Под семиозисом я понимаю процесс обозначения какого-либо объекта из онтологической или семиотической реальности. Именно ‘процесс’ – длительный и сложный, и еще ‘обозначение’, то есть наделение данного объекта именами и определениями. Термин семиозис является производным от слова «семейон» (что по-гречески означает знак, признак), и от наименования науки о знаках – семиотики. Поскольку обозначение происходит с помощью знаков, вопрос о том, как оно происходит, попадает в компетенцию этой науки. В различных трудах по семиотике он трактуется по-разному, и я также даю ему собственное толкование и объяснение.

Процесс обозначения по моей трактовке включает два разнонаправленных действия:

Оба эти направления, которые происходят параллельно и взаимосвязано, но в некоторой части и самостоятельно, являются предметом рассмотрения настоящей статьи.

Наделение изучаемых явлений отличительными признаками обычно начинается с присвоения интересующему нас объекту имени.

Огл.  Наименование (naming – англ.)

Наделение именем (для обычных ситуаций) или термином (для объектов научного обихода) является первым шагом к характеристике того или иного предмета или явления, которое нас заинтересовало. К тому же это очень важный этап процесса, поскольку имя призвано отличить объект от всего остального – существующего и даже надуманного. Имя становится неотъемлемой принадлежностью объекта на все время его существования (и даже после его кончины), пока мы вспоминаем и рассуждаем о нем. Кроме того, имя входит в число сущностных определений, о чем речь пойдет ниже.

Наши предки давным-давно понимали значение имени, что и выражали в своих высказываниях по этому поводу. Так, в первой книге Библии указано, что Бог привел к Адаму всех тварей живущих, дабы он дал им имена (!) и наделил, таким образом, божественным предназначением. У евреев слово «шем», имеющее в иврите значение «имя», является одновременно одним из наименований Бога. Древние греки, говоря о словах, называли слова «именами». Имя – это то, что называет и определяет. Но не только: оно еще раскрывает сущность называемого. Когда греки превращали захваченных ими пленников в рабов, то они присваивали им новые имена, как бы изменяя таким образом их прежнее божественное начало.

Имя может быть собственным либо нарицательным. Собственное имя имеет один и только один референт; иначе говоря, оно обозначает всего один предмет или феномен. Имя нарицательное выделяет целую группу одинаковых обозначаемых, отделяя эту группу от всех остальных. Иерархически такие группы могут распределяться по разным уровням обозначения, но на каждом уровне группа должна оставаться непохожей на любую другую группу того же уровня. Функцию выделения выполняет принадлежащее данной группе имя нарицательное. Мы можем крупное домашнее животное, дающее молоко, поместить в группу домашних животных, а можем определить его как корова; в любом случае соответствующее нарицательное существительное служит тавром, отделяющим эту группу от других групп данного класса наименования. Именно это и составляет функцию имени, сопровождающего предмет во все время его существования. Однако для полного обозначения референта имени мало. Если человек, незнакомый с русским языком, встречает слово «корова», то он не поймет, что это такое. Для полного понимания потребуются дополнительные знаковые процедуры. К ним, прежде всего, относятся

Огл.  Сущностные определения

Имя должно быть подкреплено первоначальным определением, которое объясняет, что данное имя означает. Для этого используется первичное, огрубленное определение имени. Если имя шифрует предметы и явления, как из онтологической, так и из семиотической реальности, то определение целиком принадлежит нашему мышлению и объясняет исключительно знаковые конструкты. Определение – всегда обобщение, а обобщение–категория логическая, то есть мыслительная. Первоначальное определение разъясняет имена, хотя опирается при этом на признаки, взятые из онтологии либо из семиотической материи (в зависимости от того, откуда «родом» референт).Скажем, слово корова может быть определено как «крупное рогатое домашнее животное, дающее молоко». Видовые признаки в определении (‘крупное рогатое домашнее животное’ и ‘дающее молоко’) пришли из онтологии, а все определение целиком принадлежит семиотической реальности, ибо им определяется слово, а не его референт. Русскоговорящие люди легко понимают само слово ‘корова’, так как ознакомились с ним еще до того, как научились читать. Изучающим же русский язык и незнакомым с данным словом требуется определение из толкового русского словаря либо его перевод на родной язык. В словаре мы толкуем слова, а не их референты. Для толкования реалий требуются энциклопедии. При переводе мы также переходим со слов одного языка на параллельные им слова или словосочетания из другого языка, опираясь при этом на зашифрованное в них реальное содержание.

Первичное определение имени делается намеренно расплывчатым и приблизительным, чтобы включить в него разнообразные и даже не совсем подходящие категории из данного класса объектов. Более точные определения откладываются на потом, когда будут исследованы разные подклассы включенных в него реалий. На начальном этапе мы заинтересованы в определении всего класса, а не в его детализации. В число коров включаются и быки, и телята, и недойные коровы, которые явно не отвечают требованиям предложенного нами определения (если коровы не дают молока, то по нашему определению они не коровы). Мы намеренно игнорируем нюансы дальнейших уточнений, которые обязательно потребуются тем, кто будет иметь непосредственное отношение к реальным коровам. Мы имеем возможность использовать такое незаконченное и расплывчатое определение, потому что оно касается слов-имен, а не их референтов. Это – произведение нашего ума, а не фотография реальной действительности; и оно обращено к широкой публике, в том числе и к тем людям, которые могут на протяжении своей жизни никогда не увидеть настоящих коров.

Я называю такого рода определения сущностными. Они касаются не столько отражения действительных реальных предметов, их связей и отношений, сколько роли и назначения данной категории референтов в комплексе цельной жизненной ситуации. Мы в рамках нашего географического ареала при получении молока и молочных продуктов зависим от коров (в других ареалах речь может пойти не о коровах, а, скажем, о яках или верблюдах). И этот ведущий признак мы используем для определения данного класса объектов. Нам пока не важны классификационные детали; они непременно возникнут позже, но не на первом этапе обозначения данного класса референтов. Пожалуй, будет правильно сказать, что такой подход к сущностным определениям совпадает с рассуждениями древнегреческих философов по поводу определений предметов и их сущностей. Думается, что Платон имел в виду именно такого рода определения, трактуя их как «идеи», обитающие в Гиперурании. Он явно говорил не о множестве разных идей для одного и того же объекта, а об одном отчетливом образе, который только и может запомнить душа, чтобы потом воспроизвести в жизни.

Аристотель не соглашался с Платоном, что «идеи» тех или иных предметов или явлений находятся вне определяемых ими сущностей. Они, по его мнению, должны выводиться из самих реалий с помощью логики. Процедура выведения «идеи» (или, по его терминологии, – «формы») осуществляется с помощью определений. Аристотель выделял разные типы определений; один из таких типов он назвал фундаментальными определениями. Мне представляется, что он имел в виду именно такие определения, как те, о которых я писал выше. В аннотации к книге Marguerite Deslauriers, которая называется «Аристотель об определениях», мы читаем: «Моя книга утверждает, что Аристотель создал последовательную теорию определений, в число которых входит и категория фундаментальных определений, дающих формальную схему отдельных реалий. <…> Эта работа позволяет нам понять функцию определений, которые не только демонстрируют что-то, но также проясняют сущность этого чего-то» ^[1].

Указанная процедура выведения сущностных определений касается не только таких объектов как коровы, но любых предметов, явлений и событий, как в онтологической, так и в семиотической действительности. Вспомните обычно упоминаемое определение «человека»: «Человек – это разумное живое существо». Оно оказывается достаточным, чтобы выделить людей в особую легко узнаваемую группу живых существ. Каждый понимает, о чем и о ком идет речь. И это несмотря на тот факт, что в число людей входит множество недоумков, готовых поставить род человеческий на грань уничтожения и вымирания. Видимо, большинство людей действительно разумны, если вышеуказанное определение принимается нами без труда и чувства протеста. В такого рода определениях присутствуют наиболее яркие и отличительные признаки обозначаемого. Они призваны в самых общих чертах отобразить определяемый объект.

Огл.  Определения, дополнительные к первоначальному

Само собой разумеется, что люди не ограничиваются первичными определениями. Сталкиваясь с реальными фактами существования объекта, они быстро убеждаются в ограниченности и несовершенстве своих первых впечатлений. Нам приходится дополнять их и корректировать. Корректировка происходит путем добавления к первичному определению конкретных признаков и особенностей объекта, то есть, его уточнений. Эти уточнения могут включать как существенные, непреходящие свойства определяемого (я называю их трансцендентальными), так и преходящие признаки. Например, в отношении коров мы можем добавить, что это жвачные парнокопытные животные, имеющие рога. Все это – трансцендентальные определения, пригодные для характеристики любого вида коров. А можем добавить, что молоко дает только самка рода; мужская особь (быки) и молодняк (телята) к этому не способны.

Но тогда приходится делить класс определяемых предметов на три подвида, каждый со своими особенностями и качествами. Для общего класса это деление является преходящим, а для каждого полученного подкласса оно подается в сопровождении особых специфических признаков, и для нового уровня оно становится трансцендентальным. Таким образом возникают новые иерархически оправданные категории (классы и подклассы) со своими особыми характеристиками. Данная процедура происходит постоянно, во все время существования объекта изучения.

Процесс уточнения и детализации свойств и классов изучаемого феномена я называю переходом от его таксономий ко все более точным и ограниченным классификациям. Знаки первичных определений я отношу к таксонам, а уточненные классы и подклассы – к подлинным классификациям со своими коллекциями знаков. Следует отметить, что по мере уточнения классов и подклассов знаки в каждой ячейке становятся все более и более однородными. Так, на уровне класса коров в него включаются и быки, и телки и пр., ибо в задачу класса входило отделить его от всех прочих видов млекопитающих. По мере выделения трех подклассов в каждый из них входят только те особи, которые соответствуют его конкретному определению, – естественно, что подклассы становятся все более однородными, что и отражается на характере знаков. Таким образом, однородность знаков во вновь возникающих подразделениях может стать критерием зрелости того или иного подразделения научного знания.

Как было замечено, классификационный процесс уточнения происходит постоянно, по мере углубления наших знаний об изучаемом феномене. Мы как бы пытаемся достичь идеала, наблюдаемого в природе, где каждый образец наблюдаемого явления является уникальным. Но такого рода идеал недостижим, да он и не нужен для процесса познания и нашей адаптации к окружающей среде. Мы способны зарегистрировать уникальные проявления того или иного явления только на самых первых стадиях наблюдения. Потом таких же либо аналогичных проявлений становится так много, что наши ограниченные способности к охвату происходящих событий становятся явно недостаточными; и нам приходится прибегать к обобщениям. Вся наука и жизненная практика строятся на обобщениях, постоянно уточняющихся и наилучшим образом структурированных.

Этого оказывается достаточным, чтобы осознать особенности специфического класса предметов и создавать орудия и методы обращения с ними. Представьте себе, что нам пришлось бы придумывать орудия для каждого конкретного случая, например, отвертку для ввинчивания одного винта или шурупа. Нам вполне достаточно иметь небольшой набор инструментов для манипулирования целой группой аналогичных объектов в различных практических ситуациях. Но такой набор должен быть достаточным для манипулирования со всей группой однородных объектов. Так, в денежной системе, которая является также системой знаков для расчетов по обмену и приобретению товаров и услуг, мы не создаем банкноты для каждого числа цифрового ряда; достаточно выпустить такие банкноты, наборы которых покроют любое конечное число. Для этого чеканятся еще и мелкие деньги − монеты.

Мы постоянно открываем новые, неизвестные ранее предметы и явления, и обозначаем их знаками, а также заполняем лакуны в уже известном материале, но это лишь одна сторона дела. Она сливается и взаимодействует со второй стороной процесса. Если мы хотим получить от этих знаков максимальный эффект, то их следует структурировать в виде знаковой системы.

Огл.  Нужно ли это и как это делается?

Конечно, знаки могут существовать и помимо знаковой системы, так сказать, в одиночестве. Но, во-первых, это скорее исключение из правила, а, во-вторых, они в этом случае очень ограничены в своих возможностях. Отдельные внесистемные знаки могут обозначать своих референтов и подтверждать их аутентичность, но не более того. Так, фотография на документе лишь подтверждает аутентичность того лица, который его предъявляет, либо то обстоятельство, что это не тот человек, за которого он себя выдает, если фотоизображение не совпадает с личностью предъявителя. Это немало, но знаки в системном изложении способны намного большее. Они могут описать свой референт, сообщить о его особенностях, охарактеризовать его и объявить о его принадлежности к тому или другому классу или сообществу объектов. Наконец, они могут из всей совокупности сообщаемых данных вывести логическим путем новое знание об изображенном предмете, не обращаясь при этом непосредственно к самим исследуемым объектам. Это последнее обстоятельство стало решающим в процессе познания в наше время. Если раньше люди в основном получали новое знание в ходе непосредственного наблюдения за онтологическими процессами, сегодня открытие нового зиждется скорее на выводах из собранного ранее материала, отраженного в записях или иных знаковых источниках (фильмах, фонограммах и пр.).

Такая возможность существует только там, где все знаки, собранные по поводу того или иного объекта, представлены в виде системной структуры. Открытие Нептуна и Плутона было инициировано тем фактом, что уже существовало достаточно подробное описание Солнечной системы (sic!) и оно опиралось на точные математические законы. Сбои в системе (данные об орбите Урана) подсказали, где искать причину неувязок, и направление, по которому предстояло это делать.

Любая диссертация начинается с описания того, что уже было сделано по теме; и это описание показывает не только, что следует предпринять, но и как лучше организовать дальнейшие поиски. Мой вывод подтверждается и тем обстоятельством, что в любой науке знаки, в ней используемые, организованы в виде системы. Химические элементы получали свои наименования и первичные описания с незапамятных времен, но химия стала наукой только после того, как они – эти знаки – были включены в иерархическую, да еще и периодическую схему. Только тогда химики получили возможность записывать гипотетические реакции еще до того, как воспроизводили их в лаборатории.

Пути создания знаковой системы разительно отличаются от выше обозначенного способа наделения того или иного явления именами и определениями. Если во втором случае мы преимущественно опираемся на анализ, то в первом – на синтез. Конечно, синтез не существует без анализа (и наоборот), однако в каждой конкретной процедуре превалирует либо одно, либо другое. Если при наделении изучаемого феномена именами и определениями мы всегда идем от более общего к более конкретному, то при создании знаковой системы решительно преобладает обратный путь,– от конкретного к обобщениям. Обычный способ построения знаковых систем, как показала история науки, это синтез менее сложных конструктов в более сложные. Мы наблюдаем это в языковых системах, в генетике, в атомной физике и многих других науках

Первоначально мы выделяем конкретные объекты аналогичного свойства и присваиваем им имена. Такие знаки я называю номенклатурными. В простейшей знаковой системе дорожного семафора всего три световых знака (красный, желтый и зеленый), и все они являются номенклатурными. В музыкальной нотации номенклатурные знаки включают семь нот, которые составляют октаву. Но эти семь значков способны объединяться в аккорды и принимать многочисленные диакритические добавки, что позволяет им показать на письме любой звуковой нюанс. Существуют системы с бόльшим количеством номенклатурных значков, например, совокупность химических элементов, которые с огромным трудом включаются сегодня в таблицу Менделеева. А в естественных языках в качестве номенклатурных знаков выступают слова, и они не умещаются ни в одном самом толстом словаре.

После выделения номенклатурных знаков системы они поступают в распоряжение возникающего в ней синтаксиса. Сами знаки без синтаксической оснастки непригодны к системному использованию. Уже на первом синтаксическом уровне (этот уровень я называю морфологическим) любой знак системы обретает свою морфологическую парадигму. Следует отличать парадигмы различных синтаксических уровней от общей парадигмы той или иной науки или профессиональной деятельности, в том смысле, который ей придавал Томас Кун в книге«Структура научных революций».

По моей теории насчитывается четыре синтаксических уровня наделения знаков правилами поведения в соответствующей системе: морфологический уровень, синтагматический уровень, синтаксис составления предложения и синтаксис составления конечного текста. Эти уровни характерны для любой знаковой системы, и каждый из них требует своих правил обработки знаков. Каждый уровень реализуется составлением отдельных правил манипуляций со знаками на всех четырех последовательных пролетах синтаксической лестницы. Ниже дан пример этих уровней, взятый из лингвистики: мне проще обратиться к науке, которую я хорошо знаю, да и вышеупомянутые термины заимствованы мной из лингвистической традиции. Кроме того, такой пример будет понятен любому русскоговорящему читателю.

Итак, имея в виду, что в языке слово выступает в качестве основного базисного знака, любое слово получает свою первоначальную синтаксическую оснастку уже на морфологическом уровне. Оно включается в конкретную группу слов, приобретающих специфическую парадигму изменений. Существительные получают парадигму (вернее, несколько парадигм) склонений; глаголы приобретают несколько парадигм спряжений; прилагательные изменяются по трем степеням сравнений и т.д. В грамматике любого языка возникает раздел, называемый морфологией, и он подробно изучается пользователями данного языка. Это – огромный арсенал правил, способный покрыть потребности всех специфических языковых групп, вплоть до отдельных слов; в нем масса правил со своими исключениями и исключениями из исключений. Набор морфологических правил любого живого языка изучается практически всю жизнь, пополняясь знаниями о новых словах и о дополнительных смыслах уже известных словарных единиц. Аналогично происходит обработка базисных знаков в других знаковых системах. Допустим, в ботанических системах отдельные растения отличаются друг от друга своей морфологией, и каждая группа растений того же морфологического строения оснащается особыми правилами обращения и ухода за включенными в нее растениями.

Уже на стадии морфологического оснащения слов начинает проклевываться синтаксис второй более высокой категории – синтаксис синтагматического уровня. Синтагма – это мельчайшая ячейка смысла, состоящая обычно не из одного, а из нескольких знаков. Это еще не полная мысль, но отдельные ее части, вкупе эту мысль составляющие, так сказать, заготовки для полноценного высказывания. Они полностью используют морфологические наработки, сопровождающие каждый отдельный знак. Без этого разрозненные знаки просто не могли бы соединиться в цельную, а, главное, правильно построенную синтагму. Великолепный пейзаж…открылся…моему взору. Первая синтагма на языке грамматики называется группой подлежащего, вторая (односложная) – сказуемым, третья – инструментальная слагаемая, помогающая заключить и уточнить мысль (второстепенные члены предложения).

Все три синтагмы легко объединяются в целое за счет того, что они прилажены друг к другу морфологическими скрепами. Но не только морфологическими – к ним присоединяются еще и жесткие правила синтагматического уровня. Так, в первой синтагме слова великолепный и пейзаж стоят в именительном падеже и единственном числе (это – выбор из двенадцати вариантов) и подчиняются нескольким правилам составления синтагм в русской грамматике:

Если все синтагмы выполняются грамотно, они легко объединяются в цельное предложение, где господствуют свои правила синтаксиса. Вышесказанное можно распространить на любые другие достаточно сложные знаковые системы. Так, в записи химической реакции обмена NaOH + HCl = NaCl + H₂O мы обнаруживаем по две синтагмы в двух равных между собой предложениях. Каждая синтагма состоит из двух химических веществ, которые записываются по правилам согласования валентностей входящих в ее состав элементов. Поэтому в молекулу воды мы включаем два одновалентных атома водорода на один двухвалентный атом кислорода, что на письме отражается нижним индексом «2» справа от символа элемента. Таково синтагматическое правило системы химической записи. Мои рассуждения я мог бы подкрепить массой иных примеров, но следует заметить, что знаковые системы низких по своей абстрактности знаков не получают такого рода синтаксической поддержки.

Знаки могут существовать лишь в двух ипостасях: либо когда они опираются на связь со своими референтами и понимаются, так сказать, «непосредственно» (фотография может быть понята просто потому, что она похожа на изображаемое лицо); либо когда они поддерживаются иными знаками системы (скажем, при определении какого-либо понятия). Лишь во втором случае вступает в силу синтаксическая оснастка знаков. Менее абстрактные из них опираются преимущественно на свою близость и на сходство с референтами: это касается в основном естественных и образных знаковых систем. Начиная с языковых систем, знаки настолько отдаляются от своих референтов, что они обычно ничем их не напоминают и поэтому не могут быть поняты без соответствующего разъяснения. Тогда они становятся конвенциональными, то есть знаками по соглашению. Такие знаки понять сложнее, зато они обладают бόльшей силой обобщения и глубже проникают в суть изображаемых явлений и объектов. В этом и заключается смысл возникновения знаков высокой степени абстрактности. Отсюда и всеми признаваемый статус математики, логики, языка и некоторых других столь же абстрактных наук.

Все, что я выше писал по поводу наделения знаков синтаксическими признаками, касается в основном знаковых систем высокой степени абстрактности. Имея это в виду, продолжим наш анализ. После синтагматического уровня в дело вступает синтаксис предложений: обработанные в соответствии с правилами системы синтагмы объединяются в конструкцию, которая называется предложением. Это касается не только языковых, но любых текстов: законченной музыкальной фразы, химического выражения или законченного высказывания, изложенного с помощью логических символов. В основе любого предложения лежит более или менее завершенная мысль. Но поскольку предложения могут быть различных типов, то для их формулировки в каждой системе существует множество разнообразных правил. Так, в языках существуют правила составления повествовательных, вопросительных и отрицательных предложений, предложений простых и сложных, распространенных и нераспространенных, и некоторых других типов. Для каждого из них формулируются свои модели построения (их, кстати, часто демонстрируют в виде схем). В их число входят и правила о порядке слов в том или ином предложении, и о тех частях речи, которые используются для отведенного им места в контексте предложения.

И, наконец, в результате сочленения некоторого числа предложений мы получаем текст. Это – итог всей предварительной кропотливой работы. Опять таки, текст в семиотическом смысле может быть не только языковым, но любым произведением – музыкальным, чертежным, живописным и пр. Создание текста сопровождается определенными синтаксическими правилами, теперь уже текстового уровня. Во-первых, следует создать текстовый простор или, как я его называю, – семиотическое поле.

Возьмем в качестве примера географическую физическую карту. Она может охватывать совсем небольшие пространства, скажем, один административный район, а может распространиться на весь земной шар. В любом случае она будет ограничена полями и повернута так, что ее верх покажет направление на север, а низ – на юг, слева окажется запад, а справа – восток. И это – одно из синтаксических правил расположения текстов данной семиотической системы. Если это не глобус, а плоскостная карта, то отдельные участки ее будут показаны с учетом наименьших искажений территорий с помощью математических проекций. Все семиотическое поле будет разбито на фрагменты параллелями и меридианами, где каждый фрагмент включит определенные искажения шарообразной поверхности на плоскости, и будет содержать энное количество деталей, выраженных множеством знаков. Знаков будет столько, сколько их вместится в данный фрагмент, – в соответствии с важностью показанных на нем объектов и с масштабом карты. Знаки могут быть легко узнаваемыми, а могут быть совсем неизвестны пользователям. Поэтому все они разъясняются в легенде, размещенной в нижней части карты.

При составлении карты используется несколько сотен различных правил, из них многие относятся к текстовым правилам. То же самое касается иных знаковых систем, в которых обычно существует особая группа правил, регулирующих создание текстов. Вернемся к текстам языкового характера. В них также возникает свое семиотическое поле, разбитое на фрагменты и энное количество знаков различного семиотического наполнения. Полный объем текста разбивается на части, главы, разделы и абзацы. Это – фрагменты языкового текста, разделенные между собой пробелами разных, но согласованных заранее размеров. Пробелы между буквами можно принять за единицу, тогда пробелы между словами будут равны двум единицам, а новый абзац следует начинать с новой строчки и с отступом для красной строки.

В тексте вы найдете знаменательные знаки (шифрующие что-то из внесистемной реальности) и знаки функционального назначения, которые предназначены для распределения и связывания знаменательных знаков в текстах. К ним относятся даже целые части речи (например, союзы), слова логического содержания (поскольку, несмотря на…) и знаки препинания. Знаки препинания помогают оформить речь на письме, то есть в знаковой системе. В наших мыслях знаков препинания нет, а на письме без них не обойтись. Из моего описания вы уже поняли, как многочисленны и насколько важны правила текстового синтаксиса, завершающего системную обработку знаков для их различных практических аппликаций.

Огл.  Заключение

Уже закончив эту статью, я вспомнил, что изложил примерно те же самые мысли в статье «О номинализме», написанной по другому поводу. Я хотел, было, похерить свою новую работу, но передумал. Во-первых, потому, что «повторение – мать учения». Во-вторых, потому, что понятие семиозиса является одним из центральных в семиотике, а у меня по этому поводу ничего не было написано даже в обзорных работах на русском языке. И, в-третьих, потому, что я все-таки включил в статью много новых идей, например, идею многоуровневого синтаксиса в знаковых системах. Так что я посчитал нужным сохранить данный труд и вынести его на суд читателей.

Июль 2015 г.

¹ Marguerite Deslauriers.Aristotle on Definitions. BRILL, 2007. In: https://www.google.com/?gws_rd=ssl#q=aristotle+on+definitions
English original: «This book argues that Aristotle offers us a consistent theory of definition, according to which a particular type of definition – one which states the formal cause of a simple item – is fundamental… This work contributes to our understanding of the connection between the function of definition in demonstration and its character as a statement of essence».

© А. Соломоник