В ходе функционирования в различных знаковых системах знаки постоянно изменяются как по форме, так и по своему содержанию (значению). Однако степень их изменения и новые характеристики, которые они при этом получают, зависят от многих обстоятельств. Одной из таких характеристик является сращение знаков – вопрос, который будет рассмотрен в настоящей статье. Я постараюсь определить, что такое сращение знаков и чем оно отличается от иных случаев знаковых изменений. Также будет обращено внимание на то, что различные знаки из одной и той же знаковой системы в ходе трансформаций изменяются и оформляются по-разному.

Огл.  Что такое сращение знаков

Вопрос об изменениях знаков привлекал внимание многих ученых, однако он исследовался лишь в рамках частных семиотик. Например, химики разработали подробные математические модели изменений исходных знаков при решении химических уравнений. Эти модели мы изучали в средней школе. В них начальные вещества вступали во взаимодействие между собой, что приводило к совершенно определенным результатам, включавшим уже иные вещества и иные соединения атомов. Для этого требовалось учитывать валентности используемых атомов, количество молекул, необходимых для реакции, температурные балансы веществ и некоторые иные факторы.

Разумеется, реакции эти отражали то, что "должно" происходить в реальной действительности, но они могли производиться химиками еще до лабораторного их воплощения – просто на бумаге либо в компьютере. Так что мы можем сказать, что действия с химическими веществами можно гипотетически воссоздавать в семиотической реальности, проверяя их потом, так сказать, в пробирке. В этих случаях мы с помощью знаков воспроизводим на бумаге те гипотетические изменения, которые потом подтверждаются либо отвергаются в практической жизни.

Записи химических реакций демонстрируют работу со знаками очень высокого уровня абстракции. Когда мы применяем знаки менее абстрактные по содержанию, то получаем гораздо бóльшие возможности для их трансформаций. Скажем, настоящее предложение я могу записать в десятках вариантов, а используемые в нем слова (знаки применяемого мной словесного кода) будут появляться каждый раз в иной форме либо вообще будут заменены на более подходящие по смыслу. Это дает пользователю языковой знаковой системы бóльший простор для выбора и изменения знаков, чем пользователю химической системы записи. Когда художник рисует картину, он получает еще большую свободу действий, используя воображаемые образы и компонуя их в соответствии со своим вкусом.

Всем этим проблемам уделяется много внимания в соответствующих областях знания и практической деятельности, то есть в частных семиотиках. Меня же эта проблема интересует с точки зрения общей семиотики – науки, которая выдает рекомендации для всех областей научного познания. В этом плане я и буду ее рассматривать, оперируя такими понятиями как знаки вообще, различные знаковые системы, знаковые сращения (процесс сращения и его результат), базисные знаки, стадии сращений и различный гештальт (конечный продукт) для каждой из них и т. д. Вопрос этот очень важный, и я хочу на конкретном примере продемонстрировать, чем отличается его трактовка в терминах частной семиотики от аналогичной трактовки в терминах семиотики общей.

Огл.  Анализ системы музыкальной нотации в терминах частной и общей семиотики

В настоящее время существует общепринятая система музыкальной записи. Она складывалась веками и достигла большой степени зрелости. Будем исходить из предпосылки, что она применяется повсеместно, и отвлечемся от национальных и прочих ее разновидностей. Тогда музыкальная теория нотной грамоты приобретает вид, о котором подробнее будет рассказано ниже (я буду следовать общепринятым в музыковедении способам описания, одновременно представляя те же понятия в терминах общей семиотики).

Система эта на профессиональном жаргоне называется нотной записью или музыкальной грамотой, что сразу относит ее к музыковедению как определенной области знаний. На языке же общей семиотики она называется системой записи, используемой для воспроизведения музыкальных мелодий (см. мою классификацию знаковых систем в разных печатных или электронных источниках). И если говорить о ней с точки зрения общей семиотики, то мы сможем применить к этой конкретной системе все правила, которые характеризуют любую семиотическую систему.

Во-первых, семиотическая система должна иметь метаязык, который регулирует обращение со знаками в данной системе. Для этого в метаязыке должны быть перечислены все применяемые в ней знаки и обозначены правила их использования. С этого обычно и начинается описание любой нотной грамоты. В ней существует звукоряд, включающий все ноты, необходимые для обозначения звуков, получаемых на том или ином инструменте или голосом. Звуковой объем человеческого голоса, музыкального инструмента, звукоряда и т. д. носит название диапазон. Звукоряд располагается в восходящем либо нисходящем порядке и разбивается на октавы.

В каждой октаве имеется по12 нот, семь из которых называются основными нотами либо тонами, а пять – производными от основных. Все упомянутые объекты получают в системе подробное описание. Таким образом, в метаязыке данной системы перечисляются все релевантные и используемые в ней знаки. Подробно указываются их характеристики, поведение в различных обстоятельствах и способы их обработки. На языке общей семиотики – это перечисление всех используемых в системе знаков и их характеристика (такое перечисление часто подается в виде терминологического словаря).

Во-вторых, в метаязыке уточняются синтаксические направляющие и скрепы данной системы. Они ограничивают ее поле действия и исходные места для помещения на них тех или иных знаков. В музыкальной грамоте такими синтаксическими направляющими и скрепами являются: нотный стан, состоящий из пяти линеек; линии, отделяющие такты; ключи (обычно их два – скрипичный либо басовый) и указатель размера в виде обычной дроби, показываемый в начале каждой строки и устанавливающий ритм исполняемой мелодии.

Следующим компонентом метаязыка являются правила для расположения знаков внутри обозначенного поля и правила их использования и трансформаций. Эти правила обычно объясняются словами и сопровождаются иллюстрациями. В музыкальной грамоте они устанавливают места для каждой ноты, показывают перемещение звука из ноты в ноту, правила сочетаний и превращений нот. Сюда же включаются правила сращения различных знаков и их результаты (аккорды, альтерации, характер соединения звуков в едином последовательном музыкальном отрезке и пр.).

Наконец, последним метаязыковым компонентом являются представления мелодии для разнообразных инструментов и голосов, и для различных аудиторий. Такие вариации одной и той же системы могут быть названы ее регистрами. Они, несомненно, присутствуют также и в нотной грамоте – существуют специфические регистры записи для каждого вида инструментов и для различных голосовых исполнений. Существуют еще регистры для начинающих заниматься музыкой, для "продвинутых" исполнителей и для высшего музыкального звена исполнителей и теоретиков. Наличествуют также регистры, ранжированные для различных учебных ситуаций.

Представленное выше "двухъярусное" описание системы музыкальной нотации понадобилось мне для иллюстрации различий между частносемиотическим вариантом и описанием в терминах общей семиотики, которую я пропагандирую. Можно было выбрать абсолютно иную систему знаков – результат от этого изменился бы в самой малой степени. Данная иллюстрация поможет мне в дальнейшем изложить проблемы сращения знаков в терминах именно общей семиотики, прибегая к примерам из самых разных знаковых построений.

Имея в виду вышесказанное, я могу теперь определить сращение или сращенный знак следующим образом. Это – знак, получаемый с помощью соединения двух или более базисных знаков обычно из одной семиотической системы. Понятие базисного знака является центральным для моих объяснений. В каждом семиотическом построении могут участвовать знаки разного типа и различной сложности в их построении. Из всех знаков для нормальной работы системы следует выделить, так сказать, ведущие и одинаковые по заряду абстрактности знаки. Это и будут базисные знаки. От них мы получаем производные вверх и вниз. Скажем, в обычном словесном тексте базисными знаками являются слова, а их производными книзу будут морфемы и фонемы, а кверху – словоформы с различными морфологическими изменениями, словосочетания, синтагмы слов и пр. Для анализа текста очень важно выделить базисные знаки и их производные, ибо от этого будут зависеть применяемый аппарат и результаты обсуждения. Например, для изучения сращений нам важно указать, на каком уровне знаковых обозначений ведется анализ. Обсуждая сращения слов, мы получим один результат, а при обсуждении сращений морфем или фонем – другой.

От сращенных знаков на уровне слов следует отличать знаки производные, которые имеют свою композицию, ибо в их составе присутствуют только один базисный знак и прибавляемые к нему различные аффиксы. Например, разные словоформы языковой парадигмы (склонения существительных, спряжения глаголов и др.) включают в себя обычно одну исходную словоформу и множество производных от нее: карта → карты → карт и т. д. Слово карта в этой комбинации служит исходным базисным знаком, а остальные словоформы представляют собой его производные, но не сращенные знаки. Сращениями мы не считаем и более отдаленные производные, как-то: карта → картежник → карточный и другие слова, относящиеся к разным частям речи и различающиеся своими суффиксами. Данные производные имеют только одну основу и примыкающие к ней аффиксы. У сращений же строительными блоками служат несколько разных базисных основ и прибавленные к ним синтаксические форманты. Скажем, к сращениям будет относиться слово картография, созданное путем соединения двух разных слов (вернее, их корней) и форманты – "о".

К сращениям химических систем принадлежат буквенные изображения молекул и химических веществ – в них явственно различаются обозначения отдельных атомов, а синтаксическими связками являются числовые коэффициенты и показатели степеней тех или иных входящих в сращение элементов. Сращениями следует признать также формулы физических расчетов и алгебраические выражения. Видов сращений огромное множество, и они встречаются в любой знаковой системе. Каковы же причины появления в системах рядом с базисными знаками еще и их сращений? Таких причин несколько, и ниже мы приступаем к их рассмотрению.

Огл.  Желание придать новому знаку знакомые по данной системе черты

Основная причина возникновения сращений – это постоянная необходимость создания для системы новых знаков и их дальнейшего совершенствования. По мере функционирования той или иной системы ее знаковый инвентарь все время пополняется, а правила пользования знаками все время совершенствуются. Появляются новые объекты изучения, и их следует обозначить. Появляются новые характеристики уже изученных элементов системы; и они тоже требуют свого обозначения и наименования. Наконец, совершенствуются способы обработки знаков в системе, что также ведет к созданию принципиально новых формулировок. Знаки системы со временем отмирают, изменяют свою форму, заменяются новыми – словом, система постоянно живет, дышит и совершенствуется.

Этот нескончаемый процесс приводит в систему новые знаки и уточняет содержание и характеристики тех знаков, которые были раньше. Встает вопрос, как лучше эти новые элементы системы обозначить. Можно выдумать абсолютно новый знак и заучить его форму, а можно использовать уже существующие в системе элементы знаков и их наименования и повторить их в новом исполнении. Это дает определенные преимущества для тех, кто впервые такие знаки изучает. Люди пользуются тем и другим способом. Иногда вводятся совершенно новый и незнакомый пользователям знак и его словесное обозначение, иногда для составления нового знака применяют уже известные элементы. И тот, и другой способ имеет свои плюсы и минусы. Кстати, в этом процессе следует различать две стороны – создание знака как такового и слóва, которое будет его обозначать в соответствующем языке.

Надо иметь в виду, что знак любой семиотической системы может быть обозначен, а в огромном большинстве случаев и фактически обозначается в языке. Язык как специфическая знаковая система предназначен специально для того, чтобы при необходимости обозначить любой символ и любое событие в науке и практической деятельности. Именно поэтому он так велик по объему, и никто не может сказать, сколько в нем слов. Потому же нам следует отдельно рассматривать проблему создания знака и проблему его наименования. Так мы и сделаем.

Возьмем для примера египетскую иероглифику. Известно, что большинство иероглифов в ней выросли из обычных рисунков. Надо было обозначить на письме дом – его просто рисовали; вначале как образ дома, очень похожий на свой реальный прототип, потом как похожую на дом схему, затем как часть этой схемы – например, квадратик, чаще всего незаконченный. Так данный иероглиф и вошел в знакомые нам системы египетского письма. Но вот египтянам понадобилось зафиксировать на письме глагол "ходить". Это оказалось сложнее, чем нарисовать похожий по изображению конкретный предмет. Как изобразить абстрактный концепт или действие? Египтяне для глагола ходить рисовали две ноги. Для обозначения слов сражение, бой, сражаться они рисовали две руки: одна держала щит, а вторая – копье. Всё вместе означало сражение. Такого рода образно-символических изображений было множество в письменности египтян.

Ж. Ф. Шампольон, который расшифровал египетскую иероглифику, отмечал четыре основных способа отбора таких изображений^[1]:

синекдоху – изображение части вместо целого как в примере со сражением;

метонимию – показ причины вместо следствия либо инструмента вместо полученного в ходе его применения изделия (глагол писать изображался письменным прибором, глагол бить – палкой в руках у человека);

метафору – когда рисовался предмет с ярко выраженной соответствующей характеристикой (жадность или алчность выражались нарисованным крокодилом);

загадочной картинкой – когда приходилось решать, что же она выражает (тогда вступали в силу различные толкования, поверья либо известные в народе аллюзии – например, слово царь изображалось рисунком пчелы, поскольку у пчел в улье всегда была матка-царица).

Так с помощью соответствующих уже известных иероглифов переносился их смысл на новые значения, каким-то образом связанные с прежним смыслом. Тут-то в дело и вступали сращения: люди иногда не просто повторяли прежний знак и соединяли его с новым смыслом – они еще объединяли два или более образа, которые своим соположением должны были подсказать значение нового знака. В китайской иероглифике понятие пленник изображалось двумя иероглифами – человек в ограде; глагол рвать показывался изображением руки над деревом; прилагательное светлый – иероглифами солнца и луны, помещенными рядом. В той же китайской иероглифике специальный образ существовал для понятия дерево – в нем угадываются разветвления дерева. Когда надо было обозначить лес, два таких значка помещались один за другим, а для чащи под двумя деревьями рисовалось еще и третье. Это уже типичные сращения, о которых мы говорим в настоящей статье.

Поскольку такие же явления наблюдаются не только в египетской или китайской иероглифике, но также и в критской письменности, у шумеров и у инков (т. е. у народов, которые не общались друг с другом и проживали в различных концах земли), можно сделать вывод, что такой способ создания сращенных знаков характерен вообще для человеческого мышления. Он широко используется и в наше время. Приведу несколько дополнительных примеров из современного языкознания.

В русской грамматике используется следующее правило создания сложных слов: они образуются соединением двух слов (или их корней) с промежуточными формантами –о или –е. В слове пароход соединены два отдельных слова пар и ход с помощью внутренней форманты –о, а в слове мореплавание – два отдельных слова с формантой –е. Оба сложных слова легко угадываются по смыслу даже людьми, ранее их не встречавшими, и поэтому легко запоминаются. А если те же слова заменить другими, которые невозможно понять без подсказки, то их усвоение будет затруднено. В этом и заключается смысл данного способа словообразования, а по семиотической терминологии – создания сращенных знаков.

Общий смысл новых слов иногда угадывается легко, но он не всегда очевиден и требует разъяснений. Так, вовсе необязательно, чтобы под словом пароход подразумевалось средство передвижения по воде. Оно первоначально могло относиться к любой машине, в том числе и к сегодняшнему паровозу, а паровоз мог быть сегодняшним пароходом. Но после небольшого объяснения общий смысл знака становится абсолютно прозрачным и легко укладывается в сознании. Тем не менее, такого рода разъяснения требуются при первом знакомстве с новым знаком, потому что логическая основа соединения не всегда проявляется сама по себе.

В иврите (возрожденном языке евреев) имеется свой прием получения сращенных слов: два слова помещаются рядоположено, разделяясь на письме дефисом. Первое слово считается ведущим и иногда изменяет свою словарную форму; второе слово придает сращению уточняющий смысл и не изменяет своей формы. Общий смысл сращений обычно легко угадывается (разумеется, если ты знаешь их исходные значения), но иногда требуется небольшое пояснение, чтобы его полностью ухватить. Так, ав означает на иврите отец, хозяин, а бáит – дом, строение. Их совмещение в одном слове (ав-бáит) приводит к значению завхоз, ведающий делами данного здания, хотя это и не сразу понятно. Небольшое объяснение ставит все по местам.

Когда образуется сращенное слово такого рода, оно включается в число обычных базисных знаков. Все последние примеры демонстрировали нам слова, которые после их изобретения входили в язык (устный и письменный), в общий его лексикон и получали свое место в толковых словарях в качестве, опять-таки, обычных слов данного языка. Это правило может иметь в ряде случаев иное содержание, и я буду об этом писать далее. К примеру, в химии образованные с помощью обозначений атомов сращения могут давать знаки иного калибра (обозначения молекул, веществ, смесей), т. е. иного иерархического статуса. То же касается и некоторых иных сращений. А в языках сращения слов могут образовывать фразеологические обороты либо пословицы и поговорки – значит, они тоже поднимаются на более высокую ступень знаковости, нежели их исходные, включенные в состав сращений слова.

Огл.  Еще одна причина сращения знаков – различия между онтологической и семиотической реальностями

Один и тот же знак изменяет свою форму и свое содержание в зависимости от того, как изменяется в реальной действительности его референт (предмет или явление, которое этот знак обозначает). Скажем, мы идем по следу раненого нами зверя. Этот след в разных местах изменяет свою форму. На влажной почве он обозначается отчетливо, на сухой – может быть едва заметным, при переходе ручья или реки – исчезнуть вообще. Вот зверь утомился и прилег отдохнуть – мы видим примятую траву или землю и т. д. След зверя постоянно изменяется, обретая новые коннотации и говоря нам о различных привходящих обстоятельствах. Но это всегда один и тот же след, позволяющий понять поведение животного.

И хотя к основному знаку постоянно примыкают дополнительные характеристики, его изменение ограничено именно этими объективными и от нас не зависящими обстоятельствами, что не изменяет кардинально основной изначальный смысл данного знака. Такого рода сращения скорее демонстрируют изменение декораций происходящего события и внутренние изменения в организме зверя, чем происходящие изменения знака изнутри и по нашему желанию. Более того, если следователь идет по следам преступника, он предпочтет снять слепок с наиболее отчетливого изображения, чтобы получить инвариантный компонент всех изменений и использовать его в дальнейшей работе. Это – начальная стадия знаковых сращений, которая меня интересует менее всего. Она имеет место преимущественно в естественных знаковых системах.

Проявляется она и на более продвинутых уровнях естественных систем. Например, при ориентации по звездам мы вынуждены принимать поправки на то, с какого места производится наблюдение над небосводом. Находясь в разных местах земного шара, мы видим различные воспроизведения того же самого небесного фрагмента. Здесь мы имеем дело с более сложным видом естественной системы, чем преследование зверя по следам – нам надо прилично знать географию и тренироваться в различении тех или иных сочетаний звезд. Еще больше навыков и умений приходится тренировать специалистам по спектральному анализу – они по различным спектрам, зачастую весьма размытым и смазанным, решают вопрос о составе тех веществ, которые им приходится рассматривать.

Совершенно иную картину мы имеем при работе со знаковыми системами более продвинутого уровня, чем уровень естественных систем. Если в последних мы полностью зависим от привходящих обстоятельств и по мере наступления таковых тщательно отмечаем в знаке соответствующие коррективы, то при работе с иными системами вольны вносить изменения в знаки в значительной мере по собственной воле. В этом я вижу кардинальное отличие сращенных знаков в естественных системах от сращенных знаков во всех иных видах систем. И чем менее абстрактны системы из придуманных нами знаков, тем вольнее мы себя чувствуем при создании сращенных знаков. Обратный же закон может быть сформулирован так: чем более абстрактными знаками мы оперируем, тем менее мы способны использовать их поодиночке, и правилом становится заранее изготовлять из них сращения (об этом читайте в следующем разделе).

Разумеется, и в первом, и во втором случае мы стараемся соблюдать логику соответствия между реальной действительностью и знаковой системой, её отражающей, но степень нашей зависимости значительно варьируется в различных взаимоотношениях онтологии и ее семиотического отражения. Возьмем такой пример. Даже при абсолютно произвольных значках для ЭКГ (электрокардиограммы) их конкретный вид зависит от показателей работы сердца, которые фиксируются аппаратурой. Если будут резкие скачки в синусоидах записывающей линии, они каждый раз напрямую отражают отклонения в организме больного. Все они прочитываются именно таким образом, и совпадение с действительным положением вещей в этом случае должно быть как можно более точным и полным.

Сравним наш пример с работой пейзажиста. Он видит реальные цвета объектов и понимает, что их невозможно показать отдельно взятой краской. Поэтому на полотне он смешивает цвета, добиваясь наибольшего совпадения. Он делает это, произвольно совмещая имеющиеся в его распоряжении краски, т. е. используя разные знаки сращений. Выбор зависит от вкуса мастера, живописных его умений, способности различать цвета и от других имеющих отношение к делу обстоятельств. Как бы там ни было, выбор может оказаться более или менее приемлемым, но "правила игры" вовсе не требуют в этом конкретном случае достижения полного соответствия.

Данный пример из живописи поможет нам понять, что я имел в виду, когда говорил о несоответствии онтологии и семиотики, ее отражающей. В онтологической действительности существуют два вида сущностей, неразрывно связанных между собой (непрерывность и дискретность), а в семиотических описаниях эта связь между непрерывным и дискретным проявляется в ряде случаев совершенно иначе.

Приведу несколько примеров связи одной сущности с другой. Перед нами человечество как таковое. Оно одновременно непрерывно как вид, но дискретно проявляет себя в судьбе каждого индивидуума. Каждый из нас имеет весьма ограниченное время для существования, которое непременно когда-то заканчивается. Однако мы продолжаем себя в следующих поколениях, которые сами же и воспроизводим. Поэтому человечество в принципе не может исчезнуть, если его не настигнет какой-либо внешний катаклизм. Приведу другой пример – с неживой материей, конкретнее – со светом. Известно, что ученые несколько веков спорили по поводу природы этого естественного феномена – распространяется ли свет непрерывно, как волна, или же в виде отдельных корпускул, то есть прерывисто. Вот как описывается этот спор в Интернете:

«Первые теории о природе света – корпускулярная и волновая – появились в середине XVII века. Согласно корпускулярной теории (или теории истечения) свет представляет собой поток частиц (корпускул), которые испускаются источником света. Эти частицы движутся в пространстве и взаимодействуют с веществом по законам механики. Эта теория хорошо объясняла законы прямолинейного распространения света, его отражения и преломления. Основоположником данной теории является Ньютон.

Согласно волновой теории свет представляет собой упругие продольные волны в особой среде, заполняющей все пространство, – светоносном эфире. Распространение этих волн описывается принципом Гюйгенса <…>

Согласно современным представлениям, свет имеет двойственную корпускулярно-волновую природу. В одних явлениях свет обнаруживает свойства волн, а в других – свойства частиц. Волновые и квантовые свойства дополняют друг друга» ^[2].

Наконец, просто представим себе какое-нибудь земное пространство, часть земли с расположенными на ней предметами. Это всегда сплошное непрерывное пространство с вкрапленными объектами живой и неживой природы. Каждый отдельный объект пейзажа будет иметь корпускулярный, прерывистый характер, но всё вместе они представляют собой неразрывное целое, естественным образом инкорпорирующее то, что на этом участке земли находится. Теперь представим себе отображение этого пространства в знаках, т. е. его семиотическую проекцию. Если речь будет идти о фотографии, рисунке или живописном представлении, то в них еще сохраняется то же самое сочетание непрерывного и дискретного, что и в онтологической реальности. Но если мы будем говорить о более абстрактных изображениях, то там реальная картина всегда разобщается на корпускулы, отдельные знаки, которые приходится связывать искусственным образом. Иначе говоря, знаки, при этом используемые, отчетливым образом проявляют свою корпускулярную природу, тем более, если они имеют достаточно мощный заряд абстрактности.

Уже в живописной работе можно разобщить целое на корпускулы – вспомним о французских пуантилистах во главе с Жаном Серá, которые пытались представить свои произведения точками, а не мазками. Причем каждая точка обрабатывалась специфическим набором цветов, что придавало всей картине воздушный и отчетливо разобщенный вид. Если мы продолжим рассуждать о приведенном выше примере и будем использовать знаки топографического либо географического характера для отображения земных пространств, то на топографических планах дискретность изображаемого будет проявляться самым заметным образом. Физические же карты получают впечатление непрерывности лишь за счет наших ухищрений, направленных на достижение такого эффекта. Используя для семиотической проекции глобус, мы добиваемся полного соответствия с непрерывным и круглым земным шаром. При перенесении же шарообразной поверхности на плоскую карту нам приходится призывать на помощь разные математические модели – они позволяют "сшивать вместе" разные пространства в едином картографическом изображении, причем, на различных широтах каждый раз иначе.

Еще более абстрактные знаки попросту не могут быть применены как отдельные знаки, они отражают непрерывность только за счет их объединения в сращенные знаки. Это начинается уже на уровне цветов, о которых я говорил выше. Как известно, в палитре человечества насчитывается семь "основных" цветов, полученных в результате разложения белого цвета. Опыты по разложению белого света на цветные составляющие и сведению их снова в белый луч впервые провел И. Ньютон в XVII веке. Путем смешения лучей различных цветов можно получать другие цвета, даже такие, которых нет в спектре разложения белого цвета. Различные цвета можно получать и смешением красок. Каждый цветовой мазок одного цвета представляет собой дискретный знак, который в одиночку почти никогда не употребляется, разве что для учебных целей. Чтобы как можно ближе отобразить ту или иную непрерывность в реальной действительности, художнику все время приходится прибегать к смешению цветов, то есть к созданию сращенных знаков. Впрочем, то же самое касается отдельной ноты в музыкальной нотации и большинства других абстрактных знаков.

Таким образом, мы приходим к выводу, что создание смешанных знаков требуется для того, чтобы в семиотической реальности как можно адекватней отобразить непрерывные протяженности, характерные для реальности онтологической.

Огл.  Без создания сращенных знаков в абстрактных системах мы не будем знать, что с ними делать

Еще одной причиной для создания сращений, особенно в системах высокой степени абстрактности, являет то обстоятельство, что без них мы остаемся беспомощными и не можем задействовать систему. Мы знаем, что при исследовании электрического тока были обнаружены такие характеристики его прохождения по проводнику как сила тока (мы обозначим ее буквой I), сопротивление проводника – R, напряжение тока в цепи – U и еще с полдюжины иных релевантных характеристик: характер тока (переменный либо постоянный); материал, из которого сделан проводник; окружающая проводник температура и некоторые другие характеристики. Все они являются базисными знаками данной системы, хотя исчисляются в совершенно различных и пока не совпадающих единицах. Мы их выделили, но что же нам с ними делать? Сколько гениальных Омов найдется среди нас, чтобы обнаружить, как работать с этими параметрами и вычислить каждый из них?! И разве не удивительное прозрение пришло в голову подлинному Ому, когда он соединил всего три взаимосвязанных показателя и представил их в виде формулы для вычисления любого из них, если два других показателя были уже известны?

Когда он это сделал, был создан сращенный знак, позволявший всем и каждому добиться тех же результатов в любой лаборатории и даже в полевых условиях, если электрик прихватывал с собой нужные приборы. Этот знак получил свое оформление в формуле I = U/R (мы все изучали ее в средней школе). Тогда же были согласованы и единицы исчисления каждой величины: напряжение исчисляется в ваттах, сопротивление проводника – в омах, а сила тока – в амперах. Все три единицы исчисления согласованы между собой, так что зная две из них, мы легко приходим к третьей. Когда формула закона Ома была выведена, фактически появился действующий инструмент для расчета основных показателей протекания тока в проводниках. Эта формула многократно дополнялась новыми характеристиками, но основа всему направлению была положена именно открытием закона Ома, выраженного в абсолютно простой для применения формуле.

Такой же характер носят и все иные формулы, которые стали базисными знаками для выражения физических законов и их практического применения в жизни. Иного варианта понимания и использования чрезвычайно абстрактных знаков для практических целей человечество пока не придумало. Аналогичным путем шло создание базисных знаков (формул и связанных между собой выражений) в алгебре, в матлогике и в массе других математических и технических дисциплин. Везде отдельные показатели были выражены в соответствующих знаках, соединены в формулу или развернутое линейное выражение, которые и служат оперативным инструментом для обработки полученных первичных данных.

Вопросы, затронутые в данном разделе, являются лишь частью моей теории об исключении излишней абстрактности в знаках, если она препятствует их пониманию и работе с ними. Об этой теории можно прочитать в ряде опубликованных мною источников, в частности, в книге "Синтаксис в знаковых системах", изданной на русском языке ^[3].

Огл.  Пути создания сращенных знаков

Их множество, но я остановлюсь на четырех, с моей точки зрения, главных способах создания сращений.

Возникает какое-то новое явление, которое нам требуется обозначить. Для этого существуют, как было отмечено, два варианта: придумать новый ничем не мотивированный знак и включить его в общий регистр знаков, либо использовать уже имеющиеся в системе знаки с известными значениями и объединить их в одном сращенном знаке. Второй вариант естественно предпочтительнее, особенно для очень больших знаковых систем, где и так количество обозначений зашкаливает за возможности человеческой памяти, например, в языках. Поэтому объединение знакомых знаков в них, если оно отражает логически обоснованное объединение двух или больше значений, применяется в таких системах повсеместно. Я назвал этот способ объединения знаков и их значений вторичной мотивацией – в отличие от первичной мотивации, когда знак возникает просто потому, что есть предмет за пределами системы, который должен быть обозначен. Такого рода мотивацию можно еще назвать внутрисистемной в отличие от внесистемной мотивации.

Как показала практика, возникновение новых знаков по принципу вторичной мотивации, действительно, широко практикуется в огромных по своему объему системах. Иногда оно становится ведущим направлением в создании той или иной системы знаковых обозначений. В качестве примера можно привести иероглифическую систему китайской письменности. Вот что мы читаем по этому поводу в таком солидном источнике как книга В.А. Истрина "Возникновение и развитие письма": «…древнекитайский язык состоял в основном из однослоговых слов; однако по мере развития китайского языка, путем сложения этих однослоговых слов образовывались более сложные двуслоговые, а затем даже трех- и четырехслоговые слова. В результате китайские иероглифы, обозначавшие первоначально однослоговые слова, впоследствии начали обозначать соответствующие этим словам корневые морфемы, входившие в состав многословных слов. Количество таких однослоговых морфем во много раз меньше количества образуемых ими слов (курсив мой – А.С.). Так, в современном пекинском диалекте насчитывается всего около 420 слогов, различных по звуковому составу. Если даже учитывать, что многие из них разнятся по музыкальным тонам, то количество фонетически различных слогов в пекинском диалекте составляет лишь около полутора тысяч. Ненамного превышает эту цифру (за счет омонимов) и количество однослоговых морфем китайского языка. Количество же разных слов в языке измеряется многими десятками тысяч (sic! – А.С.)» ^[4].

Несколько тысяч слоговых обозначений, конечно, превышают в разы количество букв в алфавите, но все же этих знаков намного меньше, чем если бы обозначать каждое слово в языке отдельным иероглифом. Кроме того, за счет уменьшения количества иероглифов, обозначающих главные морфемы в языке, система китайского письма постоянно упрощается и совершенствуется: «В еще большей степени было сокращено количество основных знаков (морфемограмм), из которых строятся современные сложные китайские иероглифы, в результате последовательного применения комбинированного фонетико-семантического обозначения морфем. Иероглиф, обозначающий морфему, обычно представляет собой сочетание двух элементов: 1) фонетической морфемограммы, обозначающей несколько сходно звучащих морфем, и 2) смыслового определителя ("ключевого знака"), уточняющего, к какой именно из этих сходно звучащих морфем относится данная морфемограмма…

Так строится сейчас 90% китайских иероглифов. И лишь 10% иероглифов представляют собой чисто семантические знаки или их сочетания» ^[5].

Из этого краткого описания ясно, что огромное большинство китайских иероглифов образовалось за счет сращения знаков, которые уже наличествовали в первоначальной системе записи. При образовании новых слов простые знаки сливались в единое целое, которое выражало также слияние значений этих знаков. Без осознания этого обстоятельства нельзя понять суммарное значение нового слова. Значки сливались не просто так – за каждым слиянием скрывалось соединение их смыслов. Скажем, слияние иероглифов со значениями сердце и делить образовывало новое понятие – гнев, возмущение, а иероглифы твердый и металл объединились вместе, когда понадобилось записать слово "сталь" (примеры взяты из китайской иероглифики).

Аналогичные явления происходили и происходят еще сегодня отнюдь не только в китайской иероглифике, но и в других системах письма (каждый из нас может подтвердить это примерами из своего родного языка), причем не только в системах записи, а во многих иных знаковых системах.

Когда появляется необходимость обозначить какое-либо новое явление или предмет в онтологической реальности или новое понятие в реальности семиотической, мы обычно начинаем с того, что подробным образом объясняем его словами. Объясняем, как это явление было обнаружено, как оно проявляется, какие его характеристики нам удалось заметить. Словесное описание вскоре подменяется придуманным для этого более кратким названием. На этой стадии мы обычно придумываем ничем не мотивированное имя либо используем комплекс из самых ярких характеристик явления, стараясь использовать уже привычные слова с хорошо известным значением. Постепенно данное (назовем его расширенным) название либо входит в постоянный оборот, либо заменяется одним словом. Это слово может быть абсолютно немотивированным с точки зрения данной знаковой системы или все же связанным с уже имеющимися знаками.

Позвольте мне разъяснить приведенную выше довольно неуклюжую посылку конкретными примерами. Допустим, мы впервые обратили внимание на геометрическую фигуру, которая впоследствии обрела наименование треугольника. Вначале нам придется ее описать, рассказать, что в данной фигуре три угла и три стороны; что она может иметь равные стороны и равные углы; что встречаются и такие "треугольные фигуры", в которых только две боковые стороны равны, а, скажем, основание в нем им не равно. Встречаются и такие случаи, когда все углы и все три стороны не равны между собой и т. д. К такому подробному описанию не приходится часто возвращаться – это замысловато, неудобно и непрактично. Поэтому следует придумать для фигуры общее название и прибегать к нему в любом случае, когда такая фигура встречается.

Развернутое описание обычно заканчивается предлагаемым для нового явления термином, который вначале обычно бывает развернутым. Для нашей фигуры подошли бы (и так фактически обстояло дело) такие названия, как фигура с тремя углами либо фигура с тремя сторонами, ибо и в том, и в другом случае подчеркиваются главные отличительные признаки данного геометрического построения. Далее в стремлении оптимизировать название люди очень быстро переходят на однословные имена, в данном случае – на треугольник. При его появлении все остальные возможные альтернативы исчезают. Слово треугольник входит в лексикон данного языка и используется в нем наряду со всеми другими словами. Оно относится к разряду существительных и склоняется по правилам таковых, от него образуются другие части речи (также по общим правилам), оно выступает на тех синтаксических местах в предложении, где может стоять существительное и т.д.

Заметим, что слово это входит в тот же разряд языковых единиц, куда входят все остальные слова, хотя по своему составу является очевидным сращением, и сращенные части в нем явственно ощущаются, сохраняя свое прежнее значение – три и угол. Преимущество такого словообразования, как я уже отмечал, заключается как раз в том, что новообразование с первого раза оказывается понятным для носителей данного языка, и поэтому оно легче запоминается.

Еще один пример такого же способа образования сращений я часто привожу в своих работах. Это – открытие рентгеновских лучей и их первичное описание. 8 ноября 1895 года Вильгельм Рентген случайно открыл неизвестное науке излучение. Он закрылся у себя в лаборатории и принялся его изучать. К новому году у него была готова статья о первых опытах с абсолютно новым физическим явлением. В статье он подробно описал, как ему удалось сделать свое открытие (ставшее эпохальным! – А.С.), и первые результаты по его практическому применению – стадия описания. В статье он также дал своему открытию название – Х-лучи.

Это открытие произвело совершенно ошеломляющий эффект, и физики в разных странах бросились изучать его. Вскоре были выяснены основные характеристики рентгеновского излучения, обозначились первые практические результаты, а также и направления дальнейшей работы по исследованию Х-лучей. Впрочем, они были вскоре названы рентгеновскими лучами – по имени изобретателя, процесс их получения и применения был обозначен как рентгеноскопия. Множество других производных слов присоединились к этой группе.

Очень важно еще раз отметить, что слова-знаки, получающиеся в результате такого процесса, входят в общий корпус слов конкретного языка и находят себе место в обычных толковых словарях. Они обычно не переходят на более высокий по иерархии знаковый уровень системы, о котором мы поговорим ниже.

Случается, однако, что вновь образованное словосочетание застывает в том виде, который оно первоначально получило. Тогда процесс приобретает иной характер и отличается от описанного в предыдущем разделе. Ниже дается его подробный анализ.

Языковые сращения могут перешагнуть рамки отдельного слова и действовать на уровне словосочетаний, где они также образуют отдельную лексическую единицу, равноценную в этом смысле слову или нескольким словам. Так, идиоматические выражения «сидеть на бобах» (‘нуждаться в чем-то’) или «шила в мешке не утаишь» (‘невозможность скрыть что-либо’) должны были пройти долгий и тернистый путь, прежде чем вошли в русский словарный фонд на правах отдельной лексической единицы. Русская филологическая мысль неоднократно возвращалась к описанию этого явления. Особое внимание обращали на него Ф.Ф. Фортунатов, В.В. Виноградов и другие видные лингвисты. В конечном итоге, в теории возобладала следующая классификация, ими предложенная: свободное сочетание слов может превратиться в устойчивое, затем во фразеологическое словосочетание и далее в идиому. Каждая ступенька в этой классификации представляет собой остановку знака на пути отречения входящих в сочетание единиц от своего обычного автономного значения. Любая составная часть сочетания теряет свою специфику и становится лишь кирпичиком в сращении.

Сначала мы пользуемся свободными сочетаниями слов в самых различных их комбинациях. Затем некоторые слова в сочетании становятся обязательными для придания ведущему слову определенного смысла. ‘Треугольник’ может быть большим и маленьким, прямоугольным или с тремя разными углами, но слово ‘равнобедренный’ ни в каком ином сочетании, кроме как «равнобедренный треугольник», не встречается. Таким образом, все это выражение становится устойчивым словосочетанием (первая ступень срастания). Обе части имеют собственное, легко узнаваемое значение, но постоянная связь между ними (которая является важнейшей характеристикой треугольника данного типа) обеспечивает специальный статус именно этому сращению.

Сохранение каждым слагаемым своего значения в сращении отделяет устойчивые сочетания от фразеологических. Во фразеологических сращениях значения компонентов становятся не прямыми (как в равнобедренном треугольнике), а переносными. Примером фразеологического сращения может служить оборот «смотать удочки». Нам легко представить себе само физическое действие, символизирующее окончание рыбной ловли, а контекст высказывания говорит о его смысле в конкретной речевой ситуации – «быстро закончить что-либо и скрыться». Никаких удочек и их сматывания на практике обычно не предусматривается.

Наконец, на следующем и последнем этапе срастания происходит окончательный отрыв лексической единицы от своих онтологических корней, и она выступает как обычное отдельное слово. Кто сейчас может сказать «куда Макар телят не гонял», когда он слышит эту идиому? А что практически означает «держать себя в руках», и как это вообще возможно? Идиоматических выражений в любом языке сколько угодно. Их понимание является одной из главных трудностей при овладении новым языком именно потому, что ни один из компонентов не подсказывает нам, что же значит изучаемое сращение в целом.

Преимущества идиом заключаются в их экспрессии и выразительности. Если я скажу: «Он очень богат», то это не вызовет такой эмоциональной реакции, как при утверждении, что «У него денег куры не клюют», а «Куда ни кинь – всё клин» действует на собеседника иначе, чем «Не вижу никакого выхода». Некоторые идиомы несут на себе следы своего происхождения, у большинства же истоки неизвестны. Но всегда приходится заучивать их как цельную смысловую единицу, а не догадываться об их значении из составляющих частей.

Таким образом, мы получаем целую серию сочетаний знаков в языке, последовательно и постепенно переходящих от прямого значения к значению фигуральному и часто произвольному. Лексические единицы всех четырех видов просматриваются в системе при синхронном ее изучении (в прошлом сегодняшние соотношения различных знаков могли быть иными). В результате сложная единица, состоящая из нескольких базисных слов, начинает иногда выступать в качестве независимого и самостоятельного знака системы. Проведенный выше анализ касался языковых систем, но его выводы могут быть приложены, по-видимому, к любому их виду. Аналогично в музыке мы постоянно сталкиваемся с аккордами – сращениями отдельных звуков в единое сложное целое. Это сращение единовременное. Звуки могут быть связаны между собой в целостное и нерасторжимое единство или фразу с помощью последовательного соединения (в нотации – при помощи лиг). Данное сращение растянуто во временной последовательности. Также и в фонетике мы можем различить сложные неоднородные звуки; соединение нескольких звуков в единое целое – например, в звуке [ё] = [йо] либо соединение отдельных и четко различимых звуков в продолженном единстве – [аuə] в английском языке.

Это – наиболее простой и понятный путь превращения простого знака в сращение. Например, из истории химии нам известно, как развивались символы названий отдельных элементов по мере изучения их свойств и качеств. В начале XIX века английский химик Дж. Дальтон предложил обозначать атомы химических элементов кружками, внутри которых помещались точки, чёрточки, начальные буквы английских названий металлов и т. д. Химические знаки Дальтона получили некоторое распространение в Великобритании и в Западной Европе, но вскоре были вытеснены чисто буквенными знаками, которые шведский химик Й. Я. Берцелиус предложил в 1814 году. Установленные им принципы составления химических знаков сохранили свою силу до настоящего времени. Постепенно по мере того, как накапливались знания о составе и содержании атомов, увеличивалось и количество свойств этих атомов, показываемых в их изображениях. Перед нами сегодняшнее изображение атома одного из химических элементов – рутения ^[6]:

Такого рода изображения характерны для любой клетки Периодической системы. Правда, описание атомов не всегда дается в полном виде в зависимости от того, в какой аудитории оно демонстрируется. Это – типичный сращенный знак.

Огл.  Характеристики сращенных знаков

Мне представляется, что сращения обладают следующими основными характеристиками.

Во-первых, помимо суммы складывающихся значений, которыми обладают все включенные в него части, сращения приобретают еще и дополнительный смысл, называемый обычно гештальтом. Например, при взятии аккорда, который обозначается в нотации единым знаком, состоящим из нескольких нот на одном хвосте, мы получаем не просто сумму заданных звуков, но нечто качественно особенное. Это и есть гештальт. Равным образом, если художник смешивает цвета для воспроизведения фиксируемого им реального предмета, он не только добивается суммарного эффекта, но и такого целого, которое не может быть передано иным способом. Когда Джеймс Джойс почти на каждой странице Улисса сочиняет новые словосочетания, соединяя знакомые прежде слова, он не просто добивается суммы слагаемых (как, например, 3 + 5 = 8), а получает нечто более существенное. Всё это примеры сращений в различных знаковых системах, но все они говорят об одном, а именно, что в результате сращения знаков мы получаем добавочный результат к обычному соположению простых ординарных знаков.

Эффект гештальта в ряде сращений ощущается весьма остро, а в ряде случаев – весьма слабо. Это зависит еще и от того, насколько части сращений избавились от своих прежних коннотаций и слились вместе в едином, так сказать, порыве – выразить нечто особенное, что невозможно выразить путем простого соположения знаков. Мы говорили об этом выше, обсуждая стадии создания фразеологических сращений. Если вы помните, там были указаны следующие стадии сращения отдельных слов: свободные сочетания слов переходили в устойчивые, затем во фразеологические сращения и, наконец, в идиомы. В идиоме мы уже почти не находим прежнего значения используемых в ней слов – каждая ее часть работает на общее новое значение. Какой смысл имеет идиома «держать себя в руках»? Ни одна из ее частей (кроме слова "себя") не трактуется в прямом смысле слова.

Второй особенностью сращений является то, что в большинстве из них можно выделить центральную часть знака, оставив все иные части в статусе дополнительных. Слово "центральный" здесь имеет значение "ведущий по смыслу". Правда, и здесь мы наблюдаем континуум, на одном конце которого концентрируются знаки с легко выделяемой центральной частью, а на другом – с трудно выделяемой. Так, в сочетании пунсон (кружок для населенных пунктов на географических картах) + название этого населенного пункта, пунсон легко выделяется как ведущий элемент. Он выставляется в том месте на карте, где положено быть населенному пункту. Этот знак варьируется по величине для разных типов городских поселений, а его название как бы "приклеивается" к нему, появляясь там, где его можно поместить. При нахождении направления на север Полярная звезда выступает в качестве центральной части сращенного знака – именно она показывает направление, а ковш Большой Медведицы играет во всем этом лишь вспомогательную роль.

На другой стороне континуума выстраиваются, например, музыкальные аккорды, в которых трудно выделить ведущую ноту. Тем не менее, опытный музыкант, аранжирующий текст той или иной пьесы для разных инструментов или для представления его начинающим учащимся, всегда может избавиться от аккордовых сращений, выделив в них ведущую ноту. Также трудно и даже почти невозможно выделить центральный элемент в идиоматических выражениях того или иного языка. А между тем, это необходимо сделать, например, при составлении словаря идиом, расставляя их по алфавиту ведущего слова. Я лично столкнулся с этой проблемой.

Как лучше расположить идиомы в таком словаре? Обычно это делается по начальной букве первого слова в идиоме. Но в большинстве случаев идиомы начинаются по-разному. Какое слово выбрать первым в идиоме "Куда Макар телят не гонял" ("Так далеко, куда Макар телят не гонял") – возможны и иные варианты? Можно ли в данном случае считать слово "Макар", либо слово "телят", центральным и по нему располагать идиому в словаре? Большинство лексикографов сходятся на том, что все же надо выделить центральный элемент в идиоме и по его первой букве располагать сочетание в корпусе словаря. Практически это оказывается почти неосуществимым. Между тем, это необходимо делать еще по одной причине, о которой мы поговорим ниже. (Это – возможность рассредоточить части сращений по разным местам в семиотическом поле системы.)

Третьей особенностью сращений в разных системах следует признать то обстоятельство, что каждый вид сращений, принятых в системе, приходится объяснять отдельно, причем после и наряду с объяснениями первичных знаков системы. Так, в фонетике после объяснения всех простых знаков (а иногда и в ходе таких объяснений) следует отдельно остановиться на образовании сложных согласных и гласных звуков и на их обозначениях, а также посвятить особый раздел показу дифтонгов, трифтонгов и иных сращений в фонетике данного языка. В физике приходится рассматривать и запоминать каждую отдельную формулу, отдельно изучая обозначения различных физических величин. В геометрии мы разбираем как цельные геометрические фигуры, так и отдельные их компоненты. Мы анализируем треугольники и их свойства, а наряду с этим разнообразные элементы этой фигуры – стороны, углы, медианы, биссектрисы, сечения и пр.

Огл.  Обратный процесс – рассредоточение сращений на составляющие и составление из них новых знаков

Выше мы рассмотрели процесс составления сращенных знаков из простых. Однако после того как сращения возникают и вводятся в повседневный обиход, их можно делить на части для наиболее эффективного использования в качестве новых знаков либо их частей. Рассмотрим наиболее частые случаи таких разделений в уже сформировавшихся или формирующихся сращениях.

Важным способом рассредоточения сращений является выделение некоторой его части, иногда с последующей ее перестановкой на иное место. В ряде случаев мы желаем подчеркнуть какую-то часть сращения, просто акцентируя на ней внимание. Тогда мы выделяем эту часть сращения цветом, шрифтом или как-то иначе. В следующем разделе я анализирую сращения со словом ware (всюду выделяя его курсивом), которое стало использоваться как суффикс.

При обучении чтению на иностранных языках используют тот же прием. Когда появляется новое, еще не знакомое учащемуся слово, его выделяют в тексте и иногда даже выносят на поля. Таким образом, ученик, прочитав и поняв текст, ради того, чтобы запомнить новые слова, прочитывает их еще раз на полях. Цветом выделяют различные детали целого образа либо фигуры, чтобы, с одной стороны, подчеркнуть их специфичность, а с другой – одинаковость всех членов выделенной группы.

Я подробно расскажу об одном таком рассредоточении сращений на схемах метро, поскольку посвятил этому немало времени и усилий в последние годы. Однажды, приехав в Москву, я купил схему метро, чтобы лучше в нем ориентироваться. Мне нужно было попасть на станцию метро "Полянка", но для поиска этой станции на схеме я потратил около 20 минут, обнаружив при этом, что схема чрезвычайно перегружена деталями, которые затрудняют поиск нужного объекта. Поэтому я решил построить новый образец схемы, в котором поиск любых станций был бы не столь затруднителен.

Не вдаваясь в подробности, скажу только, что я просто снял названия станций (их в Москве более 180) и перенес на поля. Там я расположил их по алфавиту первых букв начального слова названия и обозначил их нахождение на конкретной линии метро. Таком способом я "разорвал" сращенный знак, оставив его центральный элемент (пунсон) на старом месте и вынеся его название в другое место. Тем самым я разгрузил схему и сделал поиск нужной станции весьма простым делом.

При подобном разобщении сращенного знака очень важно найти правильное место для переносимой части сращения. Рассмотрим эту проблему на примере сносок к цитатам в создаваемом тексте. В печатном тексте сноски часто приводятся рядом с цитатой, и тогда не надо никаких обозначений, говорящих о наличии такой сноски в ином месте. Иногда они выносятся на низ страницы, на которой помещена цитата. Иногда они помещаются в конец главы, а иногда – в конец книги. Каждый раз читатель должен быть об этом заранее извещен. С появлением электронных носителей текста возможности для перемещения сносок стали разнообразнее, а знаки их указателей получили различные виды сращений. В частности, появились гиперсноски, дающие возможность получить текст, на который ссылается автор, из Интернета. Вы также можете поместить сноску в конце книги, а после ее прочтения возвратиться на прежнее место, на котором остановись. Все это оформляется с помощью особого вида значков – указателей сноски, являющихся сращениями.

Чаще всего встречается случай, когда некоторые сращения становятся моделями для образования аналогичных построений. Собственно, именно таким образом и возникают правила, по которым образуются сращения в соответствующей знаковой системе. Пробуются несколько вариантов и отбираются их наиболее репродуктивные образцы. Потом эти образцы становятся правилами, которым следуют при составлении дальнейших сращений аналогичного плана.

Весьма интересен вариант, когда часть сращения (некогда самостоятельный знак в системе), побывав в ряде сращений, превращается в морфему для последующих превращений, сделанных по образцам уже существующих сращений. Это несколько отличает их от морфемограмм, о которых мы говорили выше при обсуждении китайского письма. Так, английское слово ware/s в значении "товары, продукты определенного производства" стало рабочим суффиксом в словах silverware, glassware и других. На моей памяти оно вошло как суффикс в компьютерную технологию: hardware, software и пр.

Когда компьютеры появились в Израиле, то сопутствующие им термины стали использоваться сначала в английском исполнении, а потом и в ивритских вновь изобретенных словах. Интересно другое – израильтяне придумали единую модель их образования для подчеркивания того обстоятельства, что все новые термины относятся к компьютерной лексике. Hardware на иврите стал называться (я даю написание русскими буквами) хомрá, software – тохнá, а teaching materials in computer – ломдá. Решетка из согласных букв давала подсказку о сущности слова, о его значении, а одинаковое гласное сопровождение относило их к родственной группе слов.

По такому же пути шли некоторые народы при создании своей письменности. Сначала создавалась письменность для какого-то одного языка из группы родственных, а потом ее использовали как образец для создания своих систем письма другие народы той же языковой группы. Так происходило дело при внедрении кириллицы для всех славянских народов. Сначала она появилась у болгар, а потом и большинство иных славянских стран восприняли эту письменность, внедрив ее у себя с соответствующими изменениями (устные языки у них были родственными, но все же отличались своим фонетическим исполнением и словарным запасом).

Аналогичная картина вырисовывается в группе родственных языков восточных народов – китайцев, японцев, корейцев и многих других. Во всех указанных странах существуют разные виды иероглифической письменности, которые имеют своим истоком (но не единственным) китайскую иероглифику. В каждом случае образование новой письменности вносило в заимствованную систему серьезные коррективы, отражавшие национальные особенности родного языка. Вот что мы читаем по этому поводу в Интернете – в одном из самых последних текстов по данной теме:

«В Х–ХIII веках н.э. новые системы письменности были созданы народами, которые находились либо в контакте, либо в конфронтации с китайцами и которые желали утвердить свою культурную самобытность созданием собственной системы письма. К числу таких систем можно отнести:

Большие хатанские, тангутские и юрхенские иероглифы схожи с китайскими, например:

многие иероглифы, заимствованные из китайского, дополнены черточками либо от них были отняты таковые (все эти иероглифы составлены только из черточек, что и отличает данный вид письма от китайского – А.С.)…» ^[7].

Из этого описания становится ясно, что ранее созданные системы знаков, если они демонстрировали некоторое цивилизационное достижение, охотно заимствовались соседними народами, которые приспосабливали их к своим потребностям. В них вносились соответствующие коррективы, представлявшие материально-культурные различия в жизни заимствовавшего их этноса. Заимствовались также и сращенные знаки, которые с соответствующими дополнениями превращались обычно в другие сращенные знаки, как по форме, так и по содержанию.

Таковы некоторые соображения по поводу создания и использования сращенных знаков – темы, которая никогда ранее не рассматривалась с позиций общей семиотики. Несомненно, что она требует дальнейшей детализации и обсуждения, но на это я могу лишь надеяться.

Январь 2011 г.

¹ Champollion J.F. Prẻcis du sistẻme hiẻroglyphique des anciens ẻgyptiens (1828). Paris, p 338.
² В: http://e-science.ru/physics/theory/?t=12 (заимствовано в январе 2011 г.).
³ Соломоник Абрам. Синтаксис в знаковых системах (2002). Минск, МЕТ, с. 125–153.
⁴ Истрин В.А. Возникновение и развитие письма. Москва, изд-во "Наука", 1965, с. 157.
⁵ Там же, с. 157.
⁶ Заимствовано из http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:Muster_Ruthenia.svg (январь 2011)
⁷ Заимствовано из: www/BabelStone How Complex is Tangut.mht (январь 2011). Статья написана по-английски, перевод мой – А.С.

© А. Соломоник