Отчеты ОФИР за 2008 год

8 января 2008 года, Тема - "Очевидность и доказуемость".

На первом в 2008 году заседании ОФИР А. Шухов представил доклад о своей работе Семантическая природа доказательной проекции. Доклад вызвал ряд вопросов, в том числе и на тему обязательности методологической установки на переход к анализируемой в докладе методологии "естественной очевидности", и о полном списке свойственных всякой науке первичных оснований, так и не нашедшие своего ответа. В то же время докладчик пояснил, что для него примером формальной теории служат исключительно математические теории: логика, на его взгляд, научно не оформлена, а естественные науки лишь прилагают к своей описательной эмпирике математический аппарат. Начало обсуждению проблемы противопоставления "очевидности" и "доказуемости" положил обмен репликами о свойственности "чувственной прозрачности" представлений представлениям именно обыденного, а не теоретического сознания. С другой стороны, по мнению К. Фрумкина, гения можно понимать столь же "прозрачно" понимающим собственный предмет, как и обывателя, для которого "очевидны" его жизненные проблемы. Чтобы "видеть" сущности формальных теорий, в них следует "всматриваться", а доминирование в обывательских представлениях добытых посредством "очевидения" представлений - это специфика данной формы опыта. Выступивший первым в прениях А. Бахур предложил все же разделять "физиологическое" и "абстрактное" пространство, при этом в пространстве физиологической очевидности не исключены искажения, а абстрактное пространство - единственное поле для установления рефлексивных отношений. Тем не менее, между физиологическим и абстрактным пространством можно выделить некий параллелизм - нестыковка обстоятельств или условий реальности соответствует недоказанности в абстракции. Доказуемость, с его точки зрения, следует понимать необходимой методологией построения моделей в условиях невозможности опытной проверки. К. Фрумкин увидел, что доклад затрагивает проблематику соотнесения психологии и логики, абстракция не содержит условий "раньше" или "позже", а человеческая психология невозможна вне развертывания во времени. Конкретные психические возможности вынуждают нас фокусировать позицию взгляда, а уже на ее основе строить более сложную систему отношений. С позиций психологизма он готов согласиться с прозвучавшим в докладе тезисом о приобретении для человеческого мышления любым доказательством значения приращения смысла. В частности, просто "прямоугольный треугольник" отличается от "прямоугольного треугольника, ассоциированного с доказанным в теореме Пифагора отношением". В определенной мере путь доказательства искусственный и может пониматься как "развертка наших представлений во времени". По мнению И. Федотовой, для докладчика формально-логические выкладки имеют смысл "глубоко неестественных" и он пытается расширить сферу "естественно очевидного". Возможно, можно допускать существование способа научного познания через озарение и видение "сразу в целом", - а именно свойственную гениям специфику, носящую имя "интенсивной семантики". Доказательство же можно, по ее мнению, рассматривать как процесс легализации научного опыта для тех, кто ранее не мог "видеть" данного ответа, оно является способом превращения озарения в факт науки. По ее оценке, научные открытия порождаются скорее не формальной методологией, а способностью "видеть заранее связь понятий", подобную способность и следует понимать "интенсивной семантикой". Я. Гринберг обратил внимание на тупик предлагаемой докладчиком методологии: в существующей математике доказательства весьма сложны, и в таких обстоятельствах увидеть из аксиом все здание выстраиваемых структур - незбыточная вещь. Сама же собой проблема соотношения "очевидности" и "доказуемости" выводит на смежные проблемы природы творчества и познавательной мотивации. Случай непосредственного получения доказательства весьма редкий и, тем более, не эквивалентен простой интуитивной находке. К. Фрумкин отметил в развитие данной реплики, что аксиомы следует понимать в качестве "конвенций", содержание которых нельзя истолковать как окончательно производное представление, но можно - как "чем-то оправданное". По мнению В. Князева, "естественная очевидность" обязательно опирается на коллективный опыт, то есть социальна по природе; кроме того, чувственные фиксации рефлексивны, а не непосредственны. Процесс интерпретации присутствует в любой ментальной акции, только для гениев характерна весьма высокая скорость данного процесса; именно поэтому он не согласен с разделением на интенсивную и экстенсивную способность понимания. В развитие данной мысли К. Фрумкин отметил, что гениальное усмотрение следует истолковывать как развитие выдающейся натренированности. Кроме того, он высказал мысль о возможности проекции на психическую проблематику современных нейрофизиологических представлений о "гиперсвязности мозга". Н. Петров начал с критики как представленной в докладе, так и существующей вообще модели первичных феноменов. Как он, в частности, представляет, модель Евклидовой геометрии нуждается не только в "точке", но и в "движении", "направлении", "пространстве". Фиксация "точки" - тоже не "конечная операция", а некоторая констатация тезиса, предполагающего последующее расширение. Использование наукой понятия "точки" еще не говорит о существовании до конца ясного представления о данной сущности. И вообще роль первичностей скорее будут играть некоторые условности рефлексивной, а не феноменальной природы. Одной, наиболее очевидной такой условностью следует признать "существование". Фактически доклад адресован не просто проблеме "доказуемости", но проблеме "абсолютного знания" - что такое те абстракции, через которые мы познаем мир? Вряд ли, по мнению Н. Петрова, мир в целом позволяет свести его к единственному основанию, даже такому фундаментальному как "существование". Выступая с заключительным словом, А. Шухов поблагодарил выступавших, и отметил, что он бы пожелал больше уделить внимания проблематике именно семантической природы различий между установлениями аксиом и доказательными проекциями теорем.

15 января 2008 года, Тема - "Право и свобода воли".

15 января 2008 года ОФИР заслушал доклад П. Полонского по теме "Право и свобода воли". Основные положения доклада сводились к анализу конфликта, проявившегося в европейской мысли эпохи Просвещения (XVII-XVIII вв.) между гуманистической установкой на признание человека высшей ценностью, установление его естественных прав и свобод, - с одной стороны, и вызванным бурным развитием естественных наук распространением принципа причинности в качестве универсального - с другой стороны. Концепции естественного права, получившие развитие в то время (ярким примером этому является работа Г. Гроция "О праве войны и мира"), требовали в качестве субъекта права - человека свободного и ответственного за свои деяния. Принцип всеобщего детеминизма (наиболее ярким выразителем этих взглядов был Лаплас) предполагал подчинение всего сущего законам природы, и человек, с этой точки зрения, как часть Природы, не был исключением, что уничтожало всякую возможность мыслить его свободным. Эту проблему в полной мере осознавал Кант. Вопросу о том, "как возможна свободная причинность?" посвящен ряд его работ, в частности, "Критика практического разума", а также анализ третьей антиномии в "Критике чистого разума". Т.Адорно в работе "Проблемы философии морали" разобрал и прокомментировал аргументацию Канта. Кант видел возможность только разумного способа использования свободы, фактически отождествляя свобную волю и разум. Следует отметить крайний ригоризм нравственного закона у Канта - отрицание какой бы то ни было связи нравственности с личной выгодой. Отвечая на вопрос В. Золина докладчик признал условность видения свободы отдельным человеком, когда для одних более свободной средой является природа, а для других - общество. Отвечая А. Шухову, докладчик признал относительность связи права с корпусом правовых актов, когда правоприменение делает некоторые из них нефункциональными.
        Дискуссию по докладу открыло выступление Я. Гринберга, усомнившегося в наличии очевидной связи между правом и философией. Если ставить проблему "включенности человека в природу", то следует говорить о неслитном присутствии человека в природе, ища возможности построения "деликатной модели" взаимодействия между тем и другим. Тем более анализ причинности пересекается с субъективными возможностями выделения причинности, что часто искажает воссоздаваемую картину. Даже физику как таковую невозможно понимать "стандартом детерминизма", поскольку элементами физических моделей являются конструкции "хаоса". Реальный же опыт коммунистических систем показал невозможность преодоления реализованной волевыми средствами эмоциональности посредством разума. К человеческому поведению, как таковому, применимы некие рациональные методы моделирования, но только на соответствующем уровне агломерации (психические реакции). А. Шухов обратил внимание на непонимание ситуации одного исторического перехода, когда рабство оказалось более моральным решением по сравнению с изуверским отношением дикаря к пленнику. Свобода же - это не только свобода рационального, но и иррационального поступка, свобода - это только некий спектр возможностей, в пределах которых выстраивается телеология, но само порождение намерений - это предмет особого анализа. Также он подчеркнул и то, что объекты физического мира несвободны от вовлечения в процессы социального движения материи, и потому неверен приведенный в докладе пример антиэнтропийного поступка человека, взятый у Т. Адорно. В. Князев в своей реплике подчеркнул, что идеи справедливости и права, как и реализующие их формальные кодексы, не свободны от иллюзорности; право как определенная институция фактически вторична по отношению к общественным потребностям. По мнению А. Бахура собственно проблема противопоставления "нормы и свободы воли" порождена именно условиями европейской цивилизации. Собственно проблема "прав человека" состоит в признании приоритета человеческой индивидуальности перед обезличивающими требованиями общества. Право как общественная норма, тем не менее, упорядочивает поступки наделенных свободой воли индивидов. Право в какой-то мере можно рассматривать как конкурента морали, оно выступает заместителем последней в тех случаях, когда общество утрачивает прочность моральных устоев (индульгенции). На это последовало замечание П. Полонского в части видения права и морали взаимодополняющими институтами. Некоторые правовые системы, как отметил А. Бахур, в частности, шариат, не содержат такого абстрактного представления как идея "индивида". К. Фрумкин начал свое выступление тезисом, что право как упорядоченная система воздаяний за поступки адресована именно индивиду со свободной волей. Любопытно, что в религии отношения бога и человека приобретают характер отношений субъектов уголовного права, иначе бы, при полном руководстве человеком со стороны бога последний бы наказывал именно самое себя. Право в современно либеральном обществе - это своего рода "технология общественной машины", посколько оно формирует инструменты стимулирования индивидуальной активности. Право апеллирует к человеку как к носителю осведомленности о последствиях своего поведения. Он предложил модель "3 субъектов": не нуждающихся в праве - абсолютно свободного и абсолютно технологического и нуждающегося такого, чьё поведение регулируется ценностным способом - "добрая воля" или "злая воля" ("злой умысел"). Последнее в ходе заседание выступление Н. Петрова содержало тезисы о принципиальной несвязанности налагаемого на личность правового нормирования и свободы воли, содержащей, в том числе, и свободу "преступить право". Собственно жизнь человека скорее надо понимать как "крайне маловероятное событие", а свобода воли образуется именно в силу эгоистической отчужденности человека.

22 января 2008 года, Тема - "Источники поведения".

22 января 2008 года ОФИР провел общую дискуссию о предмете "источников поведения". Дискуссия началась с установочного сообщения К. Фрумкина о структуре форматов, при помощи которых на уровне обыденного сознания идентифицируется воздействие общественной институции, в частности, государства. Здесь имеет место 5 каналов: (1) символической презентации (выделения символических начал, например фигуры главы государства или государственной атрибутики), (2) информации об активности института государства (законодательная деятельность), (3) события в личной жизни, причина которых состоит в активности государства (повышение цен, регистрация прав), (4) то же самое, что и (3), но в жизни других, (5) сообщение обобщенных фактов (статистика). При этом часто каналы (1) и (2) блокируют (3), настаивая на нехарактерности личного опыта, а связка каналов (2) и (5) воспринимается как основная тенденция общественного развития. В развитие этого представления Я. Гринберг сформулировал идею о необходимости для личности занятия определенной позиции внутри общества, в том числе и позиции "изоляции от общества"; если человек пытается изобразить свои общественные связи "ничтожными", то такую позу можно воспринимать как браваду. П. Полонский развернул альтернативную схему, предложив понимать поведение синтезом влияющих факторов "природа", "общество", "тело", "душа". При этом "природа" формирует комплекс технических возможностей поведения, включая, например, физические усилия самого человека, "общество" - комплекс правовых возможностей, "тело" - медико-биологических, "душа" - нравственных. Далее он предложил обратиться к анализу номиналистически выделенной жизненной коллизиции, когда происходит конфликт разных источников формирования поведения, известный нам по примеру из фильма: "а если бы ты вез патроны?". И. Федотова предложила рассмотреть проблему совершенства этического регулирования на фоне этологического и сформулировать принцип развития всякой общественной системы именно на этическом фундаменте. Н. Петров обозначил структуру общественной институции у развитых животных как "воровскую демократию", согласившись с тезисом, что "нравственность" следует понимать именно порождением общественного уклада жизни, а "душу" - инструментом осознанной индивидуальности, пониманием фактом собственного существования. "Совесть" же, по его мнению, основывается на возможности выделения "брата по разуму". В. Князев сделал замечание о важности понимания выделения в поведении как внешних проявлений, так и управляющих решений.
        А. Шухов высказал мнение о порождении общественными отношениями определенных системных зависимостей, например, аудиторной. Часто политическая демагогия намеренно адресуется нетребовательной аудитории, идеологическая обработка строится по известной найденной А. Молем схеме "искажения мозаичной картины мира", а создание кумира сопровождает "комплекс небожительства", вынуждающий к исключению персонификации с фигурой обожания некоторых нелицеприятных черт. Как подытожил его мысль К. Фрумкин, поведение в обществе строится исходя из прогнозной оценки возможной реакции. Развивая свою мысль он предложил понимать социальное развитие созданием все новых источников поведения, что обесценивает уже существующие рецепты поведенческих "технологий". Я. Гринберг подчеркнул, что одним из источников поведения можно понимать и психологический тип личности, а некоторые идеологические стереотипы создают для общественного развития недостижимые псевдоцели. Н. Петров попытался в связи с этим выделить некую "цель общества"; например, чем нестандартнее цель индивидуального поведения, тем общество более враждебно относится к подобному человеку, тем не менее, обществу свойственны некие "требования", лейтмотивом которых можно понимать его саморазвитие. В то же время он признал, что "цель" общества оказывается не более чем антропоморфной рационализацией подобной объективной сущности. К. Фрумкин допустил, что, все же, обществу можно приписать некую "квазицелеустремленность". Оценивая идею Н. Петрова, он подчеркнул, что в ней прослеживается попытка выделения некоего "главного ценностного центра", позволяющего в его интересах пренебрегать другими ценностными установками. Если таким центром оказывается "общество", то тогда "человек" здесь - второстепенен. В реальном социальном развитии характерно непостоянство подобного рода ценностной доминанты.

28 января 2008 года, вышла в свет книга сопредседателя ОФИР К. Фрумкина "Пассионарность: Приключения одной идеи".

Книга посвящена теории пассионарности - важнейшей части наследия Л.Н.Гумилева, оказавшей большое воздействие на российскую культуру и социально-философскую мысль последних десятилетий. В книге дается обзор предшествовавших теории Гумилева западных и российских философских, психологических и социологических учений, бывших источниками пассионарной теории либо содержащих сходные идеи. Впервые представлен подробный рассказ о всех важнейших попытках обосновать, развить либо реформировать теорию пассионарности, сделанных в последние 30 лет. Анализируются важнейшие теоретические проблемы пассионарной теории, дается обзор того, как она влияла на российскую культуру в последнее время.
               Оглавление
        Введение
        I. Пассионарная теория этногенеза и причины ее популярности
        II. Истоки и параллели пассионарной теории в социальной философии
        III. Истоки и параллели пассионарной теории в психологии и социологии
        IV. Пассионарная теория в контексте русской культуры
        V. Теоретические проблемы пассионарной теории
        VI. Попытки естественно-научного обоснования пассионарной теории
        VII. Пассионарная теория и российские историки
        VIII. Политическое измерение пассионарной теории
        IX. Образ пассионария и мифологема революционера
        X. "Пассионарность" как интегральное социологическое понятие
        Приложение
        Источник: сайт URSS.

29 января 2008 года, Тема - "Критерий "развитости" для экономики".

29 января 2008 года А. Шухов представил ОФИР'у свое видение комплексной формулы критерия "развитости" для экономики. Изначально он разделил свойственную некоему национальному обществу (государству) сферу экономических отношений в целом на 3 важнейшие "платформы" - производство, инфраструктуру и кредитный сервис. Относительно каждой из них он выделил группу признаков, при помощи которых, различными способами, может быть оценена эффективность экономической деятельности. Для "производства" к числу таких признаков относятся (1) номенклатура производимой продукции, (2) массовость производства, (3) эффективность производственных операций, (4) практика регулярного образования ценовых котировок и инновирования и (5) множественность каналов структурной инновации. Для "инфраструктуры" он назвал признаки (1) эффективного уровня развития сетевых инфраструктур, (2) диверсификацию системы платежных средств, (3) конъюнктурно зависимую государственную политику и (4) наличие производственно активного населения. "Кредитный сервис" допускает его оценку по признакам (1) открытости кредита, (2) адресности финансового менеджмента и (3) деаффилирования кредитных и производственных институтов. Подобные представления не зависят от специфики исследуемого исторического периода и могут быть применены практически к любому обществу. Они позволяют оценивать насколько отдельное конкретное общество способно исчерпать открывающиеся для него возможности экономического развития. Заданные докладчику вопросы касались социального значения степени развития экономики, разотождествления между "богатой" и "эффективной" экономикой, возможности построения на основе этих или каких-либо иных критериев рейтинговой системы и правомерности подобной нормализации на шкалах пространства и времени. Докладчик пояснил, что не обязательно экономическое богатство некоей национальной экономики равнозначно ее эффективности, что он не планировал трансформацию его модели в основу некоторой рейтинговой оценки, и что он не видит препятствий нормализации по подобной схеме как во времени, так и в пространстве.
        Выступления открыла краткая реплика Я. Гринберга о невозможности введения "решающего правила" для построения на основе подобного рода классификаций объективной рейтинговой системы. К. Фрумкин в своем выступлении отметил, что принцип "развитости" равнозначен выделению некоей "единой идеи развития экономики", соответствующей некоему "линейному алгоритму" ее развития. Критерии "развития" часто зависят от субъективно заданного отбора параметров, и некий их неслучайный набор позволяет объединять их при помощи норматива ВВП. Н. Петров отметил, что докладчик предложил пользоваться только "ситуационным" набором признаков, когда существует возможность применения "развитийных" или динамических критериев - оценки состояний экономических "разогрева" или "стагнации". Само по себе развитие мировой экономики построено по модели "лидерства", и часто источником такого развития оказывается "напряжение" в системе мирового хозяйства в целом. В настоящее время европейская цивилизация практически утрачивает лидирующую позицию в экономическом росте, и, скорее всего, далее принцип "лидерства" будет заменен на "полицентризм". К. Фрумкин вступил с Н. Петровым в полемику по проблеме источников экономического развития, приведя доводы в пользу тезиса, что не всегда таковыми оказывается экономическое ограбление. В частности, хозяйственный прогресс Германии до I-й мировой войны основывался на чисто товарной экспансии, а обладавшая в свое время обширными колониями Испания так и не смогла использовать эти ресурсы для поднятия собственного экономического потенциала. Современная экономическая глобализация меняет и цели развития государств, переходящдих от задачи комплексного экономического развития на получение более выгодной функции в мировом разделении труда. Н. Петров в завершение обратил внимание на парадоксальность картины экономической эффективности, напоминающей картину биологических отличий: как несущественное в биологическом отношении различие между человеком и приматами определяет важные экзистенциальные отличия, так и несущественные различия в экономической эффективности дают существенный эффект в смысле общественного богатства.

5 февраля 2008 года, Тема - "Психология искусства".

На заседании 5 февраля 2008 года К. Фрумкин сделал сообщение по книге Д.А. Леонтьева "Введение в психологию искусства". Психологический анализ синтеза произведений и воздействия искусства является белым пятном в современной отечественной психологии, хотя в западной психологии к данной проблематике обращается специальная теория "эмпирической эстетики". Д.А. Леонтьев - психолог смысла, определенного им как субстрат экзистенциального отношения к предмету ("отношения субъекта к нечто, определенному положением этого нечто в сфере интересов субъекта"), и функцию искусства он сводит к трансляции смыслов или "ценностно-смысловой организации". Сама типичность смыслов порождает объективное в искусстве; последовательность воздействия искусства, выраженная в схеме "автор - произведение - реципиент" через последовательность "реципиент - жизнь - автор" приобретает специфику обратной связи. Искусство - это средство рассмотрения "персонажного мира" через полупрозрачный фильтр "авторского слоя". Искусство создает среду, благодаря которой человек получает возможность маркировать все окружающее пространство личностными смыслами. Проблема "художественной формы" - это проблема интерактивных средств подачи смыслов (суггестивных приемов). Психологическим аспектом восприятия искусства является, например, протяженность "статичности плана", не превышающая 4 сек., как и совпадающее с ним время прочтения метрической строки в поэзии. Искусство вооружено инструментарием "субстратов", к которым относятся "материальные продукты", "знаковые системы", "поведенческие проявления", притом, что общей доминантой для всех этих "субстратов" оказываются знаковые системы. Искусство характеризуют присущие ему особенности стратегий, стредств и задач, последние Д.А. Леонтьев замыкает на достижение цели изменения ценностно-смысловой структуры личности; искусство поэтому он сводит к функции "непринужденного способа изменения жизненных императивов". Вся эта выстроенная Леонтьевым структура относится к предмету "высокого" искусства, массовое же искусство не преследует цели категориальной перестройки смысловой структуры сознания, и потому строится на "узнавании известного". Восприятие искусства фактически сводится к действию сотворчества, и разделяется на коммуникационные этапы "впечатления - уподобления - осмысления", не останавливаясь на этом, а содержа еще и пред- и посткоммуникационные составляющие. Акт восприятия искусства Леонтьев понимает лишь в качестве "неповторимого жизненного эпизода".
        Вопросы к докладчику касались предмета разных возможностей восприятия искусства (например, выделения разных зрительских аудиторий), и их неперехода одной в другую, "непроизвольного" искусства в виде красот природы, предмета интереса к искусству, который можно понимать как целенаправленный интерес реципиента к изменению своей личности. К. Фрумкин пояснил, что автор произведения не конца управляет синтезом его структуры, нередко содержание художественного продукта показывает выраженное в нем влияние подсознания художника. Выступления открыл Я. Гринберг, обративший внимание на сосредоточении автора книги на проблематике манипулирования сознанием, хотя часто произведения искусства преследуют цель возбуждения непроизвольных эмоций, ради этого вводя даже и ценностные структуры, и по существу искусство во многом служит решению задачи "утоления эмоционального и интеллектуального голода". И. Федотова подчеркнула факт неудачи автора в раскрытии предмета "психологии искусства", предложившего такую трактовку области "искусства", которая не локализована только на искусстве, но может быть спроецирована и на знание вообще. С ее точки зрения сама творческая деятельность для художника выглядит как его самообогащение. А. Шухов отметил, что для Д.А. Леонтьева на первом плане оказалась дидактическая задача искусства, часто ему вообще не свойственная, автор и докладчик никак не раскрыли специфику феномена "увлеченности" реципиента содержанием произведения, наличие индивидуального, возрастного, образовательного и других формирующих восприятие искусства условий. С его точки зрения, восприятие искусства строится как последовательная система фильтров, и у современного человека первым таким фильтром оказывается уже рациональный, а вовсе не эмоциональный барьер. На его взгляд, сама фрагментарность психологического анализа непригодна для исследования такого по существу именно социального феномена как искусство. Н. Петров предложил более внимательно понять предмет "художественного образа". Создающий такой образ автор первый сам и становится его жертвой, хотя ему же и свойственна тактика художественной провокации - "забросить крючок и посмеиваться". Если же говорить о предложенной модели, то Д.А. Леонтьев допускает противоречие между идеей уникальности субъекта и неизбежно проявляющимися в нас личностными стереотипами. Подводя итог обсуждению, К. Фрумкин согласился с тем, что не только искусство способно транслировать смыслы, и, более того, передачу смыслов можно даже понимать в качестве "неспецифической задачи" искусства. Тему "философии искусства" решено продолжить на одном из следующих заседаний.

12 февраля 2008 года, Темы - "Природа научных законов" и "Эгоистический ген".

12 февраля 2008 года первую половину очередного заседания ОФИР уделил дискуссии на тему специфики научных законов. Предметом дискуссии был тезис о лишь феноменально, а не дедуктивно, и не логически данной возможности определения научных законов. Первым определившим свою точку зрения Я. Гринберг связал невозможность интеграции законов природы в единую дедуктивную структуру с невозможностью введения "всемирного разума". С другой стороны, по оценке П. Полонского, наделение законов природы только частной действительностью приводит к идее произвольности науки как таковой. Но, как выяснилось, наши представления о качестве относительной несвязанности различных научных представлений друг с другом часто определяется … нашей недостаточной осведомленностью. К. Фрумкин в своей реплике защищал положение о когнитивной зависимости наших отношений с миром как таковым: сама существенность всякого предмета мира определяется для нас "мерой его познаваемости". Он же сформулировал идею "3 версий" отношения научных законов к описываемому в них миру: (1) если законы невозможно вывести из самого мира, то подобное положение становится основанием для признания в качестве их источника некоторой "направленной на мир воли", (2) законы можно рассматривать в качестве свойств объектов, а объекты в таком представлении предстают синтетическим единством комплекса свойств, (3) и присущее философскому позитивизму понимание научных законов в качестве временных инструментов познания. По его мнению, для законов, "управляющих" положением вещей в мире, невозможна редукция к форме "субстрата мира". А. Шухов попытался направить дискуссию в иное русло, предложив собравшимся определить предмет теоретического научного познания. А. Каменщиков в ответ на это отметил, что теоретические науки представляют собой только надстройку над чистым экспериментом, наука, в своей современной релятивистской парадигме, говорит не об "объективности", а о существовании области стандартных результатов определенного модельного эксперимента. С позиций экспериментальной науки, по его оценке, "единая теория поля" невозможна, поскольку невозможен единый "электромагнитно-гравитационный эксперимент". В связи с этим П. Полонский отметил, что для любого наперед заданного закона природы обязательно можно подобрать опровергающий его эксперимент. А если "искусство экспериментатора заключается в исключении мешающих факторов", то здесь трудно избежать парадоксальной ситуации "соревнования точности приборов и чистоты экспериментальной модели" (например, более точное измерение времени требует в смысле корректности гравитационного эксперимента более чистого вакуума). В конце диспута К. Фрумкин отметил, что Бог, "не подчиняющийся никаким законам" должен тогда … случайным образом обеспечивать ситуации стандартного разрешения определенных ситуаций.
        Во второй части заседания В. Князев сделал сообщение по книге Р. Докинза "Эгоистичный ген". Животные, как сообщил докладчик, формируют подкрепляющие их поведенческую активность модели мира, что, в силу выработки у них детерминированных реакций, выхолащивает их индивидуальность, и именно поэтому животным требуется включения самое себя в модель мира, - именно такую комбинацию Докинз и определяет в статусе "сознания". Отказывась от представлений о том, что в ходе биологической эволюции эволюционируют либо особи, либо виды или популяции, Р. Докинз приходит к выводу, что субъектом эволюции оказывается ген. Живое существо, с данных позиций, понимается "машиной для выживания гена", а способность выживания обеспечена только наиболее жизнестойким в числе подобных комбинаций. В то же время биологическую жизнь невозможно понимать некоей "тотальной конкуренцией", альтруизм тоже составляет важную составляющую поведенческой стратегии живого организма; биология представляет собой сложную систему сообществ - от паразитирования и симбиоза до социумов. Игровые модели при этом показали, что "дружественные" стратегии поведения оказываются более выгодными для особи, чем враждебные. При обсуждении доклада отмечалось, что в такой трактовке не является четким само понятие "ген", а также то, что к числу элементов фенотипа можно относить не только структуры органов особей, но и врожденно свойственные им стратегии поведения. По оценке И. Федотовой, у животных тоже образуется некая "доэтика", заключающаяся во врожденных запретах на выполнение в некоторых случаях их обычных программ поведения. Другие выступавшие отмечали, что модель Р. Докинза можно обвинить в неправомерной редукции, поскольку она не выявляет конкретных источников биологических феноменов; он также никак не анализирует склонности биологического наследования к ветвлению, например, эволюцинного выделения специализированной линии. "Ген" в модели Докинза оказывается претендентом на положение ценностного центра, что можно признать антропоморфной проекцией. Принципы Р. Докинза странным образом останавливаются на биологических механизмах, хотя их можно продлить и в определяющие последние химизм. С другой стороны, непонимание современной наукой сущности "синергетических скачков" собственно и позволяет создание подобного рода гипотез.

19 февраля 2008 года, Тема - "Представления марксизма и проблематика общественного развития".

Время заседания 19 февраля 2008 года ОФИР отвел анализу содержания марксистской концепции смены общественно-исторических формаций. Как можно определить социальный класс: по отношению ли к праву на владение жизненно важными ресурсами или по отношению к средствам производства? Инициатор обсуждения Я. Гринберг обозначил свое понимание содержащейся в марксистской картине смены формаций концептуальной идеи: общество переходит от стихийного процесса развития к рационально определяемому, например, научно предсказываемому. Данную оценку не поддержал Н. Петров - цели, преследуемые личностью в ее социальной деятельности, на самом деле, невозможно понимать "конечными", а следует видеть проекцией способа вовлечения человека в определенную структуру отношений; в такой модели социальный конфликт развивается в том случае, если одна область вовлекающих личность отношений, производственный процесс, начинает испытывать торможение со стороны другой, политического устройства общества. Эту же мысль развил К. Фрумкин, интерпретировав некоторые слова Гегеля в смысле, что "это вам кажется, что вы требуете повышения зарплаты, а на самом деле вы инициируете объективную тенденцию развития". Далее обсуждение попыталось выявить контуры собственно поставленной К. Марксом концептуальной задачи: он пытается обнаружить эффект социальной напряженности в ситуации узурпации определенной группой прав на изъятия ресурса, в которой данная общественная группа обрекает иных на близкое к голодному существование. При этом марксистское понятие "обнищания пролетариата" не следует трактовать как буквально понимаемую нищету. Если грядущий порядок общественных отношений диктует развитие производительных сил, то пролетариат, только пассивно участвующий в экономическом процессе, вряд ли может пониматься инициатором такого развития. Как было отмечено, если последующее общественное развитие будет обусловлено дифференциацией именно в среде "пролетариата", то в его же среде должна вызреть новая общественная прослойка, кандидатом в которую может стать, например, как отметил К. Фрумкин, современный слой "фриленсеров" - лиц, не связанных постоянными контрактными отношениями с работодателями. Согласно его гипотезе, они окажутся носителями нового хозяйственного порядка, выражающегося в "атомизации" производственных структур. По его мнению, развитию в целом способствует только такой вид "борьбы за ресурс", что способен превращать производственное усовершенствование в социальное преимущество. Но возможна и иная, "избыточная" форма, канализирующая усовершенствования в русло развития "социальной семантики", в частности, атрибутики престижности. Далее объектом дискуссии оказалась проблема статистически выявленных пропорций распределения ресурсов в различных обществах и стратах. В связи с этим была проанализирована эволюция содержания понятия "эксплуатации человека человеком". В первое время эта "эксплуатация" фактически сводилась к отъему ресурса, что демонстрируют примеры военного ограбления, феодального закабаления или современного рэкета. Уже в условиях капитализма "отъем" оказался сопряжен с обязанностями по организации производственного процесса, и фактически из "доминирующей" сместился на положение "побочной" функции, появляющейся при осуществлении управления экономическим субъектом. Как допустил в завершение обсуждения К. Фрумкин, возможно, будет реализована модель экономики, в которой собственно "услуги управления" стали бы предметом товарного предложения или предложения труда, и управляющие эмансипировались бы от функции "отъема", претерпевшей бы социализацию; современную же ситуацию со сверхвысокими доходами управленцев можно рассматривать как возмещение за предъявляемые к ним требования поддержания элитарного жизненного статуса.

26 февраля 2008 года, Тема - "Предмет искусства".

Два содоклада на тему "предмета искусства" заслушал ОФИР на заседании 26 февраля 2008 года. С первым выступил К. Фрумкин, рассмотревший тему "искусства как деятельности". Искусство можно понимать в качестве "деятельности по изготовлению объектов", главным содержанием которых является информационная природа. Далее эти объекты можно распределить в два кластера видов информации, подлежащих и не подлежащих отчуждению от ее носителей. Конечное потребление "продуктов" искусства представляет собой созерцание, и тогда искусство можно понимать производством особых предназначенных для созерцания информационных объектов. Общий принцип телеологической основы подобного рода "созерцания" и поныне не определен; согласно одному предположению, искусство достигает взаимной нейтрализации противоборствующих позиций и тем предоставляет душевный комфорт, согласно другому, сама собой красота выступает в качестве некоторого вида "духовной полезности". В случае функционализации произведений искусства возникает феномен "прикладного искусства", в чистом виде произведения искусства предназначены именно для неутилитарного созерцания. Произведение искусства невозможно без вложения в него посыла "интересности", ранее таковой служила лишь "красота" произведения; если "притягательность" - неотъемлемое свойство произведений искусства, то тогда само искусство можно понимать "производством информационных объектов, притягательных для неутилитарного созерцания".
        Другое видение предмета "искусства" представил Н. Петров. Он выделил искусство в качестве средства воспроизводства образов, разотождествленное с наукой как средством воспроизводства понятий. Синтезу и того, и другого предшествует некое состояние, в философии Э. Гуссерля вводимое под именем "экзистенциала", иллюстрировать которое способен казус, допускающий обозначение в виде "гроза-в-начале-мая". Собственно "образы" это продукт переработки в нашем сознании, посредством гипостазирования, "сырья" в виде такого рода "экзистенциалов", в приобретающие законченный характер "квазинеизменности". Тогда если некий источник искусственного происхождения вызывает в нашем сознании порождение образов, то он относится к искусству. Для "образов" характерна некая "валентность" (тропность) по отношению к сознанию. Образ тем отличается от понятия, что он не требует логической редукции к единственному значению. Порождение образа определяют условия предстояния перед созерцанием немонотонной структуры, порождающей содержательно многообразное впечатление. Образу не свойственна "конечность содержания" - образ может распасться на несколько других образов, отличающихся от него сужением образного поля, но эти производные образы нельзя трактовать как "элементы состава" исходного образа. "Образ" не полностью объективен и коррелирует с уровнем развития сознания.
        Отвечая на вопросы Н. Петров согласился с замечанием К. Фрумкина, что "человечество представляет собой иерархию, построенную по критерию взаимной прозрачности". Однако Н.Петров отказался провести отличие между "естественным" или "непроизвольно порожденным" образом, и образом, возникающим в произведении искусства. Проявляя последовательность, он всякую изощренность коммуникации (мошенничество, например) признал "искусством", и ничего не мог сказать о предмете "бесхитростного" творчества, например, простейшем дизайне или графоманстве. В ходе разбора вопросов анализу подверглась и проблема ассоциативной зависимости смысла образов. Специфическими видами данной проблемы оказываются и потребность высокого искусства в обученном зрителе, так и утрата понятности актуализированными образами (например, политической или социальной сатирой прошлых времен). Попытка реконструировать оценку предмета "образа" строгим материализмом показала, что "образ" следует рассматривать в качестве одной из форм, в которую воплощается такой вид существования материи как "сознание". С другой стороны, техницистское реконструирование приемов искусства или речевой практики невозможно отождествлять с восприятием произведений искусства именно в самом подобном их качестве. С изложением своей позиции по рассматриваемой проблеме выступил А. Шухов, определивший искусство "умением создания системных средств вызова эстетической реакции". "Эстетическая реакция" формируется на более широкой основе, нежели в результате созерцания произведений искусства, и искусство - это только одна из возможностей формирования эстетической реакции. "Эстетическая реакция" представляет собой "способ формирования устойчивого и разотождествленного (гипостазированного) эмоционального отношения по поводу некоей ситуации переживания". В аксиологическом смысле "эстетическая реакция" несет в себе возможности выражения предпочтения или антипатии. Она же связана с предметным смысловым синтезом не каким-то одним определенным образом, а посредством сети отношений "многое ко многому". Комментарий к данной реплике дал П. Полонский, определивший "эстетику" родовым понятием, раскрываемым определяющей его классификацией в составе около 100 категорий, например, "красивое", "очаровательное", "безобразное" и т.п. Я. Гринберг сформулировал принцип исходного "атомарного понятия" для предмета искусства, а именно имеющую смысл широкого понятия "красоту", в таком отношении заключающую в себе и "безобразность". Поиск красоты служит для человека руководящим жизненным принципом, а искусство следует понимать деятельностью, явственно оформляющей "стремление к красоте". В завершение обсуждения К. Фрумкин обратил внимание на трудности, появляющиеся при попытке введения "эстетической реакции" в качестве первичного понятия.

4 марта 2008 года, Тема - "Физика сознания".

4 марта 2008 года гость ОФИР В.И. Агарков изложил свои представления о "тонких мирах", отождествляемых им с определенного рода "физикой" и "физическим экспериментом". Привлекая инструментарий фотографии докладчик выделил некую группу "трансгрубых" явлений, в числе которых, в частности, присутствовали "плазмоид сознания" и "экспозиция духа", говорящие о существовании "токих слоев" мира. От такого рода "физического" наблюдения "тонкого мира" возможен переход к психологическому - выделению несущих разные посылы "программ сознания". Философская модель представлений докладчика строится на фундаменте принципа "матрицы смысла" и разделениии "действительный - реальный" мир: "действительный" - это мир разума, существующий вне времени и пространства, "реальный" - мир видимых нами иллюзий. Он склонен поддержать принцип "панмыслизма", видя сознание во всем, а управление миром делить между "творцом" и "создателем"; "творец" - это архитектор, бог, а создатель - прораб, человек; дух мыслится докладчиком в качестве формы обратной связи в системе "воздействие - реакция - обратная связь". Согласно мнению В.И. Агаркова подобная теория, реализованная в некоторых технических системах, позволит обеспечить предвидение случайности. В частности, одним из такого рода проектов может быть "ноосферное наблюдение". Особый итерес данное сообщение вызвало у В. Золина, отметившего, однако, неправомерность вторжения данной модели в смыслообразный мир. Он обратил внимание на вытекающий из подобного рода моделей парадокс: если измерять тонкий мир тонким прибором, то условия наблюдения будут влиять на получаемые результаты. Выступавшие в прениях отмечали высокую степень гипотетичности суждений докладчика, выделяя как содержащиеся в них элементы логических противоречий, так и недостаточный объем практической проверки. Н. Петров рассказал о своих неудачно окончившися попытках поиска таинственных явлений. На заседании было отмечено, что в проектируемом докладчиком "НИИ Бога" следует не только "изучать все", но и обязательно создать отдел "изучения воли Бога".

11 марта 2008 года, Тема - "Философские категории".

11 марта 2008 года ОФИР уделил внимание теме "философских категорий", доклад о предмете которых сделал А. Шухов. Он изложил основные положения, сформулированные им в работе Проблема добротности средств философского категориального аппарата. Доклад уже по ходу изложения сопровождался оживленной реакцией слушателей, позволившей выделить некоторые важные аспекты проблемы; как оценил П. Полонский, собственно сам факт прагматических оснований разделения "форма - содержание" можно понимать в качестве значимой идеи, К. Фрумкин выделил новое понятие, обозначающее идеальную конструкцию высказывания формальной науки - "предельно прозрачное высказывание". Я. Гринберг поделился своим наблюдением о свойстве различных концепций пользоваться индивидуальными трактовками казалось бы универсальных философских категорий, не позволяющем создать единый "понятийный фундамент" философии. Первым в прениях по докладу выступил А. Каменщиков, высказавший две основные мысли: первая сводилась к идее выделения некоего "моделирующего пространства", в котором посредством фиксации на нем категориального аппарата возникает собственная сложность системы "моделирующих отношений", вторая его мысль сводилась к принципу периодически необходимого анализа и переоценки категориального аппарата. Обстоятельный анализ собственно специфики образования философского категориального аппарата был дан в выступлении К. Фрумкина. По его оценке всякая, какая бы ни была, категория оказывается производной некоторой "единой модели", содержащей представление об объекте как о совокупности аспектов (или признаков). Аспекты складываются в "пучки", тем самым собственно и образуя объекты. В частности, принцип "класса" означает выделение набора объектов, обладающих общими признаками. "Абстракцию" можно понимать способом "выделения аспекта в чистом виде". Разложение аспекта приводит к созданию иерархии абстракций. Для антитезы "сущность - явление" важно то, что "сущность", как бы то ни было, остается всего лишь способом рассмотрения объекта через определенную группу признаков. "Явление" выражает собой факт эпистемологической действительности "наиболее элементарных познаваемых аспектов" объекта, фактически в антитезе "сущность - явление" выделяется отношение субъекта познания к явлению. "Сущностью" же можно назвать те аспекты явления (в смысле его субъективно значимой оценки), что оцениваются субъектом в качестве "наиболее важных" для объекта, и, как правило, не данных в порядке явления. В таком смысле "явление" обозначает некую "начальную стадию" познания, а "сущность" - то, что познание пытается выделить в объекте. Поэтому идеи конкретных сущностей оказывают "концептуально производными" в смысле их воспроизводства в различных философских концепциях. Отсюда "объективность" сущности можно определять только по отношению конкретной прагматики. Для антитезы "форма - содержание" очевидна ее прагматическая зависимость, "содержание" это просто то, что ставится в некоей аксиологической иерархии на более высокую ступень; "формой" же оказывается либо совокупность неважных и заменимых признаков, либо так описывается сам объект в совокупности своих заменимых признаков перед незаменимыми. По его мнению, модель "философских категорий" в некоторых случаях оказывается точным отражением практики смыслоупотребления естественного языка. Я. Гринберг дал комментарий к той части проблемы "философских категорий", которая касается формальных систем (теорий). Для них, по его оценке, характерно отсутствие абсурдности; данное положение меняется в случае перехода к "диалектической логике" - схема "отрицания отрицания" вводит возврат, не приводящий к тому же самому. Формальные системы исключают аспект "причинности" самой невозможностью в них ответа на вопрос "почему", позволяя только ответ на вопрос "на каких основаниях". Процесс познания в целом не может быть редуцирован к формально-логической дедукции, лишь в частных задачах используя подобные средства интерпретационной реконструкции, процесс познания в его целостности не исключает абсурдности. Следующим обстоятельным выступлением на заседании оказался комментарий Н. Петрова, определившего предмет "философских категорий" в качестве "предельно общих категорий, для которых закрыт путь редукции". Структура антитезы следует из самой возможности (идеальной) предметной разобщенности: "сущность" и есть именно то, что "не способно оказаться явлением"; если же рассматривать содержание действительности, то здесь отсутствуют в чистом виде "сущности" или "явления". Антитезы, по его мнению, не изолированы, а образуют цепные структуры, наподобие: наложенность <-> сущность <-> явление <-> ноумен. Философским системам, в отличие от формальных, не характерна "закрытость", а категории, что отсюда следует, нельзя получать логически, а можно лишь вводить на основании обобщающей наблюдения индукции (или - "наблюдения над языком"). Аппарат категорий можно понимать не просто продуктом произвольных интерпретаций отдельных философов, а результатом их длительного синтеза в мировой культуре. Комментируя данное выструпление, К. Фрумкин обратил внимание на проявляющуюся в, казалось бы, фундаментальных антитезах редуцируемость: антитеза "бытие <-> ничто" может быть понята как представление, в чем раскрывается условие "степени существования", "смысл <-> абсурд" - "степени осмысленности", "феномен <-> ноумен" - "степени явленности". Как во время доклада, так и в отведенной на выступления части заседания заметную активность проявлял П. Полонский, однако не сформулировавший никакой собственной обобщающей позиции по теме обсуждения.

18 марта 2008 года, Тема - "Разум и природа - неизбежное единство".

На заседании 18 марта 2008 года В. Князев сделал сообщение, содержащее его оценку работы Г. Бейтсона "Разум и природа. Неизбежное единство". Прорблема взаимодополнительности и органичности сочетания "разума и природы" появилась в силу возникновения угрозы чисто техницистской революции в области искусственного интеллекта. Однако собственная логика развития этой теории привела ее создателей к идее первичности категорий "сознания" и "духа". В этом представлении укрепляет ряд наблюдателей и ситуация пока что наблюдающейся неполноты обращения фенотипического ряда признаков в генетические. Более того, разум как соответствующая способность не допускает его идентификации с физическими структурами ниже определенной сложности, физические частицы или даже молекулярные агрегаты не обладают сознательностью, когда она, хотя бы на уровне элементарных операторных возможностей, свойственна сложным биологическим уже клеточным формам. Подобное положение вещей вынуждает согласиться с принципом разотождествления простейшего физикализма и возможности переработки информации. Принципиально важен сам собой косвенный характер связи генетической фиксации биологических особенностей и соматической адаптации; практически организм можно представить синтезом двух систем - одной, отвечающей за его активность, и другой, поддерживающей его стабильность. Если генетическая система оказалась бы соматически пластичной, то исчез бы сам принцип построения структурно определенного фенотипа; для системы биологической "поддержки стабильности" принципиально значимы два фактора - сама собой стабильность плюс способность отклика на новации. Принцип "стабильности биологической системы" может быть перенесен и на социум, при этом здесь опасно лишение социума его усредняющих функций и его модификация "под индивидуальность". Особенность взглядов Г. Бейтсона состоит в том, что он предпочитает "видеть разум" во всякой сложной системе. В ходе ответов на вопросы уточнялось соотношение "разума и энергии", "разум" у Бейтсона понимается "неэнергетичным, но управляющим энергией". Задавался и вопрос о предмете разотождествления разумности и стихийно-эволюционности, на что П. Полонский высказал мнение, что "разум", возможно, это просто "степень сложности системы". В. Золин подметил интересную особенность - потребность разума, если уж он владеет способами рационального структурирования мира, в создании предопределяющих ход подобного регулирования моделей. Затрагивались и проблемы потребности в более совершенном научном описания феномена "биологическое тело" и т.п. П. Полонский высказал и замечание о феноменологической целостности сложной реации, благодаря которой наше ощущение становится нашим восприятием. К. Фрумкин предпринял попытку понимания с новых позиций сознания как первичной, предопределяющей мир сущности, что было не понято рядом присуствующих, видящих сознание как, все же, некоторый "уровень организации" материальных же отношений. В завершении А. Каменщиков высказал пожелание о снятии с повестки обсуждения проблемы, ранее называвшейся "основной вопрос философии" в виду утраты ее актуальности.

Выступающий В. Князев.

Участники заседания 18 марта 2008 года.

Реплика В. Князева к прошедшему заседанию - "Дяденька, ты дурак?"

По складу ума я склонен к философствованию, т.е. к попыткам построить всеобъемлющее мировоззрение. И в известной степени мне это удалось. Уже в юном возрасте у меня в общих чертах сложилось довольно целостное и непротиворечивое представление о мире, которое в дальнейшем только углублялось и усложнялось.
К сожалению, в этой картине имелся небольшой, но досадный изъян. Когда я читал труды так называемых материалистов, мне все было понятно. Это не значит, что я всегда соглашался с прочитанным, однако в принципе ясно было все. Но стоило взять в руки книгу какого-нибудь идеалиста, как обязательно оказывалось, что некоторые вещи мне совершенно не доступны.
Не то, чтобы это сильно меня тревожило - моему мировоззрению идеалистические представления нисколько не мешали, но по крайней мере на один вопрос у меня не было ответа: <Что же это за люди, которые уверенно берутся рассуждать о невидимых и неосязаемых сущностях; легко усматривают грань между непознанным и непознаваемым, различают ровно семь ступеней духовного совершенствования?>
А ведь таких людей немало, среди них есть и видные ученые, и всемирно известные философы. Без ответа на этот вопрос я не мог считать свое мировоззрение завершенным. Сколько усилий я потратил, пытаясь выяснить у самих носителей столь странных взглядов - чем же питается их железная уверенность в существовании нематериальных сущностей? Самое вразумительное, что удалось услышать в ответ - ссылки на субъективный опыт: <Ты не понимаешь, а я сам это пережил>.
Как часто бывает, озарение пришло внезапно. Мою догадку можно выразить буквально в двух словах: <Я - дурак>. Несмотря на некоторую экстравагантность этой гипотезы, она не так глупа, как может показаться на первый взгляд. В самом деле, вполне реально допустить, что в результате родовой травмы, особенностей воспитания или другой случайности некоторые зоны мозга не получили надлежащего развития, в силу чего он органически не способен воспринимать особо тонкие идеи. Скажем, меня ведь нисколько не шокирует слабая ориентация в дифференциальной геометрии, хотя я прилежно изучал ее в двух высших учебных заведениях. Не дано - значит, не дано. Или другой пример: дальтоник вполне может оценить красоту слога, читая про описание багрового заката, хотя и не знает, о чем идет речь.
Освоившись с этой новой гипотезой, я понял, что мое мировоззрение получило, наконец, завершенность. Теперь я мог ответить на любой вопрос. <Почему слепой не видит? - Потому что у него повреждены механизмы зрительного восприятия. - Почему атеист не верует? - Потому что у него нарушены некоторые механизмы мышления>.
В моей душе (неважно, что это означает) наступило желанное умиротворение. Я охотно изучал <Государство> Платона, но тщательно избегал его диалогов <Протагор>, <Горгий> и особенно <Парменид>. Я наслаждался <Физикой> Аристотеля, но бегло пролистывал его <Метафизику>. Я зачитался на ночь <Письмами> Декарта, но в основном его труде просматривал только введение, до слов <Cogito ergo sum>. Что касается Канта, то первый параграф его введения к <Критике чистого разума> приводил меня в восторг. Наконец, я смело читал работы, озаглавленные <О природе творчества> или <Некоторые философские аспекты психологии толпы>. Это было тем легче, что современные философы в значительной мере утратили интерес к онтологии. Итак, я чувствовал себя, как Ньютон, наконец-то открывший закон тяготения:
Увы, мое счастье было недолгим. То ли я недостаточно внимательно подошел к формированию круга чтения, то ли философы в своих трудах небрежно разграничивают тематику, но слишком уж часто я стал натыкаться на рассуждения о душе, о свободе воли, о ментальной субстанции и т.п. И не то чтобы меня смущали явные противоречия между идеалистами - наука имеет право на свободную дискуссию. Гораздо хуже, что в их построениях нет-нет, да и проскальзывает явная глупость. О том, что душа весит столько-то граммов. О том, что атомам присуще сознание. О том, что информация не связана с энергией.
Так значит, глупость не гарантирует от идеализма?! Неожиданно выяснилось, что гипотеза <Я - дурак> нисколько меня не спасает. Если они тоже могут быть с придурью, оставаясь при этом идеалистами, то мое предположение о недоступности известного набора идей посредственным умам оказывается просто неверным.
И вот на склоне лет я опять остался без мировоззрения. Может быть, у некоторых идеалистов нарушены какие-то другие участки мозга? Или, наоборот, я слишком оптимистично оцениваю масштаб своих повреждений? - Не знаю. Буду думать:
        20.03.2008г.

Встречная реплика Н. Петрова к прошедшему заседанию

Поскольку Виктор затронул важные проблемы, хочу ответить не репликой, а по существу.
 
Очень важно положение, что нам часто не хватает способностей. Это в равной степени относится как к т.н. "идеалистам", так и "материалистам". Не хватает способностей познания, восприятия, видения. Мастера по дифференциальной геометрии видят то, что другим не дано (видеть и знать). Идеалисты в этом вопросе ничуть не превосходят материалистов, тем более что грань между ними, как известно, относительная.
 
Как-то к Виктору пришло озарение. То есть видение и понимание. Сформировался целостный феномен. Разве это не прекрасно? Пришло ли вместе с озарением знание? В нашем случае - да, ибо знание - это систематическое интеллектуальное завершение озарения.Собственно, Виктор и сформулировал это знание в развернутом тезисе "Я - дурак". Понять относительность нашего уровня знаний - это немало. Почему же у Виктора возникает недоумение по поводу усмотрения грани между познанным и непознаваемым, хотя эту грань он (в данном случае) нашел?
 
Склонности, которые у нас имеются - то есть - одно дается нам лучше, другое - хуже, порой эти склонности злят нас (из-за недоступности того, к чему их нет), но они же и заставляют действовать, познавать, видеть, ибо склонности - это направленность, вектор, устремленность. Иметь склонность ко всему - означает - не двигаться.
 
Следовательно, картина мира, обретаемая нами, заведомо одностороння, акцентна, предвзята и относительна. Стоит еще заметить, что многие не доходят до систематических завершений своих озарений - отсюда "семь ступеней духовного совершенствования" или "душа атома". Не доходят, потому что удовлетворяются чувственным эффектом от озарения, от открытого, но не (корректно) понятого феномена.
 
О повреждениях механизмов восприятия. Характерное суждение. Так что же правильнее - то, что у слепого повреждены оные, или то, что зрячий обрел оные? Мне кажется, зрячим сначала надо стать (и не только в смысле глаз), то есть обрести новый механизм восприятия. А то у Виктора получается, что есть некая "самая полная" и "самая правильная" система механизмов восприятия, которую и можно что только нарушать (а не достраивать).Так будем же обретать новые механизмы восприятия, а с ними - новые озарения и новые интеллектуальные горизонты.
 
И еще: о замечании Алексея по поводу произвольности познавательной практики. Это - тот же посыл, что, мол, существует некая "правильная" система познания (видимо, имеется ввиду наука), а остальное (особенно философия!) - от лукавого. Хотелось бы напомнить сим адептам, что наука - столь же "произвольна" в своих основаниях, как и философия. Достаточно спросить, что такое вещество, или пространство, или число - получим столь же "точные" ответы, как и в философии.Познавательная практика произвольна в той же степени, в которой дифференцированы наши познавательные возможности и склонности, а они - всегда дифференцированы.
        22.03.2008г.

Реплика А. Каменщикова к прошедшему заседанию

Предлагаю продолжать обсуждать конкретные философские вопросы. Меня прошлый семинар подвиг предложить следующую ниже тему для обсуждения в ОФИРе. А то все эволюция да эволюция!
 

 
СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ДЕТЕРМИНАЦИЯ ФИЛОСОФСКИХ СИСТЕМ
 
1.Лет 20-25 назад в науковедении была популярна тема «Социокультурная детерминация науки». Содержание ее понятно из названия и не требует дополнительной расшифровки. С наукой это понятно. Несомненно, эта тема вполне содержательна. Мне думается, и наверное, не мне одному, что интересна и содержательна тема «Социокультурная детерминация философских систем». Где-то я вычитал, что мотивом, побудившим Аристотеля заняться логикой и сформулировать ее, был пышный расцвет софистики в современном Аристотелю обществе. Современник отмечал, что на глазах у изумленной публики один и тот же ловкий софист, нанятый одним политиком, мог в своей речи с блеском защитить некий тезис и тут же выступить по найму от его соперника и также с блеском защитить антитезис. Аристотелева логика ответила на этот социокультурный вызов и показала, что, по крайней мере, из одних и тех же посылок невозможно вывести и тезис и антитезис. Судя по легенде или историческому факту, также ответом на вызов времени был прагматизм, когда несколько философов одновременно на семинаре, вроде нашего, воскликнули «PRAGMA!» на вопрос об актуальном содержание американской философии в тогдашние, вроде бы, двадцатые годы. Не буду множить примеры, идея и так понятна. Для нас в России таким долговременным вызовом времени для философов является марксизм-ленинизм (диалектический и исторический материализмы). Несмотря на то, что из практики это, вроде как ушло, из голов, сознания эти учения никак не уходят, а даже воспроизводятся в молодых поколениях. Это наш крест, наша софистика, которые мы должны разрушить и никто тут нам, похоже, не поможет. Поппер молодец показал, что марксизм не наука, но это мы и без него догадывались. Нам долго внушали, что марксизм самая передовая философия. Оказалось это не так. Боюсь, что в философском мире марксизм не воспринимают как философию.
 
2.Кем, в конечном счете, были Маркс и Ленин? Каково их отношение к философии? Что они сделали в Философии? В чем, определенно, заблуждались? Я думаю, мы все вместе можем ответить на эти вопросы. Мы их, по-моему давно обсуждаем, но скрытно, не фокусируясь на них (На последнем заседании П.Б., на мой взгляд, очень содержательно дискутировал с ленинским определением материи, что без работы разума по сборке разных ощущений в один образ у нас нет никакого материального объекта, стоящего за нашими ощущениями, т.е. нет и материи). После этого мы могли бы, например, обсудить и, может быть понять - почему в практике философских обсуждений ОФИРа такое гипертрофированно огромное место занимает обсуждение проблем эволюции, отнюдь не философской темы.
 
3.Для начала можно сфокусироваться на двух определениях.
 
3.1. «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях» - во-первых, по ПБ получается не «данная…», а взятая нами из ощущений! А это уже совсем другое. А «данная» - это скорее реликты «Закона Божьего» в сознании Ульянова.
 
- во-вторых, что за зверь «объективная реальность»? Не буду пускаться в рассуждения.
 
3.2. «Практика - критерий истины». «Объективная реальность» - это определенная фрагментация внешнего мира нашим сознанием, за спиной которого стоят две категориальные пары: «Объективное - Субъективное», «Реальное - Нереальное». Эти две Категориальные пары дают возможность еще трех следующих фрагментаций:
        - Объективная нереальность;
        - Субъективная нереальность;
        - Субъективная реальность;
Загадочной Материей можно назвать любую из трех оставшихся комбинаций, а потом развивать это понятие дальше. Например, мне бы понравилась следующая комбинация:
 
3.1.1. «Материя есть субъективная реальность, надстраиваемая нашим сознанием над нашими ощущениями». Я бы назвал эту формулу определением материи по П. Полонскому (если он не возражает). Я бы сказал, что это более содержательное и более честное определение материи, чем у Ульянова. Можно и дальше развивать, куда ставит наше сознание эту реальность - за ощущения или над ними? Придавать этим вариантам смыслы…
        22.03.2008г.

Реплика Ю. Ракиты к прошедшему заседанию - "Невозможно дать правильное определение Материи на пути полного разделения субъекта и объекта".

Полностью присоединяюсь к данному комментарию Н. Петрова, так как из него следуют две базовые идеи, которые кажутся мне принципиальными:
 
1) наиболее корректное из возможных определение материи: "материя (как совокупный объект) есть ИНТЕРСУБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ, данная нам (взятая нами) в совокупном субъективном восприятии (восприятии совокупного субъекта)" При этом совокупный субъект, естественно, соответствует совокупному объекту, и никаких логических проиворечий здесь нет. Более того, позитивная наука, начиная с Ньютона и кончая теорией относительности и квантовой механикой, собственно, пришла именно к такому определению своего предмета - современные формулы описывают интерсубъективный опыт наблюдателей, а не "то, что есть на самом деле, независимо от наблюдения".
 
Значит, философский "объект" (который, как мы понимаем, в материалистической традиции XVIII-XIX века есть абстракция от "предмета" естественных наук - физики, хими, биологии…) оказался в XX-XXI веке (если следовать то же позитивистской логике, которая ранее привела к построению материализма) абстракцией не "объективной" в классическом понимании, а именно интерсубъективной реальности (опыта).
 
2) монистическая максима: "материя и сознание - это одно и то же", или, иначе говоря, субстанция единственна и едина: "сознание - это изнанка материи (и наоборот)", то есть любой объект есть в то же время (с собственной точки зрения) некий субъект, воспринимающий изменения в объекте и действия объекта как сопутствующие субъективные феномены. Это относится к любой паре "объект-субъект этого объекта", а значит, и к паре "совокупный объект - совокупный субъект", или, если хотите, "мировая материя-мировое сознание".:)
 
Если принять эти два положения за основу, многие проблемы распутываются сами собой. Правда, после этого возникают некоторые другие проблемы:) В частности, проблема произвольной делимости объект-субъектной пары на части. Ведь каждая из таких частей по идее также должна быть субъект-объектной парой. Но это противоречит целостности и неделимости субъекта нашего "я", данной нам непосредственно на феноменологическом уровне. Лично для меня это противоречие на сегодня является главной логической проблемой на пути построения непротиворечивой монистической парадигмы. Почему субъектной целостностью (по-видимому) обладают именно структурные единицы материи - организмы, клетки, молекулы, атомы, частицы - а не их произвольные части и конгломераты (внешне это проявляется в координированном или некоординированном поведении материальных структур)? Думаю, что противоречие это кажущееся - как противоречие корпускулярных и волновых свойств в квантовой механике. Должны существовать объяснения, почему только структурно целостные элементы материи проявляют субъектные свойства. Вероятно, определенные структурные единицы объекта (материи) для субъекта (сознания) - что-то типа "разрешенных орбит" в атоме, где электроны не излучают и могут быть стабильны. Но пока что построить корректную модель "квантовой" субъект-объектности никому из современных философов-монистов не удалось.
        25.03.2008г.

25 марта 2008 года, Тема - "Связь сознания и физической меры".

На заседании 25 марта 2008 года К. Фрумкин обратился к размышлениям о проблеме выделения предмета сознания посредством физической меры, идея чего была навеяна работой В. Аргонова Материя и сознание: формулировка проблемы, допускающая научное решение и перепиской с ним по затрагиваемым в его работе проблемам. В изложении докладчика интрига концепции В. Аргонова построена на выделении различия между субъективными (СФ) и объективными фактами (ОФ); собственно сама возможность чего-либо оказаться объектом наблюдения объективируется самим обеспечивающим ее фактором "оказания влияния на материю", вне которого не осуществима никакая сенсорная регистрация. В зависимости от способа соотнесения СФ и ОФ могут быть концептуализированы определенные философские парадигмы; в частности материализм трактуется в данном ключе как отождествление СФ и ОФ, исключительное выделение СФ и только их (ИСФ) говорит о "непроявленном идеализме", образование комбинации между ИСФ и отождествлением непроявленных СФ и ОФ свидетельствует о "проявленном" идеализме. При этом подобная модель оспаривалсь в смысле невозможности выделения тех же СФ как некоторого "простого" формата. Некоторая цепь умозаключений ведет отсюда к идее В. Аргонова о возможности "физической меры сознания"; если условие субъективности действует на материю, в том числе и на материю мозга, то в акте мышления может быть нарушен закон сохранения энергии. Как сформулировал данный пункт докладчик, "если "демон Лапласа" не способен отследить появление нашей мысли о сознании, то в таком случае можно выделить действие потусторонних сил". Далее К. Фрумкин обратился к рассуждению о порождении в сознании "идеи о себе самом", и очертил свое видение некоторых перспектив, требуемых от "очень сложной вычислительной машины". чтобы она из неопределенности вывела бы себя как "сознание". Развивая свою идею, докладчик предложил несколько схем проекций "сознания на материю", в том числе идею, названную им "психо-физическим параллелизмом", сформулированную как принцип "на материю можно смотреть как на сознание, а на сознание как на материю". Он также склонился к мысли о смысле нейротранспорта (нервной системы) выражающего принцип основания, в принципе уравнивающего СФ и ОФ.
        Далее присутствующие перешли к обмену мнениями по сообщению К. Фрумкина. П. Полонский обратил внимание на зыбкость содержания многозначно трактуемого понятия "факт": факт в любом случае не есть "атомарный факт", последний же есть ни что иное как фикция. Его мысль на тему объема, в свою очередь, понятия "субъект", подхватил Н. Петров, обративший внимание на сильную "диалектичность" комбинирования в форме данного понятия как деятельностного начала, так и объектного представительства. Далее обмен мнениями расширился на проблематику разделения "сознания" и "фактов психики", инидвидуальности и "Я" и интерсубъективности, вопроса Декарта о способности проникнуть в самое себя. В. Князев говорил о понимании, не допускающем реальность подобных СФ конструкций вне феноменальных высказываний, которые и по сей день не подкреплены четким определением. В его понимании сегодняшняя неспособность психологии к формальному анализу рефлексии отражает лишь определенную ситуацию ее развития. Какими бы ни были психические явления, как отметил Я. Гринберг, сфера психического не чужда определенного объективного компонента, находящегося внутри данной сферы за чертой "границы объективности". К. Фрумкин подчеркнул в этой связи ключевую роль интерсубъективности для "размыкания "Я" и создания объективного представления о сознании. П. Полонский допустил, что само по себе моделирование посредством понятия "субъект" не абсолютно, и все большее выделение наших способностей как реализованных в психике позволит заменить понятие "субъект" понятием "человек". Последний этап обсуждения доклада был связан с новой предложенной К. Фрумкиным схемой "3-х вариантов" связи "сознание - материя": либо (1) "полный параллелизм", исключающий выход за его рамки, либо (2) сознание присутствует везде, либо (3) наша неспособность "устранить посредничество сознания" отражает изначально присущую нам ограниченность.

1 апреля 2008 года, Тема - "Философия, наука, искусство".

ОФИР на заседании 1 апреля 2008 года заслушил доклад Н. Петров о неслиянности и, в то же самое время, взаимопроникновении науки, искусства и философии. Мы встречаем огромное количество сторонников строгой науки, совершенно исключающих менее формализованное философское истолкование сути вещей. В то же время множество различных обыденных представлений не чуждается философичного и не до конца строгого видения действительности, реализующихся во всевозможных "ментальных привычках", в том числе идеях "справедливости" и "добра", вплоть до философичных по сути маргинализмов наподобие "жизни по понятиям". Для современного русского общества, таким образом, характерно, как и в других обществах, насыщение жизни философизмами при одновременном их декларативном отвержении, адресованном, по сути, не философии как таковой, а лишь долго внушаемой мертвящей традиции всего одного из числа философских направлений - "диалектической" парадигме. Понимание неустранимости философского взгляда на вещи вынуждает совершить попытку раздела общего пространства культуры на ментальные специфики. Что в таком случае характерно философии и тесно связанному с ней искусству? Здесь можно выделить следующие предметные аспекты понимаемого именно в философском ключе:
 
- (1) проблему времени и предмет "настоящего", выделение настоящего как определенного рода "экзистенциала", - в науке, как известно, не признается протяженное настоящее, а рассматриваются лишь точечные "места приложения сил" и "положения на шкале времени";
 
- (2) невозможность сведения ментальных феноменов к материальной структуре, выделение особого и никак не признаваемого наукой предмета "внутреннего";
 
- (3) специфику "субъективных качеств", образующих, например, из физических звука, частоты и химизма музыку, цвет и вкус, - одним в числе этих же самых субъективизмов оказывается феномен "истории", позволяющий переживать некое фактическое проявление во всем присущем ему драматизме;
 
- (4) предмет интерсубъективности, благодаря чему ментальное содержание обретает форму феномена;
 
- (5) выделение особого отношения между миром действительности и средой сознания, хотя то же самое отношение выделяется и средствами искусства, но только философия может похвастаться рациональной постановкой подобной проблемы.
 
Если наука занята исследованием материи, а искусство - демонстрацией ментальных феноменов, то только философия способна обеспечить "обобщение" и формализовать принцип "закономерности" как итог научно-философского синтеза.
        Докладчику был задан вопрос, что, поскольку обобщение можно понять нерегулярной задачей познания, не становится ли в силу этого профессиональный философ немного похож на профессионального любовника? На что был получен ответ в смысле, что феноменологическое представление есть одновременно же и рефлексивное, и деятельность обобщения постоянно сопровождает всякую познавательную активность. П. Полонский в своем вопросе усомнился в правомерности приземления научного познания только на площадку материальной проблематики, поскольку научные методы, и часто весьма совершенные, свойственны и гуманитарному знанию. На что Н. Петров предложил отождествить с предметом научной деятельности изучение "эмпирической данности". Далее П. Полонский попросил докладчика пояснить понимание им предмета "факта", - в частности, гуманитарные науки построены на принципе деятельности по "извлечению фактов", а литературоведение то и как таковое сосредотачивается на обобщении. Н. Петров в ответ на это предложил понимать некоторые литературоведческие изыскания напрямую философским осмыслением уровня обобщения. В прениях первым выступил К. Фрумкин, обративший внимание на широкий смысл понятия "философия", включающий (1) все формы предельного обобщения, (2) "вольное мышление", (3) "инерционное" философствование (поддержание традиции) и (4) семантику - когнитологию. Я. Гринберг высказал пожелание "объединить И. Канта в одну группу с В.И. Вернадским", - ученых, занятых поиском предельного обобщения. Он же отметил, что целью научного исследования оказывается выделение объективного содержания в противовес субъективным наслоениям. В. Князев обратил внимание на "компенсаторную" функцию философии, заполняющую лакуны в области познания, появляющиеся в результате стихийного течения процесса научного познания. А. Шухов определил поставленную докладчиком задачу как "универсализацию конкретной реакции", а именно некую сверхдзадачу, намерение выделить "недифференцируемые протяженности", которые, однако же, практически немедленно предстают в качестве разлагаемых сущностей.

8 апреля 2008 года, Тема - "О понятии "ценности человеческой жизни".

8 апреля 2008 года гость ОФИР ч.-к. РАН Ю.Н. Павловский сделал доклад на тему "О понятии "ценнности человеческой жизни". Подобное понятие было выделено в результате синтеза математических и гуманитарных средств моделирования сложных явлений. Принцип подобного моделирования заключался в построении математической модели межобщественного взаимодействия, обеспечивающей "на выходе" понятийную структуру, в которой математические формализмы отождествлялись с удволетворяющими историков сложными понятиями гумантарного знания. И одновременно же математическое представление таких понятий позволяло использовать их как для прогноза и анализа, так и применять их для определеня условий ситуационной игры. Одним из результатов такого рода моделирования и применения подобных моделей в играх оказалась констатация "нулевой ценности" человеческой жизни гражданина чужого государства для правителей данного государства. Как правители в исторической действительности (в демократических обществах), так и игроки в ситуационной игре связывали свои решения, решаясь на развертывание военного конфликта, только с ценностью человеческой жизни своих граждан, но не граждан других государств. Ю.Н. Павловский привел в подтверждение своего вывода и статистику некоторых современных военных компаний (война в Ираке, Афганистане, Чечне и т.п.). Найденная закономерность позволяет, как полагает докладчик, понимать мотивы принятия решений в реальной политике, кроме того, быть уверенным, что мотивация подобных решений лежит не в сфере научных или каких-то иных, а именно обыденных представлений. Опыт такого моделирования позволил определить, что основой всякой политической либо государственной практики оказывается "примат культуры", когда лидеры государственных или социальных структур видят себя представителями разделяемой возглавляемым ими обществом культурной традиции, влияние чего доминирует над какими-либо иными основаниями принятия решений. В этой связи любопытно, что не всякое политическое устройство, например, демократия, равным образом укоренено в любой культуре.
        Вопросы к докладчику касались, главным образом, используемых при создании такого рода моделей посылок. Выяснилось, что данная модель строилась вне влияния каких-либо предустановок, игнорировала саму возможность альтруистических тенденций, не рассматривала зависимость межгосударственных отношений от связей экономической интеграции, не рассматривала проблематику ценностных иерархий и просто не обращала внимание на аспект субъектной целостности государственной политики, оказавшийся присущим этой модели как бы "по умолчанию". В модель не вносились поправки на неустойчивость агентов к характерных для них начальных параметрам, а кроме вывода о "нулевой ценности" жизни она позволила выяснить мотивации, определяющие интерес государств к развитию вооружений. Первым выступивший в прениях П. Полонский вернулся к проблематике "государства в качестве единого субъекта", - подобная посылка и ведет к пониманию истории как "войны всех против всех", или, согласно философии Гоббса, к принципу "естественного состояния человека". Такого рода модели допустимы, однако сам характер общественного развития вызывает необходимость создания и иного рода моделей - характерный пример последних показывает расширенная модель, именуемая "общественный договор". Кроме непосредственно материальных потребностей для человека значимы и другие ценностные ориентиры, в том числе право, мораль, религия. Так, в частности, Западную Европу следует понимать продуктом распространения римского христианства; в итоге можно говорить об известном примитивизме предложенной здесь модели. К. Фрумкин отметил, что общественная ситуация наследует достижения культурной эволюции, а деление на "мы и они", скорее всего, относится к числу многоуровневых понятий, характеризуемых своими тенденциями развития. Участие же некоей цивилизации во внешнем противостоянии способствует ее собственной внутренней консолидации; также экономическое развитие способно препятствовать милитаризации политики. Эволюцию же культуры трудно понимать простым последствием эволюции цивилизации, напротив, разрушение базиса культуры может происходить по собственным культурным же причинам, что чревато определенной угрозой для строящейся на основе этой культуры цивилизации. А. Шухов заявил о своей приверженности теории внутриобщественных (для политически доминирующих обществ) причин войн, известной по несколько условной марксистской формуле "противоречия между производительными силами и производственными отношениями". Подобное положение вещей находит свое выражение в появлении феномена политического нейтралитета или изоляционизма. Если же говорить о принципах созданной докладчиком модели, то все же требуется вводить и фактор характерной для политических лидеров или обществ в целом "способности понимания". Я. Гринберг увидел в обсуждаемой модели отказ от исторического детерминизма и признание принципа "игры", а неприменимость нравственных оснований в межгосударственных отношениях не явилась для него таким уж большим откровением. Он также высказал пожелание обратить внимание на исследование существа предмета "культуры". В. Князев высказал любопытную мысль о эволюции форм проявления личностного интереса в современной общественной практике. Н. Петров поделился мыслью о недостаточности выделенных моделью условий для полноценного анализа общественных явлений. Например, существуют не только конфликты отдельных государств, но и известная из марксизма проблема "противоборства общественных устройств"; вообще общественные системы не отличаются однородностью и всякий элемент одной системы может быть связан с другой системой и ее элементами целым комплексом разнонаправленных взаимных связей. Феномен же "смягчения нравов" говорит о замене варварских форм социального противоборства на изощренные методы, однако, обладающие тем же самым смыслом и содержанием.

22 апреля 2008 года, Тема - "Счастье vs. социальная функция неудовлетворенности".

22 апреля 2008 года ОФИР провел общую дискуссию на тему контропозиции счастья как момента удовлетворенности и социальной значимости состояния неудовлетворенности. Поводом послужила одна из публикаций периодической печати, выделяющая стрессогенный фактор тенденции экономического прогресса. Отсюда появляется общая проблема условий корреляции состояния "счастья", - требует анализа то, что сопровождает данное состояние. Человек иногда предпринимает осознанные поступки, наиболее ярким, пожалуй, можно назвать рождение детей, которые увеличивают число его обязанностей и тем самым лишают "счастья" безмятежного бытия. Также стремление тратить деньги зачастую не приносит ничего, кроме возможности соприкосновения с плохо развитыми общественными, и, в особенности, экономическими структурами. Пожалуй, тем не менее, критерием "счастья" можно назвать способность жить в согласии с самим собой и с обществом в целом. Проблемой современного общества можно назвать поиск рационального подхода: не прерывая стимулов, позволяющих продолжить экономический и технический прогресс, найти решения, не вносящие в силу навязывания постоянной неудовлетворенности разлад в личностную среду. Цивилизация, обеспечивая человеку все больший объем предоставления услуг, оказывается источником разлада в отношениях личности и социума; получая все больше возможностей поддержания жизни посредством экономического механизма, человек перестает нуждаться во взаимодействии с окружающими, что разрушает сам порождающий экономику социум. Часто экономика обслуживает способности самопроявления, - если полностью замкнуть эту социальную возможность на экономический способ реализации, то тогда экономические возможности окажутся не только основной, но и тотальной доминантой общественной жизни. Итоговый вывод дискуссии сводился к мысли о господстве интенционального механизма над чувственным: находясь во власти своих намерений человек готов нести ради этого иногда даже и весьма существенные издержки.

29 апреля 2008 года, Тема - "Идея бога и бацилла познания".

Заседание 29 апреля 2008 года вернуло его участников к обсуждению уже продолжительное время предлагаемой ОФИР лексико-эпической концепции В. Золина. Сейчас рассмотрению подверглась идея "бога" как идея именно лексицизма. В связи с этим Я. Гринберг обратил внимание на неприемлемость для религиозной одержимости каких бы то ни было познавательных интерпретаций божества вообще. А. Каменщиков высказал мысль о непересекаемости философской конструкции "Я - не-Я" и идеи "бога" как идеи вездесущности. Идея "бога" выражает стремление человеческого представления достичь абсолюта, и первично была порождена культом пантеистических божеств, сублимирующих страх человека перед жизнью. Сама идея В. Золина видеть бога как "коло", круг, символизирующий возвращение в начало, не есть идея вседостаточности. В представлениях В. Золина, далее, не разделены условия общности и условия сингулярности, явно сингулярный всевышний здесь же приравнивается к общности. В защиту своей концепции В. Золин высказал тезис о наполненности традиционного словаря русского языка, как и традиционных лексических ядер других языков, опытом употребления архаичных категорий. Как было отмечено, для В. Золина именно язык рождает смыслы, когда устоявшиеся представления видят язык ограничивающимся только обслуживанием передачи смыслов. Сама же идея "бога" представляет собой весьма употребимый элемент человеческих представлений, и потому она и находит столь широкое распространение в языке.

13 мая 2008 года, Тема - "От познания к знанию".

На заседании ОФИР 13 мая 2008 года дискуссия развивалась следующим образом. Я. Гринберг отметил, что способностью познания обладает толькно наука, на что последовало возражение П. Полонского, что и философия познает и в обыденной жизни мы познаем (имя соседа, например). А. Каменщиков уточнил смысл утверждения Я. Гринберга в том смысле, что познание есть приращение знания. Знание может быть правильным, ценным и не очень. Наука объявляет монополию на правильное, первосортное знание. Тезис о знании первого сорта и о знании второго сорта произвел достаточное впечатление на участников заседания. Началась работа со знанием как с категорией (по формулировке П. Полонского) и, наверное, со знанием как с понятием. К.Фрумкин сделал попытку вывести накопление знание субъектом на языке «стимул-реакция», причем в качестве субъекта выступали простейшие (амебы). А. Каменщиков и Я. Гринберг высказались, что это редукционизм, весьма далеко отстоящий от научного знания, и главное, по их мнению, никогда не достигающий уровня последнего. А. Каменщиков предложил, что отношения «Стимул-реакция» представляют собой язык, подходящий для описания жизнедеятельности, а знание специфично процессу человеческой деятельности и привел пример передачи знания в ремесле (колокольник из фильма «Андрей Рублев»). П. Полонский с целью выявить границы знания напомнил о противопоставлении Знания и Веры. После этого присутствующие решили обсудить содержание Веры. К. Фрумкин напомнил тезис «Верую, ибо абсурдно», уточняя, что Знание и Вера применимы к сугубо разным областям деятельности. П. Полонский предложил вспомнить разные другие структуры, в которые бы входило Знание и сам же предложил более ступенчатую структуру: Мнение-Знание-Понимание-Вера. Последнее еще более затруднило обсуждение, ибо потребовалось проводить новые границы: между Знанием и Пониманием, Пониманием и Верой и т.п. К. Фрумкин в связи с этим отметил, что в Понимании присутствует момент погружения какого-то знания в смысловой базис некоторой системы знания. Его высказывание подытожжил А. Каменщиков, отметив, что этим и исчерпывается содержание Понимания, что больше в нем ничего другого и нет. Как отметил П. Полонский, Мнение-Знание-Понимание-Вера имеет какое-то отношение к Истинности или просто Истине. В. Золин отметил, что в определении Бга присутствуют двенадцать сущностей, в частности Вера, Чаяние и…. В завершении дискуссии П. Полонский предложил зайти к Знанию и структурам, в которые оно входит со стороны отрицающей структуры …………-Ошибка-Непонимание-Заблуждение.
А. Каменщиков

3 июня 2008 года, Тема - "К онтологии литературного сюжета".

3 июня 2008 года в ОФИР был прочитан давно ожидаемый доклад К. Фрумкина на тему "К онтологии литературного сюжета". Продолжая исследования, проведенные им в области "теории драмы", докладчик получил новые материалы, позволившие ему формализовать "теорию сюжета". Драма в обязательном порядке сюжетна, как сюжетен и тот формат литературного текста, который в русской традиции художественной критики обозначается как "новелла". В теории литературы по сей день господствует схема Аристотеля, требовавшего от литературного произведения целостности, наличия завязки, середины и концовки. Завязка выделяет ряд событий, в данном изображении понимаемых экстраординарными, а концовка вновь растворяет эту экстраординарную последовательность в ординарности. Или, если сюжет формируется не по принципу экстраординарности событий, он может формироваться по принципу интенсивности протекания событий. Реально же речь, скорее всего, идет о присущей нам самим возможности выделения новой способности связывания событий. Аналогом сюжетной схемы можно назвать схему эволюции материального объекта в направлении от возникновения к его распаду или поглощению. Присущий нам поступок выделения "вещи" (схемы сюжета) из потока бытия основан на понимании ее внутренней стабильности "более тесной, более явной, более ценной" чем показывают это связи ее среды окружения. Эти внутренне солидаризующие отношение "вещественности" связи К. Фрумкин обозначил как "связи класса А". В теории литературы различно понимаются нормы "сюжет" и "фабула", и если основываться на одной из принятых концепций, то фабула однонаправленна, а сюжет может строиться произвольным образом и ветвиться. Тем не менее, акцепция сюжетом событий соблюдает следующие правила, где события: (1) - причинно связаны, (2) - анизотропны (сюжет не позволяет их "повторное проигрывание"), (3) - однократны, (4) - завершены и (5) - неординарны (девиантны). Развитие сюжета происходит на фоне среды бессюжетного множества событий, где события этой среды: несвязны, цикличны, незавершены, ординарны. Из этого следует основное определение "сюжета": сюжет - это система однократно связанных неординарных событий, в свою очередь связанных с неоднократно связанными циклическими событиями. В функциональном смысле, сюжет представляет собой "самоликвидирующуюся систему помех нормальному восприятию социальных отношений". Сюжет можно понимать отклонением от нормы пространственно-временной структуры событийности. С другой стороны, "сюжет" - это переход к новому положению вещей, к новому "плато" социальной стабильности. В этом смысле интересна оценка Ж.-Г. Тарда, понимавшего произведение искусства "повышением и понижением", нечто, ведущим нас "от вопроса к ответу", "от здачаи к решению" и "от борьбы к победе". В этой конструкции дихотомия "вопрос - ответ" отражает точку зрения читателя, "задача - решения" - героя, "борьба -победа" - точку зрения группы. Телеологическое единство сюжета заключено в единстве цели и результата, сатисфакционное - в единстве "ущерба и возмещения", карательное - "преступления и наказания", биографическое следует понимать как субстрат жизни отдельного человека.
        Ответы докладчика на вопросы пояснили пониманием им некоторых аспектов пространства художественного вымысла. Например, отсутствие общего сюжетного единства заставляет вводить понятие "сюжетного цикла". С точки зрения сюжетной модели трудно обозначить различные по эстетической ценности результаты, так, "социалистический реализм" столь же подчиняется правилам сюжетной схемы, как и правилам грамматики. Основой же эстетики интриги можно назвать неожиданность (согласно "принципу контраста"). К. Фрумкин не возражал против идеи П. Полонского по приложению идеи "сюжетного синтеза" к летописно-эпическому творчеству и историописанию. Произведения же абсурдизма, на его взгляд, лишь отчасти можно трактовать как содержащие сюжет. В обсуждении В. Князев обозначил принцип "социалистического реализма" как облегчающий задачу построения дидактического сюжетного смысла благодаря примитивизированному контексту. По оценке Я. Гринберга сама собой передача посредством сюжета некоторой структуры не говорит о появлении художественного произведения. По его образному выражению, здесь "есть алгебра, но душа просит гармонии". И. Федотова подчеркнула, что фон событий может изображать духовный рост героя, погруженного в "мир существования". В ее понимании как невозможно бессюжетное восприятие жизни, так и невозможна окончательная формализация "сюжетного пространства". А. Шухов высказал мнение о равноправном положении "сюжета" среди состава даже целого "арсенала" композиционных форм. Сюжет позволяет проникаться эстетическим наслаждением потому, что он позволяет проникновение в изощренность мира (его мнение отражено в работе Фикция позитивной интенции). П. Полонский посоветовал обратить внимание на саму возможность проявления благодаря субъективизму синтеза сюжета (его связи с ценностным измерением) и самой личности автора. Более того, автор не всегда свободен в выборе сюжетной последовательности, персонаж может "зажить своей жизнью" и вопроеки его воле. Н. Петров говорил о всеобщности "сюжетного закона", все, от мифов до изощренной "чистой эстетики" живет по принципам сюжетной нормы. Уровень "сюжетности" отражает уровень познавательных личных и социальных практик. Идея же "общей структуры сюжета" - это практически идея единства всех художественных форм.

10 июня 2008 года, Тема - "О знании".

Предмет обсуждения на заседании ОФИР 10 июня 2008 года в определенной мере повторял тематику нескольких предшествующих заседаний и письменного диспута "О знании". Предмет "знания" формулировался на основе определения, фиксирующего его как "мысленную модель объекта". Исходно участники обсуждения обозначили свои позиции на предмет различия познавательных потенций науки и, например, религии, философии и искусства: на взгляд одних эти познавательные практики объединяют общие, на взгляд других - свои специфические возможности. Далее были даны два толкования понятия "объективность", согласно одному это "неустранимая данность", согласно другому - "актуальный предел возможностей анализа"; обсуждение далее касалось "объективности" именно в первом значении. Далее были высказаны разные точки зрения на возможности "прочтения", согласно позиции Я. Гринберга, искусство заключено в адресованному индивидуальному пониманию иносказании, как оценивает К. Фрумкин, реальное толкование прочитанного коррелирует с возможностями понимания, в частности, богословы выделяют три уровня чтения "Писания": буквальный, аллегорический и мистический. После этой вводной части участники заседания представили свои пространные сообщения об обсуждаемом предмете. К. Фрумкин построил иллюстрацию "экспансии человеческого познания", в разной степени проникающего в разные области познания, более того, наше познание наследует своего рода "память" на пройденные им предшествующие стадии. Например, "понятие" следует рассматривать наследующим итоги процесса познания в области объема этого понятия. Познание вообще употребляет как дедуктивно развиваемые интерпретации, так и "очевидности", оказывающиеся представлениями, как, с одной стороны, непригодными ни для какого логического определения, как и, с другой, обладающими некоторой "интуитивной однозначностью". По его мнению, в частности, понятие "время" представляет собой продукт отрицательного деятельностного определения, основывающегося на возможности преодоления некоторых ограничений только в будущем, но не в обозримом настоящем. Далее Я. Гринберг представил свое видение схемы "абсолютная истина - научная истина - практическая истина". В недалеком прошлом, к сожалению, научная истина некритически отождествлялась с абсолютной, что не выдержало проверку временем. В то же время обсуждение "истины" исключает из него искусство как построителя формальных представлений, искусство может рассматриваться лишь как некий способ возбуждения чувствительности. Он отрицательно ответил на вопрос о возможности "эмоционального познания действительности", не рекомендовав определять в качестве "знания" первичное восприятия эмоционального уровня. Искусству, пожалуй, "не хватает благоразумия" чтобы стать формой познания, а знание - это ничто иное в сравнении с "мысленными моделями объектов". И. Федотова разделила познание на систему синтеза простых (или - "прямых") реакций (олицетворенную у нее в эмоциональной подсистеме) и на систему контролируемых реакций, - от элементарной рациональности до науки. Существует и третий, смешанный, эмоционально-рациональный способ познания, рождающийся в конкретной деятельности. Развитие концепции И. Федотовой весьма заинтересовало Н. Петрова, он начал тем, что подчеркнул характерную для развития рациональной формы индивидуального (личного) опыта тенденцию развиваться как переработка эмоционального опыта. В то же время он заострил внимание на примере отношения "неинтересно", представляющий собой пример эмоционального вторжения в рациональный синтез понимания. Философию же он, основываясь на схеме И. Федотовой, представил как некий особый "гиперпраксический" разум, не научный, и, в то же время, и не эмоциональный. Философия оказывается особенного рода генератором текста, в котором поддерживается возможности как его предметного, так и медитативного восприятия (именно таков текст философских работ Г. Гегеля). Философия не может строиться как присущий науке и определенным областям практики "инструктивный текст", философию можно определить как единый "рационально-медитативный текст". К. Фрумкин в связи с этим отметил, что мифология, доверяя целостности человеческого опыта, обобщает этот "опыт в целом", наука же расчленяет действительность в целом на специфические области экспериментального исследования. В завершение А. Шухов изложил свои представления о необходимости "бинарного" представления бытия, выделив феноменально-элементарную, но безграничную действительность и замкнутую, но эффективно формализованную онтологию.

17 июня 2008 года, Тема - "Концептуальные основы научной мысли".

Заседание ОФИР 17 июня 2008 года заслушало доклад А. Каменщикова по работе М. Вартофского "Концептуальные основы научной мысли". Обсуждение концепции социальных источников развития науки началось с выступления К. Фрумкина, указавшего, что наука невозможна вне основанности на аппарате теории, и, с другой стороны, как феномен науку следует понимать социальной деятельностью. Далее В. Князев обратил внимание, что наука в качестве социальной среды подобна всякой другой социальной среде, с ее достоинствами и недостатками, в то же время она невозможна без культурного процесса синтеза капитала опыта; оперирование же понятием "практика" осложняется многозначностью данного понятия. А. Шухов понимает науку областью построения изощренных критериев, потребность в которых возникает в силу либо необходимости в более тонких средствах вторжения в действительность, либо в силу … эмоционально подкрепляемого процесса реализации человеческого любопытства. Изощренные критерии формируются и в других социальных практиках, - политических движениях, профессиональных кастах и группировках внутри культурной среды. Если говорить о возможностях общества посредством экономической подпитки форсировать развитие науки, то подобная зависимость не всегда реальна, о чем говорит неудачность ряда масштабных экспериментов; с другой стороны, развитие науки напрямую связано с культурной атмосферой в обществе. П. Полонский обратил внимание на детерминистический посыл рассуждений М. Вартофского, пытающегося определить прямой порядок влияния материальных обстоятельств на развитие знания. Для точных же наук действителен общепонятный верификационизм, что трудно переносит утопически-социальная философия. Если наука объективна, то попытка представить данные ее корпуса в разрезе социальной актуалистики - искусственна. Проблема прагматической поддержки науки, с одной стороны, связана с возможной утилитарностью ее результатов, с другой, - "эмоциональной" возбужденностью в связи с возможностью получения новых результатов, что характерно для фундаментальных наук. И. Федотова подчеркнула, что объективная наука представляет своего рода "торжество анализа", с другой стороны, анализ реализуется не только в частных классификациях, но и в сложных синтетических моделях, в частности, "физическом релятивизме" или "квантовой механике". Понятие "практики", естественно, требует расшифровки, и невозможно игнорировать в представлении о "практике" существование и духовных практик. "Практика" может служить породителем систематически различных представлений - от строгих теорий до зыбких мировоззрений. Н. Петров обратил внимание, что рассуждения докладчика фактически защищают тезис "практика - критерий истины". "Абсолютной" же науки не существует, все науки … подтверждаются только "в некоторой степени". Фундаментальные и прикладные науки каждые по-своему зависят от общественного развития; "теория" же не является чем-то необычным, представляя собой вид обобщения, как в случае "теории карточной игры". По его оценке, фундаментальные науки представляют собой "предмет чистого духа". В завершение А. Каменщиков отметил, что наука обращена не к некоей "в чистом виде действительности", а к нечто "мир'" (миру штрих), нечто, объединяющее "человеческие практики относительно мира".

24 июня 2008 года, Тема - "Метапредставления и сознание".

Исходной позицией дискуссии в ОФИР на заседании 24 июня 2008 года явился доклад А. Шухова по статье П. Каррутерса "Метапредставления у животных: мнение скептика". Новизна материала, в сравнении с доминирующей проблематикой ведущейся в ОФИР дискуссии о предмете сознания, привела к оживленному обсуждению темы "метапредставления и сознание". Дискуссию открыло выступление К. Фрумкина, отметившего невозможность определения глубины рефлексии посредством элементарного эксперимента; реальное же выявление в таком эксперименте неких присущих живому организму автоматизмов сближает человека и гипотетический "голем", - существо, практически неотличимое от человека. Более того, в современных условиях как компьютер, так и животное становятся успешными участниками разного рода игровых турниров. Важно также понять, что такое рефлексия практически, - скорее всего, ее можно рассматривать как возможность рационализации при кодировании длинного алгоритма. Рефлексия реализуется как некая "медленная" мыслительная операция, и следует задаться вопросом, - а успевает ли животное осознать свои действия? С его точки зрения, никакой эксперимент не докажет наличие метазнания, здесь может помочь только наше суждение о его наличии у самих себя. В развитие этих рассуждений П. Полонский сформулировал принцип, утверждающий что "наличие алгоритма говорит о встречном действии под воздействием этого алгоритма", и доказательство наличия метазнания невозможно как таковое. Далее к дискуссии подключился Я. Гринберг, обративший внимание на принципиальную ограниченность постановки вопроса в экспериментальной психологии. Он поддержал сформулированную П. Каррутерсом оценку, утверждающую, что мы оперируем, скорее, лишь примитивными желаниями. Чтобы понять, что такое рефлексия или метазнание в сознании животных, нужен эксперимент над сложным переживанием, например, привязанностью животного к человеку. Само же исследование реальности сознания по его видимым проявлениям можно понимать аналогом естественнонаучной "обратной задачи" - восстановлению конфигурации тела по излучаемой им энергии, не всегда имеющей решение. О сознании другого его носителя любой человек, не исключая и экспериментатора, может судить только по аналогии со своим собственным, а эксперимент может ответить лишь на вопрос о сходстве внешних проявлений способности обладать сознанием. Скорее всего, на его взгляд, мотивации желания и понимания своих возможностей наделены практически полным сходством. В. Князев склонился к оценке, что функция обладания метазнанием это и есть признак наличия сознания. Он высказал идею, что исторический процесс развития познания проходит некий рубеж, когда не включение познавателем самого себя в модель мира напрямую порождает ошибки, отсюда, например, Р. Докинз формулирует принцип того, что "включение себя в модель мира" - это и есть "сознание". Животным же, в соответствии с этими определениями характерно "предсознание". А. Каменщиков в своей реплике обратил внимание на видимую в научно-фантастической литературе тенденцию понимать признаком наличия сознания возможность совершать нравственный выбор. Отсюда П. Полонский вывел ряд утверждений, первое из которых касалось необходимости выделения точки "качественного скачка к уровню наличия сознания", в остальных он отметил, что "человек в ситуации нравственного выбора не опирается на четкую шкалу такого выбора", и при представленности человека посредством трансляторов, например, сети Интернет, невозможна окончательная идентификация, действительно ли здесь представлен человек или робот. К. Фрумкин в связи с этим привел пример впавшего в старческий маразм Л. Брежнева, чьи действия практически не отличались от действий робота. Согласно его оценке фактически любой ментальный акт так или иначе ассоциирует метапредставления, в частности, так происходит при распознавании образа, понимаемого как нечто "определенное и известное". Неосознаваемое не является в чистом виде неосознанным, содержа в себе множество уровней рефлексии. П. Полонский в своем выступлении обратил внимание на невозможность для человека мыслить себя утратившим сознание, в то же время наше изображение животных отличает определенный антропоморфизм. Наша культура синтезировалась с помощью тесно соприкасающегося с нами слоем действительности, и нам наш "антропоморфный фильтр" мешает воспринять некую иначе организованную способность сознания. Далее присутствующие зафиксировали несколько критериев "наличия сознания": сознанию характерны две сопровождающие особенности - обучаемость и наличие "второй природы", метапредставления можно искать в нашей способности управления процессом нашего обучения - "одно буду учить, а другое - нет", человек признает собаку себе подобной если "она его любит". Кроме того, на наличие сознания указывает способность к эмоциональному контакту. В завершение А. Шухов высказал пожелание в точности определить отождествляемое с метапредставлениями и метазнанием феноменальное пространство, на что К. Фрумкин отметил, что метазнание формирует некие "генерализующие модули" присущих сознанию представлений.

1 июля 2008 года, Тема - "Введение в системную теорию".

Докладчиком заседания ОФИР 1 июля 2008 года был избран К. Фрумкин, изложивший свое видение работы Н. Лумана "Введение в системную теорию". Н. Луман признан классиком немецкой социологии и он формулирует в данной работе философский модельный язык, позволяющий помыслить общество в качестве "системы". Систему как таковую, по Луману, следует понимать характеристическим множеством элементов и, в то же время, практикой, объединяющей однородные операции. Начать определение системы следует с определения "жизни", понимаемой последовательностью следуемых друг за другом биохимических реакций (члены ОФИР отметили присущий данному определению "логический круг": жизнь определяется возможностью биохимических реакций). В качестве элементарной операции социальной структуры Луман выбирает коммуникацию, тогда "социальная система" - это совокупность присоединяющихся друг к другу операций коммуникации. Для социальной системы характерна "операциональная закрытость" - коммуникация только внутри системы, но не между системой и средой. Понятие "структуры" Н. Луман определяет как "ожидание следующей операции", тогда "социальная структура" - это "ожидание следующего акта коммуникации". Социальная система, по Луману, основана на возможности аутопоэзиса, способности системы к воспроизводству тех же самых операций, отсюда операция в социальной системе не допускает телепортации. Поэтому и всякий поиск человечеством "братьев по разуму" можно понимать поиском нового адреса для коммуникации. Данный ряд положений был обобщен П. Полонским в тезисе, что общество в целом, по Луману, представляет собой "замкнутую Вселенную" коммуникации. Далее, по теории Лумана, социальная система видится воспринимающей определенный набор внешней стимуляции, называемой в этой теории "структурной сопряженностью"; Луман для идентификации такой возможности вводит понятие "сознание": в смысле социальной системы внешнее влияние может реализоваться только "прошедшим через сознание". Социальную систему отличает "редукция сложности" (генерализация): ее возможности внешнего сопряжения не абсолютны, ей не дана способность абсолютно тонкой реакции на внешние воздействия, эта реакция всегда "грубее" самого воздействия. Целью общества, по Луману, является "производство новых коммуникаций". Обсуждение доклада началось критической репликой Я. Гринберга, увидевшего в модели Лумана слишком грубую редукцию и отсутствие новизны. По мнению И. Федотовой, концепция не доведена до выделения в ней простых оснований, оказываясь, по этой причине, не формализацией, а только ее имитацией; концепцию данной модели можно определить как слишком общую, относящуюся не только к социальному, и потому "неспецифическую". А. Шухов высказал в связи с докладом свое понимание предмета "общественные отношения". Они, по его мнению, необходимы человеку для реализации свойственной виду людей биологической приспособительности, Луман даже не попытался, по крайней мере, это не видно из доклада, формализовать феномен общественных отношений, сразу пытаясь пройти стадию теоретического осмысления. Какой бы ни была любая теория общества, ей всегда потребуется анализ антитезы "социология - этология". П. Полонский высказал свое определенное расположение к концепции Н. Лумана, оценив, что в той мере, в какой мы способны вступать в коммуникацию, в такой мере мы находимся "в одной социальной системе". Теория Лумана позволяет выделить различие между коммуникацией и другими онтологически допустимыми типами взаимодействия. Н. Петров, напротив, отметил неизбирательность используемого в рассматриваемой теории понятия "коммуникации", допускающего приложение фактически к любого рода взаимодействию. Он предложил сформулировать принцип "системы" как особого норматива, специфика которого не заимствуется ни в среде, ни от составляющих систему элементов; исходя из данной позиции общество, в частности, невозможно рассматривать как некоего "большого человека". Он привел пример подобного синтеза в виде нормативной условности "семья".
        Оставшуюся часть времени ОФИР посвятил сообшению К. Фрумкина по работе М. Маклюэна "Галактика Гутенберга". Данная концепция придает особое значение исторической роли технологии письменного обмена информацией посредством типографской продукции. Если когда-то само восприятие информации было ориентировано на устный формат, на "чтение вслух", то переход к чтению про себя набора линейных строковых последовательностей привел к "визуализации" - особого рода практике понимания любого объекта как обладателя "вида". Визуализация привела к "распаду чувств", то есть приглушению некоторых рецепторных каналов, у грамотного человека все остальные чувства вытесняются зрением. "Распад чувств" ведет к такому последствию как "сегментация", порождающей такое представление как потребность в обезличивающей однородности. Современное (подразумевались последние десятилетия XX в.) же положение, отличающееся возникновением медиасреды, возвращает нас к чувственной мультипликативности "догутенберговского" мышления. Доминирующая в ОФИР оценка данной модели оказалась негативной, М. Маклюэн фактически делал из корреляции причинность и не учитывал, что человек мыслит не фонетическими или буквенными конструкциями, а идентифицируемым ими смысловым содержанием, что видно на примере изменения в исторической последовательности аксиологической наполненности некоторых понятий.

8 июля 2008 года, Тема - "Ситуация в ОФИР в отношении проблемы "основной вопрос философии".

Заседание ОФИР 8 июля 2008 года началось с сообщения К. Фрумкина о результатах выездного заседания 5-6 июля. На нем обсуждалась проблема "определения победителя Второй мировой войны", разрешение которой не было достигнуто, однако была получена философская модель социальной ситуации "военного конфликта". Модель заключается в следующих тезисах:
 
      (1) война представляет собой событие в системе, а не только столкновение сторон; война - проявление внутрисистемной напряженности и результат развития общества и экономики;
 
      (2) не существует простого способа определения субъекта войны, таковым могут быть: государства, коалиции, лидеры, идеологии, национальные общности; так CCCP пришло в эту войну из союзничества с Гитлером, а советский народ - из соответствующего практике частной жизни нейтрального состояния;
 
      (3) каждый уровень в общей схеме субъектности военного конфликта достигает в результате последнего своих собственных результатов (так немецкий народ и немецкая экономика даже выиграли);
 
      (4) победа отличается ситуативностью: она фиксируется на момент окончания войны, а не на далекую перспективу;
 
      (5) последствия победы зависят от предистории субъекта: условие "быть победителем" накладывается на качество предистории субъекта - так поставки трофейного оборудования оказались, может быть, даже и вредны для развития экономики CCCP.
 
         Далее В. Князев выступил с докладом о существующих у разных участников ОФИР тенденциях воспринимать предмет "основного вопроса философии". Он начал со следующей постановки вопроса: могут ли высшие духовные способности, такие как интуиция, эмоции или совесть быть объяснены в рамках физической картины мира? Если исследование физической картины мира понимается создающим подобную перспективу, то фактически такое отношение не только является материалистическим, но и как бы "определяет собой" материализм. Идеализм же фактически вырождается в агностицизм в отношении возможность понять феномен психического. Если говорить о высших духовных способностях, то "совесть" допускает, в том числе, и эволюционное объяснение, а понятие "смысла жизни" можно истолковать как одну из категорий условной "глобальной" идеологемы человечества. Понятие же "души" следует отнести к числу категорий идеалистической философии, своего рода идее "территории, свободной от молекул". Свой доклад В. Князев сопроводил любопытной иллюстрацией, показывающей, что познание возможностей психического механизма сталкивается со встречными требованиями проникновения его на все большую глубину.
        Вопросы к докладчику касались специфики собственно высших духовных категорий и перспективы появления категории "информация". Выступивший в прениях первым Н. Петров сосредоточился на проблеме аутентичности бытия, не перекрываемой никаким знанием о таком бытии. По его мнению, аутентичность бытия и является той бесконечностью, которая никогда не будет перекрыта никаким знанием об этом бытии. И. Федотова сосредоточилась на проблематике понятия "душа", отображающего уровень субъективной переживаемости в целом, однако неясно, можно ли посредством понятия воспроизвести субъективность как таковую? Всякий же нейрофизиологический анализ, насколько можно судить, связывает физиологические процессы в системе высшей нервной деятельности с выражающей субъективность психической феноменальностью. В продолжение выступления И. Федотовой А. Шухов обратил внимание на необходимость расширения самой феноменальной картины мира, в которую следует включить и проявления межперсональных отношений, таких, как известное из философии Д. Остина "обещание". По его мнению, философские представления материализма неполны в том смысле, что они как игнорируют потребность в построении категории "информация", так и опускают анализ идеальной условности, представленной, в основном, математическими и логическими структурами. С другой стороны, по его мнению, требование исследовать психическое "вплоть до мельчайших деталей" не вполне рационально. Я. Гринберг сосредоточился на том, что фактически в отношении подлежащего исследованию предмета физическое и психическое мало отличаются друг от друга. Более того, на основе актуального среза представления о мире проводится "граница между физическим и психическим", которая с развитием этих представлений меняет свое положение. Кроме этого, решение некоторых проблем современной наукой не строится по принципу полного детерминизма. Он обратил внимание на неадекватность прозвучавшей в выступлении Н. Петрова собственно логической посылки: "если мы чего-то не знаем, то мы не знаем всего". А. Каменщиков обратил внимание, что мотивом докладчика следует признать проблему непосредственно экзистенциальной функции самого философского материализма. По его мнению, локализацию познания психического в некоей физикалистской схеме невозможно понимать некоей обязательной целью, здесь вполне достаточно пользоваться некими представлениями о среде психического или межперсональном взаимодействии. К. Фрумкин обратил внимание, что философский идеализм не отказывается от познания психического, выстраивая как раз специфическую практику исследования духовной сферы. Он возразил против смешения проблем "познаваемости" и "уникальности", обратив внимание, что наука познает мир именно "в общих чертах". Фактически предметом противостояния "материализм - идеализм" оказываются проблемы происхождения психики и возможности ее "полной материальной редукции". Представленные в ОФИР сторонники философского идеализма не отторгают подход философского материализма в целом, стороной противостояния материализму скорее следует назвать спиритуализм или трансперсонализм.

15 июля 2008 года, Темы - "Синергетизм" и "О ничтожестве человека".

Заседание ОФИР 15 июля 2008 года успело обсудить две темы. В первой половине заседания доклад по теме "Синергетизм" сделал А. Шухов. Обсуждение его сообщения сосредоточилось на правомерности использования для обозначения предмета доклада уже известного понятия "синергетизм". Скорее, по мнению К. Фрумкина, речь шла о некоей присущей любой простой модели "скрытой сложности". А. Каменщиков обратил внимание, что подобное представление может быть использовано для обозначения положения вещей посредством наложения нормы "минус простая структура". В репликах обращалось внимание на необходимость поиска для данной модели некоторой сферы применения, а в ответ на вопрос о причине обращения к данной тематике А. Шухов пояснил, что он пытался подобным способом осмыслить всякого рода теории "неассоциируемых" сущностей, например, известную физическую модель "нулевых флуктуаций вакуума".
        Во второй половине заседания Н. Петров сделал доклад на тему "ничтожества человека", вытекающего из некторых трактовок материализма, как их представляет В. Князев. Его острые возражение вызвала гипотеза о возможной в будущем ситуации "полной подмены одной личности другой" благодаря достижению наукой уровня совершенного описания субъективных сторон личности. В то же время, если человеческая личность подавляется до степени, в которой ее собственной особенностью остается лишь осознание собственной ничтожности, она … не перестает быть личностью. Если и такого рода "внутренее ядро" блокируется извне, то подобный случай уже позволяет говорить о феномене "зомби". Личность же можно понять как синергетизм такого рода, что показывает наличие у нас способности "сформировать свое отношение ко всему, из чего мы состоим". Личность исчезает при полном замещении такого рода синергетизма "набором деталей". И стоит только некоему "зомби", развитому животному, в частности, осознать свою "запрограммированность", как он осознает себя как личность. В то же время активная жизненная позиция не эквивалентна жизненной активности: и жизненная позиция Обломова тоже активна, поскольку он осознавал свою неспособность. Душа, по мнению, Н. Петрова, это полифакторная система, не оцениваемая по критерию полноты наличия таких факторов, причем у такой системы "нет границ". Н Петров согласился с тем, что констатация наличия души в условиях непризнания ее границ следует истолковывать как парадоксальную оценку. Обсуждение доклада началось с замечания К. Фрумкина, понимающего уникальность чувственных реакций, например, уникальность чувства боли продуктом "уникальности духа". А. Каменщиков обратил внимание, что решение проблем "личности" и "духовности" невозможно без признания особенной бытийности идеального. А. Шухов сосредоточился на том, что даже введение анализа подобного предмета в рамки еще аристотелианской модельной конструкции "форма и содержание" принесло бы немало пользы. С его точки зрения не следует всерьез рассматривать относящиеся к прошлому материалистические модели, абсолютизирующие материальное присутствие, и следовало бы обратить внимание на специфическую функцию категории информация. В процессе обсуждения Н. Петров допустил, что дух тоже самостоятельно локализован в пространстве и времени, а К. Фрумкин предположил, что дух это и есть "синергетизм мира в целом". С ответным словом выступил В. Князев, обративший внимание на странное совпадение материалистической и идеалистической оценок, признающих ничтожность таких сущностей как "авторитет", "духовный опыт", "логика", "совесть", "смысл жизни". Согласно его оценке всякое признание возможности эволюционного пути развития это одновременно же и признание факта "зарождения духа". "Дух" фактически является отношением и он перестает существовать как перестает существовать связь двух атомов при распаде молекулы водорода. Факт же миграции индивидуальности, порождаемый возрастным, профессиональными, образовательными и т.п. отличиями только доказывает, что никакого "Я" не существует. Сама собой личность возникает в процессе общей биологической эволюции, родившись как форма сложной сознательности; именно существование личности порождает идею смерти и страх смерти. "Онтологизация" же психической жизни, выражающаяся в самобытной бытийности духовного представляет собой не более чем фантазию.

12 августа 2008 года, Тема - "Социологическая концепция М. Вебера".

На заседании 12 августа 2008 года К. Фрумкин выступил с обзорным сообщением по теме социологической концепции М. Вебера. "Визитной карточкой" М. Вебера является введенное им в обиход понятие "харизма". Если оценивать в целом, то социологическая концепция М. Вебера не может претендовать на статус всеобъемлющей модели "хода истории", но ее можно понимать как достаточно адекватную социологическую теорию таких сфер общественной практики как религия и экономика. В концептуальном смысле максимальное влияние на последующую социологию оказал созданный М. Вебером принцип "понимающей" социологии, требующий строить модель социального "пространства" как некую совокупность социальных действий. Коренное отличие социологии М. Вебера от принципов марксистской теории общества состоит в признании значимости, и, следовательно, требовании обязательности использования моделирующей реконструкции мотивов поступков. Отсюда следует и веберовское понятие "идеального типа", то есть некоторого используемого человеком идеального алгоритма поступка. "Идеальный тип" оказывается в смысле модели социального "пространства" антитезой вводимому Э. Дюргеймом усредняющему "типичному факту". М. Вебер делил класс социальных действий на 4 важнейших типа: (1) целе-рациональное (следующее из зафиксированной цели), (2) ценностно-рациональное (базирующее на этических и авторитарно навязанных мотивах), (3) традиционное (мотивируемое "привычностью") и (4) аффективное. Общий вектор развития общества отсюда следует понимать переходом ко все большей рационализации, все большем доминировании в мотивах поступков (1) и (2) причинностных типов по отношению к (3) и (4). Но наибольшую славу Веберу принесла его не столь большая по объему работа "Протестантская этика и дух капитализма", в которой впервые прозвучала концепция о значении религии как мотивационного основания той или иной социальной практики. М. Вебер ввел и собственную классификацию религий, разделенных им на магические, мистические и аскетически-рациональные. От подобного понимания всего лишь "шаг" отделяет и веберовскую трактовку капитализма как некую экспансивную практику осуществления товарообменных операций, возможную в силу появления особого типа мышления, практикующего идеи экономического экспансионизма. Этому отвечает и новый тип религии - прославление труженика и отвержение нищенства. Веберовская концепция "осуществления власти" основана на идее легитимации определенного способа отправления власти соответствующим типом мышления. Здесь, в свою очередь, тоже вводится классификация "типов господства": рационального, традиционного и харизматического. Понятие "харизматичности" со времен М. Вебера изменило свой смысл, он же понимал "харизматичность" как способность проявить любые личностные достоинства, способные так или иначе обосновать претензии на власть. И опять, вектором развития следует признать эволюцию в направлении именно рационального способа господства, откуда статус "оптимальной" власти всегда будет отождествляться с эффективной бюрократией. "Прощальной" идеей М. Вебера оказались высказанные в его последнем публичном выступлении принципы, утверждающие невозможность инкапсуляции в такие сферы как религия и политика каких бы то ни было научных методов планирования их последующего прогресса.
        Практически сразу с начала обсуждения сообщения К. Фрумкина предметом внимания оказалась проблема категории "рациональность", на анализе которой и сконцентрировали свое внимание участники заседания. Вне данного основного вектора дискуссии лежали лишь оценки Я. Гринберга, противопоставившего веберовскому анализу "мотивов" марксистский анализ "интересов и институализации интересов". Тем не менее, какие бы побудители не фиксировались бы в качестве причин социального развития, само его течение следует представлять именно социальной "игрой". П. Полонского же можно назвать инициатором диспута о предмете рационального, именно им были поставлены проблемы о "происхождении" рационального и выделении рациональных корней в другого порядка мотивах, например, в аффективных реакциях. На его взгляд, проявляемая в исторических событиях социальная активность вообще не находит рационального объяснения. Рациональность же вообще можно понимать не содержанием социальной действительности, а проекцией некоего способа ее описания. Поэтому по инициативе К. Фрумкина было предложено проанализировать все возможные определения рациональности, которых обнаружилось аж 6:
        1. соответствия цели и средства (целесообразность);
        2. вера в объективность действия законов;
        3. психологическая потребность человека в познании причин явлений (потребность в объяснении);
        4. продуманность посредством включения механизма "индивидуального" ума;
        5. действие на основе обобщения опыта;
        6. экономия мышления и затрат.
        В результате обсуждения сложилось признанное в общих контурах всеми присутствующими понимание "рациональности" как разумной осмысленности. Однако определение на подобной основе уже "иррациональности" оказалось не так успешно; лучшим здесь оказалось предложение К. Фрумкина понимать иррациональное находящимся "под гнетом прежних парадигм", исключающих продумывание определенного содержания. Так, современная теология, защищая архаичные религиозные догмы посредством в высшей степени изощренных рассуждений фактически ведет себя иррационально, отстраняясь от анализа собственно зафиксированного посредством догмы предмета. А. Шухов же истолковал "рациональность" как метаположительный эффект, то есть такое положение, когда относительно сущностей, определенных в смысле некоторой телеологии как "положительные эффекты" (например, сытость), существует способ их введения, который как структура поступка в сравнении с другими альтернативами может рассматриваться как тоже приносящий некий положительный эффект, например, обеспечивая выбор "кратчайшей дистанции".

26 августа 2008 года, Темы - "Диспут о предмете центра силы" и "Рациональное".

События в общественной жизни были отражены в состоявшемся в ОФИР 26 августа 2008 года диспуте на тему "центров силы". Исходные тезисы диспута сформулировал Н. Петров, по мнению которого столкновение неких "центров силы" на геополитической арене безразлично воспринимается общественной средой самих порождающих эти "центры" обществ. Государства, с его точки зрения, можно понимать грубыми структурами псевдобиологического плана, жизненной потребностью которых является географическое расширение. Политическая картина действительности в силу этого видится ему не более чем примером "примитивной формы поведения социальных структур". Далее участники дискуссии привели свои оценки значимости для социального прогресса геополитических факторов, и отсюда перешли к обсуждению модели значимых условий развития глобального сообщества. По мнению П. Полонского, устаревает представление о государствах как об основных структурах современной истории, тем более, что психологически наши представления демонизируют функциональность государственных машин, сейчас возникает "межгосударственный мир", в котором все меньше места отводится "центрам силы". К. Фрумкин в своем выступлении настаивал на "новой мозаике центров силы", в которой эти центры переплетаются посредством сложных структурных связей. Для глобалистической тенденции политика просто возрастания силы одного государства лишается перспективы, а поражения в глобальных конфликтах часто становятся причиной внутренних модернизаций.
        Вторая половина заседания была посвящена обсуждению темы "рациональное". С сообщением выступил Н. Петров, определивший "рациональное" как осознанное применение законов мышления, включая и 4-е закона логики. Рациональное, как он понимает, это и представление об оптимальном построении мышления, так и представление о адекватности убеждения (в чем убежден любой верующий). Если, скажем, физик не способен сформулировать некоторое обобщение, то у него складывается удивительная картина "незакономерной природы". В то же время "рациональное" и не означает "абсолютно верное", а еще и язык способен выявить иррациональное, в частности, в фигурах парадоксов. С критикой тезисов Н. Петрова выступили Я. Гринберг и А. Шухов. Первый не согласился с вытекающим из них выводом о иррациональности эмоционального, как и показал, что данное представление не позволяет понять, чем же является вербальное представление парадокса или графическое изображение иллюзорного предмета. А. Шухов высказал оценку, что данное видение существа "рационального" позволяет заключить, что таким понятием определяется "осмысленное", с его точки зрения "рациональным" следует называть нечто, соответствующее определенному принципу рационализации, и если ограничить этот принцип осмысленностью, то допустимо и такое употребление данного понятия.

9 сентября 2008 года, Тема - "Нищета историцизма".

И. Федотова познакомила ОФИР на заседании 9 сентября 2008 года с критикой К. Поппером марксистской теории общественного развития, ее сообщение было озаглавлено как "Нищета историцизма". "Историцизм" - это убеждение в наличии универсальных законов общественного развития, причем законов, близких эмпирическому или феноменологическому пониманию. К. Поппер же, со своей стороны, сомневается в принципе в возможности обретения рациональных методов исторической реконструкции. Социальное развитие во многом востребует знание о себе, становясь отсюда "самоограничивающим", и поэтому вряд ли возможно рационально описать этот сложный порядок образования социальной действительности. Реальное общественное знание, по Попперу, все равно оказывается "невсеобщим", одна важная причина подобной неудачи - невозможность, подобно естествознанию, выделения некоей "стандартной ситуации". Социальные явления не знают телеологизма, который мы им лишь апостериори приписываем, холистическое представление сложных социальных явлений вряд ли правомерно, а претендующая на формальность социология никак не выберется из трясины нестрогости понятий, примером последнему могут служить те же "производительные силы". Фактически социология и эмпирическая история превращаются в неких оппонентов научного диспута; историцизм скорее следует рассматривать в качестве "идеологии социального оптимизма", стремящейся к ускорению социального прогресса. Поппер не видит возможности выделения в истории типических законов, настаивая на генетической неидентичности различных исторических эпох. Можно говорить о существовании двух - "реальной" и "холической" социальных инженерий, где холическая выделяется своим требованием полной перестройки общественных отношений. К. Поппер, в итоге, как оценила докладчик, признает утопичность холистического подхода, придавая нормативный смысл формату социальных "тенденций", но отнюдь не законов. Реальный смысл историцизма - примитивизация видения социальной действительности, в то же время его можно понимать некоторого рода "реакцией на субъективизм"; реальная же перспектива заключается в социологическом изучении как "логики ситуаций", так и последовательности рождения и гибели традиций.
        После перерыва со своими комментариями выступили члены ОФИР. К. Фрумкин в своем развернутом выступлении говорил о "преломлении тенденций", то есть, собственно, неспособности определения для них условий наблюдения. К. Маркс, как он представил, не смог проанализировать все значащие факторы социального прогресса, а о всякой науке можно говорить в смысле ее научности только если она способна рассматривать свой объект в предметной форме, а не как нечто "целое". По мнению положительно оценивающего научные заслуги марксизма Я. Гринберга Поппер просто отрицал принцип вектора социального развития, а создаваемые ныне "поэлементные технологии" могут заимствовать у марксизма определенные представления. Н. Петров настаивал на важности использования в анализе социальной действительности собственно определения общества, а П. Полонский обратил внимание, что К. Поппера интересовала проблематика основывающихся на социальном идеализме тоталитарных обществ того времени.

23 сентября 2008 года, Тема - "Философия экономики".

На заседании ОФИР 23 сентября 2008 года с сообшением о предмете "философии экономики" выступил А. Шухов. Источником его выступления послужила только законченная им работа Ретроспективный портрет экономики. Основные положения доклада казались проблемы рисков, вытекающих из практики создания фиктивного капитала, известной еще со времен классического капитализма, проблемы соотношения ценности и стоимости, принципа раздражающего побуждения к потребности, на чем, собственно, и основывается спекулятивная схема его работы. Но наибольшее внимание докладчик обратил на принцип метацикла, представления о хронологически и ситуативно не обременяемом порядке эволюции экономической субтрадиции в составе общественного развития в целом.
        Прения по докладу начались с замечания Я. Гринберга о необычности данной теории, тем не менее, подчеркнувшего правильность понимания экономики как общественной практики удовлетворения потребностей. П. Полонский согласился с принципом, что экономика основывается "на низменных страстях", главным предметом экономической деятельности можно справедливо определить базисные потребности людей. С другой стороны, на что он обратил особое внимание, экономику трудно прямо вывести из тех же самых базисных биологических потребностей. Развернутое выступление по содержанию доклада сделал К. Фрумкин, сосредоточившийся на предложенной там модели генезиса потребностей. С его точки зрения не вполне очевидно, что "Я" стремится к гомеостазу, альтернативным можно признать представление, провозглашающее "Я" стремящимся к максимуму удовольствий. Рост потребностей действительно выступает мотором экономического роста, но пока нет более или менее внятной модели действия подобной причины. Трудно и говорить о том, что прогресс создает совершенно новые потребности; многие новые потребности невозможно понимать абсолютно новыми, поскольку они несут в себе черты некоторых старых; скорее можно говорить о новых средствах удовлетворения в широком смысле "обычных" потребностей. Названный докладчиком источник развития потребления через "подражание бедных богатым" нельзя понимать таковым в подлинном смысле: здесь речь идет лишь о своего рода "маршруте" распространения в обществе потребительских привычек. Скорее причинами развития потребностей можно понимать нужду в обретении определенного социального статуса. В большей мере роль "Я" в генерации потребностей сводится лишь к операции "унятия" наведенного на субъективную основу личности "зуда". Н. Петров отметил, что и собачки могут рассматриваться как способные иденфицировать внешние влияния, оказываемые на их субъектную идентичность, но они … "не присутствуют" в экономике. "Я" не есть то, что могло бы "развивать в себе потребности", даже отталкиваясь от "Я" с саморазвивающимися потребностями невозможно выйти на экономику. Развитие потребностной сферы как таковое, по его мнению, следует понимать "улицей с двусторонним движением", в которой значимо не только само субъективное востребование, но и метод активного навязывания предлагаемого продукта. Как подытожил дискуссию П. Полонский, об экономике в реальном ее значении следует говорить уже на стадии "эффективного овладения социумом ресурсами природы", то есть на стадии более или менее определившегося разделения труда.

30 сентября 2008 года, Тема - "Революционное богатство".

Заседание 30 сентября 2008 года было посвящено сообшению К. Фрумкина по работе Э. Тоффлера "Революционное богатство". Тоффлер понимает общественный прогресс в виде накатывающихся волн "богатства" - аграрного, индустриального и постиндустриального. Естественно, что смена подобной структурной основы не совершается в общественном развитии бесконфликтно, что можно видеть на примере тех же катаклизмов перехода. Вообще "индустриальный строй" можно рассматривать как "строй дисциплины", к которому общества принуждают часто террором. В наше время формат индустриального общества устаревает как таковой, поскольку это "мир унификации", здесь Тоффлер развивает представление о несоответствии некоторых социальных институтов требованиям такой воображаемой им "унификации". История индустриального капитализма переплетается с историей милитаризма, поскольку наиболее востребованными индустриальные гиганты оказываются именно в военных целях. Если средневековый человек оставался "индивидуалом", то милитаризация и промышленность породили "дисциплинированного человека". Проблема постиндустриального общества заключается в изменении структуры ВНП богатых стран, превращающихся как бы в "богатого покупателя" индустриальной продукции бедных стран. Это порождает опасную проблему "десинхронизации", поскольку одновременно существует множество структурных форм, и не только в "пространстве рынка", но и в "социальном пространстве", где "постиндустриальный" бизнес соседствует с еще "индустриально" работающей системы образования. В развитие доклада П. Полонский сделал сообщение по работе П. Фридмана "Плоский мир", описывающей процесс выравнивания экономического развития богатых и бедных стран.
        Дискуссия содержала по-преимуществу критические оценки высказанных идей. Я. Гринберг обратил внимание, что достижения марксизма в анализе социальных отношений просто возвышаются над убожеством схемы Э. Тоффлера. И. Федотова не смогла согласиться с "панинформационизмом" предложенной модели, а А. Шухов критиковал утопический, причем именно "буржуазный" в его окрасе, проективизм Э. Тоффлера. П. Полонский назвал предложенную концепцию "резиновой" и высказался об общей непродуктивности обсуждения в философской среде концепций, опирающихся на конкретные данные. Н. Петров заключил, что успехи общества в освобождении от одного сдерживающего влияния, например, необходимости использовать дисциплинарно упорядочиваемые контингенты работников, могут перекрывать другими формами сдерживания, попадания в ту же "информационную зависимость". Скорее всего, анализ поднятой Э. Тоффлером проблематики следует вести в понятиях модификации "структуры общественного продукта".

7 октября 2008 года, Тема - "Проблема рационального".

Внимание участников заседания ОФИР 7 октября 2008 года привлек диспут на тему "Проблема рационального". Исходно было признано необходимым разъяснить следующие аспекты: (1) формулирует ли предметное знание (наука) специфические формы представлений, (2) чем предметное знание отличается от художественного видения, (3) возможно ли применение признака "научности"? А. Шухов обратил внимание собравшихся на исследования типологии научного знания в работе Б. Смита "Логика и формальная онтология", где определяется, что наука фиксирует "идеальные виды"; И. Федотова высказала точку зрения, что понимание существа познания индивидуально и связано с имеющейся у каждого способностью интерпретации. Далее было предложено построить определение "знания", не исключавшего бы разнохарактерность знания и разрешавшего неопределенность "модель - образ". А. Шухов предложил здесь провести аналогию с функциональностью и востребованностью определений двух весьма близких феноменов - "ходьбы" и "бега". В связи с поставленной целью были проанализированы проблемы синтетических и аналитических начал определения "знания" и оправданностью включения в это определение мотивирующего посыла познавательной активности, всегда реализуемого в чувственно-образной форме. В связи с этим И. Федотова привела пример понятия "физический смысл", а В. Князев поставил вопрос о различии между "пустой" и "подтвержденной" гипотезами. Н. Петров предложил применить следующие определения: "образ" - умозрительная целостность объекта (-ов); "знание" - мысленная модель объекта.
        Ход дискуссии переломило выступление К. Фрумкина, предложившего вступить на путь комплексного осмысления проблемы "знания". Он предложил рассмотреть предмет нефинальности присущей сознанию телеологии, с точки зрения субъектной активности оказывающегося всего лишь одним из звеньев в цепи, связывающей "стимул" и "реакцию". В определенный момент эволюционно определяемого удлинения этой цепи сознанию оказывается доступна возможность … наблюдения за своей собственной деятельностью. Тогда "модель" следует определять как специфический механизм обработки стимулов, понимая ее как мысленную копию источника стимулов. Дальнейшее развитие механизмов связи "стимул - реакция" ведет к появлению особой профессиональной деятельности по построению моделей - "науки". Наступает период способности человека модифицировать выстраиваемую им связь "стимул - реакция" при помощи ресурсов разумной деятельности. Далее работа сознания с моделями порождает особую специфику, в том числе возможность сознания рационализировать самое себя и, в том числе, порождать и бесплодные идеи. По мысли К. Фрумкина, стимулы порождают в сознании регистрируемые первичные образы и трансцендентную систему их обработки. Видение К. Фрумкиным предложенной им схемы обратилось в идею необходимости использовать понятие "научение", в общем смысле означающем наработку способности изощрять связь "стимул - реакция", причем характерного не только индивиду, но и обществу, как и ведущей некую познавательную деятельность общественной среде. При этом "научение" не обязательно достигает степени сложности, соответствующей построению новых осознанно формулируемых моделей, иногда довольствуясь весьма элементарным и, возможно, и подсознательным "натаскиванием". Если с подобных позиций анализировать воздействие на сознание произведений искусства, то они могут изменять структуру реакций человека, но не менять содержание характерных ему рациональных моделей; искусство научает, но не вынуждает к рациональной интерпретации. Оценивая данное выступление, Я. Гринберг подчеркнул, что наука скорее важна человечеству, нежели индивиду; в данном смысле можно говорить о дистанции между социальной функцией знания и его функцией по отношению индвидуального поведения. И. Федотова сосредоточилась на способности искусства воздействовать на структуру "образного пространства" сознания, и все же настаивала на нетождественности "модели" и "образа". А. Шухов говорил о многогранности познавательного значения искусства, разбросанного в широком диапазоне от дублирования внешней среды до образного представления концептуальных смыслов. В. Князев отстаивал тезис об избыточности понятия "научения" и достаточности понятия "знания", Н. Петров говорил о сопровождающей мышление высокого уровня деятельностной сложности, порождающей характерный сильному интеллекту эффект "путешествия по собственном сознанию".

14 октября 2008 года, Тема - "Диспут о предметах "образа" и "образного мышления".

Заседание ОФИР 14 октябры 2008 года целиком было отведено диспуту о предмете "образа и образного мышления". Вначале участники диспута сформулировали некоторые определения, в том числе, Н. Петров - "образ есть умозрительное единство объекта", "знание есть мысленная модель объекта", Я. Гринберг - "образ есть целостность впечатления от объектов, состоящее из эмоций и ассоциаций". Далее Н. Петров пояснил, что "образ" представляет собой некое развитие феноменального восприятия мира, и функционально связан главным образом с областью искусства, когда сфера научного познания синтезирует, главным образом, множественные структуры (модели). А. Каменщиков дополнил это понимание ссылкой на концепцию М. Вартофского, в которой был введен объединяющий "образы" и "модели" класс "репрезентация", причем существенной составляющей "модели" является и вкладываемая в ее построение телеология. Далее А. Шухов предложил обсудить несколько уходящий от обсуждаемой темы предмет условной "перцептивной теории образа". Образы "перцептивной природы" представляют собой некий специфический формат человеческих представлений, основанный на специфике системы восприятия, действующей как "механизм параллельного интерфейса". В такой теории "образ" можно определить как "реконструктивное поле, в которое вносятся элементарные идентификаторы (стимулы)", и на основе этого представления попытаться выделить простой (монохромная засветка всего зрительного поля) и сложный (наложение нескольких фрактальных структур) виды образа. Члены ОФИР мотивировали отказ от употребления этой теории двумя положениями: для когнитивного анализа интересны именно образы рефлексивной природы и образ невозможно понимать "обладающим составом". Такое развитие дискуссии позволило К. Фрумкину построить развернутое представление об обсуждаемой проблеме. С его точки зрения, если чувственное впечатление в обязательном порядке располагает составом, то "целостность" можно понимать продуктом централизующей когнитивной активности. "Целостности образа" не могут соответствовать материальные или психофизиологические аналоги. "Куст розы" - целостен как образ, но нецелостен как перцептивная структура. И если "материальный мир" раздроблен на первоэлементы, главным образом, в следовании разрешающей способности наших органов чувств, то целостность образного выделения - это лишь результат нашего отношения к сущности как к "целостности". Выделение образа осуществляется посредством "упрощения", наложения друг на друга элементов состава сложной и редуцированной модели, в которой нечто рассматривается как единый элемент. Для "духа" открыт именно некий "один канал восприятия" материи, в котором воспринимаемое претерпевает концентрацию до состояния "целостности". Далее К. Фрумкин предложил рассмотреть версии "когнитивного соприкосновения" (или - "вхождения") субъекта с миром, первоначально ограниченные двумя: (1) мир раздроблен, способен порождать отдельные впечатления, которые психика посредством своей активной, но субъективной деятельности концентрирует в образ, (2) мир целостен, но человек воспринимает его с помощью фильтра (элементами которого оказывается много чего - от органов чувств до теоретического обобщения включительно), пропускающего из мира лишь отдельные сигналы, далее превращающиеся в элементы нашего восприятия. Во втором варианте работает процедура вторичного синтеза, а "фильтр" - это нечто, что можно истолковать как "внешний периметр субъекта". По теории (1) человеку присущи реальные контуры восприятия мира, теория (2) ориентирована на деятельность рефлексии и "исключает" предмет посредничества перцептивных каналов. При обсуждении сформулированных "рамок дискуссии" Я. Гринберг отметил, что анализ предмета образности вполне допускает ограничение исследованием рефлексивной образности, а "фактам духовной жизни" также неоспоримо присуща феноменальная природа. Далее дискуссия повернулась в направлении определения "скрытого содержания образа", приведшая к схеме (3): мир внедрен в сознание посредством двух способов - целостной и множественной представленности, увязанных в общей координации. А. Каменщиков обратил внимание на важность указания на занимаемую субъектом в процессе познания активную позицию, а Я. Гринберг сконцентрировался на предмете наследования образных полей при развитии сознательных и научных традиций. В то же время образ, как оказалось, связан с присущими нам возможностями его дешифровки, и если "в комнату входит китаец и начинает что-то быстро говорить по-китайски", то нам … остается только строить образ нашего непонимания. К. Фрумкин подчеркнул, что искусство тем себя и ограничивает, что всегда стремится к результату в виде целостного образа, что совершенно не характерно для науки. В завершение П. Полонский выступил с критикой общего посыла дискуссии, исходящей, по его мнению, из анализа многозначного слова, но не точно оконтуренного предмета.

21 октября 2008 года, Тема - "Влияние истинности на эпистемологию".

21 октября 2008 года гость ОФИР П.Л. Крупкин изложил свое видение значения фактора "истинности" для эпистемологии. Посылом его рассуждения служило наблюдение, показывающее отказ реального знания от оперирования представлением о некотором вседостаточном формате "истинность". Практические формы чувственного опыта невозможно рассматривать в качестве именно "лишь чувственного" опыта, поскольку чувственный опыт выбирает свои предметы притяжения в значительной степени благодаря его предварительному фокусированию некоторыми предустановками рефлексивной и заимствуемой природы. С подобных позиций эпистемологию можно рассматривать как науку о суммарном меморизуемом опыте, фиксируемым средствами прямой (наша память) и переносимой (вербальные и символьные артефакты) меморизации. Между "прямой" и "переносимой" меморизацией можно наблюдать некую "дельту", свидетельствующую об определенной инертности процесса образования переносимых форм. Единство прямой и переносимой меморизации образует "эпистему", некий предмет уровня класса или категории, исследованием которого занимается эпистемология. "В тени" подобной эпистемы формируется "знание" - такого рода "подслой" информации, которую общество предназначает для сохранения и передачи. "Истинность" выступает в смысле подобной модели в качестве обобщаемого в структуре формальной логике атрибута знания; объект в смысле структуры "набор высказываний" описывается вводимыми как истинные высказываниями, часть из которых далее отфильтровывается по признаку "ложности". "Логика" прогресса познания определяет далее возможность выделения "аксиом", неких проецируемых на объектный мир и состоящих из наиболее типичных истинных высказываний "начал". Однако выделение "начал" не гарантирует беспроблемность развития логической модели в силу появления логических парадоксов. Одним из таких парадоксов является "проблема Гёделя", допустимость для любого счетного количества аксиом арифметики внесения еще одного следующего положения; из этого следует принцип "внешней" по отношению к формальной системе природы критерия истинности. Скорее, как отметил П. Крупкин, важным функциональным посылом развития знания оказывается упрощение представлений, замещение более сложных моделей более простыми. Далее докладчик уделил внимание философскому смыслу "критерия фальсифицируемости", согласно которому достаточность теории определяется собственно узостью класса ее истинных решений. Если распространить корреляцию с принципом "фальсифицируемости" на все возможные форматы знания, то здесь будут выделены такие макрообразования как "фальсифицируемый слой", объединяющий "научную" и "обыденную" формы знания, и "нефальсифицируемый слой", заключающий в себе "дедуктивные комплексы" (логика, математика) и "неструктурируемые нарративы". Дополнение "нефальсифицируемого слоя" относящимся к обыденному знанию "неоспоримым убеждением" (в частности, верой человека в действительность присущих ему видений) замыкает данную схему в некоторый "цикл". Далее докладчик развивал свое представление о редукции множества "начальных" или "слабых" теорий к единству наследующей им "общей" и "сильной" теории, возникающей в силу наложения внешней референции и сопоставления с объективными критериями. Такая возможность и вызывает в нас предположение о, возможно, не относящейся к конкретному моменту достижимости "абсолютной истины". Однако альтернативой такому пониманию является не предполагающая конечной редукции модель "суммарного смыслового поля"; множественную природу смысловых полей следует признать неким "опытным фактом", характеризуя данный момент как "кризис монологической парадигмы". Такого рода "монологическая несводимость" отражает неравноценность разных форм жизненного опыта, а востребованность мировоззренческого поиска следует понимать плодом существенного для сознания функционального значения общего "мирообъемлющего представления".
        После ответов докладчика на вопросы слово взял К. Фрумкин, увидевший в данной модели прежде всего "социологию знания", моделирование процесса познания именно в качестве деятельности общества; принцип, известный как "Попперовский третий мир" затрагивается в данной концепции лишь постольку-поскольку. С его точки зрения, реальная научная методология несколько преувеличивает функциональность метода дедукции, пытаясь придать ей всеобъемлемость, на деле "дедукция" - не более чем некая "служебная функция" знания. Я. Гринберг обратил внимание, что "истинность" в смысле характеристики некоего научного опыта представляет собой просто некое касающееся этого научного опыта предметное понятие, опирающееся именно на внешнюю референцию. Ему представляется необъяснимым сами попытки придать знанию некий "единообразный контур". А. Шухов, положительно оценив представленную докладчиком модель, противопоставил ей иную методологию "онтологизма информационного процесса", в которой знание высокого уровня вырастает из низших возможностей биологического сигнального обмена. Познание, хотя оно и выступает средством нашего взаимодействия с миром, продолжает быть … частью мира в целом. По оценке Н. Петрова, представленный ОФИР'у социологический в своей основе метод анализа познания принижает поиск истины, рассматривая последнюю всего лишь в качестве общественного явления. Социализация философии не правомерна, а объективность философской проблематики можно подкрепить примерами фактически той же самой постановки вопроса у философствующих разных эпох - от античности до нашего времени. Философское рассуждение является чуждым социальной наполненности употреблением языка "чистых понятий". П. Полонский, поблагодарив докладчика за обстоятельность сообщения, определил его предмет как своего рода поиск "интенциональных оснований научного мировоззрения". Посылом здесь является желание отделения поиска "истинности" от решения задач предметной науки, что приводит к построению "великой программы" обоснования научного мировоззрения на базе всего лишь методологических посылок. Пока человечество продолжит занятия наукой, то и не будут прекращаться попытки "эксплицировать научное мировоззрение". П. Крупкин пояснил реплики и комментарии членов ОФИР, показав, например, ряд феноменологических подтверждений высказанных им взглядов. В частности, концепты могут прекращать свое существование (теплород), а найденные благодаря им численные способы прогнозирования - использоваться как ни в чем не бывало. Даже сама проведенная дискуссия показала наличие необъединяемых смысловых полей; с точки зрения П. Крупкина дискуссия представляла собой столкновение в основном характерного членам ОФИР "реализма" с присущим ему самому "номинализмом". Мировоззренческой же задачей философии, которую он выводит из изложенной концепции, П. Крупкин видит попытку снижения уровня "дискурсионного насилия".

28 октября 2008 года, Тема - "Онтология человеческого существования и ее философские последствия".

На заседании ОФИР 28 октября 2008 года А. Каменщиков выступил с докладом "Онтология человеческого существования и ее философские последствия". В первой части своего доклада он привел аргументы в подтверждение тезиса о "бессмысленности самопознания", в материализме оборачивающегося сведением духовного к материальному, в религиозном представлении - к высшей воле. Альтернативой этому может быть выделение самостоятельной сферы "духа", существование особой субстанции "душа". Проникновение в особый мир "души" может обеспечить гипнотический опыт, сумма которого представлена в работах американского нейрофизиолога М. Ньютона. Посредством гипноза человека можно довести до "точки метампсихоза" и исследовать существование души в состоянии ее "предыдущей инкарнации". Из данных, полученных посредством "гипнотического опроса" можно создать особую картину бытования "мира душ" и онтологию "духовной действительности". Анализ сообщения в выступлениях касался, главным образом, правомерности истолкования гипнотически снимаемых показаний. В. Золин привел свидетельство о развивавшейся в свое время Г.В. Сегалом научной дисциплине "эвропатология", изучавшей особенности духовного мира выдающихся личностей. К. Фрумкин отметил проблему необходимости выделения собственно свидетельств гипнотизируемых от навязывамых им представлений гипнотизера, звучащих, например, в задаваемых вопросах. Я. Гринберг заметил, что показания снимал один М. Ньютон, в его работе нет ссылок на данные, зафиксированные другими использовавшими гипноз нейрофизиологами. В. Князев высказал оценку, что подобного рода опыты по ряду признаков не могут быть отнесены к научным, в частности, в силу банальной неиспользуемости здесь постановки экспериментов в разных конфигурациях. В итоге К. Фрумкин отметил, что панпсихизм полезен уже самой своей попыткой "возвращения смысла в мир", но реально он не порождает никаких эффективных познавательных практик.

11 ноября 2008 года, Тема - "О книге А. Бергсона "Творческая эволюция".

11 ноября 2008 года на заседании ОФИР Н. Петров обратился к творчеству А. Бергсона, проанализировав основные положения его работы "Творческая эволюция". Если говорить о методе А. Бергсона, то приходят на ум неосознаваемые самим автором параллели с диалектикой Г. Гегеля, глобализм присущ и самому принципу "творческая эволюция", представляющего собой интерпретацию, объемлющую ход "всего творческого процесса", а именно "жизни в целом". Жизнь саму собой характеризует "качество неразрывности", антагонистом которого оказывается разум, придающий жизни несвойственный для нее вид "дискретности". Это, в частности, выражается в картине созданных разумом моделей времени, всегда разделенного на части и ассоциированного с неким статусом (прошлое, будущее), а на самом деле выражающемся в неостанавливаемом "становлении". Какой бы формат не отличал интерпретирующие продукты разума, и в этом сходятся и наука, и религия, все равно речь идет об установлении "телеологизирующего вектора", в науке - "причинно-следственной связи", в религия - обратной проекции (например, ожидания "второго пришествия"). Далее, понимание переходящих явлений не отличается логической строгостью, поскольку в таких конструкциях как "ребенок превращается во взрослого" присутствует парадокс, заключающийся в отождествлении форматов "ребенок" и "взрослый". Потому А. Бергсон и отрицает объектное членение реальности, вводя своего рода "векторные схемы", обозначая человека в целом как нечто "жизненный порыв". В результате мир предстает в его изображении своего рода "неразрывным синтезом", что, в свою очередь, устраняет модифицируемость и показывает тенденции наделенными "фаталистическим посылом": будущее уже включено в настоящее. Для Бергсона нет "достаточной точности", он видит мир только посредством картины "абсолютной точности", где переход от одного к другому должен представать как нечто "абсолютно ничтожное". Подобные посылки рождают в его философии идею "кинематографического метода", делящего, и не всегда с должной полнотой, неразрывную динамику на статические срезы. А. Бергсон - противник эволюционизма, он понимает необъяснимым существование некоторых специфических инструментариев живой природы, например, "программу" действия одного из видов ос, жалящего жертву именно 9 раз. Поэтому А. Бергсон провозглашает цель согласования разумных начал человеческого существования с выявленной им спецификой "непрерывности жизненного потока"; человеку следует волевым усилием "войти в жизненный поток" и избавиться от привычек собственного разума к расчленению этого потока. В итоге "непрерывность жизни выше исследования, осуществляемого наукой над жизнью".
        Обсуждение доклада началось с пояснения К. Фрумкина, напомнившего то положение философии А. Бергсона, что понимала момент восприятия времени "точкой", а возможность построения причинно-следственной связи объясняла употреблением не только текущего свидетельства, но и памяти. Из ответов на вопросы выяснилось, что цель А. Бергсона - изменение восприятия мира, а на месте дублирующей действительность научной модели он предполагает увидеть взаимопроникновение действительности и опыта. Выступления в целом отличались невысокой активностью, И. Федотова отметила, что "парадигма нечеткости" предвосхитила методы квантовой механики, а К. Фрумкин отметил пересечение "философии жизни" Бергсона с идеей А. Шопенгауэра "жизни как волевого потока". В данной философии заметно влияние кантианской традиции: время, оставаясь лишь формой, представляет собой условность, налагаемую человеческим разумом. Наиболее последовательно философию А. Бергсона критиковал В. Князев, на его взгляд не только организмы, но и любые сложные системы отличает характеристика "эволюции", источником же процесса биологической эволюции оказывается сама тенденция внутрибиологического порождения биологического стресса. В заключение И. Федотова отметила, что "изучение жизни в потоке" невозможно без наличия особенного настроя.

18 ноября 2008 года, Тема - "Биополитика".

18 ноября 2008 года о своем направлении исследований рассказал ОФИР А.В. Олескин, зав сектором биополитики и биосоциологии Биологического факультета МГУ. В рамках некоторого общего научного направления, которое можно было бы определить как "гуманитарная биология" развивается биополитика - изучение "контакта" биологической проблематики и вопросов социально-политического развития. Одно из направлений уже внутри "биополитики" носит имя "натурализма", ориентированного на анализ биологических истоков человека; какую бы проблематику не избрать внутри широкого диапазона от разумности до этики, везде обнаруживается либо влияние, либо прямое использование биологических возможностей. Если обратиться к возможностям животных, то у них в зачаточной форме представлены множество понимаемых "чисто человеческими" способностей, например, использование орудий труда или выработка полезных навыков. Функцию "основных моделей" в биополитике несут иерархическая и сетевая системы, первая отражающая порядок централизованного управления социумом, а вторая - распределения инициативы. Конкретно иерархии могут быть выделены в группы основанных на силовом доминировании агонистических и построенных по принципу общности интересов гедонистических. Если оценивать витально существенные ресурсы человека, то все они носят следы адаптации к дикому существованию предобщества в природной среде эпохи плейстоцена, а не к общежитийным формациям эпохи цивилизации, начавшейся не более 10 тыс. лет назад. Далее А.В. Олескин остановился на проблеме специализации отдельных мозговых структур, повреждение которых лишает человека некоторых возможностей поведения, например, "справедливости дележки", "тактики социального взаимодействия", распределения мозговой активности между полушариями, лучше организованного в мозге женщины по сравнению с мужским. Важный метод биополитического анализа - составление "этограммы" (бихевиограммы), как и анализ, отделяющий неподдельность некоторой реакции от ее искусственного воспроизведения. Жизнь и животных и людей протекает в различного рода коллективах, что придает исключительную значимость различению "свой - чужой" и отношениям доминирования, результат опыта участия в которых определяет появление у конкретного индивида определенных психологических стереотипов. Анализ поведения, как пояснил А.В. Олескин, невозможен без понимания структуры мозга, грубо делящегося на кору, лимбический и рептильный слои; наступление стресса означает утрату корой контроля над реакциями мозга и захват нейрофизиологического доминирования рептильным слоем. Особая ощутимость для человека низкоуровневой эмоциональности эксплуатируется всевозможными "манипулятивными технологиями" - от политической демагогии до рекламы; человека вообще можно понимать как своего рода "ошибку эволюции", поскольку в его поведении доминирует культурное, а не генетическое родство. Докладчик выделил аспект гормонального регулирования, в смысле значимости иногда переносящего действие биологических основ существования на, скажем, политические процессы (например, избыток серотонина обеспечивает человеку "чувство полноценности"). Источники этики объясняются в биополитике различно, с использованием концептов проксимативного и ультимативного объяснений; согласно первому ценность жизни сородича объясняется его значимостью для коллектива, согласно второму взаимоистребление важно в смысле наследования генов данного индивида.
        Среди заданных докладчику вопросов можно выделить два - о биологических корнях эстетики и самохарактеристике биополитики как формы познания. Биологические основы формирования эстетических представлений привели к возникновению даже особого научного направления - "биоэстетики", а современное состояние биополитики свидетельствует о существенном значении для ее корпуса мировоззренческого элемента. Дискуссия в основном сосредоточилась на предмете значимости выводов биополитики для анализа общественного развития; биология, естественно, "в снятом виде" присутствует и на социальной сцене, биополитический анализ может служить своего рода "комментарием" к социальным явлениям, но на его основе невозможно ведение полноценного исследования этих явлений. По мнению А. Шухова, рождение данного направления оставляет надежду, что последующий анализ сможет определить более точные контуры "социально-биологического взаимодействия", безусловно имеющего место.

26 ноября 2008 года, Тема - "Творчество как созерцание".

26 ноября 2008 года К. Фрумкин познакомил ОФИР с вызванными у него прочтением эссе О. Уайльда "Душа человека при социализме" мыслями о предмете философии творчества. Как он отметил, изучение утопических грез, все-таки, не лишено смысла: грезы позволяют проследить тренды человеческих желаний. Например, содержание грез средневекового человека сводилось к мысли о благополучии в виде продовольственного изобилия. Свою особую "цель социализма" определяет и О. Уайльд, видя ее в превращении людей в обладающих свободой самовыражающихся интеллектуалов, причем областью или пространством такого самовыражения становится создание произведений искусства ("артистическая утопия"). Превращение всех в самовыражающихся творцов подвергает сомнению сам принцип искусства как раскрытия внутреннего мира в публичной сфере. Другой аспект той же самой проблемы: для мысли не свойственно никаких "интимных" способов порождения, творчество неотделимо от воплощения, "мысль рождается под пером". Творчество не способно развернуться в необходимых масштабах, если художник не займется деятельностью воплощения. Данные посылки побудили К. Фрумкина задуматься над тем, чем же таким может быть процесс творчества, если мы абстрагируемся от результатов творчества? С одних позиций, творчество следует понимать не до конца рационализируемым и одновременно стихийным (подсознательным) процессом. У осознания же нет других методов воплощения, кроме рациональных, а тесное переплетение подсознания и сознания, выплескивающееся наружу в поведении, и представляет собой причину творчества. Из этого следует самый важный тезис "теории творчества К. Фрумкина": сознание, поскольку именно оно управляет контактами с внешним миром, и, одновременно, только ему дано "извлекать подсознание", оказывается единственно тем, что способно перенять на себя функцию наблюдения за потоком творческой генерации. В момент же восприятия продукта творчества, такой поток "следует в обратном направлении", от продукта культуры в сторону подсознания, за чем вновь … наблюдает сознание. Тогда для сознания важна эта функция "наблюдения" и не важен "вектор" конкретно наблюдаемого потока (творчество или восприятие). Фактически творчество отличается от восприятия признаками "авторства" и дополнения "когнитивно-эмоционально-перцептивной суммы" характеристикой "волевой составляющей". По сути же, такая "волевая составляющая" вторична, поскольку она, главным образом, связана не с "духом", а определяет подконтрольность "средств" творчества (материальных воплотителей). И творчество, и восприятие практически однинаково ценны, поскольку обеспечивают одно: понятность и интересность. В обобщенной форме основной тезис доклада гласит: удовольствие от творчества есть созерцание акта творчества, проходящего через твое существо. С такой точки зрения мир, увиденный О. Уайльдом, - это мир гедонистов, созерцающих нечто идущее сквозь них.
        При ответе на вопросы докладчик не принял на себя миссию ответа на некоторые из них; тогда пояснение данных проблем взял на себя Я. Гринберг. С его точки зрения, творческий подъем невозможно характеризовать положительным либо отрицательным знаком, и оголтелый пасквилянт относится к творчеству как к источнику некоего "внутреннего" удовольствия. Выступления начались попыткой П. Полонского построить альтернативную схему творческого акта; творчество - это вид деятельности, как деятельность включенной в окружающее социального агента деятельностное переплетение. Результатом творчества также оказываются предмет либо явление. Возникающее в нашем подсознании "удовольствие от творчества" на этом не оканчивается, превращаясь в источник, создающий уже в сознании формальные эстетические критерии. Ряд других выступавших возразили против тезисов, провозглашающих отождествление "активной и пассивной" форм творчества, и разделения в предложенной докладчиком трактовке восприятия и переживания. Н. Петров говорил в другом ключе, предлагая признать "искусство" прямой компонентой духа, и определяя произведение искусства как прямой продукт противостояния индивида и объемлющего его мира. С его точки зрения, сам собой человек не более индвидуален, нежели часть его тела, человек - это всего лишь виртуализация в виде объекта нечто "всеобщее состояние". А. Шухов в своем выступлении возразил против сути представленной К. Фрумкиным модели безоглядной психологизации творчества, обратив внимание и на возможность содержательной финальности творческих интересов. Творчество в значительной мере побуждают не позитивные, а негативные источники, связанные с пониманием творцом состояния "бедности" духовной сферы. Если же духовная сфера обеспечивает индивиду адекватное его потребностям "обслуживание", то состояние удовлетворенности погашает творческое побуждение. На что последовало возражение К. Фрумкина, что если исходить из реальных событий в жизни известных ему творцов, то творчество - это бесконечный процесс.

2 декабря 2008 года, Тема - "Гносеологические уроки XX века".

Я. Гринберг на заседании ОФИР 2 декабря 2008 года обратился к предмету "гносеологических уроков" XX века. Сама собой "гносеология" - это плод понимания человеком своей активной позиции по отношению мира, выделения в действительности субстанций "субъекта" и "объекта". Мир же сопротивляется его воссозданию в умозрении, ярким примером чему могут служить апории Зенона, решение которых пришло только через 2,5 тысячелетия в идее Канторовской непрерывности, покоящейся на созданной им же теории множеств. Развитие в большей мере умозрительного античного знания, результировавшегося в средневековой схоластике, опрокинула Галилеева революция, провозгласившая приоритет опытного познания. Неизбежная "логика" этой революции привела к взгляду, представившему в качестве "объекта" и собственно внутренний мир человека. Особенно революционный смысл несло представление о "подсознании" - особой "инертности" или "традции", находящейся вне контроля нашей разумности. Еще одним вектором развития науки стало наращивание инструментальной вооруженности, главным образом, математического аппарата, превратившее науку в недоступную простому смертному "особую материю". Подобное положение вещей заставляет думать, что если характер оснований научных моделей не позволяет их "представить", то эти основания принадлежат не сознанию, а подсознанию. Резюме подобного положения вещей заставляет думать и о характеризующем научное познание "состоянии незавершенности" не только в смысле получения конкретных данных, но и в смысле методологического обобщения.
        Отвечая на вопросы, докладчик высказал свою оценку реальной неформализуемости такой условности как "физический смысл", более того, физика пока не умеет налагать и объединять создаваемые ею макро- и микроскопические картины физической действительности. На вопросы Н. Петрова, относящиеся к тематике объектной редукции субъективности, Я. Гринберг пояснил, что, казалось бы, совершенно произвольные проявления "духовности" обнаружили присущую им открытость для рациональной интерпретации. К. Фрумкин далее предложил перейти к обсуждению и сформулировал идею следующих 4-х мировоззренчески значимых научных достижений XX века. (1) Квантовая механика привела к появлению моделей, не допускающих их наглядного отображения, и послужила причиной отказа от выработки генерализующей теории; (2) доказательство теоремы Гёделя развеяло иллюзию о возможности получения единственно правильной дедуктивно последовательной теории, равно как и фиксации исчерпывающей аксиоматики; (3) появились науки, в основу которых полагалась исходная методологическая универсальность - от кибернетики и общей теории систем до семиотики и биополитики; (4) попперовский критерий фальсифицируемости отменил "истинность" (которую невозможно доказать, но легко опровергнуть). В результате оказалась очевидной фрагментарность научного знания и его незавершенность, в том числе и в аспекте выделения оснований; но это же помогло науке оказаться "прозрачной для самое себя". Н. Петров в своем выступлении призвал "вернуться к относительно добротно обоснованным теориям сознания и души", с его точки зрения, главный гносеологический урок XX века - в ликвидации личностного начала, подходе к человеку как к объекту. В. Князев в своей реплике обратил внимание на ненужность категории "понимание", чрезмерно обобщающей структурированное явление "привычки и умения использовать". По оценке А. Шухова, важнейшим гносеологическим итогом XX века следует признать … само понятие "научности". Другой его итог - широко распространенное понимание гуманитарных наук как "не науки", пока настолько условных, что перспектива превращения этого знания в полноценно "научное" отличает, пожалуй, лишь психологию. И. Федотова отметила "предреволюционное состояние" в развитии научного обобщения: для преодоления достаточного числа "тупиков" требуется совершение "скачка".

9 декабря 2008 года, Тема - "По итогам анализа ОФИР "гносеологических уроков XX века".

По инициативе Я. Гринберга ОФИР вернулся на заседании 9 декабря к обсуждению предмета "гносеологических уроков XX века". Он и выступил с сообщением, подводящим итог предшествующей дискуссии. По его оценке, понять эти "уроки" невозможно, не нарисовав картину всей истории "гносеологической схемы", - от еще античного разделения на объект познания и познающего субъекта, через придание ему в период Нового времени роли "испытателя" к обретению в XVIII-XIX вв. представления о познании как о синтезе "объективной картины мира". Идея "объективной картины", ставшая своего рода "идеологемой знания", была в XX в. подорвана развитием квантовой механики, признавшей случайные процессы одной из базисных форм мироздания. После этого ситуацию с самоощущением широкого слоя ученых лучше всего стал передавать афоризм "мы можем понять то, что не можем себе представить". В результате соусловие субъективной специфики исследователя превратилось в неотъемлемое наложение на объективную картину мира. Однако и самой "субъективности" не удалось устоять под напором проникновения познания во все новые области действительности; фрейдистская модель мотивирующего конкретное поведение человека "подсознания" могла бы служить лучшей иллюстрацией подобного развития. Более того, познание обратилось ко все большему насыщению изображающей сферу "живого" картины, - закрепились возникшие чуть ранее тенденции выделения в особую науку практик познания социальных отношений; марксизм же с его идеологемой конкурентности коллективистских форм сблизил социологическую и биологическую области исследования. Отсюда Я. Гринберг предложил признать главным гносеологическим уроком XX века тенденцию общей релятивизации знания, как и тендению замещения концепта "субъективность" его объективистской интерпретацией; в рамках же релятивизации проявилась и такая специфика научной интерпретации как отказ от окончательности решений. А. Каменщиков, подготовивший параллельное сообщение, предложил свое видение обсуждаемой тематики. Появление в науке некоторого рода "условных" решений сказалось на отношении к научному познанию как таковому. Подобное положение вещей заставило обратиться к проблематике "понимания", а то, что в марксистской философии эта проблема не затрагивалась ни с какой стороны, сделало ее, в практике развития отечественной мысли, своего рода "свободной темой". Результаты же герменевтики заключаются во включенности функции "понимания" в исполнение коммуникационных актов. Физика, лишившаяся в XX в. возможности достижения мировоззренческой целостности, попыталась возместить такую утрату созданием представления об "общности понимания". Немалое число физиков фактически на материале своей науки исследовали не материальную действительность, а уже процесс получения знания. Интересно и то, что для религиозного сознания, понимающего "законы природы" когнитивным продуктом сверхразума, они допускают прямую познавательную фиксацию как своего рода "текст".
        За время, отведенное для ответов на вопросы удалось установить, что понимание носит не только коммуникативную, но и ситуативно-идентифицирующую природу, и вообще может пониматься не, аналогично знанию, как характеристика его носителя, а как обозначающее некую процедуру. Также было установлено, что "субъект познания" - это особого рода философская идеализация, налагаемая на итоговое и обобщающее развитие познания, но вовсе не маркер, просто замещающий понятие "человек". Разделение же "субъект - объект" можно признать в качестве характеризующего посредством ролевых позиций некоторых игроков некоторых ситуаций. Выступивший первым В. Князев сосредоточился на связи познавательной деятельности и проблематики "структуры сознания", что и стало предметом острой дискуссии. Он отметил, что благодаря идеям З. Фрейда, система мотивов наших поведенческих реакций стала включать в себя не только проявления сознания, но и подсознания. При этом рациональность конкретного представления часто не связана с источником его порождения. Сознание же выступает некоторого рода "регулятором" подсознания, выбирая из нескольких форм подсознательных проявлений оптимальную. Обсуждение предмета наделенности сознанием именно человека привело И. Федотову к мысли о сознании как о главном источнике человеческой цивилизации, не характерном для животных. А. Шухов отметил, что анализу именно "гносеологических" уроков XX века недостает отделения чисто технических проблем развития познавательных возможностей от принципиальных. Другие выступавшие обратили внимание на шок, вызванный осознанием того факта, что реальная фиксирующая биологическую структуру молекула ДНК в смысле ее организации представляет свобой своего рода … "текст". П. Полонский отметил, что европейская цивилизация фактически выпестована представлением об "объективности знания", которое теперь фактически подрывается с двух сторон: как эрозией концепта "субъективность", так и фактической интегрированностью в научные представления "влияния измерителя". Как обычно, разверную картину обсуждавшихся проблем представил К. Фрумкин. Он начал тем, что некоторые учения еще XIX в. ввели в обиход фактор "познавательной предвзятости" - марксизм социальную заинтересованность, а фрейдизм - подсознательную. В результате появилась идея выделения некоей "оптимальной телеологии", вооружившись которой, познаватель смог бы и предельно оптимизировать деятельность получения знаний. В результате этого субъект познания оказался тождественен субъекту, осуществляющему "правильное практицирование", а высшая стпень истинности стала отождествляться с наибольшей практичностью. Анализ нечто не "практического понимания", а особого представления "понимание в широком смысле" ведет в конечном итоге к идее опоры этого понимания на возможности, предоставляемые дедуцирующей схемой, "абсолютной теорией". В заключение Н. Петров сформулировал принцип "конфликта" научного моделирования человеческой субъективности и непосредственно осознаваемой нами своей субъективной достаточности. Подсознание, согласно его оценке, лишь контролирует, в разрезе субъективной активности, в целом акцепцию внешних побуждений, и не более того. Специфика же современной ситуации заключается в возможности выхода техносферы на ее "собственную телеологию" развития.

23 декабря 2008 года, Тема - "Предмет "своего".

В развитие одной из дискуссий ОФИР Н. Петров предложил вернуться на заседании 23 декабря 2008 года к анализу представления о "своём", высказав свое понимание, сордержащее альтернативу материалистическим оценкам В. Князева. "Своим" человек понимает нечто от него неотделимое, а поскольку опыт показывает, что человека можно лишить чего бы то ни было, то ему оказывается и не присуще никакое "своё". Или человек приравнивается к онтологически осмысливаемой действительности его "психического", когда "своим" признается его сознание. Личность, в оценке Н. Петрова, только целостным образом обретается в мире, и только в таком же порядке уходит из мира; сознание же в момент смерти тела "умирает для самого себя". Поскольку был принят порядок диспута в виде отдельных выступлений его участников, то слово взял А. Шухов. Он обратил внимание на фактическую отнюдь не предметную, а методологическую сфокусированность выступления Н. Петрова, предлагающего рассматривать на деле не действительность, а действительность описывающих реалии концептов естественного языка. Для Н. Петрова понятия "сознание" или "своё" не наделены никакой девиантностью, а выступают "раз и навсегда" образуемыми. Это и приводит к толкованию "своего" как фиксированной условности, кроме того, еще и изъятой из рамок поставленной задачи и собственно контуров части мира, относительно которой ставится подобная задача. Я. Гринберг в какой-то мере обратился к сходной интерпретации, подчеркнув возможность описания того же самого феномена не только понятием "сознание", но и интегральной конструкцией "психическое". В. Князев отказал в праве на адекватность "йоговской" модели выделения отстраненного "Я" от обременяющего его "своего"; с его точки зрения подобное отстраненное "Я" - не более чем иллюзия. В его понимании способность "сознания" - это обладание неким "особым" отделом в психической и интеллектуальной практиках, представляющим собой способ включения в употребительную модель мира некоторой особенной части, относящейся лично к данному мыслящему индивидууму, например, представления о собственных способностях или полученной стимуляции. Далее дискуссия перешла на предмет "почвы", на которой строится идентичность "Я", были высказаны разные оценки, может ли такой почвой служить шкала времени; В. Князев оценил взгляд Н. Петрова как "объявление сознания единственной неподвижной точкой во Вселенной". Попытку обобщения хода дискуссии предпринял К. Фрумкин. Для Н. Петрова, согласно даваемой К. Фрумкиным оценки, тождественны "своё" и "неотделимое", и при этом же различаются "Я" и "моё". Однако следует признать признать принадлежность к нашему "Я" как "боли", так и "удовольствия". Для упрощающего толкования "моё" всегда будет видеться некоторой не более чем "прямой" проекцией ("испанский король никогда не видел принадлежащей ему "собственной" Латинской Америки" - М. Монтень). Н. Петрова, в частности, отличает стремление обращения к вечности, основанное на нежелании примирения с преходящим характером существования. Вообще в нашей жизни способны конкурировать, определяясь актуальными основаниями, как чувство "временщика", так и "исконного" постоянного обитателя. В принципе ничто не мешает принять временность мира и относится к нему как к нечто "временно моему", а в связи с этим можно вспомнить стереотип советской психиатрии, гласящий что "паранойю отличает появление сверхценностей", на основании чего можно было признавать "отклоняющимся поведением" то же самое религиозное чувство. Поэтому проблему "своего" следует истолковывать как проекцию аксиологического выбора "между различными горизонтами планирования". В завершении дискуссии П. Полонский подметил любопытный аспект "исхождения моего от меня", когда "моим" не становится "предназначенное мне", например, дожидающийся человека подарок.

© ОФИР