Отчеты ОФИР за 2009 год

6 января 2009 года, Темы - "Вполне человек - частичный частный человек" и "Коррозия характера".

Заседание 6 января 2009 года главным образом было посвящено визиту в ОФИР лидера группы "Свободная философия" Ю.Л. Дюбенка, рассказавшем о предпринятом им масштабном проекте, развиваемом как в теоретическом, так и в философско-практическом плане: "Вполне человек - частичный частный человек". Человека, вовлеченного в процессы, характер которых определяется не им, а окружением этого человека, Ю. Дюбенок называет "частичным частным человеком". Такому человеку противопоставлен "вполне человек", самостоятельно определяющий сферу своих интересов и систему выстраиваемых им социальных связей. Это не вполне существование вне общественной системы, но существование вне ее основного числа стереотипов. Социальная роль, обеспечивающая человеку выживание благодаря поддержке общества, фактически репрессирует его духовный потенциал. Поэтому Ю. Дюбенок построил это свое объемное философское эссе не в стилистике некоторого отвлеченного анализа, а в форме своего рода агитации человека к духовному перерождению, в форме, где посредством текста лишь передается некое побуждение читателя к самопознанию. Эта позиция основывается и на собственном духовном опыте Ю. Дюбенка, развивавшемся в своего рода "противофазе" к влияниям конкретной государственной машины воспитания, нацеленной на формирование человека как своего элемента, винтика, ценность которого для системы, в этой частной, частичной функции элемента системы, и где личность как таковая не только не ценится, но и подавляется. А также в противовес общественным (не государственным, а скорее народным, всяким-разным) предрассудкам. Утрата духовности у людей происходит уже в силу самого их принуждения к соблюдению системных обременений; сопротивление такому обезличиванию человек оказывает по-разному в стадии детства, подросткового возрасти и в зрелый период жизни. Причем несостоятельной следует признать и надежду на обретение духовной опоры в позитивной жизненной установке, например, в установке жить честно, хорошо выполнять свою любимую работу и тому подобное. Вопросы к докладчику были связаны с отношением его модели "вполне человека" ко всякого рода пограничным и переходным ситуациям, тоже в определенной мере продуманным автором концепции. "Вполне человек", по мнению Ю. Дюбенка, это, в первую очередь, ощущение себя "вполне человеком". Выступления по докладу открыл Н. Петров, подчеркнувший, что становление духовности в человеке не обязательно следует основывать на конфликте с обществом; общество даже может быть источником возможностей ощущения себя "вполне человеком", помогая ему раскрыть то, что в нем заложено. Выступавший далее Я. Гринберг в основном сосредоточился на смысле той проповеднической миссии, которую несет концепция Ю. Дюбенка. К.Фрумкин обратил внимание на оставшийся незамеченным для автора концепции парадокс: какая бы она ни была, "духовная реализация" все равно институциональна, именно общественные практики позволяют осознать личность "духовной". И формат "частичного человека" тоже рождается не в человеке, а в обществе, вынуждающем человека практиковать разделение труда. И само проповедничество, к концептуализации которого и стремится Ю. Дюбенок, приобретает свой смысл именно в виду "социальной встроенности". Основная мысль выступления В. Взятышева касалась специфики взаимодействия системы и индивидуальности, в котором системе, как бы то ни было, не дано полностью обременить человека своими регламентами; внутри систем возникает некий "второй контур" отношений между действующими в их рамках индивидуальностями. Созданию "самого себя" ни в коей мере не мешает, а лишь помогает рациональность подобного рода "проекта", а в предполагаемом "идеальном обществе" должны будут совпадать область трудовой активности и сфера интеллектуальных интересов человека.
        Во второй половине заседания К. Фрумкин изложил свои впечатления от прочтения книги Р. Сеннета "Коррозия характера". Автор данной работы анализирует изменение характера труда в современном обществе, и психологический аспект того, что можно было бы, возможно, обозначить при помощи известного в прошлом понятия "производственные отношения". Во второй половине прошлого века произошел, по крайней мере, для вовлеченного в активную экономическую деятельность населения США, перелом в характере производственной активности и способах достижения карьерного роста. Дисциплинарные форматы отношения производственных структур с работником перетекли в более свободные и мягкие формы, но это же и привело к краху принципа "коллектива", а нужда в постоянной смене места работы определила деформацию соседской общины. Своим лицом социальный успех обратился к фигуре конформиста, не страдающего комплексами по поводу смены одного направления деятельности на другое. При обсуждении отмечалось, что факт реальности затрагиваемых проблем не получил в докладе научного систематического истолкования и даже не был подкреплен построением достаточно четких социологических моделей. Возможно даже и сама идея стабильности общественных порядков отличается некоторой искусственностью; человеку все же лучше ориентировать себя на определенную приспособительность к изменению положения вещей. И сама "включенность в систему" не должна становиться для человека вездесущей, скорее многосторонность интересов поможет преодолеть нескончаемое в современном обществе изменение структур и институций.

20 января 2009 года, Тема - "Редукция системной модели".

На заседании ОФИР 20 янаваря 2009 года А. Шухов поделился идеями, которые он надеется использовать в работе, представляемой на собирающуюся в этом году конференцию по философии математики в МГУ. Это доказательство … невозможности представить мир таким, в котором наличествовали бы только основания математики, но не математическое структурирование как таковое. По его словам, всякий математик, задумывающийся о выделении "оснований математики", прибегает к "двухступенчатой редукции" - вначале математики в целом к некой примитивной или "начальной" системе операций, по большей части эту роль предлагается выполнять арифметической части математики, а далее моделируется и некоторого рода "разрушение" и подобной упрощенной структуры, в результате чего перестает существовать сама возможность математического упорядочения. Но дело в том, что и мир как таковой … невозможно понимать абсолютно эластичной формацией, мир, представленный лишь самим собой и одним заключенным в нем объектом уже представляет собой то, в чем присутствует то упорядочение, которое человеческое познание называет "математическим". Или, не только другими словами, но и в обратном порядке это же описано "принципом Платона" - "двойка создает мир". В таком случае метод выделения оснований математики способом редукции самого изучаемого наукой "математика" предмета онтологически иллюзорен и требует замены на некоторый иной. В ходе ответов докладчика на задаваемые вопросы и прерывавшей его выступление "живой дискуссии" выяснилось, что сам он понимает основанием науки математика выделение познающим человеком условия "неисключительности".
        Из затронутой докладом группы проблем участников заседания наиболее заинтересовали предметы "природы похожести" и "истоков структурного мышления". Например, универсальность математики соответствует и универсальности логики, а логика, как оценил К. Фрумкин, "синтезируется благодаря отсеиванию неподтверждаемых связей". Базой, позволяющей возникнуть логике является абстракная формация "отдельности объекта", структурирование же мира следует понимать непреодолимым, человек находится в положении "вброшенного" в структурированный мир. По оценке В. Князева, мир просто отличает неоднородность, которой мы приписываем объектуальность, отсюда и объектуализацию можно понимать искусственной конструкцией. Я. Гринберг предположил, что если нашу логику "обтесывал" сам мир в процессе эволюционного развития человека, то и логика представляет собой воплощенное в нас свойство мира. В. Князев продолжал настаивать на релятивистской природе нашего понимания мира - ведь способ выделения объектов мира связан с влиянием порога восприятия, и некоторый объем воды, в котором не останавливается кинетическая активность на взгляд наблюдателя-человека видится однородной. К. Фрумкин предложил рассмотреть следующую модель: что обуславливает более тонкую степень различения сущностей, возможно, функциональное востребование? Возможно, некая предельная дифференциация обеспечивала бы нам максимум иллюстративности, но ограниченность ресурсов нашего восприятия заставляет нас довольствоваться некоторой грубостью оценки. Или, по его словам, - "там, где заканчиваются наши силы по различению особенностей поведения, там мы и начинаем считать". По оценке П. Полонского, человеку присуща способность повторения, практически невозможная без обеспеспечения вспомогательной операцией отождествления. Например, наука не признает опыт, сводящийся к единичному акту взаимодействия с миром, в качестве собственно опыта.

3 февраля 2009 года, Тема - "Проблема возникновения жизни".

Продолжительный письменный обмен мнениями по проблеме жизни перешел в очный обмен на заседании ОФИР 3 февраля 2009 года. Первым слово получил А. Шухов, целиком поддержавший высказываемые Б. Жуковым оценки, и дополнивший картину своим пониманием "жизни как продукта определенных физических условий" и характерных таким условиям тенденций. В частности, место жизни в физическом мире - это среда гравитационного сжатия и поступления энергии посредством канала переноса "лучевым" способом, определенного температурного диапазона среды, существования достаточных объемов растворителя и обильного наличия материала для построения цепных молекул, так и комплексного присутствия всех элементов периодической таблицы. Тем не менее, жизнь в смысле ее отношения к "элементарным" с позиций биологической сложности физико-химическим посылкам следует понимать некоторым синергетизмом, а по настоящее время ни наукой, ни философией толком не создано какой-либо внятной теории подобной формации. Далее К. Фрумкин обратился к анализу структуры причинности, которую можно было бы понимать определившей возникновение жизни. Само собой норма "случайное" - не более чем указание на маловероятность определенного события, следовательно споры о собственно обязательности для земных условий возникновения жизни по существу не имеют смысла. Противники убеждения в неизбежности появления жизни в таких условиях фактически демонстрируют позицию философского окказиционизма - в рамках которого действуют некие "полувысшие" силы, в распоряжении которых оказывается возможность "подтолкнуть" далее самостоятельно происходящую биологическую эволюцию. Если вопрос о случайности происхождения жизни не так важен, то в таком случае основной оказывается проблема "прозрачности" механизмов, обеспечивающих появление жизни в силу наличия для этого физико-химических оснований. Сам принцип "жизнь произошла" подразумевает операцию "редукции вниз", а в случае доказанности подобной редукции следует согласиться и с неизбежностью существования порождающих жизнь естественных процессов. Поэтому не помешала бы и точная реконструкция степени управляемости биологических явлений со стороны неживой природы. Далее Н. Петров обрисовал свое понимание исследования проблемы возникновения жизни как некоего бесконечного соревнования "Ахилла и черепахи", а Я. Гринберг предложил не предрешать окончательный ответ о разрешимости проблемы возникновения жизни в науке, поскольку последняя знает не только последовательное развитие, но и смену парадигм посредством научных революций. К. Фрумкин сформулировал оценку, согласно которой проблему "редуцируемости жизни" следует понимать частным случаем более общей проблемы редуцируемости материальных форм. После этого возник спор о правомерности обсуждения самой проблемы жизни на основании лишь интуитивного представления о подобной данности, не располагающей по сю пору достаточным и точным определением. К. Фрумкин все же отметил, что "жизнь" - это именно характеристика специфических объектов - особей, - характерным образом, но при этом и непросто устроенных. И сама непростота специфики "особи" и не позволяет построить некое "элементарное" определение жизни. В результате дискуссии философским аспектом проблемы "возникновения жизни" был признан методологический аспект, выраженный посредством вопроса "почему мы не будем знать всего о мире?" Ответ, по-видимому, в том, что развитие опыта познания представляет собой, помимо предметной стороны, и развитие связей внутри опыта, так как этому мешает и сама бесконечность мира.

17 февраля 2009 года, Тема - "Конфликт долга и чувства".

17 февраля 2009 года К. Фрумкин сделал сообщение о новом этапе его исследований в области философии и теории драматургии, представленном работой "Конфликт долга и чувства как отражение системного усложнения общества". Фактически темой данного исследования можно назвать предмет эволюции сюжетосложения, результирующейся в большей сложности драматургического сюжета. Любопытно, что сам момент рождения драмы (первоначально в истории театра драматическую форму представляла лишь трагедия) явился и моментом выделения психологической индивидуальности, что отразилось в появлении такого сюжетного решения как противопоставление героя обществу. Второй весьма любопытной проекцией сюжетного прогресса драмы следует назвать коллизию подкрепления мифологией жизненной позиции человека: сакрализация, что видно на примере подкрепления представлением об "осквернении" слабо выраженного чувства долга, выступает в роли средства усиления мотивации. Если в реальной жизни новая норма теснит старую, государственный подход родо-племенную традицию, то в драме такие нормы искусственно уравниваются и даже архаичной приписывается победа. Драматический конфликт можно формально представить своего рода кофликтом разных форм солидарной принадлежности индивида, следующей из его включенности в мультипликативную схему социума, или как "конфликт идентичностей" ("поэт и гражданин"). По завершении "летаргического средневековья" в истории театра, в возрожденной начиная с XVI в. драме принадлежность героя ассоциируется сразу с несколькими социальными группами, которые могут являться источником прямо противоположных установок (что докладчик образно пояснил на примерах конфликта в психологии индивида "брата-мстителя и опьяненного любовью поклонника"). Подобного рода схема "конфликта долга и чувства" достигает своего апофеоза именно во французском классицизме, - и именно потому там, что Франция более других европейских обществ оказалась обременной "социальными границами". В таком случае "любовь" превращается во "внезапный источник" новой идентичности, способствующий слому опутывающих личность социальных границ. Этим же "внезапным" источником новой идентичности может служить не только любовь, но и такие чувственные побудители как дружба или обретение чувства благодарности. Отсюда доклачик выводит свое видение драмы как порождения маргинально-коллизионного представления действительности, своего рода панорамой "социальных ужасов" (противопоставленных, например, физиологическому ужасу). Потому "честь" истолковывается докладчиком как соблюдение верности своей социальной группе, диверсифицированной "до состояния чувства", а "любовь" - как сильный аффект, канализирующий все стремления человека в русло единственной телеологии. Эпоха Просвещения, обозначившая социальные границы в виде несомненного "зла", превознесла "чувства" с отличающей их возможностью трансграничности, чувства получили статус орудия разума в его деле "преобразования законов". Далее герой романтизма выбрал себе дорогу "следовать навстречу чувству", порывая свои связи с социальными группами. "Добуржуазную" драму в целом следует признать отображением стремления общества к освобождению от давления нормы, эпоха капиталистического переворота принесла уже представление о личности как нечто "несомого" социальным прогрессом.
        Лейтмотивом открывшейся по докладу дискуссии, скорее всего, следует признать проблему "искусственности" сюжетной схемы утрируемого конфликта, приписывающей герою избыточно сложные формы мотивации действия. Сюжеты "жизни" более приторможены, приземлены, в них в большей степени доминирует "жесть". Драма также редко когда (может быть, за исключением высочайших своих откровений, наподобие гетевского "Фауста") показывает конфликт между героем и "тайной". К. Фрумкин не стал отрицать справедливость подобной критики, как он определил, драма "не содержит тайны, поскольку она строится на основании предельно прозрачного принципа причинности". Драма, по его словам, такова, что в ней "отсутствует спина". Развернутую оценку предмета исследования К. Фрумкина высказал Н. Петров. По его словам, налет искусственности, явно видимая тенденция человека схематизировать свою роль в обществе указывает на принадлежность конкретного произведения к "потоку" массовой культуры. Искусство, ставящее во главу угла социальную тематику можно понимать способом "затягивания личности в общественную жизнь". Этому противостоят немногие гениальные вещи, например, шекспировский "Король Лир", где в образе короля выводится "абсолютный человек", такой же, как все, неотделимый от своих слабостей. В завершение К. Фрумкин согласился с тем, что драматургии свойственно в известной мере преувеличивать силу императива, связанного с проблематикой социальной границы.

24 февраля 2009 года, Тема - "О природе экономических кризисов".

24 февраля 2009 года К. Фрумкин по просьбе членов ОФИР выступил с докладом о природе экономических кризисов. Он начал с описания экономики как области протекания сложных структурированных процессов с телеологией получения денежного дохода. Экономика в любой практикующей разделение труда системе обращается своего рода "игрой" в силу собственно невозможности точного прогнозирования непосредственно производителем объемов потребности и рыночной стоимости производимого продукта. Непредсказуемость развития ситуации обмена обнаруживается еще на стадии примитивных, но уже практикующих разделение труда обществ. Некоторое "основное содержание" кризисной ситуации в экономике допустимо в обобщенной форме представить как "сбой координации" рыночных процессов. Собственно же мотивирующим источником экономической динамики является вожделение прибыли, предвидение потенциальной прибыли либо потерь определяет состояния интенсификации либо торможения экономической активности. Существо экономического, равно и финансового кризисов составляет аспект "кризиса перепроизводства": невостребованность уже выпущенной продукции, невозможность создания товаропроводящего канала или стимулирования платежеспособного спроса. Образно кризис можно мыслить "вспышкой" декоординации, к чему ведет последовательность спонтанно проявляющихся сбоев в экономической активности. Попытки плановой нормализации экономической динамики с общих позиций можно оценивать как неудачные, зачастую т.н. "плановые экономики" просто не располагали и достоверной статистикой. Начиная же с 2000-х гг. прозрачность формирования четкой мотивации экономической активности нарушила появившаяся практика "продажи будущего", а именно оценки экономической структуры по ожидаемому в будущем обороту или товарной позиции по ожидаемому в будущем спросу. Еще одним новшеством этого периода оказалась не вполне продуманная секьюритизация, - продажа кредитного инструмента кредитору "второй руки", к тому же еще и усложненная перекрестным включением во вторичный портфель состава нескольких, а часто и довольно многочисленных первичных портфелей. Банки вместо функции кредитора стали исполнять функцию лишь кредитного оператора и продавца подобного рода вторичных портфелей, что отрицательно повлияло на их заинтересованность в качестве заемщиков. В результате деньги оказались в кармане способных создать иллюзию "лучшей респектабельности" своего будущего. Далее экономика оказалась и полем применения "новых экономических технологий", включая замену опытно-интуитивных практик ведения банковского бизнеса на компьютеризированный "скоринг"; пока что можно говорить об отсутствии внятных представлений о возможностях и опасностях употребления подобных методов. В определенной мере кризис явился и "негативным результатом внедрения новых экономических технологий". Реакция мирового сообщества на возникший кризис выражается в разработке законодательного регулирования рынка деривативов и распространение более жесткого контроля над деятельностью инвестиционных и хедж-фондов; кризис же в целом представляет собой сумму множества частных ошибок прогнозирования будущего. Широко распространившееся же гос. субсидирование близких к банкротству структур, консервируя существующее положение, мешает действию "очистительной функции" кризиса.
        В ходе ответов на вопросы К. Фрумкин пояснил, что реальная банковская аналитика по существу представляет собой не более чем применение методов экстраполяции, а его диалог с И. Федотовой привел к появлению важного понятия деперсонализации "честного слова", поскольку для цепных структур "честное слово" конкретного бизнесмена представляет собой и "честное слово" его контрагентов, действующих на предшествующих данной сделке стадии. Выступления открылись репликой А. Шухова, обратившего внимание на возможность двух парадигм: признавать ли в качестве аномалии кризисную ситуацию или признавать таковой продолжительную экономическую стабильность. Исходя из последней можно выделить конкретные "моторы" экономического роста, и рассуждать на тему исчерпания сообщаемого ими потенциала роста. Я. Гринберг сосредоточился на проблеме "важности микроуровня": именно персональные интересы каждого игрока формируют суммарные экономические тенденции. По мнению А. Каменщикова обычная специфика нынешнего кризиса именно как "кризиса перепроизводства" любопытна характером отрасли, из которой и пошло развитие кризиса: строительство представляет собой отрасль, важным элементом которой является кредитная инфраструктура. И. Федотова анализировала аспект "точки начала" кризиса, в результате чего было определено, что сложившаяся в результате навязываемого кредитного стимулирования ситуация невозврата кредитов породила ограничения по выдаче кредитов в целом, отчего и началось развитие настоящей кризисной ситуации. К. Фрумкин придал этому положению имя "опережения кредитной подпиткой роста реальных доходов заемщиков". Н. Петров говорил, что возможно к настоящему кризису применимо марксистское определение "опережения развития производительных сил развития производственных отношений", а Б. Жуков, соглашаясь с неизбежностью неравномерности в экономическом развитии, видел главную проблему в создании механизмов "смягчения влияния" кризисных ситуаций.

3 марта 2009 года, Темы - "Предмет эволюции" и "Две семантики".

Члены ОФИР продолжают проявлять острый интерес к дискуссии по тематике методологического и онтологического содержания феномена биологической эволюции. Вот и на заседании 3 марта 2009 года первым пунктом обсуждения оказалась тематика основных определяющих структуру отношений процесса биологической эволюции категорий. В частности, как определил К. Фрумкин, "случайность" в качестве формата качества причинности отражает выделение условия наличия широкого спектра воздействий, в числе которых попадаются и определяющие полезные биологические изменения. Поэтому сама собой причина изменений в генотипе и фенотипе организмов в некотором смысле лишь "квазислучайна", а дарвинизм, отрицая в биологической эволюции некоторую изначальную телеологию, выделяет условие "фильтра" или возможность селекции, происходящей в силу действия совершенно определенных внешних условий. Обсуждение проблемы существования "ароморфоза вниз" так и не привело к положительному решению, что отразилось и на весьма приблизительном понимании выражаемой биологической эволюцией "тенденции", при помощи представления о которой члены ОФИР пытаются зафиксировать ориентацию эволюционного процесса в сторону образования более высокоорганизованных живых существ. И. Федотова предложила использовать для описания эволюционных тенденций модель стабильной нишевой позиции и выхода в силу изменений условий существования экологии вида на нестабильную позицию (аттрактор). Экологический стресс побуждает виды к модификации пока они вновь не займут стабильную нишу; как отметили члены ОФИР, возможно, данная модель и обеспечивает хорошую иллюстрацию, но не так хорошо объясняет причины видообразования. Далее слово было предоставлено А. Шухову, выступившему с докладом "Две семантики - 'фиксации' и 'имплантации'". Основная идея данной работы сводится к возможности выделения особой семантики "имплантации", основанной на т.н. "фонетической начальности". Идея работы вызвала особый интерес у Я. Гринберга, заинтересовавшегося проблемой позиционирования абстракций и выделения их в "третий" семантический класс. По его предложению был проведен блиц-опрос, в ходе которого участникам заседения было предложено назвать 5 известных каждому предельно абстрактных понятий.

10 марта 2009 года, Тема - "Старый порядок и революция".

Темой доклада И. Федотовой на заседании ОФИР 10 марта 2009 года была избрана достаточно давняя, в том числе, и в русском переводе, но мало знакомая широкому кругу читателей работа А. Токвиля "Старый порядок и революция". В преамбуле докладчик сказала, что господствующая и по сей день в более примитивном социальном моделировании концепция К. Маркса не встречает опровержений по причине ее … избыточной простоты, хотя при этом и достаточности для некоторых рассматриваемых ею проблем (классовой структуры общества, в частности). Интуитивно же мышление современных социальных аналитиков просто воспроизводит Марксову парадигму "смены развивающимися производительными силами устаревающих производственных отношений", но в такую схему вряд ли можно заключить историческую ситуацию Великой Французской революции. Подобный опыт и можно извлечь из работы А. Токвиля, показывающего как эта революция разрушила старый феодальный порядок управления обществом и привела к введению в действие новой схемы социального администрирования. Токвиль рассматривал революции вовсе не как "бунт", а видел в революционном процессе картину "фазового перехода к некоторому новому стилю управления". Если рассматривать конкретно Великую Французскую революцию в части "воплощения ее лозунгов", то она уничтожила сословную систему и в основном реализовала принцип "равенства", но не смогла в полной мере реализовать принцип политической свободы, фактически принесенной в жертву социальному порядку. Токвиль в определенной мере разделяет и представления Мирабо о возможности революции способствовать даже и прогрессу абсолютизма. Революционный процесс, а если взять шире, то социальный прогресс как таковой Токвиль видит в форме "прорастания" новой системы в старом порядке; аналогом Великой Французской революции он понимает религиозные революции, похожие на нее определенной "экспортной" ориентацией и методом распространения посредством проповеди и пропаганды. Для Токвиля контуры предреволюционного положения образуют такие признаки социального положения как практическая экономическая самостоятельность крестьянства, бессмысленность существования дворянства, избыточная централизация управления и избыточная численность административного аппарата. Подобными посылками, собственно, и можно объяснить склонность Токвиля к ограничению целей революции задачами административной реформы. Феодальная система в такой ситуации не могла адекватно исполнять функции власти - "обеспечивать покровительство и услуги управления". К. Фрумкин обобщил присущее А. Токвилю видение революционного процесса в следующей формуле: на 70-80 % задачи революции разрешаются еще при существовании предреволюционного режима, а 20 % объема этих задач можно понимать "непреодолимыми эволюционным способом".
        Обсуждение доклада во многом было обращено не к анализу состоятельности концепции А. Токвиля, а к попытке определения собственно "предмета социальной революции". По К. Фрумкину, революция - это "определенный вполне конкретными социальными эксцессами способ совершения социального развития". Согласно Н. Петрову революции - неизбежный спутник войн, и катаклизм революционного бунта - это радикальный способ слома социальной системы. А. Шухов предложил осмыслить предмет "социальной революции" в ряду близких явлений. В частности, революция чем-то сходна с государственным переворотом, и, как определили присутствующие, вряд ли можно выделить четкую грань между одним и другим. Революция не всегда несет с собой значимую трансформацию собственно "социальной ткани", так французские революции 1830 или 1848 года решали, в большей мере, частные проблемы, а не меняли нечто на базисном социальном уровне. Революция представляет собой и "концентированную эволюцию", те же самые задачи социальной трансформации решаются и посредством эволюционных тенденций, к примеру, той же верхушечной "революции" Бисмарка в Германии или постепенной утраты политического значения аристократией в Англии на протяжении XIX и начала XX столетия. Более того, понятия "революции" обычно применяется к событиям Нового времени и последующей истории и редко используется для характеристики событий древней истории или же истории Востока. Я. Гринберг предложил применить для анализа революционных событий принцип "пороговых моделей", когда возможность революции связана с определенным состоянием бедности и отчаяния низов или слишком большой, либо, напротив, достаточно большой, но недостаточной степенью политической свободы. Согласно А. Каменщикову, переход определенного общества к революционному решению проблем своего развития не обязательно закономерен, а может быть обусловлен и внесистемными и случайными факторами. К. Фрумкин определил в заключение революцию как радикальный способ уничтожения элитарного слоя; современные теории для вопроизводства подобных тенденций используют модели "смены элит", где господствующей элите противопоставляются контрэлита и антиэлита. Проблематику генезиса революций рассматривает и фундаментальная работа П. Сорокина "Социология революций"; психологически значимым мотивом революционности современная социология видит "депривацию" - осознание человеком собственной социальной ничтожности, причем не обязательно в абсолютном формате (как представителя люмпенизированной прослойки, например).

17 марта 2009 года, Тема - "Проблема определения цели социального развития".

17 марта 2009 года А. Шухову было предоставлено слово для ознакомления ОФИР с его работой Проблема определения цели социального развития. По общему признанию, основным результатом предпринятого в данной работе анализа оказалось построение классификации обществ по преследуемым ими целям развития, либо это общество "догоняющего" типа, либо общество - лидер развития, либо - общество с типом развития "стремление к гегемонии гедонистического типа", или, наконец, изоляционистское общество. Диспут по докладу, в основном, сосредоточился на предемете участия и влияния идеологем на развитие социальной ситуации. С одной стороны, В. Князев защищал точку зрения на объективное значение "понимания идеала" для совершения общественного развития, с другой, Н. Петров настаивал на правомерности восходящей, возможно, к марксистской интерпретации, идее "полной ведомости" (зомбированности) человека в ходе общественного развития. И. Федотова в общем поддержала правомерность предложенной в докладе классификации, заметив, что общества можно относить к той или другой группе в силу складывающейся в мире в целом историко-культурной ситуации. Само порождение, например, типов "гедониста" и "изоляциониста" вообще относится к специфике межобщинного взаимодействия. А непосредственно достаточность предложенной классификации можно сопоставить с достаточностью отнесения личности к психологическим типам "холерик - меланхолик - сангвиник - флегматик", не вполне самодостаточной и ситуативно зависимой. По оценке К. Фрумкина самой сильной и, в то же время, самой сомнительной идеей докладчика следует признать саму возможность определения "цели общества"; для понимания такой возможности необходимо более детальное отслеживание процессов влияния проблем повседневности на мышление элиты и формирование в ее кругу встречной реакции в виде предлагаемых обществу в целом "лозунгов". Отражаются ли такие циклы на течении общественного развития, не вполне понятно. В развитие этой идеи В. Князев оценил Наполеоновскую программу развития Франции как преследующую цель построения "великого общества", а Н. Петров, напротив, настаивал на "бессмысленности лозунгов", влияние которых блокируется более сильным влиянием "чистых" экономических интересов. Как понимает данную проблему К. Фрумкин, роль "идеи" существует там, где практикуются акты "принятия решений", но не понятно, в какой мере принимаемые решения могут в принципе определять социальное развитие? Принятие индивидуумом собственного решения часто означает не более чем отражение им коллективной воли общества, уполномочившего индивида служить своим представителем. Для В. Князева само существование общества означает признание, пусть не вполне формальное, данным коллективом некоторой цели; кажущийся же "хаос" поглощенности обществ локальными целями позволяет, на деле, увидеть стоящую за ними "глобальную цель". По мнению И. Федотовой, общественное сознание, пусть неявно и смутно, содержит "туманный" образ своей страны и образ цели ее развития.

24 марта 2009 года, Тема - "Апология капитализма".

На заседании 24 марта 2009 года К. Фрумкин поделился с собравшимися своими оценками сборника работ американской публицистки Айн Рэнд "Апология капитализма". Айн Рэнд, эмигрантка из CCCP времен НЭП'а, понимает социализм как нечто, в основе чего находится … мистицизм. Неприятие псевдорелигиозного утопизма привело ее к позиции безоговорочной апологии экономической свободы, в чем она нашла себе множество сторонников и последователей, включая лично с ней знакомого Алана Гринспэна и А. Илларионова. Согласно ее взгляд, этатистские форматы общественного устройства, включая социализм и фашизм, всегда находятся в положении не более чем эпигонов прогресса технологий и социальных институций, когда тон тенденциям общественного развития задает всегда свободное капиталистическое общество. Ею написаны 4 весьма популярных у американского читателя романа-антиутопии, в том числе, и последний на сюжет победы социализма в США, приводящего к появлению обычных для такого строя структурных перекосов. Если в целом американская интеллигенция времен Айн Рэнд была оппонентом правящего класса и стояла на левых позициях, то Рэнд с ее правыми взглядами выступала оппонентом подобного "интеллигентского мейнстрима". В философском смысле для Рэнд тоталитаризм как идеология оказывается духовным наследником платоновского утопизма, в этой оценке она близка Попперовской идее противопоставления конструированию "идеальных" обществ формации "открытого". Для Европы формой мышления тотальностями по Рэнд служит племенное мышление, в частности, ярко проявившийся здесь национализм; с ее точки зрения подобный характер мышления следует относить к числу негативных компонент общественного сознания в целом. Символом же капитализма является торговля, главный принцип которой - добровольность контрагентской связи, противопоставленная принудительности отчуждения тоталитарных порядков. Именно в этом и состоит для Рэнд высшая ценность капитализма. Развитие подобных взглядов привело Рэнд к классификационной модели "классов ценностей", образованной 3-мя классами: "ценности-в-себе" или альтруизм, субъективистская и объективистская формы этики. "Ценности-в-себе" основаны на возможности самопожертвования, и подобный ценностный формат эксплуатируется мистическими и социальными системами. В субъективистской этике Рэнд объявляет ценности результатом прихоти, а в близкой ей самой объективистской модели ценности выбираются как необходимые для выживания, утверждаемые в таком качестве посредством рационального человеческого решения. Рэнд предложила, по оценке докладчика, явно слабую модель "бесконфликтного" социума и выступила в защиту крупного бизнеса как объекта несправедливых обвинений деструктивного эгоизма. Отношения "индивид - группа" по Рэнд должны допускать принцип не перекладывания на инидвида ответственности за действия группы, Рэнд формулирует немного идеалистичный принцип "объективного" индвида, ориентированного на рациональную форму потребности. Рэнд понимает капитализм по своей природе противоречащим войне, и в своих литературных пристрастиях отстаивает ценность "романтического героя", единственно "способного на поступок" по сравнению с рефлексирующим "реалистическим" героем. В этом смысле любопытно ее обвинение авторов фильма о Джеймс Бонде с точки зрения того, что они "неспособны дать этого героя всерьез".
        В ответах докладчика на вопросы был подчеркнут тот аспект, что капитализм, как оценивает его А. Рэнд, представляет собой единственно прогрессивную форму развития, этатизм же выступает средством сдерживания и обращения развития вспять. "Свобода", в понимании Рэнд, это не свобода "до конца", и потому анархизм не представляет собой ее союзника. Открывшая выступления И. Федотова подчеркнула позицию Рэнд как настолько бзоговорочного защитника экономической свободы, что при таком понимании утрачивается и смысл поддерживающих общественные отношения институциональных структур. А. Шухов отметил, что с его точки зрения для объективного рассмотрения данных проблем не помешала бы большая доля историцизма и привлечение большего числа значащих факторов. Б. Жуков обратил внимание на существенную долю условности в предложенной А. Рэнд концепции "индивида", отрицающей саму возможность личность выражать себя в обществе, она, начиная с позиции проповедника разумного подхода, в итоге превращается в практически рядового идеолога. Отсюда следует, что даже в случае синтеза мировоззрения как отрицающего идеологию, оно, оставаясь мировоззрением, все равно выливается в некоторую форму идеологии. Н. Петров поддержал общую оценку, сводящуюся к требованию расширения охвата предмета; аксиология конкретных форм общественного устройства требует использования как теории интеграции человека в общество, так и изучения предмета исторической роли конкретных форм общественного устройства. По мнению Я. Гринберга, взгляды А. Рэнд представляют ее целостной и устремленной личностью, мало склонной к рефлексии. А. Каменщиков оценил систему взглядов А. Рэнд как скорее мелкобуржуазную, то есть именно такую, которой не характерен никакой романтизм; в столкновении этих двух начал он видит парадоксальность высказываемых ею взглядов.

31 марта 2009 года, Тема - "Общенародная собственность".

ОФИР на своем заседании 31 марта 2009 года провел, по предложению Я. Гринберга, дискуссию на тему соответствия принципа "общенародной собственности" содержанию, декларируемому выдвигающей его идеологией. Предлагающий так определил свое видение предмета дискуссии: непонятость не до конца формализованной марксистской идеологии привела в нашем обществе к появлению достаточно уродливых социальных институций, в том числе и своеобразного института собственности. Ряд факторов, в том числе и тотальное стремление к обобществлению любых возможностей получения прибавочного продукта привели к тотальному, буквально доходящему до абсурда запрету на владение средствами производства. При полностью "вытравленном" собственнике сами предметы собственности остались в положении "не опекаемых", и здесь попечительство о собственности было переложено на государство. В результате общественная собственность фактически оказалась государственной, что, в свою очередь, негативно сказалось на эффективности экономики. И даже в такой структуре продолжал сохраняться условный субъектный формат хозяйственного структурирования, когда производственная ответственность персонифицировалась на такого рода субъектах (менеджменте и коллективах предприятий), а ответственность за развитие возлагалась лишь на высшие структуры управления (министерства и органы политической власти). Подобная картина вещей заставляет задаваться вопросом истинной природы такой практики отношений, которая определяется как "общественная собственность на средства производства". На данной стадии развития обсуждения А. Шухов предложил вспомнить исторически известную специфику некоторых "маскирующихся форм" реализации возможностей социального и экономического управления, того же римского института принципата и современного управления предприятиями от лица множества акционеров. Тогда и "общенародная" собственность тоже попадает в разряд подобного рода "замаскированных" форм, номинально "принадлежа народу", а реально - институтам партийной бюрократии. Но при этом партийным структурам как не дано номинализовать себя в качестве институционально закрепленных собственников, так и они существенно ограничены в правах распоряжения и самой такой собственностью, и получаемым от нее доходом, что в какой-то мере близко практике владения церковью культовой собственностью. По оценке Н. Петрова такое неявное владение собственностью можно понимать аналогичным мафиозному контролю над собственностью. Сам ход дискуссии привел К. Фрумкина к мысли о неидеальном соответствии понятия "собственность" той сложной действительности отношений "между человеком и средствами производства". "Собственность" является категорией, сферой генезиса которой можно определенно понимать именно западную правовую традицию. В других социально-географических парадигмах, например, в средневековом китайском обществе, имеет место не "собственность" в западном понимании, а некоторая "дистрибуция" прерогатив или прав центрального правления. И то, что в любом случае собственность легитимизируется именно посредством ее признания государственными системами регистрации и охранения прав, превращает любую собственность в определенном смысле в "общенародную", что и выражается в праве государства на ее произвольное использование в случае чрезвычайной ситуации. Марксизм же как некую анализирующую предмет собственности теорию можно упрекнуть в переоцененности в нем самодостаточности принципа собственности. Здесь и как, с одной стороны, продукты труда подпадают под сложный режим управления ими, так и трудно назвать собственность "абсолютной", поскольку она не распространяется на все виды социально значимого материального содержания (реки, например). Подобный "сложный" режим лучше всего представлять посредством некоторого рода "схем доминирования", когда например, частная собственность может оказаться господствующим видом отношений собственности. А понятие "общенародная собственность" лучше всего понимать идеологической заменой для предмета государственной собственности. Предпринятый марксизмом анализ отношений собственности все же был замкнут рамками опыта, выработанного европейской традицией развития права. В советской ситуации имело место существование своего рода "свободного объема" хозяйственно значимых средств, используемых в публичном производстве, их, как их продукты труда, по мнению Н.Петрова, в данной ситуации можно понимать "самоотчуждающимися", освобожденными от "пут" собственности. В принципе, по его мнению, даже и личная собственность вообще представляет собой не более чем некоторую гарантию, действующую на определенном этапе общественного развития, и обеспечиваемую лишь при определенных благоприятных обстоятельствах.
        Далее основной темой дискуссии оказалась проблема способности субъектной персонификации управляющего решения на коллективном разуме. По мнению А. Каменщикова, народ в целом не выступает в качестве стороны коммерческой сделки, хотя и он способен принимать своего рода "стратегические" решения в хозяйственной сфере на уровне общества в целом. В этой связи В. Князев обратил внимание на иной раз возникающие причудливые ситуации в системе прав собственности, когда по завещанию и собачка может являться носителем прав собственности. Исходя из данных замечаний, К. Фрумкин сформулировал принцип, согласно которому экономическим субъектом можно понимать лишь некоего способного принимать решения агента. Критерием наличия подобного решения следует признать информационную форму его сообщения, но при этом последнее не означает, что некое "правление" в целом можно понимать и "генератором" принимаемого им решения. И, более того, если принимающим решение субъектом оказывается конкретная личность, и ее невозможно понимать подлинным источником принятого решения: она часто приходит к конкретным выводам, испытывая внешнее влияние или вне реального анализа может воспроизводить стереотипную реакцию. Далее возникла некая дискуссия о природе коллективных решений, в результате которой ее участники сошлись во мнении, что таким решениям присуща не субъектная, а процедурная природа. В частности референдум - это не выражение некоей субъективной воли, а лишь аналог естественной стихии, например, молнии или землетрясения. К. Фрумкин высказал точку зрения, что чем больше размер коллектива, то и принимаемое им общее решение оказывается тем менее прозрачным в смысле рациональной мотивации. Субъекту вообще свойственна индивидуализация собственных решений, приписывание их себе и легитимизация как исходящих именно от него. Если же источником социального акта оказывается не личность, а процедура, то здесь следует обозначить систему и выделить некоторый ее фрагмент в положении "субъекта", в частности называя множество отдельных сознаний "общественным сознанием". Собственность же, с философских позиций, следует назвать присущей культуре формой признания преимущественности или исключительности доступа к ресурсу, и, тем не менее, в современной ситуации собственность и контроль ресурса не оказываются полными аналогами. В завершение была высказана любопытная мысль о присущей обществу идее "масонства" как реакции на непрозрачность для обыденного сознания сложных зависимостей социальной институализации. Человек не понимает устройства общественной системы, но и не наделяет это устройство трансцендентностью, а вводит таинственных "масонов" как своего рода носителей "структуры заговора".

7 апреля 2009 года, Тема - "Феномен жизни".

На заседании 7 апреля 2009 года гость ОФИР'а зав. кафедрой философии и биоэтики МГСУ В.И. Моисеев выступил с докладом о созданной им концептуальной модели онтологического статуса живого организма. Согласно данной им оценки, биология не прибегает к формализованному определению специфики живого, поэтому его концепция исходит из собственного определения начального уровня: живое обладает собственным внутренним миром. Использование альтернации "внешний - внутренний" порождена потребностью в выделении особого топоса "бытия живого", где "внутренний мир" резервируется как особенное местобытие неких собственных начал живого существа. Образующий начальность живого существа "внутренний мир" может рассматриваться и в форме специфического "онтологического экрана", притом, что последний можно понимать в виде "наибольшей концентрации бытия в определенный момент времени". "Внешний мир" - это весь тот физический мир, признаком которого можно понимать подверженность истолкованию в детерминистической научной модели, и это все притом, что вторжение научного моделирования во "внутренний мир" переводит его в положение "внешнего". Тем не менее, в этом "внешнем мире" лучше всего лишь отводить для "внутреннего" не более чем некоторый эквивалент - сферу телесного. При этом образуется множество таких "внутренних миров", столь же огромных, как и единственный противостоящий им "внешний". Сумма "внутреннего и внешнего" миров образует опцию "воплощенного живого существа", представляя собой единство содержания внутреннего мира и его "пятна" проекции во внешнем. Множество "внутренних миров" соединяются в "регионы внутреннего бытия" - мироподобные части мира. "Внутренний мир" относительно самодостаточен и способен к "переносу своих характеристик на ту часть внешнего мира (тело), с которой он связан". Для "внутреннего мира" существует и собственная "мера онтологии" - некое основанное на его же собственной онтологии "свое время". Более того, живое существо оказывается позицией сосредоточения определенной диалектики "целого и части", где отсутствует окончательная альтернация, вынуждающая к введению категории "целочасть"; этим живое отличается от неживого, которое, как определил докладчик, в отличие от живого допускает существование такой альтернации именно в дискретной форме. Живое - продукт, несущий в себе особые симметричные, интегративные и инвариантные отношения. Живое - источник совершенно иной, нежели неживое, природы движения: если активность неживого есть последствие внешнего толчка, то живое само содержит в себе "источник движения". Существование живого невозможно без постоянной поляризации различных его частей в дихотомии "причина - следствие", как и фактически постояннной переполяризации. Вторая часть доклада В.И. Моисеева была специально посвящена предмету "психофизической проблемы". Можно ли каким-то образом по внешним признакам определять замыкание "внутреннего мира" внутрь телесной или вообще "внешней" формы? Или - возможно ли зафиксировать нечто "живую телесность"? Начать следует с понимания психофизического отношения как обязательно "межмирового". В рамках этой модели следует выделить онтологические экраны как некие обобщенные "системы отсчета", а разделяемые общностные специфики понять как некие "трансэкранные сущности". На основе принципа такого рода "межмировой связности", вмещающей в себя онтологическую инвариантность может быть выделен формализм "онтологический код", из чего будет следовать принцип "кодовой природы живой телесности". Или, буквально, "все части организма должны обладать функцией онтологической кодировки". В завершение доклада В.И. Моисеев пояснил некоторые важные отличающие предложенную им систему специфики. Первое - система лишь превосхищает предстоящие конкретные исследования, задавая им определенную рамку в виде принципов онтологического кода, онтологических инвариантов, порядков отношений внутри тех или иных кодовых областей. Носителем образующих внутренний мир связей вряд ли можно признать вещество; оно - скорее представляет собой некую низкосимметрийную субстанцию, здесь нужна структура, обладающая повышенной симметричностью. "Код", скорее всего, служит не прямой, а своего рода метахарактеристикой, а "внутренний мир" вряд ли можно понимать ведущим самостоятельное существование. Психику же следует понимать уже "развитым изображением" внутренних миров. "Внутренние миры" животных - не более чем некие "конечные структуры", а "субъективность" В.И. Моисеев предложил понимать никоим образом не элиминированной из сферы интересов научного познания.
        В ходе ответов на вопросы докладчик пояснил ряд существенных частностей предложенной им модели, в частности уточнив, что сама идея "внутреннего мира" возникла у него как некое обобщение мироподобных характеристик живых существ. А разные телесные формы, если придавать этому понятию вытекающий из данной концепции смысл, наделены характеристиками усиления и ослабления эгоидности. Психика же не подходит в качестве неотъемлемой характеристики живого, поскольку подобная возможность не может быть обнаружена у растений. Лейтмотивом выступлений по докладу можно, пожалуй, признать тезис Я. Гринберга, истолковавшего данную модель как плод разочарования в узости имеющихся научных решений, потому и предлагающей новый языковый аппарат. С одной стороны, как подчеркивали выступающие, данная модель может послужить неплохой начальной точкой последующего синтеза структур описания живого, с другой - ей свойственна известная оторванность от актуальных задач познания живого мира.

14 апреля 2009 года, Тема - "Социальная эволюция с позиций событийной насыщенности".

14 апреля 2009 года на заседании ОФИР К. Фрумкин поделился своим видением формулируемой им гипотезы социальной эволюции, в качестве движущей силы которой он предложил рассмотреть стремление человека к событийной насыщенности существования. Человек, с его точки зрения, субъективно оценивает социальную действительность, выделяя в качестве "значимого" или "субъективно замечаемой перемены" лишь вполне определенное содержание. С его точки зрения, ключевой эмпирической основой понимания подобного распространенного отношения людей следует избрать толкование в человеческой памяти эпох "поздних периодов диктаторских правлений перед наступлениями перемен" как "золотого времени". В частности, человечество к такого рода суждениям ведут выделяемые им ценности тоталитарного правления, типа "наведения порядка", противопоставляемого множеству "беспокоящих событий", наподобие кризисов, преступности и катастроф. Для людей как таковых в их оценке социальной действительности характерны "два плана зрения": это стабильность близкоэгоистической сферы (регулярный доход, например) и бурное течение событий в близкой горизонту сфере, например, в культуре и культурной среде. Диктатура со своей "якорной" тенденцией противопоставляется в сознании людей демократиии с ее постоянной "штормовой погодой". В частности, таким следует понимать CCCP с его "зажатостью" событийной сферы и тенденциями патернализма и социальных гарантий, проявлявшейся, в частности, и в отсутствии структурной редукции внутри социальной институции. Если спроецировать подобную "заданность" на ресурс возможностей социального управления, то следует признать, что здесь для практики управления будут потеряны целые категории событий, например, структурное сжатие. Именно поэтому во впечатлении бывших граждан CCCP период 1990-х годов понимался как "лихое время", поскольку практика стала допускать ранее просто отсутствовавшие формы событийности. Относительно же широкого спектра социальных практик можно говорить о корреляции высокой мобильности и событийной насыщенности, например, для США высокая мобильность одновременно является и питающим ресурсом сильной преступности. Диктатура же, намеренно понижая событийность, в рамках такой тенденции подавляет и преступность; в современной отечественной ситуации стремление власти к "зажиму" инициативы подавляет массовую среду событийность, в частности, малый бизнес, что, в свою очередь, сокращает и паразитирующую на последнем преступность. Расплатой за сжатие событийности оказывается отставание в развитии, например, блокирование определенных направлений развития, для определения чего К. Фрумкин воспользовался метафорой "тромба". Для современной же отечественной ситуации любопытна проблематика "движителей" прогресса, а именно их фактическое отсутствие: интеллигенция не способна выступить в таком качестве в силу своего непрофессионализма, а бизнес - в силу ориентации на "кулуарные" схемы развития. Заинтересованность в развитии проявляют именно те индивиды и социальные структуры, для которых характерна уверенность в присущей им высокой конкурентоспособности. Отсюда можно прогнозировать ожидающий российское общество тип будущих социальных перемен: это некое "безличное несчастье", пришедшее само собой, а не вызванное одной из социальных сил.
        В ответах на вопросы докладчик пояснил видение им предмета "накопления" нереализованных возможностей развития, - эти возможности можно понимать "накапливающимися" в силу контраста с внешним окружением. Специфику репрессий 1937 года, проводимых, в отличие от революционных событий, уже в тайном порядке (то есть - утаивающих реальную событийность), он истолковал как вынужденную введением идеологемы "счастливой страны". В ходе же ответов на вопросы, разгорелась дискуссия о возможности атрибутации субъективно выбираемой телеологии не только личности, но и социальному институту, например, политической партии или группировке. С оценки данного предмета началось и выступление В. Князева, заявшившего о неразотождествимости цели и определяющего эту цель обладателя воли. В рамках социума наличествует множество индивидуальных волеизъявлений, совпадение которых образует "социальную волю". А. Шухов усомнился в самой возможности формализовать такое отличие как "уровень событийности"; событийные "ряды" выстраиваются не на основе лишь одного, а множества различных аспектов, и, действительно, субъективное понимание людей вольно выбирать любой подобный предмет. Я. Гринберг обратил внимание, что связь между социальной институциализацией и психическими особенностями личности вообще не очень хорошо изучена, а социальное развитие, он повторил свою излюбленную мысль, строится в форме "игрового пространства", где человек не только осознанно, но и невольно превращается в "игрока". Н. Петров заострил внимание на избирательности человеческого интереса, иногда концентрирующегося на общественной проблематике, но в большей степени игнорирующего последнюю и замыкающегося в личную сферу. Его привлекла предложенная идея "событийного потока", который представляется ему вполне соответствующим для отражения социального развития. А. Каменщиков определил "событийную насыщенность" как, все же, некую новую фикцию, которая, как стало ясно из дискуссии, мало что способна объяснить. В завершение К. Фрумкин подчеркнул, что эффективность понимания в существенной мере связана с возможностью фиксации некоторых "предметных рамок" анализа, при чем выделение массива неких "неслучившихся событий" следует понимать причиной, порождающей потребность в "согласовании" разных общественных структур. Характерным примером "события, вызванного большим объемом неслучившихся событий" он назвал революцию Мэйдзи.

21 апреля 2009 года, Тема - "Критерий научности и социальные технологии".

21 апреля выдался как день высокой активности в работе ОФИР. Перед основным докладом К. Фрумкин сделал небольшое сообщение о книге Э. Юнгера "Национальная революция". Основной смысл исканий Юнгера можно понимать как попытку осмысления т.н. "ветеранского фактора" исторических событий, особенно ярко проявившегося в Германии в первой половине XX в. Подход Юнгера - это попытка осмыслить с позиций философского романтизма "эпоху машин" и провозгласить принцип "власти человека над машиной". Юнгер, скорее, может пониматься как последний паладин философского принципа "всесилия духа".
        Далее ОФИР перешел к своей основной повестке дня - докладу П. Полонского "Критерий научности и социальные технологии". По мнению докладчика, философский поиск К. Поппера в сфере "критериев научности" тесно переплетается с его второй наиболее значимой концепцией "Открытого общества" и вот почему. Дело в том, что противопоставленная "открытой" форме общества "тоталитарная" форма в своей основе располагает подпиткой в виде идеологизированной формы той системы представлений, которую Поппер именует "историцизмом" (см. отчеты 2008 года, заседание от 9 сентября). Историцизм в том смысле противопоставлен научности, что он строится как придание абсолютного смысла выводам индукции на материале социальной действительности, получаемым на основании частных оценок. В частности, таков марксизм с его абсолютизацией реалий, современных эпохе его зарождения. Научность же, основанная на безусловном примате порядка "проб и ошибок", обращена именно к частному анализу отдельных составляющих социальной действительности, позволяющему выделить ее действительную функциональность, и не отрицающему возможного переосознания данного представления в случае построения другой теоретической основы. Отличительный признак тиранических режимов - брутальный способ смены власти, открытое общество обладает таким преимуществом как "мягкий" способ передачи власти на основе формализованной процедуры подобного акта. Историцизм абсолютизирует определенные механизмические форматы общественного устройства, аналогом такого решения следует понимать нераскрываемое представление о "случайности" как о моторе эволюции. Важный аспект в докладе был отведен оценкам непосредственно докладчика, определяющих общественное устройство не как аппарат насилия в чистом виде, а как систему обязательно стоящейся на определенной базе идейной (идеологической) консолидации. Власть в обществе утверждается не только силой, но и определенными обещаниями, актиуализированными определенными насущностями исторической ситуации. В итоге, как определил П. Полонский, не стоит стремиться к познанию общества как к получению представления о целостном феномене, но следует идти путем его анализа, рассматривающего общество полифеноменальной мультиинституциональной структурой. Если же на практике в общественном развитии используется именно путь глобальной реконструкции, типа нашей отечественной революции 1917 года, то причиной можно понимать нечувствительность демиурга таких событий, например, народа в целом к наступлению эффектов "шоковой природы". Еще один аспект проблемы докладчик увидел в непредшествии определяемых наукой законов по отношению к природе: "законы" лишь формируются как выделения устойчивых связей в пределах определенного объема опыта. Для метода рационального познания действительности, в том числе, и социальной, докладчик предложил использовать понятие "поэтапные теории". Практика, рождаемая такой формой знания на материале социальной действительности, это именно практика адресного и адаптивного регулирования.
        Ответы на вопросы начались с высказанного Б. Жуковым недоумения, какие именно общественные формы можно отнести к "открытому обществу", неужели любые ограниченные монархии или племенные сообщества? На что докладчик пояснил, что понимает принцип "открытого общества" в большей мере идеологической установкой, нежели формальным концептом. Однако принцип "открытого общества" можно понимать и не принципом прямого действия, а методологическим конструктом. По мнению П. Полонского, не следует также и концентрироваться на абсолютизации представлений о характере общественного устройства, важно выделять определять конкретный адрес конкретного решения. В иллюстрацию был приведен любопытный пример о возможности понимания формы Земли, то круглой, то плоской, в зависимости от характера создаваемой модели. П. Полонский также допускает влияние осведомленности о социальной действительности на характер поступков людей. Выступления начались с анализа К. Фрумкина, построившего модель реализации и краха идеологемы в результате ее буквализации (гипостазирования). А. Шухов обратил внимание на игнорирование К. Поппером культурологического аспекта социального развития, равно как и не освещенности в докладе проблемы "игровой основы" социальных отношений; в значительной мере уклоняющийся в агностицизм взгляд К. Поппера на возможность познания социальной действительности может быть понят таковым с учетом существенного прогресса во второй половине XX в. научной социологии. Б. Жуков сосредоточился на неверном понимании научных теорий как полностью неверных, скорее они отличаются определенной ограниченностью. В связи же с его научными интересами в области биологии выступление Б. Жукова сопровождали реплики собравшихся на тему правомерности биологии в целом как некоего "исследования уникального опыта". По оценке Н. Петрова неверно само деление познания у К. Поппера на "правомерное" и "неправомерное", а явление насильственной смены власти он не готов понимать как нечто "противопоказанное" общественной практике. И. Федотова, пожалуй, отнеслась более вдумчиво к обсуждаемому предмету, она определила пафос К. Поппера как направленный против конкретной ситуации воплощения определенной идеологии в общественное развитие. И, в то же время, эта тенденция у него обратилась во вряд ли правомерные принципы "деидеологизации" и "демотивации", а отношение науки к практике универсализации знания она все же видела бы как стремление к получению именно осторожных и взвешенных решений. С точки зрения Я. Гринберга, К. Поппер преувеличивает сложность задачи исследования социума, а А. Каменщиков не согласился, что идейная мотивация ученого может оказаться какой-либо иной, кроме цели "познания истины".

28 апреля 2009 года, Тема - "Применение категории "случайное" и, в частности, в анализе биологической эволюции".

Предметом заседания ОФИР 28 апреля 2009 года было избрано сообщение Я. Гринберга о видении им использования категории "случайное" при анализе разного рода явлений, но, главным образом, биологической эволюции. Непосредственно разбору данного предмета докладчик предпослал разбор неких необходимых в данной задаче методологических оснований. Первое, его удивляет сам факт противопоставления философии естествознанию, идущего именно со стороны философии, главным образом со стороны философов, сосредоточенных на поиске "чистых" предметных форм, в основном феноменологов. Для феноменологического видения многие неотъемлемые характеристики предметов обладают статусом "наносных", на самом же деле подобное "нагружение" - это собственно и есть экспансия познания в глубину предметных особенностей. Феноменология, стремящаяся к некоторому "внеаспектуальному" решению, не замечает другой, исходящей от ее "рафинирующей" тенденции угрозы, - "покушения на самое себя", когда явление может оказаться "рафинированным до ничто". Научная революция вообще была начата такими ее "отцами" как Галилей, Коперник, Ньютон, Декарт как противопоставление разумности абсолютоцентризму, что не могло не вызвать доминирования в современной науке аналитического метода, фактически игнорирующего проблематику "целостности". Для философии же сохранение идеи "целостности" видится возможным только посредством отрицания какой бы то ни было аналитичности. Биологию же можно понимать наукой более позднего, в сравнении с естествознанием, происхождения; она вынуждена поэтому "равняться на старших" и заимствовать созданные теми приемы исследования ее предмета. А естествознание все пронизано математизированным детерминизмом, единственным исключением из чего оказывается представление о "случайности", реализованное, в частности, в молекулярно-кинетических моделях на основе принципа "хаоса". Подобная специфика "случайного" вообще заслуживает ее понимания в качестве одной из важнейших форм организации морфизма, такова, в частности, "классовая борьба", так и не понятая марксизмом в качестве игрового источника социального прогресса. Та же самая форма "случайности" используется и биологией в качестве причины появления изначальной основы фенотипического морфизма - генетической мутации. Однако противники биологии не признают самой возможности появления направленной тенденции на основе хаотического процесса. Далее Я. Гринберг привел схему разделения броуновского движения частицы на стадии как аналог стадиального разбиения биологической эволюции. По его мнению, в биологический морфизм добавляется составляющая "запоминания" как формирующая новый отсчет развития, что и обеспечивает должный компромисс между случайным началом изменения и порождаемым им усложнением форм.
        Обсуждение доклада Я. Гринберга сконцентрировалось на проблематике существа категории "случайное". Н. Петров все же настаивал на невозможности выделения в "чисто" случайном никакого конструктивизма в силу самого его вероятностного характера. В ответ Я. Гринберг подчеркнул, что "случайное" служит в качестве такого методологического основания для описания мутации, которое позволяет науке сосредоточиться на самом событии мутации, не вдаваясь в сам его причинный анализ. Обсуждение примера "случайно ли" появляется место разрыва бесконечно надуваемого воздушного шарика позволило Н. Петрову предположить, что категория "случайное" может быть построена вовсе и не на онтологическом, а на гносеологическом основании. В. Князев обратил внимание на использования представления о "случайном" как фактического заместителя существовавшей в трансцендентальном объяснении "воли", - собственно сама необъяснимость "случайного" позволяет надеяться на замещение ее все той же самой волей.

5 мая 2009 года, Тема - "Философия антиязыка".

5 мая 2009 года гость ОФИР'а А. Нилогов познакомил членов общества с основными принципами разрабатываемой им философской концепции "антиязыка". Он является автором целого ряда посвящённых данной проблематике работ, наиболее полную информацию о которых можно почерпнуть в публикациях созданного им жж-сообщества "Философия антиязыка". По оценке создателя концепции, принцип "антиязыка" пока ещё не нашёл своего строгого определения, и само описание данной модели можно понимать скорее нестрогим и аллегорическим, что отразилось в использовании в его сообщении ряда образных литературных фрагментов. Во многом идея "антиязыка" восходит к предложенному Ж. Деррида концепту "прото-письма". Однако "антиязык" строится на развитии принципа "изначального опоздания", когда всякое языковое отображение следует понимать "постфактум", то есть "ложным". Ещё одним "корнем" концепции "антиязыка" является предложенный Дж. Беркли принцип ограниченности проективной валентности, воплотившийся в "репрезентативной теории абстракции". Главный тезис как принципа "изначального опоздания", так и "ограниченности валентности" заключается в невозможности репрезентации "быть элементом настоящего", вынужденной всегда запаздывать. В смысле характерного ему классификационного поля "антиязык" представляет собой практику формирования достаточно большого числа классов антислов, наиболее ярким примером которых следует назвать "футурологизмы" - концепты, не обладающие содержанием и объёмом, но означающие потенциально открытые для их использования будущими поколениями смыслы. "Футурологизмы" - это "прорыв к означаемым, минуя означающие". А. Нилогов зарекомендовал себя сторонником как принципа абсолютной истины, так и тотальной осмысленности любой вербальной представленности. "Антиязык" предъявляет собой некую окружающую и укореняющую язык среду, который в условной "объёмной мере" соотносится с языком в пропорции 95%/5%. По оценке докладчика, всё время увеличивается потребность в новых решениях в сфере выражения смыслов. Ряд важных комментариев о предмете "антиязыка" присутствующие услышали на стадии ответов на вопросы. Например, предположение о возможности антиязыка служить реальной основой коммуникации, строящейся как некая "телепатическая коммуникация", аргументом в пользу реальности которой являются современные эксперименты по непосредственной фиксации нейрофизиологических сигналов. Один из мотивов создания философии "антиязыка", высказанной А. Нилоговым, восходит к противопоставлению "философии языка" иллюзорным принципам "лингвистической философии". "Антиязык" представляет собой принципиально анархичное решение, не следующее выработанным наукой стереотипам, а потому может являться полем вневербального мышления. По поводу использования им специфической, не всегда прозрачной для слушателей, терминологии А. Нилогов пояснил, что медианой его коммуникации с аудиторией служит "срединный уровень понимания", когда слушатели выделяют общий контур объясняемой им модели. Отвечая на вопрос о возможности поглощения языком антиязыка, А. Нилогов подтвердил свой тезис о безграничности антиязыкового "космоса". Докладчик предложил собравшимся собственный вопрос о возможности сдерживающего влияния недостаточности вербальных возможностей на развитие знания. Ответ Я. Гринберга сводился к тому, что им подобного явления не наблюдалось, а К. Фрумкин привёл пример искусственного культивирования лингвоидентичности в иврите, выражающегося в специальных программах по ивритской фонематизации новых смыслов, а также в определённых практиках, когда нехватка слов восполняется аббревиатурами и индексами.
        В выступлениях первым взял слово К. Фрумкин, начавший с тезиса об объективной универсальности "запаздывания", не являющегося прерогативой только языковых отношений. Вторая выделенная им проблема теории "антиязыка" заключается в невозможности эффективной "игры" на опережение, поскольку, в силу невозможности предугадать будущее, подобная предопределённость категорически неточна. По его мнению, одним из корней философии "антиязыка" можно понимать внутрицеховые отношения профессионального философского сообщества на примере отторжения определённой его частью тенденции аналитической философии. А. Каменщиков говорил о его понимании теории "антиязыка" как идеи слияния коммуникативной среды и внутреннего мира личности, в частности, среды процессов мышления, из чего строится нечто "язык-штрих", в котором часть последнего по имени "антиязык" можно понимать "внутренней докоммуникативной действительностью сознания носителя языка". Я. Гринберг в связи с обсуждением уместности слова "антиязык" (присутствующие предложили заменить его на "надъязык") вспомнил о физической субстанции "антивещества", аннигилирующего с веществом. По его мнению, конструирование "антиязыка" тяготеет к абсолютной истине, что противоречит пафосу научной парадигмы XX века. Кроме этого его заинтересовала проективность "антиязыковой" модели на отношения "воязыковления" проявлений чувственно-эмоциональной сферы, в результате чего эти проявления теряют исконную спонтанность, превращаясь в рациональное "просчитывание". А. Шухов предложил обратить внимание на совпадение вектора поисков философии "антиязыка" с некоторыми направлениями лингвистических исследований. Во всяком случае, значимо то, что здесь, как и в некоторых идеях современной лингвистики, языковые субстраты теряют смысл прямых онтологизмов, а человек рассматривается как вовлечённый в процесс деятельности по синтезу референциальности, отличающейся, как и всякая форма деятельности, своими чертами реальности. Наиболее эффективным результатом рассматриваемой модели он видел бы сам корпус "классов антислов" как существенно дополняющий наши знания о языковой реальности. По мнению А. Бычкова, "антиязык" - это средство анализа, обеспечивающее подавление "мёртвых" смыслов, а именно ретроградного наследия прошлого. Для Н. Петрова реальным источником развития представлений познающего субъекта является взаимодействие с действительностью; однако некоторые философы представляют, что партнёрство действительности в этом смысле можно заменить партнёрством языка. Отсюда возникает своего рода "лингвистический солипсизм", как и порождаемая им тенденция критики подобного солипсизма изнутри. Такие нормы, как "смысл" и "истина", представляют собой столь фундаментальные знаки присутствия в мире познающего субъекта, что невозможно помышлять об их отмене или "замене". Абсолютизация языка бессмысленна, поскольку, вопреки М. Хайдеггеру, язык не является домом бытия, а представляет собой герменевтическое средство маскировки сущего. Попытки создания некоторого рода "внеязыковых" сред характерны для восточных трансценденций, в частности, даосизма, а доминантность внеязыковых практик можно проследить на примере деассоциации (отторжения) архетипов и идеологем, подрываемых никак не подгоняемой под них реальностью.

12 мая 2009 года, Тема - "Истина в науке и философии".

Темой сделанного Я. Гринбергом на заседании ОФИР 12 мая 2009 года сообщения была избрана проблема "истины" и различия в форматах и порядке ее получения в науке и философии. В историческом прошлом, в ситуации поглощения науки философией, "истина" представляла собой некоторую унитарную характеристику знания. Собственно конституирование познавательной определенности происходило далее на пути разделения "кажимости" и понимания вещей и отличающих их свойств в статусе объективных определенностей, следуя в русле подобной тенденции познание выделило и некоторые обобщающие представления о специфике действительности, такие, например, как "сущность". В то же время появилось и множество фактически волюнтаристски обоснованных толкований предмета "истины", определяющих ее как принадлежность индивидуального понимания, божества, рационального представления, эмпирических констатаций, рационального обобщения эмпирических данных, этических и эстетических оценок и т.п. Фактически само допущение подобного понимания следует признать равнозначным выделению концепта некоего "истинапорождающего" пространства. Обобщая названные и еще некоторые посылки, докладчик задал вопрос собравшимся: что же именно определяет форматные и существенностные начала "истины" - философский дискурс или реалии научного познания? Далее рассказ Я. Гринберга был построен в виде диспута с участниками заседания; на заданный ему вопрос докладчик пояснил, что не знает никого, кто бы смог открыть "абсолютную" истину, в ответ на что Н. Петров привел известное определение "истины" Аристотеля, подчеркивающее ее соотносительную природу: "соответствие знания предмету знания". В данном режиме были затронуты проблемы соотнесения истины с условием "познания мира в целом", из анализа которого была выделена проблема понимания предмета "все более и более точного знания". Неясно, каким образом можно сопоставить "более полное" и "более точное" знание, например, неясно, в действительности ли перенос ньютоновой механики на фундамент физического релятивизма представляет собой "уточнение" или "пополнение" картины мира. В ходе этого анализа Н. Петров сформулировал принцип гласящий, что если характер развития знания понимается как "накопительный", то такое знание отождествляется как стремящееся именно к абсолютной истине. После этого Я. Гринберг подверг критике принцип, определяемый им как "феноменологический": неправомерно противопоставлять самодостаточность сущности нашим оценкам, для наших оценок не исключена возможность выделения адекватных в определенных пределах характеристик познаваемых объектов и сущностей. Отсюда следует, что для действующей, главным образом, методом неполной индукции науки сам вывод о неабсолютности ее знания представляет собой … ту же полученную посредством той же неполной индукции оценку. На этом оптимистическом выводе заседание перешло к этапу выступлений по докладу.
        Первым взял слово Б. Жуков, резюмировавший, что имеют место знания, нередко довольствующие лишь "непротиворечивостью внутри себя", такое определенно характерно для философии и часто имеет место в математике. В противовес этому наука исключает построенную по принципу "независимой фрагментации" структуру, а ее выводам вряд ли можно было бы приписывать абсолютность, хотя здесь можно исходить из приложений такого критерия как "результативность". К. Фрумкин обратился к анализу интегрального представления "познание", служащего объектом, прежде всего, психологического или семиотического порядка, располагающего характеристиками "соответствия", для которых невозможно аналитическое определение. "Истина" же - это не более чем полное воплощение объекта в психологическом формате, позволяющее соотносить с ним основывающееся на истине же представление об "успешности" действия. По мнению В. Князева, "научная истина" - это не более чем одна (практически не высказанная) из философских парадигм, связанная с приоритетом опытного начала в познании, провозглашающего абсолютное значение условия проверямости опытом. А. Шухов выступил с критикой господствующей в ОФИР точки зрения, останавливающей сознание на полпути от наблюдения к действию; сознание представляет собой механизм получения именно деятельностно необходимых представлений, обеспечивающих жизненно значимую эффективность поступка. В результате подобного процесса эмпирического познания знание первоначально выстраивается как множество отдельных практически проверенных представлений, далее подвергающихся разного рода теоретической редукции. А сама возможность такой редукции зависит от горизонта "достаточности" первичных данных, и иногда этот горизонт позволяет построить полноценные и достаточные теории, а иногда - теоретическое обобщение не раз и не раз возвращается к пересмотру принятой модели. Неопределенность ситуации течения подобного процесса теоретического обобщения и определяет актуальность собственно проблемы "истины". А. Каменщиков высказал идею сложности перехода от простых понятий предметного наблюдения к рефлексивно изщренным абстракциям, таким, как, в частности, и "истина". Для науки предметы исследования, как правило, конкретны, для философии же требуется предварительное образование общностей анализируемых рефлексивностей. По оценке же Н. Петрова, понятие "истина" возникло не в какой-либо предметной сфере, а в общем пространстве опирающегося на язык познания в целом, и поэтому оно индифферентно относительно деления на "науку" и "философию".

19 мая 2009 года, Тема - "Организация науки".

Наша дискуссия об организации науки, начатая по переписке, на «дачном заседании» 19 мая 2009 года переросла в горячий спор об уме …
        Горячая фаза дискуссии началась с тезиса В. Князева, сказавшего примерно следующее: науку можно рассматривать как «сообщество ученых», а государство - как «сообщество чиновников», и поскольку ученые – самые умные люди в обществе, то они могли бы организовать управление научным процессом лучше, чем кто-бы то ни было. Обсуждение этого тезиса перешло в обсуждение связи такого понятия как «ум» и «интеллект» со способностью к самоорганизации и управлению. Н. Петров отстаивал тезис, что ум до какого-то уровня помогает искусству управлять, но после этой «точки икс» избыточный ум только мешает управленцу и делает его менее способным к управлению – поскольку слишком умный человек склонен к самоуглублению. Эта точка зрения Н. Петрова в свое время даже подтверждалась некоторыми социологическими данными (более успешны бизнесмены со средним интеллектом), однако трудность в принятии этой точки зрения заключается в том, что каноническое определение «ума» и интеллекта» отсутствуют – таким образом трудно судить о зависимости от того, непонятно от чего. Н. Петров определял интеллект как творческие способности в теоретической сфере, но большинство участников дискуссии сочли это определение слишком узким. В. Князев выдвинул тезис, что процесс управления сводится прежде всего к принятию решения, а интеллект – это и есть способность к принятию решения, однако Н. Петров возразил, что принятие решений – второстепенный элемент управления, а главное это «манипулирование людьми». К. Фрумкин высказал мнение, что 1) связь ума с управлением есть частный случай связи ума с профессиональной деятельностью 2) успешность профессиональной деятельности в общем случае зависит от профессиональных навыков, «профессионализма» 3) ум есть среда, в которой формируются профессиональные навыки умственной деятельности, успешность их формирования кореллятивно зависят от ума – но не более того. Впрочем, учитывая, в сколь разных смыслах мы разных людей называем умными, К. Фрумкиным также было выдвинуто предположение, что при разговоре об успешности деятельности, ум является синтетическим и ложным понятием, объединяющим самые разнообразные явления, поэтому надо говорить не о едином уровне ума, а о способностях человек к той или иной умственной деятельности – в этой связи можно говорить о «математическом уме», « философском уме», «политическом уме», «житейском уме» и т.д. Н. Петров на это возражал, что в таком случае искусного слесаря можно назвать умным, но, с другой стороны, границу здесь провести довольно просто – а именно как границу между абстрактным мышлением и «моторикой», работой руками. Куда сложнее отграничить «ум» от красноречия, «подвешенного языка», литературных способностей – ведь оперирование словами – несомненно умственная деятельность, но болтун может быть глуп. Можно также предположить, что разные типы ума - «математический», «политический» и т.д. - возникают из оптимального именно для данного типа деятельности сочетания различных интеллектуальных способностей – способности к аналитическому мышлению, математических способностей, памяти, художественной креативности, комбинаторных способностей и т.д. и. т.п. - как лучше классифицировать интеллектуальные способности, наверное, знают психологи. Таким образом, тезис, что «избыточный ум мешает менеджеру/предпринимателю" по сути означает, что иногда имеет место избыточное развитие некой определенной, отдельной способности, нарушающее оптимальный именно для данного вида деятельности баланс способностей.

26 мая 2009 года, Тема - "От механизмизма - к субъективному началу".

Время заседания ОФИР 26 мая 2009 года было отдано дискуссии, продолжающей по своей тематике предшествующую и проведенную по переписке дискуссию о "природе ума", но в данном случае решенную в другом ключе. Дискутировался вопрос о том, насколько употребляемые в философском дискурсе нормы "духовное", "субъективное" могут претендовать на статус в подлинном смысле феноменальностей, и насколько их можно понимать в качестве сложного способа организации некоторых простых функций, эволюционно развившихся из простых форм биологической сигнализации. Н. Петров остаивал позицию феноменальной подлинности и исходности нормативов "прямого отражения" субъективности, В. Князев и А. Шухов, напротив, придерживались позиции, понимающей субъективные проявления синтетическими формами, отсылающими к неким простым началам, а К. Фрумкин взял на себя роль своего рода "арбитра". В ходе данной дискуссии А. Шухов изложил свое понимание принципа информации, видимой им как возбуждение собственной активности принимающей информацию структуры, в виде соответствующей принятому сигналу типовой реакции. Анализ этого положения привел дискутирующих к сопоставлению их взглядов на предмет "образа", то ли представляющего собой некую самодостаточную начальность, то ли допускающего его понимание как разлагаемого на более простые "слагаемые" синтетического образования.

2 июня 2009 года, Тема - "100-летие со дня выхода в свет работы "Материализм и эмпириокритицизм".

На заседании 2 июня 2009 года слово было предоставлено А. Шухову для произнесения "Юбилейной речи" в связи со 100-летием с момента выхода в свет монографии В.И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Им были проанализированы текстографические, философские и мировоззренческие аспекты данной работы. По окончании доклада слово со своего рода "содокладом" взял К. Фрумкин. Он поддержал докладчика в отношении затронутой им проблемы сложности восприятия написанной В.И. Лениным работы; на самом деле, этот текст не у всякого его читателя способен оставить целостное впечатление, скорее он оставляет "груду впечатлений", "действительных на атомарном уровне". Проблема еще заключается в большей легкости мыслительного освоения небольших фрагментов, лучшая возможность прочитанности часто связана с порядком публикации нарочито укорачиваемых фрагментов. Инвективность и просторечность следует относить к элементам пиара непосредственно философской мысли, а "колющий стиль" следует рассматривать как наделенный особой продуктивностью внутри пространства культуры. Он поддержал и присутствующий в докладе вывод о присущем тексту Ленина культурном провинционализме - последний можно рассматривать в качестве своего рода "пули со смещенным центром тяжести", элементом некоего культурного дисбаланса. Книгу Ленина и следует понимать предвестником эпохи "смерти книги", эпохи мозаичного мышления, сама данная книга - не более чем гигантский фрагмент. Несомненным успехом Ленина в некоем специфическом смысле можно признать оформление материализма "как учения", его книга представляет собой хорошую основу, из которой легко сделать учебник. Метод же рассмотрения Лениным философской проблематики … трудно назвать философским; философия отличается от науки отсутствием состояния актуализации и употребления фактора "общепризнанного авторитета". Ленин фактически вводит в философию существенно отличающийся от философского естественнонаучный метод анализа, что отражается в определенном "сумбуре стиля" - книга пишется с философскими целями, но пишется посредством "естественнонаучной манеры изложения". К. Фрумкин высказал и любопытную мысль о фактической принадлежности ленинского литературного стиля доминирующему в то время направлению художественного авангардизма.
        Развернутым характером отличалось и выступление Ю. Ракиты; он отметил, что не вполне верен прозвучавший в докладе модернизаторский подход к взглядам Ленина, Ленин следовал научной картине мира своего времени. Ленин также много занимался риторикой и для него риторическая убедительность оказывается более важной чем собственно научная достоверность, а адресатом книги служит погруженная в социалистический дискурс среда образованцев, - Ленин, собственно, и не хотел, и не мог писать иначе. Теперь для науки как механицизм, так и жесткая структура модели отошли в прошлое, а классический материализм исчерпал себя с наступлением эпохи, отмеченной афоризмом "понимать то, что нельзя себе представить". Важное место в высказываниях Ю. Ракиты заняла проблема "активного характера" восприятия, основанного на механизмах реконструкции и потому "естественно" интегрирующий в восприятийную активность и иллюзорность; отсюда следует фиаско ленинской "теории отражения". В то же время Ленину следует отдать должное как мыслителю, завершающему собой натурфилософский этап прогресса философии. Я. Гринберг все же усомнился в высказанных Ю. Ракитой идеях ревизии философской концепции "истины" как только интерсубъективной, но не подлинно объективной, он полагает, что подобное отрицание все же не безупречно. Н. Петров говорил о политике в "философской одежде" и философских средствах осуществления политики. Ленин придавал чисто философским принципам структуру идейной выраженности, пригодной для политической прагматики. Говоря о разделяемом им принципе "феноменальной целостности восприятия", Н. Петров обратил внимание на несогласие материализма с подобным решением. А. Каменщиков отметил убожество "лениноведения" по сравнению с вовсю прогрессирующим "гитлероведением"; философия у Ленина лишь легитимизировала его претензию на власть, а сами истоки ленинского философствования следует искать в его неприспособленности к практической деятельности. В. Князев согласился с мыслью докладчика и отклонил возражения, относящиеся к "модернизаторскому прочтению" работы Ленина: если уж философия претендует на универсальность, то ей и вполне может адресоваться и претензия на неполноту. Далее на заседании состоялась краткая дискуссия о предмете понимания "истины", в отношении которой К. Фрумкин отметил, что "логически странно изменение определения "истины" в соответствии с требованиями современной физики".

23 июня 2009 года, Тема - "Проблема разумности".

23 июня 2009 года гость ОФИР'а В. Цаплин изложил свое видение проблемы разумности с позиций "технической" возможности построения сознания, модель чего он рассматривает в своем подготовленном к публикации исследовании. Исходя из тезиса о биологическом начале жизни, В. Цаплин определил необходимость осознания аспекта ориентации способности сознания на построение стратегий выживания и, что существенно, репликации организма, в непрерывно изменяющейся среде существования. Из этого следует необходимость достижения гибкой организации рецпепторно-интерпретативной системы; фактически система реакций работает по схеме компарации сигнального паттерна и некоторой группы внутренних идентификаторов. Сама же собой присущая человеку интеллектуальная способность в определенной мере избыточна, если позволить себе ограничить предмет человеческого поведения задачами выживания и репликации; отсюда для "сознания" характерно положение фактически надфункционального дополнения системы биологической саморепликации. Сознание можно представить посредством некоей многослойной модели - от подсознания до высочайшей интеллектуальности, в которой эффективно востребованы фактически лишь нижние уровни. Далее докладчик представил свое понимание "приобретенного характера" человеческой разумности, превращающей обучение в обязательную составляющую собственно "облика человека". Закладываемые на ранних стадиях подобного обучения стереотипы, по мнению докладчика, пожизненно сохраняются в качестве определенных "обязательных норм", порождающих иррациональное поведение, на чем и и покоятся социальные кризисы и конфликты. Подобная способность в концепции В. Цаплина получила имя "интеллектуального импринтинга". Докладчик представил и собственно "технический" аспект функционирования сознания, как он может быть понят в предлагаемой им модели. Основное наполнение сознания реализовано в виде последовательных вложенных друг в друга все более высокоорганизованных фильтрующих барьеров, отсеивающих поток имманентной сознательной активности в виде "случайного шума". С его точки зрения мышление - это не более чем еще одна форма "чувственности", только адресованная не внешней стимуляции, но потоку исходного беспорядочного шума сознания. Доклад вызвал весьма активную реакцию слушателей, интересовавшихся разными аспектами представленной В. Цаплиным концепции, например, В. Золина весьма интересовало понимание общей несвязанности состава голосового аппарата с возможностью воспроизведения конкретной речевой фонетики. А. Шухов в своем выступлении обратил внимание на относительную оторванность предложенной концепции от тенденций "мейнстрима" в сфере изучения биологической интеллектуальности в целом и интеллекта человека в частности. В определенной же мере представленную теорию можно понимать "зеркальным отражением" той же бартлеттовской теории схемы.

30 июня 2009 года, Тема - "Религия и ее роль в социальной институализации".

На заседании 30 июня 2009 года К. Фрумкин представил свое понимание влияния и роли религии на социальную институализацию и формирование уклада жизни. Примером подобного воздействия он избрал христианство, достаточно хорошо знакомое ему с культово-теологической стороны. Например, христианство можно понимать некоторого рода императивным началом милосердия; причем последнее в христианстве истолковывалось и, одновременно, как неприемлемость карательной этики, и как необходимость в "положительном примере" доброжелательного отношения к ближнему. Тем не менее, христианство не содержит прямой концепции "милосердия", что не мешает практическому культу в превращении последнего в фактически "индустрию". Одновременно же необходимо вспомнить о фактах сосуществования христианства с принципиально неприемлемыми ему моральными установками, наподобие рыцарского кодекса чести, что можно понимать свидетельством неабсолютности влияния христианской религии на социальную институализацию и его вынужденном сосуществовании с внерелигиозными представлениями. Потому можно говорить о "разной чувствительности" разного рода моральных нормативов к подкреплению религиозным авторитетом. Если избитым местом некоторого рода философствования можно признать упреки гуманитарному знанию в сервильности по отношению действующих могущественных социальных институтов, то следует отметить и потребность в такого рода авторитарных подкреплениях и других сфер общественной практики, что можно видеть на примере тех же самых включенных в религиозные кодексы гигиенических требований. Здесь "бог" из философского абсолюта превращается в инструмент пропаганды, его статус "источника морали" заменяется статусом "морального цербера". Если посмотреть на предмет религиозного аскетизма, то последний допускает и вполне функциональное истолкование потребностью в демографическом регулировании; развитие цивилизации невозможно не видеть некоторым "поиском баланса", консенсусная основа которого может существовать только благодаря идеологическому подкреплению. В завершении своего доклада К. Фрумкин сформулировал три важнейших тезиса, определяющих значение религиозного подкрепления практики социальной институализации: 1) любой вид социальной деятельности нуждается в идеологической санкции, 2) характер реальных социальных тенденций вынуждает сближение идеологем и практики, идеология и практика "находят" друг друга, 3) смысл идеологии не в ней самой, а в ее способности содействия достижению этического баланса.
        На стадии ответов на вопросы К. Фрумкин допустил для религии возможность служить истинной причиной некоторых социальных феноменов, например, крестовых походов, пояснил принадлежность религии к общему классу идеологий, а функциональную нагруженность религиозного удерживания оценил как относительную, значимость чего может меняться в зависимости от темперамента человека. Выступающие по докладу вначале сосредоточились на предмете укоренения мифологической иллюзии в достаточно сложном человеческом сознании, без которого невозможно само фантазирование; по мнению выступающих само сознание и его мифологическая структура фактически неотделимы друг от друга. А. Шухов в своем выступлении обратился к историческому экскурсу и привлек внимание к фактору востребованности и фактической конкурентности религиозной догматики на рынке "идеологического предложения". Религию, по его мнению, в существенной степени можно понимать практикой эмоционального познания мира, более доступной для неразвитой личности в сравнении с рациональным научным знанием. В. Князев объяснил в своем выступлении роль религии потребностью в смысловом объяснении и смысловом наполнении понимания действительности. П. Полонский высказал мнение о совершенном западным христианством революционном перевороте, выразившемся в "освобождении морали от права", что способствовало становлению систем формального права. В результате на свет появилась "двухступенчатая система санкционирования поведения", где имеют место жесткие правовые и условные моральные санкции. С подобной практикой связано и появившееся общественное двуличие: наличие формально признаваемых деклараций, реально соблюдаемых не более чем отчасти. Такое возможно в силу отнесения неких проступков к классу подлежащих лишь условным моральным санкциям; родившееся таким образом социальное двуличие можно понимать как некое диалектическое единство "желаемого и достижимого".

14 июля 2009 года, Тема - "Перспективы группы "Свободная философия" и "Прогноз роста ВВП".

Посетивший второй раз в текущем году ОФИР Ю. Дюбенок на заседании 14 июля 2009 года рассказал собравшимся о проектах группы "Свободная философия". Ближайшее мероприятие группы - круглый стол на предстоящем в ближайшем августе Российском философском конгрессе; дологосрочная же цель - предоставить философу свободу творчества вне рамок какой бы то ни было принуждающей аксиологии. Важно привлечь в число "свободных философов" известные в философской среде творческие силы и крупных ученых, что придаст движению и его целям дополнительный резонанс. В этот момент в размышления о перспективах "Свободной философии" включился П. Полонский, отметивший негативную природу мотивов создания данного движения - намерение объединить именно те силы внутри философского сообщества, что отказываются следовать конформистским курсом. Не будет ли это способствовать определенной дискретидации движения, показывая его сообществом диссидентской направленности? Ю. Дюбенок в ответ на это сформулировал тезис о необходимости перестройки философского сообщества, на что Я. Гринберг поинтересовался у него предметом предполагаемой данным сообществом творческой программы. В то же время, как определила развернувшаяся дискуссия, современная ситуация не говорит о каком-либо безусловном и, тем более, явном аксиологическом навязывании точки зрения внутри философии, но источником такого навязывания становятся неформальные связи и правила корпоративной общности, от чего не свободен и цех профессиональной философии. Ю. Дюбенок подчеркнул, что в настоящий момент для российской профессиональной философии актуален не только аспект развития, но и, зачастую, и выживания и в качестве сферы познания, и качестве сферы профессиональной деятельности.
        Вторая половина заседания была посвящена сообщению А. Шухова о написанной им работе Будущее экономики, предсказанное в 2009 году. Обсуждение его сообщения началось с реплики К. Фрумкина о смысле материального ресурса как некоторой "функции внутри технологии"; с его точки зрения, недавнее прошлое - это время трех технологических революций: появления компьютера, построения современной системы телекоммуникаций и освоения ядерной энергии. И, в то же время, основное содержание подобных инноваций - это имено отличающая их технологическая сторона, для внешнего наблюдателя большинство этих инноваций по своей функциональности идентичны тому, что существовало еще в начале XX в. При этом, как отметил В. Князев, наблюдается картина, что материальная составляющая человеческой жизни оказывается все более затратной, а виртуальная - все более доступной. Одной из составляющих современной кризисной ситуации К. Фрумкин видит неотлаженность действия системы обратной связи, позволяющей предприятию оперативно адаптироваться к рыночной ситуации. Картина экономики, как подчеркнул А. Каменщиков. содержит в себе достаточное число "зон абсурда" и, по-видимому, эту ситуацию не так просто исправить. В завершении обсуждения большую дискуссию вызывала идея И. Федотовой об использовании разумных начал в регулировании потребления, вернувшая собравшихся к хорошо знакомой им тематике "сознания".

21 июля 2009 года, Тема - "Монография В. Цаплина "Разумное, но не мыслящее".

Я. Гринберг на заседании ОФИР 21 июля 2009 года выступил с рецензией на монографию В. Цаплина "Разумное, но не мыслящее". Докладчик начал с определения жанра работы, которому невозможно подобрать некую (кроме, может быть, "эссе") стандартную рубрику, - она могла бы пониматься и философской, и непосредственно научной работой, если бы не немалая доля эмоционально окрашенного содержания. Простая, в понимании В. Цаплина, цель работы - стремление понять устройство мира, нуждается, все же, в более точном определении и допускает ее определение в качестве некоего исследования определенного объективно существующего содержания, относя к последнему и исторические реальности. Автору, складывается впечатление, создаваемая им модель представляется абсолютно адекватной, и потому его можно отнести к числу сторонников принципа уникальности модели мира. В некоторых случаях В. Цаплину можно приписать вольное обращение с логикой, поскольку, - и эта позиция вызвала по ходу доклада активную дискуссию, - он не разделяет элементы классификационного построения, принцип "типа" и относящееся к той или иной классификационной рубрике (тому же "типу") содержание. Не может быть принято и полное отрицание автором присущих организмам задатков нейрофизиологического уровня, что делает "психическое" в его понимании избыточно эластичным. Предлагаемая же В. Цаплиным идея "полноценного мышления" во многом близка марксистскому положению о коррекции сознания на основе особым образом рационализированного бытия, поэтому за ней, как и за последней, можно предполагать свойство внутренней противоречивости. Если же социальную среду так, как и предлагает В. Цаплин, полностью рационализировать, то здесь человек превратится в некоего "рационализированного автомата", фактически утеряв свою эмоциональную сферу. Не только докладчик, но и все присутствующие выразили свое несгласие с непризнанием В. Цаплиным ценностно-нормативной роли сферы эмоционального.
        В прениях первым слово было предоставлено К. Фрумкину, в унисон с докладчиком выступившим с развернутой критической оценкой монографии В. Цаплина. Первое, что он выделил, это значимый элемент умозрительности в предпринятом автором монографии анализе, материал таков, что он требует большей эмпирической и предметно-научной обоснованности. Автор также неумеренно приписывает своим выводам некоторые слишком универсальные возможности, скорее, его решения в принципе могут быть наделены более частным смыслом. В работе неправомерно минимизирована инстинктивная часть психики, а также не отражена реальная зависимость мышления от социальной реальности. А. Шухов высказал мысль об "антиисторизме" концепции В. Цаплина, которого, впрочем, автор и не скрывает. На самом деле существующая неприспособленность истории к строгой, в естественнонаучном смысле, прогностике не означает некоторых ее явных систематических прорывов, в частности, накопления инструментов для вполне эффективного понятийного описания социальных реалий. В. Князев выступил в русле критики работы в аспекте ее антиинтуитивизма, обратив внимание на внутренне-эмоциональные, а не рациональные источники человеческой морали.

28 июля 2009 года, Темы - "Статья В. Цаплина "Ленин и коммунистическая цивилизация" и "Эволюция мировой драмы".

В первой половине заседания ОФИР 28 июля 2009 года Н. Петров выступил по работам В. Цаплина "Разумное, но не мыслящее" и "Ленин и коммунистическая цивилизация". Согласно его оценке, предлагаемый в работе В. Цаплина "Разумное, но не мыслящее" анализ следует относить к классу гипотетического и понимать построенным по принципу "устранения недостатков", нацеленного на придание социальным отношениям некоей "безусловно позитивной" наполненности. Но, в то же время, такого рода планам развития свойственен тот недостаток, что в них отсутствует какая бы то ни было программа позитивных изменений, единственно способных обеспечить социальный прогресс. В результате выстраивается еще одна столь нелюбимая В. Цаплиным мифология - на этот раз "миф борьбы с мифом". По мнению Н. Петрова кртическое отношение человечества к собственным представлениям оказывается как двигателем его развития, так может пониматься и в качестве отражения характера исторического процесса. В. Цаплин в своих работах устранился от анализа подверженности мифам конкретных социальных слоев, поскольку, по-видимому, само признание распространения мифов в малообразованной среде реально уменьшает ценность самой идеи "преодоления мифов". Н. Петров привлек внимание к тому очевидному факту, что критика недостаточности мышления еще со времен зарождения философии приобрела значение одного из важнейших предметов философского знания, собственно и начавшейся в форме "антисофистики". В подобном смысле стремление автора устраниться от философской или следующей в рамках философской традиции постановки вопроса подрывает собственно ценность предпринятого В. Цаплиным анализа. Статью "Ленин и коммунистическая цивилизация" следует, по Н. Петрову, относить к числу традиционных утопий, основанную, в дополнение, на невнимательном отношении к выбору категориального аппарата. На протяжении всего сообщения Н. Петрова В. Цаплин комментировал его выступление с позиций непонимания первым действительного содержания написанных им работ. Я. Гринберг, обобщая как высказанный им на прошлом заседании собственный анализ работ В. Цаплина, так и высказанный Н. Петровым, обратил внимание на использование им специфической собственной терминологии, так и заметную в них недостаточную систематичность мышления; В. Цаплину не очевидна непосредственно внутренняя противоречивость идеи коммунизма. П. Полонский также не готов согласиться с предлагаемой В. Цаплиным схемой, согласно которой разумность в человека вкладывается в него как некая "пассивная составляющая", человек не только просто приобретает, но и активно формирует собственную разумность. По оценке К. Фрумкина, знакомство с текстами В. Цаплина убеждает, что автор более постулирует свои идеи, нежели их мотивирует, во всяком случае, возможно и издательские соображения оставляют мотивирующую часть его работ "за скобками". Теоретизация же как таковая просто не может не строиться на открытости перед обменом положениями и иллюстрациями с другими моделями, когда самозамкнутость предложенной В. Цаплиным схемы по сути существенно уменьшает ее ценность. В завершение В. Князев призвал собравшихся все же в большей мере искать позитивное содержание работ В. Цаплина, чем концентрироваться на содержащихся в них неверных положениях.
        Во второй половине заседания К. Фрумкин выступил с сообщением "Эволюция мировой драматургии как симптом эволюции мировой культуры и мышления". Сейчас возникло такое направление культурологической теории как "эмпирическая эстетика", по существу представляющее собой научное направление, изучающее предмет "психологии искусства". В качестве одной из присущих данному направлению идей следует признать использование экспертного метода для оценки тенденций развития сюжетных схем драматургических произведений. В результате анализа был образован корпус из 10 оценивающих развитие сюжета критериев, в частности, рациональный или интуитивный порядок построения композиции, выделение аксиологической основы в виде приверженности традициям или склонности к новаторству, открытое или скрытое развитие сюжета и еще некоторые альтернативы, определяющие композицию драматургического произведения как выражающего аналитический или синтетический склад мышления его автора. В результате оценки экспертами по данным критериям порядка 150 драматургических произведений за 400 лет - с 1600 года по наше время, - был выявлен тренд утраты обращенной к событийной основе "аналитической" схемы и переход на предпочитающую скрытое течение событий "синтетическую". В итоге узел интриги драматургического произведения переместился с действия на рефлексию, драма 20 века приобрела "экзистенциалистский" характер, вместо отражения конкретного события пытаясь отразить в целом панораму жизненного пути человека. Для такой драматургии оказался неприемлем принцип представления жизни героя "через одну историю". Для К. Фрумкина подобная эволюция представляет собой маркер, свидетельствующий об эволюционных изменениях в характере доминирующего в человеческом обществе типа мышления. Дискуссия по данному сообщению в основном касалась проблематики научной достаточности использованных в данных исследованиях приемов анализа и возможности вообще определять мышление как определенным образом типически построенное. А. Шухов, в частности, не знает примера, в котором очевидность использования определенной методологии мышления влияла бы на собственно принятое решение, существо которого, в конечном итоге, определяется на внеметодологическом уровне. Н. Петров согласился с возможностью понимания развития художественных методов как некоторой "эволюции", но в общем и целом новаторская постановка вопроса не позволила собравшимся каким-то образом определенно оценить правомерность выведения из реальности используемых сюжетных приемов реальность мышления, характерного для общества как такового.

4 августа 2009 года, Темы - "Детерминизм" и "Прогнозирование социального развития".

Заседание ОФИР 4 августа 2009 года началось с обсуждения темы, в полной форме звучащей как "Объемно-факторное начало детерминизма" и уже некоторое время обсуждаемой в переписке членов общества. Ряд начальных тезисов обсуждения изложил Н. Петров. В его понимании детерминизм возможен именно при наличии конечного числа определяющих случающееся факторов; если количество определяющих случающееся условий или факторов тяготеет к бесконечности, то сама подобная конфигурация условий исключает какую бы то ни было определенность. Стандартная задача на прогноз прочности механической конструкции именно потому располагает решением, что в ней предусматривается воздействие конечного и, притом, не такого большого числа факторов, и не принимается во внимание потенциально бесконечное число случаев, в которые так или иначе может быть вовлечена данная конструкция. В то же время, если попытаться решить такую задачу как прогноз исхода бросания игральной кости, понимая ее именно как поступок бросающего кость, то здесь число факторов явно тяготеет к бесконечности, подразумевая учет влияния и многоаспектной психологической картины, и потому подобная задача принципиально не имеет решения. Я. Гринберг поправил последний вывод в части, что следует говорить не об абсолютной, а о "практически ничтожной" ненадежности оценки, получаемой при рассмотрении модели на основе конечного числа факторов, и "ничтожной надежности" оценки, основанной на модели, содержащей бесконечное число факторов. После этого Н. Петров определил, что ситуации, подразумевающие их моделирование только посредством моделей, основанных на учете бесконечного числа факторов, наличествуют как "феноменально явное" содержание мира. К. Фрумкин в этой связи обратил внимание на различие между "технически вероятным" и "принципиально вероятным": техническая вероятность представляет собой эпистемологическое ограничение, снимаемое посредством получения новой информации, принципиально вероятное - это явление истинно бесконечного числа условий случающегося. А. Шухов провел различие между актульным выделением бесконечного числа условий и неспособностью построить конфигурацию выборки, посредством которого число условий случающегося оказывается конечным; так, не всякий факт индивидуальной психологии реально оказывает влияние на уровень функциональности бросающего кость игрока. По оценке К. Фрумкина, индетерминизм - это проблема присущая именно повторяемому опыту, хотя бы параллельному, когда неизвестно какие из множества ролевых агентов оказываются в данном положении (какие из множества частиц соударяются о стенку сосуда), хотя бы последовательному, когда не определена картина исходов, случающихся в порядке последовательного повторения одного и того же действия.
        Во второй половине заседания по предложению К. Фрумкина была обсуждена тема "Прогнозирование социального развития". Согласно представленной им точке зрения, модель социального развития "прогностического качества" должна удовлетворять следующим требованиям: (а) наличие той или иной классификации эпох, (б) наличие концепции прогресса и представления о "позиции устремления" прогрессирующих тенденций, (в) наличие представления о существе творческой способности, (в) наличие адекватного решения проблемы свободы воли, (г) наличие концепции "объема условий" глобальной социальной модели. Я. Гринберг, анализируя данную проблему, остановился на необходимости решения проблем "наполнения социальных пространств", "начала истории", функциональности прибавочного продукта и роли "осознания целесообразности". А. Шухов перенес центр тяжести на проблематику редукционистских начал эффективного моделирования, поскольку успех моделирования в естествознании далеко не в последнюю очередь обеспечен сингуляризацией параметрической картины. И от социального описания следует ожидать отхода от феноменального понимания (или ориентации на представления феноменального плана) и перехода к таким сингуляризующим началам, на основе которых можно было бы построить более или менее формализуемые циклы социальных эволюций. Далее дискуссия в основном сосредоточилась на предмете соотношения между обезличивающей коллективностью и личностным началом, когда некоторые коллективно вынуждаемые действия человека трудно понимать проявлением его личностного начала. Я. Гринберг подчеркнул принципиальную важность такой базы общественного устройства как социальная дифференциация, идея преодолимости которой, что показывают как опыт, так и теория, оказывается утопической.

18 августа 2009 года, Тема - "Философия и наука".

На заседании ОФИР 18 августа 2009 года В. Князев по мотивам имевшей место переписки на тему "отрицательной селекции проблем" сделал сообщение о различии в предназначении философии и науки. Если наука, с его точки зрения, ищет пути и способы удовлетворения уже сформировавшихся потребностей людей, то философия представляет собой способ изменения самого человека. Поэтому науку можно понимать несостоятельной вне социального запроса на получение прагматически эффективного познавательного результата, а философию следует понимать игнорирующей устремленность и направленной на мотив. Если от науки требуется ответ как выработать новый способ или построить новое устройство, то от философии требуют объяснения как именно измениться самому человеку для достижения внутренней гармонии. Кроме этих двух В. Князев предположил и существование третьей, не обозначенной им дисциплины, концентрирующей в себе проблематику "комплексного развития личности". Диспут по сообщению В. Князева концентрировался как на проблематике самих выраженных им идей, так и на проблематике поиска иллюстрирующих их примеров. В частности, достаточное время было уделено примерам "десоциализированной" науки, подобно исследованиям Кавендиша и Менделя, а также случаям невозможности получения удовлетворяющих выданному социальному заказу результата, подобно алхимии или термоядерному синтезу. Высказанное таким образом множество аргументов Н. Петров обобщил в том выводе, что присущую отдельным индивидам изначальную любознательность общество социализирует в своих собственных целях. По мнению Я. Гринберга, наука отличается заключающимся в "чистом любопытстве" эйдосом, а прозвучавшая в сообщении В. Князева попытка прагматизации всего и вся несостоятельна в силу несводимости экзистенциальных и социальных проблем к чему-то "только одному". По его оценке, знание как таковое едино, выделение не только предметных наук, но и методологического различия науки в целом и философии не мешает рассматривать процесс познания как единую линию прогресса "познания мира и себя". А. Шухов возразил против защищаемого В. Князевым принципа выделения в качестве "начала" человеческого существования уровня "стремления" - человек существует потому, что он приходит в этот мир вне его воли, и даже после взросления и появления волевого начала не каждый поступок человека определяется его "волей"; отсюда следует, что безусловная телеологизация человеческой индвидуальности вряд ли правомерна. Н. Петров своеобразно продолжил эту мысль сопоставлением с одним из "дао": именно в точке апогея некоторого состояния удовольствия к человеку приходит мысль о ничтожности этого удовольствия как такового. Объяснять развитие знания одной, можно так определить, его "коммерческой" эффективностью вряд ли правомерно: и математик живой человек, и ему требуется пропитание, но вряд ли именно стремление удовлетворить такую потребность способно объяснить математические достижения. В завершении диспута Н. Петров высказал тезис об "узости малой посылки", когда поиск "одной и только одной" причины некоторого явления приводит к ошибочному представлению об узости связей этого явления с миром в целом.

25 августа 2009 года, Тема - "Философия зла".

На заседании 25 августа 2009 года К. Фрумкин познакомил членов ОФИР с идеями одномерной в смысле ее приверженности абсолютистскому принципу этичности этической концепцией философа Л. Свендсена. Как оценил докладчик, Л. Свендсен анализирует главным образом "поверхностный слой", то есть то место, в котором и совершаются "события зла". Зло имеет вполне определенное абсолютное измерение в виде причиняемых человеку страданий, примером концентрированного представления зла могут служить, например, массовые убийства. Также абсолютно может быть измерено и добро, как нечто несущее комфорт и безопасность как общественной системе, так и индивиду. По мысли Л. Свендсена, у зла не существует некоторой общей причины, но целый ряд событий можно назвать "порождающими зло". Абсолютистское решение проблемы "зла" делает важным для Л. Свендсена проблему "теодицеи", существования зла в созданном и полностью "подвластном Богу" мире. В то же время Свендсен оказывается понимать человека носителем интенции "злодейства", зло - это не более чем последствие поступков людей. обуславливаемых их часто вполне прагматическими устремлениями. Многообразие подобных прагматических порождающих "зло" начал вынудило философию, и это и показано в работе Л. Свендсона, анализировать подобного рода ситуации "невольного порождения" зла. По оценке докладчика, все же автор работы о "зле" не довел предпринятый им анализ до должной высоты, в частности не сумев разделить мелкие мотивы порождения зла от более серьезных. В то же время докладчик готов и подтвердить некоторые выводы автора книги, в частности, о нежелательности превращения "борьбы со злом" в "борьбу за добро" (в чем звучит антитеза социальному утопизму), и о необходимости учиться способности предвидения своих поступков. Подобные принципы позволяют критически взглянуть на различные виды этического долженствования, в том числе и на явно способные порождать зло принципы "этики убеждения" и "этики ответственности". Лучший, по Л. Свендсену, способ излечения человечества от проявления зла - это просвещение.
        В основном присутствующие на заседании критически отнеслись к сформулированным Л. Свендсеном идеям, противопоставив абсолютистским принципам этики релятивистские. Было высказано и сомнение в невозможности как слишком простого понимания проблемы, так и непосредственно самих предметов "добра" и "зла". Отмечалось также, что "зло" как таковое следует понимать проявлением несогласия человеческого духа с теми условиями, в которых он существует; фактически "зло" - это своего рода "несогласие духа с материей". Н. Петров даже определил природу самой философской этики существованием "интернационала яйцеголовых", абсолютизирующих свойственный именно им порядок взаимодействия духа с действительностью. Обращалось внимание и на проблематику вторжения в этическую сферу ценностных представлений, не вполне четкого согласования между принципами "долга", "достойного поступка" и пониманием моральности. В. Князев в этой связи привел пример ребенка, страдающего в силу запрета взрослых на совершение им злого поступка.

1 сентября 2009 года, Тема - "Связаны ли между собой социальная действительность и духовный мир?".

Инициатором диспута, прошедшего на заседании ОФИР 1 сентября 2009 года на тему взаимодействия процессов социального развития и духовного начала человека стал Н. Петров. С его точки зрения, у социальных процессов отсутствует духовная составляющая. Это всего лишь наша реконструкция навязывает социальным процессам духовное содержание, когда в действительности идеологизация, осознание мотивов и другие духовные проявления социальности, скорее всего, по оценке Н. Петрова, искусственны. В этой своей оценке Н. Петров продемонстрировал фактическую перекличку с марксистской установкой, декларировавшей невозможность воздействия на социальные тенденции реальности осмысленного опыта. Основным оппонентом данной точки зрения выступил Я. Гринберг, высказавший тезис о собственно воплощении истории в поступках людей, а не каким-то еще иным образом. С определенной "осторожностью" эту позицию поддержал К. Фрумкин, назвав историю собственно "историей судьбы разума в материи". Важное место в диспуте занял пример Тридцатилетней войны XVII в., ход которой привел, в конце концов, к потере каких бы то ни было ценностных и человеческих ориентиров. А. Каменщиков, напротив, привел пример значимости случайного, в конкретном случае личностного фактора в истории, когда убеждения, присущие человеку с определенными социальными возможностями, изменяли не только судьбы отдельных людей, но и в целом государств. Важное место в диспуте заняла проблема "смысла" как ключа, что позволил бы сопоставить цели отдельной личности и возникающие в результате преследования им такой цели события его личной и социальной жизни. Для К. Фрумкина "смысл" - это не более чем другое имя интереса, а свои "интересы" человек способен распространять на практически неограниченный круг предметов. Можно сказать, что одной из подытоживающих идей дискуссии оказалась мысль о необходимости тщательного анализа предмета влияния индивидуальных мотивов на формирование социальных тенденций.

8 сентября 2009 года, Тема - "Проблема рационального".

На заседании ОФИР 8 сентября 2009 года Ю. Ракита познакомил ОФИР с постановочной частью его работы "Математическая ревизия рациональной философии", в которой рассматривается проблематика "предмета рационального", на основе чего в последующих частях работы анализируется собственно предмет рациональной философии и предлагается программа пересмотра некоторых устанавливаемых в этой философии положений на основе ревизии, следующей из сопоставления с некоторыми принципами математики. Преимущественно критическое отношение докладчика вызывают современные принятые в энциклопедических и учебных материалах трактовки и собственно понятия "философия", и, что важно, и понятия "рациональное". Сам же Ю. Ракита понимает философию как нечто "рациональный проект", то есть рациональный вид деятельности. Исходя из этого он видит нереализованную возможность прогресса философии именно как знания, строящегося в рациональном формате. Но ради возможности анализа рационализации рационалистического же направления философии следует критически взглянуть и на присутствующее в философском опыте определение "рационального". Для Ю. Ракиты "рациональное" - это именно мышление, и именно такое, что представляет собой "мышление в терминах задач и решений". Такого рода "рациональное" определяется некоей группой частных порядков рационального:
    - аналитическим порядком, выражающемся в фрагментировании задачи, вне специфики некоего непроизвольного разбиения задачи на составляющие ее части задача не решаема;
    - редукционистским порядком, представляющим собой спекуляции по упрощению существа задачи;
    - порядком концентрации, когда мышление сосредотачивается на одной задаче из группы, а все окружающее рассматривается именно в аспекте "относящегося" к данной задаче;
    - порядком абстрагирования, основаном на классификации и выделении сходных черт в ущерб индивидуальным особенностям, посредством чего образуются "типовые алгоритмы" (с логических позиций противонаправленные аналитический порядок и абстрагирование суть одно и то же);
    - телеологическим порядком, состоящим в стремлении к пониманию всякого положения вещей как задачи или загадки;
    - активностным порядком, недопустимостью для разума или рассудка позволять состояние простоя;
    - перфекционистским порядком, суть которого заключается в стремлении к оптимальности поступка или представления (сюда же относится и "запасливость" мышления на идеи);
    - порядком, выражающим условие "сосредоточенности на методе", когда интерес к совершенствованию инструмента решения задачи развивается в ущерб собственно решению задачи.
        Каждый такой порядок отличают и специфические "родовые недостатки", выражающиеся в переходе каждого из достоинств в гипертрофированное состояние, примером чего является "грех анимизма" или телеологизация любого содержания. Формулируемая Ю. Ракитой идея замкнутости рационального на деятельность по решению задачи вынуждает его к введению в свою модель "принципа проекта", по существу рационального планирования как непосредственно поступка решения, так и необходимых ему мер обеспечения. Такого рода проекты в отношении целей, являющихся "терминальными состояниями" могут пониматься завершенными, по отношению "целей - процессов" - бесконечно продолжающимися. Жизнь же человека можно представить в виде комбинации двух форм деятельности: "органической" (главным образом биологической) и рациональной. Если игнорировать органическую составляющую, то жизнь описывается как практика реализации проектов. Философия в форме "рационального проекта" человека направлена на решение его наивысшей по глобальности задачи - его собственной жизни, человек не может принять жизнь просто "как данное", а желает увидеть ее как задачу. При этом анализ "телеологического состояния" не может представлять собой задачу науки, отвечающей лишь на вопрос "как устроен мир?". Отсюда изначальный посыл философии шире посыла науки, хотя она и может строиться "как наука". Математика же не только обслуживает познание, но и способна формировать различные формы субъективных базисов понимания мира.
        Заданные докладчику вопросы показали намерение их задающих поставить под сомнение тезисы о характере и специфике рационального и о рациональном как источнике же рационализации. Вопросы П. Полонского ставили под сомнение четкость отделения в концепции Ю. Ракиты рациональности от прагматики, Н. Петрова - возможность ограничения телеологических посылок рациональным целеполаганием. Спрашивающие так же пытались уточнить, какова же в трактовке Ю. Ракиты природа иррационального, и какими могут быть методы выделения и идентификации иррационального. Открывший выступления К. Фрумкин увидел в концепции Ю. Ракиты далеко не выделение всего рационального целиком, а лишь некоторой его части. Он первый обратил внимание на многозначность понятия "рациональное", фактически омонимически распадающегося на понятие рациональное - пунктуалистское (машинизмическое) и рациональное - перфекционистское (эффективное). Он оценил целеполагание необходимым, но не достаточным условием реализации рационального и сделал вывод, что с точки зрения данной концепции важнейшим иррационализмом оказывается предрассудок. Согласно видению К. Фрумкина, рациональная деятельность не ставит, а заимствует цели, представляя собой часть другого, в том числе и иррационального контекста. Я. Гринберг высказал мысль о наличии актуалистического начала в разделении как на "субъект и объект", так и в делении на "рациональное и иррациональное". Н. Петров дал собственное определение "рациональному" как "умозрительной рационализации и упрощению происходящего". Он присоединился к взгляду на вовлеченность рационального во внешний контекст, приведя пример кучера и лошади, где представляющие собой автоматизм действия лошади не могут служить рациональным началом перемещения экипажа. Он также отделил способность общества к постановке целей от воплощения в нем начала субъектности. А. Шухов подчеркнул значимый результат данной концепции в собственно создании аппарата понимания конкретных форм рациональных мотивов мышления, в то же время обратив внимание на возможность соизмерения цели мерой ее относительной осознанности. Он предложил компромиссную формулу, допускающую возможность как рационального, так и иррационального способов побуждения рациональных актов. В завершение Ю. Ракита высказал несколько своих соображений о рациональном управлении иррациональным и рациональном же синтезе казуса иррационального. Различие между рациональной западной практикой познания и иррациональной восточной это различие между способностями "разыскать" и "вслушаться". Рациональное, в его понимании видится неким обладающим двумя сечениями выхода объемом - выходом в сторону субъективного и выходом в сторону интерсубъективного.

15 сентября 2009 года, Тема - "Рациональная философия и математика".

Тематика заседания ОФИР 15 сентября 2009 года продолжила открытую предшествющим заседанием тему "рациональной философии и математики", вновь заслушав Ю. Ракиту с сообщением о следующих разделах подготавливаемой им работы "Математическая ревизия рациональной философии". Ю. Ракита основывается на той оценке ситуации, что способность познания к решению задач, главным образом, обеспечивается номиналистическими средствами, и начиная с эпохи Пифагора "миром правит число". Современная ситуация только усугубляет такую подчиненность познания в целом инструментарию математического аппарата, когда потребности математизации как наиболее востребованного средства познания заставляют пересматривать и фундаментальные нормы, в частности логику. При этом следует не забывать, что сама современная математика образовалась как синтез попыток Декарта, Лейбница и Паскаля построить некий "философский язык", который таки не был построен, но, благодаря такому условному "проекту", возникли аналитическая геометрия, теория вероятностей, дифференциальное исчисление и проективная геометрия. В ее современном состоянии математика, как оценивает Ю. Ракита, показала свою способность служить в качестве универсального языка и вобрать в себя все концепции тех частных наук, что развиваются на основе применения математического аппарата. А поскольку сама философия не обладает собственной областью эмпирического познания, а использует именно решения других наук, ей неизбежно придется освоить математические средства представления именно потому, что все востребованные ею сторонние решения выражены в математической форме. Как оценивает Ю. Ракита, и в сфере прояснения понятий математика способна объяснить нечто философии, когда же философия ничего не может объяснить математике. В отношении же идентичных и философии, и математике предметов познания сторона математики предпочтительна по простой причине ее большей точности. Философские категории, к тому же, наделены некоторой большей инертностью и для интерпретации некоторых научных результатов им просто недостает эластичности. Развивая свою точку зрения, Ю. Ракита пояснил с позиций математической интерпретации значение некоторых философских категорий. Например, категория "целое/часть" с математических позиций не видится простой, а представляется дихотомией как отношения вхождения, так и отношения внутримножественной идентичности. Категорию же "истины" невозможно понимать как только одну категорию, здесь выделяются две категории - "истина" как функциональное начало сопоставимости и "истина" же как семантическая картина "адекватного знания". В случае семантической "истины" Ю. Ракита предполагает невозможность описательного представления нечто, "как оно есть на самом деле". Исходя из такого рода релятивистской установки докладчик предложил заменить понятие "истинности" на понятие "применимости". Важное место в докладе было отведено аспекту "ассиметричной симметрии", симметрично возникающему расширенному отождествлению объекта на стороне описания и описательного концепта - на стороне денотативной среды. Исходя из представления о такой симметрии Ю. Ракита предположил необходимость не просто оперирования данными вообще, но и необходимость адаптации данных под собственно решаемую задачу. С его точки зрения "семантической истины, как таковой, не существует, а логическая - сильно ограничена".
        Сложность построенной докладчиком концепции привела и к ее достаточно неоднозначному восприятию. В выступлениях собравшихся, с одной стороны, прослеживалась тенденция защиты принципа "истинности", с другой, - признавался тезис, говорящий о неполной налагаемости друг на друга описываемого предмета и описательного решения. Некоторыми из выступавших, в частности, К. Фрумкиным, высказывались сомнения в прозрачности математики и самой для себя. Н. Петров подчеркнул факт отсутствия в науке постановки целого ряда проблем, ставящихся исключительно философией. Для А. Шухова существенной лакуной рассуждений Ю. Ракиты является концентрация именно на реконструктивной, а не на регистрирующей способности нашей интерпретации; с его точки зрения отождествление какого бы то ни было знания как "формального" следует понимать нонсенсом.

22 сентября 2009 года, Тема - "Невидимая структура сверхмира".

Время заседания ОФИР 22 сентября 2009 года оказалось, главным образом, отведено сообщению Н. Петрова о работе С. Жемайтиса "Вальс истин на кресте мира". По оценке докладчика, С. Жемайтис скорее склонен мыслить действительность метафорически, нежели систематически, он не обращается к поверке своих идей уже существующим, и, более того, достаточно привычным философским дискурсом и выстраивает понятийную систему как больше ориентированную на выразительный эффект чем на возможность строгой дефиниции. По С. Жемайтису своего рода "тень" или второй план первично данной объектуальности образует структура, названная им "структурой сверхмира", где обретаются образующие и управляющие первомиром архитектоны. Фактически, по оценке Н. Петрова, подобная модель строится по широко распространенному канону классического эйдетизма. Более важна в смысле философского результата работы С. Жемайтиса имеющая там место идея "антиподий", образом которой может служить картина порядка прерывных циклов, вступающих, кроме всего прочего, и в некие отношения противопоставленности. Антиподии мыслятся переходящими друг в друга сходственными, но не совпадающими в некоторой специфичности содержательностями, например, как "буква и звук", "атом и молекула". Если такие антиподии образуют достаточно протяженные цепочки, то их можно отождествить с неким "телеологизированным кодом", как отдельные циклы прорастания и плодоношения отдельных растений образуют картину видового существования. По С. Жемайтису всякое действительное, оставаясь конечным элементом бесконечного, подразумевает и внутреннюю же бесконечность своего наполнения. Существование антиподий как таковых приводит к появлению "архитектуры" как единого пространства законов их формирования. С. Жемайтис допускает не только бесконечность конечных представленностей, но и мыслит идею бесконечности же сознания, содержащего "все коды мировой архитектуры". Даже само восприятие человека для него - это не реакция на внешний мир, а самовоспроизводство в силу внешней стимуляции тех кодов, в соответствии с которыми его сознание и представляет собой некую "архитектуру". По оценке Н. Петрова С. Жемайтис не предложил никаких новых в смысле философского опыта в целом идей, только придал им новую стилистическую оформленность и, плюс к этому, адаптировал к запросам современного философского сознания. К. Фрумкин дополнил данное сообщение оценкой, согласно которой подобные проекты следует видеть рожденными силой впечатления определенного индивида от работы созданных человеческим познанием инструментов исследования мира, в подобном смысле и данный опыт философствования, и обсуждавшаяся на двух предшествующих заседаниях проблема "математической ревизии рациональной философии" восходят к единому корню. ОФИР отказался от дискуссии по работе С. Жемайтиса в виду очевидности ее смысла для собравшихся, а оставшееся время посвятил дискуссии на тему "рационального вкрапления" в содержание мотиваций и интенций. Здесь не было достигнуто общей точки зрения, позволявшей бы очевидно выделить рациональную компоненту целей и намерений человека.

29 сентября 2009 года, Темы - "Проблема рационального" и "Революционная перспектива ближайшего времени".

ОФИР на своем заседании 29 сентября 2009 года вновь вернулся к волнующей его теме предмета "рационального". Вновь возобновленный диспут начался с восстановления финальных выводов дискуссии, прошедшей за время предыдущего заседания. Рациональность представляет собой некий "третий фактор" в соревновании за право первенства в области теорий идеального между логикой и математикой. С другой стороны, если рациональность - это способность решения задач, то как понимать проблематику самой функции "решение задачи" и способности постановки задач? Попытку задать дискуссии некое магистральное направление предпринял К. Фрумкин. Он обратил внимание на неизбежную субъективность понимания человеком разных стадий одних и тех же жизненных ситуаций, когда люди стремятся жить вечной весной и не думать о неизбежном конце. При этом они вводят системы абсолютного ценностного измерения, основанные на безусловных для их понимания критериях добра, блага, радости; но для реального циклического устройства жизни эти маркеры не более чем приманки для вовлечения людей в новые жизненные коллизии, для которых, с объективной точки зрения, маркер находится не в их начальной, а в конечной позиции. Избирательноый порядок создания человеком присущей ему картины мира приводит к содержащим оксюморон идеям позитивных доминант вечной весны или вечной молодости; парадоксальность подобных доминант не мешает их использованию для выражения присущей людям ценностной ориентации. Отсюда К. Фрумкин определяет позитивную маркировку как некую "приманку начала", но при этом для человека остается закрытой собственная логика непосредственно и предлагающей ему подобную "приманку" природы. Данную позицию в общих чертах поддержал П. Полонский, назвавший решение задачи всего лишь "попаданием в начало цикла"; всякое наше решение задачи рационально внутри себя, но само оно вложено в, вероятно, некую внешнюю, собственно и создающую для нас саму требующую решения проблему иррациональность. Присущее же взгляду Ю. Ракиты понимание рациональности как "рациональности на протяжении шага" (решения задачи) представляет собой вид субъективистского понимания рациональности. К. Фрумкин в этой связи представил человека как существо, в процессе своего воспитания образующего в своем сознании некую "мифологическую сеть", т.е. набор культурных стандартов, далеко не тождественных его биологически изначальной гедонистической самодостаточности. Присущая человеку способность постановки задач - это развитие укоренной в нем умозрительной картины мира, но отнюдь не прямая проекция его гедонистического начала. По его оценке рациональность - это не система связей в границах постановки задачи, рациональность - это обращение к предмету "что делать?". Возможно, как в завершении предположил П. Полонский, рациональность это способность актуально-ситуативного перераспределения иерархии ценностей, подавление животных побуждений, например, чувства голода.
        Во второй половине заседания К. Фрумкин предложил обсудить "революционную перспективу" нашего времени или объект, возможно могущий оказаться предметом именно революционной трансформации. С его точки зрения это - социальная конструкция элиты как "слоя". Вместо порядка образования элиты как особого социального слоя общество должно перейти к ее построению на манер системы должностей, к чему и ведет тенденция замены постоянной позиции человека на систему "внутрипроектных" позиций. Причем, как понимает К. Фрумкин, инициатива такой революции будет исходить далеко не от левых политических кругов. П. Полонский попытался, в связи с этими идеями, определить нижнюю границу формата "элитарности", таковой, в его оценке, может быть именно личная карьера. Обобщая несколько следующих реплик участников заседания, К. Фрумкин предложил определения "элитаризма" как "процесса злоупотребления властью при организации производства", без которого, по сути, это производство и не может быть организовано. Далее дискутирующие попытались определить предмет "способа передачи элитарности". Вместо практиковавшихся в прежние времена "личных прав" таковым становится в наше время возможность получения качественного образования.

6 октября 2009 года, Тема - "Математическая ревизия рациональной философии".

На заседании ОФИР 6 октября 2009 года продолжилась серия сообщений Ю. Ракиты о начатой им масштабной работе "Математическая ревизия рациональной философии". Данный доклад был конкретно посвящен проблеме математического осмысления категорий "количество", "качество", "пространство", "время" и "бытие". С точки зрения Ю. Ракиты философская категория "качество" тождественна математическому понятию "инварианта". Второй аспект, связанный с известным философским представлением о "переходе количества в качество" - это наличие изменений, не связанных с фазой предварительного накопления ресурса нестабильности, например, разушение хрупкого предмета от удара или генетическая мутация. Строго соответствует моделируемому философией принципу "перехода количества в качество" только картина фазового перехода в вещественной среде. Более того, существуют и отличающиеся постоянством количественного изменения инерционные процессы, не сопровождающиеся никакими переходами в новые качественные состояния. Сам же фазовый переход, если обратить внимание на отражающий процесс перехода характер зависимости (график функции), оказывается вовсе не дискретным, но просто … достаточно крутым. Отсюда качественные изменения Ю. Ракита видит теми же количественными, только специфическим образом воспринятыми в силу назначения именно такого масштаба рассмотрения; сам же вопрос о способности свойственной картины изменяться в зависимости от масштаба рассмотрения, на его взгляд, представляет собой собственно математическую проблему. Далее, характер самих реальных объектов не позволяет характеризовать их всего лишь одним инвариантом, а следовательно, единственно возможным здесь решением оказывается анализ объектов посредством мультимодельного представления. Общий вывод Ю. Ракиты в отношении проблемы философской категории "качество" состоит в признании недостаточной ясности существующих в философии решений. Философское представление о категории "количество", сводящей воедино представления о "конечности/бесконечности", "единичности/множественности" нуждается в дополнении и характеристикой "мощности". По "схеме Римана" конечность соответствует бесконечности, и потому математика дополняет представления философии о "конечном и бесконечном" идеей их взаимной обратимости. В отношении "единичности/множественности" следует допускать отсутствие простого порядка реализации их взаимного отношения. В частности, если рассматривать аддитивную группу, то единичность порождает все множественности, если рассматривать мультипликативную группу, то единичность ничего породить не может. Таким образом, существует не одна, а две модели, одна - не содержащая перехода от единичности к множественности и другая, в которой единичность порождает множественность.
        Пространство, в оценке Ю. Ракиты, понимается в философии не более чем характеристикой, хотя к нему как к сущности можно применить принцип множественности способов описания явления. Для математики "пространство" это носитель таких свойств как "метрики", "морфизмы", "проекции" и "вложенность"; "пространство" представляет собой нечто, описываемое в метриках, базисах, размерности. Выделение же пространства в качестве одного из свойств всякого физического объекта подтверждается присущими индивиду его субъективными способностями восприятия мира. Более того, сама образная система индивида есть некое "пространство" с его специфическими метриками. В частности, это хорошо обнаруживается на восходящей к З. Фрейду концепции психологии смешного. Человек реагирует смехом на приведение в связанное состояние в его понимании несвязанных явлений, и чем исходная разотождествленность глубже, и тем, соответственно, выше и уровень осознания абсурдности происходящего. Более того, принципы анализа смеха находят свое продолжение в антиэнтропийной направленности мыслительной рационализации в целом: деятельность связывания направлена на уменьшения энтропийной компоненты наших представлений. Само же по себе "пространство" человеческой образности содержит разные по своей сведенности "близкие" и "далекие" пары или группы образов. Физика мыслит уже "категорией" пространственно-временного инварианта, допуская в рамках ОТО неразделенность пространства и времени. Приведя ряд примеров физических задач, Ю. Ракита сделал вывод о субъективном характере выбора в качестве базисной специфики расстояния или скорости: базисной характеристикой становится нечто, измеряемое при проведении приоритетного опыта. Поэтому, если исходить из единства субъективного начала, пространство и время - это одно и то же.
        Далее Ю. Ракита обратился к реконструкции в предлагаемых им представлениях категории "бытие". С его точки зрения, противопоставление, на онтологических началах, "бытия" и "небытия" отличает тавтологический характер и в таком случае "бытие" соответствует понятию "единый неразделенный мир". Разлагая "бытие" на временной шкале, Ю. Ракита, выделив, согласно традиционному пониманию, состоявшееся бытие, бытие сейчас и будущее небытие, признал абсурдным понимание "становления" как смешивания небытия с бытием. Еще один важный аспект он увидел в оторванности категории "всеобщее бытие" от персоналистически доминантной последовательности "небытие - бытие - небытие - …". Исходя из данных соображений и из уже высказанного им представления о простой суммарной природе пространственно-временного континуума, он отождествил последний с нечто "Бытием" с большой буквы, то есть с неким "большим" началом универсологической способности непостоянства. Подобное "Бытие" оказывается в рамках данного представления единым и неделимым. Но и отсюда же следует, что "Бытие" оказывается просто избыточной "излишней категорией", определяющей способность объекта быть "самим собой". Отсюда Ю. Ракита предложил, не отказываясь в принципе от модели онтологического бытия, отождествлять возможность бытия с возможностью преобразования как таковой, когда эта вторая модель бытия будет представлять собой моделирующий формат "единого процесса изменения". В связи с категорией "бытия" возникает вопрос и о началах выделения "сущности" - или в качестве нечто самодостаточного, или же посредством системы атрибутов. "Существование" вполне позволяет рассматривать его именно в качестве атрибута: физическое существование - атрибут тела, логическое - атрибут понятия, субъективное - атрибут экзистенции. В подобном смысле категория "бытия" необходима как некая база всех выведений. И здесь мы попадаем в вилку, обусловленную отсутствием критериев, позволяющих определить "истинную начальность": с одной стороны, изменение можно истолковывать как производную бытия, с другой - бытие можно видеть в качестве интеграла всех изменений. В итоге в качестве корректного решения проблемы "бытия" Ю. Ракита предложил основываться на дихотомии: "бытие - изменение".
        В рамках ответов на вопросы докладчик пояснил две своих оценки; идея физического пространства может пониматься и как еще унаследованная с времен античности классическая идея "места" и, с другой стороны, как свойственное современной науке представление о нем как о всего лишь "системе отношений между телами". В ответ на вопрос о происхождении базовых категорий Ю. Ракита пояснил, что он видит их продуктом анализа, посылкой которого является замещение принципа "истинности" принципом "оптимизации моделей". В том числе, это подразумевает неспособность никакой части мира существовать отдельно от мира и невозможность иного способа реализации порядка моделирования, иначе как посредством введения первокатегории. Выступления в основном исходили из критической, в отношении изложенных Ю. Ракитой идей тональности, но и не только. Я. Гринберг все же остался верен точке зрения, согласно которой "метрика", "линейность" и т.п. представляют собой результат рационализации более фундаментального понятия "пространства". А. Каменщиков обратил внимание на нерешенность проблемы взаимосвязи "бытийности" и "реализуемости", когда у нас нет формальных критериев, позволяющих различать реализуемые и мифические объекты. И. Федотова отметила рациональные начала предложенной концепции, но усомнилась в ее способности заместить философское знание как таковое. Н. Петров настаивал на существовании в философском опыте решений, аналогичных предложенным, но исходящим собственно из философской постановки вопроса; с его точки зрения внефилософское замещение философского понимания просто невозможно. В. Мурасов говорил о принципиальной правильности обращения именно к феноменологически исходной начальности пространственной данности мира. А. Шухов поддержал основные позиции доклада, предложив лишь воспользоваться более радикальным решением о замене понятия "пространство" на специфическую форму "поликорреляции" и, также, связать понятие "бытия" с безусловно значимым здесь материальным началом. Роль же математических способов для возможности познания он надеется объяснить в запланированном на будущее сообщении по его работе "Функция и пропорция". П. Полонский настаивал на внесистемности исключительно лексического, как он это видит, параллелизма понятий математики и философии, примерами чему он привел понятия "корня" и "поля". Выступавший последним К. Фрумкин назвал задачу прояснения понятий и снятия мнимой сложности "ограниченной". Далее он достаточно эмоционально (не упоминая известного подхода Платона) настаивал на положении математики как нечто "вброшенного" субъектом в мир, назвав докладчика всего лишь "философствующим в математической экипировке". Важным тезисом его реплики было определение бытия в качестве предельного понятия, служащего "местом включения любых поправок". В заключительном слове Ю. Ракита отметил, что из всех замечаний наибольшее впечатление произвела на него реплика о необходимости рассмотрения "бытия" как вместилища любой реализуемости, в отношении которой он даже не располагает определенным мнением.

13 октября 2009 года, Тема - "Триадическая структура категориального аппарата".

Обсуждение, состоявшееся на заседании ОФИР 13 октября 2009 года продолжало тематику предыдущего заседания, обсуждавшего отдельные аспекты большого исследования Ю. Ракиты "Математическая ревизия рациональной философии". В данном случае предметом внимания было избрано соотношение между такими формальными структурами как дихотомии и основанные на них иерархические деревья и порядковыми триадами. Свой доклад Ю. Ракита начал с постановки проблемы создания "совершенной теории", в качестве таковой нуждающейся и в оптимальном категориальном аппарате. И здесь получается, что теоретизирование, если сделать конкретный выбор либо в пользу "дихотомий - иерархических деревьев" или в пользу "порядковых триад" способно приводить к совершенно разным решениям. Уделив некоторое внимание проблеме построения иерархических деревьев, Ю. Ракита перешел к проблеме адекватности отражения в той или иной формальной структуре характерного для реальности порядка отношений. И здесь порядковые триады, хотя они и не исчерпывают всех присутствующих в действительности связей, выигрывают за счет реализуемой в них полной упорядоченности. Любое добавление нерегулярности ведет к появлению нежелательной неопределенности. Так, в частности, присущая порядковой триаде обязательность "перехода через" при миграции от начальной позиции к конечной отражается в категориальной триаде течения времени, где переход из прошлого в будущее возможен только посредством пересечения граничной черты "настоящего". В дихотомическом же представлении этот же набор категорий тоже может быть построен как "дерево", если, например, "настоящему" противопоставить "не-настоящее" и разложить последнее, в свою очередь, уже на "прошлое" и "будущее". Некоторая искусственность подобной схемы приводит Ю. Ракиту к мысли о невозможности редукции описывающей течение времени системы категорий к иерерахической схеме. Отталкиваясь от данного опыта, фактически посредством свободного отождествления, Ю. Ракита предложил применить принципы "порядковой триады" и к единой системе отношений "объект - субъект - интерсубъективность". Подобное рассмотрение позволяет как определение строго направленных векторов переходов, так и введение оснований актуализированной первичности: в онтологическом смысле таким основанием оказывается объективный мир, в социокультурном - интерсубъективность. Тем более, что условную "первичность" интерсубъективности можно отождествить с существованием фактически диссоциированных от самих их носителей условностей предложенных Р. Докинзом "мемов". В завершение своего доклада Ю. Ракита остановился на приложении принципа "порядковой триады" к реконструкции акта передачи информации, где подобный принцип позволяет понять саму зависимость объема данных от интерпретирующей способности приемного звена.
        В ответах на вопросы Ю. Ракита пояснил свое понимание некоторых элементов формальных структур, а также их применимости к множеству явлений действительности: формальные структуры описывают не только философские категории, но и практически любые связи действительности. Начавший выступления по докладу Я. Гринберг не согласился с тезисом о решенности проблемы приоритетности в отношениях между математическими формализмами и действительностью: пока не очевидно, можно ли эти формализмы понимать предшествующими действительности или действительность порождающей эти формализмы. Для К. Фрумкина формальные структуры не отождествляя собственно содержательной стороны, скорее налагаются именно в качестве модальных форм действительности, как текст может быть разбит, а может - и не делиться на абзацы. Для проблемы интерсубъективности метод "порядковых триад", в его оценке, вряд ли продуктивен, а описание порядка отношений в системе "человек - объективный мир" сложнее, чем предполагает Ю. Ракита. А. Каменщиков в общем поддержал использование метода "порядковых триад", однако указал и на иные способы исследования проблематики интерсубъективности и гносеологии. В. Князев усомнился в логической корректности некоторых приведений иерархий к порядку дихотомии, а также высказал присущее ему материалистическое отрицание отдельной действительности интерсубъективной реальности. Н. Петров в основном обратился к предмету интерпретативной эффективности дихотомического представления, порождающего, однако, и некоторую присущую этой методологии ограниченность. С другой стороны, по его убеждению, ни одной классификации не дано "себя исчерпать", а также невозможно разложить асолютную в своей самодостаточности сущность на только релятивные структуры ее представления. Для П. Полонского не существует логической определимости времени, могущего быть данным только семантически, а философское категориальное деление есть нечто объективное, не вытекающее из математических реалий. Научные же теории оперируют не более чем квазиматематическими представлениями. А. Шухов изложил свое понимание сложности мира, как неустранимой, не сводимой ни к какому классификационному порядку сложности; поэтому предложенная модель полезна в смысле выделения новых связей, но не может претендовать на статус "описания мира в целом". Онтология же, по его убеждению, может конструироваться и в условной среде "отсутствия" субъекта. В заключение Ю. Ракита отметил, что обеспечивающие фиксацию понятий формальные схемы полезны в смысле более эффективной типизации, а идея "мема" видится ему революционным шагом, позволяющим создавать отстраненное от субъективного начала описание структуры представлений человека. Идеальный же мир - это нечто совсем иное, нежели "интерсубъективная среда".

20 октября 2009 года, Тема - "Монадический теоцентризм".

На заседании 20 октября 2009 года приглашенный сделать сообщение И.В. Матюшкин выступил с докладом о развиваемой им концепции "монадического моноцентризма". Исходя из неоспоримого для него положения о существовании бога, И.В. Матюшкин решил прибегнуть к демаркации областей предметного опыта науки и религии. Подобное решение, согласно его оценке, могло бы устранить противоречие между научным и религиозным пониманием мира. "Нулевой репер" понимания И.В. Матюшкиным мира образует известная математическая модель клеточного автомата, используемая здесь как дискретная формальная машина, рассматриваемая, единственно что, в перспективе ее бесконечной экспансии. Подобное моделирование, с точки зрения докладчика, перспективно в отношении возможности редукции многомерных и сложно-связанных структур в линейные. Исходя из данных посылок началом мира, по И.В. Матюшкину, становится линейно упорядоченная "трехчастная монада", понимаемая как комплекс 3-х видов переменного содержания: i-часть, имманентный или наблюдаемый мир, r-часть, внутренняя сущность или "дух" монады, d-часть, или божественная часть монады. Монадическое начало означает, согласно данной концепции, некий порядок синтеза, когда "внутренняя сущность" порождает божественное, а уже последнее - имманентное. Бытие же в подобном представлении можно описать как (в докладе структурная составляющая не была определена) совокупность монад, в том числе, некая простая физическая элементарная частица, электрон, например, способна содержать 10 в десятках степени монад. Данное видение мира приводит к построению "треугольника связи" между "Я", "богом" и "божественным", в котором собственно и происходит конституирование "Я". Далее докладчик несколько фрагментарно пояснил свое понимание некоторых категорий, в частности, с его точки зрения, "душа" возникает у человека только после смерти, когда же сознание, согласно его пониманию, представляет собой просто "совокупность нейронов". В завязавшейся по ходу доклада дискуссии прояснилось, что предлагаемая в концепции "монадического теоцентризма" редукция содержания мира приводит к выделению финальных элементов, в которых, несмотря на определяемый им статус "простейших", продолжает сохраняться внутренняя сложность.
        Наиболее развернутая оценка изложенных докладчиком идей была дана в выступлении Ю. Ракиты, сравнившим данное видение "монады" с видением Г. Лейбница, использовавшим данное понятие для пояснения парадоксальных свойств принципа "бесконечности"; только в модели Лейбница реализуется такая редукция, в силу которой "монада" оказывается обращенной в самое себя, отсекая, тем самым, порядки внешних отношений. Н. Петров сосредоточился на проблеме собственно изначальной парадоксальности спекулятивных построений, относящихся к сугубо отстраненным сущностям. "Бог" же, в его понимании - это не более чем проекция субъективной целостности на мир, своего рода "комфортный" для нашего духовного начала принцип, позволяющий нам заместить бесконечную причинную последовательность на точечное начало. А. Шухов увидел в рассуждениях докладчика некий, хотя и относящийся к абстракциям, но фактически первичный синтез, в данном случае, рефлексивных переживаний при помощи "простых" средств именования. В. Князев увидел во взгляде И.В. Матюшкина на мир своего рода "наброс" на содержание последнего некоей субъективной выборки.

27 октября 2009 года, Тема - "Функция и пропорция".

На заседании ОФИР 27 октября 2009 года собравшиеся заслушали А. Шухова, поделившегося размышлениями о предмете математической и естественнонаучной формализации, к чему он обратился в его работе "Функция и пропорция". Основная мысль как работы, так и доклада заключалась в выделении принципа "акцидентального" или, иначе, феноменально-эмпирического представления как принципиально первостепенной среды манипуляции. Однако обсуждение данного сообщения развивалось в направлении не онтологических, а именно эпистемологических особенностей взаимодействия физической действительности и проецируемых на нее человеческим познанием моделей. Наиболее тщательную попытку такого рода осознания предпринял Н. Петров, обративший внимание на недостаточность социального описания как просто картины социальных катаклизмов, что и вынуждает сопровождать его интерпретационной "подкладкой", в частности, следующей из той же марксистской теории "классового общества". В принципе, наука и есть наложение на эмпирическое представление умозрительной схемы, далее позволяющее селекцию в содержании подобного схематизма адекватных и не оправдывающих себя представлений. Скорее всего, опыт "напрямую" просто не способен породить теорию. Я. Гринберг в диспуте с Н. Петровым уделил внимание алхимии как случаю порождения бессмысленной установкой побочных в ее смысле результатов, в итоге приобретающих самоценностный смысл. К. Фрумкин обратил внимание, что отсутствие в историческом описании спекулятивных конструкций, в большей степени привносимых туда именно социологией и философией, не отменяет создания в практической истории коллекции казусов, таких как "смена власти", "война", "обогащение", "экономический рост". В то же время представление человека вообще со своего рода "технической" стороны ограничено объемом средств представления, например, порядка 30 тыс. воспринимаемых оттенков. Однако такого рода базисная "психическая сложность" автоматически не приводит к созданию сложной, описывающей некую предметную область действительности системы представлений.

10 ноября 2009 года, Тема - "Продуктивность философии".

Время заседания ОФИР 10 ноября 2009 года было отдано диспуту на предмет "продуктивности философии". Диспут открылся обменом мнениями между Я. Гринбергом и Н. Петровым, по оценке первого, "результаты философии" вряд ли существуют, когда его оппонент настаивал на способности философии предъявлять человеческому духу некие явления или нечто "ощущаемое", могущее быть сопоставленным с даваемой лингвистикой картиной языка как "некоторой пластичной массы". Далее были сформулированы тезисы о необходимости различения собственно результата и "ощущения результата", а также проблематика прямого и "косвенного" результата. Примером результата последнего типа может послужить и само существование ОФИР. Н. Петров далее продолжал защищать способность философии приходить к некоему конкретному результату, примером чего можно назвать рожденную в ОФИР концепцию"онтосов", - синтетических единств материального и духовного существования человека. Далее развитие дискуссии подняло на поверхность проблему соотношения философствования и того, что мы определяем как философское знание. По оценке К. Фрумкина, формально выделяемые пределы философского познания не понимаются философствующим как сдерживающее начало, философствование, даже установив себе границы, легко покидает данные пределы. Вообще понятие "философия" следует относить не к числу философских, а науковедческих категорий, особенность же "собирательности" философии может наглядно иллюстрироваться примером отнесения истории философии к собственно философии, а не к особой "науке о", например, литературоведению. Далее тезис К. Фрумкина о связи науки как источника особого "научного результата" со сферой особенной потребляющей этот результат высокоспециализированной деятельности, к примеру, техники, нашел своего рода "обратное" продолжение в рассуждениях присутствующих о парадоксальности института "философской школы". Подобного рода "школа" представляет собой лишь форму духовной преемственности, и зачастую философы, объявляющие себя последователями некоторого "мэтра" на взгляд самого основоположника просто искажают его учение. Наглядным примером этому может служить отношение Э. Гуссерля к философии объявивших себя последователями феноменологической школы представителей экзистенциализма, М. Хайдеггера и Сартра. Обсуждение положения о значении философии Э. Гуссерля для развития представлений о "поле сознания" вызвало монолог В. Муратова о идентичности данного учения классическому платонизму. Платон, по его оценке, сумел совершить скачок от предшествующей ему натурфилософии к собственно философии, создав практику "качания образа". Эта возможность и ряд других философских инструментов позволили построить особое философское представление - видение объектов и сущностей посредством "поля сознания" благодаря чему, собственно и было достигнуто разотождествление наблюдаемого и содержащегося в наших интерпретациях. В отношении же наличествующей в образном философском моделировании свободы интерпретации была предпринята попытка ее ревизии "лингвистической школой" Л. Витгенштейна, стремившегося заместить образный порядок ассоциации строго логическими формализмами.
        Для В. Муратова важной компонентой философского понимания мира служат трансцендентальные идеи энергетики и синергетизма, создающие своего рода "метасферы", не могущие быть описанными посредством материальных или адресующихся к материальным конструктов. Развивая и критикуя данное рассуждение, Н. Петров сделал несколько замечаний о различении собственно философских смыслов и философски звучащих речей, а также представил инновационную и исследовательскую деятельность как возможность не создавать новое, а лишь регистрировать уже содержащиеся (хотя бы в потенциальной форме) в мире реалии. Немало времени было потрачено на анализ возможность объективации человека, восходящий к тезису К. Ясперса о "необъективируемости человека". По мнению Я. Гринберга, как сама идея "невозможности объективации" человека представляет собой философский результат, так и любое не допускающее объективации представление следует определять как специфический "предмет исследования" философии. Развитие дискуссии вызвало и следующее развернутое замечание К. Фрумкина о такой функции философского знания как "интеграция разнородного материала". Философы стремятся к интеграции "мира в точку", и результатом подобной деятельности оказываются некие "узлы отношений", соединяющие разнородные части мира. Проблема же "частей мира" порождает и следующую проблему - "единства мира". Согласно точке зрения В. Князева принцип "мир один и постоянен" представляет собой исследовательский постулат, способный оправдать исследовательскую активность как таковую; в подобном свете задача философии видится в построении такой "единой системы". По мнению других выступавших, прагматику безразличен принцип "единства мира", а саму данную идею можно рассматривать как утилитарное средство создания гармоничного в смысле нашего мышления представления. К. Фрумкин далее обратил внимание, что одной из функций философии в культуре следует признать утверждение онтологической регулярности структуры мира; напротив, религия отрицает единство мира, требуя выделения особого доминирующего над миром внемирного начала. Далее в деятельностной философской модели появляется категория "интереса", присутствующая как таковая, но не могущая быть объясненной как порождение (в картине возникновения и пропадания интереса). Совмещение же аспектов "регулярности мира" и присущего субъекту интереса придает философии особую функцию носителя "искусства дистилляции", как общей способности различения "важного и неважного". Например, на заре философии в Древней Греции как "важное" выделяли субстантности - "огонь", "воду", "эфир", отделяя их от неважного. В основе философии, поэтому, можно выделить имеющую подсознательную природу идею иерархии ценностей, а далее - отождествить с философским разумом работающий посредством подобного инструментария особый механизм интеграции частного многообразия. А. Шухов добавил к такой оценке свое наблюдение, что философствование, как таковое, смещается в область выделения присущей частностным сферам особой философской идентичности, переходя, например, от наблюдения бытийности в целом к философскому осмыслению отдельно истории в специфической "философии истории". Черту под дискуссией подвел Н. Петров, определивший главным результатом философии аппарат понятий, а "самым главным зерном" - "открытие феноменов единого существования". С его точки зрения, самый существенный эффект философии - это понятие "универсального результата познания".

17 ноября 2009 года, Тема - "Начала идентичности субъекта".

Как и на предыдущем заседании, свою работу 17 ноября 2009 года ОФИР провел в режиме диспута. На этот раз предметом обсуждения был избран предмет онтологии субъектности, и, в связи с этим, поиска строгих оснований, могущих быть положенными в основу определения "субъекта". Предварительно были определены 3 требующие решения проблемы: 1) существует ли субъект, 2) каково его содержание, 3) что можно сказать о его отношениях с объектом? Первое принятое к рассмотрению предложение решения заключалось в идее определения контекстов или потребностей описания, для которых необходимо понятие "субъекта". Было определено, что "субъект" безусловно используется только в гносеологии. Также было принято мнение, что "логический субъект" - это нечто иное, нежели онтологический субъект, понятие "субъект" в логике выходит за рамки искомого участниками диспута смысла. Было отвергнуто и предложение использовать для понимания "субъекта" характеристику опытности, поскольку она лишь показывает субъекта в качестве нечто, служащего объектом познания. Далее возобладала предложенная К. Фрумкиным точка зрения, выводящая "субъекта" из предложенной еще Аристотелем схемы сопоставления "движения" и "самодвижения", когда в анализе, учитывающем направленность действия, мы выделяем активность, для носителя которой характерна энергетическая автономность и, поэтому, ассоциируемая с внутренними, но не внешними причинами. Подобное разделение Аристотель применял для различения живого и неживого. Данную оценку дополнило толкование Н. Петрова, представившего "субъекта" местом протекания процессов, готовящих данного носителя активности к совершению действия. Но возникли проблемы возможности некоей распространенной интерпретации - возможно, и всякий объект в отношении возникающего события можно назвать "субъектом". Также было обращено внимание на использование имени "субъект" в некоторых специфических областях познания, например, в представлении о "субъекте права". Как определил К. Фрумкин, это весьма точное в смысле демагогической по своей сути риторики правового знания определение вполне конкретного понятия, под "субъектом права" всегда понимается нечто, способное обладать волей и интересами. Дальнейшее продолжение диспута было подсказано В. Муратовым, обратившим внимание на недостаточность фиксации спонтанной активности для идентификации "субъекта". Льдина в Арктике тоже раскалывается по своим собственным причинам, но не понимается как "субъект", под которым всегда подразумевается "высокосознательная тварь". К. Фрумкин все же настаивал на идентификации субъекта в качестве породителя активности, именно в таковом смысле понимала его европейская культура; это решение представляло собой образец "эффективного простого" понимания, показывающего действия человека, "возникающими в нем самом". В. Князев обратил внимание на такое тонкое отличие субъективности как интенциональность: именно в этом проявляется различие между самоубийцей и кошкой, выпадающей из окна в силу неосознанности у нее подобной опасности. Скорее всего (на этом пункте завершается данный отчет, но не ставится точка дискуссии), субъективность может быть исследована по ее, возможно, и не прямым характеристикам интенциональных состояний (способность "быть довольным") и нейрофизиологической функции "торможения".

24 ноября 2009 года, Тема - "Метафизика как философия физики".

Заседание ОФИР 24 ноября 2009 года целиком было посвящено докладу д. ф.-м. н. Б.У. Родионова, посвященного предмету возможного на базе физического знания метафизического синтеза. Помимо непосредственно физики данный синтез в определенной мере вдохновлен и дискуссиями между представителями науки и религии, в частности, регулярно проходящей междисциплинарной конференцией в г. Дубна. Предлагаемое Б.У. Родионовым решение основано на принципе равно когнитивной существенности любой практики познания, что науки и философии, что религии. То, что привлекает Б.У. Родионова на пути синтеза всех форм познания - это возвращение познавательных практик к основе в виде универсальности знания. Докладчик отдал должное религии как практике не только экстатического погружения, но и сферы теологической спекуляции, пытающейся формализовать структуру метафизических начал (например, в анализе "триединства божества"). Наиболее значимым предметом осознания на пути подобного синтеза оказывается, по Б.У. Родионову, своего рода "прикладная эсхатология", практически реализующаяся в каталогизации "уроз существованию человечества". Результатом данных исследований явилась сводная "Таблица угроз" (опубликованная в №3 издания "Метафизика, век XXI-й"); на первые позиции в данной таблицы выходят угрозы биологического характера - опасность неизлечимых заболеваний бактериологического характера и невралгической "эпидемии", далее следуют опасности особо сильных эмиссий солнечной активности и факторы нестабильности геосферы. В этой связи Б.У. Родионов усомнился в метеоритном происхождении некоторых объектов земного рельефа, напротив, понимая их продуктом геосферной активности; данное понимание родилось у него из его постоянного интереса к проблеме природы Тунгусской катастрофы 1908 года. Метафизическое видение мира у Б.У. Родионова представляет своего рода проекцию античного эйдетизма, когда началом всего оказывается "Мысль". Как выяснилось не только из доклада, но и из ответов на вопросы, базисная структура микромира видится Б.У. Родионовым в форме нитевидных (или цилиндрических) атомов, цементируемых квантами магнитного потока. Элементарные частицы следует понимать обрывками таких нитей (в частности, кварково-глюонных).
        Любопытными моментами ответов на вопросы можно назвать идентификацию Б.У. Родионовым своего отношения к религии как своего рода "внутренней веры", заявление им своей уверенности в возможности человека найти средства управления космическими явлениями, в частности, Солнцем, а также вытекающего из разделяемого им принципа "Мысли" неверия в значимость угроз существования человечеству социального происхождения. С его точки зрения, человек есть нечто "вечно существующее", и "Мысль" трудно назвать просто некоторым продуктом социализации, ее отличает метафизическое, а не конкретное происхождение. Он также пояснил, что видит возможность прямого взаимодействия сознаний через физический медиатор. С анализа данной позиции и начались выступления по докладу, открытые А. Каменщиковым. По его оценке, физическому знанию еще далеко до состояния некоей завершенной формализации, граница между физическими и метафизическими представлениями постоянно изменяется; тем не менее, попытку искать возможности взаимодействия сознаний напрямую через физический медиатор нельзя пока назвать оправданной. А. Нилогов обратил внимание на нечеткость отнесения докладчиком тех или иных сущностей к метафизической сфере, вряд ли таковыми следует понимать просто сущности, не находящие объяснения в физике. Несмотря на полное игнорирование в докладе философских норм аргументации, саму идею осознания нефизических данностей А. Нилогов назвал "полезной". Н. Петров высказал предположение, что решая свои задачи, физика не ставит перед собой собственно цели "дать объяснение", но лишь накидывает на мир определенную требующую объяснения "сетку". Понимание мира как "Мысли" не вполне отчетливо, и требует более подробного объяснения, а вторжение в сферу космических объектов, слишком масштабных в сравнении с мизерным перед ними человеком, просто опасно. П.Полонский согласился с тезисом, что наука, религия и философия живут в одном и том же смысловом поле, как и назвал данную инициативу "привлекательной и полезной", в то же время отметив реальные возникающие в отношениях физической теории и философии сложности. Для А. Шухова доклад представлял собой пример определенного рода "научного романтизма", порождаемого в определенной мере сковывающей сознание ученых методологически обязательной рациональностью. Философия - это не только ее история, но и реальные проблемы феноменологических границ фундаментальных формаций, в частности, движения; для описания же взаимодействия общественных систем и сферы физической действительности лучше использовать традиционную в материалистической философии конструкцию "форм движения материи" - физической, биологической и социальной. К. Фрумкин увидел в представленной в докладе постановке вопроса "материалистическую истерику", вынуждающую к альтернативному решению, полностью основывающемуся на идеалистических посылках. Объяснение частных специфик, что не очевидно для людей, не знакомых с философским анализом, не требует введения слишком общих категорий, таких как предложенная "Мысль"; точно таким же образом и "ноосфера" может быть объяснена как порядковое, а не системное явление. В то же время он обратил внимание, что философию в последнее время перестала интересовать такая тематика как "философская космология".

1 декабря 2009 года, Тема - "Симметрия хаоса и порядка".

1 декабря 2009 года ОФИР'у свое видение предмета математического упорядочения мира, в данном случае на основании рекуррентных структур и чисел Фибоначчи, высказал А.С. Харитонов. Сформулированная им и изложенная в многочисленных публикациях идея сводится к замене описывающего дихотомического разбиения на разбиение в соотношении "золотого сечения", представляющего собой предел, к которому стремятся члены любой бесконечной рекуррентной последовательности. В результате подобного представления не только картина мира, но картина его отдельных фрагментов приобретает неравновесность структуры, позволяющую выстраивать противонаправленные энтропийным последовательности. Строящиеся на основе рекурретных последовательностей модели не только позволяют воспроизводить эволюционные и развитийные тренды, объясняющие начала важнейших мировых трансформизмов, наподобие возникновения биологической эволюции, но и они могут быть использованы при прогнозировании социальных процессов. Инструментом введения представления о неравновесии служит и дополнение традиционной физической картины составляющей "пространства событий". Элементами предполагаемой А.С. Харитоновым физической картины служат и такие решения как возможность выхода за пределы эргодических (консервативных) моделей статфизики, расширение области физических представлений за счет построения "физики становления", разделение между особой "внутренней" (структурной) и "внешней", в которой именно и реализуется движение, системами отсчета.
        Наиболее глубокое понимание сконцентрированное на математической специфике сообщение А.С. Харитонова вызвало у Ю. Ракиты. Он увидел в данных решениях параллель с рядом требующих математического разрешения случаев выделения структурной или масштабной неопределенности (например, при построении первоначальной конфигурации распознаваемого образа или в случае задания рамок апроксимации). В частности, он высказал мысль, что "упорядоченные структуры в случае более насыщенного хаоса должны верифицироваться большим числом выпадений [точек]". Но он же и отметил неспособность предложенной А.С. Харитоновым концепции выйти на уровень очевидной физической приложимости. В отношении же проблемы математических начал мироустройства Ю. Ракита подчеркнул необычайную эффективность аддитивного принципа, позволяющего вырабатывать рациональные приемы как синтеза, так и разложения формальных сущностей. А. Шухов высказал мнение о принадлежности предмета предложенной А.С. Харитоновым модели более гносеологической, чем онтологической проблематике. Естествознание - это "наука расчета", что приводит к достаточной произвольности при формулировании фундаментальных естественнонаучных понятий, к использованию одного и того же слова, например, "пространства" к описанию фактически наделенных различной природой явлений и категорий. Не дисциплинируемые методологической строгостью, представители естествознания фактически прибегают к фантастическому конструированию, при котором ускользает сама предметное соответствие создаваемых ими моделей. Кроме того, физика представляет собой модель только актуально, в том числе, и в виде реликтовых проявлений, выделяемых явлений, и только поэтому не может быть признана эквивалентной онтологической начальности как таковой, на чем, фактически, и строятся пытающиеся преодолеть данный недостаток рассуждения. Главной позицией высказанной К. Фрумкиным оценки доклада следует назвать идею признания А.С. Харитонова создателем "собственного стиля мышления". Суть такого стиля в резком переходе, "прыжке", от одного уровня картины мира на другой, в результате которого, возможно, утрачивается дедуцирующая связь. Этот стиль мысли К. Фрумкин назвал "однородностью разнородного". В. Цаплин отметил, что "автоматизм" допущения математическое описания социальных явлений само собой предполагает детерминированность социальных процессов, что, с объективных позиций, не столь очевидно.

8 декабря 2009 года, Тема - "Прогноз гуманитарных последствий нанотехнологий".

На заседании 8 декабря 2009 года В. М. Кишинец познакомил ОФИР с созданной им футуролого-прогностической концепцией влияния достижений в области нанотехнологий на биологическую сущность человека. Новые создаваемые развитием нанотехнологий технические и технологические возможности позволят модифицировать биологические структуры уже на молекулярном уровне, что приведёт к своего рода фактической искусственности тканевой и организмической структуры человека и животных. Возможность своего рода медицинского "культивирования" организма, управление идущими в нём процессами вопреки естественной заданности, например, блокирование старения, создадут совершенно иную структуру общества с новыми ценностями, потребностями и запросами. Отсюда осознание человечеством сферы биологической жизни как новой области культивирования (это похоже на процесс создания обладающих специфической биологией сельскохозяйственных культур и пород) не может не породить у человечества идею создания некоторого организма, "оптимального для поддержания функции разумности". То есть у данного организма будут исключены эволюционно заложенные в человеке анатомические особенности, и он будет энергетически и функционально оптимизирован под требования чистой функции "воспроизведения разумности". При этом и средства "культивирования организма" создадут возможность некоего условного "биологического бессмертия". Подобная перспектива расколет человечество на "традиционалистов", сторонников привычной анатомической структуры человеческого организма, и "модернистов", стремящихся к вечному продолжению своей жизни, пусть в форме подобного рода "оптимизированной биооболочки", во что они могут воплотиться посредством метаморфоз, достаточно похожих на метаморфозы, которые уже известны по жизненному циклу насекомых, например, бабочек. Неизбежное вытеснение традиционалистов модернистами приведёт, в конечном итоге, к заселению Земли некой культурой "постчеловеческой жизни". В. М. Кишинец не привёл других её особенностей, кроме гипотетической энергетической оптимальности и перехода на некоторые ещё не известные науке механизмы коммуницирования. В этой связи он объяснил феномен "молчания внеземных цивилизаций", где биологическая жизнь давно дошла до стадии такого рода структуры, а способы коммуницирования реализуются на микроэнергетическом или субатомном уровне и не могут быть установлены имеющимися у нас в настоящее время средствами. По тематике доклада В. М. Кишинец является автором двух книг, в одной из которых приводится описанный выше футуристический анализ, а во второй (и второй по времени) - рассматривается коллизия, в которую ввергается социум в результате подобного рода "эпохи биомодернизации".
        Вопросы к докладчику относились, главным образом, к предмету обоснованности его футуристического видения, способности представить детальное содержание будущей биоформы, восприятия данных перспектив в традиционалистских идеологиях, влияния на подобную перспективу действующего ныне в социуме принципа "главенства этического начала". В ответах В. М. Кишинец ещё раз подчеркнул сугубую гипотетичность видения им "биологической структуры будущего", в отношении которой он не ставил себе цели анализа её детального содержания. Вопросы Н. Петрова и А. Нилогова касались понимания В. М. Кишинцем природы собственно разума, соотнесения её с той или иной, биологической или идеальной (информационной) идентичностью, в результате чего была установлена непроработанность данного аспекта в представленной им концепции. Выступления открыла реплика А. Шухова, обратившего внимание на связь некоторых оставшихся неясными в концепции В. М. Кишинца проблем с нерешённостью некоторых вопросов онтологии, например, проблемы машины и машинизма, а также классификации динамических объектов, примером чему оказываются неотделимые от постоянно происходщего в них обмена веществ биологические особи. Отсюда он сделал вывод, что среда биологических особей всегда останется конкурентной и ориентированной, как это показывают итоги биологической эволюции, на создание более изощрённых систем, и единственное, что здесь сможет изменить технологическая революция, так это лишь создать близкие натуральным искусственные системы. Я. Гринберг задал самому себе вопрос о том, а "во что" может трансформироваться человек? Если этой новой его оболочкой окажется в эмоциональном смысле "ничто", то на этом, по его оценке, будет утрачен и гуманитарный аспект как таковой. Логика, как понимает выступающий, может быть реализована в схеме компьютера, а неустранимым началом идентичности разума следует понимать неразделимое единство рациональной функции мышления и эмоционального начала. В. Муратов увидел в предложенной концепции не вполне реалистичное смешение артефакта с не вполне технологизируемым жизненным началом; да, наука найдёт возможность модификации живого субстрата, но это не значит, что она найдёт возможность модификации жизни. П. Полонский от имени собравшихся выразил благодарность В. М. Кишинцу за вызвавшее живой интерес сообщение, высветившее в неожиданном ракурсе некоторые казалось бы давно известные проблемы. В то же время он предположил принципиальную невозможность нахождения у такого рода нашего "эволюционного потомка" реального разума, так и не найденного в наше время у компьютера, что будет означать крушение надежд у сторонников подобного рода планов. Что действительно очевидно - столь решительное изменение устоявшегося порядка человеческой жизни реально вызовет сильнейшее провоцирующее конфликт социальное напряжение. Для К. Фрумкина позитивный смысл доклада заключается в рационалистической идее не приспособления инфраструктуры под существующий организм, а создания агента, лучше адаптированного для иных условий жизни, например, на других небесных телах. В какой-то мере мысли В. М. Кишинца повторяют идеи антиутопии из романа Л. Леонова "Пирамида", увидевшего вектор социального прогресса в превращении людей в автоматизированных исполнителей функций в системе "социального муравейника". Но всё-таки появление "неуязвимых наноструктур", если оно окажется "неуспехом человека", можно понимать "успехом жизни", ради которого мир "пожертвует человечеством". Сейчас для науки неясна проблема определяющих реализацию субъективности "начал идентичности", в силу чего главной при искусственной реализации разумности проблемой остаётся повторение механизма "осознания себя". Поэтому он не понимает, заинтересованность в каких таких "будущих поколениях" будет мотивировать людей на создание заменяющей их формации. Н. Петров отказался принять превосходно детализированную, но, по существу, с его точки зрения, неверную картину замены антропосферы сферой "новой биологии". Этому препятствуют и, с одной стороны, обессмысливающее само условие "бессмертия" непонятное прочтение проблемы "смерти", и, с другой, нерешённость проблемы начал идентичности разумности, в биологической привязке которой возникают большие сомнения. К какой бы, в конечном счёте, деперсонализации не прибегал автор концепции, предполагаемый им мотив постбиологической активности остаётся традиционным - личный эгоизм. По оценке А. Нилогова, современная философия пока не способна осмыслить ту футурологическую перспективу, которую открывает работа В. М. Кишинца. В. Князев напомнил о любопытной особенности человечества не до конца обдуманно принимать новаторские решения, что может приводить к тяжким последствиям; но, несмотря на такую опасность, прогресс вряд ли удастся остановить. В заключительном слове В. М. Кишинец отметил, что использовать вроде бы гарантирующие вечную жизнь технические решения человека подтолкнёт надежда.

15 декабря 2009 года, Темы - "Истинное и ложное мировоззрение", "Разное".

Работа ОФИР на заседании 15 декабря 2009 года началась с доклада К.Н Ляшко на тему "Истинное и ложное мировоззрение". Пафос рассуждений докладчика был связан с таким социальным явлением современности как религиозный ренессанс. В связи с этим возникла потребность в изучении и предмета "мировоззрения", которое, в определении К.Н. Ляшко, представляет собой некую "упорядоченную систему представлений". Однако подобная "упорядоченность" не означает адекватности понимания действительности; возможность построения мировоззрения как адекватной системы представлений свойственная только материалистическому научному мировоззрению, когда религиозное мировоззрение следует рассматривать как субъективное. Или, иначе, религиозное мировоззрение следует назвать "окончательным", поскольку оно ограничено пределами в виде фиксированной картины религиозно-мифологических образов. Для К.Н. Ляшко мировоззрение - результат вербального начала мышления, для довербального уровня характерно только мироощущение, но отнюдь не мировоззрение. Для объективного научного мировоззрения, по оценке докладчика, характерна способность пунктуального воспроизведения картины мира, когда религия ограничивается формированием некоей произвольной убежденности. Для материалистической "объективной картины мира", по К.Н. Ляшко, характерно понимание мира порождением движущейся материи и представление его как совокупности коллизий, источником которых служат причинно-следственные зависимости. В видении К.Н. Ляшко известные в материалистической философии "формы движения материи" обладают космологической локализацией, в частности, биологическую и социальную формы следует определять как "земные". Для характерной докладчику материалистической концепции способность ощущения понимается исключительно продуктом внешнего воздействия на сознание, не подразумевающего никакого вмешательства системы интерпретации в построение образа. Неотъемлемой составляющей материалистического представления К.Н. Ляшко видит познавательный релятивизм, совершенствование знание в соответствии с расширением области опыта. В этой связи Галилеева революция для него несет смысл перехода от фиксированной картины мира к его видению как места совершения изменений. Оригинальной точкой зрения докладчика следует признать и значение клеточного принципа построения живых существ, осознание наукой существования живой клетки как основы всех живых организмов. По К.Н. Ляшко, устранение в физическом релятивизме ранее выделявшихся как идеальные формации пространства и времени означает еще большее распространение условия материальности на все содержание мира. Начавшаяся по завершении доклада стадия ответов на вопросы выявила сложность достижения базы взаимопонимания между докладчиком и собравшимися; в существенной мере это связано с требованиями К.Н. Ляшко в области употребления понятийного аппарата. В то же время он пояснил проблему религиозности некоторых известных ученых феноменом разотождествленности их научных интересов и области индивидуальной психологии. Яркими иллюстрациями взглядов К.Н. Ляшко следует признать его ответы на вопросы о структуре мировоззрения и его отношении к герменевтике. Мировоззренческим смыслом, с его точки зрения, обладают лишь обретшие предметную специфику представления, а именно определенные предметные картины, но не методологические установки, и герменевтику следует понимать не обладающей позитивным смыслом по той причине, что тексты "следует читать, но не истолковывать". Появление на заседании Ю. Ракиты привело к постановке вопроса о предмете "абсолютной и относительной" истины, в конце концов, поставленного таким образом: "содержит ли понятие истинности что-либо, кроме успешной практики?" Далее стадия вопросов сама собой перешла в диспут о предмете "информации", опять-таки истолковываемой К.Н. Ляшко как представленные в вербализованной форме "сведения".
        Несколько неровное течение стадии "ответов на вопросы" привело к принятию предложения Н. Петрова об отмене обсуждения доклада, и оставшееся время было посвящено двум выступлениям. Первым был комментарий Ю. Ракиты о присущем современной информатике понимания предмета "информации". Техническая информатика истолковывает "информацию" как нечто, поддающееся измерению, а именно как "количество информации". Причем эта объемная норма реализуется именно в системе приема, для которой она оказывается двояко порожденной как поступившими данными, так и состоянием самой системы. Чем более "неожиданно" вызываемое поступившими данными событие, тем больше объем собственно "поступившей информации". Данная точка зрения вызвала несколько вопросов, но, тем не менее, присутствующие согласились с пояснением Ю. Ракиты, обратившим внимание, что данная концепция рассматривает только вполне определенный тип ситуаций. Вторым выступил К. Фрумкин с изложением социологической концепции Зигмунта Баумана, представленной в его работе "Свобода". Понятие "свободы", по З. Бауману, есть следствие определенных социальных условий, в частности, лишения определенных общественных слоев права личной свободы (рабство). Для капитализма же, в котором исчезают свойственные прошлым формациям системы обязательных повинностей, вопрос о "свободе", может показаться, теряет свой смысл. Парадоксальным оказывается и свойственное эпохе капитализма отождествление "свободы" и индивидуалистической манеры существования, поскольку свобода от общества тоже может пониматься как несвобода. Далее, капитализму свойственно допускать существование множества "источников авторитета", реально способных "заглушать" друг друга, как и сочетаться в индивидууме как на поле их пересечения. Первоначально капитализм представлял собой систему, обеспечивавшую свободу индивидуальной предпринимательской активности, но с приходом эры корпораций, когда для личного роста остаются только возможности карьеры, единственной свободой капитализма осталась свобода потребительского выбора. В этом смысле "бедный" понимается З. Бауманом как нечто "дефектный потребитель", у которого отсутствует свобода выбора в его возможностях потребления. В результате З. Бауман видит главной и сохраняющейся на весь период капитализма свободой свободу участия в общественной жизни. Дискуссия по данному сообщению сосредоточилась на предмете соотнесения "внутренней" и "внешней" свободы, что, собственно, и не решено в концепции З. Баумана, преувеличивающего смысл именно "внешней" свободы. С точки зрения Н. Петрова внутренняя свобода очевидно представляет собой конкурента социальной раскрепощенности. Для К.Н. Ляшко свободный человек руководствуется только моралью, а не правом, поскольку право именно инструмент как раз несвободных обществ. Ю. Ракита увидел в проблеме "свободы" другой аспект - по сути, аналогию физической модели "степеней свободы", а именно возможность предпочитать ту или иную стратегию поведения. Реальная ситуация всегда выглядит компромиссом между свободой и объемом связей, в ситуации же "нулевого" объема связей утрачивается сама способность направленного развития. К. Фрумкин высказал свое собственное мнение, в силу которого нельзя говорить о "свободе" в метафизическом смысле, а следует - об иерархии ценностей и о предпочтении нами из них "более интимных".

22 декабря 2009 года, Тема - "Проблема времени".

Заседание ОФИР 22 декабря 2009 года А. Каменщиков предназначил для совершения экскурса в вековые философские изыскания в области проблемы времени. В известной мере ему помогла в этом монография П. Гайденко "Проблема времени в европейской философии и науке". Время, по оценке докладчика, не представляет собой в чистом виде предмета анализа, поскольку любая постановка вопроса о существе времени основывается на употребляющей время же структуре. А далее - проблема времени анализировалась уже начиная с первоначальной философии, стоит лишь здесь вспомнить основную загадку большинства апорий Зенона. Наиболее же осязаемым результатом Зеноновского сомнения следует понимать приложение к пространству времяподобной интервальности. Далее в античной философии время осознавалось посредством достаточно противоположных по смыслу моделей от времени как атрибута вечности до времени как "плоти" измерительности. Триада "прошлое - настоящее - будущее" во многом утвердилась в качестве образа времени благодаря настойчивости позднеантичной (Августин) теологии, позволившей представить время "отождествляющим вечность через переживание настоящего". Важной идеей теологической модели времени следует признать использование при построении данной модели "конструктивных объектов" (пример таковых - геометрическая точка); время, если сопоставлять его с числом, оказывается маркером середины (настоящего), когда число - верхней и нижней границ. Еще одной важной идеей "теологической понимания времени" следует признать идею Августина о чувственном способе восприятия времени посредством слуха. Далее, Галилей фактически революционизировал представление о времени, переведя идею "равномерности" на новое основание принципа инерции, - вместе со структурой пространственно-временного континуума это позволило создать новые средства физического описания действительности. Декарт же понимал мир "постоянно творящимся", для чего время как необходимое начало длительности имплантировалось в этот процесс творения "по воле Бога". В четкой же форме идея времени как равномерного процесса появляется только у И. Ньютона, сопоставившего ускоренность как основу действия с равномерным течением - временем как таковым. Существенный накопленный знанием опыт понимания времени позволил И. Канту отказаться как от онтологического (физического), так и от психологического (теология) понимания времени, заменив его на метапсихологическое. Кант назвал время и пространство априорными формами чувственности, благодаря которым человек получает возможность познания мира, для него время - не более чем одна из "продуктивных способностей воображения". Следующий важный шаг в интерпретации времени - это попытки ряда мыслителей и, в особенности, Э. Маха, "освободиться от ненаблюдаемых величин". Мах предполагал достижимым устранение абсолютности пространства, допуская, что физическое описание может обойтись лишь принципом "взаимодействия". Вытекающая отчасти и из высказанных Э. Махом сомнений созданная А. Эйнштейном концепция физического релятивизма предполагала такое начало как недостижимость эффективной синхронизации часов в различных точках пространства. Неабсолютность же Эйнштейновских пространства и времени следует из абсолютности таких начал как "принцип преобразований Лоренца" и "постоянство скорости света". Современный же философский идеализм понимает время как специфическое именно для человека невоспроизводимое переживание, которому "не соответствует ни одного процесса". Вывод из доклада заключался в идее несовместимости онтологического и психического решения проблемы времени, хотя, что вполне возможно, таково лишь актуальное понимание "проблемы темпоральности", и дальнейшее совершенствование психических переживаний времени выведет нас к ее новому пониманию.
        В ответах на вопросы, полученных не только от докладчика, но и от слушателей было установлено, что время все же можно некоторым образом ощущать посредством несовпадения внешнего такта с внутренним ("внезапность" и "томительное ожидание"), единую систему "пространства-времени" можно понимать "сильно асимметричным образованием", что время можно толковать и как категорию, и как понятие, и что представление о равномерности основано на принципе сравнимости принадлежащих разным периодам времени временных промежутков. В то же время А. Каменщиков не признал продуктивным использование для разрешения проблемы времени присущих обыденному сознанию идей "универсалий динамической природы" - "бурный, спокойный, методичный, синхронный, противофазный, экспансивный, податливый, распыляющийся и т.п.". Выступления начались с высказывания А. Шухова, заявившего о достаточности для понимания им времени некоторого расширения модели констуитивной онтологии Б. Смита, в которой он к традиционному списку "состояний, универсалий, случайности" добавляет понятие "эффекта". "Эффект" следует понимать своего рода парасостоянием, отличающимся от состояния тем, что в нем присущее последнему "пристрастное" отношение к наполнению замещается на "безразличие" к наполняющей формации. Вторая специфика времени - анизотропность, причем такого рода, которая не может быть заменена, что допустимо в случае анизотропности материальных объектов, на изотропность. В. Князев пояснил, что "вечнотянущееся равномерное время" - это присущая нашему познанию гипотеза, возможно, в чем-то даже и сопоставимая с мифологическими фикциями, например, русалкой, особенная лишь несомненной эффективностью в смысле нашего описания мира. Мы с легкостью способны проститься с образами мифов, но нам трудно расстаться с идеей времени, поскольку на данном представлении и строится наше понимание мира. К. Фрумкин придал пространству и времени статус "принципов разнообразия мира"; время - показательная принадлежность движения, то есть показательная принадлежность казуса, происходящего только в пространстве. Пространство допускает его моделирование "вне времени", а время - невозможно предположить "в отсутствие пространства". С другой стороны - действительность пространства находит свое оправдание только потребностью "совершения изменений во времени". В то же время он выдвинул и спорное видение мира как всегда увеличивающегося "объема следов" произошедшего, вызывающее вопросы ввиду очевидной возможности утраты подобных "следов". Присущее же физической модели представление о множестве отдельных локализованных часов приводит к появлению проблемы "времени для мира в целом", если допускать присущую миру в целом "самобытность существования". Н. Петров пояснил, что проблема "времени Вселенной", не допускающего не парадоксального способа его введения представляет собой логическую, а не физическую проблему. Физика, с его точки зрения, игнорирует категорию "настоящего", именно посредничество настоящего в связывании прошлого с будущим придает необратимость времени, а в исключении настоящего время действительно оказывается не более чем "пространственной осью". По мнению К. Ляшко, познание времени невозможно иным образом, кроме как на пути "восхождения от конкретного к абстрактному".

28 декабря 2009 года, Тема - "Риторическая теория числа как иное философское прочтение предмета математических начал естествознания".

Гость заседания ОФИР 28 декабря 2009 года С.Е. Шилов изложил собравшимся свою альтернативную философскую модель математических начал, задающих устроение физического мира. Истоками данной концепции сам ее автор понимает отождествление математических способов описания физической действительности как некоего "абсолютного языка", в частности, у И. Ньютона таким абсолютным языком, согласно оценке С.Е. Шилова оказывается исчисление бесконечно малых. Прогресс познания физической действительности, как оценивает докладчик, основывается на совершении революции в области языковых средств ее представления, позволяющей иначе своего рода "препарировать" существо действительности. На подобной основе и строится идея "Риторической теории числа" как предлагающей особый аппарат фактически метаматематической или неоматематической рационализации, в основе которой лежит идея замены такого описательного математического начала как ряд натуральных чисел на ряд простых чисел. Еще одним концептуальным элементом подобной модели оказывается признание возможности "деления единицы на ноль". Если несколько забежать вперед, то, как выяснилось, процедурная (или операторная, вычислительная) специфика в данной концепции пока так и не создана, однако "делению единицы на ноль" автор сопоставляет такую философскую параллель как предложенное Гегелем конструирование отношений "бытия и ничто". Еще одним положением "Риторической теории числа" является принцип "целочисленного континуума" как порядка некоего синтеза, "узлами" которого оказываются простые числа. В числе собственно физических аспектов предлагаемой С.Е. Шиловым концепции присутствуют идеи ускорения как фундаментального основания физикализма и субстанционализации времени. Необычность данной концепции несколько помешала ее уяснению непосредственно из доклада, но существенную помощь здесь оказала стадия "ответов на вопросы". Их смысл можно обобщить как попытку уточнения именно процедурных особенностей выполнения формулируемых в "Риторической теории числа" преобразований. Выяснилось, что фактически данные преобразования так и остаются на положении концептуализмов, не наполняясь процедурной спецификой, но располагая отождествлениями в принципах "деконструкции идеи бесконечного", пересмотра употребительности отглагольной связки "есть", понимания "деления единицы на ноль" маркером широкого спектра актов интерпретации и т.п. С.Е. Шилов, понимая смысл физического релятивизма, отказывает языку в праве на лингвистический релятивизм, а "риторику" понимает неким альтернативным "новым" началом взаимодействия мышления и логики, негативизмы же он понимает как "нецелочисленности". То, что ищет С.Е. Шилов, так это некую инкапсулируемую в познавательную способность математическую "языковость". Математика для него не привычным нам практически теоретико-опытным порядком привязывается к эмпирике, но достигает этого посредством выделения оснований математики. С.Е. Шилов предполагает и выделение некоей выражающей "бытие числа" нецифровой формулы числа.
        Во второй части заседания собравшиеся высказались по докладу С.Е. Шилова, а также Ю. Ракита рассказал о новой физической метапознавательной модели "Теория физических структур". Выступления содержали как общую, так и адресную критику предложенной в докладе модели. В частности, А. Шухова не устроило понимание языка как фиксированной системы, что не подтверждается реальным опытом как философии, так и лингвистики. С его точки зрения главный смысл предложенной концепции - своего рода "провокативная задача", выводящая на более строгие определения в конвенциональном знании. Наиболее обстоятельно комментировавший доклад Ю. Ракита собственно и затронул проблематику тех областей, в которых следует ожидать дальнейшего совершенствования конвенционального знания. В частности, возможно развитие понимания математики как выстраиваемой в предложенном Хомском смысле "грамматики порождения", а в современной теории чисел пока не нашла решения проблема универсализации "базиса порождения" конкретного числа, определяемого для разных других численных форматов, но не для простых чисел. Он оспорил и прозвучавшее в докладе утверждение об отсутствии в физическом релятивизме нового революционного математического языка, такого рода языком как раз и оказывается тензорное исчисление. Я. Гринберг также выступил в развитие общей идеи большинства выступавших, отметив, что философия посредством подобного рода концепций лишь обращает внимание на неудовлетворительное, с ее точки зрения, положение в естествознании, сама руководствуясь именно эстетическими соображениями. К. Фрумкин оценил концепцию С. Шилова как провозглашающую принцип онтологической первичности языка перед действительностью. Тезис "математика есть язык", на его взгляд, оказывается расширением понимания существа данной позиции за счет включения в предмет "математика" неких соседних явлений. Математика в прогрессе ее формализмов может опережать потребность в формализации эмпирического опыта, а также и факт нерешенности некоторых проблем математики не означает возможности их осознания с позиций трансцендентности. А. Нилогов оценил предложенную концепцию как, с одной стороны, своего рода "религиозную" идею, в силу самой претензии быть "теорией всего", с другой - такую претензию можно понимать плодотворным источником определенного рода процесса устранения антиномий. И для него не ясна проблема субстрата риторического числа; но он, как бы то ни было, видит и существование такой возможности как разрешение неких проблем через обращение к сущностям, не находящимся "в плоскости их проблематизации". В ответном слове С.Е. Шилов настаивал на своем понимании замыкания любой реальности в языковую реальность, отрицал саму возможность многосмысленности и многозначности понятий, а также исходил из того, что "в пределах Соссюровского языка мы располагаем именно одно-однозначной конструкцией". Далее он согласился с "открытостью" темы базиса порождения простого числа, а также сопоставил "темную материю" и другие физические условно принадлежащие "отрицательной" зоне конструкты с предметом "антиязыка". С его точки зрения, сама собой "оцифровка знания" уже порождает некий "новый эмпиризм". Далее слово было предоставлено Ю. Раките, изложившему свое понимание созданной Ю.И. Кулаковым "Теории физических структур". Ключевое положение этой теории - разделение физических параметров на измеряемые и вычисляемые, и сопоставление подставляемых в одни и те же формулы измеряемых значений. На основе данных начальных условий создаются математические формализмы, определяющие математическую же специфику конкретных формул физических законов (в частности, степенной показатель). Отсюда появляется перспектива создания "конструктора формул", когда посредством анализа замеров в серии экспериментов могут быть определены математические характеристики комбинируемых факторов, включая сюда и мощность образованного ими множества.

© ОФИР