Предмет исследования и, одновременно, объект доказательства в настоящем эссе - это утверждение, что известный «парадокс брадобрея» отличает лишь семантическая, но никак не логическая природа. Далее, если уточнить непосредственно предмет данного доказательства, то таково условие, что двум семантическим формам, а именно, - «за» (взамен) и «для» (в пользу), - дано предполагать лишь частичную, но никак не полную взаимную обратимость. Или - нашу основную задачу и образует проверка правомерности оценки, что хотя две формы - «за» и «для», - все же не исключают замены одна на другую, но и сама возможность такой замены допустима далеко не в каждом случае использования этих форм. Кроме того, мы предложим и нашу оценку плана содержания отдельных речевых конструкций, то есть попытаемся обосновать правомерность приложения к ним и такой квалифицирующей характеристики, что означает признание их содержательного начала как не доносящего с должной точностью и самой выражаемой им референции.

Однако поскольку мы будем рассматривать здесь все же не логическую, но семантическую специфику, то как таковой предмет настоящего анализа тогда и образует литературная или иллюстративная форма парадокса брадобрея, но не математическая и не логическая формы представления данного парадокса. Если в понимании математиков или логиков структуры отношений, определяемых парадоксом брадобрея, и допускают перенос на ту или иную проблематику математического или логического познания, то правомерность подобного переноса следует понимать проблемой данных направлений познания, но не проблемой, охватываемой предложенной нами постановкой вопроса.

Тогда в качестве «начала отсчета» настоящего анализа нам равно подобает избрать представление и некоей «эталонной» формулировки парадокса брадобрея. «Парадокс брадобрея» в его характерном «литературном» формате - это следующее утверждение: «брадобрей обещает брить каждого жителя своей деревни, кто не бреется сам; здесь же, поскольку брадобрей сам не бреется, то правомерен вопрос - распространяется ли действие данного обещания и на него самого?» То есть если обещанию брадобрея дано распространяться и на него самого, то согласно обещанию, он будет вынужден «брить самого себя», а если соблюдать грамматическую форму, то «бриться», - откуда сама возможность подобной конверсии будет равнозначна нарушению и как такового условия обещания, адресованного лишь тем жителям деревни, «кто не бреется сам». Здесь самой реальности положения, когда исполнение обещания - это равно отмена и собственно условия состоятельности обещания, и дано определять, как это понимает логика, равно «парадоксальность» тогда непосредственно и характера данной ситуации. Фигура данного парадокса, намеренно образованного посредством речевой (повествовательной, нарративной) конструкции, равно порождает и иллюзию положения, что события здесь предполагают определение и вне течения времени, или - фиксация любой специфики здесь происходит относительно «постоянно закрепленной» роли. Или - образование такого парадокса потому и возможно, что такой функтор как «роль брадобрея» не утрачивает «значения функтора» и в случае наступления «события исполнения» обещания. Но реально брадобрею здесь все же дано действовать и в двух разных статусах - подобающего адресата обещания до наступления момента его исполнения, а также и не подобающего адресата тогда в силу совершения события исполнения обещания. Но, высказав эту критику, мы все же оставим в стороне составляющую определенной «натянутости» развернутой здесь картины и перейдем к следующему шагу настоящего анализа.

Конечно, важно понимать, что выделение такой же в точности фигуры парадокса возможно и в ряде иных ситуаций, означающих включение источника действия равно и в число адресатов совершаемого им действия. Если это так, то полную структурно-семантическую аналогию «парадокса брадобрея» также образует и «парадокс адвоката»: «адвокат, сам принадлежащий группе потерпевших обещает защищать каждого, кто не защищается сам; если адвокат сам не защищается - тогда распространяется ли действие обещания и на него самого?» Но если мы в нашей попытке равно и иных похожих примеров рассмотрим и ситуацию с еще одним такого рода «мастером обещаний», например дантистом, то попытка придания парадоксальности теперь уже и его обещанию явно обнаружит и ее непременную невозможность. Дантист обещает делать зубы всем жителям своей деревни, кто не делает их сам; дантист сам себе не делает зубы - дана ли ему возможность дать такое обещание и самому себе?» Такой постановке вопроса явно присуща и непременная бессмысленность, что и следует из той очевидной причины, что обширной практике оказания медицинской помощи не дано знать и ни одного примера оказания зубным врачом зубоврачебной помощи тогда и самому себе. То есть в этом случае условие технической невозможности такого самообслуживания никоим образом не позволит распространение действия такого обещания и на самого себя. В таком случае самой возможности «парадокса брадобрея» равно дано исходить из условия, что для некоего агента равно доступны и две похожие возможности - ведения некоей деятельности как оказания услуги иному лицу, и - ведения той же деятельности и как формы самообслуживания. То есть «бритье» - это равным образом не только оказание услуги, но и возможность самообслуживания, а стоматологическая помощь - это только форма оказания услуги.

Однако на настоящем этапе, пусть и несколько забегая вперед, мы позволим себе предложение и некоего теоретического обобщения. Что же тогда такое «парадокс брадобрея», если исходить из положений условной «теории»? Этот парадокс - он равно и тот казус неизбежной конверсии заявляемой формы обслуживания тогда и в форму самообслуживания, когда сам субъект, предлагающий некое обслуживание, также удовлетворяет и специфике получателя такого обслуживания равно и на условиях самообслуживания. Или - как таковая специфика исполнителя не исключать и качества получателя такого обслуживания при иных условиях развития ситуации, когда это обслуживание направлено на самого себя и обращает такие обстоятельства равно и обстоятельствами «невозможности отделения формата обслуживания от формата самообслуживания». Отсюда «парадокс брадобрея» и надлежит расценивать не иначе как «парадокс грубости» установки явно исключающей из поля зрения и неизбежный момент реквалификации задаваемого наложения в случае его распространения и на специфический экземпляр некоего множества. Отсюда источником становления такого «парадокса» и обращается действие условия, означающего наличие намерения, преследующего цель полного вытеснения определенной специфики, но складывающегося в условиях, когда такой способ вытеснения очевидно невозможен на некотором экземпляре заданного множества. Если же опираясь на эти соображения подобрать и более точное имя «парадоксу брадобрея», то его подобает характеризовать как «парадокс многопозиционного вытеснения»; так, некоторое содержание может допускать вытеснение другим содержанием во всех позициях, кроме той, где само вытесняющее содержание реквалифицируется тогда и в содержание «условия отсечения». Так некое правительство, убедившись в коррумпированности своих служащих, может предпринять их замену на честных работников, и преуспеть всюду, помимо мелкой розничной торговли - здесь всякий приходящий в эту сферу честный работник неизбежно приобщается и к необходимости совершения махинаций.

После прояснения положения с «теорией» возможно продолжение и нашей основной темы рассмотрением теперь и той примитивной структуры утверждения, где как таковая низкая сложность - это и прямое препятствие реализации «парадокса брадобрея». Интересующий нас парадокс явно исключает его реализацию в тех обстоятельствах, когда некая комбинация источника действия и средства действия (комбинация агенса и предиката) - это и однозначная комбинация в том отношении, что некий образ действий допускает отождествление только одному источнику действия, но не некоей группе источников действия. То есть «парадокс брадобрея» никоим образом невозможен в условиях, когда сама способность совершения действия - это исключительное право единственного оператора.

Но это положение меняется в случае, когда некоему действию способно знать или несколько источников действия, или имеет место и некий источник действия, что обнаруживает способность совершения тогда и нескольких видов такого рода действий. Если рассмотреть здесь план содержания понятия естественного языка глагола «брить», то это не один, но явный комплекс планов содержания: это и сама «технология» или сама операция бритья волос, а также не только оказание данной услуги или исполнение этой операции в порядке самообслуживания, но и устойчивая практика получения услуги бритья. Отсюда и сама природа «парадокса брадобрея» - это и свобода применения понятия «брить» к целому ряду ситуаций каждая со своим планом содержания данного понятия, когда некое «недостаточное пространное» описание обстоятельств и наделяет это понятие неопределенностью в том, что ему в данной ситуации и надлежит выражать.

Такого же рода «пакет планов» содержания дано обнаружить и возвратной форме «бреется», означающей не только «бреет самого себя», но выражающей смысл и той же устойчивой практики получения услуги бритья. Более того, в последнем случае, опять же, это и свой пакет планов содержания, не только «бреется у» - устойчивая практика посещения определенного парикмахера, либо это «бреется как ‘делает бритье’» - пребывает в процессе бритья, которому возможен подбор аналогов и виде иных речевых оборотов - делает зубы, делает ремонт или делает документы. В отсутствие же такого рода двусмысленности что непосредственно «бреет», а равно и его возвратной формы «бреется» парадокс брадобрея уже не позволит его построение тогда и непосредственно в формате фразеологической конструкции литературного и семантического парадокса. Но если прибегнуть к такой форме наделения смыслом, как обязательное распределение смысловых форм по строго индивидуальным вариантам фонетических форм, но не по формам, очевидно предполагающим ассоциацию с ними также и «пакета» планов содержания, то в этом случае явно невозможны и любого рода парадоксы, основанные на реноминации значения понятия. То есть уникальность плана содержания понятия - это и безусловное препятствие образованию «парадокса реноминации». Если «брить» или «бреется» будут предполагать употребление только по отношению одного единственного контура задания условий приложения данных понятий, то, положим, и адресатом обещания, содержащего «брить» будет исключено избрание то и непосредственно брадобрея. И тогда в смысле семантики среды обыденного опыта литературную форму «парадокса брадобрея» и следует понимать картиной неопределенности указания точного значения многозначного слова, одновременно с этим не определяемого ни из условий контекста, ни структуры высказывания.

Однако и как таковой анализ «парадокса брадобрея» вряд ли предполагал бы и какой-либо смысл, если не заключал бы собой и постановки вопроса о как таковой «природе парадокса». Какое именно нарушение рациональной композиции картины мира и происходит в случае, если наше вербальное выражение некоей ситуации и обращается наслаиванием на предметную схему равно и возможности воплощения одного и того же смысла тогда и несколькими словами? Или - какое именно заблуждение и порождает восприятие утверждения, именуемого «парадоксом брадобрея» если сам источник заблуждения и образует здесь пренебрежение необходимостью выделения точного смысла, что в известном отношении сопоставимо с использованием нескольких выражающих один и тот же смысл слов в отношении картины одной определенной ситуации или одного определенного условия? Собственно данную форму осознания «природы парадокса» тогда и подразумевали логики и математики, прибегая в этом к употреблению некоего примера, собственно и составившего собой предмет настоящего анализа. Или, если прибегнуть к упрощенной постановке той же проблемы, какую иллюзию и порождает представление, изображающее брадобрея субъектом неопределенности, когда в случае исходного отнесения к числу «не бреющихся» он фактически обрекает себя на обращение субъектом и той же самой процедуры, но обозначаемой теперь понятием «брить самого себя» заданным посредством лексической формы?

Однако здесь как никогда уместно и то пояснение, что логики и математики не только в семантической проблематике, но и в собственной области не вполне осознают специфику философского предмета «выделения особенного», также включая сюда равно и предмет «особенного отношения», допуская определение в качестве парадоксального также и выражения, конкретизируемого банальным уточнением понятий. Однако и как таковым предметом нашего интереса мы, все-таки, видим иное - если, невзирая ни на что, все же расценивать как достаточную и такую фигуру парадокса, в действительности не составляющего собой парадокса, то что именно следует квалифицировать в качестве как таковой природы эффекта «наслаивания» одновременно нескольких носителей одинакового смысла?

В поиске ответа на этот вопрос тогда и правомерно возвращение к заявленной вначале проблеме разделения или частичного подобия семантических форм «за» (взамен) и «для» (в пользу). То есть, на наш взгляд, роль средства получения ответа на интересующий нас вопрос и надлежит принять на себя попытке изменения формулировки парадокса брадобрея уже на использующую семантическую связь «для» (или - «в пользу»). Или - подобное построение и позволит нам прояснить, что данная литературно выраженная форма некоего отношения нисколько не парадоксальна, и, следовательно, возможна и постановка вопроса, почему достаточно лишь построения этой конструкции, чтобы открывалось бы осознание равно и отсутствия у такой комбинации какой-либо парадоксальности? Тогда если и правомерна подмена одного повествовательного построения другим без потери смысла, то исходное выражение «парадокса брадобрея» равно позволит и его подмену на выражение: «брадобрей обещает брить каждого из жителей своей деревни, предназначая свое обещание для каждого, кто не бреет себя сам». В том числе, что отсюда следует, предназначая подобное обещание и самому себе. Тогда нам и следует обратиться к рассмотрению открывающейся благодаря семантической форме «для» возможности принесения обещания также и самому себе.

Конечно, очевидное начало такого анализа - это констатация наличия такой привычки как «обещать самому себе», откуда и заявляемый нами тезис о «семантической природе» парадокса брадобрея не потребует и каких-либо доказательств, но этот аргумент - это не более чем «внешний» аргумент, то есть - он не располагает и качествами источника строгого доказательства. Но как тогда факту реальности такого рода возможности давать обещание придать тогда и форму строгой последовательности построения рассуждения? Здесь и подобает начать с указания на реальность такой доступной человеку возможности, как возможность что-либо «делать для себя». То есть - здесь вряд ли возможно предположение и хотя бы какого-либо различия между двумя такими событиями или актами - «сделать себе подарок» и «дать себе обещание». Далее надлежит уделить внимание и тому обстоятельству, что человек наделен и возможностью сделать что-либо для себя равно и «преодолевая самоё себя»; Так, некоторые охватывающие нас состояния - усталости, раздражения, голода явно допускают и «преодоление силой воли», такого рода поступки и есть поступки совершения чего-либо «для себя». Но сама реальность такого рода актов также определит собой и то обстоятельство, что «делая что-то для себя» мы равно обращаемся и в разрушителей целостности тогда и собственной же идентичности - мы меняем, или, в более распространенной форме, переквалифицируем себя посредством нашего же поступка, направленного на самих себя.

Под действие данной схемы также подпадает и как таковой брадобрей, равно обретающий возможность «брить себя не потому, что он ощущает такую потребность, но по причине данного самому себе обещания». Иными словами, положение, возникающее при направленности действий на самого себя, в обобщенном плане равно означающее и распространение этого «себя», тогда и позволяет отождествление на положении в известном отношении умножения идентичности. Следуя «такой логике» брадобрей, не бреющий себя сам, явным образом дает себе обещание действовать для себя, и начинает брить себя собственно ради самого себя. То есть эта схема при единственности брадобрея как физической формы равно предполагает и образование его «двух идентичностей» как психической формы - исходно не бреющегося брадобрея и брадобрея, бреющего себя и для себя таким же образом, как он делает это и для других. Пусть тогда идентичность данной личности удваивается здесь не только в «психическом изменении», но и в измерении во времени - такого рода «дробление» это тривиальная вещь в той же обыденной семантике, что образует и конструкции по типу «делать что-то для самоуспокоения». Рядовая семантика любым образом позволяет направление «на себя» всего, чего угодно, позволяющего изменение этого себя; и если обещание и представляет собой обещание «во изменение себя», то его и надлежит расценивать как обычное «тривиальное» обещание.

Но самое любопытное, что подобного рода рассуждение никоим образом не позволяет приложение к семантической конструкции «за» (взамен). Именно потому, что подобная конструкция и предполагает указание не на «себя» как на источник психической идентичности, которую здравый смысл явно и определяет как допускающую изменение, но - указание на «себя» как на само собой источник действия, что здравый смысл никоим образом не понимает как допускающее изменение. Или - это делаю я, или - кто-то другой, или это делает брадобрей, или - кто-то принимающий на себя данную функцию. Именно такова специфика своего рода присущей здравому смыслу парадигмы «экономической» оптимизации, своего рода «частной собственности на свой труд», непременно невозможной в ситуации пренебрежения принятием правила, собственно и определяющего правомочность условия подобного рода жесткой идентичности. Отсюда и «парадокс брадобрея», каким, собственно, его и видели изобретатели парадокса, - это именно парадокс невозможности конструкции «сам вместо себя». Для провозглашающей «частную собственность на свои действия» экономико-правовой парадигмы не существует возможности замещения «мною себя», хотя вне такой парадигмы она, можно допустить, как-то и существует, и тогда нарушение такой установки в виде построения «сам вместо себя» и обращается в очевидное удвоение мира. Собственно предостережение против удвоения мира в рассуждении и заключает собой как таковая идея «парадокса брадобрея». Но из этого равно же следует, что если брадобрей и действует согласно формуле «взамен себя, но на условиях ‘для’», то в этом тогда и не следует видеть и какой-либо парадоксальности. Именно в смысле «взамен с подразумеваемым ‘для’» и такое «взамен себя» также не подобает расценивать и как нарушающее какие-либо требования логической строгости.

Но в связи с нашим тезисом, утверждающим невозможность конструкции «сам вместо себя» явно следует вспомнить и о существовании выражения «сами постоим за себя». Следует ли ту форму семантической зависимости, что воплощает это выражение понимать тогда и нарушающей предложенный нами принцип строгой фиксации источника действия? Ответ на подобный вопрос явно позволяет признание не составляющим теперь и какой-либо особой сложности - речь здесь может идти лишь о семантической многозначности речевых конструкций, фактически об обращении данной последовательности из нескольких слов слитным «крылатым выражением». Употребление этого выражения никоим образом не означает, что мы, якобы, намерены отстаивать свои интересы непременно «вместо себя», как оно, как можно было бы думать, и допускает прочтение, но данное выражение собственно и означает, что некто подтверждает имеющиеся у него возможности самому защищать собственные интересы, не прибегая к чужой помощи. Фактический смысл подобного выражения - «у нас нет необходимости в посторонней помощи» и он никак не связан с рассматриваемой нами проблемой.

Наконец, в настоящем анализе приходит и время обращения к объяснению идеи, определяющей «парадокс брадобрея» как принадлежащий группе семантических, но никак не каких-либо иных, например, логических проблем. Эту принадлежность и надлежит расценивать как прямо вытекающую и из возможности придания смысла тому обстоятельству, что подобная конструкция (или последовательность, или структура) утверждения никоим образом не позволяет ее понимания абсолютно недопустимой, что и определяло бы ее как логическую проблему. Высказывание, известное под именем «парадокса брадобрея», это и высказывание во многом предопределяемое выбором адресата - если имеет место задание одного типа адресата, то это выражение никак не нарушает требований логической корректности, но если предполагается задание другого адресата - то оно обращается в явный оксюморон. То есть, поскольку это выражение было образовано в качестве иллюстрации теоретических положений логики, то его создатели явно не учли здесь и полный спектр значений образующих его понятий; если бы они задали аналог интересующего их логического парадокса посредством более изощренной конструкции, то данная постановка вопроса исключала бы и возможные претензии. Однако на деле им удалось построение конструкции только лишь не более чем иллюзорного «парадокса», который в случае приложения к нему некоторой интерпретации не в состоянии вызвать и собственно ощущения парадоксальности. Тогда и раскрываемый нашим рассуждением «многомерный характер» связей, непременно и определяемых предметом данного парадокса, и надлежит расценивать как прямое подтверждение и очевидного факта отсутствия у предлагавших такой пример логиков своего рода «семантического чутья».

Теперь если признать правомерность предложенных здесь оценок, то возможно и то допущение, что в случае использования вербальных лексических средств реальная эластичность как таковой «структуры значимости» этих средств и образует нечто «опережающий посыл» для любого формального структурирования, опирающегося на применение этих средств. Что и порождает возможность вилки одновременно и парадоксального, и - не парадоксального прочтения, вопрос лишь в том, «как понимать» тот или иной смысл выраженный вербальными средствами. Подобного рода специфика - прямое свидетельство реальности того положения, что при реализации формальных структур на вербальных средствах равно возможна и утрата изначально отождествляемой им значимости, что прямо определяет и нечто «многомерная природа» структуры значимости вербальных средств выражения, что, в первую очередь, и подобает расценивать как действительность парадокса. Напротив, передача с помощью вербальных средств условий формального парадокса потому возможно тогда лишь в условиях дополнения вербальной структуры и неким поясняющим комментарием, что и происходит при всяком использовании «парадокса брадобрея» в качестве поясняющей аналогии.

Конечно, в отношении непосредственно парадокса, собственно и предшествующего в логике нашему семантическому «парадоксу брадобрея» невозможно утверждать, что логика преуспевает в правильном выделении и как такового логического парадокса, что можно предполагать и по такому неуверенному подбору подобающей иллюстрации.

02.2016 - 03.2024 г.