Специфика, столь характерная индивиду - не только разнообразие форм присущего ему поведения, но и наличие в числе этих форм не исключительно «чистых видов», но и «смешанных» форм поведения. Кроме того, важно и то, что практически любой совершаемый поступок - он равно же и то сочетание условно «чистых линий» или форм поведения, где каждой из них дано знать за собой и специфику ее особенной природы. Другое дело, что понимание любого поступка как сложного и неоднозначного акта, - ни с какой стороны не запрет на дифференциацию равно и тех «смешанных» форм, что образуют множество такого рода форм. При этом, какие бы сложные природа или порядок не определяли поступок человека, все равно такой сложности дано знать разложение или формироваться как продукт сочетания тех изначально «простых» форм отклика, что принадлежат такой типологии, как «безусловный рефлекс», «условный рефлекс», «интенциональная установка» и т.п. Более того, равно и сами собой такие фундаментальные формы отклика лишь с известной долей условности позволят их упрощение до уровня «простейшей» схемы реализации, на деле и такие, казалось бы, не отличающиеся особой сложностью реакции равно подобает расценивать в значении форм поведения, чью инициацию способны обеспечить лишь сложные способы побуждения. Но и само собой такая особенность как сложность обустройства и побуждения все же не образует препятствий для обобщения подобных форм поведения (кроме интенциональности) теперь уже путем их отнесения к типологической группе «простых вынужденных» форм поведения.

Далее вслед за представлением оценки природы и структуры поведения нам следует предложить оценку равно и предмета социального пространства теперь и в его качестве сферы или области открытой возможности проявления поведения. Но здесь если исходить из первичности бытования такого рода сферы, то и поведению как одной из возможностей наполнения этой сферы дано обращаться тем нечто, на что возможно наложение ограничений уже не только со стороны порядка реакции на некое побуждение. Кроме того, в подобном отношении существенно и то, что подобное допущение не следует расценивать как порождающее то толкование, что подвергало бы сомнению понимание природы поступка поведения любым образом как производной физиологической специфики «перевода фиксации раздражителя в моторное проявление». Другое дело, что в смысле действительности некоей части мира компоненту поведения равно дано допускать понимание как нечто «привходящему», - точно так же, как некий «ожидающий» вырубки лес сам собой не предопределяет проявления в нас намерения предпринять его вырубку. В таком случае очевидная в соотнесении с фоном социального пространства специфика «директивной направленности» или адресной природы поведения и позволяет философскому анализу обращение к рассмотрению особого предмета интенционального подкрепления поведения, к взаимосвязи действия и инициирующего его намерения, равно не лишенного характерной сложности присущего ему содержания. Далее, помимо специфики «реализации установки», поведению дано предполагать и такую возможность как совмещение простой процедуры совершения действия и сложного способа его обоснования. Сама естественность подобного сочетания и предполагает формирование такой тогда уже исследовательской (теоретической) потребности как перенос основной системности описания с преимущественно моторной формации поведения, что мы наблюдаем в концепции «рефлекса», на анализ в существенной части лежащих вне субъекта (индивида, интеллекта) причин проявления подобного поведения. Иными словами, естественный характер сочетания простого способа совершения поступка и сложности его обоснования и порождает теоретическую потребность в осознании специфики стороннего нормирования, налагающегося на субъективность и при этом ее же и дополняющего.

Иными словами, представленная здесь краткая оценка природы поведения и образует то добротное основание, что уже достаточно, чтобы обеспечить анализ специфики той значительной части форм поведения, что с точки зрения причинности допускают определение как «интенционально обусловленные».

Огл. Заявка поведения предпочтения на обретение особенной онтологии

Используемый нами способ обособления группы поступков, с любой точки зрения допускающих признание репрезентативными с позиций охвата такого рода их разновидностей, что принадлежат группе форм поведения предпочтения, будет состоять в наложении условий отбора на свободную коллекцию поступков поведения, проще говоря - составит собой способ наложения фильтра. Тогда первым существенным средством селекции, образующим такой фильтр и дано предстать оператору снятия (отсеивания) всевозможных внешних воздействий, искажающих поступок определения предпочтения, наподобие угнетающих влияний или источников дискомфорта. Далее, следующий существенный оператор отсеивания, реализуемый в таком фильтре - условие, исключающее из нужного нам множества любое поведение, принадлежащее проблематике «связи» между индивидом и обществом. Третий образующий данный фильтр оператор - это условие необходимости для соответствующих действий представлять собой ситуативно-обособленные акты, что исключает распространение предметной области данного анализа на «проходные» (промежуточные, несамостоятельные) виды поступков поведения.

Кроме того, помимо форм предпочтения, преодолевающих фильтр из трех элементов, другой разновидностью поведения предпочтения правомерно признание стремления человека к обретению полного контроля над неким ресурсом (в частности – стремление к максимальному расширению личной свободы), а равно и его стремления к перенесению всякого поступка принятия решения на уровень осознанного выбора.

Если задачу построения необходимого нам фильтра можно признать решенной, то - можно перейти к анализу предмета поведения предпочтения, где и подобает представить решение задачи, характерно удобной для начального этапа, а именно - задачи о влиянии на человеческое существование самих столь разнообразных по присущей им природе случаев или моментов выбора. Тогда если в качестве примера прибегнуть к образу современного человека, то его и подобает понимать столь погруженным в деятельность выбора, что это означает и отождествление современной формы социальной реальности равно как заключающей собой некто «человека выбирающего». Здесь если не перегружать анализ картиной обстоятельств, разнящихся от общества к обществу, то практически любого нашего современника подобает расценивать как погруженного в деятельность выбора не одних лишь политических пристрастий, собственного стиля или продукта определенной марки, но, скажем, и спутника жизни. Далее если такой объем задач выбора расценивать как несколько избыточный, то это лишь означает, что от «выбора» как узкого типа явно неизбежен переход к представлению о «выборе» как о порядке, тождественном некоему широкому классу.

Если изложенные здесь соображения верны, то и предпринятому нами анализу следует перейти к представлению, как нам ее довелось видеть, и нечто развернутой картины действительности различных казусов выбора.

Перечисление различного рода ситуаций воспроизводства выбора и подобает начать представлением простейшего случая выбора - поступка, совершаемого под влиянием аффектации - под впечатлением восторга, радости, симпатии, или, напротив, антипатии, раздражения, обиды. Эмоциональное восприятие объекта выбора, – например, проявление глубокого неприятия, состоящего в представлении, выражаемом именем «отвратительный», любым образом подобает расценивать как подавляющее в человеке всякое побуждение к употреблению рациональной оценки качества объекта выбора и потому определять как открытое для манипуляции и самим выбирающим посредством навязывания ему стереотипа эмоциональной реакции. Такого рода мотивирующее основание выбора - любым образом характерная особенность лиц неаналитического склада ума, формирующая в них подверженность внешнему управлению поведением, обретающую облик восприятия влияния, следующего при посредстве практик поддержания эмоционального «тонуса», наподобие искусства, литургической части религии и т.п.

Иная разновидность поступка выбора - тот формат акта совершения выбора, что позволяет признание порождением «рационального аналитического» решения сознания, но в этом случае ограниченного выходом на уровень не столь сложного понимания, связанного в сознании данного человека с выделением и сопоставлением ограниченного числа принимаемых во внимание факторов. Для этого случая прямо подобает ограничить число принимаемых во внимание факторов не более чем двумя, а равно дополнить их заданием и присущего им не особо широкого «диапазона репрезентативности», как правило, уровня таких характеристик личных качеств, как «честный», «умный», «располагающий», «деятельный и щедрый» и т.п. Обладателя менталитета, сама фигура которого - не более чем комбинация небольшого числа соотносительных понятий, также следует определять как открытого для принятия внешнего влияния, но теперь уже проводимого посредством внушения простых нравственных правил, идеологических или корпоративных стандартов и т.п. Такого рода субъекту реализации возможности выбора, чье понимание строится на использовании механизма оценки, но явно недалекому в усовершенствовании такой способности, и дано обращаться объектом подчинения влиянию, например, оказываемому посредством выработки у него убежденности в правильности определенной идеи, например, помогающей ему в выражении существа его жизненной позиции. Немаловажным фактором подобной управляемости, своего рода «средством предохранения» от искушения со стороны свободы совершенствования отличающих такое лицо способностей вынесения оценки и дано предстать ограничениям в возможности расширения кругозора, что часто удерживает обладателя такого типа выбора в как таковых узких пределах ограниченного числа принимаемых в расчет факторов.

Некая третья имеющая место разновидность поступка совершения выбора - это в известном смысле деятельность истинно «аналитического» сознания, исследующего не один лишь узкий список фиксированных или заведомо заданных факторов, но обращающего внимание и на составляющую их сочетания и взаимную зависимость. Наиболее типичная практика для подобной стратегии выбора - построение комбинаций, позволяющих компенсацию недостатка одних значимых для выбора факторов здесь же посредством более богатой картины ряда иных факторов или обладание способностью к замещению суммы неблагоприятных факторов одним, но избыточно благоприятным. Как правило, сознание, владеющее искусством построения столь сложных алгоритмов не склонно к скороспелым решениям, и при построении некоего представления предпочитает запрос той или иной разнородной и разнонаправленной информации, непосредственно освещающей объект выбора. Как правило, такие лица, чей поступок выбора - всяким образом следование сложному порядку определения приоритетов, склонны к выработке овладевающего ими убеждения лишь в силу совершения нечто «сложного сопоставления», что, обращаясь возможностью проверки различных вариантов, и приводит к принятию решения, «предпочтительного» с позиций некоей комбинации интересов.

Однако кроме определенных здесь двух случаев выбора, восходящих к учету значимых факторов, подобает предполагать возможность и нечто особенной формы выбора равно и своего рода «пресыщенного» сознания, конечно, в принципе способного к сложному аналитическому выбору, но манкирующего этой возможностью в силу, вполне вероятно, влияния идей «предопределенности» или каких-либо им подобных. Насколько нам дано судить, такого рода форму все же подобает отнести к выделенному нами «первому типу» способности выбора, поскольку отношение «безразличия к выбору» - оно по существу прямо равнозначно форме эмоциональной реакции.

На этом мы позволим себе завершить ту стадию нашего анализа, где мы исследовали условия «формата» поведения предпочтения, и перейти к следующей стадии, посвященной исследованию проблематики события выражения предпочтения. В этом случае мы сосредоточим внимание на анализе такой специфики, как возможность выражения оценки или выделения некоей предметной составляющей, чью «идею» и подобает образовать посредством обобщения нечто «произвольного» случая массовой общественной ситуации «свершившегося» выбора. Конечно, в этом случае необходимо исследование предмета присущего некоему обществу «результирующего» предпочтения определенной политической тенденции или - успеха на рынке определенной продукции. То есть - здесь не обойтись без исследования, позволяет ли подобный выбор его отождествление как последствие образования комплекса условий, совокупно порождающих однородно структурированное событие, или дано ли подобному выбору допускать понимание как однозначному порождению единственной причины, хотя бы, пусть в конечном итоге и наследующей «внешней» комбинации? Следует ли признавать правомерным то понимание событий совершения выбора, что, прежде всего, определяет эти события как слияние в совместном действии нескольких направленно действующих факторов, одновременно характеризуя и само событие массового выбора как ситуацию, продолжающую ситуацию «порождения» такого рода выбора? Сугубо в предварительном порядке все же подобает признать, что отождествление любого массового события выбора не иначе, как в качестве многообразного сочетания причин выбора все же предпочтительнее представлений о наличии лишь единственной причины выбора.

Кроме того, вслед за постановкой ряда вопросов о природе причины ситуации массового выбора, нам следует определиться и в таком предмете, чем именно для случая массового выбора дано предстать условию «предложения» такого рода выбора? В какой мере предложению выбора дано допускать отождествление как адресованному целевой, и в какой – своего рода смешанной аудитории? Какова в таком случае вероятная типология различного рода вариантов предложения выбора?

Но, прежде всего, здесь следует обратиться к тому, что действительность доводится наполнять, казалось бы, и такого рода не более чем простым и очевидным решениям предпочтения, в чей ряд правомерно включение и практики следования моде. Но здесь равно же любопытно то обстоятельство, что подобного рода «упорядоченной» форме приверженности не дано означать обретения нечто состояния унификации, пусть, положим, и упорядочивающего не более чем механизм подобного «массового» процесса. Ситуация «веяния моды», как бы то ни было, но продолжает сохранять специфику «сложной» ситуации, где не исключено и действие механизма навязывания неких условностей, основанного на манипуляции, как не исключено и проявление иного организующего начала – внезапного воздействия тенденции распространяющегося подражания. Также свои собственные особенности «характера» выбора равно следует связывать и с практикой политического выбора, то есть - механизма предоставления индивиду возможности оказания влияния на общество, более известного под именем «демократии»; существенную же роль при совершении такого выбора и дано сыграть интересу индивида к политической информации и специфике информационного пространства данного общества.

Огл. Контурные рамки ситуации «массового выбора»

Сам по себе источник нашего интереса к предмету «поведения предпочтения» дано образовать практике преимущественного, на уровне общества, понимания предпочтения в большей мере предметом обобщенной социальной реакции, например, - «народ выбрал такого-то», популярность товара обратилась признанием за продуктом статуса «народная марка», песня завоевала широкую аудиторию и т.п. Насколько нам дано судить, исследование подобного рода «массовых» проявлений вряд ли возможно вне выделения и нечто «показательных» характеристик подобного рода обобщений, откуда исследованию условного «вектора» массовой реакции явно дано предполагать и его предварение исследованием предмета в известном смысле «почвы» такого рода выбора.

Но и анализу предмета теперь уже нечто «почвы» выбора также дано предполагать приложение к нему и той предложенной выше характеристики «процесса выбора», что определяет этот процесс на положении схемы, прямо позволяющей разделение субъектов выбора на страты, и - соотнесение с таким разделением равно и специфики «характера» выбора. Далее, для обращения анализа специфических вариантов «характера» выбора тогда уже анализом социальных процессов равно необходимо и некое видоизменение специфики подобных явлений, уже позволяющее их приведение к облику такой «социальной ситуации», что предполагает наличие условий, ведущих к выделению различных вариантов социального представительства. В любом случае, социально разнородную среду и подобает расценивать как непременный источник тех ускользающих от типизации множественных реакций, что с точки зрения обобщенной исторической оценки допускают отождествление в значении «всеобщих».

То есть - тем самым мы и заявляем себя приверженцами того варианта объяснения природы множественных реакций, для которого источник или «начало» таких реакций и есть нечто обстоятельства «наплыва» событий массового выбора, что равнозначно признанию подобных реакций проявлениями тогда уже и любым образом «единственной», но никак не суммы частных причин. В качестве явного аналога подобной схемы возможно использование и той же предложенной Лениным схемы «революционной ситуации», в отношении которой условия революционного кризиса и предполагали разложение, что любопытно, на составляющие массовых реакций «верхов» и «низов». В этом случае как таковой действительности подобного разделения и дано обратиться тем аргументом, прямо указывающим на явную невозможность построения такой структуры общественного сознания, что в целом позволяла бы определение отношения социума к некой форме социальной организации. Хотя равно возможно и то продолжение такого рода схемы, когда некоей единственной причине и дано обращаться общим источником как неспособности «верхов» в части предложения некоей приемлемой для всех социальной инициативы, так и недовольства «низов» лишением их права самостоятельного изменения важных для них социальных условий.

Если «революционную ситуацию» и подобает расценивать как ситуацию коллапса в развертывании социального взаимодействия, то, напротив, ситуацию массового выбора равно следует видеть и ситуацией совпадения, стечения обстоятельств. Вряд ли, как следует думать, такой ситуации дано предполагать признание как способной следовать своего рода «предопределению» в части выделения некоего спектра абсолютно детерминированных связей, определяющих собой развитие событий. Скорее всего, ситуацию массового выбора следует расценивать как допускающую и такого рода грубо определенные схемы - либо же некая тенденция предложения комплементарна некоему встречному неопределенному (аморфному) ожиданию, и тогда такую ситуацию активизирует «воздействие предложения» или – возникающие в сфере «спроса» стремления посредством «подкрепления» со стороны предложения и обуславливают проявление новых возможностей предложения.

Примером первого представленного здесь варианта, ситуации «удачного предложения» прямо правомерно признание тех же самых моментов «теплого приема» культурных продуктов – книг, музыки, фильмов – здесь вряд ли следует ожидать согласия с оценкой, что ожидания публики непременно были связаны с теми или иными сюжетами, мелодиями или текстами. Примерами ситуаций «подкрепления» или исходящей снизу активности равно правомерно признание и случаев формирования институциональных структур или маргинальных потребностей – «престижные» автомобили, экстравагантная мода.

Другое дело, что общей спецификой ситуаций массового выбора равно следует видеть и их далеко не случайный характер. Либо возникновение таких ситуаций предполагает порождение такой причиной, - этой возможности в основном дано обращаться особенностью той ситуации, что мы определяем как «удачного предложения», - как возможное состояние «опустошения» эмоциональной сферы или области интереса. Или, что тогда уже более специфично для ситуаций «подкрепления», равно дано проявить себя и своего рода «экспансии» неких рационализирующих идей. Отсюда и как таковая ситуация выбора - не иначе, как отражение в известном отношении «глубинных» процессов общественного развития; но и такого рода процессам дано предполагать лишь две разновидности - либо это ситуация не находящей выхода социальной активности общества, либо - ситуация угнетения некоей индивидуальной или общественной функции нечто стеснением обстоятельств.

Например, тому же культурному экстремизму в молодежной среде явно дано предполагать признание как порождению избыточного давления нормализованной формы культуры при относительном допущении в данном обществе принципов индивидуальной личной свободы. При таком положении «предпочтению» индивида и дано допускать обращение теперь и на возможности преодоления такой «гнетущей» нормализации. И, соответственно, такому выбору и дано предполагать обращение к «рынку» культурных продуктов, прямо декларирующих свободу самовыражения. Более того, такая реакция, скорее всего, она не иначе, как сложное сочетание выбора что первого, что и второго типа, поскольку индивида, обладающего возможностями выбора рационализированного типа, потенциально следует расценивать и как наделенного способностями преодоления всякой внешней нормализации.

Огл. Предпочтение как «мигрирующий» выбор приоритетов

Даже для обыденного сознания не составляет труда осознать специфику различия в уровне интеллекта, например, отличающего человека в молодом и пожилом возрасте. Но одновременно той и другой характеристике дано предполагать наличие и некоей общей специфики, непременного наделения каждой из характеристик интеллектуального функционала и нечто сочетанием «избыточности и недостаточности», – «молодой интеллект» более рационален в его способности решения логических задач, «пожилой» – более успешен в практике компаративистского анализа. Но и не только возрастные изменения, но, положим, и воздействие стресса способно вызвать внесение изменений в комплекс отличающих индивида представлений, что сказывается и на приверженности той или иной форме совершения поступков предпочтения.

В таком случае правомерен выбор и такого продолжения нашего анализа, как расширение предложенной нами классификации, или ее дополнение представлением о типах личности теперь уже в части носителей неких «комплексов установок» поведения. В частности, в случае выделения относительно некоего индивида присущей ему склонности к эмоциональному восприятию мира, такому состоянию дано ожидать отождествления как состоянию эмоционального дисбаланса. Но здесь же равно возможно выделение специфики и недостаточного умения индивида в части следования избранному стереотипу поведения, что предполагает обращение равно и качеством ситуативной проективности присущей ему манеры реакции.

В любом случае, условной специфике «типа личности» дано предполагать отождествление отнюдь не с неким строго обязательным, но, не более чем - лишь «доминантным» комплексом особенностей поведения. А само собой этому «доминированию» дано допускать выделение и такого момента, что если в рядовой ситуации эмоционально ориентированная личность явно пренебрегает такой возможностью, как сложное планирование поступка, то определенные ситуации, положим, предстоящий экзамен, будут предполагать, пусть и временное, изменение установки поведения на блокирование эмоциональности и следование рациональной стратегии. Или, если судить о стратегии поведения индивида, предпочитающего «простую» форму рациональности выбора, то подобная руководящая им условно «непоколебимая» вера хотя и позволяет подавление большинства внешних «раздражающих» факторов, но при этом не означает блокирования каждого из числа такого рода раздражителей.

Если индивида с эмоциональным типом личности дано отличать безразличию к такому предмету, как руководящие его поведением источники «отношения к жизни», то индивида с рациональным типом личности отличает такая особенность, как почти постоянная погруженность в анализ источников отношения к жизни. Конечно, индивиду, включая сюда и предельно рационализированный тип личности, явно дано располагать и возможностью выбора источников отношения к жизни, в том числе, и выбора посредством усвоения и переработки собственного опыта, что в несколько упрощенной форме допускает отождествление под именем впечатлений. Другой равно возможный вариант порядка определения для себя источников отношения к жизни - заимствование представлений, передаваемых, как правило, в вербальной форме (то же самое - посредством иных формализованных образов), что позволяет обозначение под именем внушения.

Непременная особенность индивида, определяющего свои источники отношения к жизни посредством восприятия внушения, пусть, положим, несмотря на присущую ему практику рационального анализа внешних обстоятельств, - не иначе, как отказ от обобщения собственного опыта, прямо допускаемый в пользу ожидания новой порции внушений со стороны некоего (не обязательно – персонализированного) авторитета. Напротив, индивид, тяготеющий к рациональному обобщению впечатлений крайне недоверчив к сторонним суждениям, и даже тогда, когда пути данного опыта заведомо пройдены, он равно склонен предпочитать самостоятельный способ обретения опыта. В подобном отношении следует признать уместным и то пояснение, что, в частности, социальная ситуация «развенчания (краха) авторитета» непременно увеличивает число сторонников опоры на собственный опыт.

А отсюда и оценке положения в некоем обществе следует исходить из специфики такого общества в части само собой способности образующей его социальной среды либо подкреплять склонность индивида к восприятию внушения, либо, напротив, поддерживать обретение собственного опыта. Так, социально стабильные общества, как правило, продуцируют индивидов с авторитарным подкреплением, нестабильный же социум чаще обращается источником настроений скептического понимания и ситуации общей недоверчивости. Хотя на фоне подобных «преобладающих» настроений равно возможны и отдельные «расщепления», – доверие научному опыту или религиозной традиции вполне допускает сочетание с недоверием к суждениям масс-медиа или авторитету культуртрегеров.

Тогда если обобщить изложенные здесь посылки, то подобное основание и подобает расценивать как вполне достаточное для построения своего рода «сложного» определения «ситуации выбора». По существу, «ситуация выбора» и есть не иначе, как сложная комбинация, в чем дано иметь место сочетанию не только простого, но и конкурентного воздействия биологических, социальных факторов и фактора «качества» личности (интеллекта). Специфику социальной «ситуации выбора» и следует видеть в том, что здесь возможен не просто момент «сложения» факторов, но и образование их замысловатого наложения.

Основываясь на подобных соображениях, мы позволим себе представление следующих типов факторов, определяющих собой формирование рациональных оснований поведения предпочтения:

1) Комбинация однонаправленного действия разноприродных посылов.

2) Комбинация разнонаправленного действия разноприродных посылов.

3) Комбинация посылов, различных по силе воздействия (характерная одному влиянию эмоциональная привлекательность, и другому - рациональное обоснование).

4) Комбинация посылов, порождаемых разнообразием ситуативной картины (вчера сохранялась актуальность одного решения, сегодня изменению дано наделить большей достаточностью иное решение).

Тогда если благодаря принятию во внимание подобной специфики перейти к постановке задачи построения как бы «портрета» социальной ситуации, понимаемой источником рационалистических мотивов, то, с одной стороны, обязательными элементами его композиции дано предстать сложной форме влияния доминирующих тенденций, и, с другой, наличию специфического влияния некоей группы частных особенностей.

Огл. Рационалистический мотив как элемент общественного сознания

Любой мыслимый функционал социального управления явно исключает построение без обретения коллективным сознанием и некоего представления о специфике рационализирующей интерпретации, преимущественно владеющей мышлением большинства членов общества. Отсюда и нечто идеями, отражающими не саму рационализирующую интерпретацию, но - момент ее осознания со стороны и правомерно признание представлений политиков о приемах взаимодействия «с электоратом», коммерческих операторов – о приемах продвижения товара, религиозных деятелей – представлений об успешности средств убеждения и пропаганды (если последние, конечно, востребованы в практике отправления культа).

Именно поэтому и феномен управления обществом посредством искусственного (естественно, внушаемого) культивирования рационализирующей интерпретации с должной наглядностью и обнаруживает себя в моменты идеологически мотивированных трансформаций общественного устройства. Со времен исторической Спарты и вплоть до отмечающего наши дни национализма существо основного мотива, определяющего существо внушаемой ценностной модели, и дано составить идее национального (коммунального) превосходства (или «избранности»). Подобного рода идею «национального» и следует определять как мысль о кажущейся обусловленности миропорядка самим человеком, в этом случае - невосполнимым представителем общества, не знающего какого-либо аналога.

Как тогда в состоянии подтвердить не только лишь социальное явление национализма, основной метод регулирования рационализирующей интерпретации - это не иначе, как навязывание доверия предмету внушения перед возможностью обобщения впечатлений. Или, как высмеивал подобное манипулирование ироничный советский народ, общество с подобной целью и инфицируется патологией, излечение которой составляет специальность врача «ухоглаза»: «слышу одно, а вижу другое, вижу одно, а слышу другое». С другой стороны, здесь также следует отметить и особую практику культивирования впечатления, в частности - практику подчеркнутого гостеприимства. Опять же, в качестве примера здесь правомерно использование специфической для CCCP дипломатии гостеприимства для иностранцев – люди, наделенные вне пределов CCCP интеллектуальным авторитетом, встречались здесь с особым расчетом порождения у них впечатления о «счастливой жизни» населения страны.

Представленные нами примеры, пусть их в известном отношении и подобает расценивать как недостаточные, прямо позволяют предложение того обобщения, что обеспечивает построение следующей схемы: если присущая данному индивиду рациональность ассоциируется с пассивной (ведомой) манерой поведения, то лучшим способом управления в этом случае правомерно признание даже отчасти и избыточного внушения. Кроме того, такой схеме дано предполагать наличие и такого аспекта, что если характерная индивиду рациональность допускает ассоциацию со способностью проявления инициативы, то тогда и куда более эффектное решение - насыщение сознания равно же и необходимым объемом впечатлений.

Другое дело, что своего особого исследования дано удостоиться и хорошо знакомой социальной практике методике воздействия на поведение предпочтения, прибегающей к средствам подавления рационального механизма в пользу эмоционального, старающейся придать большее значение механизмам привития чувства удовольствия от погружения в простую ситуативность. В этом случае современность вознаграждает нас и таким превосходным по своей наглядности примером эмоциональной аффектации в среде спортивных болельщиков, что переключает интересы личности с поступков сложной обдуманной деятельности на погружение в поток нарочито «генерируемых» впечатлений.

В последнем случае не исключен вариант и существенного упрощения внешнего управления мотивом выбора, хотя он не допускает признания на положении «простой» функции. В случае условного «фанатизма» мотивацию выбора в большей части все же будет обуславливать фактор «зрелищности» (эмоциональный «разогрев» в общем случае, другой пример подобного рода стимулирования эмоциональной реакции – «направленное на соперника озлобление»), и, как правило, такой мотивации также дано довольствоваться созданием лишь пригодной для этого «сценической площадки».

Огл. Мотивация выбора из условия «следования традиции»

Принадлежность числу «факторов традиции» или унаследованных условностей, существенных для совершения поступка предпочтения, с одной стороны, это особенность таких «психологических» начал как тип личности (здесь мы пренебрежем условием многообразия психологических «типов личности»), и, с другой, группы культурных норм, охватывающих все формы культуры – от общей культуры и, скажем, вплоть до культуры производства. Отличительную же особенность такого рода форм нормативного влияния дано составить условию невозможности простого пути преодоления такого влияния, - любого рода «простой» способ изменения подобной установки либо практически невозможен, либо будет ожидать и приложения значительных усилий. Кроме того, человеку, при сохранении за собой присущей ему специфики типа личности, присуща и способность мимикрии, скажем, искусственная демонстрация дружелюбия или, напротив, напускная сдержанность.

Самой реальности такой существенной специфики, как унаследованные условности дано позволять выделение и нечто составляющей «зоны выбора» – тогда здесь ряд объектов интереса лишь в силу имеющих место условностей не подлежат включению в список возможных вариантов выбора, а равно отдельные формы совершения поступка будут сопровождать и требования стереотипного варианта их совершения. Специфика заведомого сокращения списка вариантов выбора несколько ниже составит для нас предмет анализа в разделе «фильтров», а как образец любым образом «стереотипного» формата совершения поступка и подобает расценивать столь характерную религии практику наложения табу.

Тем не менее, пока что наш анализ влияния унаследованных условностей был обращен на понимание специфики тех объектов предпочтения, в качестве которых довелось выступать лишь условностям, избираемым целями поведения, интерес к которым потенциально допускал равно же и возможность преодоления влияния любого сдерживания. Так, если на начальной стадии нашего анализа поведение предпочтения позволяло осознание не более чем схемой оппозиций активного и пассивного отношения к некоей условности, составляющей собой цель поведения, то сейчас мы определяем отношение к целеустанавливающей условности не иначе, как отношение к сложной структуре формирования позиции, выражающей собой специфику индивидуальной адаптации.

Другое дело, что целеустанавливающей условности явно не в любом случае дано ожидать признания предметом и нечто «прямого и недвусмысленного» отношения, практически в большей части ей дано предполагать обращение лишь источником мотивации на преодоление практикуемых индивидом запретов и присущего ему понимания собственных возможностей, заключающегося в выборе им некоей конфигурации индивидуальной адаптации. Кроме того, здесь также существенно, что некую условно «динамическую» форму индивидуальной адаптации также следует расценивать как свидетельство пребывания механизмов выбора и формирования предпочтений в как таковом «включенном» состоянии.

При этом для унаследованных условностей само их положение объектов внешнего манипулирования - это наиболее очевидно действующий фактор. Например, ту же торговлю дано отличать и должное сознание фактора сезонно-периодических «волн спроса», сфера современной культуры также владеет искусством прогноза «фактор аудитории», различающего продукцию масскульта и продукцию, ориентированную на «избранную» аудиторию, а также, к примеру, формат особого детско-приключенческого жанра.

Напротив, не иначе, как «трудной проблемой» анализа специфики унаследованной условности дано предстать тогда уже и проблеме проникновения в сферу самооценки человека. Например, в области экономики существенно понимание уверенности людей в ожидающем их будущем, влияющей на принимаемую ими стратегию расходования средств и использования кредита. Политическому манипулированию важно, какой именно образ продвигаемого политика будет вызывать отклик потенциального избирателя, – важна ли в облике политика составляющая «динамизма» или избиратель более склонен ценить тот же рефрен «стабильности». Во всяком случае, унаследованные особенности поведения более открыты в оценке предполагаемого предпочтения, нежели склонность конкретного человека к эмоциональной или рациональной реакции.

Огл. Фактор «качества аудитории»

Успех любой попытки навязывания обществу некоего выбора посредством использования канала, реализуемого в формате массовой структуры, непременно следует связывать с ощущением индивидом его принадлежности некоей аудитории. В противном случае составляющая разотождествления индивида со средой окружения, так или иначе, но понимаемой индивидом источником негативно оцениваемой им «реакции большинства» и порождает в нем реакцию отторжения, нередко служащую естественным посылом для формирования, чаще на эмоциональной почве, альтернативного выбора.

Как таковому дифференцированному отношению индивида к фактору аудитории и дано актуализировать проблему принципов ее формирования. Так, различным программам продвижения конкретного выбора дано требовать различных конфигураций аудитории; в одном случае для продвижения предмета предпочтения достаточно построения однородной аудитории, другой подобной программе дано предполагать порядок продвижения посредством адресации к целому ряду отдельных сегментов аудитории или через придание предмету продвижения специфики пригодности к некоему ассортименту запросов. В частности, современное товарное предложение потребительского рынка и подобает расценивать как ситуацию доминирования «разнородной аудитории», когда здесь имеет место упор не на предложение «товара в роли бренда», когда производитель предлагал исключительно продукт «напиток под маркой Кока-кола», но - теперь уже и на нечто «ассортимент продукции бренда».

В таком случае, что именно следует расценивать как отличительные особенности, с одной стороны, «однородной» и, с другой, «разнородной аудитории? Конечно, однородную аудиторию подобает характеризовать как нечто оптимальную среду восприятия внушения, именно данный тип аудитории и образует собой своего рода «эхосистему», множащую транслируемые в ее «пространство» установки. Так, если навязывание установки и предполагается реализовать посредством использования однородной аудитории, то расчет и подобает делать на способность распространяемого содержания допускать воспроизведение в различных «резонансных контурах», чей очевидный пример - совмещение в религиозных догмах мистического и нравоучительного содержания с комплексом опыта наивной концептуализации. Наибольшей отзывчивости реакции однородной аудитории дано достигать в случае применения к ней принципа выстраивания, усиливающего проводимость нужных установок и порождающего непроницаемость для разного рода «помех».

Напротив, условным «социальным портретом» разнородной аудитории и правомерно признание формирования на ее основе тенденций роста или развития. Естественный пример разнородной аудитории – научное сообщество, где ценность идеи подчеркивает факт ее признания различными научными направлениями. В современной экономике коммерческая эффективность бренда связана с отождествлением последнего в сознании потребителя как открывающего перед ним «поле разнообразия ассортимента». Для построения разнородной аудитории как проводящей «установку выбора» потому и существенна способность задания в ней подобной «проводящей» среды как некоего «структурного ансамбля»: например, при позиционировании политической силы как надклассовой ее лозунги должны обретать звучание как обещающие и всему отнюдь не сплоченному большинству, а не только лишь одной из социальных прослоек.

Другое дело, что среди индивидов условие их принадлежности определенной аудитории признают существенным лишь те, кто ориентирован на модель рационального выбора (конечно, включая сюда и принадлежность к аудитории «скептического сообщества»). Осознание подобной принадлежности и позволяет индивиду создание такой своего рода «стратегической» установки, что исходит из идеи отождествлении самоё себя с неким «психологическим стереотипом». Чуть ли не обязательный элемент подобной установки тогда и дано составить своего рода видению индивидом его условной способности «вхождения» в комплементарную ему аудиторию и поиску на подобной основе условного внешнего «резонанса». Кроме поддержки, фактор «собственной» аудитории знаменателен и надеждой индивида на получение им нужного его поведению импульса (чему, собственно и предназначены системы землячеств, социальных корпораций или даже масонских лож). Отсюда и в отношении как таковой способности предпочтения аудиторию и подобает характеризовать как одну из структур-поставщиков элементов «определенно усредненного», рационального или эмоционального отношения к действительности.

Огл. Игра и контригра: фильтры и информационные атаки

Способности человека обретать опыт и накапливать знания также дано находить свое отражение и в поведении предпочтения, причем и характеру воздействия подобной способности вряд ли дано предполагать и некую однозначность. Тогда наш анализ влияния уровня опыта и объема знания на поведение предпочтения и подобает начать с анализа такого предмета, как воздействие на поведение предпочтения понимания человеком картины мира на уровне данных. Всякую адресуемую человеку информацию отличают признаки той или иной полноты или эмоциональной окраски. В частности, подобную специфику дано отражать тем же стереотипным оценкам, положим, источников информации или характеристик сущностей, газеты – «бульварная», товара некоего производителя – «посредственного качества».

Другое дело, что вечно неуспокоенному человеческому сознанию явно доводится предпочитать исключение для себя возможности остановки на простой констатации картины неких существенных для него обстоятельств. Присущий сознанию способ хранения информации, если и следовать здесь определению, предложенному Ф.Ч. Бартлеттом, явно допускает признание равно в значении и нечто способа построения того или иного рода «схем». Отсюда и дано следовать возможности двух такого рода вполне вероятных способов воздействия на наше сознание: или это адаптация ранее неизвестных нам данных к уже используемой схеме, или это замещение действующей схемы или неких составляющих ее элементов. В одном случае политики убеждают нас в их следовании выбору общества, чему на деле не всегда дано предполагать прямое подтверждение, в другом - они внушают идею архаизма разделяемых обществом ценностей, их деструктивности и потребности в замене.

Сама по себе практика заимствования индивидом информации в обществе и вынуждает человека к занятию позиции, в целом направленной на сохранение внутреннего мира. Поэтому он не всегда так легко готов признать справедливость той или иной оценки, даже если ему предлагать не иначе, как наглядные и эффективные доказательства ее правомерности. Человек непременно предпочитает подкрепление своего восприятия неких сообщений, в его понимании, в любом случае следующих некоей тенденции, лишь непременно в форме их пропуска через систему фильтрации, что в нашем последующем рассмотрении будет предполагать отождествление посредством понятия фильтр. Так, чуть ли не каждый физик использует фильтр, блокирующий позитивную форму его интереса к сообщениям о создании «вечного двигателя» (или – другого «неисчерпаемого» источника энергии).

Тогда если индивид в момент получения некоей специфической информации приводит в действие систему некоего «контент-фильтра», то информационным атакам, преследующим цель подтолкнуть его к совершению поступка предпочтения, необходимо располагать равно же и способностью преодоления препятствий, создаваемых употреблением фильтрации. То есть, в практическом смысле им либо следует маскироваться под информацию, признаваемую данным индивидом в качестве «важной», либо скрывать существо содержания под маской «простоты», либо, возможно, предполагать исполнение посредством механизма «подмены». На примере современных рекламных компаний можно сказать, что: либо, пусть так, и потребительский продукт допускает наделение несвойственным признаком, в частности, сексуальности, либо цена продукта характеризуется как «низкая» в силу намеренного исключения обычно прилагаемых опций, либо, например, подчеркивается особый характер предложения данного товара, невозможный за пределами данного периода предложения.

В другом случае, когда имеет место существование индивида в среде постоянно сообщаемой дезинформации (если, конечно, человеку дана возможность осознания подобного характера ситуации), то подобному положению дано обращаться источником и целого ряда экзистенциальных проблем. Здесь человеку в смысле потребности в получении практически значимой информации дано ощущать необходимость в более тонком построении используемых фильтров, что, в свою очередь, вынуждает создателей средств информационного давления к выработке все более изощренных механизмов проникновения в «интимную область» сознания.

Исходя из этого тогда уже нечто «более свойственными» индивиду фильтрами и правомерно признание следующих схем:

1) «схема безразличия» или полного отказа в восприятии сторонней информации;

2) «схема верификации» или тщательного удостоверения получаемых данных;

3) «схема отсечения сложного» или блокировки восприятия любых сложно организованных данных;

4) «схема эмоционального окна» или выделения предмета интереса по признакам симпатии.

Как ни странно, но специфику современной ситуации дано составить нацеленности большинства атак на фильтр, поставленный в нашей классификации под номером 4. Попыткам же преодоления других способов блокировки из данного перечня дано уже иметь место и существенно реже. Хотя в недалеком прошлом господства «идеологического подхода» имели место и атаки фильтра под номером 2 в виде попыток насаждения условного «рационального» мышления и осознания себя в качестве своего рода «осознанного» игрока любой возможной ситуации. В частности, не на это ли намекала и классическая сцена отечественного кино «а если бы ты вез патроны?

Огл. Предпочтение как жертва воцарения «захватывающей» идеи

Еще на начальной стадии настоящего анализа мы признали правомерность посылки, что «поведение предпочтения» это далеко не базисный механизм поведения, но механизм, представляющий собой комплекс деятельности поведения, порождаемый той или иной стимуляцией. В данном отношении важно, что обстоятельства «безвыходного» положения явно исключают любые возможности включения интереса к возможности выбора, и потому мы фиксируем действие механизмов предпочтения лишь в условиях относительной свободы планирования поведения.

Тем не менее, в числе возможных схем планирования поведения дано присутствовать и таким вариантам, когда человек сам себя по своей же воле склонен лишать возможности «иного выхода». Например, ситуации нужды после исчезновения условий нужды дано порождать нечто инерцию представления о нужде. Человек, озабоченный посылом «нужности» (необходимости), не прибегает к использованию механизмов предпочтения, но «автоматически» востребует любое адресуемое ему товарное предложение. Также такого рода эффекту дано присутствовать и в среде любителей искусства, не пропускающих ни одной новой постановки или любой новой экспозиции.

Тогда что бы именно не составляло причину, порождающую в сознании индивида «захватывающую идею», в любом случае существует возможность определения этой идеи как порождаемой общим чувством неудовлетворенности, владеющим индивидом вследствие его приверженности некоему комплексу предпочтений. В случае «инерции нужды» предпочтение «запастись жизненно важными вещами» способно утрачивать смысл в силу экономической привлекательности банковских инвестиций вместо владения товарными запасами. Или - «всеядности» любителя искусства либо дано покоиться на специфическом феномене обесценения им собственного вкуса, или – на непризнании смысла любых рекомендаций критики.

Отсюда преодоление воздействия механизма «захватывающей» идеи возможно лишь посредством получения впечатления (оценки своего стиля жизни как непомерно заскорузлого в одном случае и усталости от стереотипности или искусственности культурного предложения – в другом), и – практически невозможно под действием внушения. А потому «захватывающие» идеи и подобает расценивать как локальные заместители функций предпочтения, блокирующие лишь отдельные сферы интереса личности и не затрагивающие другие сферы. Человек, переживший период «дефицита» склонен скупать все, что попадается под руку, и при этом крайне привередливо формировать его культурные приоритеты.

Увы, наш анализ затрагивает здесь лишь некоторую часть источников формирования «захватывающих» идей, возможно, подобные источники представлены куда более разнообразно, но рамки нашей задачи не предполагают какого-либо детального анализа такого явления.

Огл. «Слепотная» дискретность - прямое последствие убежденности

Действию внушения иной раз выпадет падать на благодатную почву, формируя такую форму отношения индивида к внешней информации, как «убежденность» – принятие во внимание неизменного набора критериев («догматизм»), часто действительного в наших представлениях даже вопреки очевидности внешнего мира. Тем не менее, предмет настоящего исследования не предполагает отвлечения на анализ источников убежденности, поскольку нам существенно обозначить лишь понимание пределов данного явления – убежденность следует видеть образцом стойкой приверженности определенным принципам, чье изменение невозможно посредством однократного или слабого воздействия, убежденность, иной раз, не подвержена изменению равно и посредством специально предпринятого прессинга.

Однако как всякий признак нашего сознания, кроме генетических и аппаратных, убежденность все равно податлива перед изменением, но в этом ее отличает и характерно специфический порядок замещения. Отсюда первой заслуживающей внимания спецификой убежденности и правомерно признание факта практического отсутствия перехода от убежденности к как таковому плюрализму на фоне не столь редких случаев смены приверженности одному догмату на равно же и выбор догматической альтернативы. В любом случае, перемене убежденности дано обретать формы «дискретного» акта изменения – не знающей постепенной эволюции резкой перемены позиции или точки зрения.

Отсюда специфику суждений носителя убежденности и следует понимать отражением существа даваемой им оценки внешнего мира. Но что любопытно, опять же, оценки, даваемые убежденным человеком, не включают в себя промежуточных позиций, – свидетельства внешнего мира видятся им либо полезными в смысле присущих убеждений, либо контрпродуктивными, и, в некоторых случаях, нейтральными, но никаких неполных, не до конца ясных положений, представление, основанное на убеждении, как правило, не допускает. (Убежденность - это и по преимуществу своеобразное состояние убеждения в полной апародоксальности; своего рода «комичным» образцом убежденности и правомерно признание «нелюбви Ленина к половинчатости».) Поэтому взгляд убежденного человека и подобает расценивать как своего рода случай «слепоты» в отношении возможности воспроизводства в присущем ему понимании картины равно же и посредством «многоцветной» палитры.

В части же поведения предпочтения убежденность специфична тем, что, как правило, ей присуще пренебрежение тем же (малозначимым) улучшением. «Формат убежденности» в основном, это либо востребование радикальных изменений, либо - требование сохранения приверженности прежнему порядку. И еще одной важной особенностью убежденности также правомерно признание невозможности ее наложения на понимание человеком собственных бытовых проблем, но проецирование не иначе, как на «масштабные» предметы – понимание социального порядка, мировоззренческих принципов, норм культуры и общественной морали. Следовательно, не всякая задача социального подчинения индивидуальных предпочтений затрагивает пласт убежденности; другое дело – некоторые элементы убеждений все же вынуждают к обращению внимания и на такой предмет, иной раз - предполагая и исключение случайного пересечения с предметом убеждения. Отсюда убеждения так и подобает расценивать как явный ограничитель сферы предпочтения, но - никак не как источник формирования активности, вызывающей поведение предпочтения.

Огл. «Улавливание конъюнктуры» как руководство к действию

Индивидуальные предпочтения - любым образом это источник обретения такого существенного условия общественного развития, чем правомерно признание фактора социальной конъюнктуры. Однако в интересующем нас смысле наиболее существенный аспект «проблемы конъюнктуры» - это не как таковое формирование конъюнктуры, но - обретение последней того качества цели, на что возможно направление встречной активности – способности улавливания конъюнктуры. А отсюда и открытость конъюнктуры для ее понимания - она же и «индикатор» очевидности (банальности) предпочтения, то есть показатель невысокой сложности фактора социального интереса.

Из числа своего рода «гениев» овладения конъюнктурой той фигурой, кому довелось знать за собой наиболее детальное исторически последующее описание его действий, следует признать В.И. Ульянова (Ленина), явно обнаружившего качества улавливания настроений общества и их использования в целях выработки политической линии.

Лениным, в том числе, владело и осознание неприемлемости для растревоженной крестьянской страны любых форм буржуазной демократии и порождаемой этим фактором реально невысокой значимости демократических ценностей. Потому он заведомо и формировал курс на построение не более чем прикрытого ложной «демократией» авторитарного общественного устройства. Например, еще в сентябре 1917 он задумывался о разгоне на этот момент лишь ожидавшего избрания Учредительного собрания, поскольку понимал, что для основной массы населения демократическое представительство не представляет собой истинной ценности, в отличие от обещания справедливого порядка землеустройства.

Более того, как показывает ряд свидетельств, в острых ситуациях Ленина не сдерживало и отсутствие прочной внутрипартийной базы его политики, что можно сказать и по отношению решений о проведении Октябрьского вооруженного выступления, заключения Брестского мира и т.п. Тем не менее, очевидным фактом следует понимать воплощение в жизнь этих решений, принимаемых, в некоторых случаях, невзирая на сильную оппозицию. И в подобном отношении и следует предполагать наличие той социальной силы, которой и подыгрывал этот политический курс - это тот ход общественного развития, что воспринимал как должное подобные очевидно «спорные» решения. Ленина и подобает расценивать как обладателя как бы «особого чувства» того, что ходом истории управляет не мнение, разделяемое пусть и большинством узкого слоя лидеров, но - своего рода «тёмная сила» с ее эмоциональным механизмом выбора непременно незамысловатого политического предложения. Он, собственно, и выдвигал предложения, отвечающие подобным желаниям, отчего и выходил победителем из любой сложной ситуации. Но, конечно, он не проявил себя в качестве знатока всех нюансов политической конъюнктуры, достигнув успеха лишь в специфической игре в непродолжительный период доминирования на исторической сцене эмоциональных механизмов принятия решений, когда некий определявший такую конъюнктуру широкий общественный слой проявил склонность к принятию предлагаемых Лениным «простых» рецептов. Но стоило широкой массе в определенном отношении «остыть» от политического энтузиазма и определить свои цели достигнутыми, как на политической сцене немедленно объявился политический лидер теперь совершенно иного плана Сталин с ориентацией на улавливание тренда, следующего от слоя политических лидеров, а Ленин, напротив, вынужденно оставил политическую сцену.

А отсюда как таковым смыслом только что представленного примера и правомерно признание того обстоятельства, что «понимание конъюнктуры» следует определять как понимание процессов, влияющих на формирование представлений большинства индивидов, каким-то образом склонных к выработке установок поведения предпочтения. Естественно и то, что тот или иной способ «понимания конъюнктуры» явно отличает и некий характерный стиль осознания специфики массового предпочтения. Человека, наделенного способностями улавливания массовой конъюнктуры, не иначе, как подобает расценивать своего рода «стихийным социологом»; тот же Ленин, если использовать факты, известные из апологетических версий его биографии, любил прибегать к всевозможным методам «прощупывания настроений» и своих сторонников, и вообще людей, принадлежащих широкой аудитории.

И здесь вслед за определением условного «вектора» ожиданий, далее следует согласиться с необходимостью и более детальной оценки возможных частных и специфических составляющих таких ожиданий. Например, для исследования коммерческой конъюнктуры не столь существенно как таковое определение некоего ожидания, сколько существенно понимание важных потребителю отдельных особенностей продукта. При этом лишь в особых случаях вывода на рынок полностью новаторской продукции, коммерческому исследованию конъюнктуры не иначе, как подобает возвращаться к той «полной» схеме, что и составляет собой основное содержание анализа политической конъюнктуры.

Но что в этом случае подобает расценивать как нечто характеристику «очевидности» конъюнктуры? Скорее всего, массовой конъюнктуре дано проявлять ее «очевидность» не иначе, как в форме тождественности показательным поступкам людей, выражающих приверженность некоему объекту интереса. Массовая конъюнктура - в любом отношении некая «мера», допускающая выражение посредством отчетливых проявлений признания правомерности неких установок (даже если речи дано идти о предмете как бы «пассивного сопротивления»), собственно и руководящих действиями людей. Так, пока подобного рода выраженности не дано допускать ее различения, то вплоть до изменения этого положения подобает определять как явно невозможное и какое-либо выделение условия «социальной конъюнктуры».

Огл. Явление «перелома» конъюнктуры

Принято думать, что исследование социальной истории в сослагательном наклонении – вещь практически безнадежная. Однако часто в число условий «объективного хода истории» допускается включение и элемента случайного вмешательства – существования «некто», находящего возможность оказания на это развитие и некоего «постороннего» влияния. Таким сторонним вмешательством для истории, в частности, русской революции и понимается фактор «немецкого финансирования» революционного движения. Конечно, для поставленной нами задачи вряд ли имеет значение тот аспект подобной проблемы, что Германия признавала шпионско-диверсионную активность одним из видов военной активности, а Россия запаздывала с пониманием и признанием данного фактора. Нам важно здесь обретение собственно философского понимания предмета «стороннего влияния» на социальное развитие, и поэтому нам подобает поступить уже следующим образом. Нам следует ввести тот же фактор социального «подкупа» в качестве внесистемного конъюнктурного условия и попытаться понять, окажись он в других руках, обуславливал бы он перелом в развитии событий?

Итак, предположим, что определяющим в отношении массовой поддержки большевиков в 1917 году дано было предстать именно фактору, упрощенно обозначаемому как «немецкие деньги». Допустим, что как таковая раздача пособия в 10 рублей (очень даже достаточных в то время для приведения себя в состояние навеселе) и составило собой ключевое условие «событий 4 июля» 1917 года. Если это так, то достаточно было фрейлине А. Вырубовой связаться с компанией посредников, подыскать потребный объем денежных средств и квадраты солдатских шинелей с таким же энтузиазмом отправились бы к Таврическому дворцу требовать реставрации монархии.

В этом случае либо подобает предполагать людей как полностью отрешенных от политической ситуации, либо – полагать их лишенными памяти и обладающими склонностью к немотивированным иллюзиям. Последнее очевидно нам потому, что человек здесь представляется понимающим неожиданную щедрость анонимных спонсоров в смысле отныне и навсегда даруемого ему блага.

Если же высказанные нами предположения неверны, то формирующие предпочтение факторы все же не следует рассматривать изолированно, но следует связывать равно и с рядом иных факторов формирования предпочтения. В данном смысле «пособие в размере 10 рублей» налагалось у его получателей и на присущее им понимание «правильного источника» его поступления. Если бы с предложением такого пособия и соизволил прийти некий «неправильный» источник, допускаемая нами «фрейлина А. Вырубова», то ей такого рода подкуп либо элементарно не удался, либо она пошла бы и на существенное увеличение размера «субсидии», выдаваемой потенциальным бунтовщикам.

Тогда если признать правомерность изложенной здесь аргументации, то принятие во внимание каких именно посылок и достаточно для определения такого предмета как процесс «перелома конъюнктуры»? Скорее всего, явным условием «перелома» конъюнктуры и правомерно признание момента блокирования тех мотивов предпочтения, что на уме у значительной части общества. Например, знаменитый «молодежный бунт» конца 60-х годов XX века явно следует понимать результатом крушения в сознании значительной части молодежных групп «всех в целом» ценностей буржуазного общества, а не только в отдельности консьюмеризма, карьеризма, конформизма или какой-либо иной специфики. «Перелом конъюнктуры» для человека – это разрушение социальной «экологической среды» существования, но никоим образом не воздействие одинокого, пусть даже и сильного средства блокирования.

Огл. Особенные «средства закрепления» мотивационной установки

Мемуарам А. Громыко дано включать в себя и такой момент, что, как представлялось мемуаристу, указывает на явные признаки бессмысленности форумов американских политических партий как места ведения дискуссии. Несмотря на регулярную смену на трибуне собрания одного за другим ораторов, зал заседания трудно заподозрить во внимании к содержанию произносимых речей, поскольку его пространство заполнено невообразимым шумом, само действо больше напоминает карнавал, а в содержании речей присутствующие не видят пищи для размышлений. Тем не менее, и появление в таком «странном» пространстве тех или иных политических фигур равно же следует расценивать как элементы символизма, воспринимаемого и в этих условиях, – закрепление неких мотивирующих оснований и здесь происходит посредством использования своего рода визуально-балаганного символического ряда.

Тогда в развитие «логики» представленного здесь примера нам следует прибегнуть к такой постановке вопроса: насколько символика знакового закрепления мотивирующих оснований коррелирует с само собой подобным основанием? Мог ли фюрер позиционировать себя сторонником абстрактного искусства или Ленин восторгаться поэзией модного тогда символизма? Если признать «естественность» подобных поступков, столь «неожиданных» для названных нами лидеров, и если предположить, что в закреплении неких оснований предпочтения допустима произвольность, то такая основа явно достаточна и для утверждения о произвольности как такового обращения к источнику закрепления мотивации, его отделения в сознании от любого вероятного «образа ожидания».

Непременная существенность для рассматриваемого нами предмета той составляющей, что и указывает на возможность лишь вполне определенной формы «знакового закрепления» заставляет нас оценить и ту очевидную реальность, что тренд социальной истории все же порожден не иначе, как условиями весьма жесткой селекции. Или, можно сказать, что в отношении «направления» тренда социального развития практически невозможны «сбои» типа показанных нами в гипотетических примерах, и равно спецификой всякого игрока «высокого» уровня также правомерно признание способности хорошо «заучивать» роль и потому предупреждать появление диссонирующей идеи уже на стадии зарождения. Тем не менее, мы все же подтвердим такой вывод примером и из практики рекламы, – ролик, рекламирующий продукцию для молодых потребителей, не принес эффекта именно по причине незаметного постороннему недостатка в одежде актера, в какой-то своей детали, существенной для целевой аудитории нарушавший важный стереотип. Видимо, та же причина лежала и в основе потери политического доверия целиком партией (правых) эсеров в 1917 году – их неопределенная позиция в земельном вопросе шла наперерез ожиданиям, главным образом, солдатской аудитории, в своей преобладающей части набранной из крестьянского контингента.

В таких обстоятельствах явно невозможен отказ от осознания и такого условия, как значимость для выработки предпочтения признаков нормы, характерных для тех или иных средств мотивирующего закрепления. Чему же именно следует составлять подобного рода «норму», и подобает определять отдельно для всякого особенного случая, что и показывают примеры неудачных действий по подбору мотивирующего закрепления предпочтения.

Отсюда нашему рассуждению следует ввести и такую важную составляющую или условие поступка выражения предпочтения, как ожидания. Хотя, одновременно, ожидания следует определять как элемент далеко не всякого поступка выражения предпочтения, скорее, они специфичны лишь такого рода поступку из этого ряда, что предполагает наличие фазы внешне подкрепляемого развития выраженности предпочтения. Кроме того, здесь также существенно, чтобы подкрепления усиливали, а не ослабляли выраженность предпочтения, и в подобном смысле, некая атрибутика средств подкрепления, в том числе, например, и личные качества политиков, обретает и свою категорическую выраженность.

Огл. Особый случай «перекрестного» подкрепления

Вряд ли правомерно то определение рационального и эмоционального отношения к действительности, что, соответственно, предполагает укоренение данных форм отношения соответственно лишь посредством «родственного им» рационального и эмоционального подкрепления. Если это так, то дано иметь место и задаче обретения осознания природы перекрестного подкрепления – как подкрепления эмоционального отношения рациональным, так и наоборот, или – обретения понимания значения нечто «чужеродной» формы мотивирующего закрепления для поведения предпочтения.

В этом случае подобает начать с некоего «затверженного» места - влияния привлекательности упаковки на представление о качестве товара. Хотя подобная связь не обязательна и не всякий раз действенна, но, тем не менее, привлекательность упаковки нередко обуславливает приобретение в собственно момент покупки, например, устраняя последние сомнения в уровне качества предлагаемого продукта.

По существу, той же специфике дано отличать содержательное начало и такого образного выражения, как «работа (или некая иная деятельность) не за страх, а за совесть». Тогда если обратиться к попытке буквального истолкования этого афоризма, то эмоциональное подкрепление – страх – признается здесь менее действенным, чем рациональное – совесть. И, в действительности, нередко цели некоей деятельности дано обнаружить свою очевидность именно в случае, определяемом как «работа доставляет радость», когда рациональное подкрепление в виде денежного вознаграждения дополнено подкреплением и в виде эмоциональной оценки потребителя, приветствующего умелость выполненной работы или качество приобретенного товара. В особенности подобное «синтетическое» подкрепление существенно для представителей творческих профессий, – для истинного актера явно неприемлемо исполнение роли, вознаграждающее его лишь притоком денежных поступлений, иными словами, в условиях равнодушия скупого на аплодисменты зрительного зала.

В этом случае если перейти к предложению некоей обобщенной оценки синтетического подкрепления, то здесь, с одной стороны, возможно выделение как любопытного факта решающего значения дополняющего условия, так и, с другой, существования неких факторов в значении лишь «сопутствующих». Например, для женщины некоторые функциональные вещи значат не столько в смысле носителей функциональности, но и в смысле формирующих облик аксессуаров; отсюда явно неоправданно ожидание успеха любого производителя неэстетичных товаров для женщин. В то же время дизайн функционального предмета, той же совковой лопаты, едва ли не совершенно незначим, и потребитель склонен предпочитать в подобном изделии прочность перед любыми возможными элементами элегантности.

То есть, как мы позволим себе заключить, следует предполагать возможность не столь уж и редкого побуждения в индивиде такой комбинированной формы реакции на предмет, когда не столь просто определить, какой же из характеристик этого предмета и дано оказывать доминирующее влияние на совершение выбора.

Огл. Новационное давление - особая форма воздействия

Поведение предпочтения равно следует определять и как некую разновидность деятельности, чем-то похожую на обычный труд, тем более что в этом случае и на форму умственного труда, и ему равным образом дано предполагать значимость и такого фактора, как усталость от продолжительного исполнения данной функции. Тогда нам подобает обратиться к рассмотрению известных нам случаев становления такого рода обстоятельств.

Конечно же, таковы, в частности, случаи оказания новационного давления - те же слишком частая смена моделей товаров или - недостаточно продолжительные промежутки времени между выборными компаниями; тогда к первой ситуации вполне правомерно приложение имени «усталости потребителя», а ко второй – «усталости избирателя». Элементом же оценки такого рода условия «усталости» равно дано предстать тому обстоятельству, что восприятию информации все же требуется и некое время для закрепления в выстраиваемой индивидуальным сознанием модели мира, а реализация такого включения в «оперативном режиме», как можно предположить, на деле вряд ли возможна. Отсюда и всякому «нависающему» над сознанием объему необработанных данных и дано обращаться источником такого влияния, как приостановка усвоения продолжающей поступать информации.

Например, ничто не мешает вообразить ситуацию, когда избиратель по существу еще не оценил результат выраженного им на предыдущих выборах предпочтения, а ему уже торопятся предложить определиться и в следующей ситуации, когда та, предыдущая, еще не обрела в его понимании и какого-либо «строгого контура». В таком случае, при всех прочих, способность предпочтения и приходит в действие лишь в условиях обеспеченности сознания уже существующими «вносящими ясность» решениями.

Такую особенность новационного давления как препятствия с его стороны для усреднения информации и подобает расценивать как явно больший источник опасности для рациональной модели предпочтения, и куда меньший – для эмоциональной модели. Где в эмоциональном плане уже достаточно позитивного настроения, например, порождаемого обладанием приобретенным предметом, там в рациональном не обойтись и без осознания определенного «эффекта», создаваемого поступком совершения выбора. Если подобное суждение не подкрепляет достаточное число данных, то к человеку тогда не в состоянии прийти и понимание результата его акта выбора, а тогда его сознание и как бы «задерживается» в процессе осознания принятого решения. Состоянию подобной «задержки», что вполне естественно, и дано обращаться препятствием в проявлении интереса к принятию любого нового решения.

Огл. Фактор выбора и влияние «потакания»

Общему числу специфических особенностей индивида также дано охватывать собой и такого рода составляющую, что принято расценивать как «порок». На наш взгляд, правомерна и та характеристика «лишенного пороков» индивида, что наделяет его ореолом святости. Если кто-либо и попадает в состояние «полной утраты» характерных ему пристрастий, то в лучшем случае подобное состояние допускает признание лишь как не более чем «аномалия».

Как таковой фактор близости некоего предложения равно и некоей форме индивидуальной предрасположенности человека и подобает расценивать как существенный для эмоционального способа реализации поступка предпочтения. А потому спецификой предложения, ориентированного на поступок эмоционального выбора и подобает определять «соблазнительность», то есть – ту или иную ассоциацию равно же и с областью интимных вожделений (при этом, отметим, не обязательно эротических).

Прием эксплуатации всякого рода форм «соблазна» хорошо известен и коммерческому, и политическому предложению – если первое способно изображать, как некий спиртной напиток скрепляет дружеские отношения в тесной компании, то второе – предпочитает рисовку предлагаемого политика под образ недалекого «простого парня». Непосредственно же в части задачи нашего анализа подобная специфика вряд ли предполагает признание источником какого-либо затруднения, - одно лишь желание человека не изменять привычкам и обращается построителем еще одного «фильтра», особо значимого для эмоционального механизма предпочтения.

Хотя здесь же не исключено предположение возможности и той формы потакания, что допускает реализацию по «перекрестной» схеме, – иначе говоря, заявление предложения, адресуемого аудитории посредством такого способа подачи, когда ожидаемый рациональный выбор сопровождало бы подкрепление и неким комплексом позитивных эмоций. Например, некую книгу можно представить не только носителем присущего содержания, но и изданием, адресованным избранной аудитории.

Огл. Поступок предпочтения на фоне «дефицита информации»

В случае доминирования такой формы стимуляции поступка предпочтения, чем правомерно признание внушения, существенное значение дано приобрести изоляции внушаемого содержания не только, в первую очередь, от противоречащей информации, но и вообще от множества всякого рода сообщений, опасных здесь как инструмент переключения предпочтения на механизм обретения впечатления. Однако и подобному воздействию, оказываемому на индивида со стороны общества, дано встречать и ту «обратную» активность со стороны индивида, чем правомерно признание теперь и поиска источника впечатлений в том же содержании внушения.

В данном случае мы говорим, конечно же, о феномене великого Лютера, проявившего недюжинные способности прочтения в том же тексте Библии доселе неизвестного содержания. Кроме того, возможность непрямой реакции на внушаемое содержание в какой-то мере дано учитывать и устроителям всякого рода кампаний, служащих целям внушения - они явно предпочитают редукцию внушаемого содержания к системе формально структурированных догматов, с удалением из нее любых форм, способных инициировать сторонний или сопутствующий интерес.

Отсюда и рациональному механизму определения предпочтения, ориентирующегося на следование внушению, дано предполагать употребление таких средств, как сторонние возможности индивидуализации, например, выбор паствой определенного проповедника. Тогда и как таковому содержанию нашей задачи дано ожидать пополнения добавлением в нее и такой проблемы, как наличие неконвенциональных источников обретения впечатления, присутствующих там, где действуют иные механизмы – внушения или прямого навязывания эмоциональности. Подобного рода механизм и следует определять как еще один вариант реализации «перекрестной» схемы подкрепления выбора.

Огл. Оставляющий свой след характер акта сообщения информации

Если для эмоциональной модели выражения предпочтения лишенное целостности получение информации в принципе исключено (каким таким эмоциям доводится обогатить сознание в результате наблюдения «кусочка» изображения?), то в случае приведения в действие рациональной схемы формирования предпочтения приемлем и фрагментарный порядок получения требуемых данных. В таком случае, что именно и подобает расценивать как вполне вероятное в подобных обстоятельствах воздействие искажений, вносимых каналом поступления данных или ситуацией получения информации, изменяющих данные здесь же и в самом их качестве «средства подкрепления» поступка предпочтения?

Если в этом случае «просить совета» обыденного сознания, то ему не преминуть напомнить об использовании знакомых ему категорий «торопливого», «обдуманного» и «запаздывающего» решений, но в какой мере подобной классификации дано определять само принятие решения, и в какой –выбор оснований для его принятия? Конечно, такому различию явно дано обнаружить зависимости от условия, насколько формализовано связывание фрагментов поступающей информации; если связывание формально, и не составляет особенных затруднений, например, при воссоединении извлекаемых по отдельности механических признаков предмета с признаками используемого материала, то вряд ли возможно и как таковое влияние процесса получения информации на принятие решения.

Если, напротив, дано иметь место некоему сложному порядку определения, какие именно сведения о личности политика, кроме тех, что сообщают листовка или телереклама, имеют значение для решения в отношении его поддержки, то здесь возможно признание влияния на принятие решения равно и способа получения информации. В данном отношении немаловажное значение отличает множество обстоятельств подобного процесса, - положим, от последовательности череды сообщений, до, в частности, последовательности смещения акцентов с эмоционального отношения на рациональное, и наоборот.

Тем не менее, для нашей задачи подобной картине дано означать лишь не более чем наступление случая обретения еще одной очередной «формулы» применяемого фильтра – человек принимает решение о некоем выборе, полагаясь на присущее ему понимание полноты полученной информации. Собственно подобному критерию и дано определять в нашем сознании характер влияния на наши представления внешних источников информации, – мы сами устанавливаем для себя, какой именно объем и характер данных достаточен для суждения о важном нам предмете.

И, опять же, важным условием как таковой «массовой» картины поступка предпочтения здесь также правомерно признание условия социального расслоения – вполне естественное для любого общества разделение на группы тех же «поверхностно» и «глубоко» мыслящих членов общества. Кроме того, здесь равно следует учитывать и присущие тому или иному обществу условия информационной ситуации – циркуляции в среде этого общества достаточно осмысленной и полной информации или куда скорее фрагментарных данных.

Огл. Заключение

Как нам дано надеяться, основное достоинство предпринятого здесь анализа - представление в нем изначально видимого как нечто целостное поведения предпочтения тогда уже не иначе, как плодом совместного действия двух образующих – психологии личности и влияния социальной ситуации. Другое дело, что обретению убеждения в правомерности подобной не особо глубокой истины вряд ли дано требовать и столь обстоятельного анализа.

Если подобная самокритика справедлива, то - что именно подобает расценивать как значимый вывод из предпринятого нами анализа? Значение столь существенного вывода и дано принадлежать оценке, что определяет поведение предпочтения, явно представляющее собой проявление свободы, равно и тем средством обогащения содержания социальных отношений, что привносит в эти отношения и некие дополнительные формы свободы. Приведение обществом в действие механизма предпочтения, причем даже в условиях навязывания ограниченного ассортимента ценностей, представляет собой положение, категорически не предполагающее однозначности выбора подобных ценностей.

Механизм предпочтения - это то привходящее, что обращается дополнением практики общественного развития тем игровым полем, что сводит между собой две противоположные тенденции – свободы и несвободы, и выигрыш одной перед другой показывает либо присущую одной степень повышения многообразия, либо достигаемый другой уровень целостности воздействия.

Тем не менее, все только что предложенные здесь оценки вряд ли достаточны для раскрытия как таковой онтологической специфики поведения предпочтения. Но если, как и все прочее, поведение предпочтения дано отличать особенной онтологической специфике, то - что именно следует расценивать как ее фундаментальное начало? В этом случае первая существенная особенность поведения предпочтения - далеко не замкнутость в пределах сознания, но, в этом случае, сама его специфика тогда уже как нормы поведения. Характерный формат совершения предпочтения - не иначе, как акт выбора, невозможного без востребования связей подкрепления, опоры на конкретный механизм получения идеи отношения и связи со способом выражения сформировавшегося понимания. Значимость подобного рода условий тогда и позволяет ту оценку, что философский анализ исключительно интенциональной среды сознания уже не предполагает его признания как полноценный прием исследования социальной активности человека. Социальной активности человека дано устанавливаться не исключительно потому, что человеку дана способность выражения намерений, но и потому, что ему дана способность к образованию многообразных связей социальной интеграции.

Характерное же обособление составляющей сознательности от самой ее родительской «материи» – системы социальных отношений – и подобает признать одной из наиболее грубых ошибок распространенного философского моделирования проблемы «сознания».

12.2005 - 07.2021 г.