Еду в плотном потоке машин. Готовясь свернуть направо, включаю правую мигалку, Справа с моей скоростью едет джип, на безопасном для моего предстоящего маневра расстоянии. Глядя вперёд, плавно поворачиваю, и вдруг – удар в правое заднее крыло. Недоумение: «Что произошло, я не сделал ошибки, я всё сделал правильно!» Да, я всё сделал правильно, но «неправильным» было само правило. По правилам, я не должен создавать помехи параллельно идущему автомобилю. Я и не создавал: скорости были одинаковые, но автомошенник рывком увеличил свою скорость и, с целью вымогательства, сам «нарвался» на моё крыло. Здесь дорожное правило явно не совершенно – оно условно, и эта его «условность» стала уголовным бизнесом.. А условие его выполнения здесь состоит в том, что параллельно идущая с моей машина не должна из разумной «осторожности и уважения» к другому водителю, резко увеличивать скорость. Но если уважения нет, а есть желание, особенно «не парясь», заработать, то… это и был мой случай. Итак: здесь в ППД – скрытое неучтённое условие (умолчание), которое в обычном порядке «тонко дорегулируется» естественной моральной нормой – «не создавать умышленно аварийной ситуации». На моём примере видно, что правила не бывают полными и в них случаются прорехи – умолчания и не только.

В диалектике ошибки и правила, которую мы рассматриваем, по времени первична ошибка, именно ошибка инициирует правило. Ошибку мы понимаем как любое отрицательное, которое мы стремимся избежать в будущем: например, неприятность - наступить на грабли, болезнь, авария, поломка, конфликт с законом или соседями. Правило в нашем понимании - это некий образ действия, который помогает избежать условно-нежелательного события в будущем. В моём случае по правилу (ПДД) следовало не создавать своим поворотом помех для параллельно идущего джипа справа. Но если неприятный инцидент произошёл один раз, и в будущем никак не предвидится его повторения, то у правила нет места для зачатия, образования. И в самом деле: если Жириновский плеснул Немцову как-то соком в лицо, то это не повод считать всех других спорящих хамами и прятать от них стаканы, немного сэкономив на соке. Потребность в правиле возникает лишь тогда, когда ошибка, т.е. неприятный инцидент, проявляет тенденцию множественности. В «одном отрицательном» правило отдыхает, оно, как это очевидно, всегда направлено на «многое отрицательное». До этого нечто «происшедшее отрицательное» есть простое случайное, «не категорийное» событие. Сама возникающая «серийная» неприятность бывает неочевидна и спорна, она иногда принимает маскирующие формы, и тогда правило (например, предупреждающий преступление закон) имеет охоту и привычку запаздывать: финансовые пирамиды долгое время выдавались за инвестиции. В историях, похожих на мою подставу, умышленная авария, считалась обычным дорожным происшествием, а «недобросовестный» потерпевший считался законопослушным примерным водителем. Гаишники и суды с нескрываемым презрением объявляли жертву мошенников «сутяжным виновником» аварии. Более того, глубокомысленными милицейскими «теоретиками», автоподставщики считались полезными «санитарами «дорожного» леса», помогавшими строгому соблюдению правил всеми остальными.

Но спорна она может быть и со стороны неопределённости своей «серийности», т.е. зачастую не ясно, что ситуация может повторяться часто, и бюрократ поторопился перестраховаться не нужным для его «клиента» правилом приносить подтверждающую нечто справку. «Непрецедентный случай» или проще – «не повод для правила» – это довольно часто встречающееся бюрократическое поведение, которое требовалось бы рассмотреть отдельно.

Следует добавить, что термином «правило», в отличие от его главного – оппозиционного ошибке – смысла, зачастую пользуются, подразумевая простой способ или обычную связь вещей, называя «правильной» любую случайную последовательность. Например, объясняя, как правильно пройти до травмпункта, или когда говорят: «Он имел правило по утрам, читая утреннюю газету, выпить чашечку кофе». Наверное, так говорить можно, но исключительно лишь в силу сложившейся традиции, т.к. одноразовое объяснение едва ли справедливо называть правилом, а во втором случае, это приятное правило точнее называть привычкой.

Правила условно можно разделить «по сущностям» на:

Неприятность (или «неуспех», что в нашем понимании одно и то же), у которой существует явная тенденция повторяться, мы в рабочем порядке назовём «прецедентом правила» (проще говоря – повторяющейся ошибкой). Единичное отрицательное, т.е. не повторяющееся отрицательное, мы условно назовём «непрецедентным случаем для правила» или просто «непрецедентом». Непрецедентный случай для правила – это когда политик, распалившись в споре, плеснул в оппонента соком. (Хотя, если отклониться немного от темы, иногда хамство определенной персоны, быстро переходящее в хулиганство, безусловно, можно назвать правилом, точнее - самым, что ни на есть, «прецедентным» случаем для правила избегать с ней общаться.)

И далее: прецедент, для которого есть правило (способ), чтобы его избежать, назовём «разрешённым прецедентом», ибо в ареале правил всегда есть N -е множество прецедентов, про которые системные правила по разным причинам умалчивают или попросту не знают, как их разрешать. «Неразрешённым прецедентом» из моей печальной истории мы назовём то обстоятельство, что в плотном потоке автомобилей каждый желающий, не обладающий уважением и совестью, может без труда блокировать возможность поворота в любом направлении, чем и пользуются дорожные бандиты.

Область, которая регулируется системным правилом, мы назовём ареалом правила. Ареалом, скажем, кодекса законов о труде, для нас являются трудовые отношения.

Итак, в нашем понимании, правило – это множество (система) разрешённых прецедентов в данном ареале.

По своей природе, как было сказано выше, правило следует за инициирующим его прецедентом. Но это не всегда происходит непосредственно: часто правила и инструкции создаются с помощью перенесённого частично или в полном объёме опыта из сходных областей. Это, в свою очередь, чревато ошибкой «неправомерного переноса правила». «Заземлять» потерпевшего от удара молнии, зарывая его в землю для «разряжения» или, например «обжёгшись на молоке, дуть на воду». В политике ошибочным переносом правил, можно считать ельцинские законы о прямых выборах губернаторов, которые на деле стали выборами криминальных групп. Это произошло потому, что в ареале правил российских выборов оказалось много исчезнувших (не существовавших) прецедентов, уже не принимавшихся во внимание законами зрелой западной демократии: запредельная коррупция, низкое гражданское сознание, отсутствие активного среднего класса, наличие мощных криминальных сообществ.

Очевидно, что правило не может прописать и разрешить все возможные прецеденты в данной области. Наверное, можно смело утверждать - правила всегда принципиально не полны, т.е. в любых правилах есть сколь угодно много неучтённых прецедентов его ареала: неизвестные, возможные, но ранее не встречавшиеся, или крайне редкие - как метеорит, попадающий в самолёт. И это нормально, хотя всегда разочаровывает.

Принципиальная неполнота правила обосновывается следующими причинами. Первая причина проста и универсальна – это трансцедентная неполнота самого знания, как знания вообще. Абсолютной полнотой знаний обо всём, как уверяют, обладает только Бог. Второй причиной можно назвать благородное стремление рационально упростить сами правила. И действительно, если прописывать в правилах абсолютно все возможные неприятности (в наших новых «учёных» терминах – «разрешения» всех возможных прецедентов), то правила будут неудобочитаемы, неудобопонимаемы и неудобозапоминаемы, и к тому же очень толстыми, как телефонная книга Нью-Йорка.

Но третью причину можно назвать несколько неожиданной: часть прецедентов без описания «доразрешаются» морально, т.е. «простой совестью». В моей истории – это то обстоятельство, что водитель джипа не должен был сознательно увеличивать скорость, делая вид, что не замечал начала моего поворота, если бы у него не было для этого злого умысла. По совести, он должен поступать наоборот. Можно привести ряд примеров «неработающей» совести ещё убедительней: гаишник показывает мне радар, и говорит: «Вот посмотрите, насколько Вы превысили скорость». Я могу при этом бессовестно заявить: «Нет, не вижу: у Вас не работает прибор». И буду так же бессовестно настаивать сколь угодно долго. Если он в доказательство позовёт своего товарища, я могу сказать, что «вы сговорились». Далее я могу заявить, что «это показания не моей машины», «прибор врёт», «Вы не настоящий милиционер», а если он покажет удостоверение, я могу ему на этот раз заявить: «Очень похоже, что документ поддельный, давайте телефон вашего отделения и имя Вашего командира». Далее по Жванецкому: «Вы наверняка убили настоящих милиционеров и завладели их документами и оружием, докажите мне, что вы не оборотни» - и т.д.

Пусть кто-нибудь мне скажет, что для моих возражений нет оснований и что я не прав в своем бессовестном отрицании всего и вся. В жизни многие так поступают: «не знаю языка, давайте переводчика», «я болен, давайте врача», «судья - родственник истца, заявляю отвод». Моральное «недоразрешение» правил, тотальное отрицание очевидного – это стоны и плач следствия и суда, и их бессонные ночи. И это то, на что покупают виллы и дорогие машины ловкие адвокаты. Совесть, по-видимому, в системных социальных правилах следует считать, по аналогии с компьютером, неким «низкоуровневым», приводным базовым правилом, их неотъемлемой структурной частью. Когда её засовывают в кладовку с хламом, то закон начинает сильно скрипеть и даже клинить. Моральное «доразрешение» правила и закона как правила - весьма любопытная и серьёзная тема и требует особого анализа вне рамок нашего первого короткого рассказа. «Низкоуровневым» я понимаю нечто более простое, менее опосредованное другим. Т.е. меньше шансов, что в него может прокрасться двусмысленность или ошибка или неопределённое толкование, как в более простое.

Присмотревшись к правилам, мы в них находим «по сущностям» несколько интересных временных, пространственных и ситуативных зон, заслуживающих особого внимания. Это, например, зоны резкого изменения правил, когда человек пересекает границу, «входит в чужой монастырь» или призывается в армию. Зоны временного отсутствия (исчезновения) правил, например, когда я въезжаю на просёлочную дорогу, где нет людей, деревень, светофоров и дорожных знаков. В этом случае ПДД теряют смысл, и можно выключить ближний свет, забыть про мигалки и про неисправный клаксон, да и вообще послать ещё многое-многое другое, от чего душа нестерпимо устаёт на трассах мегаполиса. Но здесь вступают в силу другие, «практические», правила: скажем, особые правила езды по бездорожью и пересечённой местности. Тоже можно сказать про отсутствие правил во время гонок, которые могут вызвать правовой инцидент, и много других подобных положений. Но самой интересной и значимой зоной следует назвать «реверсную зону правила» или просто – «реверс правил».

Реверсными зонами правила мы называем зоны, где правило становится своей противоположностью, т.е. выполнение правила ведёт к ошибке и даже трагедии, как, например, над Боденским озером. Если бы пилот не выполнил правила приоритетности указаний диспетчера, а поступил бы согласно показаниям своих приборов, то трагедии могло бы не произойти. Реверс правила следует отличать от форс-мажорных ситуаций. В форс-мажоре хотят поступить по правилам, но обстоятельства не позволяют это сделать. В «реверсе правил» клиент может поступить по правилам, но этого делать нельзя. Откуда и почему возникают «реверсы»? Реверсы возникают в силу условности (ограниченности) способов разрешения прецедентов и в силу условной и относительной значимости самих правил. Так, правило «уходя из дома, запирать на два ключа», работает только в том случае, если исправны оба замка, но если один из них очень плохо отпирает, и есть опасения, что он может однажды не открыть вовсе, то тут уже не до правила. Сначала лучше заменить замок, чтобы потом не выламывать дверь. Здесь чистая «реверсно-бытовая» ситуация. Подумав, можно привести тучи примеров и из других областей, но особенно значимы реверсные случаи в уголовных и гражданских делах. Реверсные зоны правил явно обойдены теоретическим вниманием, в отличие от форс-мажорных: кажется, до этого момента у них не было даже собственного названия. Наверное, это происходит потому, что они более сложны в идентификации, в отличие от форс-мажорных, которые по большей части имеют явно выраженный объективный характер: «ну вот землетрясение - земля разверзлась, и всё в неё провалилось, и ничего уже нет, а на нет и суда нет!».

Реверс правила часто ставит в тупик - как футбольных судей возможный свисток в пользу провинившегося, так и судей в зале заседания. Особенно остро он проявляет себя как конфликт интересов, причём одна из сторон настаивает на незыблемости и святости правил, другая говорит о пустом и вредном "формализме" первой и требует для себя "справедливого" исключения. И так, наверное, было со времён Адама и его подружки.

Если говорить о социальных правилах, то трудно удержаться и не заметить того, что чиновники всех мастей проблему реверса решают просто и решительно: «правила святы и непоколебимы, а исключения - это «опции» на его, чиновника, снисходительное, и зачастую не бескорыстное, усмотрение. Правила дают чиновнику власть над заинтересованными «просящими»: больше правил - больше власти запрещать и разрешать или делать исключения. Как подсолнух поворачивается к свету и теплу солнца, так чиновник всегда тянется к правилам: он видит их все, он знает их все и всех их любит. И хочет, чтобы правил было ещё больше, и плодит их без устали и меры. Правила для чиновника - святое. Хотя к правилам он относится весьма избирательно: те, которые его к чему-то обязывают, он трогательно оберегает от постороннего глаза и часто забывает о них совсем, но те, что чему-то обязывают остальных, он держит под рукой на видном месте и по любому поводу безжалостно тычет в них пальцем.

На первый взгляд, все проблемы реверса можно решать легко и непринуждённо: в простых случаях делать простые исключения, а в более сложных разбираться и вырабатывать для них тоже исключения, но уже адекватные для них - системные.

Почему нужно бояться исключений: в орфографии их столько, что едва ли не больше чем самих правил. Да и вообще – «исключения подтверждают правила«, исключения «полезны». Хотя мне всегда было не совсем понятно, что значит подтверждают? Скорее – исключения проясняют их природу в данном месте. Наверное, тот, кто первый сказал это, сильно куда-то торопился или, возможно, что-то напутал его переводчик с латинского.

Итак, чтобы разрешить все проблемы, следует делать исключения. Но так ли всё элементарно на самом деле?

«Бросить курить просто: я бросал курить 50 раз» (Марк Твен). Я тоже бросал курить (и бросил). Не курю день, два, три и на четвёртый сам себе говорю: "Вот я не курю почти четыре дня, значит, у меня есть сила воли: имею я право в виде исключения и в награду за успехи, выкурить одну сигаретку? Всего одну?". Я слышу дружный закадровый смех понимания. В этом весьма актуальном житейском эпизоде, мы видим, что правила - это нечто большее, чем простая процедура, ведущая к успеху или помогающая избежать неприятностей. Правила, как правила, обладают некой «харизмой» и даже, наверное, святостью, а исключения не столько подтверждают правила, сколько разрушают их и это принципиально важно. Если не стыдиться формообразованного остроумия и перефразировать древнее изречение, то можно сказать: "Дорога в ад вымощена исключениями из правил". Когда правила начинают дружить с исключениями, то, значит, правила «пошли по рукам». Первое исключение из правил - это прорыв плотины, начало неосторожного скатывания со скользкой горки, потеря невинности, наконец. Вспомним, для примера, начало девяностых, когда один из известных институтов, желая повысить свой статус и имея сильных спонсоров, решил переименовать себя в университет, в виде исключения. И не было силы, какая смогла бы остановить вакханалию переименований: в провинциальных городках районного значения, как грибы после дождичка, стали появляться академии всего лишь с одним - двумя профессорами-выпивохами.

Далее: в социальных правилах - законах, традициях - накоплен суммарный исторический опыт. Но этот опыт рационально скрыт, он являет себя только в виде итоговых деклараций: текстов законов, кодексов, инструкций. Таким образом, основания правил, «мудрость правил», то, почему и откуда они взялись, становятся не очевидными, а в явлениях остаются только их отчуждённые декларации. «Но целое не есть результат, - целое есть результат и путь, приведший к этому результату». (Гегель). Без очевидного пути, т.е. их оснований, которые, как мы указывали, есть множества разрешённых прецедентов, правило не есть целое. Поэтому правило, как простая декларация необходимых действий и процедур, слабеет. Оно становится беззащитным: оспаривается, отвергается и терзается всеми, кто к нему приближается, притом отвергается и оспаривается исключительно в «личную пользу нападающих». «Наши законы ни к черту…» «Кто писал эти инструкции? Наверное дятел!…» Хотя правила иногда пытаются защищаться, но обычно неохотно и вяло, например, сочиняя комментарии (различных кодексов). Вот там правило вынуждено возвращаться в свои основания в виде толкований, разъяснений и указаний, как применять их на практике.

Но, с другой стороны, зачастую ареалы, в которых существуют правила, вымирают, а их правила всё ещё живут и побеждают, как дело Ленина и Сталина. Кольцевую автодорогу расширили, отремонтировали и можно было давно отменить правило ограничения скорости до 60 км. в час, увеличив тем самым пропускную способность вдвое, но чиновникам понадобилось для «пониманий» этого и для различных согласований около 10 лет?! Хотя, чаще всего, конечно, правила с необходимостью умирают вместе с их ареалом, как, например, тихо помер «Моральный кодекс строителя коммунизма.»

Любопытно иногда наблюдать, как рождаются правила. Возьмём к примеру, так называемые «стихийные» правила. Ваш знакомый позвонил Вам в 9, обсудить важные дела. На следующий день, он снова звонит Вам в то же время. И в следующий раз и т.д. Вы привыкаете к его звонкам и ждёте их ровно в 9, подлаживаясь под сложившееся правило, т.к. его звонки в 9 стали негласным правилом. Но однажды он не позвонил в урочный час. У Вас тревога: «Что произошло?» Если затем выясняется, что ничего, то появляется досада: Вы ждали его звонка, отложили дело, а он… Он изменил Вашему с ним стихийному негласному «правилу», и лишил Вас возможно удовольствия заняться в это время другим. Здесь правило выступает не как прямое отталкивание от ошибки, а как установление некоторого порядка, упорядочивание чего-то, в нашем случае, упорядочивание разговоров во времени. Но, внимательно вглядываясь, можно увидеть, что ошибка здесь всё-таки присутствует. Ошибкой здесь было бы отсутствие некоторого порядка в его звонках: неудобно, если он станет звонить Вам, когда попало, отвлекая Вас от текущих, может более важных или приятных, дел. Порядок нужен во всём. Порядок тоже есть правило и не важно, как оно возникает - иногда весьма причудливым образом, например при появлении традиций как случайного порядка, не ведущего к непосредственной пользе. Но традиция – это больше чем правило, традиция - это «правило уважения к самому правилу» и порядку, т.е. традиция – это демонстрация почтения к правилу и порядку как таковому, самому по себе и самоутверждение себя в этом правиле, как человека (группы, коллектива, народа) «порядочного, умеющего следовать строгим полезным правилам, а не какого-нибудь бесшабашного, неорганизованного «росссомахи».

Добавляя к вышесказанному, заметим, что правила иногда рождаются сами по себе, естественным путём как дети и часто так же «необратимо»… Это таит в себе некоторую серьёзную опасность, которая в народе выражена примерно так: «Не давай повадки, чтобы не было оглядки». Продолжая нашу традицию, перекраивать чужую мудрость, мы могли бы сказать: «Не сотвори себе кумира и не сотвори себе и другим злого правила..». Например, давать 1000 рублей, за то чтобы водитель скорой помощи включил сирену, когда везёт твою жену рожать, а тёщу… Правило требует жертв.

Поздно вечером, на открытом просматриваемом перекрёстке, я останавливаюсь на красный свет, даже если не вижу ни одной машины. Итак, если же я проеду на красный свет светофора, когда в обозримом пространстве нет ни одной машины, то не будет и опасности столкновения, значит, не произойдёт и прямой предметной ошибки, (реальной, объективной неприятности), т.е. не случится ничего плохого. И остановка здесь выглядит пустым, глупым и бесполезным ритуалом, бессмысленной потерей времени. Но я всё-таки это делаю и делаю для того, чтобы не разрушать исключением твёрдый стереотип своего поведения в будущем. Стоит ли объяснять, к чему может привести привычка каждый раз прикидывать – «проезжать на красный или нет? Ведь никого же нет, а я как лох чего-то жду!». Но я жертвую временем, бензином и тормозными колодками ради этого ритуала, соблюдения «абстрактного правила». Более того, этот ритуал утвердился во мне как внутренний трансцендентный запрет неодолимой силы, которая есть вера в правило, в то, что «оно спасает меня от дорожных неприятностей и спасёт в будущем». Кстати, в этой ситуации нас опять может подстерегать вездесущий реверс правил. Если в глухое время суток, на пустынном перекрёстке загорается красный, а рядом со светофором пасутся явно нетрезвые и агрессивно настроенные типы, то лучше нажать на газ и проскочить перекрёсток, нарушив правила, чтобы не нарваться на большую печаль, чем штраф ГАИ. У правила вообще трудная жизнь. Правило живёт в перманентном экстриме: его как на хоккейной площадке, непрерывно атакуют, пытаются блокировать, подставить ножку, прижать к борту сложностью и невозможностью его выполнения и упрямым нежеланием ему следовать, а иногда просто норовят выкинуть за борт его ареала («это не наш случай») или с остервенением тыкают клюшкой в его мнимый реверс.

Но правило требует и настоящих человеческих жертв, с настоящей кровью и слезами.

Французская полиция никогда не вступает в переговоры о выкупе захваченных или похищенных заложников. Поэтому во Франции не берут заложников, зная, что торг будет бесполезен. Это жёсткое правило, и оно работает. Но мы спросим, сколько понадобилось жертв, для того, чтобы заставить будущих преступников понять и поверить, что во Франции брать заложников - дело абсолютно безнадёжное. И наоборот: выплата выкупа преступнику становится хорошей подсказкой и правилом для будущих охотников подзаработать быстро и без пыли, хотя зачастую и с большим шумом.

Но в социальных правилах с жертвами правил следует разбираться особенно внимательно, т.к. в них весьма запутанная ситуация с ошибками.

«Маттерацци, мне сказали, что ты стрелял в моего любимого брата Паоло. Это была твоя ошибка! Умри, собака.». Раздаётся очередь, затем стихающие стоны…". В этом отрывке «сценария», ошибка выступает как наказание за нарушение правила «не убий». Но мы понимаем, что в самом по себе убийстве Паоло для Маттеррацци нет никакой предметной ошибки: Маттерраци не умрёт от того что он убил Паоло, не станет бедным и даже не схватит насморка. Хотя Маттерацци, может быть, мучила бы совесть, но с совестью, по сценарию, скорее всего, у него были проблемы. Здесь предметная ошибка как бы «искусственна», она «условно привнесёна» обычаем кровной мести. Итак в социальных правилах предметной ошибкой в разных формах выступает наказание: замечание, выговор, общественное порицание, презрение, гражданский иск, лишение свободы, наконец. Но наказание, как и «ошибка вообще», часто имеет вероятностный характер, т.е. «кого накажут, а в кого и промажут». Именно поэтому, наказание избирательно, т.е. наказание (в нашем понимании – предметная ошибка) выбирает себе жертву в известной мере случайно. Не имея технической возможности наказать всех истинно виновных, для наказания из числа провинившихся берут не всех, а только случайно попавшихся или тех, кого очень сильно искали и не всегда «самых виноватых», т.е., в известной степени, полагаясь на случайный выбор, стараясь наказывать «в жертву правилу», а не наказывать «по справедливости». Когда же провинившихся и «условно попавшихся» слишком много, наказывают, т.е. выбирают, опять же в жертву правилу, не всех, а самых заметных и нахальных, как самых опасных, например МБХ. И вот «выбранный для наказания» бьётся и истерично кудахтает, как насмерть перепуганная курица: «Почему меня: все воровали и кидали? Или всех сажайте или никого.» И, с одной стороны, он прав, т.к. он один выбран в жертву правилу-закону. Но с другой - нужно же кого-то наказывать, иначе закона перестанут бояться, т.е. нужно кем-то жертвовать для острастки других. Итак, наказание всегда избирательно по определению и не может быть другим. Но выбор наказуемых, по факту чаще всего, наступает ещё на стадии поиска: кого ищут – «толпой с огнём рыщут», а кого так – «для виду и формы…». «С одной стороны… с другой стороны» «ну вот» - скажут мне – «опять с двух сторон», а какая правильная он, да и никто вообще, не говорит. Какой тогда в этом толк? Отвечу: у простой батарейки тоже всегда две стороны - две клеммы – положительная и отрицательная, какой в этом толк?

Избирательность наказания придумана давно и не нами: лев, отстаивая своё пищевое пространство от вторгшихся в него гиен, наказывает не всех, а обычно первого, самого смелого и нахального самца, хотя можно не сомневаться, что убил бы на всякий случай всех до одной, если бы у него для этого была «техническая возможность».

Избирательность наказания придумана давно и не нами: лев, отстаивая своё пищевое пространство от вторгшихся в него гиен, наказывает не всех, а обычно первого, самого смелого и нахального самца, хотя можно не сомневаться, что убил бы на всякий случай всех до одной, если бы у него для этого была «техническая возможность». Хотя избирательность наказания при пристальном рассмотрении, обнаруживает любопытные нюансы. Можно сказать, что нередко бывает «передёргивание» наказания (вины?), когда хотят кого-то наказать, но не могут прямо наказать за содеянное, и вынуждены наказать за другое, тратя несоразмерные содеянному усилия для поиска доказательств более мелкого преступления. Аль Капоне был наказан всего лишь за неуплату налогов. Здесь избирают не субъект наказания, он уже выбран, а вину для наказания субъекта. Далее - к избирательным наказаниям можно отнести также «групповые» наказания, когда в виду важности содеянного, (или наоборот его незначительности), но невозможности найти виновного, наказывают группу, возможно связанных с виновным лиц. Например, наказывают весь класс, за то, что кто-то неизвестный перед уроками… далее по мере фантазии – например, подкинул кошку. Здесь тоже «избирают» субъект наказания, но грубо упрощённо, т.е. переносят вину на всех.

У правил, кроме бюрократов, есть много других бескорыстных и преданных фанатов. И в самом деле, правила есть за что любить: правило – это простота, спокойствие и уверенность однообразного бездумного следования, простота и комфорт слепой веры: крестись перед каждой церковью, молись, не ленись и будет тебе потом за всё счастье небесное…бегай по утрам трусцой и останешься пожизненно здоровым, но озадачивает вопрос, если ты будешь всю жизнь здоровым, то от чего же тогда ты умрёшь? Среди первых фэнов правила, можно назвать подростков с их гипертрофированным максимализмом: «Толстый, ты зря с ним снова дружишь, я бы не простил ему это…». «Жажда» правила, «тоска» по правилу, поиск абсолютных универсальных правил часто изнуряет и взрослых не меньше, чем подростков.

Но поднимай ещё выше – и сама категория общего, наверное, родилась от практической потребности в правилах, т.е. в правилах как универсальном, общем способе действия.

Помимо всего сказанного, в природе правил, кроме их реверсов есть и другие проблемы. Может быть, главная среди них – это вероятностный характер предметной ошибки (мы уже говорили о нём выше), которая может следовать за нарушенным правилом. Если гражданин имеет привычку на перекрёстке срываться с места на жёлтый, не дожидаясь зелёного, то это не значит, что он обязательно попадёт в аварию, т.е. однажды встретит на перекрёстке такого же торопыгу, как сам, или любителя «делать c места». Он может так ездить долго, очень долго, может даже всю жизнь, но вероятность происшествия, бесспорно, увеличивается в исчисляемых цифрах, которые подтверждаются милицейской статистикой и жизненным опытом. В этом и заключается главная мудрость правильного вождения и не только вождения: мы не можем избежать аварий в принципе, но соблюдать правила, т.е. уменьшать вероятность неприятностей - наша главная стратегия безопасной езды. Вероятностный характер предметной ошибки – весьма болезненное место правила: он позволяет надеяться на удачу и везение, для того чтобы уклоняться от его выполнения, часто очень обременительного. Но «вероятностность» возможной ошибки, кроме того, порождает ещё опасное пристрастие к исключениям и необоснованному оптимизму риска.

Хотя в природе есть и «безвероятностные», т.н. «однозначные» следования предметных ошибок, в наказание за нарушения правил, например в грамматике или когда наступаешь на грабли или - «Не пей, братец Иванушка, из озерца, козлёночком станешь.» Но Иванушка не послушался и выпил…

09. 2007 г.

©    С. Доменский