способности как обретение идеи последовательного размещения предметов на основании сведения воедино опыта тактильного, двигательного и акустического восприятия внешней среды. Причем важно, что подобный слепой фактически не располагает и иной возможностью формирования подобных картин, помимо рефлексии - а именно, ему любым образом дана возможность использования лишь способов сравнения и обобщения успешных и безуспешных исходов попыток поиска предметов. Далее, вполне возможно, что такой человек и в отсутствие зрения располагает возможностью построения необходимого шаблона или библиотеки соответствующих средств, и, можно допустить, определения, в частности, по признакам интенсивности звука близкого или отдаленного расположения источника звука. Психологи как наиболее важное условие подобной возможности и склонны расценивать работоспособность соответствующего отдела мозга. Согласно их оценке, «слепозрение» и есть нечто «сравнительно редкая способность слепых людей ‘смотреть’ на предметы, указывать на них и в общем виде иметь представление о характерных признаках объектов». Подобная «неосознанно реализуемая» способность предполагает наличие некоего «альтернативного подкоркового зрительного тракта пространственной системы, возможно, включающего верхние бугорки четыреххолмия», что и наделяет слепого способностью правильного определения положения предметов в пространстве «или направления взгляда в сторону какого-либо объекта». Но в таком отношении уже куда более существенно следующее - «… можно предположить, что некие подкорковые структуры … участвуют в передаче зрительной информации на бессознательном уровне. Из этого предположения также следует вывод о том, что для сознательного восприятия пространственных событий требуется возбуждение зрительной коры …» («Ощущение и восприятие», с. 185). На наш взгляд, правомерности подобной схемы и дано исходить из того, что присущую человеческой психике способность различения расположения предметов в пространстве уже подобает связывать с более фундаментальной функцией построения шаблона или стереотипа пространственной проекции, реализуемой, как показывает опыт, и в психике незрячего человека. В таком случае и в целом способность мозга к построению образов и подобает определять как способность построения комбинации никоим образом не тривиально последовательной и «аналогичной развертке», но непременно структуры, приводимой к некоему характерному упорядочению на началах принятия специфических «правил». В таком случае «знание» уровня обыденных представлений и подобает расценивать как способность применения и построения подобного рода «правил», что, тем не менее, следует понимать всего лишь одним из необходимых условий способности синтеза образа. Еще один аргументом в пользу подобного вывода равно правомерно признание и факта характерной африканским пигмеям, ведущим лесной образ жизни и потому избегающим открытых пространств неспособности определения размеров удаленных объектов. Для них наблюдаемое вдалеке крупное животное и предполагает определение в качестве «расположенного поблизости объекта небольшого размера».

Далее, экспериментальной психологии дано установить и очевидность такого любопытного факта, как существование нечто системы или «механизма» перцептивной реконструкции, собственно наделяющей человека способностью восприятия размеров объектов как постоянных вне зависимости от реального отдаления объекта. Хотя как таковая работоспособность подобной функции и ограничена уровнем удаления расстояний условно «близкого» диапазона, но - никак не дальних дистанций. Если вновь прибегнуть к подсказке нашего источника, то данному явлению, названному в нем «константностью восприятия», и дано предполагать отождествление равно и как «тенденции воспринимать размеры объектов как постоянные, несмотря на изменения размеров ретинальных изображений» или «сохранения светлоты объекта относительно постоянной даже при изменении его освещенности». Нам представляется, что здесь мы имеем дело с нечто опосредованным влиянием ‘размера рамки’ нашего поля зрения, как, вполне вероятно, и поддержания определенных пропорций в динамическом диапазоне освещенности (постоянство «отношения светлоты [предмета] к светлоте окружающего») («Ощущение и восприятие», с. 391 - 395). Более того, воспринимаемому объекту дано обращаться в шаблон и таким образом, что он в большей степени допускает отождествление шаблону, нежели определенной группе отличительных черт его же собственной действительности. Свидетельством тому и правомерно признание интересной способности «константности восприятия мелодий» - «мелодии сохраняют свою перцептивную идентичность даже если подвергаются системным изменениям, например, в тех случаях, когда сочетания нот транспонируются в другую тональность (т.е. смещаются вверх или вниз на октаву)…» («Ощущение и восприятие», с. 590). То есть наше восприятие склонно дополнять свое образное представление не скрупулезно точным, но, непременно, адаптированным порядком либо форматом, в разрезе данной адаптации и принимающим вид определенной «образной проекции», что и позволяет определение из некоторого шаблона, собственно и задающего условия совершаемого синтеза.

Но равно не следует впадать и в крайности упрощенного понимания функции построения в этом случае не картины, но «полотна», позволяющего нанесение такой картины. Собственно «случай полотна» и подобает расценивать как обнаруживающий положение, уже фактически буквально подтверждающее предложенный нами тезис, устанавливающий «библиотечный» или лучше сказать мозаичный принцип синтеза образа. Или, иными словами, наиболее очевидным свидетельством в пользу правомерности «мозаичного принципа» и правомерно признание специфики задания «порядка фиксации предмета именно со стороны порядка фиксации», где непосредственно квалификация воспринимаемый объект адресуется лишь тем конкретным объектам, что в принципе принадлежат кругу объектов, уже как-то усвоенных в некотором опыте. Если дать слово нашему источнику, то здесь он исходит из следующей оценки - «… в действительности мы воспринимаем лишь ограниченное количество объектов. … эта ограниченность является результатом опыта, приобретенного индивидом в ходе его активного взаимодействия, или трансакций, с окружающей средой. Поэтому и круг перцептивных альтернатив, ассоциирующихся с каждым ретинальным изображением, достаточно узок и в него входит лишь только то, что соответствует опыту, приобретенному в ходе контактов с миром реальных объектов» («Ощущение и восприятие», с. 408). На наш взгляд, такая характеристика вряд ли правомерна в отсутствие той вполне закономерной коррекции, что и как таковые определяющие ретинальное изображение перцептивные альтернативы и следует видеть наделенными не всего лишь «перцептивной», но равно и когнитивной природой. Тогда если и в данное наше предположение не вкралось ошибки, то восприятие и следует расценивать как позволяющее фиксацию равно же и непременно нечто, открытого «для» осмысления, откуда как таковое подобное условие и следует определять как подтверждение реальности исключительно синтетического и вторичного способа образования, казалось бы, сугубо перцептивных форм.

Наконец, психологической модели дано предполагать и то понимание функции зрительного восприятия, что определяет эту функцию уже как «процедурно зависимую» и потому «технологически специфическую». Одна из моделей зрительного восприятия, а именно - модель Марра предлагает схему разбиения акта зрительного восприятия на «три важнейших информационных уровня или три шага последовательного анализа информации содержащейся в образе на сетчатке» - «первоначальный эскиз», «2,5-мерный эскиз» и «представление трехмерной модели». На наш взгляд, подобный принцип воспроизводства акта восприятия посредством такого рода «многошаговой» последовательности и подобает расценивать как практику приложения тех же «внутренних шаблонов». Кроме того, здесь дано вступать в действие и следующему обстоятельству - еще одной важной функцией холста, собственно и позволяющего образование «первоначального эскиза», и дано предстать заданию уровня грубости восприятия, непосредственно и определяющего объем ограничений в части «выявления текстуры, формы, положения в пространстве и расстояния от наблюдателя» («Ощущение и восприятие», с. 262-263). В таком случае перцептивные данные и подобает расценивать уже не в качестве напрямую позволяющих съем на положении «данных», но тех, что допускают съем лишь в качестве особым образом «подлежащих» или «подвергаемых селекции» данных. Отсюда как критерии подобного отбора и подобает определять те же установки используемых шаблонов.

Если восприятию дано допускать понимание не иначе, как «порядку избирательного усвоения», то - что именно следует определять как характеристики или величины или параметры таких установок и ограничений, что составляют собой условия той модификации поступающей стимуляции, которая, вполне возможно, и придает этой исходной стимуляции вид представления, характерный для метастимуляции? Конечно, здесь сразу же подобает пояснить, что ряд форм метастимуляции, те же «пакеты» зрительной информации, как заключают выводы ряда исследований, и есть те формы, что прямо претерпевают подобного рода модификацию. Скорее всего, такого рода «характеристики или величины» установок и ограничений и есть те или иные «условия режима» фрагментации и детализации, а равно условия «распространенной формы» идентичности или условия универсальной пригодности таких фрагментов в присущем им качестве такого рода «элементов картины», чему непременно дано допускать и возможность опознания. То есть подобные условия и следует определять как своего рода принципы «техники рисунка», явно предполагающей и те или иные возможности «построения перспективы», но при этом не обращающейся и нечто способом или порядком формирования своего рода «полотен», «фона» или «чистого холста». Или, иначе, здесь мы позволим себе подтверждение с нашей стороны правоты той интерпретации приведенных свидетельств, что и предполагает признание мозга таким условным оператором, что непременно «предпочитает» как таковое владение «техникой рисунка» перед владением ремеслом предварительной грунтовки холста. В таком случае употребляемые в синтезе образа своего рода предстимульные шаблоны и подобает расценивать как такого рода комплексы специфических функторов, что предполагают приведение в состояние готовности еще до момента посылки нам внешним миром некоего исходящего от него стимула. Кроме того, в подобном отношении и следующим любопытным моментом правомерно признание и нечто в известном отношении «принципиального заблуждения» неких медитативных практик. Особенность медитативных практик - непременный поиск тех или иных собирательных форм, тождественных полному отречению от мира, реальная же психика и устроена на том, что действие даже одного канала восприятия предполагает обеспечение со стороны равно и нескольких вспомогательных функторов, что не позволяет отключению одного функтора отключать и комплекс канала восприятия в целом.

Вслед за нашим обзором прогресса современной психологии мы все же позволим себе возвращение к изначально предложенным четырем гипотезам «основной позиции», где известными нам фактами достоверно подтверждена лишь одна из них - предположение, допускающее заместительный порядок генерации непосредственно мозгом тех образных представлений, что уже способны служить как условные «представления» о внешней среде. Тогда не дано ли следовать из факта подтверждения лишь одной из гипотез равно же выводу, что и три прочие гипотезы уже подлежат отклонению? Так, хотя ни одной из этих трех гипотез и не довелось получить подтверждения, тем не менее, и само представление некоего разнообразия таких допущений явно обратило осознанным и сделанный нами выбор направления поиска установок и стереотипов, собственно и определяющих порядок регулирования тогда уже пост-стимуляционного процесса синтеза образа. Действительно, природой была отбракована и аналоговая схема «шумящего канала», и схема «пустого холста», взамен которых природа и предпочла нечто схему техники рисунка, а точнее - схему прорисовки и взаимного наслоения фрагментов. Однако и отличающее нас понимание подобного «выбора» природы вряд ли следовало бы предполагать возможным без предложения и тех ошибочных предположений, какие именно способы действия и могли бы поступить в распоряжение природы в случае формирования ею механизма фиксации перцептивной стимуляции.

Таким образом, мы все более проникаемся тем пониманием, что механизмы психики извлекают информацию из внешнего мира не «такой, какая она есть», но такой «в чем обнаружена потребность», выставляя то «сито», на чем и задерживается необходимое, когда лишнее либо предполагает пропуск насквозь, либо подвергается отсеиванию. Но здесь не следует забывать, что и понимаемое «необходимым» содержание непременно продолжает представлять собой отклик на внешнюю стимуляцию, ради получения чего механизм синтеза перцептивного образа и включает в себя действие такой функции, как исключение самопроизвольной генерации образа в отсутствие прихода стимуляции.

Другое дело, что в прямой связи с реальностью такого рода существенных условий невозможно уклониться и от пояснения равно и специфики условной картины «бессодержательного множества» фрагментов. Поскольку нам любым образом дано исходить из принципа возведения любой перцептивной структуры к некоему стереотипу, то и как таковые перцептивные элементы, включая сюда и такое их качество, как признаки расположения, никак уже не позволят отождествления как «бессодержательные». В таком случае и характеристика «бессодержательности» будет предполагать отождествление лишь когнитивным зависимостям и вот почему. Восходящую к некоему стереотипу характеристику перцептивного признака, формата или условия и подобает расценивать не иначе, как свидетельством некоего «сложения» тех или иных элементов в некотором же порядке, или тогда и тем, что как таковые данные элементы «в качестве элементов» и позволяют образование неких сочетаний или группировок. Тогда некие элементы непременно позволят отождествление равно же и как пригодные к расстановке на условном «полотне» воссоздаваемого образа посредством тех сочетаний, что уже присутствуют в опыте, причем, в этом случае, что в качестве «сочетаний», что - равно же в качестве «вариантов размещения». Но если тогда уже на когнитивном уровне из таких сочетаний и организующих их размещений и расстановок не будет следовать никакой телеологии, то подобную особенность тогда и подобает расценивать как своего рода признак «бессмысленности». Тогда, если некоей картине, каким бы она не располагала конкретным наполнением, и дано допускать понимание как выразителю нечто «осмысленности» некоей организации связей мира или даже метасвязей, то ей же в качестве «предназначения чему-либо» и дано допускать признание равно и бессмысленной в части, что ей не дано обслуживать и некоего предназначения. В несколько иной форме такой принцип «несостоятельности перцептивной бессмысленности» и позволит формулировку, определяющую его как принцип невозможности перцептивной регистрации фрагментов паттерна, не выявленных посредством осознания их принадлежности блокам или группам фрагментов.

Но если признавать правомерность настоящих предположений, чему любым образом дано вытекать из условия «доминирования вторичного синтеза» перцептивных образных форм, то «техническую» возможность реализации подобных форм подобает расценивать как неосуществимую и в отсутствие такой функции как вторичная репрезентация ничто. Дело в том, что если всякое состояние есть имитация, то и состоянию «ничто» не избежать участи равно же и обращения имитацией. Здесь явно возможно применение аналогии в виде ссылки на решение проблемы «представительства ничто» в сфере компьютерных технологий. Итак, счету самому по себе дано знать тот же 0 как выражающий «ничто»; и хотя математике дано определять нулю равно же и множество всякого рода ипостасей, мы в настоящем анализе все же последуем простой оценке - «нуль есть ничто». Однако, несмотря на то, что ноль не выражает собой никакого объема величины, таблица кодов компьютера предусматривает особый обозначающий ноль символ, и не только в силу его использования для записи разрядов, но и для записей вида «x=0». Более того, данный символ в качестве единицы кода и по величине не равен нулю - в таблице символов он помещен на 48-й позиции и в шестнадцатеричном коде записывается как «30» (11000 - в двоичном коде). Следовательно, ноль и предполагает воспроизведение компьютером не посредством своего рода «истинного» представительства, но непременно посредством имитации; и при выполнении расчетов считываемый символ ноля обратно и предполагает обращение исходным счетным нулем. Иными словами, как таковая возможность вторичной репрезентации ничто посредством некоторого «что» и будет предполагать понимание тем условным «технологическим» ограничением, и предназначенным указывать на то, что всякая «тьма» в ее качестве тьмы и формируется нашей головой.

От рассмотрения предмета «репрезентации ничто» достаточно простым образом возможен переход к рассмотрению и того любопытного аспекта, что практически не понято ни одним из направлений современного познания - от философии до нейронауки и физики включительно. Дело в том, что сам по себе физический мир не формирует никакой световой гаммы, но формирует лишь различные частотные структуры электромагнитного поля. То есть только лишь непосредственно наша психика, конечно же, не в отрыве от частотных спектров, но в обязательном порядке, но - не вполне прямо следуя специфике этих спектров, и вознаграждает нас даром колористического наполнения мира, где непосредственно эффект расцвечиваемости и следует определять безусловным «даром» психики. Причем цветосинтез, по крайней мере, у человека, а не у сокола пустельги с ее базисным набором из четырех цветов, и строится, как и в электронных дисплеях и телевизорах посредством смешения базисных цветов. Более того, используемая нами монография «Ощущение и восприятие» излагает и ряд основных положений условной «теории» подобного сложного процесса, непременно предполагающего действие 3-х первичных рецепторов (колбочек глаза) и 4 вида цветооппонентных клеток коры головного мозга, о чем и можно узнать из описания, представленного в ней на сс. 217 - 222. Другое дело, пока остается открытым вопрос, чем именно и правомерно признание той же функции «двухцветного кодирования цветовой информации оппонентными процессами», которые, видимо и задают ощущение цвета. В нашем же смысле, каким бы именно ни окажись такое кодирование, его непременно и подобает расценивать как нечто «элемент техники рисунка» или - элемент заполнения фрагмента, в своей специфичности в качестве «отклика на раздражение» и определяемого именно внутренне, но никоим образом не внешне. То есть, в какой-то мере подобно графическому редактору, «заливка цветом», пусть в виде оппонентных процессов и представляет собой заполнение оконтуренных зон той же «рассматриваемой картины». Для проецирования цветового заполнения мозаично-контурному полотну зрительного восприятия и подобает обрести качества своего рода «экрана». И тогда кратко, но образно, отличающую наш мозг способность цветосинтеза и следует представить с помощью такой метафоры: «окрас пикселя на экране кинескопа или ЖКИ-панели собственно и определяет цвет люминофора».

Подобного же рода технологии формирования отклика дано отличать и канал восприятия звука, где мозгу из закодированного по правилам преобразования Фурье частотно-импульсного кода и дано обеспечивать воссоздание «панорамы звучания». Здесь равно существенно, что мозг в виде частотно-импульсных посылок получает от нервных окончаний код, а нам открывается картина звучания, равно же - обозначенного его локализацией в пространстве, равно же - и выделенного спецификой ритма и тембра.

Более того, и чувство боли, как и восприятие звука, равно предполагает передачу посредством трансляции кода, где как таковому мозгу и дано воссоздавать из пришедшего кода «образы» тех же ощутимости, расположения очага, интенсивности боли, границ чувствительности и, даже, подавления одного источника боли другим, при ощущении сразу нескольких болевых проявлений. Тогда, поскольку из приведенных аргументов любым образом дано следовать выводу о невозможности какой-либо прямой регистрации ощущений и обязательности их вторичного воспроизводства из кода, то данное обстоятельство уже подобает расценивать и как явное основание для рассмотрения и неких выводов из выполненного выше анализа.

В этом случае если и строить суждение на основании философской теории познания, то схему реализации перцепции в порядке «двойной конверсии» и подобает расценивать как указывающую на реальность и такого рода специфики. Наши ощущения никоим образом не позволяют признания «подлинными» с позиций как бы «потенциала репрезентации» содержания мира; но их же дано отличать и своего рода «эффекторной достаточности» для того или иного рода активности, собственно и присущей некоему обладателю как таковой системы формирования ощутимости. (Наши ощущения, как и ощущения прочих животных, это, всяким образом, тот же набор видоспецифичных ощущений.) И на самом деле, правильно ли будет расценивать ту же используемую человеком для построения его картины мира присущую ему «человеческую» структуру цветоделения, когда другим живым существам дано использовать и некие другие схемы? В частности, ряду птиц и насекомых дано воспринимать и ультрафиолетовую часть спектра, то есть - их особенная схема цветоделения уже обустроена не посредством трех, как у человека, но теперь уже четырех базовых цветов (пустельга)? Тогда если изложенные здесь доводы и расценивать как существенные, то и подобает принимать во внимание равно и два следующих непременно важных аспекта. Первое - как таковому философскому суждению о предмете ощущения и подобает продвинуться в направлении теперь его обращения равно и куда более «техническим», второе - равно и от физиологии подобает ожидать и куда более тщательного анализа характерных самой психике методов обработки мозгом цифровых кодов, формируемых первичными звеньями рецепции.

Дабы подкрепить эту оценку примером, как именно философии подобает обрести специфику и несколько более «технической», весьма полезно представление и такой иллюстрации. Положим, мы знаем некие формы раздражимости, которые та грубая модель, чью основу и составляет прямое отождествление упругих колебаний физической среды и психических имитаций этих колебаний, и определяет в качестве «звуков». И, одновременно, следует понимать, что «восприятие» звука доступно не только человеку, но и представляет собой одну из возможностей такого электронного прибора, как осциллограф; только осциллограф позволяет наблюдение каждого пика, а человек различает не множество отдельных пиков звуковой волны, но нечто продолжительный (некоторым образом «тянущийся») «тон». Почему же человек с его слуховым аппаратом не различает тогда каждую из волн тона, как это и доступно для осциллографа? Ответу на подобный вопрос и дано обратиться оценкой, что присущий человеку комплекс психических возможностей уже подобает расценивать не просто как некий основанный на схеме прямого действия «осциллограф», но и как нечто позволяющий извлечение множества интегральных параметров слуховой «анализатор». Но, в таком случае, что же именно следует понимать рациональным основанием настройки подобного анализатора на извлечение именно «тона», а не каких-либо «всплесков» или «волн» колебательного процесса? Или, если теперь уже и несколько утрировать такую трактовку, то почему бы такому анализатору и не извлекать каждый полный период подлежащей фиксации акустической волны? Наш слуховой анализатор явно таков, что, так или иначе, но позволяет себе и пренебрежение выделением каждого полного периода в отдельности, напротив, следуя некоей «синтетической» альтернативе, и потому нам и подобает распрощаться с мыслью о «сквозной идентичности восприятия» и принять за правило порядок рассуждения, основанный на предложенном выше принципе «двойной конверсии». Или, иначе, слуховой рецептор и подобает расценивать как действующий уже никак не в качестве «приборно точного» физического инструмента описания колебательного процесса как коллекции отдельных колебательных событий (= «волн»), тогда вряд ли понимая его и как механизм буквального дублирования физического содержания. Напротив, биологический слуховой рецептор и подобает расценивать как средство регистрации некоего круга физических явлений, действующее посредством некоторого же усреднения. А тогда как таковое обустройство рецепторных средств регистрации внешних воздействий не иначе, как в формате усредненного описания этих воздействий и подобает расценивать как некий принципиальный пункт философской теории восприятия.

А теперь приходит время и нашего обращения к некоему весьма популярному «классическому» сюжету, непременно упоминаемому в реферате на тему функции ощущения всяким уважающим себя студентом. Таковым правомерно признание и истории наблюдений естествоиспытателя и хирурга XVIII столетия Уильяма Чезелдена (William Cheselden) удалившего катаракту с обоих глаз слепого от рождения тринадцатилетнего мальчика. Избавленный от столь тяжелого дефекта подросток, несмотря на высокий уровень умственного развития так и не избавился от существенных трудностей в использовании подобной возвращенной ему возможности. Он не овладел чувством дистанции, плохо ориентировался в пространстве, не различал размеры предметов. Его пробовали учить рисовать, но двухмерного изображения он так и не осилил. То есть ему так и не удалось развить в полном объеме способность восприятия визуального пространства именно как определенной коллекции изобразительных фрагментов. По свидетельству все тех же шаблонных рефератов и ряда других, увы, популярных источников, трудности в осознании изобразительного потенциала элементов визуального пространства характерны практически каждому испытывающему подобную судьбу человеку. Почему же именно за такое продолжительное время наличию столь очевидных свидетельств и не удалось обусловить равно и предложения неких принципиальных выводов или гипотез, хотя бы в чем-либо напоминающих предложенную нами гипотезу, мы уже не в состоянии объяснить. Но важно и то, что и такой «классический» случай равно же оправдывает оценку, определяющую возможности перцепции уже никоим образом не операциями прямой трансляции образов картины мира из непосредственно структур сенсорного съема тогда уже в область как такового «сознания».

Конечно, если рассматривать предмет научного объяснения функции формирования образа, порождаемого как производная внешней стимуляции рецептора, в особенности зрительных, акустических или даже эхолокационных ультразвуковых образов у некоторых животных, то здесь следует строить рассуждение на основе существующей в науке модели компрессивного представления перцептивной информации. Это нашему утверждению прямо и дано указывать на ту часть работы Т.В. Алейниковой «Проблема переработки информации в зрительной системе лягушки», что посвящена определению тех 4 или 5 типов специфических детекторов, что фиксируют в известном смысле «модульные элементы» зрительного образа. Это - детекторы контраста, выпуклого края, движущегося края, нейроны затемнения. Их задачу и дано составить формированию той детализирующей информации, что лишь далее в подобающих отделах мозга, предназначенных для обработки этих данных, и предполагает сведение в целостные «панорамы». Тем не менее, поскольку настоящему рассуждению все же дано принадлежать философии, то его подобает расценивать как представляющее лишь общий логический или - некий «контурный» принцип действия системы перцепции.

Более того, нами подобный принцип и был предложен уже изначально - таковым и правомерно признание принципа двойной конверсии и окончательного синтетического и, что важно, избирательного формирования перцептуальной панорамы или «образа» с использованием, что характерно для высокоразвитой психики, элементов из коллекций специализированных «библиотек». То есть складывающийся в сознании «образ представления» - это, непременно, продукт вторичного синтеза из неких наделенных специфическими свойствами изобразительной сочетаемости характерных деталей «библиотечно упорядоченной мозаики». При этом, несмотря на фактический «внутренний» процесс или природу формирования таких полотен, они в самом присущем им распределении элементов панорамы внешне зависимы и от как таковой структуры поступающей стимуляции. Своего рода «грубый аналог» подобного рода механизма и дано представлять собой известной в мире вычислительных систем знакогенераторной технологии визуального отображения символов, более известную под именем «консоль» или «командная строка». То есть если нажатие на клавишу на клавиатуре в подобной системе будет соответствовать воздействию внешнего мира на чувствительный элемент рецептора, то отклик клавиатуры в виде внутреннего кода позволит отождествление образованию метастимуляции, и, наконец, отображение на экране по приходу внутреннего кода считываемого из библиотеки знака - то и соответствие синтезу образа. Во всяком случае, в философском представлении весьма существенно, что подлинность восприятия - это лишь подлинность или, лучше, достаточность ориентиров, но никак не подлинность как бы «продолжения внешнего мира» в восприятии.

Иной весьма существенный вывод из настоящего анализа и, при этом, важный, что эпистемологически, что онтологически, - равно и понимание предмета «качества аргументации» часто находящей применение при представлении тех или иных характеристик субстрата. Если некое описание субстрата (или материи) вводит характеристики цвета, запаха, акустической тональности, вкуса, то этим же оно включает в образуемое им построение и составляющую дополнительного «психического» компонента. Потому обязанностью всякого корректного описания субстрата и правомерно признание отказа от использования подобных признаков и переход на использование признаков спектра отражения и смешения частот, реакционноспособности и каталитической способности, амплитуды, частоты и спектра механических колебаний. Сугубо же психические по присущей им природе признаки цвет и т.п. - никоим образом не подлинные, но лишь имитируемые психикой особенные условия материальной действительности.

В завершение мы выражаем нашу признательность М. Войнаровскому за сведения о неких существенных предметах, важных для понимания рассмотренной здесь проблематики.

Литература

1. 1. В.И. Ульянов (Ленин), «Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии».
2. Шиффман, Х., "Ощущение и восприятие", М. 2003
3. Батуев, А.С., «Физиология высшей нервной деятельности и сенсорных систем», М., 2005
4. Алейникова, Т.В., "Проблема переработки информации в зрительной системе лягушки" , Ростов-н/Д, 1985
5. Филиппов П.П. и др. , "Биохимия зрительного рецептора" , М., 1987

05.2014 - 05.2021 г.