Вряд ли правомерно признание необычности такого вполне возможного случая, когда предмету философского анализа выпадает заключать собой полное отсутствие исследовательского посыла, что и обнаруживает ряд работ, содержащих критический разбор работ философских предшественников. Или - за обращением к разбору работ философских предшественников нередко способен стоять и такой мотив, как решение лишь сугубо «литературной» задачи. Более того, для не столь уж и малого массива продуктов философского творчества литературная задача - она же и едва ли не единственная и основная, и, кроме того, и преобладающий объем корпуса философского знания - не иначе как формы слабо упорядоченной комбинации одновременно и аналитической и литературной постановки задачи.

Или - если некий философский текст и ограничен лишь изложением философских размышлений, то такого рода синтез во многих случаях можно расценивать как не более чем литературную компиляцию с ее характерной спецификой тяготения к фразеологическому, ситуативному (сюжетному) или поэтическому построению. Хотя такого рода «философская проза» - равно и далеко не «художественная проза», поскольку ее предмет - все же некая философская проблематика, но и специфика подчинения «литературной установке» явный признак смещения рассуждения в область ведения повествования, откуда условный «эталон» такого философствования и выпадает составить повествовательной форме прозаической компиляции. Но если художественную прозу и расценивать как эталон прозаической компиляции, то основной задачей прозаического синтеза и обращается последовательное проведение прогрессирующего интереса читателя по нечто «трассе» сюжета повествования, но никоим образом не концентрация читательского внимания на предмете верификации тогда и тех или иных утверждений. При этом всякому повествованию, следом за художественным повествованием равно дано обнаружить и присущую ему свободу - так, даже самой его художественной задаче не обязательно брать на себя роль основной задачи художественного текста, иногда исполняя функцию не более чем «ускорителя» переключения внимания читателя тогда и на предметы, уже нарочито предназначенные фокусировать внимание. Другое дело - сама задача представленных выше соображений - послужить не более чем пояснением задачи предлагаемого читателю эссе - исследования положения, при котором специфика присущей тексту «доступности для прочтения» предполагает применение равно как средство закрепления в сознании читателя тогда же и комбинации «арсенала понятий». То есть - если философствование и обращать повествованием с расчетом на наполнение рассказа неким особенным набором понятий или категорий, то задачу предлагаемого ниже анализа и составит анализ предмета нечто «качества» тех понятий, что допускают их введение в оборот посредством как бы «трассирующего» порядка прочтения. Или задачу настоящего анализа и составит исследование нечто особенной функциональности, позволяющей закрепление некоей данной группы понятий равно как неких значимых или ценностно предпочтительных категорий. Иными словами, предмет настоящего анализа - тогда и специфика такого рода понятий, что для некоего текста и играют роль установки или объекта реализуемого данным текстом «навязывания», а равно и присущая подобного рода понятиям та особенная функциональность, что способствует их иллюзорному осознанию как своего рода «самодостаточных». Или - предмет настоящего анализа это и нечто особенная реальность понятий, навязываемых посредством «трассирующего» порядка прочтения, а равно и предмет нечто особенного «сервиса», предназначенного для закрепления в понимании неких навязываемых понятий. Потому присущую тем или иным понятиям способность к обращению нечто «самодостаточными» понятиями и отличающую подобные понятия приспособленность к закреплению в памяти посредством изложения некоего сообщения и подобает выразить в представлении об отличающем подобные понятия качестве высказываемости.

Наше исследование «качества высказываемости» рано предполагает построение и в форме анализа отличающей понятия способности «преподнесения себя», или - присущих им качеств легкости ассоциативного, фонетического и употребительного закрепления. В нашем понимании всякое понятие и надлежит расценивать не только лишь как средство выражения, но и как такого рода «употребляемое» средство трансляции смысла, что допускает признание за ним и нечто специфики «меры» речевой востребованности или речевой «эффективности».

Огл. «Технический момент» высказываемости - звучность

Наше рассуждение о предмете «технической стороны» высказываемости и подобает начать с попытки обыгрывания одного карикатурного сравнения. Положим, нас посещает идея сопоставления по признаку «качества произнесения» следующей пары русских слов - «бог» и «железнодорожник». То есть - данное сравнение допускает постановку и такого вопроса - что именно подобает понимать причиной компактности фонетического аппарата одного из двух слов и фонетически громоздкой конструкции второго слова? Дано ли иметь место какой-либо закономерности в далеко не равноценном «фонетическом качестве» двух выбранных для сравнения фонем? Конечно, сложно исключить, что поиску ответа на эти вопросы дано предполагать и такого рода построение, когда положение первой стадии такого поиска подобает отвести и нечто «этимологическому экскурсу». Тогда этимология слова «железнодорожник» все же любым образом характерно прозрачна - данное слово явно из числа относительно недавних словообразований, и, более того, принадлежит к числу малоупотребительных лексических форм, отчего не располагает аналогом и в формате жаргонного сокращения, что, например, отличает английское «software», на жаргоне звучащее как краткое «софт». Тогда если верна раскрываемая данным примером связь «употребительное - короткое», то отсюда дано следовать и некоему отчасти ироническому допущению: возможно, и для обозначения предмета, выражаемого посредством краткого «бог» куда более адекватно использование и какой-либо «тяжелой» фонемы? Тогда на слово, «тяжелое в произнесении» удалось бы возложение и функционала такого рода знака, что характерно комплементарен «массивности» и выражает собой «высшую сущность», что и сыграл бы роль средства, создающего, помимо условия «сверхстатуса», равно и в известном отношении источника «дополнительной» ауры значимости. Возможно, окажись слово «бог» фонетически характерно сложнее, оно и порождало бы в любом произносящем более глубокий эмоциональный отклик?

Однако, как подсказывает присущая нам интуиция, в отношении задачи достижения «эффекта усиления» употребление громоздкой фонемы и подобает расценивать как приносящее нежелательный эффект. Тогда здесь и возможно предположение, что «звучность» слова дано определять и тем особенностям фонетического воплощения, что достигаются благодаря быстроте высказывания, наделяющей такое слово равно и качествами лучшей адаптации для внятного произнесения. Прокричать «железнодорожник» существенно сложнее, нежели выстрелить произносимым на одном дыхании «бог», а потому своего рода «эстетикой» фонетического воплощения и выпадает обратиться приспособлению, как определяет подобную проблематику лингвистика, «плана выражения» слова к стремительности произнесения, прямо позволяющей более громкое и «резонирующее» звучание. На основании такого рода оценки возможно построение и своего рода теории «эффектной звучности» той части понятий, что предназначены для включения в тексты, создаваемые в целях устной декламации. Или же, в частности, подобным же качеством не помешает наделять и понятия, предназначенные для восприятия посредством литературного, а не познавательного чтения, где существенную специфику «литературно предназначенного» текста и подобает составить приспособлению к условному «восприятию на слух». При этом мы позволим себе пренебрежение проблематикой этимологии или конкретных проблем образования таких фонем: нашим «ошибочным» предположением или допущением нам и послужит представление о реальности как бы «естественного отбора» фонем, когда предназначаемые для восприятия на слух тексты обнаруживают склонность к отбору непременно «звучных», но не громоздких фонем.

Тогда в развитие настоящей оценки возможно предположение реальности и такого рода характеристики текста, прямо предназначаемого для восприятия на слух как нечто качество аудиторной экологии. Непременную особенность текста, предназначенного для зачтения, и выпадает составить тому построению, что непременно учитывает узнаваемость понятий как характерно различимых в речевом потоке, но не построению, невозможному без привлечения дополнительных возможностей идентификации. Основное качество текста как соответствующего требованиям аудиторной экологии - способность высвечивать, но не затенять используемые понятия. В качестве необходимой нам иллюстрации мы также прибегнем к «анекдотической» коллизии. Положим, некто строит свое рассуждение, выговаривая слово, с равной вероятностью слышимое и «тоской» и «доской». Фонетически близкие, эти слова в огромном большинстве употреблений принадлежат непересекающимся контекстам, и, хотя при недостатке у оратора четкости дикции слушатели будут испытывать неудобство, но практическое несовпадение контекстов обеспечит аудитории даже при незначительном напряжении равно и возможность уверенного определения факта произнесения данной, но не фонетически близкой лексемы. Иными словами, в данном случае и практического несовпадения контекстов вполне уже достаточно, то есть - поверка по контексту для различения фонемы, характерно присущей тому или иному контексту не будет вызывать особых неудобств, помимо незначительного напряжения. Но если возможен случай, когда «контексты бессильны», или - возможен метафорический или поэтический контекст, где может прозвучать выражение «напала доска», то здесь если даже профессиональный оратор предпримет попытку точной передачи смысла, то и для него это намерение составит сложную задачу теперь и в силу действия коррекции, естественно сопровождающей восприятие. Тогда задача донесения такого рода в известном отношении «семантически маргинального» смысла и обратится не только лишь задачей донесения подобающей комбинации фонем, но и задачей включения в рассказ и ряда оговорок, вспомогательных оборотов или иллюстраций, дополнительно блокирующих коррекцию, практически автоматически инициируемую сознанием слушателя.

Но если все это так, то - что именно и подобает отождествлять со спецификой «звучности» и «аудиторной экологии», чтобы, с одной стороны, они позволяли бы назначение на роль критериев фонетической оптимизации речевого потока, и, с другой, занимали бы положение не более чем критериев только лишь фонетической оптимизации? Насколько нам дано судить, здесь возможно согласие с тем, что от любой возможной фонетической «упаковки» и подобает ожидать соответствия таким требованиям как четкость выделения, исключение интерференции, поддержание ритма и подавление монотонности, как и исключение диссонанса. Или, скажем, если некий текст и доводится насыщать близко звучащим «доска и тоска» или сложным в произнесении оборотам, подобным «участвующий в индустриализации железнодорожник», то и наличие в структуре данного высказывания подобного рода форм речи следует понимать источником негативного влияния на присущее этому тексту качество различимости передаваемых ассоциаций. Отсюда и требованиям «устранения интерференции», определяемым не более чем фонетической спецификой, хотя помимо них правомерны и сугубо смысловые требования устранения той же интерференции, равно дано допускать понимание то и как связанным с необходимостью блокирования ошибки опознания, например, совершаемой по причине рассеянности слушателя. Например, слушатель способен пропускать начальные фрагменты фонетических форм, улавливая лишь окончания, и потому воспринимать на слух произнесенную «непристойность» как, вполне возможно, «удойность». Именно в отношении фонетической достаточности, если принимать во внимание только лишь фонетическую составляющую построения текста, его, по мере возможности, и подобает наполнять фонетическими формами, чья фонетическая близость исключала бы обращение любого такого рода высказывания равно и источником ложной ассоциации. Далее, такой характерной черте организации текста, как «фонетический ритм» непременно дано предполагать и чередование в построении текста различных по фонетической конституции слов, что исключало бы чувствительное для слуха однообразие, например, неизбежное в ситуации повтора тех же самых начал или окончаний слов, подобно «корова соседа жевала вороха сена». На наш взгляд, несомненными образцами фонетического диссонанса равно же доводится предстать и не одним лишь неудачным созвучиям подобным «пост с торца», но и избыточности употребления фонетически дисгармоничных слов, подобных, казалось бы, вполне невинному и привычному в поэтическом символизме «золотому диску». Или - «речевой поток» и подобает расценивать как обнаруживающий и специфику «настройки» сознания слушателя на размеренно внимательное восприятие, когда, первое, слушатель благодаря характерной ему фонетической гармонии и позволяет навязывание ему задаваемой сообщением регулярности переключения интереса, и, одновременно, не блокирует такой настрой и проскакивающими в нем фонетическими наложениями или усложнениями.

Непременная специфика требований звучности - равно и та степень категоричности подобных требований, отчего никакие «писания» и «предания» ни под каким соусом и не позволяют никакой Кларе даже и всего лишь помыслить о краже кораллов у Карла. Напротив, для раскрепощенных в отношении требований культуры речи Лениных еретична даже как таковая мысль о снисходительно мягком воздействии на слух читателя.

Огл. Потенциал «маркировки» или иллюстративное качество ярлыка

Если обратиться к возможному обобщению, то задача, ожидавшая решения в предыдущем разделе - это задача определения присущего понятию качества специфической «адаптации», иначе говоря, специфической «сомасштабности», достаточности для включения в корпус развернутой речевой трансляции. Теперь же мы предпримем попытку анализа понятия и как бы «изнутри», оценивая присущую понятию «вместимость» или способность «охвата», задания в понятии представления о таком «всем», дабы не более чем произнесение слова уже составляло бы и «высказывание обо всём», обозначало бы то «всё, что подобает расценивать как связанное с подобным предметом». Сама возможность наделения понятия такого рода спецификой - равно же и своего рода идея смысловой «безразмерности», по отношению которой любое нечто, принадлежащее некоторой предметной области, позволит отождествление уже как подлежащее охвату в некоем «объемном» понятии.

Отсюда «конструирование» понятия, предполагающего столь масштабный охват - образование и такого рода безусловного «ярлыка», что предполагает признание располагающим возможностью охвата такого «всего», что хоть как-либо допускает соотнесение с некоей предметной областью. Непосредственно же обретение подобного ярлыка, как свойственно предполагать некоему вполне определенному, мы здесь позволим себе следующее определение, по большей мере «недалекому» мыслящему, будет означать помещение под такой «ярлык» и всей определенного рода проблематики при фактически полном безразличии к возможностям соотнесения между собой ее возможных составляющих. То есть - в первую очередь такого мыслящего будет интересовать возможность помещения под подобный «ярлык» в целом некоей предметной сферы, что при отличающей тот или иной ярлык расплывчатости и при условии некритично заданной достаточности и определит для всякого предмета, обнаруживающего сродство к подобной природе качество как бы безусловной принадлежности. Выделение же всевозможных условий того, в каком именно соотнесении и подобает состоять тем или иным элементам или концептам, сводимым воедино под подобным ярлыком - это для данного стиля мышления не иначе как предмет лишь «следующего» и практически никогда не предпринимаемого анализа. Иными словами, такого рода «всеобъемлющему» ярлыку в отношении некоей характерной манеры мышления и выпадает составить собой обладателя качеств и такого рода «средства отождествления», что равно же значимо и вне какой-либо связи с тем особым отношением, что способно установиться у него с тем или иным отдельным обозначаемым. Так, какая бы форма ассоциации не подлежала бы фиксации посредством данного ярлыка, - широкая или узкая принадлежность, вступление в связь ассоциации части или целого, устроенная прямо или опосредованно, заданная как причина или следствие, - любая такого рода детализация уже не существенна, но важно одно - само отождествление посредством приложения столь объемлющего «ярлыка».

Если кому-либо тогда и доведется обнаружить склонность оперировать такого рода «универсальными ярлыками», то потому его можно расценивать и как поспешающего с присвоением некоего обозначения. Такому мыслящему и выпадает признавать существенным не более чем возможность «определиться с обозначением», ограничившись всего лишь удостоверением, «чем» это следует понимать, но что оно есть в специфическом плане, для него как бы «не существенно»; для обнаруживающего подобные склонности человека «выработка условно ‘принципиального’ отношения» как бы превалирует перед определением «характерных деталей». Тогда такого рода понятиями, служащими для фиксации «универсальных ярлыков» и правомерно признание понятий, обозначающих собой тогда и нечто объемлющие специфики, что «как специфики» равно отторгают и как таковую детализацию присущей им специфичности. Если позволить себе ограничиться простым поиском, то к числу такого рода средств задания «универсального ярлыка» и правомерно отнесение таких широко известных имен, как сознание, чувство, зло, добро, народ, вера, жизнь и т.п. Тот, кто оперирует такого рода сущностями или категориями, тот явно предпочитает обретение и своего рода состояния «заземления» специфического содержания в расплывчатости этой «общей формы», выдвигая такую общность то непременно как «представительную репрезентацию», для которой одно значимое «определенное» делает несущественным все прочие специфики, так или иначе, но способные дополнить данную определенность.

Теперь если обратиться к оценке равно и присущего таким категориям качества инструментария специфического семантического «сервиса», достаточного не более чем для фиксации «принадлежности общности», то такой «сервис» - равно природа и такой специфики, главным образом, нередкой в наивном сознании или поспешном размышлении, как функционал рубежа, задающего предел продвижению размышления. То есть рассуждение для такого рода понимания - это не более чем «выход на» такого рода рубеж, откуда исключено его продолжение и в отношении предметов, лежащих где-то «за» рубежом. Если человеку доводится видеть, что и его собственное сознание, а также и сознание окружающих разделяет признание за неким употребляемым представлением характеристики такого рода «универсального ярлыка», то нередкую форму проявляемой им реакции и выпадает составить ограничению рассуждения выделением данного ярлыка или фактическим предпочтением завершения на том и непосредственно последовательности рассуждения. То есть - здесь возможна констатация и того обстоятельства, что выделение «универсального» ярлыка, непременно же представляющего собой задание нечто «широкого» маркера, в действительности и означает отбрасывание всего того комплекса посылок, что позволяли бы выход рассуждения тогда и на стадию исследования момента выделения подобного представления. К такой ограниченности равно располагает и как таковая универсальность «ярлыка»: хотя ярлык допускает выделение множеством различных способов, но, как полагает рассуждающий, понимание того, что мог бы представлять собой каждый такой способ, не столь уж и важно, поскольку безбрежность «океана» подобных способов фактически исключает для них любую возможность устрожающего упорядочения. Отсюда свойство определенных категорий отторгать устрожающее упорядочение и подобает расценивать в значении основания, вынуждающего теперь уже те сферы интерпретации, что нуждаются в формальном характере их построений, предупреждать, где только возможно, наступление ситуация использования универсального ярлыка.

Огл. Мотивы специфического отторжения универсальных ярлыков

Физике в ее описании материальных явлений доводится употреблять множество разнообразных категорий, но отчего-то она не спешит с повсеместным использованием категории «материя», столь привычной для философского дискурса. Отсюда, если попросить помощи у присущей нам интуиции, то возможно предположение, что физику в характере данного понятия не удовлетворяет специфика описанного выше «универсального ярлыка», неотделимая от природы понятия «материя». Фактически подобным же образом и социология не обнаруживает тяготения к употреблению понятия «народ», где, так или иначе, но она предпочитает заместить это понятие необходимыми для ее построений градациями контингентного представительства, фиксирующими те или иные тенденцию или порядок социальной интеграции или расслоения. Однако чтобы понять природу неэффективности для строгого рассуждения универсальных ярлыков, на роль иллюстрации все же возможен выбор и куда более простой ситуации, а именно, отказа математики от использования в ее описании универсального имени «число». Для математики сущности с именем «число» как бы не существует как таковой, но для описания различного рода форм задания величины в математике находят использование ряд иных имен, включающих в их построение («план выражения») также и фонему «число». Хотя эти имена в известном смысле и позволяют признание подобиями системы, построенной в порядке вложенности и напоминающей «матрешку», но равно и понятие, чему в математической «матрешке» выпадает выразить достигаемый численным представлением максимум интегральности, математика также отказывается обозначить словом «число». Но что именно и побуждает математику признавать нежелательность выделения тогда и того или иного универсального ярлыка?

Скорее всего, математике присуще понимать существенной равно и возможность выражения в ее описании не иначе как «буквальной» специфики той или иной ситуации вычисления. Определяемое подобными потребностями понимание природы неких операций преобразования или подсчета сложно ограничить идеями просто «вычислимости» или «преобразуемости», поскольку математика любым образом требует лишь точного решения, и тогда подобную «вычислимость» и «преобразуемость» естественным образом и доводится ограничить условиями, определяемыми исходя из возможности точного представления получаемого результата. Если математике требуется определить соотношение сторон «пифагорова треугольника», то здесь получение подобного решения явно исключает возможность представления, в том числе, и прямоугольного треугольника с нецелой величиной длины хотя бы одной из сторон. Специфические требования точности решения и обуславливают осознание математикой особенных условий точности постановки задачи, что, собственно, и порождает специфическое дробление и уточнение используемых описательных представлений. Конструкция «универсальный ярлык» лишь потому и непригодна для математики, что не способствует необходимой точности постановки математической задачи.

Понимание, достигнутое в данном анализе, даже в отсутствие осмысления природы различий теперь уже между ее предметными категориями, например, теми же натуральными и комплексными числами, тогда позволит нам формулировку общего положения, определяющего признак отрицательной эффективности универсального ярлыка. Какие же именно недостатки и видит математика в определительной способности гипотетического универсального ярлыка «число»? Конечно же, для математики использование подобной категории явно недостаточно в части определенности постановки задачи: математика понимает, что использование подобного представления фактически исключает как таковую возможность определения характера ответа и характера рекомендации, ожидаемой от нее условным «потребителем» ее установок или принципов. Универсальный ярлык в понимании математики уже никак не позволяет организацию деятельности в точном соответствии с «постановкой задачи», а, следовательно, не позволяет и решения задачи.

Отсюда математика, как и любая иная наука, тяготеющая к точности предлагаемых ею решений, и обращается к разработке «адресных» ярлыков в виде понятий, достаточных для задания и нечто же «точного регламента». Подобного рода правила, что допускают задание при посредстве использования аппарата уточняющих определений вроде «в инерциальных системах отсчета», «в действительных числах», «в конкретных фокусных группах», и обеспечивают достижение требуемых точности и адресности искомых решений. То есть подобные правила уже достаточны в том, что позволяют вместо использования условно лишь «называемых» понятий практиковать тогда и комбинирование «мер и структур», что и обращается основанием не только тождественности решения как определенного «востребования», но и устанавливает порядок выражения ожидаемого ответа посредством указания точно позиционируемого идентифицирующего признака. В отношении такого рода возможности тот же «универсальный ярлык» с его принципом «последнего рубежа» - то равно и очевидный нарушитель принципа достаточности такого рода обязательных требований.

Огл. Слабость универсальных ярлыков - исключение условия «среза»

Вообразим, что мы планируем повести некое рассуждение в некоей «системе этических координат». Пусть, положим, предмет подобного рассуждения - то положение, когда мы не только на уровне эмоций, но и посредством действий будем проявлять наше недовольство другим, или впадать в радостное или удрученное состояние или будем оценивать некое положение исходя из картины тех проявлений, что «лежат на поверхности». Как правило, нас будет охватывать радость, если рассуждению дано будет продолжить тему нечто «нравственно положительного», хотя нередко порождение этой радости такого рода мотивами вряд ли позволит и какое-либо оправдание. Но если нам доводится наблюдать радостное состояние и некоей крупной фигуры, охватившее его потому, что, как он думает, ему удалось «надуть» некую другую крупную фигуру, то - как нам подобает понимать подобный ход событий? Подобного рода вряд ли особо сложный пример и позволяет оценку, что если расследование обстоятельств некоей ситуации покоится на построении такой картины происходящего, что здесь признается существенным то не более чем закрепление «универсального ярлыка», то подобный «методологический посыл» и подобает расценивать как источник очевидной ошибки. Анализу в системе «этических координат» любых подобного рода характерно «двусмысленных» событий равно дано означать и совершение ошибки, обуславливаемой не только отсутствием комплексного подхода к явлению, но и невниманием к специфике непременной неоднозначности эффекта, порождаемого подобным явлением.

То есть человека отличает возможность приложения к содержанию мира и той схемы осознания такого содержания, как его понимание тем состоянием сложности, что в состоянии придать как таковому видению равно и формат следования некоей манере или схеме «проявления любознательности». При этом для оператора познания специфику такой присущей ему любознательности будет определять и усвоенная им практика выполнения измерения, или - некая проявляемая им потребность в задании критериев или же оценок, что допускают использование в качестве критериев, - тех, что и исполняют для его мышления функцию поверяющих оснований или руководящих начал поступка. Или - определяющее значение тогда здесь будет отведено такого рода стереотипам, что для построителя подобного понимания определяют и само условие состоятельности выносимых им оценок.

Если оператору познания и дано следовать установкам избранного им порядка задания меры, то и лучший выбор для предпринятого нами анализа - повести рассуждение тогда уже в обратном порядке. Положим, некто в качестве стереотипа для любой выносимой им оценки понимает возможным употребление и некоего «универсального ярлыка». Тогда на чем именно и дано сказаться влиянию такого рода выбора, как ему равно выпадает отразиться и на оценках, выносимых этим лицом? Так, если признавать правомерность предложенной нами концепции «универсального ярлыка», то такого рода формат построения интерпретации - он же и специфический источник задания начал верификации, не только ограничивающий возможности построения интерпретации выходом к заведомо заданному «рубежу», но равно же позволяющий пренебрежение и заданием детальных спецификаций предлагаемых характеристик. Или если обобщить предложенную здесь оценку, то использование в рассуждении универсального ярлыка и обращается ситуацией преобладания прямого опознания перед рефлексивной формой опознания. Равно специфическому построению такого рода характерно «поспешной» констатации присуще блокировать и проявление потребности тогда и в домысливании наблюдаемой картины, поскольку как таковому подобному порядку получения вывода дано подразумевать (1) произвольность, (2) не требовать проверки вывода в последующих проекциях и (3) не предполагать отождествления самой оценки в качестве специфического заключения. Отсюда использование при ведении рассуждения универсального ярлыка и подобает расценивать как такого рода специфическое построение инициируемой им любознательности, когда последнее ничто не стимулирует к анализу какого-либо обряжения, откуда она и довольствуется лишь наблюдаемым «напрямую», что также не предполагает обращения равно и мотивирующим началом интереса к последующему уточнению. То есть - универсальный ярлык в исполнении им функции мотивирующего начала познания и подобает расценивать как источник порождения и прямую причину преобладания «увидел» над «довелось обнаружить».

Отсюда непременное следствие практики употребления универсальных ярлыков - равно же положение, когда понимание качества ситуации исключает его обращение одновременно и видением нечто места «наложения среза». В понимании оператора познания, практикующего наложение универсальных ярлыков, не существует никакого условия «обособленности» ситуаций или состояния отличающего их «наложения», здесь ситуации непременно существуют лишь «такими, каким наблюдаются», но не такими, «какими возникают», как не видятся и обеспечивающими неоднозначно воспринимаемый результат. Отсюда и кому-либо, мыслящему категориями достаточности универсального ярлыка и доводится понимать мыслимые им ситуации никогда не «срезом», но непременно и «собственно явлением», выводя всякое представление именно «из явления», но не из совокупности связей как-то «обращенных на» явление.

Огл. Значимость при своем характерном «шлейфе определенности»

Специфика подавляющего большинства понятий - явно порядок их закрепления посредством наделения фиксированным объемом понятия. Но помимо следующей такому правилу большей части понятий возможна и меньшая их часть, или понятия не только не обнаруживающие постоянство объема, но равно допускающие и понимание как «провокативные» с позиций необходимого уточнения их значимости. Тогда пусть дано иметь место понятию «химический элемент Натрий», если представление о подобном предмете и формировать на базе химических знаний XIX столетия. Это понятие, продолжая свое существование, в том числе, и в наше время играет роль того же понятия, равно же средства донесения существа предмета «химический элемент Натрий», но при этом допуская пополнение присущего ему объема тогда и составляющей «изотопный состав», а также характеристикой «конфигурация электронных оболочек». Однако важным для нас следует понимать не способность понятия «химический элемент Натрий» изменять его наполнение, но то качество, отличающее его «как понятие», - причем даже во времена «химии XIX века», - не просто некоего обозначения, но нечто сопряженного с неким шлейфом познавательных последствий, порождаемых непрерывным «изучением натрия как явления». Не абсолютно полные, но достаточно близкие аналоги этого понятия - это и ряд обиходных понятий, также отражающих в исполняемой ими функции средства обозначения и условия познавательного углубления в некий предмет. В подобном отношении, положим, имена ландшафтных объектов, тех же «полей» и «болот» если использовать эти понятия не для выражения обиходных смыслов, но - для каких-либо смыслов биологического познания или познания природы, это и совершенно иные понятия. Точно так же и понятия о тех или иных технических формах, если задать и несколько иной срез их использования, например, от понятия «сверло» как универсального понятия перейти к понятиям о сверлах специфического назначения, - и таким понятиям дано предполагать непременную же перемену и присущего им объема понятия.

Отличительную особенность такого рода имен и выпадает составить своего рода функции средства воспроизводства условно «платформы», не определяющей окончательно, но позволяющей лишь последующее достижение ожидаемой точной определенности. Если как таковые подобные понятия даже и мыслятся не обеспечивающими строгой определенности, то, обращаясь источником некоей комбинации «ссылок», они равно позволяют их обращение и нечто средством достижения нечто желательной точной определенности. Специфика такого рода понятий - тогда и никоим образом не присущая им возможность донесения «точных данных», но - способность указания всего лишь точной адресации, собственно и раскрывающей ту перспективу последующего уточнения, что и позволяет постепенный набор нечто практически достаточного объема признаков обозначаемой данности.

То есть идея понятия-«платформы» - равно и осознание реальности ряда понятий, особенных уже тем, что помимо как бы «непосредственно» содержания им присущи и качества своего рода «стартовых условий» специфической интерпретации, чем ей бы не оказаться - что тенденцией развития в направлении достижения точности, что противоположной тенденцией - развития в направлении обезличивающей универсализации. Тогда нам и подобает обратиться к заданию такой характеристики, что равно же позволит приложение к любым - и понятиям фиксированного и - переменного объема, когда за этими понятиями, несмотря на то, что они «ведут в противоположных направлениях», будет тянуться и их собственный шлейф определенности. Только в одном случае наполнение подобного «шлейфа» и подобает составить адресным позициям характеристик уточняющей детализации, когда в другом - адресным позициям своего рода «универсальных объяснений» или «вездесущих подстановок». В таком случае если натрий подразумевает наполнение характеристиками, развивающими подобное видовое единство феноменальности, то, напротив, «народ» подразумевает задание лишь его возможных производных - «народной мудрости», «общенародного признания», «народного корня» и т.п. тогда уже прямо восходящих к неопределенности, исходящей и от самого понятия народ

Отсюда и ведение рассуждения, если оно как-то локализовано на использовании некоего комплекса понятий, одним этим и намечает те адреса, что могут допускать их задание при его ведении: или от «формулы» здесь возможен переход к «математическому выражению» или от «трансцендентности» к непроницаемому «фатуму». Рассуждение, с одной стороны, так и продолжая быть продуктом искусства спекуляции, с другой стороны представляет собой и продукт качества тезауруса, когда питающее его «единство системы представлений» и подобает расценивать как восходящее либо к порядку строгой адресации, либо к порядку обезличивающей универсализации. Тогда если некая критическая оценка отдельного рассуждения и обнаруживает необходимость в той вспомогательной оценке, что же именно ей и подобает ожидать от подлежащего оценке рассуждения, то тогда ей и следовало бы рекомендовать попытку предварительной оценки «качества» тезауруса или комплекса понятий, на употреблении которых и строится оцениваемое рассуждение.

Огл. Отвергающий безусловную нормализацию мир реальных понятий

Положим, наше внимание подобает направить и на то обстоятельство, что, понятие «бог», казалось бы, допускающее возможность существования только «как есть», также позволяет обращение и в предмет спекуляций богословия, пусть и с той точки зрения, как «подобает понимать» бога. Более того, понятием близкой богу судьбы доводится предстать и понятию «народ», когда представление о народности и обращается отделением «антинародного элемента» от «живых сил народа» и т.п. В области же «строгих» понятий, пожалуй, лишь сугубые формализмы продолжают бытование на положении «собственно формализмов», когда практическое большинство иных понятий все же не чуждо включения в присущий им вроде бы и «фиксированный» объем равно и таких составляющих как ситуативная составляющая или составляющая спекулятивной релятивности. Отсюда и употребление понятий - это не только принятие во внимание формирующего понятия «базисного» комплекса ассоциаций, но учет и своего рода «самореализации» той самой практики характерного востребования, что тем или иным образом корректирует объем понятий посредством наложения на него «установок употребления». Тому же «народу» тогда и выпадает участь претерпеть трансформацию в несколько более четкую «массу простых тружеников», «серу» - ту ожидает разделение на две едва ли не самостоятельные позиции «сера - окислитель» и «сера - восстановитель».

Здесь также не исключено предположение, что равно возможен и класс понятий, предназначенных не для задания вполне определенной адресации, но образующих условно «поле», чье наполнение - прямой источник данных для определения отдельного адреса. Тогда если речь заходит о таких предметах, как «горы», «космос» или «природа», то далее непосредственно развитие сюжета и вынуждает к приданию таким понятиям равно же уточнения, определяющего специфику обозначаемого ими денотата. Иными словами, описательное качество понятия здесь непременно подлежит уточнению - или здесь идет речь о предметной специфике «гор» - или о географическом или геологическом субстрате, или о характеристике природы - «живой» природы или «неживой» или - характеристике «космоса» - ближнего или дальнего. Отсюда и сложности спекуляции дано заключаться не в предопределенности выбором тех или иных понятий, но - в ее очевидной невозможности и вне замещения некоего уровня «первоначального описания» на более определенное состояние спекулятивно достаточного начального положения. Тогда построению рассуждения и подобает исходить из необходимости обретения первоначального определения всех требуемых «понятийных развилок», когда лишь вслед их заданию и приступать к обретению той определенности, что позволяла бы отождествление в качестве «предзаданной» в случае, если данный комплекс понятий определялся бы как отобранный на роль «образующего тезаурус».

То есть, на наш взгляд, вряд ли правомерно отрицание оценки, что адресации к «объему понятия» дано обнаружить ее правомерность только лишь по завершении стадии выбора или формирования тезауруса. Отсюда и характер рассуждения, ведущегося на всякой из стадий, лишь предшествующих спекуляции и есть не иначе как «игра» с выделением своего рода «слоя» или условий «чистой» когнитивной ситуации, которая «в качестве ситуации» и позволяла бы понимание как «достаточная для начала спекуляции». Тогда и функционал понятий - уже не исполняемая ими функция носителей «исходного объема» неких данных, но - тогда уже реализация как форм представления, «адаптируемых под стадию» исполнения спекуляции. Тогда и «бог» теолога - он равно же и подобие «натрия» химика, но лишь в случае направленного отбора всего объема определенности, необходимого для формирования данного понятия; и здесь одновременно же и «бог» верующего - он же и очевидное подобие «мыла» прачки. Хотя с условно «объективной» точки зрения понятиям также возможно отождествление и как бы «точного объема», но одновременно и та модификация, что будет происходить при размещении понятий на слой опыта, она равно же и источник такой их коррекции, что и обращает понятия едва ли не способными к смене типа определенности. Отсюда и идеальная схема, когда одно понятие можно видеть тяготеющим к построению точных специфик, а другое - ведущим в сторону универсализации, будет допускать изменение в случае, когда понятие будет претерпевать обращение «ложащимся на» некий слой опыта. Но одновременно и фактические ревизуемая при этом идеальная схема равно сохранит достаточность, поскольку понятию дано не более чем «мигрировать из типа в тип», но ему явно отказано в возможности обращения посредством подобной «трансформации» и в какую-либо иную структуру интерпретации.

Огл. Квалификация рассказчика по признаку «подбора установок»

Насколько нам дано судить, рассказчику вряд ли требуется представляться аудитории, рекомендуя себя носителем той или иной формы «разумности». При этом и квалифицированной аудитории вряд ли дано затрудняться с признанием рассказчика за обладателя тех или иных способностей посредством квалифицирующей оценки употребления им разного рода «средств донесения» формулируемых им аналитических и коммуникативных установок. Возможно, здесь кому-либо выпадет обрести характеристику носителя «вычурного языка», а некто иному - то и мастера интеллигентной брани. Тогда и характерная показательность своего рода очевидной «заметности» некоей манеры - прямое основание для определения этой бросающейся в глаза специфики рассказчика или - его своего рода «автопрезентации».

Конечно, в большей мере той или иной форме регулярного обращения к некоей манере ведения рассуждения дано находить оправдание в потребности поддержания стандарта ведения коммуникации; куда более редкий случай - определение некоей манеры ведения рассуждения в силу сугубо предметных оснований. Но равно и известной части слушателей, что допускают признание как принадлежащие контингенту «подготовленной» аудитории также можно ожидать оценки как наделенные и рядом стереотипов понимания некоторых конкретно ассоциируемых сущностей (в том числе, конкретно ассоциируемых на положении маркеров и неопределенности, и универсализации). Тогда если кто-либо носитель достаточного объема общей грамотности будет воспринимать рассуждение о физической картине мира, то ему будет дано обнаружить ожидание включения в это рассуждение и специфических признаков, выражающих характерную атрибутику физических представлений, в случае восприятия рассуждения о «продукте культуры» - ожидание упоминания в нем неких эстетических категорий и т.п. В том числе, восприятию им некоего сообщения тогда будут предпосланы и ожидания привычного употребления понятий, - или подобный комплекс понятий предназначен для выделения конкретных признаков, или, напротив, для указания неопределенных ассоциаций, где подобную неопределенность и подобает расценивать как основание и нечто же «вездесущей» практики употребления подобных имен.

Тогда и возможность воспроизводства особенностей некоего сообщения посредством своего рода «семантического портрета» и подобает расценивать как свидетельство следования автора сообщения той или иной традиции синтеза интерпретации, собственно и узнаваемого благодаря выбору используемого инструментария. В этом случае также возможна постановка и нас самих на место такой «аудитории» с предложением тогда и примера некоторого рассуждения: так, Ленин, анализируя ситуацию становления капиталистических отношений в российской экономике начала XX века, анализировал лишь объем и масштаб, но не качество заключаемых сделок. Для него ситуация, при которой крестьянин вывозил на рынок существенный объем производимого продукта, уже заключала собой очевидный признак «наступления капитализма», хотя на наш взгляд свидетельством перехода общества к подобному формату социальной организации и подобает расценивать ситуацию, когда крестьянин уже на момент посева вступал бы в контрактные отношения с брокером. В таком случае если и вообразить Ленина в роли докладчика, выступающего перед аудиторией квалифицированных экономистов, то там предложенные им трактовки явно допускали бы множество различных оценок, но никогда не оценку, признающую за его идеями качество научной состоятельности. В любом случае, грамотный экономист позволил бы себе определение момента «победы капитализма» непременно по условиям открытости рынков, специфики отношений контрактации или финансового и страхового сервиса и для него отсутствие анализа подобных маркеров и означало бы фактическую профанацию постановки проблемы.

То есть квалифицированные экономисты явно предпочли бы отвергнуть Ленина как специалиста по признаку «недостаточности картины», то есть, по существу, по признаку недостаточной вооруженности рассуждения обязательным в таком случае комплексом представлений. Данная разновидность аудитории и расценила бы его выступление как использование установки на разрешение некоей ситуации посредством подхода, явно обнаруживающего лишь признаки «дилетантского». Но если Лениным руководила «революционная целесообразность» и если он творил свои идеи, вполне вероятно, исходя из чувства революционного энтузиазма, то другим рассуждающим не возбраняется формирование и их собственных установок тогда и на основании иного рода подходов. В том числе, иной раз рассуждениям дано допускать построение, дабы оно удовлетворяло бы желанию «смазать впечатление», или - заместить точный анализ избыточно универсализующими оценками, или - обеспечивать увод от общей картины в частности, либо - предполагать построение, вполне возможно, что и с целью перенесения обсуждения из семантического поля в эстетическое поле. То есть - подбор выносимых на обсуждение предметов тогда можно построить и не согласно составляющей существенности, но согласно характеристике легкости восприятия. Более того, достижение любого из перечисленных здесь эффектов равно дано сдерживать и невозможности построения подобающего тезауруса. Одновременно не следует забывать и о такой возможности, когда аудитории, не располагающей требуемой эрудицией, также присуще и потворствовать попыткам различного рода подмены, что невозможно в среде специалистов, внимательно анализирующих некоторый предмет.

Огл. Телеологически «чистая линия» высказывания

Конечно, смысл предпринятого выше анализа нам все же присуще видеть в попытке порождения семантической схемы образования и употребления понятий. Теперь, поскольку мы уже располагаем хотя бы эскизом такого рода схемы, нам подобает смоделировать ситуацию, по условиям которой некое сообщение позволит понимание то и как возможное воплощение принципов «чистой высказываемости». Кроме того, характерную специфику данного сообщения составит и постановка в нем задачи далеко не донесения новой информации, но теперь уже такой формы сообщения заведомо известных данных, дабы подобные данные, приобретая качества семантической и эстетической привлекательности, могли бы порождать интерес тогда и обретая вид повествовательно целого. Или, несколько огрубляя, своей целью мы будем видеть построение модели такого сорта сообщений, что позволяли бы слушателю находить в них нужные ему «аллюзии и коннотации» притом, что как таковое подобное повествование фактически ни о чем не рассказывает. Или, если обратиться к несколько иному представлению аналогичного расклада, у слушателя появлялся бы интерес к подобному сообщению притом, что само сообщение не образовывало бы добротного основания для его последующего спекулятивного использования. Одновременно от подобного сообщения также следует ожидать и способности предложения его собственного «героя», например, если тема сообщения принадлежит философии или близкой ей практики формирования представлений, то в роли «героя» здесь могли бы выступить и те же некая идея или представление. То есть - от раскрываемого подобным сообщением «героя» и подобает ожидать наличия качеств «цельности» и «самодостаточности», при, одновременно, непродуктивности в отношении перспективы инициации какой бы то ни было целенаправленной спекуляции. Или задача такого сообщения - не иначе как чистая «трансляция» некоего пространного высказывания, как бы обращаемого здесь тогда и не более чем «средством закрепления» уже известных представлений, не позволяющая никакого иного использования подобного содержания, кроме, пожалуй, использования для называния. Строящийся по подобному плану рассказ мы и обозначим как назывательный экстремизм, или как стремление к называнию в рамках некоей традиции именования всего и вся, и исключения при этом и перехода к компаративной и спекулятивной стадии употребления данного корпуса имен для рассуждения, сравнения и построения структур. Также подобает обратить внимание, что предложенная нами конструкция, по сути, утрирует, или, если уточнить, то идеализирует принцип построения «чистого повествования», когда в реальности такого рода формам все же выпадает обращаться в чистые лишь «по преимуществу» и не подлежать форсированию до степени «состояния не более чем повествования». Однако подобного рода «небольшой довесок» спекулятивных результатов в нем настолько невелик, что по существу такие повествования ничем не отличаются от повествований, «рафинированных до состояния не более чем повествования».

Тогда построение подобного рода повествования, поскольку оно предполагает восприятие уже как не более чем «как повествование» и подобает признать невозможным в отсутствие исследованных выше черт рационализации фонетической композиции и способа выражения, ориентированного на применение понятий, представляющих собой универсальные ярлыки. При этом лучший вариант такого построения - это, по сути, тот же вечный Булгаковский «метароман» с его «штампованными» литературными образами, где всякий образ это ни в коей мере не конструкция описания, но нечто комбинация признаков, обращающаяся источником простой аллюзии. Такому повествованию и подобает вызывать у читателя впечатление присутствия у него способности сразу разгадывать, «о чем» повествует подобное изложение и формировать на подобной основе вторичную структуру в известном отношении «сюжета». Подобному «сюжету» в большинстве случаев и предназначено представлять собой своего рода не более чем коллекцию «элементов запоминания», когда посредством погружения в такой «сюжет» читатель уже вознаграждает себя способностью запоминания не того, «как было», но того, какому типу или классу и подобает принадлежать такого рода «было». В таком случае нашу критику подобного рода «повествовательного трюка» и подобает свести к утверждению, что создание нечто «образа описываемого» - это в любом случае более сложная задача, нежели создание непосредственно «рождающего аллюзию» образа. Посредством подобного рода генерации теперь уже «потока аллюзии» в сознании читателя и блокируется способность отслеживания связности, поскольку такая генерация и обращается переключением внимания с порядка мышления посредством слежения за описанием на порядок мышления посредством вылавливания бесконечных аллюзий теперь уже «по поводу» собственно описываемого.

То есть - характерная черта повествования, за чем тогда и заметно стремление к достижению эффекта восприятия как «чистого» повествования - это тяготение к представлению вовсе не модели или структуры описываемого, но - тяготение к представлению нечто события «освещения в описании». Подобное описание непременно и фокусирует внимание читателя на способности рассказчика подавать повествование, его способности выделения, подчеркивания, «усиления» и концентрации, или - на специфике его приверженности некоему «упоминанию». В подобных условиях и якобы «содержательная» часть подобного повествования будет позволять утилизацию тогда и посредством никак не складывающейся в единую мозаику аллюзии, притом, что реальное внимание будет переключено на «моменты подачи», на действительный «театр представления» текста, на явные и потаенные «модуляции». Слушатель, выбирая нужную ему фрагментарную составляющую - от понятия до целостного фрагмента изложения, тогда и обретает возможность констатации: «такие особенности я и намерен понимать характерным рассказчику стилем изложения или стилем изъяснения». Таким образом, его внимание будет фактически переключено с природы предмета на «алхимию повествования», на бесконечное искусство разговора о предмете, никак не позволяющее его превращение в способность построения эффективной модели описываемой сущности и ее интеграции или на задание ей и некоей позиции в онтологической схеме.

Условное «чистое» повествование, полностью все же не пренебрегая и реалиями формирования представлений, тем не менее, сбрасывает с себя груз обязанности определения последствий усвоения выделенных им представлений. Но, в таком случае, что именно и подобает расценивать как отличающую некое представление способность вытеснения или поглощения других представлений, и в каком тогда отношении собственно представление и дополняют возможности порождения эффектов «широкого» или «узкого» понимания обозначаемого им предмета? Здесь важнейшей составляющей ответа на такой вопрос и выпадает предстать тому обстоятельству, что «чистое» повествование фактически никак не связывает себя подобными условностями. «Чистое» повествование и формирует свои представления таким странным образом, что само оно не собирается их использовать. В чистом повествовании всякий его «следующий за предыдущим» большой массив повествования и есть лишь нечто «следующий рассказ», чему само собой доводится понимать все заново, едва ли не вне каких-либо отсылок к предыдущим оценкам. То есть «чистое» повествование и есть не иначе, как нарочитое задание самому себе специфики спекулятивно обесцениваемого, но при этом его поддерживает и такая форма искусной защиты, что основной контингент слушателей не относится к числу экспертов, располагающих возможностью квалифицированной оценки спекулятивной ценности идей, излагаемых в повествовании. Отсюда возможна формулировка и такой принципиально важной идеи - повествование, если понимать его собственно «рассуждением», обретает осмысленность в том единственном случае, когда каким-то образом интегрирует в себя и идеи его спекулятивной ценности. Но возможна ли тогда и некая перспектива формального истолкования подобного положения?

Повествованию, если оно и предполагает построение «не повествования ради», непременно доводится определиться и относительно того круга проблем, в который и предстоит «вбрасывание» развиваемой им модели, будь то отдельные понятия, порядки их связей или даже и комплексы структур интерпретации. Тому повествованию, что в смысле его задачи и порядка организации и есть «не-повествование», непременно подобает исходить из расчета, чему подобает произойти, если, безразлично, на «пустом» или занятом чем-либо месте будет определен и некий новый круг представлений, и каковы те новые практики, появление которых ожидалось бы посредством предлагаемой новации. Равным же образом, напротив, и повествованию, нацеленному на достижение эффекта собственно «повествовательности», также потребно определение и того нечто, что допускает его высказывание без фактического изменения среды, в которую оно вносит идеи своего «повествуемого». «Чистое» повествование - это и любым образом практика поддержания «комфортного» состояния стабильности определенного объема представлений, и именно в максимизации подобной пригодности для совершенствования такого «комфорта» оно и видит стоящую перед собой задачу.

Возможно, что предложенные здесь оценки все же не исчерпывают предмета в известном смысле «чистого» повествования, но, как мы полагаем, их явно достаточно для нарушения того комфорта, что обеспечивает такое повествование. Если же последующий семантический анализ сможет обнаружить и еще больше возможностей подрыва подобного «комфорта», то такого рода решения также сложно расценить иначе, кроме как признать равно и за некую очередную «победу разума».

Огл. Заключение

Человеку как во многом подверженному влиянию эмоций также не чужда и зависимость от формируемых его сознанием эмоциональных методов репрезентации привносимого в его «Я» внешнего. В том числе, один из такого рода эмоциональных факторов - равно же позитивное восприятие специфики стилистического совершенства речи, собственно и порождающее куда более активный интерес к сообщению, характерно простому и «легкому» в усвоении, нежели к обременительному «трудному». Такой особенности не только довольно давно дано быть замеченной, но и найти прямое использование, в том числе и для посягательства на сферу спекулятивно значимых представлений. Отсюда задачей нашего анализа и довелось предстать задаче поиска алгоритма различения концепций с фактически лишь отвлекающей внимание «повествовательной задачей» от тех характерно иных концепций, что строятся в видах развития спекуляции. Тогда, насколько нам дано судить, здесь нам все же довелось преуспеть и в предложении решения задачи выделения комплекса признаков, обозначающих собой сугубо литературную составляющую содержания сообщений. Также нам удалось наметить и способ различения «механики» повествования, никоим образом не несущего какого-либо существенного спекулятивного результата, что также в какой-то мере достаточно и как критерий оценки неких имеющих место рассуждений. Возможно, что в обретении такого критерия и подобает видеть наиболее важный результат предпринятого нами анализа.

10.2011 - 08.2022г.

1. Смит, Б., Отображение мира в семантике, 1993.
2. Шухов, А., Предмет семантики, 2007.
3. Шухов, А., Схемы основных семантических процессов, 2012.
4. Шухов, А., Речевая продуктивность как порождение излишнего понятийного расщепления, 2010.
5. Шухов, А., «Резонируемость» - функциональное начало простой убедительности, 2011.
6. Шухов, А., Обскурантизм писательства, 2011.
7. Шухов, А., Философская «традиция» - регрессионное начало, исходящее из самой «оценки оценки», 2012.