Предметом исследования и, одновременно, объектом доказательства настоящего эссе послужит тезис, утверждающий, что известный «парадокс брадобрея» отличает семантическая, но никак не логическая природа. Тогда если уточнить положение, понимаемое здесь предметом доказательства, то его следует понимать согласием с условием, определяющим для двух семантических форм, а именно, - «за» (взамен) и «для» (в пользу), - возможность непременно только частичной, но не полной взаимной обратимости. Или - нашу основную задачу и составит доказательство правомерности утверждения, согласно которому две названные формы хотя и допускают замену одна на другую, но и такую присущую им возможность следует признавать спецификой далеко не каждого наступающего случая. Кроме того, в отношении плана содержания некоторых речевых конструкций мы позволим себе и предложение той оценки, что очевидной особенностью подобных конструкций и следует понимать специфику их недостаточной точности.

Другое дело, что поскольку интересующим нас предметом мы и понимаем рассмотрение семантической специфики, то отсюда и собственно объектом рассмотрения нам послужит именно литературная или иллюстративная форма парадокса брадобрея, но никак не характерная ему математическая или логическая форма представления. Если математики и логики и допускают перенесение некоторых определяемых данным парадоксом структуры или зависимости на отдельные проблемы математического или логического познания, то правомерность подобного переноса следует понимать проблемой именно данных направлений познания, но не проблемой, охватываемой предложенной нами постановкой вопроса.

В таком случае нам уже следует представить в известном отношении «эталонную» формулировку парадокса брадобрея. В придаваемой ему литературной форме «парадокс брадобрея» непременно позволяет выражение посредством следующего утверждения: «брадобрей обещает брить каждого жителя своей деревни, кто не бреется сам; здесь же, поскольку брадобрей сам не бреется, то правомерен вопрос - распространяется ли действие данного обещания и на него самого?» Тогда если данное им обещание распространяется и на непосредственно брадобрея, и ему, согласно обещанию, следует «брить самого себя», а, следовательно, если соблюдать грамматическую форму, то бриться, то такая конверсия и будет обращаться нарушением собственно условия обещания - его предназначения исключительно тем, «кто не бреется сам». Проявление положения, когда исполнение обещания отменяет непосредственно условие обещания и позволяет, как определяют логики, понимание подобной ситуации «парадоксальной». Формулировка парадокса, намеренно представленная в такой форме, что события здесь определяются как бы вне течения времени, относительно условных «постоянных ролей», не позволяют достижения определенности именно в том, что условная «ролевая позиция» брадобрея меняется по причине собственно наступления события исполнения обещания. Брадобрей действует здесь в условных «двух статусах» - и подобающего адресата обещания до наступления момента, когда обещание было дано, и - не подобающего адресата обещания теперь уже в момент исполнения обещания. Мы оставим здесь в стороне составляющую определенной «натянутости» подобной картины и перейдем к следующему шагу настоящего анализа.

Та же фигура парадокса с легкостью позволяет обнаружение и в отношении любой другой ситуации, собственно и позволяющей включение источника действия в число адресатов им же и совершаемого действия. И тогда полную структурно-семантическую аналогию случая брадобрея и следует видеть в случае «адвоката»: «адвокат, сам принадлежащий группе потерпевших обещает защищать каждого, кто не защищается сам; сам адвокат не защищается - тогда распространяется ли действие обещания и на него самого?» Но если мы в поиске наших примеров пойдем дальше и предложим рассмотрение ситуации с еще одним подобного рода «мастером обещаний», например дантистом, то попытка построения подобного рода обещания именно «как парадокса» уже применительно к данной фигуре явно обнаружит ее невозможность. «Дантист обещает делать зубы всем жителям своей деревни, кто не делает их сам; дантист сам себе не делает зубы - дана ли ему возможность дать такое обещание и самому себе?». Настоящую постановку вопроса именно и следует определять бессмысленной в силу действия той простой причины, что обширной практике просто неизвестна сама такая возможность, что кто-либо бы сам себе делал зубы. Иными словами, дантист явно утрачивает способность обращения фигурантом рассмотренного выше парадокса непосредственно уже по причине невозможности самообслуживания и, следовательно, реальности направления подобного обещания и по своему собственному адресу. Тогда мы и позволим себе выделение уже некоторой обобщенной позиции - «парадокс брадобрея» практически и следует понимать возможным непременно в случае равновероятной доступности одному и тому же агенту и исполнения функции направленного на кого-либо обслуживания, и, равным образом, функции самообслуживания. Данный парадокс и реализуем лишь в случае, когда «брить» и «бриться» позволяют отождествление одному и тому же исполнителю; напротив, неудачная замена в виде «делать зубы» и обращается условием, непосредственно и разрушающим фигуру или «основное отношение» парадокса. Более того, «делать зубы» и следует понимать тем превосходным смыслом, что вынуждает нас, но несколько позже, и на повторное рассмотрение его семантической функции.

Но на настоящем шаге, все же несколько опережая последовательный ход нашей мысли, нам следует предложить и теоретическое обобщение. Чем же следует видеть «парадокс брадобрея» с условной «теоретической» точки зрения? «Парадокс» брадобрея - неизбежное обращение декларируемого обслуживания тем самообслуживанием, изначально и понимаемым объектом замещения, когда и собственно источник предложения обслуживания также удовлетворяет критериям, определяющим экземпляр множества возможных получателей обслуживания. Или - исполнитель обслуживания своей принадлежностью множеству его получателей и приобретает качество получателя предоставляемого им же обслуживания, что и обращает такие обстоятельства своего рода случаем «невозможности вытеснения» самообслуживания. Тогда и в смысле своего рода «полного обобщения» парадокс брадобрея и следует понимать парадоксом «грубости установки», явно исключающей из поля зрения непременную возможность реквалификации задаваемого наложения в случае его распространения на специфический экземпляр определенного множества. Собственно парадокс тогда и образует факт наличия намерения, преследующего цель полного вытеснения определенной специфики, но складывающегося в условиях, когда такой способ вытеснения очевидно невозможен на некотором экземпляре заданного множества. Если же искать имя самого «парадокса брадобрея», то он явно позволяет отождествление под именем «парадокса многопозиционного вытеснения»; так, некоторое содержание может допускать вытеснение другим содержанием во всех позициях, кроме той, где само вытесняющее содержание реквалифицируется в вытесняемое. Так некое правительство, убедившись в коррумпированности своих служащих, может предпринять их замену честными, и преуспеть всюду, кроме мелкой розничной торговли - здесь уже всякий приходящий в эту сферу честный неизбежно приобщается коррупции.

Тогда мы уже позволим себе продолжить нашу основную тему рассмотрением такого предмета, как возможность выделения той примитивной структуры утверждения, где собственно степень сложности подобного утверждения и следует определять условием, непосредственно и исключающим реализацию «парадокса брадобрея». Реализация интересующего нас парадокса непременно и обращается в невозможную в тех особенных обстоятельствах, когда некоторая комбинация источника действия и средства действия (комбинация агенса и предиката) и составляет собой однозначную комбинацию в том отношении, что некий образ действий допускает отождествление только одному источнику действия, но никак не некоторой группе источников действия. То есть интересующий нас парадокс непременно не предполагает реализации в обстоятельствах, когда как таковое совершение действия предполагает использование лишь одного возможного источника действия.

Данное положение непременно изменяется в случае употребления понятия, либо предполагающего задание нескольких источников действия, либо - предполагающего задание такого источника действия, что именно в смысле подобных действий и обнаруживает способность совершения нескольких видов подобного рода действий. В данном отношении собственно понятие «брить» способно означать (располагать таким планом содержания) и «брить волосы» на самом себе, и - оказывать услуги бритья - «брить кого-либо», как оно наделено и значением «получения услуги бритья у кого-либо» или даже оно способно означать и факт некоторой устойчивой практики получения услуги бритья. То есть в интересующем нас смысле парадокс брадобрея именно и позволяет образование в силу свободы применения «брить» к целому ряду ситуаций, что и обращает некоторое явным образом «недостаточно распространенное» описание ситуации парадоксальным, поскольку непременно и предполагает составляющую неопределенности, что в данной ситуации и выражает такое «брить».

Аналогичная смысловая картина отличает и возвратную форму «бреется», означающую не только «бреет самого себя», но и каким-либо образом «получает услугу бритья». В последнем случае такое «бреется» означает либо «бреется у» - устойчивую практику посещения определенного парикмахера, либо оно означает «бреется как ‘делает бритье’» - пребывает в процессе бритья, что и составляет собой аналог характерных речевых оборотов ‘делает зубы’, ‘делает ремонт’ или ‘делает документы’. В силу самой возможности подобного употребления и такие заданные посредством фразеологической формы понятия и следует видеть указаниями на нахождение кого-либо на положении клиента специалистов, лечащих зубы, производящих ремонт или оформляющих документы. Без подобной двусмысленности и непосредственно слова «бреет», и его возвратной формы «бреется» парадокс брадобрея и следует понимать не предполагающим построения именно в форме фразеологической конструкции литературного и семантического парадокса. Но если прибегнуть к такой форме наделения смыслом, как обязательное распределение смысловых форм по строго индивидуальным вариантам фонетических форм, но не по формам, очевидно предполагающим и возможность выражения при их помощи уже известного ассортимента или спектра смыслов, то такие условия и следует понимать элементарно не позволяющими реализацию парадокса. Именно в смысле собственно действия подобных условий совершаемое действие и будет предполагать отождествление лишь узко локализованным понятием, непременно ограниченным функцией выражения только одного возможного значения. Здесь, поскольку в своей семантике «бреется» будет строго отделено от «бреет», то и адресатом обещания, содержащего «брить» невозможно будет выбрать непосредственно брадобрея. И тогда в смысле семантики среды обыденного опыта литературную форму «парадокса брадобрея» и следует понимать картиной неопределенности установления точного значения многозначного слова, одновременно с этим не определяемого ни из условий контекста, ни структуры высказывания.

Но нас интересует определение не только возможности непосредственно парадокса, но и самой по себе природы парадокса. Какое же именно нарушение рациональной композиции картины мира и происходит в случае, если наше вербальное выражение некоторой ситуации и обращается наслаиванием на непосредственно предметную схему еще и возможности воплощения одного и того же смысла несколькими словами? Или - какое именно заблуждение и порождает восприятие именуемого «парадоксом брадобрея» утверждения, если собственно источником заблуждения и оказывается пренебрежение необходимостью выделения точного смысла, что в известном отношении сопоставимо с использованием нескольких выражающих один и тот же смысл слов в отношении картины одной определенной ситуации или одного определенного условия? Именно подобную форму осознания парадокса и подразумевали логики и математики, прибегая в этом к употреблению некоего примера, собственно и составившего собой предмет настоящего анализа. Или, если позволить себе использование упрощенной постановки той же проблемы, какую конкретно иллюзию и порождает представление, изображающее брадобрея субъектом той неопределенности, что в случае исходного отнесения к числу «не бреющихся» он и обрекает себя фактически на ту же процедуру, но обозначаемую теперь заданным посредством фразеологической формы понятием «брить самого себя»?

Здесь лишь следует предложить пояснение, что логики и математики не только в сугубо семантической проблематике, но и в своей собственной области не вполне осознают специфику философского предмета «выделения особенного», включая сюда и предмет того же самого «особенного отношения», допуская определение в качестве парадоксального и выражения, конкретизируемого банальным уточнением понятий. Но как таковым предметом нашего интереса мы, все-таки, видим нечто иное - если, невзирая ни на что, именно и признать достаточность подобной фигуры парадокса, в действительности не составляющего собой парадокса, тогда что именно следует квалифицировать в качестве собственно природы эффекта «наслаивания» одновременно нескольких носителей одинакового смысла?

И здесь мы и позволим себе возвращение к заявленной вначале проблеме разделения или частичного подобия семантических форм «за» (взамен) и «для» (в пользу). Именно с целью исследования подобного предмета нам и следует предпринять попытку изменения формулировки парадокса брадобрея уже на использующую семантическую связь «для» (или - «в пользу»). Именно данное построение и открывает возможность предложения пояснения, что данная литературно выраженная форма некоего отношения нисколько не парадоксальна, и, следовательно, и возможность постановки вопроса, почему достаточно лишь построения такой конструкции, чтобы уже создавалась возможность осознания специфики отсутствия у подобной комбинации какой-либо парадоксальности? Итак, с точки зрения ведения повествования выражающая парадокс брадобрея формулировка явно и предполагает замену следующей формулировкой: «брадобрей обещает брить каждого из жителей своей деревни, предназначая свое обещание для каждого, кто не бреет себя сам». В том числе, что отсюда следует, предназначая подобное обещание и самому себе. Тогда нам и следует обратиться к рассмотрению открывающейся благодаря семантической форме «для» возможности принесения обещания и самому себе.

Конечно же, начать подобное рассмотрение и следует напоминанием характерной и не столь редкой привычки «обещать самому себе», откуда и заявляемый нами тезис о «семантической природе» парадокса брадобрея не потребует никаких доказательств, но подобное сравнение и следует понимать одним только «внешним» аргументом, никоим образом не обращая его строгим доказательством. Каким же образом данное свидетельство и допускает обращение строго построенным рассуждением? В таком случае явно следует начать с указания такой доступной человеку возможности, и семантика вполне приемлет и подобного рода формы ассоциации, как возможность что-либо «делать для себя». В этом отношении явно не следует обнаруживать никакого различия между двумя следующими картинами событий - «сделать себе подарок» или «дать себе обещание». Далее тогда следует уделить внимание тому обстоятельству, что человеку располагает и возможностью делать что-либо самому себе или для себя, еще и «преодолевая самоё себя»; некоторые охватывающие нас состояния - усталости, раздражения, голода явно допускают то же «преодоление силой воли», и подобные поступки и следует понимать поступками совершения чего-либо именно «для себя». Но из этого тогда и будет следовать, что «делая что-то для себя» мы как бы обращаемся в разрушителей специфики целостности нашей собственной идентичности - мы меняем, или, в более распространенной форме, переквалифицируем себя посредством нашего же направленного на самоё себя поступка.

Подобным же образом и интересующий нас брадобрей, которому также дана возможность «делать для себя бритье не потому, что он ощущает такую потребность, но по причине данного самому же себе обещания». Иными словами, положение, возникающее при направленности на самоё себя действий, в обобщенном плане и обращающееся распространением этого «себя», тогда и позволяет отождествление в качестве в известном смысле умножения идентичности. Следуя «такой логике» брадобрей, который не бреет себя сам, явным образом дает себе обещание действовать для себя, и начинает брить себя собственно ради самого себя. Но данная схема и предполагает при единственности брадобрея существование и его «второй идентичности» - исходно не бреющегося брадобрея и брадобрея, бреющего себя для себя как это он делает для других. Пусть тогда и наблюдается, что вполне допустимо, в некотором отношении «темпоральная диссоциация» индивидуальности, но подобные построения обыденны для рядовой семантики, собственно никак и не препятствующей реализации конструкций вроде «делать что-то для самоуспокоения». Рядовая семантика любым образом позволяет направление «на себя» всего, чего угодно, позволяющего изменение этого себя; и если обещание и обращается обещанием «во изменение себя», то его и следует понимать тем же самым вполне обыденным обещанием.

Но самое любопытное, что подобного рода рассуждение никоим образом не позволяет приложение к семантической конструкции «за» (взамен). Именно потому, что подобная конструкция и предполагает указание не на «себя» как на нечто источник психологической идентичности, которую здравый смысл явно и определяет как допускающую изменение, но - уже указание на «себя» как на непосредственно источник действия, что здравый смысл никоим образом и не понимает допускающим изменение. Или - это делаю я, или - кто-то другой, или это делает брадобрей, или - кто-то принимающий на себя данную функцию. Именно такова специфика своего рода свойственной здравому смыслу парадигмы «экономической» оптимизации, своего рода «частной собственности на свой труд», непременно невозможной в ситуации пренебрежения принятием правила, собственно и определяющего правомочность условия подобного рода жесткой идентичности. Отсюда и «парадокс брадобрея», каким, собственно, его и видели изобретатели парадокса, - это именно парадокс невозможности конструкции «сам вместо себя». Для провозглашающей «частную собственность на свои действия» экономико-правовой парадигмы не существует возможности замещения «мною себя», хотя вне ее она, можно допустить, как-то и существует, и тогда нарушение такой установки в виде построения «сам вместо себя» и обращается тогда очевидным удвоением мира. Собственно предостережением против удвоения мира в рассуждении и следует понимать как таковую идею «парадокса брадобрея». Но из этого же и следует, что если брадобрей именно и действует согласно формуле «взамен себя, но на условиях ‘для’», то здесь уже явно не следует предполагать никакой парадоксальности. Именно в смысле «взамен с подразумеваемым ‘для’» и такое «взамен себя» не следует понимать нарушающим каких-либо требований логической строгости.

Но в связи с нашим тезисом, утверждающим невозможность конструкции «сам вместо себя» явно следует вспомнить и о существовании выражения «мы сами постоим за себя». Следует ли собственно семантическую идею подобного выражения понимать нарушающей предложенный нами принцип непременно строгой фиксации источника действия? Ответ на подобный вопрос явно и позволяет признание не составляющим особой сложности - речь здесь может идти всего лишь о семантической многозначности речевых конструкций, фактически об обращении данной последовательности из нескольких слов слитным «крылатым выражением». Такое выражение никоим образом и не означает, что мы, якобы, намерены отстаивать свои интересы непременно «вместо себя», как оно, как можно подумать, и допускает прочтение, но данное выражение собственно и означает, что некто подтверждает имеющиеся у него возможности самому защищать собственные интересы, не прибегая к чужой помощи. Фактический смысл подобного выражения - «у нас нет необходимости в посторонней помощи» и он никак не связан с рассматриваемой нами проблемой.

Тогда нам и следует приступить непосредственно к объяснению идеи, что и определяет «парадокс брадобрея» принадлежащим группе именно семантических, но никак не каких-либо других, например, логических проблем. Такую принадлежность именно и следует связывать с возможностью придания существенного смысла обстоятельству, что подобная конструкция (или последовательность, или структура) утверждения никоим образом не позволяет ее понимания абсолютно недопустимой, что и определяло бы ее тогда в качестве именно логической проблемы. Здесь именно и вступает в действие такое условие как некий данный выбор адресата - если определяется один тип адресата, то подобное выражение никоим образом не нарушает никаких требований логической корректности, но если предполагается задание другого адресата - то тогда данное выражение именно и утрачивает свое качество подобного соответствия. По существу, если говорить о данном примере как таковом, то придумавшие его логики учли при его создании далеко не весь возможный спектр значений уместных для него понятий; если бы они задали аналог интересующего их логического парадокса посредством, скажем, более изощренной конструкции, то данная постановка вопроса и исключала бы возможные претензии. Однако на деле им удалось построение конструкции только лишь не более чем иллюзорного «парадокса», который в случае приложения к нему некоторой интерпретации явно и позволяет признание не вызывающим ощущения парадоксальности. Тогда и раскрываемый нашим рассуждением «многомерный характер» связей, непременно и определяемых предметом данного парадокса, и следует понимать подтверждением очевидного факта отсутствия у предлагавших такой пример логиков своего рода «семантического чутья».

В таком случае, если принять защищаемую нами позицию, то это и позволит то допущение, что в случае использования вербальных лексических средств именно реальная эластичность непосредственно «структуры значения» таких средств фактически и обращается нечто «опережающим посылом» для любого собственно и определяемого их применением формального структурирования. Что, конечно, и порождает возможность вилки одновременно и парадоксального, и - не парадоксального прочтения, вопрос только в том, «как понимать» некоторый выраженный вербальными средствами смысл. Именно подобные особенности и следует понимать свидетельством того, что при реализации формальных структур на вербальных средствах и происходит фактическая утрата изначально отождествляемой им значимости, причиной чему и следует видеть собственно «многомерную природу» структуры значения вербальных средств выражения, что, в первую очередь, именно и следует определять как действительность парадокса. Напротив, передача подобным способом некоторого формального парадокса и следует понимать возможной исключительно в условиях дополнения вербальной структуры некоторым поясняющим комментарием, что и происходит при всяком использовании «парадокса брадобрея» в качестве поясняющей аналогии.

Конечно, уже в отношении непосредственно парадокса, собственно и предшествующего в логике нашему семантическому «парадоксу брадобрея» невозможно утверждать, что логика преуспевает в правильном выделении и как такового логического парадокса, что и можно предполагать по такому неуверенному подбору необходимой иллюстрации.

02.2016 г.