Настоящая статья принадлежит семиотике (науке о знаках), поскольку она касается разнообразных случаев обозначения знаками тех или иных объектов. Одновременно она носит философский характер, отделяя один вид познания (достаточный для практического применения вещи) от более высокого по целям и глубине научного познания. Учитывая то обстоятельство, что я трактую в статье вопросы, ранее никем и нигде не поднимавшиеся, я заранее прошу извинения за неизбежные в таких случаях промахи и неувязки. Мне важнее обозначить проблему, которая до сих пор подобным образом не освещалась.

Когда тот или иной неизвестный ранее объект ^[1] привлекает наше внимание, мы прежде всего его называем и даем ему грубое предварительное определение. Это отделяет данный объект от всех прочих и дает нам возможность его идентифицировать, даже когда его нет перед нами в момент называния. Наделение именем зависит от природы обозначаемого и от того, принадлежит ли оно к онтологической реальности (что вокруг нас и в нас самих); к реальности знаковой – скажем, письменному тексту любого рода либо его устному выражению; к виртуальной реальности (например, нашим снам или фантазиям) либо к мыслительной реальности (нашим выводам и аргументам). Как это происходит, будет предметом обсуждения в последующих разделах, объединенных общим заголовком «Лестница познания».

Огл.  Наименование

Наделение именем касается, прежде всего, всех вещей, существующих в онтологии (вокруг нас, в отдалении от нас и внутри нас самих). С помощью наших органов чувств мы выделяем ту или иную вещь и называем ее. Таким образом мы создаем знак, с помощью которого сможем впоследствии рассуждать о данной вещи и передавать наши рассуждения другим людям, как нашим современникам, так и будущим поколениям. Этот знак будет существовать все то время, пока существует вещь им обозначаемая, и даже после уничтожения вещи о ней можно будет рассказывать все то время, пока ее будут вспоминать. По данному знаку в мозгу всплывают все сведения о называемой вещи, которые нам известны. Этот процесс я называю называнием или наименованием.

Как я сказал, он зависит от природы называемой вещи – будет ли это вещью природного происхождения, будет ли это знаком или объектом виртуальной реальности.

Начнем с вещей онтологического плана, наделяемых именами собственными.

Людей обычно называют случайными именами. Эти имена в лингвистике известны как имена собственные. Они отличаются тем, что называют лишь один конкретный предмет. Имена собственные присваиваются не только людям, животным или растениям, то есть живым существам, но также и неодушевленным предметам – горам, рекам, населенным пунктам, достопримечательностям и другим уникальным предметам. Например, «Большой Бертой» была названа пушка, которая стреляла на огромные для того времени расстояния и из которой немцы обстреливали Париж во время прусско-французской войны 1870-1871 гг. Особенностью имен собственных является то обстоятельство, что они уникальны по своему содержанию, так как стремятся выделить лишь какую-то одиночную вещь по принципу «одна вещь – одно имя», хотя из этого правила имеются многочисленные исключения.

Исключения появляются потому, что имена обычно выражаются языковыми знаками – словами, а слов, используемых для обозначения тех или иных вещей особого свойства, не так много. Кроме того, не всякое имя сопровождается поначалу определениями до того, как мы лучше узнаем природу и конструкцию поименованной вещи, так что имя иногда выбирается с соответствующими добавками, достаточными для первоначальной характеристики его носителя. Например, имя новорожденному присваивается абсолютно произвольно, хотя оно обычно выбирается из определенного источника, освященного обычаем. В царской России имя обычно выбиралось из святцев и присваивалось согласно имени святого, празднование которого приходилось на день рождения ребенка. В советской России этот обычай сменился модой давать имена по ведущим революционным деятелям либо по идеализируемым большевиками событиям – например, имена «Ленина» или «Коминтерна». Даже из списка совершенно конвенциональных имен часто выбираются такие, которые как бы берут под свое покровительство человека его носящего. Так Виктор переводится с латыни как «победитель», а София – с греческого как «мудрость». Поэтому они часто присваиваются младенцам, придавая им соответствующий ореол, хотя бы только в глазах родителей.

Поскольку родители не знают, какие качества в дальнейшем разовьются у их младенца, они дают ему имя наугад. У некоторых народов существует более разумный обычай – по мере роста человека присваивать ему подходящее и «говорящее» имя. У американских индейцев было принято менять имя по мере взросления человека и появления у него тех или иных качеств. Отличившимся в охоте или в бою давали новое имя, говорившее о его подвигах, скажем, Ванбли Ваштэ – «хороший орел» или Гэхедж – «главный». Но этот обычай встречается редко, и данное при рождении имя обычно остается у человека на всю жизнь. Зато по мере взросления у каждого из нас появляются дополнительные характеристики, выраженные, например, пометками в паспорте: имена родителей, место и время рождения, семейный и социальный статус, место жительства и пр. Таким образом, к имени присоединяются дополнительные определения для более точной идентификации данного лица. Постепенно такие предварительные определения сливаются в одну, более точную и законченную картину. Можно сказать, что, поднимаясь по лестнице познания, мы проходим путь от первых ее ступенек до весьма значительных высот.

Дополнительные определения обычно изменяются и добавляются по мере происходящих с референтом имени событий. В частности, для более полной идентификации уже на стадии наименования к первому имени присоединяют еще и дополнения (либо только фамилия, либо еще и отчество). Когда человек представляется в узком кругу, он довольствуется чаще всего своим первым именем. Более тщательная идентификация требует документальных подтверждений и дополнительных к первому имени определений – поэтому в дополнение к первому имени указывают фамилию, а в России еще и отчество.

Основной познавательной характеристикой вещей, которые по своей природе остаются во все время существования уникальными и единственными, это – уточнение происходящих с данной вещью событий. Для отдельного человека это означает, что по мере его роста и изменений в нем происходящих, мы просто прибавляем к его первоначальному описанию упоминание о главных его трансформациях – вот он вступил в брак, вот у него появились дети, вот он закончил такое-то учебное заведение и пр. По отношению к иным уникальным предметам мы делаем то же самое: Москва возникла там и тогда-то, с ней происходили такие-то изменения и она развивалась так-то и так-то. Таких изменений и описаний может быть очень много, но они никогда не выходят за пределы трансформаций единственного и уникального предела изучаемой вещи. Можно назвать это их уникальным комплексом пространства-времени, свойственным только данной вещи. Этот комплекс не может перерасти в обобщенный образ ряда аналогичных вещей – для них возможен лишь уникальный образ и уникальное отображение-описание. Развитие таких комплексов все время остается направленным на изучение данной вещи, и оно лишь пополняется новыми фактами и уточнениями.

Однако, кроме уникальных и единственных по своей природе вещей, существуют вещи, основной характеристикой которых является их повторяемость. Большинство вещей обладают способностью быть повторенными в неограниченном количестве экземпляров, где все они выступают как взаимозаменяемые. Тогда в их познании появляется возможность обобщать и изучать отдельные экземпляры того или иного множества для выяснения общих свойств и качеств всех входящих в данное множество объектов.

Огл.  Познание вещей, которые воплощают в себе свойства целых множеств

Здесь следует оговориться. В принципе любая вещь может быть повторена, и в то же время любая вещь всегда остается уникальной. Ни одна вещь не может быть воспроизведена на 100%; какие-то атомы и молекулы будут у нее отличаться в самом лучшем воспроизведении. Но, во-первых, такого воспроизведения и не требуется, ибо от копии мы ожидаем лишь достаточно приблизительного повторения оригинала, если данная копия эффективно повторяет свой оригинал по существу. Если копия способна действовать так же хорошо, как ее оригинал, нам этого достаточно. Во-вторых, мы оцениваем любую вещь лишь в том контексте, где она работает; а там, где она просто может быть упомянутой, но не работающей, она для нас не интересна. И в этом случае она нами не оценивается в качестве уникальной или массово повторимой. Если в контексте той небесной системы, где мы живем, Солнце является ее эпицентром, то мы оцениваем его как уникальную и единственную вещь, держащую вокруг себя все остальное. Тогда мы пишем его название с прописной буквы. Если же мы рассматриваем «солнце» в контексте всего небесного пространства, то мы низводим его до одного из многих небесных светил и пишем его наименование с малой буквы.

Деление вещей на уникальные и повторяющиеся весьма относительно, но в контексте нашего бытия мы все же их легко различаем. Этому способствуют сочленение нашего пространства-времени, как рассуждающей материи, с пространством-временем тех вещей, о которых мы рассуждаем. Не возникает сомнения, что любая книга может быть издана в таком количестве экземпляров, сколько мы захотим напечатать. Тем не менее, есть одна книга, которая выделяется отдельно, и ее название пишется с большой буквы. Это – Библия. С другой стороны, для нас уникален любой человек, к какой бы категории он не относился по полу, возрасту, вере, национальности и пр. Бывают, разумеется и исключения. В своих концлагерях немцы сознательно игнорировали имена людей и различали их по присвоенному им номеру, который татуировался на руке. Это делалось из-за их презрения к представителям "низшей расы" – таковые, с точки зрения нацистов, были не людьми и подлежали уничтожению; они не воспринимались ими как представители человеческого рода. Несмотря на такие исключения, вышеуказанное деление на объекты уникальные по нашему отношению к ним и объекты «массового производства» существует, и оно определяет различные стратегии познания для каждой из этих двух категорий.

В отношении объектов массового представления мы, кроме изучения отдельных объектов множества как таковых, должны изучать еще их место внутри множества, где этот объект живет и функционирует, а также его связи и взаимодействия со всеми остальными членами множества. Эти две ведущие стратегии проявляются по-разному в обеих упомянутых категориях предметов изучения. Индивидуальные с нашей точки зрения объекты изучаются преимущественно как уникальные, и тогда их история и трансформации прослеживаются с особой тщательностью, а объекты массового характера изучаются преимущественно для выведения законов функционирования всего множества. Такого рода акцент меняет всю панораму подходов к исследованию каждой из двух категорий объектов и предполагает весьма существенные расхождения в дальнейшем научном поиске для каждой из двух категорий.

Огл.  Стадия создания в мозгу образов изучаемых объектов

Следующей ступенькой лестницы познания (после наделения именем и первичным определением) является получение образов изучаемых явлений и перенос их в человеческое сознание для последующей мысленной обработки. Данная стадия познания является решающим звеном во взаимодействии между, так сказать, «полевым исследованием» (сбором внешних по отношению к человеку фактов научного поиска) и подключением к их обработке внутренних ресурсов нашей мысли. Необходимость такой ступени познания очевидна – мы не можем перенести в наш мозг сами объекты изучения, зато мы можем это сделать с помощью образов, получаемых при наблюдении над ними. Дополнительной важной особенностью образов является то обстоятельство, что образ изучаемого явления делает представление об изучаемом объекте наглядным и, следовательно, понятным.

По поводу образов (имиджей) разнообразных объектов, с которыми люди сталкиваются в ходе своего существования, написаны тысячи работ с самых разных точек зрения. Таких образов миллионы, если не миллиарды, и их очень трудно свести в единую интегральную схему. Все же я предлагаю различать две категории образов: те, которые отражают один и тот же предмет изучения, и те, которые изучают его в связи с другими аналогичными объектами того же множества. Здесь реализуются те проблемы, о которых я писал в предыдущем разделе: первая группа образов годится для уникальных вещей; вторая группа образов превалирует в описании объектов массового характера, хотя и там они базируются на описании поведения выборки отдельных вещей. В качестве примеров для первой категории я предлагаю взять образы отдельных людей и картографические образы; в качестве примеров второй категории – что-либо из истории конкретных наук.

Для наглядного представления о первой категории образов я предлагаю читателям взять их личные альбомы фотографий и посмотреть на свои изображения в разные периоды жизни, начиная с младенческого. Вы увидите совершенно несовпадающие и непохожие образы самого себя. Вот как такой «эксперимент» описывает в стихах известный русский поэт начала ХХ века Станислав Ходасевич:

18-23 июля 1924

Могу привести не столь поэтическое объяснение, ссылаясь на опыт картографии, в которой тоже отражается опыт закрепления образов для одного и того же референта. Географы-исследователи первоначально фиксируют образ открывавшихся перед ними просторов в полевых условиях. Затем, уже в кабинетах они переносят свои наброски на бумагу, пользуясь всеми правилами картографии. В дальнейшем в напечатанные карты вносятся изменения, постоянно происходящие на зафиксированной территории, которая в новых условиях может выглядеть совсем иначе, чем в первоначальных набросках. Так это всегда происходит в отношении образного представления любого объекта как из онтологического вида реальности, так и из других видов. Скажем, в семиотической реальности кто-то исследует русский язык в его сиюминутном срезе. Через сто лет тот же самый язык будет выглядеть иначе, и его будут представлять уже в новом обличье, хотя русский язык по-прежнему остается русским языком в любом последовательном представлении. Это то самое, что Платон называл идеей, а Аристотель – формой; это – суть, внутреннее содержание рассматриваемого объекта.

Совсем иначе выглядит картина исследования массовых объектов, где кропотливое изучение нескольких однородных образцов призвано дать ответ на еще неясные вопросы в виде формулировки общих закономерностей для целого класса одинаковых по своей природе объектов. Вот, например, картина открытия и изучения рентгеновского излучения:

«…Рентген приступил к экспериментальным исследованиям электрического разряда в стеклянных вакуумных трубках. Вечером 8 ноября 1895 года он как обычно работал в своей лаборатории, занимаясь изучением катодных лучей. Около полуночи, почувствовав усталость, он собрался уходить, Окинув взглядом лабораторию, погасил свет и хотел было закрыть дверь, как вдруг заметил в темноте какое-то святящееся пятно. Оказывается, светился экран из синерадистого бария. Почему он светился? Солнце давно зашло, электрический свет не мог вызвать свечения, катодныя трубка выключена, да и вдобавок закрыта черным чехлом из картона. Рентген еще раз посмотрел на катодную трубку и упрекнул себя; он забыл ее выключить. Нащупав рубильник, ученый выключил трубку. Исчезло и свечение экрана; включил трубку снова – и вновь появилось свечение. Значит, свечение вызывает катодная трубка. Но каким образом? Ведь катодные лучи задерживаются чехлом, да и воздушный метровый промежуток между трубкой и экраном для них является препятствием. Так началось рождение открытия.

Оправившись от минутного изумления, Рентген начал изучать обнаруженное явление и новые лучи, названные им икс-лучами. Оставив футляр на трубке, чтобы катодные лучи были закрыты, он с экраном в руках начал двигаться по лаборатории. Оказывается, полтора-два метра для этих неизвестных лучей не преграда. Они легко проникают через книгу, стекло, станиоль... А когда рука ученого оказалась на пути неизвестных лучей, он увидел на экране силуэт ее костей (sic! – А.С.). Фантастично и жутковато! Но это только минута, ибо следующим шагом Рентгена был шаг к шкафу, где лежали фотопластинки, надо увиденное закрепить на снимке. Так начался новый ночной эксперимент. Ученый обнаруживает, что лучи засвечивают пластинку, что они не расходятся сферически вокруг трубки, а имеют определенное направление…» ^[2].

Так, случайным образом произошло замечательное открытие, преобразившее наш мир. После этого ученый в течение 50 дней сидел, запершись в своей лаборатории, и изучал открытые им лучи. Он дал имя новому виду излучения ("икс-лучи") и первоначальное их определение. После этого он опубликовал о них статью, вызвавшую фурор в научном мире; и к изучению лучей подключились другие ученые. Выяснилось их возможное использование в медицине, в кристаллографии и в космических исследованиях. Каждая из этих областей знания создала свою собственную парадигму для изучения данного вида излучения; каждая пользовалась своими образами для изображения того, как их использовать в медицине, кристаллографии или космологии, соответственно; в каждой из этих наук возникли свои подразделения для ученых, занятых изучением рентгеновских лучей (так их в конце концов назвали по имени изобретателя). И это имя закрепилось за ними повсеместно.

Такова картина распространения первоначально добытого знания, когда оно распространяется экстенсивно – по разным областям знания. Но есть и интенсивный параметр распространения знания в одной и той же области науки – это использование новых образов для обнаружения все более глубоких проявлений одного и того же феномена – в этом случае один и тот же объект исследуется с помощью все более абстрактных образов, его изображающих.

Представим себе, что мы изучаем воду. Для малоподготовленных слушателей, скажем, для детей дошкольного возраста, мы пользуемся самым простым способом обучения – мы приводим ребят к воде и показываем им ее свойства и опасности, которые нас подстерегают, если мы «не зная броду, полезем в воду». Естественным образом «образ воды», который складывается у ребят, будет весьма примитивным. В школе мы объясняем подросткам более глубинные свойства воды, которые невозможно понять в непосредственном с ней контакте, например, соотношение воды и суши на земле, наличие воды в теле человека и ее роль в поддержании здоровья, разнообразие специфических климатических зон на земле, связанных с наличием или отсутствием водных источников и пр. Понятно, что в этом случае образ воды, складывающийся у школьника, буде более глубоким, чем в первом случае, да и пособия, которыми мы при этом пользуемся, будут иными, – например, картинки, диапозитивы либо научный кинофильм.

В старших классах мы отмечаем наличие в природе трех состояний веществ (твердое, текучее и газообразное). Мы касаемся также состава молекул воды, которых не увидишь даже в самый сильный микроскоп. Все это сопровождается написанием формулы состава молекулы воды и графических изображений этой формулы в виде сочетания трех ее частей (двух атомов водорода и одного атома кислорода). Ясно, что в этом случае образы будут наиболее абстрактными и наиболее обобщенными – любая вода, в любом ее виде, состоит из одинаковых молекул. Затем следует обучение свойствам воды, потребных для возникновения и закрепления профессиональных навыков, допустим, для мелиораторов или работников водных электростанций; и тогда образы, связанные с водой, приобретут совсем иной характер. И уж совсем по-другому будут выглядеть «образы воды» в литературных реминисценциях – ручьи и нимфы, водные просторы морей и океанов, величие Днепра либо других больших рек.

Иначе говоря, обобщенные образы, создающиеся в нашем мозгу, являются произведением множества влияний, которые имели место на протяжении всей нашей жизни со всем, что касается той или иной познавательной проблемы. Каждый раз новые знания суммируются в нечто целое, коим мы и руководствуемся до очередной добавки к прежнему багажу. Но каждый раз наличное знание складывается в какое-то законченное представление; наши мысли не терпят разобщенной трактовки известных нам данных по одному и тому же вопросу. Они нам всегда предстают в виде завершенной конструкции.

Огл.  Стадия словесной обработки образов в мозгу

Созданием образов для той или иной познавательной проблемы и их запоминанием процесс не огранивается; он только начинается. Мы поясняем создаваемые в мозгу образы с помощью естественного человеческого языка, которым мы пользуемся. Для этого, в частности, языки и были выдуманы. Без такой обработки образы остаются безгласными. Поместите в какой-либо печатной работе образ человека без надписи: кто он такой? – и вы останетесь в неведении, чей образ вы увидели. Поместите в книге образ какого-то географического объекта без соответствующего словесного пояснения, и вы опять-таки остановитесь в недоумении. Наконец, поместите любую формулу без инструкций, о чем она и как с ней работать, – и вы снова в тупике. Но если вы их объясните словами, вы найдете выход из затруднений.

Язык по моей модели процесса познания служит нам всеобщим толмачом и объяснителем. На это обстоятельство указывал еще И. П. Павлов – великий русский биолог, обозначивший язык как «вторую сигнальную систему человека». В статье «Условный рефлекс» Павлов приходит к следующим выводам: «Для животных действительность сигнализируется почти исключительно только раздражениями и следами их в больших полушариях, непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что и мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды, как от общеприродной, так и от нашей социальной, исключая слово слышимое и видимое. Это – первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. <…>

В человеке прибавляется другая система сигнализации, сигнализация первой системы – речью. Этим вводится новый принцип нервной деятельности – отвлечение и вместе обобщение бесчисленных сигналов предшествующей системы (курсив мой. – А.С.) … принцип, обусловливающий безграничную ориентировку в окружающем мире и создающий высшее приспособление человека – науку» ^[3].

Иначе говоря, язык обобщает все, что мы когда бы то ни было пропускали через мозг как образы, полученные нами извне, обрабатывает и преподносит нам все это в виде конкретных выводов и предложений, доступных пониманию. Мы купаемся в языке, избавляемся с его помощью от разочарований и тяжелых ощущений, формулируем мысли и сообщаем их окружающим. Мы поддерживаем через язык свой социальный статус и постоянно укрепляем его. Наконец, мы одеваем в языковые одежды свои суждения и мнения, свои надежды и чаяния, и мы страдаем, когда не можем по каким-либо обстоятельствам выразить себя в языке. Фактически можно сказать, что мы разговариваем даже сами с собой, чтобы избавиться от накопившегося внутри шлака. Поэтому мы должны всегда поддерживать язык в рабочем состоянии, шлифовать его и совершенствовать.

Сказанное выше вовсе не означает, что язык может заменить все остальные знаковые системы, что он является среди них самой важной системой и именно от него пошло все остальное. Язык появился в человеческом арсенале позже некоторых других систем знаков. Ему должны были предшествовать менее абстрактные схемы, а за ним естественным образом следовали новые и более абстрактные схемы, которые были призваны обрабатывать языковые модели. Язык – лишь звено в цепи последовательных воплощений нашего разума, а весь разум состоит из полного набора знаковых систем. Человек не только «говорящее животное», он еще – «символическое животное», с набором различных символов, включающих и языковую символику. Люди по своей психической организации могут иметь склонность к разным типам знаков: кто-то предпочитает образные, кто-то – математические, кто-то – языковые, а кто-то – еще иные. Это не снимает с языка обязанности обобщать и объяснять все остальные системы в связи с его центральным срединным положением на оси абстрактности знаков и знаковых систем.

Огл.  Стадия размещения полученного знания в мозгу и его обработка на этом этапе

После получения и четкого осознания некоего знания оно закладывается в память. При этом происходит его соответствующая обработка в уме; она обеспечивает быстрое нахождение данного материала в некотором законченном и, так сказать, «упакованном виде». Так же, как мы прибираем в доме вещи в определенном порядке, позволяющем нам быстро их найти при возникающей необходимости; так же как в библиотеке мы не просто ставим книги на полку, а в принятой библиографической последовательности; так же мы размещаем новое знание в мозгу только после четкого отнесения понятий и концептов к некоему классу и подклассу объектов, соответствующим им по теме. Иначе мы не могли бы быстро извлечь соответствующее знание из памяти при очередном столкновении с аналогичными для данного материала явлениями. А получать знание нужно возможно быстрее, ибо от этого зависит наше благополучие, а иногда и жизнь. Иначе говоря, каждое знание должно получить свое место в нашем сознании, то место, из которого оно легко извлекается. И делается это только после того, как мы поместим конкретное знание в особую ячейку, на положенную ему позицию.

Это удается сделать с помощью некоторых логических процедур, которые вкупе можно назвать древом Порфирия:

«Древо Порфирия (лат. Arbor Porphyriana) — графическая древовидная структура (схема), с помощью которой можно показать шаги последовательного дедуктивного дихотомического деления понятий от высших к низшим.

Своё название схема получила в честь Порфирия (3-й век н.э.), греческого философа-неоплатоника, теоретика музыки, астролога и математика, который применил подобную иллюстрацию дихотомического деления в своей работе «Введение» (лат. Isagoge), представляющей собой комментарии к работе Аристотеля «Категории». Категория «существо» в примере Порфирия является наивысшим родом, по признакам «телесное» и «бестелесное» она делится на два вида — «тело» и «бестелесная субстанция». «Тело», рассматриваемое как род, делится по признакам «одушевлённое» и «неодушевлённое» на виды «организм» и «неодушевлённое тело». «Организм» по признакам «чувствующий» и «нечувствующий» делится на виды «животное» и «растение». «Животное», рассматриваемое как род, делится на виды «разумное существо» («человек») и «неразумное существо». «Человек» является в данной последовательности понятий низшим понятием и уже не может рассматриваться как род и делиться на виды, а является совокупностью индивидов, то есть совокупностью частностей, которые не могут рассматриваться как понятия (в примере Порфирия — Платон, Сократ). Этот пример впоследствии приводился во множестве книг по логике в качестве иллюстрации дедуктивной родовидовой схемы логического деления понятий» ^[4].

Вот как выглядит эта схема в русскоязычном исполнении:

Пользуясь этим методом, мы можем определить место многих понятий в их связи с близлежащими к ним понятиями по принципу «ближайший род + противоположный вид на том же иерархическом уровне». Эта процедура сохранилась на протяжении многих веков, и мы прибегаем к ней, когда надо выяснить природу отдельных понятий, скажем, в толковом словаре. Например, слово «толкать» в Академическом словаре ^[5] определяется как «Касаться кого-либо коротким резким движением», где «касаться» является ближайшими родовым понятием, а «коротким резким движением» – видовой признак, отделяющий слово "толкать" от всех иных прикосновений.

Но указанная процедура годится лишь для изолированных понятий, ведь в толковом словаре понятия располагаются по алфавиту соответствующего языка, так что они оказываются в окружении совершенно не связанных тематически между собой лексических единиц. Когда мы нуждаемся в определении понятий, объединенных в единую структуру по конкретной теме, мы можем опираться на усовершенствованное древо Порфирия в схеме, которую я назвал концептуальной решеткой. Эта схема подходит для определения всех основных понятий в любой науке или в любом виде профессиональной деятельности, например, в торговле, плотницком деле, строительстве и т.д. В концептуальной решетке мне пришлось отделить понятия от концептов: концепты я включаю в концептуальную решетку, а в каждой получающейся в результате клеточке концепт потом раскрывается веером относящихся к нему понятий. Вот пример концептуальной решетки для юриспруденции в советский период в России, где я был когда-то профессиональным юристом:

Все показанные в схеме клеточки заполняются концептами, которые раскрываются далее понятиями, относящимися к данному концепту. Если вы представите себе какой-нибудь терминологический словарь для любой отрасли науки или практической деятельности, то в нем концепты будут выступать в виде заголовков для различных разделов словаря, а внутри разделов будут помещены понятия, релевантные для данного концепта. Ученый, занимающийся какими-то проблемы конкретной науки, всегда отыщет по такой схеме свое в ней место, и любая проблема, связанная с этой наукой, тоже может быть легко обозначена с ее помощью. Модифицированное древо Порфирия является также отражением размещенного в нашем мозгу знания. Это – как ключевые слова, принятые для нахождения материала в поисковых программах в интернете. Потяни за релевантные понятия и концепты, и ты вызовешь из памяти имеющиеся у тебя знания по теме. Новые факты, дополняющие уже наличное знание, попадают в соответствующею ячейку и укладываются там на отведенное им место, переформатируя в определенной степени уже имеющееся знание.

Таким образом знание размещается в нашем мозгу, в таком же виде оно поступает из него в случае возникающей необходимости.

Огл.  Стадия выведения закономерностей из заложенного в мозгу знания

Имеющееся у нас знание постоянно пополняется новыми подробностями и, наконец, наступает момент, когда какой-либо гениальный ученый, работающий с этим знанием, делает по его поводу далеко идущие выводы. Он может сформулировать на основе уже имеющихся фактов некую закономерность, отвечающую на вопрос, почему это «нечто» ведет себя так, а не иначе. Иначе говоря, он обнаруживает «закон природы или общества» в поведении изучаемого феномена, закон, который позволяет предсказать поведение этого феномена в будущем и на этом основании позволяет нам подготовиться к возможным последствиям предсказываемых пертурбаций. Такому открытию предшествуют многие годы работы по собиранию нужных для выводов фактов, что сопровождается фанатической преданностью ученого в достижении поставленной цели и некоторой интуицией, возникающей, опять-таки, на основе близкого знакомства с существом дела.

Иногда великие открытия совершаются абсолютно случайно, как, например, при обнаружении пенициллина Александром Флемингом в 1928 г., либо при открытии Арно Пенсиасом и Робертом Вудроу Вильсоном в 1965 г. реликтового теплового излучения, подтвердившего теорию Большого Взрыва. Но это лишь исключения, подтверждающие правило, – обычно открытия совершаются людьми, стремящимися к нему на протяжении многих лет. Путь к открытию может быть различным, равно как и побуждение ученых к поиску такового. Например, опыты Грегора Менделя (1822 – 1884) по гибридизации сортов гороха, приведшие к формулировке законов наследственности, были вызваны простым любопытством садовода, основанном на очень подробной и упорядоченной работе по регистрации опытов с горохом в течение восьми лет.

Мендель манипулировал двумя десятками разновидностей гороха, различных по окраске цветков и по виду семян; проделал десять тысяч опытов, изучая форму семян у растений, полученных в результате скрещивания горошин из года в год непрерывно. Он подверг тщательному анализу 7324 горошины, рассматривая их в лупу и сравнивая по форме и по другим видимым признакам. Все это он тщательно записывал в свои тетради. В результате ему удалось сформулировать законы наследственности признаков, передаваемых от предыдущих к следующим поколениям: «наследование признаков родителей в разном потомстве сводится к числовым сочетаниям 3:1; 1:1; или 1:2:1». Это было прорывное открытие, подтвержденное последующими изысканиями. Тщательность фиксации всех деталей длительного опыта обеспечила точность вывода, но факт введения цифровых показателей в бесконечный процесс самого обычного наблюдения был гениальной догадкой ученого и свидетельствовал о его гениальности.

Иоганн Кеплер (1571 – 1630), немецкий астроном, математик, механик и оптик, исходил в своих рассуждениях о законах движения планет в Солнечной системе из совершенно иных соображений. Он был глубоко верующим человеком и верил, что Бог создал Землю и другие небесные тела. И делал Он это по определенной схеме, в основе которой должны были лежать математические исчисления. Поэтому изучать Солнечную систему надо было по мысли Кеплера, опираясь на математические знания, что он и делал, примеряя к фактическим данным о движении планет различные геометрические фигуры.

К счастью, в его распоряжении оказались записи многолетних наблюдений за движениями планет, которые сделал Тихо Браге, его патрон. На основе этих сравнений Кеплер пришел к выводу, что планеты движутся вокруг Солнца по определенным законам, но не по кругам, как предполагали раньше, а по эллиптическим орбитам. Тогда он сформулировал в виде математических формул три закона движения планет вокруг Солнца. Они оказались соответствующими действительности и оказали огромное влияние на развитие астрономии и связанных с нею научных дисциплин. Так из ложной посылки были извлечены правильные выводы, а сам Кеплер вошел в историю науки как один из самых проницательных ее представителей.

Наконец, третий пример, который я намерен здесь привести, касается иммунологии. Он ярко высвечивает, какое значение для правильных научных выводов имеет интуиция ученого, покоящаяся на наблюдениях в онтологическом и ином виде реальности. Когда-то натуральная оспа была бичом человечества; люди тысячами умирали во время эпидемий этой болезни. Избавиться от нее позволило наблюдение сельского врача, англичанина Эдварда Дженнера (1749 – 1823). В его местности люди, переболевшие «коровьей оспой», превозмогали обычную оспу и выздоравливали. И в период эпидемий обычной оспы, они ею не заражались. Дженнер взял гной с руки женщины, заболевшей коровьей оспой, и ввел его восьмилетнему мальчику. Тот поболел немного и поправился. Когда в той же местности появились случаи заболевания натуральной оспой, Дженнер ввел гной этой болезни, смертельный для остальных, тому же мальчику. Ребенок оспой не заболел. Так был изобретен механизм обезвреживания страшного заболевания, и человечество от этой напасти избавилось.

Все же люди еще не понимали, что же произошло; они не осознавали причин и следствий происходившего. Это сделал Луи Пастер. В 1879 – 1880 гг. он изучал куриную холеру: «Пастер изолировал культуру возбудителя этой болезни и. регулярно пересевая ее на питательных средах, всегда убеждался в том, что введение этих бактерий курам неизбежно вызывало их смерть самое позднее через два дня. Однажды обстоятельства сложились так, что он не производил пересева культуры, и она простояла в термостате в аэробных условиях длительное время. Впрыскивание этой культуры микроба не вызвало гибели птиц. Когда же у Пастера снова была в руках вирулентная культура, он ввел ее как птицам, которым никогда не вводилась эта бактерия ранее, так и тем, которым уже вспрыскивалась культура, находившаяся в термостате и не езультаты этих опытов вызвавшая их гибели.

Результаты этих опытов оказались несколько неожиданными. Все куры, которым предварительно были введены бактерии, остались живы; те же, которым культура ранее не вводилась, вскоре погибли. Повторение опытов дало те же результаты. Эти, казалось бы, весьма скромные по своим результатам опыты позволили Пастеру прийти к заключению, что: 1/ длительное хранение культуры возбудителя куриной холеры в термостате при доступе воздуха приводит к ослаблению ее вирулентности; 2/ предварительное введение ослабленной культуры курам делает их невосприимчивыми к этой болезни.

Так родилась идея о предохранительных прививках, которая была затем использована Пастером в его последующих работах с патогенными бактериями. Трудно переоценить значение вывода, который был им сделан из этих наблюдений. Был найден принцип, приложение которого стало реальным по отношению к самым различным инфекциям. Открылись широкие перспективы для экспериментального изменения вирулентности у патогенных культур с целью получить материал, необходимый для прививок. Некоторые современники Пастера всячески подчеркивали случайный характер открытия, но роль случая в научных открытиях иногда склонны переоценивать, не понимая, что самое существенное заключается не в самом наблюдении, а в гениальном умении экспериментатора обобщить и предвидеть» ^[6].

Мне представляется, что такие гениальные прозрения имеют следующие характеристики:

а. им должно предшествовать упорное наблюдение за происходящим феноменом и тщательная фиксация всего увиденного и/или услышанного;

б. на каком-то этапе делается вывод о причинах и следствиях в наблюдаемом феномене (это возможно сделать только после неоднократного повторения некоторой цепочки событий);

в. такого рода вывод должен опираться на знаковую модель, составленную из минимального числа знаков и затрагивающую лишь одну из сторон рассматриваемого феномена (см. следующий подраздел);

г. он (вывод) остается гипотетическим, до тех пор, пока не произойдет его экспериментальное подтверждение; после чего он становится признанным фактом и входит в комплекс научно закрепленных закономерностей;

д. наиболее убедительные выводы находят свое выражение в математическом оформлении, потому что математика вносит возможность определения наиболее точных и поэтому легко повторяемых сторон изучаемого объекта.

Опора на знаковую модель

Прорывные выводы в науке происходят после длительного и внимательного наблюдения за происходящими событиями, которые специально воспроизводятся в эксперименте ради того, чтобы смоделировать изучаемое явление в разнообразных обстоятельствах. Эту стадию исследования можно назвать стадией собирания фактов. Даже если открытие является случайным, оно подвергается многократным испытаниям в различных релевантных обстоятельствах. После чего следует выделить ведущие параметры происходящих событий, отделив их от просто сопутствующих обстоятельств. Эти параметры оформляются в виде модели, которая и кладется в основу предстоящего эксперимента и выведения конечного результата.

Так, например, на заре изучения электричества Георг Ом (1789 – 1854) исследовал прохождение тока в цепи и выделил всего три фактора, которые были тесно связаны друг с другом и помогли выразить основные характеристики этого явления. Для установления своего универсального закона Ому было необходимо с большой точностью, через определенные интервалы значений, менять напряжение, подаваемое на проводники различной длины и поперечного сечения. Он нашел интересное и простое решение: напряжение снималось со свободных концов двух проволочек, спай которых нагревался до строго фиксированных, но различных температур, благодаря чему изменялось получаемое напряжение.

В результате Ом сформулировал закон, который можно выразить с помощью математической формулы: ^[7]

Выделенная модель оформляется математически (и это предпочтительно), но математическая модель все же всегда требует словесных пояснений (см. в приведенном примере). Либо наоборот: модель может быть выражена словами, но ее аппликации непременно потребуют математического сопровождения. Так, выводы Пастера о предохранительных прививках ради предупреждения инфекционных заболеваний были сформулированы с помощью языка, но при практическом применении этого закона потребовались математические выкладки (когда, в каких пределах вирулентности патогенных культур и для какого возраста пациентов такие прививки производятся в каждом случае заболеваний). Так что законы природы всегда оформляются с помощью знаков самой высокой степени абстракции (языковых и математических).

Есть еще один параметр создания законов природы: для их выведения требуется обращение к различным типам реальности, и каждое такое обращение контролируется нашим сознанием. Это связано с чисто философскими постулатами, о которых я вынужден сказать несколько слов. Дело в том, что я различаю не два типа бытия – материю и противостоящую ей идеальную сферу сознания, как это принято в философии, – но четыре типа реальности: реальность онтологического плана, составленную из вещей; реальность семиотического плана (знаки и их системы); реальность виртуального плана, создающуюся нашим воображением и опирающуюся на модели, о которых шла речь выше; и реальность мыслительного плана, действующую по законам логики. Командует и регулирует обращением нашего сознания к тому или иному виду реальности наш ум, выраженный в наших мыслях. Помещенная ниже схема помогает понять, как это происходит:

Наши мысли помещены в центр модели; именно они определяют к какому виду реальности мы обращаемся на той или иной стадии исследования, и они же регулируют последовательность и интенсивность таких обращений.

Продолжим наш пример с выведением закона Ома. Как пишет В.В. Кошманов: «Ом знал о появлении работ Барлоу и Беккереля, в которых были описаны экспериментальные поиски закона электрических цепей. Знал он и о результатах, к которым пришли эти исследователи. Хотя и Ом, и Барлоу, и Беккерель в качестве регистрирующегося прибора использовали магнитную стрелку, соблюдали особую тщательность в соединении цепи и источник электрического тока в принципе был одной и той же конструкции, однако полученные ими результаты были различными. Истина упорно ускользала от исследователей» ^[8].

В нашем контексте это значит, что в своих исследованиях Ом обращался не только к онтологической реальности (изучение электричества per se), но и к отчетам об изучении интересовавшего его явления другими учеными, то есть к семиотическим источникам. Можно только предположить, сколько путей решения проблемы возникало в его воображении (виртуальная реальность) прежде, чем он пришел к нужному решению. Наконец, он к нему пришел и опубликовал свои выводы в статье под названием «Определение закона, по которому металлы проводят контактное электричество, вместе с наброском теории вольтаического аппарата и мультипликатора Швейггера» в «Журнале физики и химии» (1826). Никакого отклика. В 1827 г. выходит его главный труд, книга «Гальваническая цепь, разработанная математически». И снова молчание. И только в 1841 году книга переводится на английский язык, в 1847 г. – на итальянский, в 1860 г – на французский. Приходит признание, и закон, названный законом Ома, вносится во все учебники, включая школьные пособия.

По «Схеме человеческого бытия» (см. выше) в центре всего находятся мысли, потому что именно они регулируют обращение к тому или иному типу реальности в процессе получения нового знания. Сначала преимущество оказывается онтологии и миру знаков, потом мы обращаемся к миру нашего воображения (виртуальная реальность). Наконец, мы выдаем на-гора результаты наших рассуждений и боремся за их признание. Все это можно отразить в завершающей данную статью схеме, которую я назвал «Лестницей познания». Вот она:

Схема «Лестница бытия» отражает те процессы, о которых я писал выше. Она не только их отражает, но также подытоживает наглядно. Для меня она служит зримым алгоритмом процесса познания, более того, еще и площадкой, на которой можно построить подробную философию познавательной деятельности.

Огл.  Дополнение – семиотический вариант «Лестницы познания»

То же самое можно продублировать в семиотических терминах, пользуясь теоретическими построениями, разработанными в моей теории общей семиотики. Мы начинаем с наблюдений над процессами, происходящими в природе, обществе и в нас самих, пользуясь естественными знаками. Затем нам приходится переформатировать их в образы, чтобы перенести наши наблюдения в мозг, ибо сами наблюдаемые явления в мозг поместить нельзя. Уже в мозгу образы оснащаются словесными пояснениями, чтобы стало понятно, о чем идет речь. Так с помощью языковых знаков мы переводим все набранные факты в имена, понятия и концепты, что позволяет нам отлить уже изученное в строго формализованную структуру (в мысли). Мысли дают нам возможность выделить в изучаемом материале главное и отделить его от второстепенного и побочного. На этой базе, пользуясь формализованными (главным образом, математическими знаками), мы выводим те закономерности, которые лежат в основе того или иного явления. Таким образом можно учение о лестнице познания оформить в виде последовательности все более и более абстрактных знаков, которые, сменяя друг друга, сопровождают любую познавательную проблему на всех этапах ее развития.

¹ В дальнейшем изложении я буду называть все, что принадлежит онтологической реальности, вещью или обозначаемым, будь то какой-то предмет, явление или событие. Это даст мне возможность без детализации говорить о любом случае, привлекшим наше внимание из этого типа реальности.
² 100 великих научных открытий. Москва, ООО «Издательский дом «Вече»», 2005, с.139.
³ Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Т. III, кн. 2. М., 1951, с. 335-336 и с. 214-215.
⁴ https://ru.wikipedia.org/wiki/Дерево_Порфирия (май 2017).
⁵ Словарь русского языка. Академия наук СССР, Институт русского языка. Москва, «Русский язык», 1988, том IV, с. 374.
⁶ Имшенецкий А.А.   Луи Пастер. Жизнь и творчество. Москва, Издательство Академии Наук СССР, 1961 г.
⁷ В: http://900igr.net/prezentatsii/fizika/Om-Tok/011-Zakon-Oma-formulirovka.html (май 2017).
⁸ Кошманов В.В. Георг Ом (пособие для учащихся). Москва, Просвещение, 1980, глава 3 «На пороге славы».

18.07.2017 г.

© А. Соломоник