Огл.  Что в этом тексте понимается под языком науки

Давайте вначале определим объект, который мы пытаемся описать, и который определен в заголовке как язык науки. Это первое и основное правило любого научного исследования, любой научной методологии.

Мы будем рассматривать язык как систему знаков (слов), имея в виду, что любой язык состоит из слов, которые можно услышать или прочитать, и в результате можно получить какую-то информацию, узнать что-то новое для себя. Ниже мы будем говорить о словах, называя их по-разному, но всегда имея в виду именно слова, обладающие значением. Слова в нашем понимании являются основными единицами, из которых состоит язык, потому что ими зашифровывается нечто, о чем люди хотят сказать. Это нечто находится за пределами речи; в речи оно выступает в виде знаков, которые как бы подменяют обозначаемые ими предметы и явления. Люди стараются использовать слова-знаки таким образом, чтобы стало ясно, о чем идет речь и то, как оно понимается говорящим. Поэтому речь должна быть ясной и понятной, а объяснения – четкими и последовательными.

В языке, кроме слов, могут быть и другие знаки, например, буквы и знаки препинания на письме или звуки в устной речи (они фиксируются фонетическими значками в различных системах транскрипции). Но именно слова выступают как основные знаки языка, потому что они привносят в язык внеязыковые значения (то, о чем говорят). Язык служит нам орудием для передачи мыслей о чем-то, а это что-то выражается в словах (хотя и не только в словах – смотрите ниже). И еще очень важно усвоить, что язык представляет собой систему знаков. Это значит, что в речи слова появляются в определенном порядке, а не хаотично. Только следуя правилам логики и грамматическим правилам можно построить какую-либо фразу, даже самую простую. Пренебрегая логикой и грамматикой, используя слова неточно и беспорядочно, невозможно выразить ни одной мысли. Поэтому каждое слово в языке получает свою клеточку, а каждая языковая клетка используется в соответствии с правилами, предусматривающими корректное с ней обращение. Язык – огромная знаковая система, самая большая из всех известных нам знаковых систем: в любом естественном языке насчитываются сотни тысяч слов. Изучению правил использования многочисленных категорий слов мы посвящаем многие годы, совершенствуя их практически всю свою жизнь.

Выше были использованы два понятия: язык и речь. Каково их соотношение? Речь – это язык в действии, она всегда индивидуальна и выражается в конкретных воплощениях, актах речи. Человек может выражать свои мысли вслух, тогда получается устная речь. Он может записать свои мысли, и в результате появляется речь письменная. Наконец, он может просто думать с помощью слов, что реализуется во внутренней речи. Язык – объективизированная, собранная из множества речевых актов система слов и их сочетаний, та самая система знаков, с которой мы начали свои объяснения. Речь принадлежит каждому из нас; язык – всему человечеству, вернее, той его части, которая говорит на данном языке. Язык составляет цельный лингвистический корпус, который постоянно пополняется, изменяется и совершенствуется. Только в таком виде он и может изучаться специалистами языковедами. И не только языковедами, но также каждым грамотным человеком.

Лишь в таком виде – в виде законченной и более или менее упорядоченной системы язык предстает как цельная конструкция, в которой мы различаем разные слои и уровни, в которой слова разбиваются по однородным группам с некоторыми родственными признаками. Их можно изучать в разных проявлениях: в речи (с фонетической точки зрения), в иерархических построениях (грамматика), в процессе развития (этимология – происхождение и изменения отдельных слов) и т.д. И только в таком виде язык предстает как набор так называемых регистров – регистр обыденной речи, язык официально-бюрократический, язык отдельных социальных групп (например, профессиональных) и интересующий нас в данном случае язык науки.

Огл.  Язык науки в отличие от других
подразделений языка

Стало быть, язык науки соседствует рядом с другими регистрами в общем корпусе языка. В отличие от языка науки существует, как было упомянуто, обыденный язык. Обыденный язык используется для выражения ежедневных событий, не связанных с необходимостью обращаться к профессиональной лексике и к особо точному способу выражения своих мыслей. Мы постоянно вступаем в коммуникацию с другими людьми, но не всегда для этого нужен язык науки. Даже в серьезной беседе, не связанной с научной тематикой, мы не обращаемся ни к языку науки, ни даже к профессиональной терминологии. Каждый языковой жанр требует своих собственных подходов и решений: дома и с друзьями мы говорим совсем иначе, чем на работе с коллегами, чем в университете, когда обсуждаем научные проблемы и т.д. В каждом случае мы употребляем иную лексику, по-другому строим фразы, обращаемся к иной аргументации.

Какое же во всем этом место языка науки? Любой языковой регистр требует к себе специального отношения. Поскольку в том или ином разделе науки речь идет о специфических объектах и явлениях, а главное, об особом, свойственном только данной науке подходе к ним, то и говорить об этом приходится особенным образом. Используются специфические понятия и концепты и особым образом исследуются связи между ними. Именно в этом и заключается смысл языка той или иной научной области. Без такого подхода невозможно оформить ни одну науку в виде самостоятельной отрасти знания. Если такого рода языковой аспект науки не будет создан, то наука не оформится как отдельная область исследований. Поэтому в истории любой науки всегда проводились работы по формированию своей особой терминологии и по выражению ее в виде особых слов и символов. В конце концов, оформляется словарь данной отрасли знания и способы его выражения. Это позволяет ученым понимать друг друга, писать и высказываться на одном и том же уровне. Большинство учебных курсов, читаемых в университетах и в других высших учебных заведениях, начинается с того, что лектор объясняет слушателям терминологию своей науки, разъясняет ее основные и ведущие термины. Только после этого он приступает к объяснениям по существу дела.

Кроме того, что язык науки (данной науки) образует общее понятийное поле для тех, кто ею занимается, у него есть и другая очень важная функция – он организует ту ведущую конструкцию, к которой «приклеиваются», или, через которую «просеиваются» все вновь возникающие в ходе исследований понятия и концепты. Она, эта схема, служит как бы фильтром, который отсеивает вещи, данной науке не принадлежащие, и приспосабливает новые факты и открытия к уже имеющемуся в данной науке корпусу знаний. Когнитивная сетка, преобладающая в каждой научной дисциплине, образует ячейки, которые либо принимают в себя вновь обнаруженные факты, либо отторгают их. В последнем случае эти факты признаются ненаучными или же они передаются иным областям знания, которые в свою очередь их фильтруют, пользуясь своим понятийным аппаратом, выраженным собственным научным языком.

Наконец, у языка той или иной науки имеется еще одна, может быть, главная функция. Научные понятия и концепты вначале всегда оформляются в виде слов, но не всегда остаются словами. В наиболее продвинутых науках они получают особое символическое выражение. Так, в математике числа, которые всегда вначале назывались словами, постепенно оформились в виде цифр. Казалось бы, это одно и то же (и слово четыре, и цифра 4 выражают одно и то же число натурального ряда), на самом деле, математика не стала бы сама собой, если бы числа в ней выражались только словами, ибо словами невозможно манипулировать так, как мы это делаем с цифрами. Два и два можно сложить или умножить без цифр; это очень простая задача. Но попробуйте перемножить, не пользуясь цифрами, шестнадцать на семнадцать; немногие из вас справятся с такой задачей в уме, в то время как с помощью цифр мы легко это делаем.

И не только в виде цифр оформляются понятия и концепты той или иной науки. Они могут принять вид иных символов. Возьмем в качестве примера химию. В истории химии большое, можно сказать, решающее место занимал поиск символов для обозначения химических элементов, основных кирпичиков химических сооружений. Прорывами в этом плане явились работы Джона Дальтона, Йенса Якоба Берцеллиуса, Александра Бутлерова и немецкого химика Кекуле. Последний, например, придумал циклическое изображение молекулы бензола. Она располагается по кругу в виде шести атомов углерода и шести атомов водорода, соединенных двойными либо ординарными связями. Количество связок и их расположение имеют решающее значение, поскольку они показывают, в каком месте атом в бензоле может быть замещен иными химическими веществами той же валентности. Так химики получили наглядную картину возможных структурных замещений в молекулах бензола и начали работать в этом направлении, планируя все новые и новые химические соединения. Таким же образом возникла, например, химия полимерных соединений.

Переходя от слов к другим символам, ученые могут не просто регистрировать полученные в исследованиях результаты, но, оформляя их в виде структур, они могут идти от полученных структур к новым гипотетически возможным построениям. Так что язык науки служит не только для обозначения; он инициирует развитие исследований в той или иной области знаний и ведет к получению новых результатов.

Для всего изложенного требуется особый языковой инструментарий, к характеристике которого мы сейчас и перейдем.

Огл.  Слова в языках науки

Как мы уже говорили, язык науки должен быть максимально точным, и он должен избегать многозначности и неопределенности. Для этого требуются слова особого рода. Автор настоящего текста полагает, что знаки вообще (и слова в частности) отличаются друг от друга по тому, как далеко они отдалены от обозначаемых ими объектов. Есть знаки, которые очень близки к своим обозначаемым, а есть знаки, которые отдалены от них на очень большое расстояние. Конечно, расстояние мыслится здесь не в прямом смысле как некая дистанция, а как «мера умственного приближения к тому, что обозначается в знаке», то есть, как степень абстрагирования знака по сравнению с тем, что он обозначает. Я забыл сказать, что самый знак определяется как некая физически воспринимаемая субстанция (буква, звук, фигура, слово и пр.), которая по мнению человека его воспринимающего подменяет и репрезентатирует (представляет) что-то другое, а не только самого себя. Кроме того, знак не только обозначает что-то из внесистемной реальности, он еще и привязывает это что-то к нашему пониманию данного феномена. Без такой привязки знак функционировать не может. Так что знак «работает» только в тройственной схеме: отображаемое « его знак « наше умственное представление об изображаемом и о знаке.

Знак может быть очень близок к своему референту (изображаемому). Например, наступление темноты в конце дня может стать знаком того, что приближается вечер и светлая часть дня заканчивается. Темнота может быть воспринята просто как таковая и не выступит как знак в мозгу человека, ее наблюдающего. Это происходит, когда наступление вечера не имеет для человека особого значения. Но она же может сигнализировать ему, что наступает вечер и что надо заканчивать работу и идти домой. В этом последнем случае она становится знаком, на который человек соответствующим образом реагирует. Знак этот чрезвычайно близок к обозначаемому, и в большинстве случаев он трактуется однозначно. Хотя в любом случае надо знать, что вечер наступает на исходе дня и сопровождается темнотой.

При других обстоятельствах для определения времени человек может взглянуть на часы и дождаться, пока они не покажут, скажем, семи часов пополудни. Тогда он сложит свои инструменты, завершит дневной труд и отправится домой. В этом примере знаком для совершения действий является обозначение времени на часах. Необходимой предпосылкой для осознания данного знака является понимание человеком часового отсчета времени и умение разбираться в сетке обозначений, используемых в часах. Мои маленькие внуки еще не умеют читать время по часам, поэтому для них приближение часовой стрелки к цифре 7 не говорит ни о чем.

Результатом обоих приведенных выше знаков будут одни и те же действия человека, но сами знаки будут значительно отличаться друг от друга. Время по солнцу и другим естественным признакам распознавалось человеком в глубокой древности, а часы были изобретены сравнительно недавно. Обратите внимание, что определение времени по часам дает значительно более точный результат, нежели ориентировка по наступающей темноте. Очевидно, что знак на часах отстоит от изображаемого феномена (отсчет времени) значительно дальше, чем наступление темноты. Вот эту разницу между знаками по степени их отдаленности от обозначаемого я и называю степенью абстрактности знака или квантом его абстрактности. Причем, чем выше квант абстрактности, тем точнее знак воспринимается. Но исторически люди и в филогенезе (видовой истории человечества), и в онтогенезе (индивидуальной истории каждого из нас) шли от менее абстрактных (то есть, более близких к своим референтам) знаков ко все более и более абстрактным. Что вполне понятно, поскольку понять первый знак из нашего примера значительно легче, чем осознать время по часовым механизмам.

То же самое происходило и в человеческих языках. Слова в этих языках (мы называем эти языки естественными в отличие от искусственных, например, языков программирования) тоже развивались в сторону увеличения своего кванта абстрактности. Сначала большинство слов в естественных языках имели характер имен собственных. Это значит, что люди обозначали данным словом одиночный предмет. Имя предмета распространялось только на него и не включало обозначений других предметов. Это происходило в глубокой древности, когда люди еще не рассуждали о знаках и о языке, как о собрании знаков, а просто хотели назвать какой-то предмет или явление, чтобы потом можно было упомянуть о нем даже в его отсутствие. В этом случае определить значение слова было очень легко: показывали на предмет и называли его. Потом можно было говорить о данном предмете и без показа, в мозгу слушателя возникал образ отсутствующего объекта.

Еще и сейчас во всех естественных языках существует огромное количество собственных имен. Они выделяются в отдельную языковую группу и оформляются по особым правилам. Так в русском языке они начинаются с заглавной буквы, а в иврите им не предшествует артикль за исключением особо оговоренных случаев. Не случайно они называются именами; это скорее имена, а не слова, которые в современных языках в большинстве случаев обобщают, включая в себя множество референтов. Так, если я говорю «Дайте мне стул», то я имею в виду любой из возможных в данной ситуации стульев, а если я говорю «Завтра я поеду в Тель-Авив», то предполагаю совершенно конкретное место.

Очень известный в начале прошлого столетия лингвист сэр Алан Гардинер писал: «Из двух терминов «имя» значительно старше «слова». Невозможно представить себе какое-либо сообщество людей, каким бы примитивным оно ни было, у которого отсутствовало бы слово «имя». Оно принадлежит дограмматическому мышлению, времени, когда люди не интересовались словами как языковыми единицами, а думали о них только как о средстве выразить что-то из внешнего мира (sic! – А.С.). Они никогда не задавались вопросом, что значит то или иное слово, а спрашивали, каким именем названа та или иная вещь. Казалось бы, по значению оба термина совпадают. Разница (и огромная к тому же) заключается в том, что направление мысли в одном случае диаметрально противоположно движению мысли в другом. Когда мы говорим о «слове», наша мысль идет от звуковой формы к тому, что он может означать; когда мы говорим об «имени», мы подразумеваем, что существует нечто, являющееся единственным оправданием и основанием для возникновения «имени»» ^[2].

Другой видный английский лингвист Джон Лайонз высказался еще более категорично: «Уже на заре истории размышлений о языке основной семантической функцией слов признавалась их назывная функция. Рассказ об Адаме, о назывании зверей… типичен для понимания сущности значения слов древними; это же повторяется во многих других священных текстах, дающих мифологическое объяснение происхождению языка. Процесс изучения языка детьми святой Августин в своей Исповеди проецирует на ту же ситуацию: взрослые указывают на предметы из ближайшего окружения и одновременно называют их, что вполне объясняет ребенку значение слов. Таким образом ребенок овладевает ассоциацией между вещью и словом, а впоследствии и сам может повторить слова, называя соответствующие предметы» ^[3].

Действительно, дети не задаются вопросами о том, что означает слово, более того, они считают слово принадлежностью обозначаемого объекта, неотделимой от него самого. Спрошенные, «Почему Солнце так называется?», они обычно отвечают «Потому что оно Солнце». Данный феномен в лингвистике даже получил специальное название – «вербальный реализм», и он учитывается в детской возрастной психологии. Если принять тезис о том, что развитие человека в индивидуальном плане в определенных чертах воспроизводит развитие человечества как вида, то наши предки таким же образом воспринимали и названия, даваемые ими тем или иным предметам и явлениям онтологического мира.

Очень скоро, однако, люди поняли, что невозможно дать название каждому предмету окружающего нас мира, каждому качеству этого предмета, каждому изменению, которое с ним происходит, и каждой его связи с другими предметами. Даже тех слов, которые уже имеются в языке, так много, что мы не можем их всех усвоить; на протяжении нашей жизни мы постоянно пополняем свой словарный запас, но никогда не достигаем возможного максимума. Никто не знает, сколько всего слов в языке, скорее всего, их там многие сотни тысяч. Что было бы, если бы мы попытались назвать особым именем каждую деталь окружающего нас мира и каждую деталь наших размышлений о нем?

Очень убедительно высказался по этому поводу Джон Локк, знаменитый английский философ: «Между тем, свыше человеческих сил построить и удержать в памяти идеи всех отдельных вещей, с которыми мы встречаемся: каждая птица и каждое животное, каждое дерево и растение, оказавшее воздействие на наши чувства, не может найти места в самом обширном уме. Если видят поразительную память в том, что некоторые полководцы могли назвать по имени каждого солдата в своем войске, то нам легко понять, почему люди не пытались дать имена каждой овце в своем стаде или каждой вороне, пролетающей над их головами, более того – назвать особым именем каждый лист растений или каждую песчинку на дороге» ^[4].

Поэтому очень скоро люди стали пользоваться словами, в которых обобщался целый класс родственных предметов: слово «птица» предполагает все виды птиц и огромное количество птиц в каждом виде; слово «шляпа» – огромное количество шляп и т. д. Такого рода слова стали называться понятиями. Между «именем собственным» и «понятием» дистанция колоссального размера, и люди долго не могли понять, что же слова-понятия обозначают. Особенно трудно было объяснить, что обозначают прилагательные, такие как «красный», «большой», «красивый» и пр. То ли они обозначают идею «красности», то ли качества отдельных предметов. И где идея «красности» находится (внутри отдельных вещей или, по Платону, в заоблачных высотах), и как мы с ней знакомимся, и так далее, до бесконечности. Не будет преувеличением сказать, что с самых древних времен философы спорили по этим вопросам, что в Средние века они часто являлись основными проблемами для богословских диспутов и что эти споры продолжаются еще и в наше время.

Мы не будем вдаваться в философское существо этих споров. С лингвистических позиций мы можем сказать, что переход к пользованию словами-понятиями был революционным для развития языка и также для развития человеческого мышления, но он был крайне необходим для того, чтобы человеческий язык вообще мог состояться. В настоящее время большинство слов в языке составляют именно понятия. Но с лингвистической точки зрения введение слов-понятий сопровождалось и сопровождается большими трудностями. В частности, стало очень трудно обобщить значение того или иного понятия в кратком и исчерпывающемся определении, например, в словарях. Определить имя собственное не составляет труда. Например, слово Иерусалим мы определяем как «Столица государства Израиль» или добавляем еще, где он находится и несколько других дополнительных признаков. Понятие «птица» мы должны определять совершенно иными способами (кстати, в таком определении мы частично переходим на язык науки). Обычно в этих случаях мы оперируем родовидовыми различиями между определяемым объектом и примыкающими к нему феноменами.

Вот как определяется слово «птица» в академическом Словаре русского языка, самом авторитетном словаре в России на сегодняшний день: «Птица, -ы, ж. Покрытое пухом и перьями животное из класса позвоночных с крыльями, двумя ногами и клювом» ^[5]. В этом определении приведены самые обычные признаки объекта: покрыт перьями и пухом, имеет крылья, две ноги и клюв. Но наличествуют также и элементы научной классификации: животное из класса позвоночных. Уверен, что в обычном разговоре такие признаки приведены бы не были, мы бы скорее воспользовались словами пернатое летающее существо. Применять к птице определение животное, да еще относящееся к классу позвоночных, заставляет нас желание дать как можно более точное определение птицы, а это возможно только с помощью научных данных. Мы с вами еще не полностью окунулись в описание языка науки, но сказанное относится и к этому языковому слою, предваряя то, о чем нам придется говорить ниже. Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что речь идет о точном определении понятия, а не о самом понятии, которое относится к иному слою лексики, куда входят и самые «низкие» слова, вовсе не требующие обращения к языку науки.

Сложность определения понятий усугубляется тем, что одним словом покрывается огромное множество разнообразных, часто очень различающихся значений. Возьмите хотя бы такое "простое" слово как окно. Я уверен, что вы прекрасно знаете значение этого слова и умеете правильно его употреблять. Вы сотни раз в жизни использовали это слово и мало заботились о его определении, так как интуитивно, но достаточно уверенно им манипулировали. А вот для профессиональных лексикографов определение этого слова дается с трудом, так как оно обнимает множество самых разных видов и разновидностей окон. И самых различных окон в домах, и окон в машинах, и окон-дверей, и «окно в Европу», и «окно» в расписании уроков, и много-много иных разновидностей употребления этого слова. Так как же его определять в словарях? Конечно, можно перечислить все более или менее известные его словоупотребления, но тогда из словаря вырастет энциклопедия, и им будет невозможно пользоваться. Всегда находится какой-то компромисс, но это не снимает неопределенности и размытости в значениях слов-понятий. Они по своей природе почти не определимы. Поэтому, когда потребовалось сформировать язык науки, принялись искать другие пути наполнения слов значением, значением точным и безусловным.

Уже на уровне понятий пришлось при формулировке их определении обратиться к более строгим процедурам, чем простое перечисление всех основных значений того или иного слова. Одну из таких процедур мы упомянули выше. Я имею в виду "видородовую лестницу" постепенного приближения к определению того или иного понятия, перехода от более общих к более узким понятиям, пока мы не приходим к той клеточке, в которой пребывает интересующий нас объект. По существу, это – логически обоснованная процедура ступенчатого сужения понятий до нужного нам уровня. Она была подробно обоснована еще в III веке н. э. неоплатоником Порфирием; и в честь него она получила в науке название дерева Порфирия. Дерево Порфирия весьма просто в исполнении; взгляните, как он выводил определение слова человек:

В приводимой выше схеме определяется понятие 'человек' (конечный результат), а само определение зиждется на цепочке оппозиций, где в каждой следующей операции подвергаются анализу противопоставления, все более близкие по степени схожести. Каждая следующая ступень сравнения соотносится с предыдущей по принципу ‘род’ - ‘вид’. Для понятия «животное» родом служит предыдущее понятие «живое существо», а видами для него будут выводимые оттуда понятия. Определяемое понятие ‘человек’ включено в неявном выражении в любой предыдущий уровень, в котором также содержатся и другие родственные ему понятия. Их мы постепенно отбрасываем, добираясь до той степени конкретизации, которая необходима нам в данном случае. Это обстоятельство я хочу особо подчеркнуть, потому что таким образом мы каждый раз меняем объем обрабатываемого понятийного поля. Мы можем говорить о людях как о ‘живых существах’, и в это понятие тоже будет включен ‘человек’. Мы так постоянно и делаем в своих рассуждениях, но тогда поле, покрываемое избранным нами понятием, будет совсем иным; и когда мы в его пределах начнем говорить о собственно ‘человеке’, потребуется уточнение и переход на другой уровень конкретизации и кванта абстрактности знака. Поэтому рядом с родом должны стоять только непосредственно выводимые из него виды, и нельзя пропускать последовательные ступеньки лестницы.

Такой способ выведения определений для понятий Порфирий связывал с философией Аристотеля, который весь мир призывал аттестовать через выведенные им категории, якобы относящиеся ко всему на свете. Именно на этом Порфирий построил логически структурированную схему, которая, по его мнению, была пригодна для всех случаев жизни, то есть, для определения любых понятий, могущих нам встретится. В этом сила данной логической процедуры, но в этом же и ее слабость. Она далеко не абсолютна для всех ситуаций при определении слов. Она применима для обработки почти всех слов-понятий, но в отношении языка науки и ее словарных единиц она оказывается недостаточной. Она нужна и там, но если для обыденных понятий она оказывается работающей достаточно эффективно, то для определения научных концептов ее предстоит дополнить другими процедурами, о которых пойдет речь ниже.

В том, что данная процедура хорошо работает на уровне обыденного языка, можно убедиться, раскрыв достаточно полный толковый словарь любого языка. Большинство слов в нем будут определены в соответствии с деревом Порфирия, проиллюстрированным в приведенной выше схеме. Вот, для примера, несколько определений из академического Словаря русского языка, о котором мы уже упоминали в этой работе. Топор в нем определен как «Орудие, инструмент для рубки и тесания в виде насаженной на деревянную рукоять железной лопасти с острым лезвием с одной стороны и обухом с другой». Орудия, инструменты являются родовыми и исходными понятиями для определяемого предмета, а все остальные характеристики – его видовыми признаками. Форель – «Рыба семейства лососей, с красными и черными пятнышками, водящаяся в горных реках, в ручьях и озерах». Опять-таки, рыба выступает здесь как родовое понятие, а все видовые признаки подробно перечисляются отдельно.

Я подробно остановился на дереве Порфирия, потому что оно также является одним из активных инструментов для выделения следующей группы слов, которые, собственно, и составляют язык науки. В выделении слов-понятий оно тоже работает, реализуя те процедуры, с помощью которых мы отходим от простого и безликого определения лексики с помощью невнятных и примитивных объяснений на бытовом уровне к вполне формализованным и научным методам. В обыденной жизни мы прибегаем к самым различным способам объяснения значений слов, чаще всего к синонимам, иногда к антонимам (словам с противоположным значением), иногда к жестам, картинкам и прочим способам определений. В научных же изданиях мы обращаемся к более формальным и логически структурированным процедурам, не позволяющим нам «размахивать руками» и давать приблизительные объяснения. Но все это только начало для целого набора методов выделения слов в языке науки, и к ним мы сейчас переходим.

Огл.  Терминология и концепты –
основы научного дискурса (языка)

Именно размытость понятий не позволила им стать надежной основой научного дискурса, то есть, стать тем, чем они стали в обыденном языке, даже в его наиболее формализованных слоях. Нарождающейся после Ренессанса современной науке потребовались более точные знаки (соответственно, более абстрактные) для ведения дел. Стали плодиться многочисленные науки, отпочковываясь одна от другой, а они выясняли свое содержание, делая это с помощью специального языка. Основой нового языка стали терминология и слова-концепты. И то, и другое оформлялось как нечто специфическое для той или иной области знания. Иначе говоря, язык, общий для всех граждан страны, уже не годился для научной беседы, в каждой науке (я подчеркиваю – в каждой отдельной науке) стал возникать свой особый язык для ее адептов. Так что возникло множество, а не один язык науки. Общим для науки был самый факт неудовлетворенности обыденным языком и стремление упорядочить собственную номенклатуру для каждой новой отрасли знания.

Во-первых, в каждой науке возникла своя терминология. Термины – это слова, обозначающие специфические вещи в той или иной отрасли знания: специфические объекты исследования, орудия их изучения и, главное, концепты, направляющие работу ученого по определенным векторам. Естественно, что в каждой науке были свои объекты изучения, использовались свои собственные орудия, приемы и методы исследования; они, главным образом, и обозначались словами, которые получили название терминов.

Астрономия интересовалась небесными телами, каждое из них получило свое наименование. Там же использовались подзорные трубы и телескопы, применялись свои методы расчетов и наблюдений. Химия заимствовала многие имена элементов от алхимии, но прибавила к ним множество других имен со специфическими характеристиками. У нее были свои орудия и инструменты исследования. И так далее, и тому подобное. Каждая наука обзаводилась своей собственной терминологией. Для каждой науки составлялись свои терминологические словари, так это продолжается вплоть до нашего времени. Эти словари постоянно пополняются по мере добавления новых фактов и событий, все более совершенных методов и приемов работы.

Термины принципиально ничем не отличаются от понятий, о которых мы уже говорили. Только они определяются более строго с использованием общих концептов, принятых в данной области знания. И еще они соединяются с родственными терминами, обозначающими что-то близкое в той же науке. Естественно объяснять тот или иной термин в связи с другими терминами, к нему примыкающими. Наиболее популярные термины также переплетаются с обычно употребляемыми словами и находят место в общих словарях. Скажем, молоток или рубанок являются терминами в языке столяров, но они же помещаются в словари по столярному делу. Поскольку они являются еще и общераспространенными словами, им отводится место в общих словарях того или иного языка. Названия деревьев и цветов являются ботаническими терминами, но некоторые из них неотторжимы от общей лексики в толковых и двуязычных словарях. Так что термины являются своего рода мостиком между общей и чисто научной лексикой. Но конечно, большинство терминов принадлежат исключительно к специфически научной терминологии в каждой отдельной отрасли знания и не показываются в общих словарях.

Обращали ли вы внимание, пользуясь общими словарями, на пометы рядом с объясняемым в словарной статье словом? В хороших словарях в число таких помет входит обозначение отрасли науки, из которой данное слово попало в словарь. Например, в словаре Абрама Эвен-Шошана, который до сих пор считается наиболее полным словарем современного иврита, мы встречаем заимствования из языков ботаники, математики, археологии и ряда других наук. Всего указанный автор обработал около двадцати научных отраслей, выбирая из них слова, достойные, по его мнению, быть помещенными в общем словаре иврита. Любой более или менее полный словарь использует несколько десятков научных терминологий; и по тому, сколько таких областей он сумел обработать, мы можем судить о качестве его подготовки. Чем больше, тем лучше, если, разумеется, слова-термины действительно нашли место в распространенной речи носителей данного языка.

Для нас этот факт важен потому, что он показывает, что языки терминов и языки обыденных слов в некотором смысле пересекаются, и что обработка тех и других проходит в основном одинаково. Общую лексику можно определять с помощью дерева Порфирия (хотя не всегда это необходимо); также и термины можно определять таким способом, но в этом случае мы действуем более жестко и с привлечением концептов (смотрите ниже) соответствующей науки. Только малая часть терминов находит себе место среди слов общего языка; большая же их часть помещается (вместе с их определениями) лишь в терминологическом словаре для той или иной обрасти науки. Если в общую лексику из науки входят несколько десятков или сотен терминов, то терминологические словари включают десятки тысяч слов. Например, компьютерная лексика, которая исторически сложилась в течение нескольких последних десятилетий, уже включает более тридцати тысяч и даже больше слов-терминов, а компьютерные словари являются наиболее емкими среди других терминологических словарей.

В чем же специфика словарей терминологии? Во-первых, термины в них группируются по разделам, а не подаются в едином и сквозном массиве всех собранных в словаре слов. Разделы же выделяются строго по критериям, которые приняты в той или иной науке. Это очень важное отличие: помещение термина в тот или иной раздел сразу добавляет ему важные характеристики, ясные для специалистов, пользующихся словарем. Если в словаре ботанических терминов слово показано в разделе «травы», то специалисту ботанику не приходится разъяснять, какие характеристики приписываются каждому помещенному в этом разделе слову. Он изучал эти вещи специально как одно из ведущих направлений своей профессии. То же касается и других разделов словаря, скажем, «деревья», «цветы», «морфология растений» или «однолетние растения» и прочие.

Во-вторых, составители терминологических словарей не чураются важнейших определителей, принятых в данной науке, но непонятных неспециалистам. Так, в приведенном выше определении слова «птица» встречаются слова «животное из класса позвоночных». Мы, неспециалисты, лишь приблизительно можем понять эти слова, хотя изучали их в школе и многократно встречались с ними в жизни. Но для нас они имеют абсолютно иное содержание, чем для орнитолога (специалиста по птицам). Для него каждое из используемых слов имеет огромное значение – более точное и более насыщенное, чем для непрофессионалов. Он имеет представление о том, чем животное отличается от других видов живых существ, на какие классы подразделяются типы животных и чем отличается каждый из этих классов. Иначе говоря, для него такое определение приобретает иное наполнение. За счет чего? За счет того, что все эти слова – слова-концепты. Именно концепты и составляют обычно названия разделов терминологических словарей, о чем говорилось выше.

Возникновение концептов является важнейшей характеристикой языка науки, и к их рассмотрению мы сейчас переходим.

Огл.  Слова-концепты

Когда появилось истинно научное знание, основанное на наблюдениях и эксперименте, а не на априорных рассуждениях, начал возникать и новый лексический слой в национальных языках. Ученых уже не устраивали общие понятия с размытым значением, им нужны были твердые и недвусмысленные точки опоры для общения между собой и для построения научного базиса в той или иной области знания. Поэтому в язык стали внедряться концепты. Скажем сразу, концепты отличаются от других слов двумя признаками: во-первых, они определяются более жесткими, чем понятия, способами, а во-вторых, они разделяют все «понятийное пространство» (поле) между связанными по смыслу концептами на возможно более точные и взаимодействующие между собой слои или объемы. Кроме того, концепты могут относиться (в отличие от терминов) как к отдельным разделам данной науки, так и к цельному корпусу знаний.

Начнем со способов определения концептов. Одним из самых почтенных и уважаемых издательств по выпуску словарей в Германии является "Дуден" ^[6]. В середине прошлого столетия оно выпустило шеститомный толковый словарь немецкого языка. Поскольку такого типа словарь является общим, он должен был включать в основном понятия, что и было сделано. Но в такой большой словарь, как мы указывали выше, непременно включаются и специальные термины из разных областей знания. Составители словаря поставили перед собой задачу заранее объяснить, каким образом они будут определять термины в отличие от слов-понятий. Им не удалось четко отделить одну группу слов от другой, но для себя они вывели следующее оперативное правило, изложенное в предисловии к словарю: «Определения в этом словаре – результат лингвистического анализа… в противоположность определениям в лексиконах (имеются в виду словари терминологии – А.С.) или энциклопедиях… Так, например, слово «пламя» (Flamme) определяется как «верхняя часть огня, длинные, выбивающиеся вверх языки голубоватого или желто-красного цвета» (синонимично словам «огонь» – Feuer или «вспышка» – Lohe, или «жар» – Glut)».

Представленное выше определение является типичным для слов-понятий. Оно использует неопределенные общежитейские признаки «пламени» – «верхняя часть огня», «языки голубоватого или желто-красного цвета», а также приводит синонимы к определяемому слову. Такие признаки, действительно не включаются в терминологические словари, а тем более, в энциклопедии. В последних слово «огонь» атрибутировалось бы по мнению составителей Дудена так: «Отбрасывающий свет и тепло горящий газ, выделяющийся при сжигании твердых материалов, содержащихся в угле, углеводороде или водороде». Тут речь идет уже о научных терминах и концептах. «Газ» и «твердые материалы» – химические концепты, а «уголь», «углеводород» и «водород» – термины. Согласитесь, что для обычных людей эти слова означают не то же, что для ученых, имеющих дело с упомянутыми материалами. Сравнение двух определений слова «огонь» говорит нам больше, чем многословные объяснения по затронутой проблеме лингвистического или философского плана.

Но почему мы отнесли слова «газ» и «твердые материалы» к концептам, а остальные слова к терминам? Да потому, что эти слова определяют демаркационные линии исследований в химии, в то время как вторая группа слов относится к номенклатуре наименований отдельных химических элементов. Газы и твердые тела, наряду с жидкостями и плазмой, делят все химические соединения на четыре категории, которые только и встречаются в мире, и все химические элементы относятся либо к одной, либо к другой из этих категорий. Они – не просто наименования; они еще и определители состояний любых встречающихся нам веществ. Вот почему мы оцениваем их не просто в качестве некоторых химических терминов, а в качестве ориентиров в химической науке, то есть ее концептов. Равным образом, деление всех химических веществ на органические и неорганические относится к ведущей линии развития этой науки (в природе встречаются либо те, либо другие). Стало быть, и эти два слова являются концептами. Именно поэтому концепты и используются в названиях разделов любого терминологического списка или словаря, а внутри разделов мы обнаруживаем термины.

Выделение концептов является решающим для создания терминологической базы в любой области знания. Концепты выполняют, как было отмечено, две важнейшие функции: во-первых, они обладают содержанием, обозначая некоторые существенные для данной науки вещи (самые существенные из всех, которые в ней имеются), а во-вторых, они распределяют все другие слова языка данной науки по соответствующим категориям и классам. Они служат фильтрами для всех обсуждаемых в конкретной науке объектов, состояний и связей, и потому необходимы для ее поступательного развития. Они также определяют границы цельного поля данной науки, выделяют его составные части и ориентиры, по которым изучаются объекты, в эти части включенные. Если вы будете изучать объекты и их связи не по заложенным в концептах направлениям, вам придется объяснить свой подход особо, иначе вы не будете поняты слушателями. Изменения в конструкциях концептуальных схем ведут за собой революционные потрясения в науке, как это было после открытия Эйнштейном специальной теории относительности в физике. Вот почему они (концепты) и являются центральными опорами всего языка науки.

Огл.  Как определяются концепты и как они
взаимодействуют в языке науки

Если, как было сказано, количество слов в обычном естественном языке достигает многих сотен тысяч, то количество концептов в конкретном языке той или иной науки не превышает нескольких десятков, реже сотен. Это объясняет, почему их можно выделить после тщательного отбора, внимательным образом определить и постоянно заниматься уточнением их значения. Каждая наука имеет свой фронт работ, она занимается исследованием специфических объектов и делает это с помощью особых, только ей присущих методов. Кроме того, науки построены таким образом, что они делятся на все более конкретные подразделения, в которых тоже происходит отбор своих направляющих концептов. Так что в каждом случае мы имеем дело с содержанием, которое анализируется с помощью нескольких ведущих концептов. Ничего подобного нельзя себе представить в отношении общего национального языка. Там все слова подразделяются не по свойствам обозначенных словами объектов, а по чисто грамматическим языковым категориям (существительные и их подклассы, глаголы, прилагательные и пр.). В общих словарях они выстраиваются по алфавиту от «а» до «я», то есть по чисто произвольному признаку, никак не связанному со свойствами рассматриваемых объектов.

Чтобы разобраться, как все это происходит на практике, давайте возьмем какую-нибудь науку и посмотрим, как в ней подразделяется материал, и как в каждом подразделении выделяются ведущие концепты. Для этой цели я выбрал педагогику: любая другая область знаний могла бы служить нам примером, просто я по специальности педагог и знаю эту науку еще со студенческих времен. Само слово педагогика имеет греческие корни; педагогами называли в Древней Греции рабов, которые отводили ребят в школу. Так что этимология этого слова не дает нам ничего, кроме знания забавной детали. Так же дело обстоит и с названиями многих других наук – что объясняют вам слова физика или химия? Лишь изредка появляются названия наук, в которых отражается направление исследований: астрономия ясно указывает на то, что она занимается исследованием звезд (от astro – по латыни звезда), а антропология (от греческих слов antropo – человек и logos – понятие, учение) занимается историей развития человечества как рода.

Чтобы понять, во что отлилась педагогика в наше время, надо непременно ознакомиться с историей этой науки. Из нее мы узнаем, как понимали педагогику те ученые, которые в своих трудах ее сформировали, – Ян Амос Каменский, Иоганн Генрих Песталоцци, Джон Дьюи, Николай Григорьевич Ушинский и другие. Именно они в своих теоретических разработках и на практике определили лицо сегодняшней педагогики. И хотя в разных странах педагогический процесс строится по-разному, но общие принципы его не подлежат сомнению.

Их-то и подчеркивают главные концепты данной науки, такие, как обучение, образование и воспитание. Каждый из этих концептов имеет свое наполнение, но лишь вкупе они определяют содержание педагогики в целом. Уже на этом этапе мы сталкиваемся с отчетливой тенденцией в анализе слов-концептов – они должны рассматриваться в группе, где один концепт дополняет остальные/противостоит им. Как в нашем примере, где педагогика состоит из обучения, образования и воспитания, а каждая из упомянутых частей дополняется двумя другими и одновременно им противоставляется. Обучение предполагает целенаправленные действия учителей по передаче знаний и умений их подопечным; образование – те процессы, которые происходят у учащихся при овладении этими знаниями и умениями (образуется индивидуум); воспитание – те положительные сдвиги, которые влияют на социализацию учащихся, приобщают их к существующему обществу и к его обычаям.

Затем уточнение данных концептов идет по нисходящей линии: отдельно рассматривается область применения всех трех выделенных выше концептов. Мы остановимся на образовании. Внутри образовательной деятельности обычно выделяются два следующих раздела: административно-организационный и разделение всего материала на отдельные школьные дисциплины. Опять-таки, эти два концепта соединяются в едином и нерасторжимом процессе обучения, и вместе с тем каждый из них может рассматриваться и рассматривается отдельно. В разделе административном мы говорим о построении учебных заведений различного типа, о формировании учительского состава и административного персонала, об организации работы в каждом типе учебных заведении. В разделе об отдельных учебных дисциплинах речь идет о том, как формируются разные предметы на различных ступенях обучения и как строится общий учебный план. А также, чем учебный предмет отличается от соответствующей науки.

И снова мы спускаемся на ступеньку ниже. Для представления некоторых научных дисциплин в виде учебных предметов требуется дидактическое препарирование материала изучения. Учебная дисциплина не может быть перенесена в учебный процесс в том состоянии, в котором она появляется перед учеными-исследователями. Решающим шагом для такой перестройки является разделение всех учебных предметов на предметы, передающие знания, и на предметы, нацеленные на внедрение умений и навыков обращения с изучаемым материалом. Опять-таки, разделение это не абсолютно: в любой учебной дисциплине встречаются все три указанных элемента – знания, умения и навыки; речь идет лишь об акцентах на то или на другое. Скажем, такие предметы как география или история нацелены прежде всего на передачу знаний, а спорт, рисование, пение или иностранные языки – на овладение умениями и навыками манипулирования изучаемым материалом.

После того, как мы выделили подход к изучению той или иной дисциплины, мы должны разработать методы подачи и закрепления ее конкретных разделов в учебном процессе. Методы работы учителя зависят от многих причин, прежде всего, от философского подхода к предмету изучения в данный исторический период, от особенностей развития той или иной страны, от характера подаваемого материала в составе одного предмета, от индивидуальных характеристик учителя и психологических склонностей учащихся. Лишь совокупность всех этих причин и обстоятельств определяет конечный результат работы учителя с учеником по овладению материалом.

Попробую на одном конкретном примере и очень кратко охарактеризовать названные обстоятельства, а для примера возьму изучение иностранных языков, которым я занимался в течение всей своей профессиональной деятельности. До конца XIX века считалось, что изучение иностранных языков имеет целью не овладение языком, а оттачивание ума. Самым подходящим материалом для этого предполагалось изучение классических языков – греческого и латыни. Живые иностранные языки изучались как мертвые; соответственно препарировался материал, а также отбирались методы обучения. Лишь на пороге ХХ столетия возобладала иная точка зрения, которая при изучении языков ставила целью практическое владение им. Постепенно все страны перешли на так называемые «прямые методы» изучения иностранных языков. Это – пример влияния философских подходов на отбор и подачу учебного материала.

Но в каждой стране прямые методы подавались иначе. Например, в России и в Израиле господствовали совершенно разные определения того, что считать прямыми методами и как их практически претворять в жизнь. Это объяснялось различными геополитическими и идеологическими позициями двух упомянутых стран.

Внутри иностранных языков выделяются различные умения и навыки, которые приходится преподавать с помощью разной методики. Скажем, навыки владения устной речью внедряются иначе, чем навыки чтения или письма. В каждом случае учитель предпочтет иную учебную стратегию. Наконец, небезразлично и то обстоятельство, к каким методам склонен сам учитель в подаче и закреплении того или иного материала. Кто-то имеет тяготение к разыгрыванию сценок на иностранном языке, кто-то – к грамматическим объяснениям. Равным образом, и учащиеся не представляют собой манекенов, которыми следует слепо управлять; каждый из них имеет свои психологические предпочтения. И если соблюдаются все прочие условия и имеются альтернативные методики, то желательно такие предпочтения учитывать.

Из сплава всех этих обстоятельств и рождается конкретный подход, который выбирается учителем для того или иного коллектива учащихся. Я провел очень схематический анализ, не выделив некоторых других ведущих деталей учебного процесса, например, такого прозаического обстоятельства, как отсутствие финансовых возможностей обеспечения разнообразных методик (скажем, отсутствие в учебном заведении компьютеров, неумение учителей обращаться с ними и т.д.).

Но сейчас речь идет о другом. Нас интересует, как формируется терминология в педагогике и как она направляется концептами. Из сказанного можно представить лестницу их формирования и динамики. Более того, наши рассуждения можно формализовать в виде дерева Порфирия, о котором шла речь выше, только модифицированного. Вот как я его себе представляю:

Я провел последовательный отбор концептов для пяти уровней по нисходящей от самых общих по содержанию и объему ко все более узким, которые дают представление о том, что такое «методы обучения». Это та самая динамика, которая используется и в дереве Порфирия. На высшем уровне обозначено все поле деятельности педагогики. На втором сверху уровне обозначены все основные слагаемые, на которые педагогика подразделяется. Важно при этом, чтобы данные концепты покрывали все поле, на которое воздействует педагогика, ничего не оставляя беспризорным. Если оригинальное дерево Порфирия основано только на оппозициях, то есть на противопоставлении двух понятий, то в нашем случае уровень включает столько концептов, сколько требуется для полного покрытия поля – их может быть и три, и больше.

Каждый из концептов в свою очередь подразделяется на энное количество подчиненных ему и раскрывающих его содержание концептов следующего уровня. И так далее, до полного раскрытия содержания концептов во всех разделах данной науки. Когда мы раскроем наполнение любого метода обучения по всем указанным в схеме параметрам, то мы получим искомые воплощения методов работы учителя с классом на любом этапе обучения. Практически поурочный план и призван отражать это конечное раскрытие методов: он описывает содержание используемых приемов на всем протяжении урока – в его начале, в продолжении и в конце. Правда, в нем принимаются во внимание разные стадии урока, которые, по-видимому, следует вставить в наш последний этаж в схеме, ибо он тоже раскрывает содержание концепта «метод».

Основное отличие предлагаемой здесь схемы от дерева Порфирия заключается в том, что последний практически используется для определения слов вообще, в составе огромного языкового корпуса слов-знаков. Там приходится как бы приписывать определяемое слово к определенной категории аналогичных понятий – топор к инструментам, ходьбу к передвижению ногами и т.д. В случае с концептами мы идем в противоположном направлении, поскольку поле деятельности каждой науки определено заранее, и оно уточняется сверху вниз. Но не только уточняется, а как бы при этом и раскрывается. Соответственно раскрывается и то, о чем нам следует говорить на каждом выделяемом уровне, почему я и называю концепты направляющими знаками (каждый на своем уровне).

Я решил привести еще один пример словаря концептов, на сей раз не собственного производства, а заимствованный в готовом виде. Он призван продемонстрировать, что моя схема работает в различных научных областях, и что ученые часто к ней обращаются, не опираясь на заранее вычлененные теоретические посылки. В интернете я нашел «Словарь зоопсихологических концептов». Он назван «Психологическим словарем», но очевидно, что обнимает он четко очерченную территорию зоопсихологии. Вот как он там представлен (8):

Зоопсихология

Агрессивное поведение животных Групповое поведение животных Демонстрационное поведение животных Запечатление у животных Зоопсихология Игра у животных Импринтинг

Инстинкты животных Научение у животных Орудийные действия животных Развитие психики Сравнительная психология Таксисы Тропизмы

Затем я взглянул, как разворачивается один из концептов в конкретных приложениях. Я выбрал раздел о "таксисах", поскольку совершенно не знал, что это такое. Таким же образом обрабатываются в словаре все прочие концепты.

Совершенно очевидно, что определения основных концептов производятся здесь (хотя и не явно – не в виде формализованной схемы) так, как показано выше: от концептов более высокого уровня до уровней, конкретизирующих своих предшественников. В моем примере выделено три уровня: концепты основных разделов данной науки, подразделение одного из разделов (таксисов) на положительные и отрицательные, а затем перечисление всех видов таксисов. Каждый следующий уровень стремится объяснить и ограничить свой родовой концепт, из которого он появляется, и охватить при этом все поле его действия. В результате возникает сетка, жестко ограничивающая полный объем данной науки. По-видимому, любая зрелая наука может быть проанализирована подобным образом, а наука в стадии оформления ищет для себя подобное приведенному выше дереву структурное оформление. И пока она успешно не завершит свои поиски, нельзя говорить, что данная область исследований стала зрелой и полноценной в научном отношении. При этом поиски собственной терминологии и собственных ведущих концептов представляют собой неотделимую часть создания парадигмы конкретной науки (смотрите об этом в последнем разделе данного очерка).

Огл.  Важный практический вывод

Из сказанного можно вывести очень конкретные практические рекомендации: словари для концептов можно и нужно строить иначе, чем понятийные словари. Если в словарях для понятий мы обычно применяем процедуру родовидового определения (оригинальное дерево Порфирия), дополняя ее синонимами и антонимами определяемого слова, то в словарях концептов мы действуем более изощренно, используя научную терминологию из данной отрасли знания и исходя из полного деления всего объема изучаемого поля.

Так, например, кинопроектор мы просто определяем как «Инструмент для показа фильмов» (можно добавить ряд характеризующих этот инструмент подробностей). Добавлять список иных механизмов для демонстрации статичных или движущихся картинок можно, но не обязательно (мы никогда не покроем всего поля действия таких инструментов, а полное их описание составит целую книгу). Когда же мы говорим о концептах, мы обязаны четко определить границы каждого из них и сопоставить их всех в понятийном поле, которое они должны полностью покрывать. Так, в словаре педагогических концептов мы можем определить составные части педагогики следующим образом:

«Обучение – процесс передачи/получения знаний, умений и навыков в различных областях науки и практической деятельности». Но мы должны обязательно добавить, что процесс обучения тесно связан и пересекается с процессами образования и воспитания. Тогда становится ясным, что понимание обучения неразрывно связано с пониманием двух других указанных явлений. В такого рода словаре надо обязательно выделять шрифтом все родственные концепты того же уровня анализа (смотрите выше модифицированное дерево Порфирия). Это предполагает также их отдельное рассмотрение в том же словаре в виде самостоятельных словарных статей, в которых бы использовались обратные сноски на все переплетающиеся концепты.

Составление общих словарей относится к деятельности лингвистов-лексикографов. Только лингвисты могут квалифицированно обозреть все обширное поле языка, группируя вместе синонимы, антонимы и иные лингвистические средства выделения того или иного слова. Составление словарей концептов для какой-то области научного знания предполагает привлечение к этому делу специалистов в данной отрасли науки. Профессиональный лексикограф может только помочь специалисту правильно оформить словарь концептов, не более того. Такого рода попытки наблюдаются сегодня во всех отраслях научного знания; они участились в последнее время в связи с использованием компьютеров для широкого распространения информации по всем возможным каналам популяризации. Сегодня мы наблюдаем усиление интереса к разного рода попыткам составления профессиональных словарей. Для них изложенные выше принципы могут иметь большое прикладное значение.

Огл.  Знаки разных уровней в языке науки

Сейчас мы коснемся еще одного весьма важного фактора формирования языка науки. Дело в том, что знаки выполняют четыре функции, а не одну, как это обычно считается. Для знака традиционно выделяется только функция обозначения: знак – это что-то, что репрезентатирует собой нечто другое, им обозначаемое. Кроме обозначения, которое, действительно, является важнейшим условием существования знака, знак еще и характеризует обозначаемое. Нет знака, который так или иначе не характеризовал бы свое обозначаемое. Даже простое называние предмета чисто конвенциональным словом, характеризует этот предмет с какой-то стороны. Слово «стул» выбрано чисто произвольно, но для русскоговорящих оно не только обозначает, но и характеризует обозначаемый предмет, отделяя его от всех других предметов и приобщая к тем, что нам хорошо известны из жизненной практики.

А еще знак пытается обозначить что-то таким образом, чтобы можно было включить его в систему других таких же знаков для их обработки и получения нового знания по поводу обозначенных вещей. Когда мы называем предмет стулом и обсуждаем возможность покупки и приобретения новых стульев определенного образца, мы таким образом заменяем манипуляции со стульями per se (как таковыми) и преобразуем только знаки, их обозначающие. Когда мы решаем проблему о будущем бизнесе, у нас нет тех конкретных вещей, с которыми мы предполагаем иметь дело, но есть представление о них и о том, как мы это дело будем вести. Это представление овеществляется в знаках, которыми мы оперируем: словами, цифрами, схемами и пр. Функция представительства, включение в наши рассуждения не вещей в натуре, а знаков, их обозначающих, является едва ли не основой для существования знаков, знаковых систем, а также и науки в целом.

И это обстоятельство широко используется в языке науки. Не будет преувеличением сказать, что здесь мы касаемся самого существа науки. Наиболее продвинутые области научного знания давно осознали то обстоятельство, что для успешного выполнения поставленных перед ними задач им предстоит представить изучаемые предметы в таких символах, которые бы позволяли удобно с ними работать. Без обозначения концептов физики в виде некоторых символов и помещения символов в соответствующие формулы не было бы возможным их обрабатывать так, как это делается в физике в настоящее время. Возьмем любую формулу, скажем, знаменитую формулу всеобщего тяготения Ньютона: . Она легко может быть переформулирована в словах: «Сила притяжения прямо пропорциональна массам взаимодействующих тел и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними». И в этом виде она абсолютно понятна, более того, именно в таком виде (а не в формуле) она и становится нам понятной. Да так она и объясняется в учебниках физики. Но расчеты по ней в словесном виде проводить невозможно, поэтому она репродуцируется в формулу, по которой и проводятся расчеты.

Кроме указанных трех функций, знаки выполняют еще одну важную задачу – они призваны объяснять результаты манипуляций со знаками в системе и пояснять некоторые знаки, которые без объяснений остаются непонятными. Эту функцию знаков я называю объясняющей, и она почти целиком сосредоточена в языковых системах. Мы даем поясняющие надписи под картинами, скульптурами, фотографиями; мы заполняем словами и даже целыми предложениями социологические схемы и диаграммы; мы сопровождаем словесными пояснениями медицинские карты обследования любой части нашего организма; наконец, в конце того или иного научного поиска мы обязательно подводим его итог в виде словесных объяснений. Не только языковые системы служат для объяснения знаков и их трансформаций; сами языки приходится иногда объяснять иными знаками, например рисунками (укажем на иллюстрации к литературным произведениям). Но ведущая роль языков в осуществлении объяснительной функции не вызывает сомнения. Этот факт подкрепляется особенностями языковых знаковых систем, их центральным расположением в середине континуума абстракции для всех видов знаков, в иерархии знаковых систем.

Поэтому мы приходим к выводу, что одно и то же явление, событие, предмет в научном контексте могут и должны быть представлены в различном знаковом оформлении (в частности, с помощью знаков и их систем, позволяющих проводить с ними операции). Для понимания существа дела нам достаточны словесные формулировки, а для конкретных вычислений тех или иных величин требуется их формально-математическое представление.

В истории химии (еще одной высокоструктурированной научной дисциплины) были периоды, когда все химические компоненты выступали в виде словесных объяснений, но настало время, когда этого оказалось недостаточным. Тогда химики были вынуждены создать строго оформленную и единую для всех символику, которую можно было бы использовать в химических преобразованиях, не прибегая к словам естественного языка. Лишь после этого они смогли выйти на тот уровень химического знания, каким эта наука характеризуется в настоящее время. Без предложенного Александром Бутлеровым структурного обозначения некоторых органических соединений не представлялось возможным решать проблемы полимеров, которые все представляют собой расширения первичных связей водорода и углерода в одной молекуле. А без изобретения Кекуле бензоловой молекулы в ее циклическом изображении не были бы осуществлены прорывы в других областях органической химии, прорывы, которые преобразовали наш мир.

Вовсе не только словесные или математические коды используются для обработки зашифрованных объектов по законам тех или иных знаковых систем. Для этой же цели применяются различные схемы и диаграммы, а также другие крупные строительные блоки, организующие знаки внутри своих построений. Все зависит от характера обрабатываемого материала. В географии знаки, подвергающиеся обработке, располагаются на карте. Именно карты в наше время используются для предполагаемых поездок или путешествий, по картам проводятся геодезические работы и археологические раскопки, по картам мы ищем те или иные места и местности нас интересующие. География без карт была бы совсем другой, нежели география с картами; и всем, наверняка, известна мучительная и долгая история создания адекватных для изображения географических объектов карт. Не только география пользуется картами и специальными на них изображениями (каждый раз особыми): геология, метеорология, астрономия и другие науки создали свои собственные типы карт.

История как наука пользуется для представления исторических событий панорамами, макетами замков и иных строений, старинной одеждой и оружием, которые можно увидеть в любом музее и в любом учебнике. Социологи широко пользуются диаграммами и схемами, на которых отмечают в процентном отношении те или иные социологические сдвиги и тенденции развития. Словом, для любой развитой науки характерно представление объектов ее изучения в таком виде, которое либо наглядно их демонстрирует, либо предоставляет возможность их обрабатывать и получать новое знание. Семиотическая проблема заключается в правильном подборе знаков, представляющих указанные возможности. Чем более абстрактны знаки, используемые для трансформаций и манипуляций, тем более точной считается наука. Выбором таких знаков и способов работы с ними (алгоритмов) занимаются многие ученые в любой области исследования.

Огл.  Язык науки как неотъемлемая часть парадигмы любой науки

Не следует, однако, думать, что только язык науки представляет то особенное, что ее характеризует и формирует. Кроме языка науки, в научной парадигме должны присутствовать и другие составляющие. В 1962 году появилась книга американского ученого Томаса Куна под названием «Структура научных революций». Она переведена на русский язык ^[7]. Кун впервые выдвинул и аргументировал тезис о том, что в основе каждой области современной науки лежит своя парадигма действий, и что без такой парадигмы не может быть совместной научной деятельности, ибо только она направляет ее по определенному руслу. Когда парадигма меняется, происходят революционные преобразования во всей науке, и она переходит на другие рельсы развития. В этом и смысл научных революций.

Точка зрения Куна была принята многими учеными и не только в области философии и истории науки, которые он представлял. К сожалению, Т. Кун не указал, из каких частей состоит научная парадигма той или иной области знаний. Он останавливался подробно лишь на главных и направляющих концептах, о которых мы говорили выше. Они изменяются, и в результате изменяется кардинально вся панорама научной деятельности. У меня на этот счет существуют свои соображения, которые я изложил в книге «Парадигма семиотики» ^[8]. В соответствии с этой концепцией парадигма любой науки составляется из следующих четырех частей, которые могут разрабатываться отдельно, но объединяются в единую и цельную конструкцию. Все четыре слагаемых научной парадигмы представлены ниже в виде круговой схемы:

Читать эту схему следует, начиная с правого верхнего сегмента, где помещено философское обоснование данной науки. Именно такое обоснование дает нам представление о том, для чего нужна конкректная наука и какое место она должна занимать среди других наук. Затем, с моей точки зрения, должны быть разработаны логически обоснованные основания науки в виде ее формальной аксиоматики (это для тех наук, где такое обоснование возможно). Первые две части научной парадигмы как бы привносятся со стороны, с точки зрения постороннего наблюдателя, строящего новое научное здание. Они выводятся, разумеется, из уже собранных фактов внутри проведенных исследований в той области знания, о которой идет речь, но привлекают соображения из других наук, регулирующих научное знание вообще (из философии и логики). Поэтому они и выносятся мною во главу угла.

За ними следуют классификации основных и последующих уровней концептов данной науки. Классификации позволяют нам распределить главные направляющие исследований по полочкам и рассматривать каждую полочку в отдельности. Наконец, в результате всей этой работы мы получаем набор терминов и основных концептов науки. Их мы объединяем в терминологию данной науки, которая и представляет ее костяк. Следует иметь в виду, что наряду со словесной терминологией в этом разделе присутствуют также иные символы и значки, параллельные словесным обозначениям и потребные для практических манипуляций со знаками с целью получения нового знания. Что вместе и составляет язык науки.

предоставлено для публикации 12.2009

¹ Данная статья воспроизводит одну из глав моей книги Синтаксис в знаковых системах. Минск, МЕТ, 2007, с. 207 – 245. Она призвана продемонстрировать, как мои семиотические идеи решают важные лингвистические проблемы.
² Gardiner A. The theory of Proper Names. Oxford University Press, 1954, p. 7.
³ Lyons J. Semantics, vol. 1. Cambridge Univ. Press, 1977, p. 215-216.
⁴ Локк Дж. Опыт о человеческом разуме. Перевод А.И. Самарина. Москва, 1898, с. 403-404.
⁵ Словарь русского языка в четырех томах, т. III. «Русский язык», Москва, 1987, с. 554.
⁶ Das große Wörterbuch der deutchen Sprache in sechs Bänden. Bibliographisches Institut Mannheim, Zurich, Dudenverlag, 1976.
⁷ Томас Кун. Структура научных революций. Москва, «Издательство АСТ», 2001.
⁸ Соломоник А. Парадигма семиотики. Минск, МЕТ, 2006.

© А. Соломоник