Увы, философии редко когда интересна проблематика предметов второй природы или артефактов, и потому нельзя не приветствовать любую попытку философского анализа предметов неживой природы, представляющих собой дело рук человеческих. Прямое проявление такого интереса - доклад философа З.В. Сокулер на прошедшей 30 ноября 2010 года внутренней конференции философского факультета МГУ, доступный широкой аудитории благодаря видеозаписи, сделанной Е.В. Косиловой, которой мы выражаем нашу искреннюю признательность. Непосредственно предмет доклада З.В. Сокулер - общая теория артефактов, что определяет и непосредственно название доклада - «Онтология и гносеология артефактов». Но если позволить себе сообщить и наше впечатление от содержания доклада, то его тема - скорее гносеология артефактов, чем определяющая их онтология; однако это обстоятельство все же нивелирует острота ряда интересных суждений, включенных в доклад. Согласно нашей оценке, основная мысль доклада - все же идея наделения артефактов способностью формирования некоей субтелеологии, вторичной по отношению телеологической установки как таковой человеческой деятельности.

В нашем случае, поскольку нам куда более интересна онтология артефактов, то мы будем опираться на положения доклада З.В. Сокулер лишь в значении канвы настоящего анализа, то есть в части интересующей нас проблематики пусть и развернутого, но при этом специфического источника некоторого рода данных.

Огл. Наш «внешний тезис»: артефакты как уникальный функционал

Если бы мир предполагал такой вариант устройства, когда в его составе присутствовали бы любые иные вещества, но отсутствовало вещество воды, то это устройство мира и подобает расценивать как «глубокую модификацию» его актуальной формы организации. Эту аналогию можно развить и посредством картины, когда устройство мира не включало бы в себя и такую вещественную структуру как «смесь», когда любое вещественное образование строилось бы как массив лишь единственного образующего вещества, - то есть и тогда картина мира обнаружила бы существенные отличия от имеющей место картины. То обстоятельство, что любая актуальная конфигурация картины мира это непременно производная присущего миру объема возможностей и порождает идею, что каждой привходящей в мир новой разновидности его содержимого дано дополнять его общую организацию и характерным шлейфом предопределяемых ею производных специфик. Такой особенный источник производных, не предполагающих воспроизводства в отсутствие в составе мира такого рода источника равно выпадает составить и артефактам. Хотя объему возможностей мира также дано опираться и на наличие такого рода форм, что допускают получение как в результате естественных, так и искусственных процессов. Но в последнем случае и своего рода «кажущаяся парадоксальность» значимости артефактов для мира все же не перечеркивает и той принципиально важной постановки вопроса о способности артефактов принимать на себя стандартную и для любых иных вещественных форм функцию, равно обращаясь и незаменимым источником некоторого объема возможностей.

Раскрытие онтологического смысла значимости артефактов и подобает начать представлением поясняющей иллюстрации; здесь и надлежит напомнить о таких двух известных примерах предметов искусственного происхождения как зеркало или плотина. В их отношении существенно, что и дикая природа справляется с воспроизведением таких эффектов или же форм как зеркальные поверхности или препятствия на пути водных потоков. О реальности естественной зеркальной поверхности повествует и легенда, связанная с именем мифологического Нарцисса, а образование горного озера - нередко и прямое последствие схода лавины на пути горной речушки. Скорее всего, такой перечень не просто можно продолжить, но не исключено и допущение, что число такого рода совпадений не столь уж и мало. Но если такие совпадения как возможны, так и невозможны, то разумна постановка вопроса и о том пределе обеспечения функциональности, по линии которого и возможно проведение границы между характерными дикой природе возможностями реализации функциональности и возможностями воспроизводства той особо сложной функциональности, чей порядок порождения непременно предполагает решающую роль артефактов. Мы не встречали подобной постановки вопроса ни в одной иной из известных нам философских схем, и потому и рискнем предложить нашу собственную версию подобной схемы или ответа на этот вопрос.

Насколько нам дано судить, для того, чтобы определиться, где же может пролегать такой водораздел, необходимо рассмотрение двух следующих недоступных дикой природе возможностей или специфик. Одной из них и надлежит признать тот отсутствующий в дикой природе специфический физический комплекс, что известен под именем машины, и, второй подобной спецификой - незнакомство дикой природы с особого рода идеальными формами, представляющими собой «предельно четкие» чередования субстанциональных форм, например, текстильные переплетения или намотку катушек индуктивности. Не приводя здесь аргументации, подтверждающей такую оценку, мы все же позволим себе отметить, что непосредственно неживая природа не воспроизводит никаких форм постоянно действующего «самоактивного» преобразователя некоторого потока (машину), и, равным же образом, не знает никаких макроструктурных комбинаций, строго упорядоченных относительно некоей основы чередования составляющих ее элементов. Хотя некое близкое подобие такой формы макроструктурной организации и выпадает составить тем же песчаным дюнам или слоистым структурам горной породы. Инициатором же той самой революции, что и вознаграждает мир наличием таких форм, как машина или упорядоченная макроструктура тогда и оказывается, здесь вполне правомерно употребление равно и следующего привычного понятия, биологическая форма движения материи, создатель таких значимых структур, как мембраны и рибосомы, благодаря которым и появляются живые организмы. Далее один из числа живых организмов «венец творения человек» и привносит возможность теперь и альтернативной реализации известной и на биологическом уровне структурной формы «машина», что и представляют собой привычные для понимания современного человека технические машины.

Отсюда онтологический класс артефактов и подобает понимать как, с одной стороны, единственную открытую для мира в целом возможность воспроизводства машины в виде технической системы, а помимо этого и как возможность воспроизводства таких видов вещественной организации как отличающее объекты макроуровня регулярное чередование. Две указанные здесь возможности и образуют собой маркер онтологического своеобразия артефактов, и не иначе как от них и надлежит начинать любые попытки выделения тогда и онтологической ниши артефактов. Если же обратиться в данной связи к содержанию доклада З.В. Сокулер, то там не то, чтобы отсутствовал ответ на вопрос о способности артефактов составлять собой источник некоего уникального содержания мира, но отсутствовала и собственно постановка такого рода вопроса. Хотя условную «трактовку» обозначенной нами проблемы тогда, быть может, и заключала собой та оценка З.В. Сокулер, что «границу между искусственным и естественным трудно провести». Но данный доклад также включает в себя и ряд иных любопытных представлений, к анализу которых нам и надлежит обратиться.

Огл. Субъект в обременении антропогенной «проблемой артефактов»

Если последовать трактовке, предложенной З.В. Сокулер, то характер отношений «субъекта и мира артефактов» надлежит рассматривать в модальности «способствует и тяготит». Если же предложить здесь нашу оценку, то такого рода избыточно «прямая» проекция проблематики артефактов все же будет препятствовать обнаружению и иного рода связей, но, тем не менее, нам полезно будет представить и конспективное изложение понимания, раскрытого непосредственно в докладе. Итак, артефакты потому и подобает расценивать как «зависимые от человека», что непосредственно человек и порождает артефакты. Одновременно артефакты не лишены и такого качества как возможная независимость от человека тогда и в силу присущей им способности «выхода в свободное плавание». Пример подобного положения - зарытый в землю клад, переживающий не только хозяина клада, но и каждого из тех, кто мог бы знать о зарытом кладе. Также причина потребности человека в использовании артефактов - это и присущая им функциональность в части способности расширить объем присущих человеку возможностей. Но равно артефакты в известном отношении могут быть и «в тягость» их обладателю, в связи не только с необходимостью заботы об их функциональности, но и необходимости в воспроизводстве артефактов. Благодаря артефактам человек и свои собственные возможности способен осознать как существенно более широкие в силу оснащения и дополнения его биологических начал функциональности равно и посредством употребления артефактов. Артефакты, помимо способности наделения человека новыми возможностями, отличает и способность обращения источником новой угрозы человеку, исходящих как от возможной подавляющей мощи артефактов, в частности, оружия, так и от потери индивидом социальной конкурентности в силу неумения прибегать к инструментарию артефактов. Так, или близко к показанному здесь пониманию смотрит на дело З.В. Сокулер.

Мы же в части постановки проблемы «отношений человека и артефактов» позволим себе следующую постановку вопроса: правомерно ли с позиций как таковой человеческой экзистенции признание артефактов равно и неизбежным элементом способа человеческого существования? Столь же артефакты обязательны для образа жизни человека, как обязательны соты для пчел или гнездовья у птиц? Человек биологически способен существовать при наличии достаточных ресурсов для своего рода «напрямую доступного» в смысле характерной ему биологии действия добывания пропитания и без использования артефактов. Эмпирически это доказывает существование в диких джунглях примитивных людей, не знающих никаких других орудий кроме ногтей и зубов и поедающих, главным образом, плодовую пищу, червей и моллюсков. Однако миграция в другие климатические зоны или существование на территории, не располагающей изобилием такого рода легко доступного пропитания возможна у человека то непременно посредством расширения вооруженности, появления рубил, охотничьего оружия или средств возделывания посадок растительности. Следовательно, человек, если можно так выразиться, представляет собой существо, что само собой зависимо, если прибегнуть к использованию предложенного Р. Докинзом понятия, от наличествующего у него инструментария его «расширенного фенотипа». Поэтому да, формально у человека использование артефактов следует признать «биологическим излишеством», как бы обременительной забавой, однако те же его поразительная витальность и биологическое распространение практически невозможны и без широкого употребления артефактов. Поэтому обременяет муравья строительство муравейника или нет, а человека - практикуемое им использование искусственных предметов, но первый вынужденно, а второй - фактически вынужденно тогда и ведут лишь такого рода образ жизни.

Причем сама логика все большего расселения человечества по широкому ареалу земной поверхности и его существования в условиях все большей плотности населения и исходит из возможности построения искусственной среды. Так что не обременяй человек себя средствами поддержания такой среды, он просто оказался бы обреченным на самоистребление посредством внутривидовой конкуренции. Развитие среды артефактов - это наиболее гуманный способ развития все более широко и плотно населяющего земную поверхность человечества. Особая же необходимость культивирования среды артефактов - это неизбежное следствие данной ситуации, где человек, если он все же откажется от привыкания к ним, вынужден будет свернуть и в сторону тех или иных «негуманных» способов развития.

Огл. Артефикация эксперимента и «искусственная природа» опыта

Важное место в концепции З.В. Сокулер занимает анализ проблемы, которую что можно определить как проблему «артефикации научного эксперимента». В чем ее существо? Развиваемая человеческим обществом наука якобы приходит к принципу постановки эксперимента не по «предложенному природой сценарию», но, вместо того, в том особом порядке, что фактически не предполагает иного понимания, кроме как признания «искусственным». З.В. Сокулер формулирует и особого рода концепцию, выражающую эту мысль.

Человек в картине мира, возможно, и формируемой автором доклада на уровне подсознания, приобретает облик, созвучный библейскому «воплощению», откуда и «чистому эксперименту», реализуемому человеком в деятельности научного познания, равно присуща и фиксация никоим образом не простых, но, непременно, конвенциональных форм явлений. Наука в свете такого рода оценки и признается как нечто подход, предполагающий комплекс практик, равнозначных следованию по особому пути научного синтеза, научной редукции, в свете которой механизм протекания явлений непременно определяется как выделенная наукой «чистая событийность». Не облекая свое видение в какую-либо форму «точной формулы», а потому и не уточняя, должны ли явления предполагать или же возможность выделения, или, напротив, лишь их констатацию, З.В. Сокулер определяет лабораторное исследование явлений то непременно как процесс «лабораторного получения явлений». Если данную оценку подтвердить буквальной цитатой, то докладчик прибегает к формуле «явления изготавливаются в лаборатории».

Если признать правомерность предложенной оценки, то и само лабораторное «изготовление» явлений надлежит расценивать как артефакт. То есть любого рода «лабораторно изготовленное» явление и есть ничто иное, как «физически воплощенная интерпретация». Отсюда сама логика рассуждений» З.В. Сокулер и подводит ее к формулировке положения, что «научный факт не может выйти за пределы лабораторий». Наука в своем взаимодействии с миром реальной производственной технологии тогда и обращается в своего рода поставщика «чистых» лабораторных артефактов, потребляемых или употребляемых теми промышленными технологиями, которые в этом случае правомерно расценивать как нечто «грязные» процессы.

Отсюда и как таковые лаборатории, если продолжить данную мысль З.В. Сокулер, на фоне реальной производственной деятельности и позволят отождествление как мир «чистой» формы постановки эксперимента. Иначе говоря, деятельность лабораторий непременно и подобает расценивать как практику, недвусмысленно отчужденную от лишенного идеальной чистоты обыкновенного мира. Лаборатории, если согласиться с возможностью развития подобной логики, намеренно и обустроены «не такими, как мир», а мир никогда не знает ситуации, аналогичной постановке лабораторного эксперимента. Однако реальное знакомство с множеством физических, химических или биологических процессов явно показывает, что, по меньшей мере, данный тезис позволяет признание дискуссионным. Например, наша атмосфера содержит нечто «чистый воздух», что и позволяет получение во время грозы тех же окислов азота или озона практически такими, какими они доступны и для получения в лаборатории. Другое дело, что данная концентрация фактически недоступна для улавливания и претерпевает быстрое рассеяние. Далее, для наблюдения солнечной короны любое солнечное затмение - куда лучшая и более качественная лаборатория, нежели технические средства в виде масок и светофильтров. Потому мы и позволим себе пренебрежение оценкой, утверждающей невозможность осуществления таких природных процессов, что по характеристикам чистоты и качества непременно позволяли бы признание аналогами процессов, осуществляемых в лаборатории. Другое дело, что реальное большинство или достаточно большое количество протекающих в природе процессов явно отличает специфика характерно далеких от реализации в них картины «чистоты явления». Но если некое природное явление полностью повторяет некоторую лабораторную схему, как молнии дано повторить электрический разряд высокого напряжения, и не предполагает включения в ход воспроизводства каких-либо сопутствующих явлений, то подобные особенности и позволяют признание фактического подобия лабораторных «чистых» процессов и протекающих в природе спонтанных процессов.

Правомерно ли отсюда и наделение лабораторного опыта безусловной «искусственностью» и оправданна ли констатация, как и полагает З.В. Сокулер, невозможности для научного факта его распространения за пределы лабораторий? Наш ответ отрицательный и вот почему. Как та особенность природы, что ей в некоторых случаях невозможно запретить обеспечить «чистые» условия, практически совпадающие с условиями в лаборатории, так и практическая идентичность лабораторных «чистых» и протекающих в природе смешанных процессов и надлежит расценивать как свидетельства, явно опровергающие такую оценку. Кроме того, такие внешние процессы, идентичные лабораторным процессам, это и свидетельства способности теорий, проходящих проверку в лаборатории, равно предсказывать и характер протекания процессов в природе. Если, например, некоторые технологии и позволяют отождествление в качестве носящих как бы «не вполне лабораторный» характер, поскольку собственно определяющие их способы - это способы комбинирования некоторого числа процессов обособленной природы, то это не означает, что полученные в лаборатории результаты исключают использование при построении подобного рода систем. Кроме того, даже само положение дел в области развития технологий следует понимать ситуацией, теперь уже развивающейся «в обратной последовательности», где подтверждением подобной оценки и следует определять прогресс современной микроэлектроники. Здесь уже лаборатории нередко не в состоянии поддерживать ту чистоту воспроизводства процессов, что отличает технологические решения. В таких производствах уже невозможны сугубо лаборатории, но возможны лишь участки опытного производства. Хотя требования лабораторного порядка воспроизводства явлений и на деле отличаются от реальности природных ситуаций или технологических норм, но лаборатории потому и работают, что их результаты допускают привнесение как в природу, так в сферу технического прогресса. Потому, как мы позволим себе признать, тогда и прямо бессмысленно отождествление лабораторной практики как некоей особенной «искусственности», хотя и не следует пренебрегать важным условием специфических методологических и технических требований в отношении постановки научного эксперимента.

Огл. Наука в своем амплуа «самоартефакта»

По мысли З.В. Сокулер наука не только помогает развивать среду артефактов для передачи в широкую практику, но наделена и способностью формирования самоё себя то и как некоего специфического «артефакта». Начать наш экскурс в данную проблематику нам, как и ранее, поможет тезисное изложение отдельных положений рассматриваемого доклада. В частности, очевиден факт, что наука как форма социальной деятельности обрастает системой производств, «производящих то, о чем она говорит». То есть наука непременно обрастает и инфраструктурой отрасли промышленности по производству научного, метрологического и лабораторного оборудования. Неспособность науки к ведению деятельности в отсутствие специфических технологий простирается столь далеко, что теперь наука даже не в силах доказывать некоторые математические зависимости без использования компьютера, настолько велик объем семантики вовлеченной в акт получения такого доказательства. Докладчик, таким образом, подводит нас к мысли о фактически порождаемой, пусть и при посредничестве человеческого сознания, практике поддержания одного инструмента другим.

Действительно, здесь следует согласиться с правомерностью положения, согласно которому реальные современные инструменты представляют собой порождение других современных инструментов. Внутри науки подобное положение порождает и своего рода экспрессию саморазвития - не то, чтобы практика ощутила нужду в некотором следующем создаваемым наукой инструменте, но появление одного инструмента порождает рефлексию, создающую инструмент для манипулирования первоначальным инструментом. Соответственно, и подобный инструмент «второго» порядка не представляет собой конечного, также допуская построение инструмента, используемого в манипулировании им самим. Причем здесь не обязательно, чтобы подобный инструмент оказался бы более тонким, иногда он может быть и более грубым. Следует ли подобное положение определять как влекущее за собой и некие принципиальные выводы?

Поиск ответа на подобный вопрос и подобает начать с указания на то, что структуру материи (вещественности, субстрата) непременно следует видеть и структурой вложенности и, одновременно, и структурным партнером комплекса отношений (или - фокусной позицией некоторого «фона»), поддерживающих возможность существования такой материальной формы. Наука же, организуя свою деятельность ведения экспериментальных исследований посредством в некотором отношении «конвейера», воспроизводит в своей деятельности также и связи этого порядка становления отношений. Подобная форма обустройства занятия наукой и определяет потребность науки не просто в создании специализированных приборов, но и в создании приборов и инструментов для производства приборов, как и в создании особых технологических условий для подобных производств и достижения, в некоторых случаях, массовости производства. Тем более что в современных условиях наука как деятельность приобретает черты и строгой организации и планомерности, а потому и в появлении особой индустрии научного приборостроения сложно предполагать что-либо необычное. С нашей точки зрения, специфика экспансивности сферы научного приборостроения следует из как таковых материальных реалий, а технологический прогресс в подобной области - с одной стороны, из потребности в должном уровне качества, и, с другой, - из условия превращения занятия наукой в рутинную массовую деятельность. То есть свойственное нам понимание и находит здесь нисколько не трансцендентную и не индивидуально присущую, но обыкновенную синтетическую причину такого рода «самоартефикации» науки.

Огл. Артефакты как порождающее начало следующего непознанного

Сама возможность артефактов - это и прямое порождение способности человека к обретению познаний и воспроизводству благодаря познаниям и накопленному опыту предметов или устройств, предсказуемо дополняющих биологическую функциональность человека. Но и практическое применение такого рода предметов и устройств вознаграждает человека и ситуациями проявления эффектов, не ожидаемых в момент созревания замысла по созданию такого рода средств. З.В. Сокулер использует здесь термин «упрямство», проявляемое артефактами перед лицом нашего проецирования, - мы ожидаем от них определенной реакции, а они в некоторых случаях ведут себя непредсказуемым образом. Особенно это относится к современным сложным системам типа мобильных телефонов, располагающим избыточно богатой гаммой функций. Для З. Сокулер подобного рода научный прогноз, явно не предполагающий полноценного описания функциональности предмета и предполагает оценку то не иначе как нечто «плохое приближение».

Конечно, эту оценку вряд ли можно оспорить. Артефакты зачастую представляют собой не только продукты сложного синтеза, но и средства, использование которых происходит в ситуациях наделения их комплексными функциями или наложения на созданные человеком предметы комплексных нагрузок. Естественно, что такие ситуации не всегда позволяют их предвидение в научном прогнозе, чьи авторы часто не в состоянии вообразить, какие ситуации использования могут ожидать создаваемый ими предмет или эффект. Проектирование артефакта ведется из расчета предполагаемых тривиальных ситуаций или их комбинаций, а готовые изделия проверяют на адекватность их отклика на события употребления, реализуемые в процессе технического тестирования. Или - сама «идеология» тестирования это и опора на картину известных событий, ожидаемых в жизни предмета, что потому и не всегда охватывает весь объем событий, ожидающих предмет в период его использования. Тогда поведение артефактов в тех событиях, что не могли быть предусмотрены во время обретения идеи и в процессе изготовления артефакта, тогда и обращается источником нового опыта познания, отражающего возможность возникновения непредвидимых ситуаций совмещения функций или наложения нагрузок. Что, собственно, и позволяет объяснение очевидного неуспеха в выявлении не только тех или иных лакуны или скрытого дефекта изделия, но равно и в опережающем обнаружении новых свойств материи, например, тех же термической и вибрационной усталости материалов. Классический пример такого рода ситуации - это непригодность стали, получаемой кислородно-конвертерным способом для изготовления корпуса сухогруза типа «Liberty». Артефакт явным образом изначально адресован некоему многообразию ожидающих его ситуаций, и наложение на него условий «непредвиденных» ситуаций и обращает его в предмет, равно составляющий собой и некий источник нового познания.

Огл. Достижения «революции артефактов»: точность и инструментализм

Доклад З.В. Сокулер заключал собой и два любопытных суждения, что можно расценивать как связанные с одним общим предметом. На взгляд докладчика условный «дискурс» любой научной революции и образует «сравнение природы с часами», а появление инструментально реализуемого способа воспроизводства аналога порождает действительность и своего рода «второй подлинности». Такого рода «подлинность» и позволяет науке применение в проводимом эксперименте не собственно испытуемого субстрата, но повторяющего его аналога. Сама З.В. Сокулер привела пример использования в тестах менее агрессивного реагента, а мы позволим себе, в частности, дополнение данного примера ссылкой на эксперименты по математическому моделированию или на применение макетирования. Но позволяет ли подобная практика предложение и неких существенных оценок?

Тогда первое, на что надлежит обратить внимание - та особенность устойчивых порядков воспроизводства некоторых отношений, что в упрощенной трактовке известны как «научные законы», как справедливость таких «законов» для широкого диапазона условий. Тому или иному устойчивому порядку воспроизводства отношений дано сохранять достаточность и для компактного, и для большого объема, продолжать действовать и в отношении тел, твердых при высокой температуре и твердых лишь при крайне низкой температуре. Второе - общие порядки протекания процессов во времени и замещения телами пространства - это и не иначе как некие универсальные порядки, если, конечно, не вдаваться в проблематику физических явлений, чье математическое описание построено на началах, определяемых концепцией физического релятивизма. Кроме того, для «научных законов» существенно обстоятельство, что проявляющаяся в физической действительности событийность допускает приложение к ней отнюдь не грубой, но, в некоторых случаях весьма и весьма точной и математически закономерной меры. Подобного рода особенности - это не особенности мира искусственных предметов, но особенности собственно физической действительности, но, одновременно, и особенности, принадлежащие числу специфик, что куда более весомы равно и с точки зрения инженерной проработки структуры искусственных форм. Отсюда и как таковая практика проработки структуры искусственных форм - это и практика фокусировки на ряде особенностей физической действительности, но важно понимать и на каких именно.

Воспроизводство артефактов в основном ориентируется на такие особенности физической действительности как возможность тонкой обработки и комплементарность материальных форм в смысле обеспечения ими определенного порядка взаимодействия с другими формами. Именно возможности «тонкой» обработки и обеспечивает получение достаточно точно выверенных форм искусственных предметов, возможность же комплементарности - равно образование из одной материальной формации средства воздействия на другую формацию. Две названные здесь возможности и есть источники тех двух важнейших преимуществ, что позволяют создание артефактов, не знающих повторения в образцах нестрогих форм, широко распространенных в природе, так помогающих и в преодолении ограничения в примерном равенстве характеристик материальных форм в естественно возникающем рассеянии. Также существенно, что в силу такого рода специфики артефакты и образуют собой источник становления совершенно нового вида явлений, хотя в чем-то и сходных с биологическими явлениями, но равно дополняющих мир и особым порядком протекания физических процессов.

Огл. Артефакты и «нефизический» формат сохранности

После доклада, в ходе ответов на вопросы З.В. Сокулер высказала и мысль о меньшей эффективности информационной сохранности в сравнении с физической формой сохранности. Буквально ее словами это звучало так, что если мы получили некое вещество, то оно у нас располагает лучшей возможностью сохранения в сравнении с тем, чтобы мы просто бы запомнили его формулу, которую легко можно забыть. На деле же надлежит обратить внимание и на такой существенный функционал артефактов как создание человеком в виде артефактов и обширного класса физических средств сохранения данных. Не только традиционная бумага, относительно новый искусственно созданный инструмент, если судить с позиций параллели между бумагой и естественными камнем или деревом или кожей, но и современные компьютеры со своими системами памяти образуют и особый мир искусственных по характеру и физических по природе средств сохранения данных. Хотя в подобном отношении не все так просто, например, физически мы располагаем массой сочинений средневековых алхимиков, но лишены возможности чтения данных текстов в силу незнания смысла используемых символов, но, тем не менее, при наличии стойко удерживаемого тезауруса физические средства хранения данных это и техническая база функционала информационной сохранности. То есть помимо наличия реального предмета и наличия содержания памяти человека дано иметь место и средствам помощи памяти человека или своего рода средствам «внешней памяти» человека.

В развитие данной темы прямо полезно и представление примера опубликованного в 1970 году издания «Ленин в Швеции», повествующего о сносе практически всех зданий, посещенных знаменитым политиком, но и одновременно воспроизводящего облик утраченных сооружений по фотографии. Все наши современники лишены возможности непосредственного наблюдения знаменитостей прошлого, но нам все же знаком их облик, запечатленный на портрете, фото или в скульптуре. Потому артефакты и правомерно расценивать не только как средства расширения числа форм доступной человеку деятельности, но и как средства совершенствования функциональности и непосредственно человеческого сознания. Человек благодаря артефактам обретает и довольно подробные представления об особенностях предметов утраченных в их физической первозданности. Отсюда и следует, что антитезу механизмов сохранности, исходящую из противопоставления механизмов сознания и присутствия в виде физического объекта не следует понимать ни полной, ни полноценной. Благодаря опыту воспроизводства артефактов человек и вознаграждает себя не только возможностью диверсифицированного воздействия на физическую действительность, но обретает и возможность использования внешнего инструментария функциональной поддержки собственных когнитивных возможностей. Следовательно, и физическая данность требует противопоставления не просто актуальному состоянию активности человеческого сознания, но и комплексной картине потенциально доступных сознанию возможностей диверсификации тогда и посредством привлечения «внешних инструментов».

Огл. Заключение

Прямое достоинство предпринятой З.В. Сокулер попытки построения целостного представления о такой объективно существующей природе как мир артефактов, это, конечно же, постановка ряда важных проблем, - взаимоотношений артефакта и субъекта, самогенерации, характерной для опыта познания материального мира, выделения посредством опыта следующего уровня непознанного и констатации своего рода «технологического» смысла научных революций. В то же время недостатком, пусть не решения, но взгляда на подобный предмет также подобает признать и оторванность полученного представления от понимания специфики материальной действительности. На наш взгляд, многие особенности артефактов представляют собой развитие «в лучшую сторону» некоторой специфики, так или иначе присущей и дикой природе, но одновременно предоставляющей и такую возможность, как доступность для целенаправленного синтеза, собственно и дополняющего мир формами, исключающими образование в дикой природе, но потенциально не исключающими их реализации. Возможно, следует ожидать и построения теории, представляющей мир артефактов источником специфической перспективы извлечения из физической действительности некоторых присущих ей «потенций».

11.2010 - 01.2024 г.