Один из предметов научного познания, в том числе, и один из предметов познания психологии, дано составить действительности ментальных феноменов, а в их числе - и качествам мышления как комплексного и неоднозначного явления. Если судить о практике анализа мышления, то «хороший тон» научного подхода равно выпадает составить оценке мышления, что склонна относить мышление не только к числу рациональных проявлений, но и к числу явлений, что равно же восходят к аксиологической установке, откуда существенное значение и обретает специфика взвешенности мышления. В обретении такого понимания наука и опирается на возможность выделения некоей дистанции, не просто простирающейся от побуждения или мотивирующего «импульса», но простирающейся от момента принятия во внимание неких данных и завершающейся образованием пула выделенных данных, признаваемого носителем мышления условиями подлежащей решению задачи. Далее специфика подлежащей решению задачи и квалифицируется носителем мышления как своего рода «средство контроля» как таковой адекватности изначальной комбинации данных. В том случае, если понимать такую схему инициации мыслительной активности как явно правомерную, то и практике мышления или, что вполне вероятно, не более чем образования ассоциации уже подобает подлежать отождествлению равно как сопровождаемой преселекцией. Иными словами тот или иной мыслительный акт или даже не более чем ассоциативный поиск и подобает понимать допускающим развертывание лишь вслед прохождения стадии, на которой носитель мышления обращается к возможности утверждения в убеждении в достаточности отбора неких исходных данных.

Тем не менее, здесь также сложно исключить и своего рода «обратную логику» построения такого рода схемы - неправильным было бы ожидать и каких-либо препятствий развертыванию ситуации «прямой» доставки данных к условной позиции начала их анализа либо реассемблирования. Более того, любопытно и то, что ничто не препятствует заявлению предположения о существовании даже и нечто обширного класса таких операций мыслительной деятельности, чье совершение фактически не предполагает никакой преселекции. Такого рода мышлению, если признать уместным некоторое преувеличение, дано соглашаться с действием и таких алгоритмов, определяющих его совершение, что допускают загрузку в «буфер», собственно и инициирующий мышление внешних данных едва ли не в виде и полностью произвольного набора. Подобного рода практика совершения мышления, вряд ли утруждающая себя совершением операции преселекции, и будет избрана предметом анализа в данном исследовании. Откроет же данный анализ определение природы предмета отличающей акт интерпретации формальной смысловой структуры, проще говоря, определения предмета формального понятия, и определения того, какого тогда рода объектом востребования или запроса и подобает предстать такого рода предмету для собственно деятельности мышления.

Огл. Формальное понятие - адресат характерного запроса

Формальное понятие потому и вознаграждено таким своим именем, что помимо очевидного качества отдельной семантической единицы ему равно доводится обнаружить и качества конструктивной адаптации к построению с его помощью тогда и неких сложных выражений. Или - своего рода «удобству» формального понятия для применения в синтезе производных форм во многом дано определять и его основные характеристики, не только дополняя этим универсальную «специфику понятия», но, одновременно, исключая и ряд особенностей, «общих» прочим видам понятий. Если это так, то каковы те требования, что предъявляет логическая структура, восприемлющая некое понятие, когда по условию соответствия ее требованиям она и закрепляет за понятием квалификацию «формальное»?

Более того, равно существенно, что в качестве «формальных» возможно признание лишь исключительно понятий, что не просто выделяются определяющим их природу специфическим употреблением, но, помимо того, особенных и процессом их формирования, несколько иным, чем процесс формирования разговорных понятий. Если понятию естественного языка дано лишь наследовать приданную ему «названность», то для формального понятия подобный порядок, по понятным причинам, следует признать недостаточным. Обязательную особенность всякого формального понятия и подобает составить специфическому качеству выводимости, то есть возможности указания той специфической процедуры или манипуляции, что из нечто рассеянного множества соответствующих специфик и позволяет собирательный синтез данного понятия. Иными словами, непременная специфика формального понятия - равно и сопоставленный ему еще «не сложившийся» эквивалент, что, одновременно, подразумевает существование и вполне определенной процедуры воспроизводства из подобной как бы «беспорядочной» множественности равно и некоей целостности.

Еще одна столь же обязательная специфика формального понятия, как и его свойство выводимости, другая его важная особенность - проверяемость. Для формального понятия, допускающего подстановку в некое рассуждение в качестве носителя определенных смыслов, равно обязательно обладание и той недвусмысленной четкостью, несмешиваемостью и неперемешиваемостью, что прямым образом могли бы препятствовать изменению направленности рассуждения на уход в сторону от исходно заданного направления. Потому формальному понятию и подобает отторгать такую специфику как эластичность, соотносительность, или, тем более, исключать и иррегулярности смыслового наполнения, как для него недопустимо выражать собой и характерно актуализированное представление на манер понятий «погода» или «богатство». Также формальному понятию подобает исключать и возможность его обращения равно и «знаком непостоянства». Для формального понятия в случае включения в рассуждение обязателен тот порядок, когда оно как «входя в рассуждение», так и выходя из него, сохраняет тот же объем, что характеризовал понятие и на момент входа, и подобную способность отчуждения от модифицируемости в рассуждении мы и намерены понимать основным показателем идентичности формального понятия.

Еще одно, также характерно существенное свойство формального понятия подобает составить и присущему ему свойству интегрируемости. Формальное понятие утрачивает даже саму возможность реализации вне наличия у него определенного рода «стыкующих» интерфейсов, предназначенных для выполнения процедур объединения в комплексе с другими понятиями. Подобной семантической модели, увы, не существует и по настоящее время, и пока мы лишь предполагаем ее появление, но в практическом смысле условие «интегрируемости» формального понятия воплощает собой следование своего рода фразеологическому стандарту. В частности, для линии обязательна такая возможность как прокладка линии, для точки - обязательна возможность ее постановки, в логике или математике элементу обязательно «принадлежать», а не «находится», и т.п. Сама реальность такого рода практики равно же и определяет, что формальное понятие - оно и любым образом лишь то понятие, чему, в том числе, дано предполагать и характерное подчинение нечто готовой «формуле» словоупотребления, либо - требовать в отношении порядка построения фразы равно соблюдения и обязательного порядка подбора сопряженных понятий. При несоблюдении данных условий, при возможности свободы употребления, когда то же самое слово в той же самой конструкции будет допускать обращение и субъектом, и предикатом, что, фактически, предопределяет лишь вкус употребляющего данное слово, и речи не может идти ни о каком наличии формального понятия. Дабы читателю легче было понять, какой именно предмет рассматривает настоящее рассуждение, следует привести пример, способный показать, что при произнесении, например, высказывания «шарик покатился», адресат данного высказывания утрачивает возможность определения, начал ли шарик свое движение самостоятельно, например, не испытав какого-либо «толчка». В идеальном же случае от формального понятия и подобает ожидать той глубины задания его положения и ассоциации в речевой структуре, что исключала бы любую возможную свободу домысливания.

От формального понятия, что несколько пересекается с отличающим его свойством «выводимости», следует ожидать и наличия открытости перед реструктуризацией. Формальному понятию уже само собой следует предполагать порядок потребности в такого рода действиях, которые ему надлежит претерпеть в случаях изменения объема или свойств интегрируемости. Если обратиться к конкретному примеру, то от формального понятия «точка» нам следует ожидать таких возможностей адаптации, какие могли бы открываться в случае обозначения с его помощью уже не геометрически непротяженной точки, но, скажем, практического понятия точки изображения (в современной лексике - «пиксель»). Подобная способность еще более значима для понятий, обозначающих типы, строящие тогда и свои особенные отношения с принадлежащими им подтипами или экземплярами. Если рассуждение сталкивается с необходимостью отождествления, например, общего понятия «вещество» с двумя подтипами «простое» вещество и соединение, то следует понимать, какая модификация может быть произведена над исходным понятием, чтобы вывести из него подобного рода производные. Или, иначе, перспектива открытости для модификации будет предполагать ее отождествления то равно и как таковому формальному понятию.

Иными словами, любому «кандидату в формальные понятия» тогда и доводится обнаружить его несостоятельность, если невозможно пунктуальное отождествление его смысловой основы согласно присущей понятию специфике выводимости, проверяемости, интегрируемости и способности к реструктуризации. Напротив, лишь по обретению в целом комплекта подобного рода качеств, некоему понятию и дано заявлять претензию на статус действительно «формального» понятия. В случае же если практика употребления некоего понятия все же обнаруживает пренебрежение такого рода требованиями, то такому понятию вряд ли дано ожидать возможности обращения в той или иной мере «формальным», но ему дано обнаружить принадлежность равно и числу понятий естественного языка, столь расположенных к свободе ассоциации. Однако именно к такого рода понятиям, «не проходящим отбор в формальные» и прибегает конструирование «простой» убедительности, вытесняя комбинаторное начало понятийного конструирования впечатлительным. Что именно представляет собой такого рода «впечатлительное» начало понятийного конструирования, мы и намерены рассмотреть ниже.

Огл. Специфичная произвольным понятиям функция «порождения впечатления»

Теперь нам подобает предпринять попытку анализа понятий, особенных далеко не функционалом едва ли не предельно «точной фиксации» выражаемого ими объема содержания, но особенных использованием такой возможности, столь свойственной человеческому мышлению, как «пребывание под воздействием впечатления». Конечно, к числу понятий, способных порождать сильное впечатление, дано принадлежать понятиям, заключающим собой аксиологические установки, причем таковы не только понятия, заданные посредством придания им «прямой» как позитивной, так и негативной аксиологии, но и понятия, в отношении которых имеет место неявное задание аксиологии, например квалификаций, служащих для обозначения круга интересов человека. Более того, предназначение подобных понятий - отнюдь не содействие в построении продолжательной картины, восходящей к некоему принципу сочетаемости, но, напротив, - принуждение человеческого ума к условному «исходу» из круга внимания, заданного в силу избрания им сферы интересов и внушения ему «стойкого» устремления. Предназначение понятий, образуемых на основе обретения впечатлений - навязывание человеку склонности «тяготения» - осознания нечто на положении затрагивающего его прямой непосредственный интерес, или - осознание на положении вторгающегося в нечто для него «эмоционально существенное».

В этом случае нам и подобает обратиться к заданию некоей общей характеристики, обозначающей семантический класс такого рода понятий, что, насколько нам дано судить, и подобает обозначить именем резонируемость, но к ее точному определению мы обратимся позже, а сейчас представим здесь лишь краткий обзор ее вероятных форм.

Итак, что именно достаточно для того, чтобы понятие или же иная семантическая форма приняли бы на себя исполнение функции воздействия на человеческую эмоциональность, когда те или иные исполнители этой функции, пусть на положении эпитета, пусть - в некоем ином качестве, но обретали бы и возможность обращения актуально значимым раздражителем? Например, принадлежность числу такого рода именующих форм явно отличает и те же показатели превосходства, подчеркивающие в порядке некоего обсуждения казус наделения как непосредственно их участника, так и стороннего фигуранта экстраординарной спецификой. Так же подобного рода разновидности понятий - это и различного рода формы, доносящие такие смыслы как состоятельность, интеллектуальность, искусность, могущество, доступность, таинственность, всеохватность и т.п. Также числу такого рода раздражителей принадлежат и понятия, что «сокращают масштаб явления», а с ними и понятия, уменьшающие до минимума те характеристики, что явно ускользают от возможностей контроля участника коммуникации, а равно и понятия, раздражающие или восхищающие такого участника собственно способностью хотя бы и потенциального выхода из-под возможного контроля. То есть - эмоциональную сферу человека явно отличает чувствительность к характеристикам явно достаточным, чтобы стоять в одном ряду с «тонким намеком», «тонким вкусом», «незаметным проникновением» и т.п. Другого рода источниками резонируемости также правомерно признание и разнообразных форм выражения антипатии, эпитетов показывающих уродство, убожество или характеристик, позволяющие ассоциацию с чем-либо и качества обращения субъектом брезгливости.

Равно в подобной связи подобает уделить внимание и той любопытной специфике, что внутри своего рода «мира форм резонируемости» населяющие его понятийные формы образуют и обращенные друг на друга условности статуса и тяготения. Для человеческого сознания более характерна ситуация «преобладания любви над ненавистью», однако в некоторых случаях и ненависти дано превозмочь любовь. Отсюда и возможна оценка, что обычным условиям дано порождать преобладание «позитивных резонаторов» при условии, что хотя подобное состояние и более обыкновенно, но такое положение вещей не отменяет и его неизбежной актуализации. Если же исходить из предмета нашего интереса, а именно - функции «реализации убедительности», без уточнения, привития какого рода тяготения и подобает ожидать, фактор конкретной «конкуренции резонируемостей» не в такой сильной степени значим, поскольку исход такой конкуренции - непременно же положение, где «одна резонансная форма замещает или вытесняет иную».

После прояснения неких существенных моментов теперь нам следует возвратиться к отложенному прежде решению задачи построения определения «резонируемости». Если исходить из развернутой здесь аргументации, то предмет «резонируемости» - то равно же побуждение к выстраиванию получателем информации такого определяющего его деятельность ориентира, что в качестве «фактора внешнего мира» безразлично, в прямой, опосредованной или условной форме и выражает собой нечто ущемляющее эгоистическую проекцию индивида или способствующее ее становлению. Казалось бы, индивид всего лишь знакомится с массивом информации, что повествует о некоем предмете, но, как ни странно, индивиду уже дано осознавать такого рода данные не иначе как перспективы или пределы его персональных проекций. И, соответственно, если индивид понимает такие пределы как затрагивающие его актуальную или потенциальную свободу, то это и побуждает его на «переход от слов к действию», если даже, порой, подобные действия и находят выражение не более чем в словах.

Более того, и собственно носителя сознания не подобает расценивать как не более чем «одномерного» получателя информации, но - его подобает понимать лицом, каким-то образом «заинтересованно» пролагающим его путь в информационном поле. Собственно поэтому в одном случае получение информации и обращается для содержания сознания простым бесстрастным пополнением неким объемом новых данных, когда в другом - обращается и выработкой некоего «сложившегося» отношения или позволяет определение получаемых данных как основания для совершения поступка. Подобный «второй вариант» реакции на поступление данных и подобает расценивать как допускающий и весьма простую инициацию посредством включения в сообщаемую информацию и нечто же «фактора резонанса».

Огл. Логическое связывание - процесс на «эмоционально нейтральном» поле

Обретение такого рода понимания некоей сущности, что достаточно и для признания этого понимания как нечто «объективного» представления невозможно и вне такого рода спекулятивной обработки зависимостей, когда некоему предметному содержанию дано предполагать и такую форму его раскрытия как разделение элементов его состава на «причины» и «следствия» и задания последним связывающих отношений. Однако такого рода «логический» способ фиксации деталей признаковой картины явно исключает обращение «средством различения» определенных выше «резонируемостей», поскольку ему явно претит и какая-либо «близостная» значимость не только как исходящая из как такового определяемого, но и такая же значимость как могущая составить нечто «объективный признак». Эмоциональная нагруженность, стоит объявится возможности ее наложения на логически связанные представления и понятия, неизбежно будет предполагать обращение источником нечто восходящей к предпочтению неправомерной коррекции, что недозволительно в случае построения объективного понимания. Кстати, для философии и логики подобное обременение одного из наиболее важных понятий, «истины», равно составляет собой источник порождения и ряда явно нежелательных последствий. Потому существенный смысл и выпадает обрести пониманию, чем именно подобает предстать прилагаемому к какой бы то ни было информации принципу соблюдения при ее извлечении тогда и требований эмоционально нейтральной упорядоченности.

Наше рассуждение о предмете требований «эмоционально нейтральной упорядоченности» и подобает начать указанием на то, что на деле вряд ли стоит ожидать образования или построения такого массива информации, что допускал бы построение исключительно посредством формальных понятий. Однако что именно следует ожидать от некоего условного массива данных, что позволяет рассмотрение на положении наделенного только лишь логическим упорядочением? Скорее всего, такого рода массив - равно массив информации, образованный благодаря построению на условиях в известном смысле «корректной» процедуры, когда позиции, выражающие кульминационные моменты подобает отводить лишь формальным понятиям. Отсюда принципу «правильности процедуры» и доводится означать, что некие понятия естественного языка, произвольные в смысле характеристики отличающего их объема, будут позволять их использование лишь не более чем как средства приведения (или - средства приобщения) свободных ассоциаций к устойчивым понятийным структурам или допускать использование как «материал» связей, образуемых между собой формальными понятиями.

Таким образом, «логически безупречная» конструкция, если ей не дано заключать собой только лишь формальные понятия, все равно будет предполагать возможность построения как схема «узлов» или «центров», замыкающих на себя обеспечивающую такие узлы периферию. Узлы, и любые иные вводимые в данную схему «сильно» нагруженные элементы структуры могут быть представлены исключительно формальными понятиями, когда для образования «периферии» возможно использование и любого рода понятий, при отличающей их какой угодно окрашенности. Отсюда и специфика такого рода понятийной «периферии» - тогда уже не некие автономные значения, но значения, служащие в качестве «питательной среды», при поддержке которой и подобает складываться равно и «системе узлов». Допускай, в таком случае, элемент периферии окрашенность или не допускай, здесь он, фактически, предполагает использование «не для непосредственно указания адресации», что в пределах подобного построения фактически и сводит на нет «близостные качества», существенные для подобного «резонирующего» понятия.

Если последовать предложенному здесь толкованию, то далее возможно образование представления и о сути принципа «эмоциональной нейтральности» логической конструкции. Здесь уже только лишь формулировке данного принципа дано определять и условие, что логически нейтральная конструкция, поскольку ее основные смыслы выражены посредством фактически умножающихся в своей разложимости и соотносимости формальных понятий, по самой своей конституции не предполагает включения тех возможных предметов, что позволяли бы признание возможными источниками эмоциональной реакции. Разложимости и безмерно множественной соотносимости формальных понятий дано означать для такого рода конструкции равно и задание условия, что понятийный элемент фактически будет исключать использование в роли адреса для наложения выраженного отношения именно потому, что здесь он явно лишен целостности в его качестве адреса. Логическая конструкция, конечно, не обращается для человека построителем препятствий в возможности выражения эмоций, но она не позволяет связывания эмоций с каким-либо участвующим в ней элементом, поскольку все, чему дано принадлежать такой конструкции, присутствует здесь не на положении нечто целостного, но - на положении непременно заданного либо объемом частей, либо - комплексом отношений. Отражением подобных особенностей логической конструкции и подобает предстать той специфике ее построения, когда важнейшие понятийные модули приобретают в ней облик не объединивших, но только собравших свои комплексы обстоятельств. Тогда уже в силу действия данного принципа и адресующееся подобному понятийному модулю выраженное отношение уже потому будет исключать возможность его признания «отношением непосредственной адресации», что непременно обратит всякую прямую адресацию модулю то и опосредованной адресацией состава модуля. Отсюда выраженное (эмоциональное) отношение для логической конструкции не исчезает, но обращается бессмысленным, и такого рода отличающая ее «невязкость» по отношению к эмоциональности и обращает логическую конструкцию нечто эмоционально «нейтральным пространством».

Насколько нам дано судить, теория принципа «эмоциональной нейтральности» и определяет собой те выводы, что обосновывают постановку вопроса, что именно позволяет реализацию теперь и альтернативной среды, тогда уже не лишенной и способности «цеплять» сознание или провоцировать эмоциональную форму отклика.

Огл. Псевдологика падкого до резонируемости мышления

Если результаты предшествующего анализа и истолковать в некоем расширенном понимании, то мышление, эксплуатирующее качество резонируемости понятий, непременно отличает следующая принципиально важная специфика: данной форме мышления подобает располагать как способностью «захвата» нечто «потенциала инициации» эмоционального отклика, присущего нестрогому понятию, как располагать и способностью «нейтрализации» такого рода потенциала. Более того, в этом случае «захвату» такого потенциала вряд ли дано означать и последующий перевод обладающего подобным потенциалом понятия в ценностное измерение, так и нейтрализации подобного потенциала не выпадает означать и полного устранения в понятии каких-либо зачатков ценностного измерения. Более того, вряд ли исключена и комбинация по типу «захвата потенциала с последующей нейтрализацией», а также и обретение сознанием убеждения в отсутствии у природы, выражаемой посредством некоторого понятия равно и специфики «природы, основывающейся на природе». Так, сознание, не признающее за какой-либо природой присущей ей синтетичности, и обретает ее понимание природой «как таковой», или - природой, обнаруживающей и своего рода специфику «нераздельной целостности». В таком случае и любого рода «резонирующее» понятие - то не иначе, как рубеж, характеризующий некую представляемую понятием природу, далее которого не существует возможности выделения того порядка диссоциации, что позволял бы признание источником той природы, что находит выражение посредством данного понятия. Подобного рода представления тогда и предполагают то построение, что, положим, если выражаемая ими система представлений допускает идею «счастья», то здесь невозможно существование и подкрепляющего и образующего счастье удовольствия. «Счастью» в подобных «семантических координатах» и доводится обращаться той конечной самоонтологией, в отношении которой невозможна даже и мысль о возможности каких бы то ни было корней такого рода нормы, тогда уже замещающей собой и как бы «онтологическое» начало. Подобным же образом такого рода координаты допускают построение и на базе понятия «богатство», тогда уже не знающего и какой-либо релятивности, или на базе понятия «власть» как равно олицетворения всемогущества или электричества как явления самого по себе, но не наполнения проводящих сред.

Тогда нам и подобает обратиться к попытке обретения представления о реалиях методов, позволяющих построение такого рода выразительных конструкций, что определяют собой возможность возбуждения активности мышления посредством «захвата», и, более того, даже «умножения» эмоции и своего рода «тренировки» понимания в смысле навязывания сознанию эмоционального подкрепления момента употребления тех или иных понятий. Здесь если просить совета у присущей нам интуиции, то подобает признать справедливость такого существенного принципа: условным «корнем зла», характерным функционалу «захвата» и правомерно признание тех самых «самоонтологических» представлений или принципов, что могут использоваться как аксиологические установки собственно потому, что позволяют признание в некотором отношении «как таковой ценностной основой». Но в этом случае неизбежна и постановка вопроса о предмете некоторого рода «практик»: что же именно тогда могло бы составить собой и средство закрепления такого рода «самоонтологии»?

Первое, и, быть может, и наиболее важное средство поддержания такой самоонтологии и выпадает составить использованию особого изолирующего механизма, отсекающего любого рода расследование специфик природы и фундирования того или иного отдельного понятия. Так, специфика целого ряда практик ведения рассуждения - употребление заимствуемых или задаваемых понятий «именно такими», вне совершения над ними какой-либо спекуляции, когда задание подобных базисных понятий возможно потому, что некий базисный уровень задан на положении «предела чего-либо» (дробления, индукции и т.п.), откуда эти понятия и обретают специфику субъективно оправданного предела. То есть данной практике ведения рассуждения и выпадает восходить к пониманию, что дано иметь место нечто «нашей субъективности», прямо и определяющей выбор такого именно базисного понятия, когда все прочее - «от лукавого», или, возможен вариант, все прочее «не интересно», «не существенно» или «не принципиально».

Второе по его значению средство поддержания такого рода самоонтологии - сопоставление смысловому началу, выражающему такого рода специфику равно и нечто богатства обременения. Задание условия, указывающего на нечто «богатство обременения» тогда уже возможно исходя из особенного качества «привлекательности картины», раскрывающейся благодаря становлению нечто «самоонтологической» формы, не сравнимой как бы «ни с чем» по уровню богатства ассоциаций. Или - для некто углубленного в процесс рассуждения ничто уже так не значимо как возможность получения «разнообразной информации» и, более того, здесь ему равно же значима и характерная ценность «субъективно насыщенного представления», откуда и попытка расследования констуитивов, определяющих подобное понятие не существенна в сравнении с тем, что выпадает «открыть» такому пониманию. Принцип «богатства обременения» также позволит оценку равно в значении и в известном отношении «намеренной поспешности», особой интенции, вознаграждающей анализ «разнообразием результатов», что и оправдывает идею осознания предмета как бы «в забвении специфики генезиса и содержания» обозначаемого предмета.

Но помимо двух уже рассмотренных здесь средств поддержания и закрепления самоонтологии возможно и некое третье средство. Таким, вполне возможно, что и не каждый раз используемым инструментом и доводится предстать нечто отличающему то или иное понятие предельному ресурсу комплементарности. Так, некоторому рассуждению дано вознаградить себя подбором понятия, пригодного для обозначения некоторого предмета, когда это рассуждение и расценивает такое понятие как наделенное «большей комплементарностью» в сравнении с любой возможной заменой. То есть такое понятие и видится как наделенное куда более богатыми связями, наиболее «мощной» стимулирующей функциональностью, и отказ или игнорирование подобного понятия и связанной с ним семантической конструкции фактически, для подобного видения, «обрушивает» или обуславливает такое обеднение рассуждения, что оно утрачивает существенный смысл. Данное понятие, каким бы оно ни было, характеризует и та специфическая ценность, что делает строящиеся на нем рассуждения предельно иллюстративными, и отказ от его использования, или проводимые в его отношении расследования фактически и признаются «самоубийственными для рассуждения».

То понятие, что доводится подкреплять функционалу придаваемой ему «самоонтологии» и обращается в известном отношении источником устойчивого приложения эмоции. Не позволяя никакой возможности отхода от него, оно фактически вынуждает к концентрации на себе всего характерного для некоего сознания ресурса интенциональности. Подобное понятие и обращается своего рода «обязательным адресом», всякий раз всплывающим в памяти, когда интерес субъекта и обращен на подобного рода проблематику. Даже в той ситуации, когда, казалось бы, следует понимать правомерным поиск производной или налагающейся причины, подобное понятие любым образом, непосредственно в силу присущей ему «сверхценности» и обращается лучшим исполнителем функции предмета приложения эмоционального отношения. Именно подобное понятие в данном отношении и «замещает собой все» на положении некоей совершенно не позволяющей подмены позиции «концентрации эмоционального притяжения». Более того, если построению рассуждения дано предполагать и постоянное муссирование такого понятия, примером чему и правомерно признание тех же текстов мистического, рекламного или идеологического характера, то тогда оно приобретает смысл опорной структуры той же замещающей рациональный подход «резонируемости». Строящийся с подобным расчетом текст тогда и мотивирует не на рациональное рассуждение, но - прямо предполагает принуждение к эмоционально усугубляемой концентрации внимания на некоей проблематике.

Та часть задач настоящего анализа, решение которых было получено на завершившейся теперь стадии анализа, допускает тогда и то обобщение результатов решения этих задач, как вывод о характере «логики» замещения и порождения «резонирующих» сущностей. Такого рода «логика» фактически и строится на действии механизмов блокирования восприятия понятий в качестве формальных и инициации своего рода «повсеместной замещенности» некоего комплекса представлений не более чем использованием инструментария нарочито «концентрических» форм именования.

Огл. Порождаемая «резонируемостью» новая возможность манипулирования

Наш предшествующий анализ фактически исходил из следующего умолчания или «ошибочного априоризма», - предоставляемую информацию достаточно снабдить резонирующими понятиям, что как бы «самой собой» позволит придание ей требуемой убедительности. Однако подобное понимание вряд ли справедливо в силу определения человека принадлежащим различным психологическим типам личности. Потому одному видению, подразумевающему в чем-либо некую целостность, доводится конкурировать с другим, признающим за целое лишь некую часть того, что оно понимает «комплексом», или - конкурировать с тем, что и дискриминирует всякое целое по признаку несамостоятельности относительно некоторого ситуативного контура. То есть если резонирующим понятиям выпадает представлять собой успешный предмет информационного предложения, то они не застрахованы и от отторжения в силу обладания адресатом сообщения опытом, предубеждением, непониманием, проницательностью, ироничностью и т.п. Отсюда дано следовать и необходимости в адаптации информации, строящейся с привлечением резонирующих понятий равно же к возможной встречной реакции, что не столь существенно в случае построения сообщения на основе формальных понятий, где отсутствие понимания допускает замещение на использование особого механизма, как принято определять такой механизм среди педагогов, «разжевывания». Резонирующие понятия, несмотря на все их располагающие к этому достоинства, вряд ли позволят навязывание в условиях неблагоприятной встречной реакции, и потому донесение информации посредством инъекции неких ценностных схем практически невозможно и без применения особого механизма контроля встречной реакции. Но как тогда способен действовать подобного рода контроль?

В нашей попытке построения схемы механизма «контроля встречной реакции» мы прибегнем к построению такой модели: положим, существует некто автор письменного текста, кому не дано знать, как и при каких обстоятельствах может протекать случай восприятия его сообщения. Тогда такому автору и доступны лишь те возможности подкрепления состояния сосредоточения получателя на сообщаемом содержании, что исходят из манипулирования такими свойствами сообщения, как интенсивность, концентрация, острота, интересность и т.п. Иными словами, такому автору доступны лишь такого рода возможности манипулирования мышлением читателя, что как бы удерживают читателя от возникновения мысли о выходе за рамки проблематики, задаваемой излагаемым текстом. Или, иначе, но автор располагает здесь возможностью использования средств, позволяющих удержание мышления читателя в том комплексе ассоциаций, что предполагает образование благодаря заданию специфической конфигурации комплексу условий интенсивности, регулярности, яркости, непрерывности хода и т.п. Так, в одном случае автору удается спровоцировать в сознании читателя ощущения своего рода «совершенной ненужности» выхода из некоей системы представлений, в другом - предусматривает такое затруднение мышления читателя, чтобы последнему приходилось прилагать определенные усилия просто для выхода из транслируемой ему системы представлений. При этом для подобных манипуляций важно и в известном отношении «знание меры»: чтобы их действие не приводило читателя в состояние избыточной экзальтации или сверхмерной подавленности.

Тогда и закрепление в чьей-либо практике мышления таких средств оперирования как «резонирующие понятия» и невозможно вне использования реального или предполагаемого контроля реакции или действия схемы «обратной связи». Подобный контроль, конечно же, допускает различные возможности реализации - от организации «живой» коммуникации на условиях гибкой адаптации к реакции адресата или аудитории, способность к чему в большей мере отличает мастеров театрального искусства, и вплоть до «обкатки» возможного построения текста на фокусных группах или посредством своего рода прогноза ожидаемого отклика. Нас в данном случае будут интересовать не сами собой такие техники, но инструментарий, обеспечивающий эти техники.

В этом случае правомерно и представление ответа на такой вопрос, - на каком именно «ухабе» и «спотыкается» восприятие некоторого сообщения той или иной аудиторией или индивидуальным адресатом? Здесь, конечно же, не исключена возможность характерной реакции и на предметную специфику, и - на специфику построения, и - на специфику значимости. В частности, в предметном отношении для профессионала или вообще опытного человека представления дилетанта выглядят «несколько дико», или конструкции профессионала понимаются дилетантом сложными и непонятными, либо, например, разного рода профессионалы в отношении одного и того же предмета способны выбирать различные ракурсы и не признавать правильным ракурс условной стороны «научного оппонента». В смысле интересующего нас восприятия некоего повествуемого содержания такого рода прецеденты отторжения можно назвать фактически «кратковременным отключением», даже если подобного рода «отключение» может относиться непосредственно к принципу некоей излагаемой концепции. Способ преодоления «отключений» очевиден - или ведение рассуждения посредством слишком общих и слабо конкретизированных понятий, или - тщательная выверка некоторых построений на предмет «гладкости» прохождения в определенной аудитории. В отношении изучаемого нами предмета «резонируемости» мы будем говорить о блокировании возможных отключений как о блокирования неких помех, поскольку предметные основания в нашем представлении вряд ли подобает наделять равно и спецификой построителей «простой убедительности».

В развитие настоящего анализа нам также следует уделить внимание и специфике построения, именно ее, на наш взгляд, и подобает расценивать как критически значимую для реализации простой убедительности. Построение изложения явно требует такого порядка раскрытия, чтобы позволять концентрацию на отобранных резонирующих понятиях, и, что важно, также и не переобременять «сбываемые» резонирующие понятия, чтобы им угрожал и коллапс собственно способности поместительности. В частности, потому и подобает избегать появления «самопокушающихся» средств изоляции, избытка обременения или неразборчивой комплементарности. Восприятию сообщения явно не подобает мотивировать адресата, в частности, на идею такого простого сомнения, что «когда все сверхъестественно, то существует ли признаваемое естественным»? Отсюда изящная форма построения текста - равно и уход от невольного побуждения читателя или слушателя к формированию реакции «естественного отторжения». Источником же такого рода реакции нередко и доводится обращаться равно и «логической схеме» навязываемой читателю модели - либо в той же «изолирующей и самоё себя изоляции» он различает и парадокс лжеца, либо замечает, как «все обременяет, но ничего не раскрепощает», либо, наконец, обращает внимание на подавляющее преобладание своего рода «свободного сопряжения». В таком случае «конструктивной составляющей» построения изложения и подобает обратиться так обустроенному заданию резонирующих понятий, чтобы ничто не мешало исполняемой ими функции ограничения пространства интерпретации равно выстраивать и «простоту» убедительности. Тогда если и судить с позиций в известном отношении грубой меры, то построению сообщения, рассчитанного на достижение эффекта «простой» убедительности каким-то образом подобает предупреждать наступление момента обретения образуемыми конструкциями состояния «естественного алогизма» излишне вовлекающей избыточности.

Наконец, качеству «убедительности» дано угрожать и опасности некорректной акцентировки значимости. Значимость, при ее задании на положении значимости «в собственном роде» - это непременно же не более чем дистантно-структурно-масштабная составляющая построения. Тогда в отношении изменения собственно функции значимости автору и подобает предусмотреть влияние фактора «качества аудитории» или пытаться нащупать своего рода «реальный» пласт контекста, допускающий «отслоение» от получаемого сообщения равно и в ситуации восприятия некоторым контингентом. В таком случае если эту теоретическую формулу и сопроводить простой иллюстрацией, то такова и картина восприятия детской литературы ребенком и взрослым: ребенок воспринимает содержание такой литературы собственно в качестве необходимого ему «прямого» опыта, когда взрослый - в качестве опыта «передачи опыта». Здесь, конечно же, важна оценка отличающей аудиторию меры интенсивности понимания, его глубины, проективности, вовлеченности и т.п., иными словами, оценка требующих соблюдения при построении текста ритма, пейзажности, подробности, связности и других факторов, создающих в данном видении иллюзию «целого». Отсюда и акцентировку значимости, что вполне естественно, следует рассматривать не в качестве сторонней и вносящей помеху специфики, но видеть своего рода «технологическим подкреплением» акта донесения резонируемости посредством придания потоку смыслового контента, здесь возможна следующая оценка, и должной «ламинарности». На практике акцентировка значимости будет заключаться в контроле соблюдения речевого стандарта, стандарта кругозора, стандарта прямоты/косвенности, стандарта манеры изложения и т.п.

Итак, эффект «прямой» убедительности вряд ли следует понимать достигаемым посредством использования бесхитростно-незамысловатых приемов, он явно возможен лишь в случае принятия во внимание многообразной реакции вероятного контингента. Отсюда и собственно «простую убедительность» следует понимать не просто как таковой возможностью, но следует видеть равно и в известном отношении порождением таланта.

Огл. Принцип «простой убедительности» в представлении условной «формулы»

Если у читателя складывается впечатление, что определяемую нашим пониманием «простую убедительность» следует квалифицировать адресатом непременно же негатива, то подобное впечатление ошибочно. Простая убедительность - явно полезная и разумная практика в случае формирования с ее помощью существенного элемента в практике повседневного мышления. И одновременно она неразумна и деструктивна для сложного и специфического мышления, требующего точного, многофакторного и последовательного анализа. Но что такое представляет собой «простая убедительность» равно и на положении специфической когнитивной формы?

Дабы представить здесь подобающую характеристику простой убедительности мы прибегнем здесь к такой приглянувшейся нам метафоре как театр смысла. Простая убедительность недостижима посредством не более чем фиксации на тех или иных резонирующих понятиях, случающейся даже в обстоятельствах определенных форм сумасшествия, предполагающих концентрацию на «навязчивых» идеях. Простая убедительность никоим образом не представляет собой только лишь манипулирование резонирующими понятиями, но непременно предполагает и своего рода «практику манипулирования», нуждающуюся в подкреплении равно и известной мерой таланта. Простую убедительность любым образом не подобает расценивать как элементарный выбор системы приемов внесения резонируемости, без чего она, конечно, и вовсе несостоятельна, но следует определять нечто же «выдачей» некоей резонируемости посредством акта, воспроизводимого посредством искусства подачи. Отсюда простая убедительность и обращается порождением некоей спонтанной или исходящей из трезвого расчета интенции, предметом вожделения которой и правомерно признание театрализации некоей значимости на положении общеупотребительного средства, инструмента, основания либо рычага спекуляции.

Конечно, простой убедительности дано предполагать расчет не на банальное навязывание бесконечного спектра резонирующих понятий, но расчет на «инъекцию» определенного ограниченного арсенала близостно воспринимаемых сущностей. Такая «инъекция» потому и привлекательна для создателя подобного арсенала ценностных квалификаций, что ее и подобает расценивать как комплементарную в отношении присущей его мышлению способности к конкретному выделению нечто ограниченного видения мира, обращающегося формированием и некоего «оптимума» интерпретации. Тогда отсюда и дано следовать, что идее воспроизводства простой убедительности дано рождаться не потому, что таково построение конкретной коммуникации, по отношению которой у одного из участников возникает идея оптимизации собственной презентации на положении одной из сторон такой коммуникации. Конкретному участнику некоей коммуникации все же дано предполагать свою выгоду и в нечто возможности его восприятия в рамках данной коммуникации на положении носителя определенного сознания и оператора определенного арсенала и категорий, и понятий вообще. Такое отношение к участнику коммуникации как к определенному «фигуранту» возникающей коммуникации и позволяет ему выделение тогда уже в качестве обнаруживающего преимущество своего рода «внутреннего знания» (подобный эффект и приносит, к примеру, квалификация «марксист»). Благодаря этому простая убедительность и позволяет понимание не инструментом интеллектуального сотрудничества, но и, нельзя сказать, что и интеллектуального доминирования, но, скорее, удобства ограниченной интеллектуализации определенного контура коммуникативного обмена. Данный принцип и позволяет нам предпринять попытку построения тогда и собственно «формулы» простой убедительности.

Далее выше уже подобранный нами комплекс аргументации позволит предложение теперь и такого определения простой убедительности, что означает ее отождествление как нечто сведения интеллектуальных практик к уровню запросов повседневного мышления, но не повседневного мышления вообще, но только той его формы, что признает актуальной концентрацию на тех или иных носителях значимости. Отсюда простая убедительность и обращается не средством некоторого прогресса, но средством некоей стабилизации, важной для донесения и распространения того или иного рода начал предназначенных для фиксации некоторых представлений. «Простая убедительность» - и есть не иначе как средство замыкания и удержания свободы интерпретации в топологии, ограниченно заданной некими началами образования представлений, когда предпочтение определенных начал представлений и обеспечивает поддержание определенного, иногда реально выгодного, иногда лишь кажущегося таковым масштаба интерпретации. Потому «простую убедительность» и подобает расценивать как в известном отношении «засасывающую воронку», собственно и затягивающую в данный уровень масштаба интерпретации те представления, чьему осознанию, главным образом, не дано вести к порождению реакции «естественного отторжения» возможно обнаруживаемого в подобной вездесущности. Отсюда «простой убедительности» и выпадает представлять собой, первое, выделение некоторого комплекса резонирующих понятий, и, второе, обрамление элементов подобного комплекса такой притягательностью, что способствует не только их реальному прямому, но и условному сугубо применительному употреблению на положении в известном отношении «вездесущих» форм задания интерпретации. Тогда «простая убедительность» есть и нечто та семантическая расширительность, что основана на способности «логики» некоторого употребления именно так формировать пространство интерпретации, что к подобным понятиям будут привязаны не только их собственные денотаты, но и некие предметы или сущности, тогда уже «применительно годные» для употребления в качестве такого рода денотатов. Простая убедительность, по существу, это принцип построения сообщения, соответствующий «логике» расширенного подбора денотатов в отношении понятий, признаваемых в определенном употреблении «эффективными». Собственно и отличающее подобную «убедительность» качество убедительности будет позволять его обретение именно в ситуации преимущественного предпочтения неким «потребителем информации» собственно специфики скорости реакции и, возможно, некоей кажущейся «прозрачности» понимания в сравнении с неким возможным равно и более тщательным построением интерпретации.

Огл. Заключение

Не будь «простой убедительности», вряд ли могло иметь место и повседневное мышление, и тогда человеку в его познавательной деятельности оставалось бы использование лишь реализуемого посредством формальных понятий строгого мышления. Но практическое поведение человека невозможно без устранения избыточной когнитивной концентрации, и потому «простую убедительность» и подобает расценивать как эффективный прием выделения ограниченного набора представлений, нормализуемых не согласно непосредственно сложности действительности, но согласно рациональности практики употребления представлений. И обыденное сознание как жило, так, конечно, и продолжит использование столь полюбившейся ему «простой» убедительности.

Однако важным аспектом проблемы «простой» убедительности также правомерно признание и склонности науки нередко соглашаться с перенесением создаваемых «простой убедительностью» стереотипов непосредственно в научные схемы. И нам остается лишь надеяться, что наш рассказ поможет науке в трезвой оценке вездесущности употребления в ее конструкциях некоторых категорий, что, возможно, и приведет ученых к мысли об отказе от части простых семантических топологий в пользу иных, одновременно и «более богатых», и, равно, «более выводимых».

09.2011 - 08.2022 г.

1. Шухов, А., Предмет семантики, 2007.
2. Шухов, А., Идентичность свойства "формальности" и логическая невозможность "формальной теории", 2009.
3. Шухов, А., Обскурантизм писательства, 2011.
4. Бартлетт, Ф.Ч., "Мышление: экспериментальный и социальный анализ", Глава 9, Авантюрное мышление - 4, Повседневное мышление, 1958.