В последнее время в рассуждениях принято определять свободу в некотором отношении панацеей - свойственное таким рассуждающим понимание явно определяет состояние индивидуальной и социальной свободы прямо тождественным средству решения любой возможной проблемы. Однако при некоторой принципиальной правоте подобной идеи данная оценка все же позволяет признание и в определенной мере ограниченной - отношения человечества с состоянием свободы далеко не столь безоблачны, как, вероятно, может показаться. Отсюда мы и видим нашим намерением идею демонстрации реальной сложности отношений индивида и общества, складывающихся у них с состоянием индивидуальной и коллективной (общественной) свободы.

Огл. Обременение свободой выбора

Однако в качестве условного первоначального фрагмента «сюжета» нашего рассказа мы изберем не собственно некую стадию рассмотрения интересующего нас предмета, но, пока лишь, анализ некоторой «предварительной» составляющей данной проблемы. Переживаемая нами эпоха знакомит нам и с такой возможностью, как представление наших идей, рассуждений и образов посредством воплощения в цифровом формате или формате цифрового файла. И именно данная возможность и вознаграждает человечество и такой ранее неизвестной формой свободы, как свобода выбора между различными форматами цифровых файлов. А теперь представьте себе человека, не только привыкшего к возможности фиксации информации на традиционных бумажных носителях, но и привыкшего к требованиям соблюдения некоторых традиционно принятых стандартов подобных привычных способов сохранения информации. И здесь он неожиданно и обращается заложником положения, при котором ранее действовавший один универсальный стандарт фиксации информации обращается необходимостью выбора между целым рядом различных форматов, причем с точки зрения предоставляемых возможностей, как правило, не располагающих особенными взаимными различиями. Таким образом, обретение такой «креативной личностью» теперь и свободы использования нескольких различных способов фиксации структур или объектов его когнитивного или образного мира тогда и не следует понимать чем-то иным, помимо обретения в функциональном отношении просто «пустого» многообразия.

Хотя если абстрагироваться от возможностей свободы такой условной «креативной» личности, эта форма свобода все же порождает некоторую ранее неизвестную возможность раскрепощения - теперь, к примеру, уже локальной, а не всеобщей унификации форматов представления информации. Например, сфера гуманитарного знания (пример условный) способна следовать практике создания документов именно в одном определенном формате файлов, сфера естественно-математического - тяготеть к использованию некоторого другого формата, когда сфера хозяйственного учета - обращать свою благосклонность и на некоторый третий формат. Но для человека, привыкшего черпать информацию из всех упоминаемых нами сфер и привыкшего думать, что все важные ему сферы в период фиксации информации на бумажных носителях придерживались единого универсального формата, такую свободу и следует определять в качестве формы некоторого неоправданного обременения ненужным разнообразием. Тогда такой человек и склонен парировать сам факт данного разнообразия таким аргументом, как такое знаменитое достижение опыта познания в целом, чем следует понимать обретение универсального стандарта записи чисел именно посредством отображения символами арабских цифр.

Иными словами, самой по себе свободе вряд ли заказана и возможность обращения состоянием некоторого неоправданного обременения, другими словами, обращения уже нечто состоянием тягостной свободы. И зачастую реакция человека, встречающего предложение некоторой обременительной свободы, которую он непременно склонен понимать определяемой некоей далеко не рациональной установкой, и будет означать возникновение в нем ощущения несвободы. Конечно, подобную меру определенно не следует прилагать к избыточной свободе, образующей собой наполнение нечто «предмета отвлечения», чем и следует понимать разнообразие ресторанного меню или множественность жанров сборного концерта. Но именно с точки рациональной установки или своего рода «функциональной телеологии» избыточную свободу уже и следует определять в качестве известной несвободы, как таковую несвободу и составляло собой избыточное разнообразие автомобильных деталей отделения «Шевроле», над сокращением которого и пришлось потрудиться Джону Де Лориану. Именно в этом и следует видеть некий очевидный и, одновременно, существенный вывод из настоящего рассуждения, носившего лишь предварительный характер, если судить с точки зрения решаемой нами задачи.

Огл. Неравенство ощущения свободы наличию свободы

Среди представителей уголовного мира способны встречаются и фигуры, у которых присущее им ощущение наибольшей свободы и посещает их непосредственно в момент нахождения в заключении, где им именно и удается осознание самих себя погруженными «в свою стихию». Помимо того, практическое большинство представителей уголовного мира редко когда испытывает страх тюрьмы, поскольку для характерного такой среде понимания узилище не сознается существенным условием сдерживания и значимым состоянием несвободы. Следовательно, в некотором смысле не следует исключать и возможность инверсии - состояние несвободы именно в качестве предмета ощущения явно позволяет и обращение ощущением свободы. В каком-либо тесном пространстве кубрика человеку явно дана возможность ощущать себя более свободным, даже если сравнивать нахождение в кубрике с пребыванием на открытой палубе. Отсюда и следует предполагать правомерность оценки, что некоторое наличие свободы далеко не в обязательном порядке будет предполагать и обращение ощущением свободы, а собственно осознание состояния наличия свободы скорее следует связывать с ощущением свободы, чем с как бы ее «объективным» наличием.

Отсюда человек и будет позволять понимание свободным в части способности испытывать определенный спектр чувств по отношению условного «объективного наличия» свободы, и иногда даже и свободным в непризнании свободы в качестве высшей ценности и ощущения самоё себя «свободным от свободы» в том, что утрата некоторой свободы компенсируется ему обретением иной свободы. Например, человек способен не воспринимать в качестве положительной ценности и ту же данную ему свободу смены власти на выборах. Взамен такой свободы ему непременно дана возможность выбора в пользу своего рода «царистской» модели общественной системы, где наивысшую ценность представляет собой уже способность царя править «твердой рукой» несмотря ни на какие проявления общественного недовольства. Или - такой человек вполне может позволять себе ставить превыше всего именно консервативную «устойчивость» некоторого социального порядка, гарантом которого и выступает царь вместо поиска лучших возможностей, который, собственно, и создает демократия. И ощущая себя куда более дееспособным именно в данном контуре социального устройства, такой человек именно здесь и видит себя более свободным.

Но каким именно образом тогда следует формулировать некоторый общий принцип, собственно и определяющий несоответствие ощущения свободы некоторой объективной характеристике действительного объема свободы? Конечно, здесь следует основываться на том, что человек ценит не свободу вообще, но свободу применительно к данной ему дееспособности - избыточный вес вряд ли позволяет мечтать о карьере жокея, а отсутствие привлекательной внешности - о карьере кинозвезды. Если, к примеру, кому-то и придет на ум соблазнять занятого простым трудом обитателя таежного угла свободой получения и обмена информацией, то он вряд ли преуспеет даже в самом объяснении ценности такой важной формы свободы. С другой стороны, такому жителю будет существенна свобода практически неограниченной лесозаготовки или владения охотничьим оружием, что практически уже куда менее значимо для понимания горожанина. И если тоталитарная система общественного устройства дает обитателю таежного уголка такие важные свободы, а демократия, напротив, отбирает, - то именно потому у него и возникает осознание демократии как некоторой несвободы. Итак, свободу в ее важнейшем приближении, в разрезе ощущения свободы, и следует понимать телеологической производной, но следует ли на этом останавливаться? Скорее всего, условие телеологической привязки ощущения свободы будет предполагать и дополнение рядом других «позиций привязки» того же ощущения. Например, можно предлагать стороннику традиционного уклада такую форму свободы, как «свобода критики», когда собственно «материю» жизненного успеха этого человека каким-то образом и составляет собой состояние слепого доверия окружающих; тогда, поскольку такая свобода будет выбивать здесь важную «опору» непосредственно существования, то она и будет восприниматься именно в качестве некоторой несвободы. В точности таком же смысле можно рассматривать и условие свободы доступа к информации, когда подобный доступ будет создавать перспективу по принципу «лучшее враг хорошего», лишая всяких перспектив некоторого индивида, собственно и способного предлагать подобное хорошее, но не в состоянии предлагать лучшее. Масса людей также позволяет разделение на владеющих навыком использования имеющегося когнитивного багажа, так и включает в себя часть общества, что никак не находит полезной собственно возможность широкой осведомленности. Тогда в понимании последних и образование в его функции сообщения знаний и доступ к информации как возможность создания более насыщенной картины мира не будут подлежать определению в качестве именно некоторой специфической свободы.

В таком случае позиционирование личностью самоё себя не просто безликим «игроком» в социальной игре, но и участником в некотором отношении системы «социальных турниров» и позволяет привязку к подобной ролевой самоидентификации и условия испытываемого данным человеком самоощущения в качестве субъекта обретения свободы. Человек по признаку его ориентации на некоторую группу «социальных турниров» и будет позволять отождествление ощущающим потребность в некоторых свободах и безразличным и даже враждебно настроенным по отношению наличия уже ряда иных свобод. Если вернуться к нашему начальному примеру, то представителю криминального мира именно и важно ощущение принадлежности криминальному сообществу, нежели утрата свободы перемещения в результате помещения под стражу. Сознание рецидивистом собственной свободы это, прежде всего, сознание своей способности бросать вызов обществу через самоотождествление в принадлежности криминальной среде. А так - ничто не мешает нашему искушению человека не вполне привлекательной внешности соблазном карьеры кинозвезды, но сам он вряд ли ощущает себя свободным именно в подобном отношении.

Огл. Свобода каприза или свобода «наезженной колеи»?

Развитие доступного человечеству объема возможностей фактически и покоится на том основании, что вполне позволяет признание «свободой каприза». Когда-то лишь богатый потребитель требовал удовлетворения такого очевидного «каприза», как автомобиль с автоматической коробкой передач или мобильный телефон, а теперь подобный технически необычайно сложный функционал доступен практически каждому желающему. Но и «свобода каприза», если и понимать ее практикой поиска излишеств, позволяющих осуществление лишь посредством дорогостоящего технического решения, это, все же, как можно понять из нашего предшествующего рассмотрения, еще и некоторая несвобода - а именно, несвобода излишне педантичного отношения к существованию пристрастий. Человек во времена отсутствия мобильных телефонов вполне заменял такой функционал использованием таксофонов, но некоторым в подобном функционале явно недоставало определенного шарма и они были готовы идти и на существенные расходы на использование вначале далеко не дешевого и технически недостаточно совершенного мобильного телефона. Другие же, следовавшие в своих пристрастиях далеко не избыточной, но именно «рациональной» парадигме, понимали подобные траты «излишеством» и обретали в этом своем отношении свободу от обременения, как теперь принято говорить, излишними «понтами», а если употреблять литературный стиль, то нагрузкой в виде дополнительных хлопот.

Именно подобная альтернатива и делает возможной оценку, что свобода каприза - это свобода обретения себя в условиях более содержательного существования или свобода более содержательного наполнения непосредственного окружения, когда свободу той же «наезженной колеи» и следует понимать свободой от обременения не слишком полезными хлопотами. То есть мы вновь обращаемся к предмету понимания человека непременно совершающим некоторый выбор, - какого именно плана свободу он склонен предпочесть, - или он предпочитает свободу в части обязательно более богатого функционала или, напротив, предпочитает видеть себя свободным в части устойчивой и предсказуемой традиции обустройства среды существования. Да, конечно же, новое и есть источник жизненной новации, но его же и следует понимать средством разрушения среды существования одним лишь обновлением содержания существования, непременно и предполагающим внесение в такое существование еще и определенных структурных изменений. Человек в этом и обращается к своего рода соизмерению достигаемой свободы с сопутствующим подобной свободе обременением несвободой - или он склонен понимать некоторую большую хлопотность в определенной части несущественной формой несвободы, или тягость таких хлопот куда более порождает в нем именно ощущение несвободы.

Подобный парадокс можно понимать и парадоксом ухода за собой - кому-то возможности ухода за собой открывают столь существенную свободу, что он все хлопоты такого ухода склонен определять ничтожными, а кому-то все перспективы такой свободы представляются столь мизерными, что он видит одни недостатки такой хлопотливости.

Но главное в другом - существование посредством соблюдения условий некоторого «привычного режима» открывает для человека фактически свободу его индивидуального становления, работы над собой, что так хорошо понимали отшельники, когда свобода каприза открывает для человека свободу обращения к содержательно более богатой действительности. И две определенные здесь формы свободы и следует понимать непременно конфликтующими формами свободы. Если же настоящее рассуждение понимать в определенной мере наигранным, то тогда следует напомнить о некоторой линии развития современного программного обеспечения в виде создания специальных редакторов «для писателей», когда экран компьютера намеренно освобождается от всего наполнения кроме условного вида чистого листа бумаги.

Во всяком случае, часто случавшиеся в «дотехническую эру» эксцессы, направленные против изобретателей и некоторых новшеств в определенных случаях также позволяют объяснение и той «боязнью новации», что угрожает ничем иным, как обременением нового типа хлопотами. В отличие от настоящего времени наличия в руках человечества значительных ресурсов, в те прошлые времена всякое отвлечение от каждодневных интересов явно создавало дополнительные риски утраты подобной хрупкой стабильности и потому новое и предполагало понимание в большей степени источником несвободы, нежели перспективой новой свободы.

Данную часть нашего анализа следует завершить на следующей ноте: характерные человечеству ожидания свободы никоим образом не следует понимать ожиданиями свободы вообще, но именно ожиданиями свободы того типа, что и составляет собой предмет предпочтения некоторой конкретной части человечества.

Огл. Вектор свободы - набор стратегий или аксиологический резонанс

Итак, теперь мы располагаем определенным пониманием - человек располагает возможностью ориентации на нечто «форму свободы, предопределяемую некоторой установкой» - или, например, он обращается к поиску свободы доступа к многообразию или - пребывает в поиске свободы принадлежности «устойчивому и избавленному от лишних хлопот» порядку существования. Следуя подобному пониманию, мы и позволим себе допущение, предполагающее, что различного рода свобод, «связанных с определенной установкой» в действительности существенно более, нежели только две. Тогда и некоторый набор различных форм свободы, например, - доступа к полному объему информации или доступа исключительно к проверенной информации, личного знакомства с каждым или - личного знакомства только с ограниченным кругом лиц и образует собой то, что позволяет определение в качестве «набора стратегий в области стремления к свободе».

В таком случае кого-либо одного способно отличать предпочтение к обладанию свободой доступа к полной информации, к получению услуг стабильного поставщика, но одновременно его способно отличать и предпочтение свободы выбора ресторана или свободы выбора адвоката или - свободы остановки каждый год в новом отеле, но в случае посещения все того же курорта. Отсюда и некоторый круг возможностей свободы, открывающейся в различных направлениях проявления активности, собственно и характерной некоторому индивиду как носителю определенного круга интересов и будет, по аналогии с физикой, допускать возможность определения в качестве своего рода полосы «аксиологического резонанса».

Иными словами, индивид, причем не только индивид, но и коллектив индивидов в виде социума и будет позволять отождествление той характерной спецификой, какими именно он «дорожит свободами» и какая широта отличает подобный круг наиболее приоритетных в его понимании свобод. Индивид, например, способен не так уж высоко ставить свободу от воздействия потрясений, высоко ценимую некоторой полностью ему противоположной натурой, и одновременно отождествлять качество наивысшей ценности именно со свободой проявления личной инициативы. Для человека другого типа личности, той самой натуры, полностью противоположной индивиду в нашем первом примере, напротив, наибольшую ценность составит свобода от воздействия источников внешнего стресса - именно поэтому верующий и вверяет себя «воле божьей», ожидая такой защиты, - когда уже свободу проявления личной инициативы он осознает уже в качестве менее ценного дара. Возможно, что ценящий свободу личной инициативы также способен высоко ставить и свободу доступа к информации или свободу от соблюдения жестких регламентов, но, что равным образом возможно, он также способен и не связывать свободу инициативы с доступом к информации и отсутствием регламентов. Точно так же и стремящийся к свободе от действия внешнего стресса способен обнаружить за собой способность признавать ценность регламентов или - не признавать; одновременно он способен ценить как свободу присутствия в среде многообразной и сложной хозяйственной системы, так и не видеть в этом особенного преимущества. Напротив, тогда он способен ценить свободу существования способом «ведения натурального хозяйства». Ему также не возбраняется и совмещение своего вожделения свободы от внешнего стресса со свободой доступа к информации и свободой критики, так и, напротив, и отсутствие осознания за подобными формами свободы каких-либо маломальских достоинств.

В принципе, ничто не мешает предположению, именно и исходящему из допущения бесконечного числа вкратце обозначенных нами альтернатив, ассоциаций и зависимостей, что дело здесь и следует видеть в возможности всякого рода форм свободы допускать иной раз и весьма причудливые варианты сочетаний. Например, в России в последовавшие за 1917-м первые послереволюционные годы на фоне ограничения политических свобод наблюдалась не то, чтобы само собой свобода, но - повышенный уровень активности в сфере образования творческих ассоциаций. Подобным же образом нередко действует и регламент сухого закона, когда запрет легальной продажи алкоголя обращается и любопытным явлением «расцвета» черного рынка. Общество раскалывается здесь в том отношении, что существенная часть общества, отказываясь от заявления формального протеста, все же обнаруживает предпочтение именно свободе потребления спиртного.

В подобном смысле всякий носитель «чувства свободы» и допускает оценку посредством характеристики «широты полосы» аксиологического резонанса - то есть определенной коллекции видов свободы, утрату которых он и будет признавать в качестве развития ситуации экзистенциального стресса. Тогда если некоторые социальные тенденции пытаются развиваться наперекор установкам подобного аксиологического «резонанса», то здесь именно непосредственно данные им возможности развития и следует связывать со способностью преодоления непременно сильного встречного противодействия. И одновременно утрата некоторых свобод, примерами чему можно понимать не только недавние ограничения доступа к некоторым интернет-ресурсам, но и фактическое отсутствие демократии при ее номинальном существовании, не способны вызывать никакой сильной ответной реакции. И причину подобных явлений вряд ли следует определять в качестве особенно сложной - подобные формы свободы вряд ли позволяют признание в качестве принадлежащих той коллекции, что и определяется в нашем анализе под именем полосы «аксиологического резонанса».

Огл. Свобода «простоты бытия» или ограниченности функционала

Все же обычное понимание свободы следует признавать движением именно в направлении обретения большего объема возможностей. Но и непосредственно подобная специфика все же более характерна литературным формам поиска свободы, нежели обыденному сознанию, непременно понимающему состояние свободы хотя бы тем же большим количеством свободного времени или наличием больших возможностей бесхитростного достатка. Тем более, такую свободу «простоты бытия» следует определять и свободой освобождения от «лишних премудростей» или в некотором отношении свободой отсутствия тех форм обременения интеллекта, что явно позволяют признание в качестве нежелательного или даже избыточного отягощения. Простой человек явно склонен к сознанию свободы собственного существования в условиях открывающихся ему возможностей «жизни от пуза» вкупе с достаточным наличием свободного времени и отсутствием наполнения собственного сознания отягощающими размышлениями или переживаниями.

Однако и такой вид свободы человеческого существования так же не устраняет и бремени несения обязанностей, исполнения «повинностей» или обретения знаний и впечатлений, вряд ли допускающих признание в качестве источников позитивных эмоций. Но при этом общая изоляция индивида или социальной группы от определенного плана «внешних вызовов» и создает в нем или в них то ощущение свободы, что явно позволяет рождение иллюзии своего рода «раскрепощенной воли» данного человека или группы. В таком случае, какую форму выделения узкого спектра одних лишь «удобных» вызовов и следует определять источником распространенной формы осознания специфической свободы «простоты бытия»?

Конечно, здесь не следует впадать в крайности и прибегать к отождествлению свободы «простоты бытия» исключительно с порождением приятных впечатлений; здесь необходимо выделение не собственно условия качества впечатлений, но и условия, означающего отсутствие своего рода состояние «перегруженности» впечатлениями, состояния в некотором отношении ощущения «легкости» бытия. Иными словами, существенным конкурентом идеи свободы именно в качестве состояния «полноты» или достаточного многообразия возможностей и следует понимать идею свободы, создаваемой так или иначе реализуемым состоянием «легкости» бытия. Конечно, каждого здесь и следует определять наделенным именно собственным видением подобной «легкости» бытия, но и некоторой общей спецификой любой подобного рода формы восприятия своего существования именно и следует видеть нечто предмет «чистоты горизонта», когда человек допускает возможность существования лишь исключительно в его понимании экзистентно комплементарного и помимо того никакого иного.

Отсюда и собственно ситуацию предложения подобному индивиду свободы обретения более совершенной организации социума и следует признавать парадоксальной - индивид, не находящий ничего привлекательного в придании своему существованию большей степени совершенства и будет определять подобное предложение теперь уже покушением на данную ему свободу «легкости» бытия. Тогда и всякий «косный» порядок поддержания традиционных либо привычных практик существования непременно и следует понимать источником свободы, так или иначе создаваемой возможностью «легкости» бытия. На подобном фоне и любое развитие среды существования будет представлять собой несвободу обременения избыточными предметами интереса или всякого рода «дополнительной» интенциональностью либо телеологией. Отсюда и свободу доступа к новым возможностям не следует понимать свободой вообще, но явно и следует определять лишь некоторой относительной свободой, что приносит с собой лишь одну вполне определенную перспективу, разрушая тем самым другую возможность обретения свободы, а именно - обретения свободы «легкости» бытия.

В стремлении же к свободе «легкости бытия», своего рода свободе цыганского табора, и следует видеть некий «секрет» традиционного общества, что с легкостью отвергает любые посулы цивилизации. С такой точки зрения само собой традиционное общество и следует определять обществом выбора в пользу совершенно иной формы свободы, нежели предлагаемой цивилизацией.

Огл. Заключение

Важнейшей мыслью настоящего эссе, наделенного, по существу, характером экспромта и следует признать согласие с оценкой, определяющей свободу вещью в некотором отношении весьма и весьма «диалектической». Если условная картина «идеального» мира и склонна определять свободу некоторой «высшей ценностью», то уже всякая близкая «живой» действительности схема неизбежно вынуждена сравнивать иной раз чуть ли не противоположные варианты представлений о существе свободы. Во всяком случае, то же социальное развитие никоим образом не следует понимать везде и всюду «движением к свободе», поскольку, хотя оно непременно и представляет собой движение к цели по имени «свобода», но и собственно возможность определения подобной цели также непременно исходит из некоторых актуально определяемых установок.

03.2016 г.

Литература

1. Шухов, А., «Свобода - вид предстоящего как предстояния», 2015