О забытом, но все еще важном

« Если есть у тебя для жилья закуток-,
в наше подлое время - и хлеба кусок,
если ты никому не слуга, не хозяин –
счастлив ты и воистину духом высок».

Омар Хайям

Мой народ и моя страна переживают сейчас тяжелые, даже трагические времена – времена очень сложных отношений с Россией. И, тем не менее, я пишу эту работу на русском языке. Этот факт требует по меньшей мере объяснения.

В селах, кого ни спроси, все знают, что такое «суржик»: нередко при посевах рожь и пшеница смешиваются, урожай таких смешанных посевов и называется суржиком. Так вот, и я, и моя жена – стопроцентные «суржики», поскольку наши отцы – украинцы, а матери – русские. Так сложилось по их и нашим судьбам. И никогда прежде вопрос, какой именно язык нам родной, а какой – двоюродный, у нас не возникал. Тем более мысли такой – о возможной вражде одной нашей половинки по отношению к другой – даже близко не было. Вот так в те времена и жили, так и говорили. А вот так мы теперь живем.

Я до шести лет жил с матерью в Сибири, а в начале 45-го года у моего отца – офицера Красной Армии – открылось кровохарканье, и его демобилизовали за 3 месяца до конца войны и за 9 – до его кончины. Сразу после его демобилизации мы всей семьей уехали в Украину и поселились в Сосновке близ Черкасс, где в то время было несколько туберкулезных санаториев. Но здесь речь обо мне только в связи с тем, на каком языке я излагаю этот текст. Главное в том, о чем я здесь пишу, – это как общественные взаимоотношения влияют на судьбы людей и как наша жизнь – жизнь простых людей – зависит от общественных взаимоотношений, от уклада стран, в которых эти простые люди живут. И от тех организаций, которые являют собой суть этого уклада, определяют его характер.

Хорошо помню День Победы – 9-е мая 1945-го года в санаторном поселке Сосновке близ Черкасс. Мать тогда уже работала завхозом в санатории, но почему-то она организовывала митинг по случаю дня Победы. Единственный мужчина в материном хозяйстве – одноногий мастер на все руки по имени Устым – на скорую руку сколотил трибуну. Вокруг собралась стайка белых платочков в количестве 4-х – 5-ти десятков и еще десятка полтора-два детей разного возраста. Мать произнесла короткую речь, возможно, она и еще хотела что-то сказать, но не смогла, давясь слезами. И тут начался всеобщий плач, даже Устым вытирал рукавом слезы. Несколько женщин упали на землю и забились в истерике, кусая руки. Их отпаивали. Не понимая, что случилось, заплакали и маленькие дети. Так все в слезах и разошлись. С тех пор, свидетелем каких бы торжеств по случаю Дня Победы я ни был, в памяти всегда отчетливо проявляется картина митинга по этому случаю в Сосновке, вид толпы безутешно рыдающих женщин. И победное торжество уходит на второй план, а на первый выдвигается воспоминание о горе великом, пережитом с войной. Мы тогда увидели наяву то, что потом прозвучало в известной песне – «это праздник со слезами на глазах». Теперь в моем нынешнем весьма зрелом возрасте я понимаю, что торжества страны, государственной системы, редко совпадают с торжеством народа, простых людей. Возможно даже, что они никогда и нигде не совпадают.

Понятно, что, оставшись с матерью вдвоем, послевоенные невзгоды с голодом пополам мы черпанули полной мерой. Но и послевоенное восстановление мы тоже шаг за шагом прошли, не пропуская всех его подробностей. А потому нам, простым людям, населению Украины, было так дорого достигнутое благополучие и такую гордость у нас вызывало понимание незаурядности достигнутого, когда мы могли узнавать, что Украина занимает третье место в Европе по технической вооруженности и по объемам производства. Третье место в Европе! Мы превосходили Францию, имея равное с ней количество населения и практическое равенство по занимаемой площади!

И последовавшее после развала Советского Союза крушение до дележа с Молдавией последнего места в Европе не прошло от нас в стороне – мы в этом крушении были и участниками, и жертвами. Естественно, мы не могли не задавать себе вопроса – как это произошло, почему, и если есть виновные в этом крушении, то хотелось бы услышать их имена. К моменту развала Союза и крушения народнохозяйственной системы Украины я успел поработать на разных уровнях от мастера и начальника участка шахты до руководства управлением и отделом в министерствах и Госплане, и, конечно же, у меня сложилось определенное представление о причинах развала и постигшего нас упадка. Я испытал все ступени крушения и развала, что называется, на собственной шкуре. Своим пониманием и видением процесса крушения я и намерен здесь поделиться с вами, уважаемые читатели. Естественно, я отдаю себе отчет, что мои видение и понимание не носят обобщенного характера, не претендуют на отражение мнения большинства – это мои личные понимание и видение, мое личное мнение в оценке событий и их причин.

Украина – не Германия. Немецкая руководящая установка «порядок есть порядок» не для нас. Эта органическая антипатия к порядку у нас прекрасно сочеталась с личной неприязнью к партийной правящей верхушке. Добавьте к этому набору нашу социальную малограмотность и неизбежность избрания в нашу верховную власть людей, незнакомых с понятием «производственная дисциплина», тем более – «производственная необходимость», станет для вас очевидной. К тому же у нас сразу же то ли явно, то ли скрытно этим процессом начали управлять бизнесмены-толстосумы. В результате уже первая после развала Союза верховная власть в Украине была по составу сильно поэтизирована и в значительной мере состояла из людей искусства, которым было невдомек, что в развитых странах рынок не чурается плановой системы, а самой плановой системе не чужд рынок. Зато в их понимании управленцы плановой системы ничем не отличались от надоевшей уже всем политической верхушки. Поэтому в числе первых решительных актов борьбы с этой ненавистной верхушкой, по замыслу новой верховной власти, как раз и была намечена ликвидация плановой системы. При этом полного ясного представления о том, что придет ей на смену, окончательно еще не сложилось: сначала разрушим, а потом будет видно, что-нибудь придумаем! Эту негодную для новой власти плановую систему олицетворяли две ныне уже забытые организации – Госплан и Госснаб – и именно с их фактической ликвидации и началось разрушение старой системы управления. В одной из этих фундаментальных организаций – в Госплане – я и проработал около двух десятков лет, о ней здесь и пойдет речь.

Чтобы понять суть той или иной организации, по моему убеждению, достаточно разобраться в том, как она справляется с встающими перед ней проблемами. Вот с одной такой нестандартной проблемы, возникшей перед сотрудниками Госплана, я и начну свой анализ. Возникла эта проблема на Донбассе.

Целый ряд сел с колхозами и совхозами и поселков с предприятиями и даже с исправительными учреждениями в одном из районов Донбасса пользовались колодезной водой и получаемой из скважин, пробуренных здесь же, что называется, извечно. Вода была чистая, ее хватало, и никто и в ус не дул, что не помешало бы там строительство водопровода с каким-либо стационарным источником питьевой воды достаточно большого объема. Но вот из-за углубления местных угольных шахт и откачки воды из них в районе поселка Мирный водоносный горизонт не только значительно понизился, но и вода в нем сильно минерализовалась, стала очень жесткой и приобрела солоноватый вкус. Люди стали болеть желудками, накипь в кастрюлях и чайниках откладывалась толстыми слоями даже при одноразовом кипячении в них воды. Жители района писали жалобы, обращались на все уровни управления, добиваясь решения этой проблемы. А ее сложность была в том, что это явление захватило такой большой район, что к источнику чистой воды можно было подключиться только с помощью водовода, длиной 28 километров. И это еще не все. В те времена любое строительство было ведомственным, и водовод можно было построить либо за счет облкоммунхоза, у которого денег на такое строительство отродясь не водилось, либо за счет долевого участия тех министерств и ведомств, чье население в этой воде здесь нуждалось. Поэтому таких «дольщиков» для строительства водовода насчиталось около трех десятков, включая МВД с его исправительными колониями, колхозы, которые сами себе хозяева, совхозы и прочую мелочь, среди которых было и щебеночное предприятие Министерства строительных материалов – подведомственного нашему отделу министерства. По жалобам населения наши госплановские коллеги-«водопроводчики» уже прошли по кругу возможных дольщиков-участников строительства пару раз, пытаясь найти решение проблемы, и убедились, что эта задача для них не решаемая. Вот они и нашли для себя выход, позволяющий им ускользнуть от неподъемной для них проблемы.

Письмо-жалоба с сотнями подписей в адрес Председателя Совета Министров была от жителей поселка Мирный, от работников нашего щебеночного карьера – основного предприятия поселка. Этот наш поселок как раз и был последним населенным пунктом в прокладке необходимого ответвления от магистрального водовода, строительства которого требовало население. Мой коллега-«водопроводчик» зашел к зампреду Госплана, к Ананьеву Владимиру Ивановичу, который был нашим общим куратором, с несколькими письмами для их обсуждения. Последней в пачке писем он положил эту жалобу, и, не выпуская ее даже из рук, небрежно и скороговоркой протараторил, вот, мол, Владимир Иванович, вы по ошибке направили это письмо нам, а жалоба – от стройматериальщиков, их отдел по справедливости и должен с ней разбираться. Ананьев, видимо, «купился» на этот нехитрый трюк и, не вникая в текст письма, направил эту жалобу на выполнение в наш отдел, отдел стройматериалов. Среди сотрудников Госплана нерешаемые вопросы, которые коллеги мастерски перебрасывали для решения друг другу, назывались «дохлыми кошками». Вот такую «дохлую кошку» с поручением по водоводу мы и получили стараниями коллег из отдела водного хозяйства.

Для нас с моим непосредственным руководителем – начальником отдела строительных материалов и стекольной промышленности Даниленко Анатолием Николаевичем – ситуация оказалась весьма затруднительной. Можно было идти двумя путями: первый, он же самый формально правильный, – брать письмо в руки и идти к зампреду с жалобой на коллег, обманувших его. Но этот путь был и самым проигрышным во всех отношениях. Во-первых, какому это начальнику понравится, что его ткнут носом в его ошибку, ясное дело, нашему зампреду Госплана это тоже не понравилось бы. Во-вторых, уличить коллег в их подлости таким откровенным и официальным способом – это надолго испортить с ними отношения. Так в Госплане не делалось, для такого случая была масса других средств, как насолить им потом исподтишка, не слишком высовываясь. И, наконец, в-третьих, кому-то все равно эту проблему решать нужно, люди страдают, теряют здоровье, а мы тут будем устраивать соревнования, перебрасывать «дохлую кошку» один другому. Мы помолчали над этим письмом, не глядя друг на друга. Но думали при этом одно и то же. Потому что после паузы Даниленко протянул мне письмо и озвучил то, о чем я написал «в-третьих».

Путь решения был известен – наши коллеги уже пару раз по нему прошлись. Я, не откладывая в долгий ящик, подготовил проект распоряжения Совета Министров о строительстве необходимого водовода и долевом участии в строительстве всех министерств и ведомств (я уже говорил, их оказалось около трех десятков), чье население нуждалось в воде. Такие распоряжения Совет Министров принимал только в том случае, если его завизировали, то есть согласились с его содержанием, все эти заинтересованные министерства и ведомства. Иногда распоряжение принималось и в случае несогласия кого-либо из участников, но тогда возражения несогласных рассматривались отдельно с анализом обоснования возражений.

И для меня начались хождения по мукам. От меня отмахивались, как от назойливой мухи, все, никто визировать не хотел: свободных денег на капитальное строительство не было ни у кого. Те, кто мне отказывал, мучились при этом – они ведь тоже понимали, что я их прошу не о своей личной даче. Но они же, когда удавалось поприжать их аргументами, отвечали мне: «Вот вам наш уже сверстанный план, скажите, что в нем вычеркнуть, чтобы записать ваш объект?» и отказывали, но писать что-либо отказное на проекте распоряжения тоже не хотели. А другие вообще спихивали меня на клерков, которые ничего решить не могли, а поэтому откровенно от меня отмахивались. Завизировало только наше профильное министерство, да и то под нашим совместным с Даниленко напором. Уже, что называется, «на висящем флажке» – мне ведь тоже на ответ по жалобе был отведен ограниченный срок – я пошел на прием к Первому зампреду Госплана Махине.

Дело было в пятницу, во второй половине дня, я даже не надеялся, что он меня примет. Но он меня принял. Нужно сказать, что это был во всех отношениях человек-глыба, в точности соответствовал своей фамилии – монументальный, с массивной фигурой, внутренне невозмутимый. А внешне он очень был похож на широко известного французского артиста Жана Габена.

Я излагал ему суть вопроса, повторяясь, – я то же самое говорил в кабинетах трех десятков руководителей, – а потому постепенно от волнения и раздражения в адрес тех, кто мне более двух десятков раз сказал слово «нет», повышал голос. В один момент из соседней комнаты даже заглянул помощник, видимо, обеспокоенный громкой речью. Выслушав меня, Махиня успокоительно похлопал ладонью по столу: «Не волнуйтесь, мы их, подлецов, прищучим», пригласил помощника и дал команду телефонограммой за его подписью вызвать всех замов министров и руководителей ведомств, ответственных за капитальное строительство, по списку, приложенному к проекту распоряжения, на завтра на 10-00 на совещание к нему. Напомню, дело было во второй половине дня пятницы. Признаюсь честно, я не ожидал, что явка вызванных будет полной, я думал, что в субботу их вообще на работе не будет, а будут какие-нибудь дежурные второстепенные люди. Нет, все были вовремя и без замен. Я просто на тот момент не знал еще то, что знали вызванные: Первого зампреда Госплана ослушиваться ни в коем случае нельзя.

Помощник ровно в 10-00 пригласил их в кабинет, и Махиня, предложив им присесть за огромный стол, зачитал проект распоряжения Совета Министров о строительстве водовода. Закончил он вполголоса двумя фразами: «Я думаю у присутствующих нет сомнений в важности этого вопроса. Прошу завизировать документ с согласием или обоснованным отказом от строительства, и у меня других вопросов к вам нет». Все вызванные, заходя один за другим в приемную, видели меня, сидящим сбоку у стола помощника. Вероятно, они поняли, чем это для них должно закончиться еще до того, как Первый зампред Госплана заговорил. Почти в том же порядке, в каком зашли, они и вышли, один за одним подойдя к столу Махини и поставив под документом свои визы согласования. А я стоял, как часовой, пока не вышел последний из них. Махиня со словами: «Вот так. Без шуму и пыли» протянул мне мои бумаги, попрощался и, как ни в чем не бывало, занялся своими делами.

Дальше уже было проще – дальше началась реализация решения Правительства о строительстве, а здесь уже у меня не было недостатка в помощниках, даже коллеги, подбросившие нам это дело, рьяно подключились, не говоря уж о тех, к кому вода должна была прийти, и представителях Донецкого облисполкома. А осенью следующего года в адрес Госплана пришла телеграмма с просьбой командировать меня в поселок Мирный для решения вопросов, связанных с подключением водовода на месте. Если бы телеграмму не подписал председатель поселкового совета и директор щебеночного карьероуправления и если бы в телеграмме не были обозначены не только моя фамилия, имя и отчество, но и полное название моей должности, довольно длинное, меня, возможно, не командировали бы. Но тут сам зампред Госплана, наш куратор, распорядился – от удивления, что ли. А в Мирном меня встретили, как звезду шоу-бизнеса, целой делегацией. Завели в столовую карьероуправления, подвели к крану, набрали из крана в стакан воды и предложили выпить. Все смотрели, как я пью, делая глотательные движения вместе со мной, и кто-то из местного руководства спросил: «Ну, как водичка?». Я ответил то, что от меня и ожидалось: «Сладкая!». И пока мне пожимали руки и тискали, я изо всех сил сдерживал слезы радости за них и … за себя тоже.

С начала 1979 года Председателем Госплана Украины, который по статусу был и заместителем Председателя Совета Министров, был назначен Виталий Андреевич Масол. В том же году он был избран депутатом Совета Союза государства от Одесской области.

И вот в мае 1982 года секретарь нашего отдела сообщила, что меня вызывают в кабинет Масола. Оказалось, что на приеме у Председателя Госплана находятся председатель Одесского облисполкома и его заместитель по капитальному строительству. Вызывали к Председателю, естественно, начальника отдела, но он оказался на заседании коллегии нашего министерства, и пригласили меня, поскольку речь шла о поставках щебня – моем должностном вопросе: в отделе строительных материалов Госплана я был в то время начальником подотдела балансов и планов распределения местных строительных материалов.

У меня не было времени на подготовку. Помощник Председателя ничего не мог сказать о содержании разговора двух председателей – Госплана и облисполкома. Я мог только догадываться, о чем идет речь, но я был уверен, что разговор идет о вопросах в пределах моей компетенции, иначе пригласили бы кого-то другого из сотрудников отдела. Поэтому я взял свою школьную тетрадочку, в которой я для себя лично вел учет данных о поставках щебня и о ходе капитального строительства в областях Украины за несколько предшествовавших лет. Это была не официальная статистика, это были проверенные данные сотрудников сводного отдела капитального строительства Госплана и мои личные данные, на основании которых мой подотдел разрабатывал проекты годовых планов, которые Госплан подавал на утверждение Совета Министров. Эта школьная тетрадочка с данными по областям Украины с 1975 по 1990 год хранится у меня до сих пор, она дорога мне как память о работе в Госплане.

Свою несолидную школьную тетрадочку я заложил в серьезную госплановскую обложку, в которой подавались документы на подпись руководства.

Войдя, я представился одесситам, и Масол сразу же обозначил содержание разговора: «Председатель Одесского облисполкома сообщает нам, что мы недостаточно внимательны к проблемам области, в частности, в недостаточной мере обеспечиваем ее потребности в щебне для выполнения строительно-монтажных работ. Что вы можете сказать по этому поводу?».

Естественно, я не мог по памяти докладывать данные по текущему обеспечению щебнем Одесской области и сравнивать это обеспечение с годами предыдущими. Я зачитал из своей тетрадочки некоторые данные, не зная, что Масол избран депутатом от Одесской области именно в 1979 году. Но в своих расчетах, как правило, я усреднял данные за предшествующие три года, а речь шла о текущей обеспеченности – обеспеченности в 1982-м году. Так совершенно случайно опорным годом в моих данных оказался 1979 год, и я говорил о текущей обеспеченности щебнем, как будто об обеспеченности за годы после избрания Масола депутатом от Одесской области. Кроме того, мои данные звучали, как обвинение в адрес заместителя председателя облисполкома в его нерадивости и невыполнении планов капитального строительства области: область вот уже три года систематически не выполняла план капитального строительства, полностью реализуя при этом весь запланированный объем выделенного области щебня. Расход щебня на выполнение объемов капитального строительства, таким образом, необъяснимо возрастал. Видимо, эти обстоятельства и побудили Виталия Андреевича попросить показать ему озвученные мной данные. Смущаясь, я подал ему свою несолидную школьную тетрадочку, пояснив, что это мои личные данные, но, если потребуется, мы подготовим официальную справку за подписью двух начальников отделов и подадим ему на рассмотрение в течение часа-полутора.

Надо было видеть при этом заместителя председателя облисполкома по капитальному строительству: красный, как рак, он ерзал в кресле и вытирал пот. Председатель облисполкома тоже стушевался и, смущенно улыбаясь, сказал Масолу, что такая отчетность, как у меня, безотлагательно будет заведена не только у него и его зама, но и у всех ответственных за капитальное строительство в области. На этом аудиенция завершилась, меня поблагодарили и отпустили с Богом. Ни со мной, ни с начальником отдела в последствии разговора на эту тему не было. Своему начальнику, естественно, я доложил во всех подробностях о случившемся, как только он вернулся из министерства. На том событие и завершилось без каких-либо последствий для нас. В Одессе, я думаю, виновные в подставе председателя облисполкома перед самим Масолом – замом Председателя Совета Министров – так легко не отделались. Это, можно сказать, незаурядное, знаковое, событие для меня завершилось без каких-либо последствий – ни позитивных, ни негативных. И в дальнейшем, во время моих командировок в Одессу, мне эту историю тоже никто не напоминал.

Еще в середине июня 1986 года, как только начались более-менее организованные работы на Чернобыльской АЭС и в ее зоне, на Госплан обрушился шквал звонков из оперативного штаба по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. В Чернобыле было два штаба – один правительственный, возглавляемый членами Союзного Минэнерго и правительства, второй – наш республиканский во главе с зампредом Совета Министров Украины и в составе работников Госснаба республики. Все обеспечение всем необходимым для работ по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС лежало на представителях Госснаба из состава штаба, откомандированных в Чернобыль и ежесуточно дежуривших там. Единственная позиция в перечне необходимого в зоне, неподведомственная Госснабу, была по обеспечению нерудными строительными материалами – щебнем, песком, бутовым камнем, распределяемых Госпланом. Позже этот перечень пополнился цеолитом, или, как его называют геологи, клиноптилолитом. Вот о неудовлетворенной потребности в строительных материалах и звучал тот шквал, о котором было сказано выше. Звонили, в основном, из руководства штаба и, конечно же, зампреду Госплана, куратору нашего отдела Владимиру Ивановичу Ананьеву. Меня отозвали из отпуска и вызвали на беседу к нему. Он сообщил, что в последнее время его по несколько раз в день вызывают на связь с правительственным штабом в Чернобыле, и всякий раз речь идет о проблемах с обеспечением аварийных работ щебнем, бутовым камнем и песком, то есть, по кругу вопросов, которые входили в мою компетенцию. Разговор он заключил командой выехать на место, в Чернобыль, разобраться в причинах сбоев с поставкой и организовать дело так, чтобы этих вопросов больше не возникало. Он даже срока командировки не устанавливал, сказал только, что со сроками я должен определиться сам и находиться в Чернобыле, пока задача не будет решена.

Признаться, здесь, в Киеве мы не понимали, в чем проблема. Мы безотлагательно принимали решения об удовлетворении заявок, как только они к нам поступали. Как оказалось, этого было недостаточно: решение требовалось не сию минуту, не в момент возникновения проблемы, а всякий раз, как говорится, на вчера. Между возникновением потребности и ее удовлетворением проходило слишком много времени. Речь шла не о самом решении об удовлетворении потребности, а о времени доставки щебня к месту работ. Железнодорожные перевозки исключила авария невероятным уровнем радиации, поставки шли только по Припяти, баржами, то есть от погрузки до разгрузки проходило не менее суток. Так и получалось, что требовалось все сию минуту, а реализация решения наступала через два-три дня. Конечно же, те, кому щебень, камень или песок нужны были сию минуту, эти два-три дня не молчали и, оглашая свои требования, в выражениях не стеснялись.

Ранним утром следующего после разговора с Ананьевым дня я выехал и через несколько часов был уже в Чернобыле. Надо было слышать, как меня встретили в штабе! Такого отборного мата, каким меня осыпал первый зампред Госснаба Кармазин Александр Иванович, я не слыхал с момента увольнения из шахты. Выслушав все, что из Кармазина рвалось наружу, я, не повышая голоса, сообщил ему, что послать кого угодно в какие угодно щели, независимо от его статуса и общественного положения, я могу не хуже его, но меня в данный момент интересует только, приступил ли я к выполнению своих обязанностей здесь, в Чернобыле, и, если приступил, то как мне проехать в речпорт. Задохнувшись от негодования, Кармазин махнул рукой в сторону стоявшего рядом Николая Никитовича Деточки, начальника оперативного штаба Госснаба, и молча отвернулся. Поняв так, что все, что нужно было сказать, уже сказано, мы с Деточкой тут же выехали в речпорт.

В речпорту, как я и ожидал, была гора щебня, на вскидку объемом тысяч 20 кубометров: я знал, что мы уже кому-то из организаций, работающих в Чернобыле, выделили баржу щебня несколько дней тому назад. Обращаясь к Деточке, я спросил: «Это что, не щебень? Из-за чего крики и мат?». Ответ Деточки обескуражил: «Так это щебень, выделенный вами для такой-то (он назвал, какой именно) организации, а запросы поступили еще от …», и он начал загибать пальцы, от скольки организаций поступили требования в течение только пары прошедших дней. Над решением проблемы я раздумывал не дольше, чем мы ехали назад в помещение штаба. Там мы еще застали Кармазина, которому я озвучил свое решение, возможно, выпадающее из официального порядка и не опирающееся на какие-либо решения вышестоящих органов, но абсолютно осмысленное и оправданное в экстремальных условиях работ по ликвидации последствий аварии. Я ему предложил озвучить на оперативном совещании комиссии, что отныне и вплоть до окончания работ по ликвидации последствия аварии на ЧАЭС, у поступающего в речпорт щебня хозяин один – это наш оперативный штаб и я, как член этого штаба. Любая организация, которой щебень нужен, направляет за ним автосамосвал в речпорт и загружается там, отмечая на выезде название организации, получившей щебень, и номер автосамосвала, загрузившегося в речпорту. И все! Больше никаких специальных указаний ни от кого не требуется! Я знал, что в Чернобыль идет по нашему распоряжению еще одна баржа со щебнем, поэтому был уверен в правильности такого решения. Уже на утренней оперативке центрального штаба следующего дня по щебню не прозвучало ни единого вопроса, ни единой претензии.

Мне поставили стол с телефоном и обустроили место в коридоре под окном у входа в кабинет заместителя Председателя Кабинета Министров Украины (тогда была вахта К.И.Масика). Туда на следующий день ко мне и подошел Кармазин и пожал мне руку: «Ты извини за то, что я тебе наговорил, но уж очень накипело. Тебе надо было приехать две недели тому назад». Конечно же, я не мог на него обижаться – уж очень его допекло из-за порядка, действовавшего в Украине, но в чрезвычайных чернобыльских условиях оказавшегося хуже беспорядка. Я тогда Кармазину об этом ничего не сказал, однако, мне было понятно, что две недели назад я еще не был бы готов принимать и озвучивать такие радикальные решения – тогда ситуация еще не дозрел до такого накала.

Уже в спокойном рабочем режиме я определил, что, несмотря на обилие заказов, точек разгрузки поступающих нерудных материалов было всего три: одна – около трех бетонных заводов, строительство которых завершалось, для качественного гранитного щебня мелких фракций; вторая – для бутового камня строителям дамб-перегородок на пути всех ручьев и водостоков на левом берегу Припяти; третья – прямо в речпорту на отведенной для этого площадке для всех прочих многочисленных непритязательных потребителей, которым, как я выяснил, вполне годился отсев, отходы производства гранитного щебня, гравелистый песок с размером зерен-песчинок менее 5 миллиметров.

Особенное спасибо мы говорили не раз в те дни, не грех повторить его и сегодня в адрес тогдашнего директора Запорожского карьероуправления Минэнерго Союза Приходько Виктора Кузьмича. Его мощнейшее – одно из трех крупнейших на Украине – щебеночное предприятие могло отгружать в баржах по воде практически весь объем своего производства, были бы баржи. Я знал, что карьероуправление было затоварено высококачественным отмытым от глинистых примесей отсевом. В районе Запорожья было несколько хороших щебеночных предприятий Министерства стройматериалов Украины, в которых тоже было гранитного отсева навалом, поэтому отсев «минэнерговского» (союзного) карьероуправления не находил сбыта. Я был лично знаком с Приходько, и он мне неоднократно сообщал, что у него скопилось более миллиона кубометров отсева, что из-за этого у него трещит финансовый план, перегруженный неликвидными остатками, и просил содействия в решении этой проблемы. Я тут же позвонил Виктору Кузьмичу и спросил, сколько отсева он может отгрузить в Чернобыль. Тот с готовностью ответил, что он может отгружать ежесуточно столько, сколько Главречфлот будет предоставлять ему барж, естественно, в пределах накопленных уже остатков. Руководители Главречфлота с не меньшей готовностью сообщили, что они будут выделять Запорожскому карьероуправлению для поставок отсева в Чернобыль по одной-двум баржам ежесуточно. Что и делалось до конца работ в Чернобыле, содействуя выполнению финансового плана карьероуправления и годового плана перевозки материалов Главречфлота. Это мероприятие одновременно содействовало выполнению финансовых планов республиканской организации и крупного союзного предприятия, благодаря чему все участники руководствовались не только должностной ответственностью, но и испытывали личную заинтересованность в выполнении.

По обязательным для В.К.Приходько правилам он мог отгружать продукцию карьероуправления только по команде из своего министерства – соответствующим образом оформленной разнарядке. Если бы он так и поступал, различные организации и бетонные заводы в Чернобыле работали бы с изрядными перебоями, и никакая Правительственная Комиссия не помогла бы: в ее власти было поснимать с работы весь оперативный штаб, но систему ломать не позволили бы даже ей. Пользуюсь случаем, чтобы еще раз сказать слова благодарности в адрес Виктора Кузьмича Приходько, который готов был не считаться с общепризнанными правилами для пользы делу ликвидации последствий аварии. За все время работ в Чернобыльский речпорт было поставлено около 1,5 млн. куб.м отсева и более 1,5 млн.куб.м щебня мелких фракций, значительная часть которых в Чернобыль поступила с Запорожского карьероуправления.

В этой связи хочу особо отметить еще одно важное, сегодня, может быть, важнейшее, обстоятельство. Мы в Чернобыльской зоне работали в теснейшем дружеском контакте с москвичами – сотрудниками Минэнерго Союза.

Передо мной лежит копия справки о поставках в Чернобыль щебня, отсева и камня с карьеров Минэнерго Союза. В названии справки слово в слово продублирована изобретенная нами формула – «согласно указаниям оперативного штаба ЧАЭС». А поперек этой справки рукой начальника отдела Министерства Энергетики Союза Орлова Виталия Васильевича написано: «На память моим уважаемым украинским друзьям о совместной плодотворной работе по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Пусть итоги этой работы будут своеобразным «бальзамом» на ваши израненные души. С глубоким уважением Виталий Васильевич Орлов. 04.03.87». Видимо, Орлову пришлось защищаться от гонений за «вневедомственный произвол» и работу в тесном содружестве с нашим штабом поверх голов руководства Минэнерго Союза.

9 июля 1986 года. Заканчивается «смена» оперативного штаба Госснаба, к составу которого я был прикомандирован. То, ради чего меня в Чернобыль командировали, в общем и целом выполнено, «добро» на возвращение в Киев от моего руководства в Госплане получено, я готовлюсь уезжать вместе с Н.Н.Деточкой, смена которого отработала отведенный ей срок. Машина за нами уже пришла. Прощальный разговор с А.И.Кармазиным (первый наш разговор в день моего приезда перемежался множеством таких слов, вместо которых современное телевидение записывает продолжительный писк). Он мне говорит: «Куда ты рвешься, куда спешишь? Я бы понял тебя две недели назад, когда мы поругались, когда все не ладилось. А сейчас у тебя здесь не работа – мечта: все налажено, все отрегулировано, никаких неожиданностей, все по расписанию, которое ты сам и составлял. Начальства над тобой нет, тобой руководит только дело. Ты посмотри на меня: я первый заместитель Председателя Госснаба и то здесь чувствую себя человеком в большей мере, чем там, в Киеве. Ты сравни то, что ты делаешь здесь, с тем, к чему там ты вернешься». Тогда я понял сказанное Кармазиным, как косвенную благодарность мне и как желание оставить в составе оперативного штаба надежного работника, на которого он лично может положиться. Уже через очень короткое время я понял смысл сказанного Кармазиным по-другому.

В то время в Чернобыле мы все, независимо от занимаемой должности, были в одном ранге – в ранге участника работ по ликвидации последствий аварии на 4-м блоке ЧАЭС. В Чернобыле тогда мы все, от мобилизованных солдат до заместителей Председателя Совета Министров Украины были просто ликвидаторами.

Напомню, стол моего рабочего места разместили в двух метрах от входа в кабинет зампреда Совета Министров Украины. Тогда это был К.И.Масик, по распоряжению которого меня и командировали в Чернобыль. Он даже в моем присутствии стал называть меня «симпатичным нерудником» на следующий день после того, как вопросы по щебню перестали звучать на заседаниях штаба. А сменивший его в Чернобыле С.И.Гуренко с первого дня начал приглашать меня на совещания, которые он проводил в своем кабинете. Однажды он прошел в свой кабинет в сопровождении знакомого мне Министра водного хозяйства Украины Гаркуши и незнакомого генерал-полковника. Идя за Гуренко, они в полголоса между собой переругивались. Гуренко по обыкновению, проходя мимо, пригласил меня, и я занял свое обычное место справа от его стола. Напротив меня сел Гаркуша, а генерал сел в торце стола заседаний подальше от нас. Мы были все в защитных белых медицинских костюмах, а он – в свей генеральской форме. Фуражку он снял и вертел в руках, подавая реплики в короткие паузы, когда Гаркуша на мгновение умолкал, переводя дыхание. Из перебранки я понял, что ругань шла из-за несогласия водхозовских сотрудников участвовать в выполнении каких-то работ при строительстве водоохранных дамб для перехвата возможных водостоков в загрязненных радиацией лесах близ АЭС. Строительство дамб вели откомандированные в Чернобыль саперные войска, а «водхозовцы» должны были руководить этим строительством и заполнением промежутков между гранитными блоками цеолитовой крошкой.

Как правило, участвуя в совещаниях у Гуренко я помалкивал. Но здесь, когда несогласие стало особенно очевидным, а Гуренко в перепалку не вмешивался, откровенно не желая давить на Гаркушу в присутствии генерала, я чуть ли не впервые подал голос: «Мужики, вы же понимаете, что работы выполнять необходимо в любом случае и что вашим подчиненным придется сотрудничать. Прекращайте спор и начинайте договариваться!». От неожиданности оба замолчали, и, после паузы, генерал встал, надел фуражку и обратился к Гаркуше: «Пойдемте к людям, будем договариваться». Гуренко подвел итог совещания: «Вот и правильно!».

Можно ли было что-то подобное увидеть в Киеве, да еще в кабинетах Совета Министров?! Конечно же, Кармазин был прав, когда озвучил понимание смысла нашей работы.

Но тогда я видел, что выполнение порученного мне дела по организации бесперебойной поставки нерудных материалов завершено, любой, кого пришлют на мое место, отлаженную систему уже не нарушит, а мое место – за моим рабочим столом в Госплане, да и дома меня ждут. И я уехал домой, думая, что в Чернобыль возвращаться мне не придется. Однако, жизнь внесла некоторые уточнения в мои планы.

После первой командировки я с июня по ноябрь еще пять раз выезжал в Чернобыль на сроки от одного до пяти дней, в зависимости от необходимости и способностей тех людей, которые работали на моем месте в оперативных штабах последующих смен. Но и по сути выполняемых работ в Госплане, и по моральным обязательствам я как бы все это время продолжал работу в Чернобыле, оставаясь неофициальным сотрудником всех чернобыльских оперативных штабов: мне продолжали по инерции звонить оттуда, и я часто названивал туда. Впечатление было такое, что я просто встал со своего постоянного рабочего места там и перешел в другое здание, не покидая зоны. Должен признать, отношение ко мне сотрудников Госплана заметно изменилось, стало непривычно особенным, как к новичку, к которому нужно еще присмотреться. В конце 86-го года по итогам работы в Чернобыле большая группа аппаратных работников была отмечена грамотами Президиума Верховного Совета Украины, а мне присвоили звание Заслуженного работника промышленности Украины. Конечно, меня отметили за эффективную работу в чернобыльской зоне, но, как мне кажется, особенно было учтено то, что поставки щебня и отсева для аварийных работ на ЧАЭС не повлияли на обеспечение нерудными материалами выполнения плана капитального строительства Украины в 1986 году в целом.

Особняком в ряду нашей Чернобыльской историй лежит рассказ о цеолите или, как его называют геологи, клиноптилолите.

Цеолит – удивительный минерал светло бирюзового цвета. При очень большом увеличении видно, что это мельчайшая сухая минеральная пена какого-то вещества, не минерал, а сплошной набор капилляров. Вот в эти капилляры цеолит и затягивает жидкости или даже газы, с которыми он вступает в контакт. Он может избавить вас от неприятных запахов на кухне или в ином «пахучем» месте, стоит подвесить там кусочек цеолита, величиной с детский кулачок. Засыпанный в пахотную землю в виде крошки, он обеспечит влагой посевы на весь срок их роста и вызревания: когда дожди и избыток влаги, цеолит поглощает ее, когда наступает засушливый период – постепенно отдает. К сожалению, огромные по размерам запасы (цеолитовая гряда тянется на десятки километров) залегают под ценнейшими закарпатскими лесами, поэтому до аварии предприятия по его добыче в Украине даже не было. Была только небольшая ямка, из которой местный колхоз выковыривал понемножку цеолит для своих нужд. Вспомнили о нем, когда во весь рост встала угроза радиоактивного заражения воды, которой пользуется чуть ли не 75 процентов населения Украины. История получения его в необходимом объеме для нужд борьбы с радиоактивным заражением воды заслуживает отдельного рассказа.

Специалисты, которые очень своевременно вспомнили о цеолите и его свойствах, видимо, хорошо знали свое дело, но были полнейшими профанами в вопросах разработки месторождений, производства щебня, а также в вопросах создания дамб с цеолитовым заполнением. Это не им в обиду сказано – не было до того таких бед, на которых специалисты могли бы приобрести необходимый опыт. Поэтому задача перед нерудниками была сформулирована предельно просто и настолько же бестолково: до начала осенних дождей поставить в чернобыльскую зону 65 тыс. куб.м цеолитовой крошки размером 0-3 миллиметра, а поставлять ее нужно будет равномерно, начиная с июля.

Нерудная промышленность изначально предназначается для производства щебеня, а отсев – отходы этого производства размером 0-5 мм – получался попутно, как неизбежные потери до 10% объема производства щебня. Здесь же смысл работы для нерудников переворачивался с ног на голову: им предлагалось создать предприятие, которое будет производить не щебень, а его отходы – отсев. Они должны были добываемую горную массу перемолотить, перемолоть даже на еще более мелкие отходы, чем привычный для них отсев, – практически на мелкий песок, почти пыль, размером не более 3-х миллиметров. То есть, в переводе на язык производственников это означало, что они в течение одного месяца (задача была поставлена в июне) должны были построить и ввести в действие завод мощностью 600-700 тыс. куб.м цеолитового щебня в год, который попутно выдаст требуемое количество мелких отходов. Щебзаводы такой мощности строили в то время, но всего 2-3 за пятилетку по всей Украине. Только на проектирование уходило года полтора-два. Нерудники недоумевали, не понимали требований – им говорили: «Бог с ним, с вашим щебнем, сколько бы его ни было, нам нужны вот эти самые отходы в названном объеме, в указанные сроки, и поставки должны идти все время равномерно, а щебень девайте, куда хотите».

Как в те дни было принято, задачу где-то в руководящих верхах сформулировали и назначили ответственного за ее выполнение – Лонюка Ивана Самойловича, возглавлявшего в то время профильный главк Министерства строительных материалов. А это означало, что он за ее выполнение в полном объеме и в установленные сроки отвечает своим и своей семьи благополучием – таков был в то время порядок.

И.С.Лонюк разыскал меня в Чернобыле на второй день после моего туда прибытия и попытался выяснить, есть ли смысл в изготовлении пыли вместо привычного для него щебня. Свой вопрос он сформулировал просто: сделать то, что от него требуют, невозможно. Но если это действительно нужно, он соберет народ со всех предприятий своего главка, выдаст каждому в руки кофемолку, и они будут вручную молоть цеолитовый щебень на цеолитовую пыль. Правда, как сделать 65 тыс.куб.м щебня на заводе, который еще только создается в виде проектных эскизов, он пока еще тоже не знает.

Мне придется извиняться перед очень хорошим человеком и классным специалистом – главным инженером проекта (ГИПом) то ли «Гидропроекта», то ли «Гидроспецстройпроекта», потому что я не помню ни имени его, ни фамилии, ни даже названия его института, и в записях своих я их не отыскал. Ему было поручено руководство проектированием дамб для перехвата лесных водотоков на путях к Припяти, и, естественно, он в то время, когда состоялся разговор с Лонюком, был в Чернобыле.

Это был симпатичный молодой человек с буйной шевелюрой, которую, казалось, он даже расчесать не мог – она стояла вокруг его головы ореолом. Ни шапочки, ни респиратора на нем не было. На вопрос о них только рукой махнул: видимо, не видел в них смысла. На чертежах дамб в спецификации показал: да, действительно, проставлено – цеолитовая крошка, фракция 0-3 миллиметра. А почему такая мелкая, ведь это, практически, пыль, а не крошка? Отвечает – Бог его знает. Считали по возможному максимуму активной поверхности цеолита, а сколько такой поверхности на самом деле нужно, какая часть дамбы окажется в воде и какая часть их цеолитового наполнения будет работать – никто не знает. Но ведь дамба будет сложена из гранитных обломков, блоков и целых глыб, размером 20-40 сантиметров в поперечнике, промежутки между блоками в дамбе будут немаленькие – в отдельные кулак пролезет! Пыль, которую назвали почему-то крошкой, легкая, легче воды, ее из тела дамбы вымоет первый слабенький ручеек. Цеолит должен быть действительно в виде крошки и покрупнее, причем, разной по размеру, чтобы расклиниться и застрять во всех промежутках, щелях и порах между гранитными блоками дамбы. Слушает ГИП, скребет свою шевелюру – да, пожалуй, Вы правы, но что теперь делать? За изменения в спецификации головой придется отвечать. Спрашиваю: «Что важнее, чья-то голова или чтобы дамбы работали?» Отвечает: «Для меня важнее моя голова, для дела – чтобы дамбы работали». Сошлись на компромиссном варианте: в спецификации 0-3 мм изменили на 0-15 мм и поставили две подписи, причем я там назвался полным титулом, чтобы название моей организации там было – Госплан. На этом ГИП особенно настаивал: Госплан – авторитетная организация, возможно, поскольку это название рядом с подписями будет фигурировать, никому не придется доказывать бессмысленность размера 0-3 мм для цеолитового заполнения в спецификации и, что важнее, в самих дамбах. Так, в конце концов, и случилось. Дамбы стоят и поныне, вода из Припяти приходит в Днепр практически чистая. То ли крошка в дамбах сохранилась и работает, то ли вообще все дамбы оказались избыточной мерой, поскольку дождевые и талые воды не смогли поднять радиационную грязь, – неведомо, да и, пожалуй, неважно. Главное все-таки то, что вода чистая, а не то, по какой причине.

Первыми оценили достоинства цеолитовой крошки солдаты из запаса, призванные и откомандированные в Чернобыльскую зону специально для выполнения различных работ. Они располагались в лесных военных городках (за что их нарекли партизанами), которые сами тут же и строили. Они стали посыпать этой крошкой дорожки между палатками и меж палаточные промежутки. Такая посыпка, как показали замеры, на порядок снизила уровень радиоактивной зараженности в городках и вблизи от них. Это заметили и стали использовать и другие чернобыльцы. Потому и пришлось нерудпромовцам производить цеолитовой крошки на 15 тыс.куб.м больше, чем было первоначально запланировано.

Хочу в этом тексте выразить свою личную особую благодарность двум хорошим людям. Первый из них – ГИП с его непокрытой шевелюрой. Ему – за то, что головой своей готов был пожертвовать ради правильного решения. А еще ему один поклон и персональные извинения за то, что имя его для истории нашей не сохранил, в безымянных оставил.

А второй человек – Лонюк Иван Самойлович. Ему и его сотрудникам низкий поклон за то, что они сумели-таки организовать производство и поставку даже не 65-ти, а более 81-й тыс.куб.м цеолитовой крошки размером 0-15 миллиметров. Признаюсь как специалист: мне трудно постичь, как они сумели это сделать, но они сделали. Поставки начались в июле и продолжались равномерно столько, сколько требовало дело, даже после завершения строительства дамб.

В состав оперативного штаба Госснаба, которым должен был руководить Деточка, включили сотрудника Хмельницкого облснаба – молодого человека по имени Жора (по молодости полным именем его никто не называл). У Жоры были дорогие и редкие в то время электронные часы. И вот, за то время, пока Деточка с Жорой и другими членами оперативного штаба ехали в микроавтобусе через зону к месту работы, Жорины часы вышли из строя и в помещении штаба начали показывать что угодно, но только не то, что часы должны показывать. Ясное дело, это событие подействовало на всех: часов было, конечно, жалко, Жоре сочувствовали, но сам по себе этот факт доходчивей любого инструктажа говорил о повышенном уровне радиации, об экстремальности условий, в которых предстояло им всем работать. На мой взгляд, прагматичная реакция на это событие Николая Никитовича лучше, чем любые слова о нем, характеризует его как человека. Вот, приблизительно, что он об этом подумал, и какие выводы сделал: «Часы, хоть и электронная, но железяка. Они среагировали на повышенный радиационный фон пассивно – вышли из строя. Организм обязательно будет с вредным воздействием радиации бороться, и наша задача – максимально помочь ему всем, что только есть в нашем распоряжении». Справедливо рассудив, что борьба организма – это стремление очиститься, удалить из тела радиационную нечисть, в каком бы виде она туда ни попадала, Деточка неукоснительно сверх своей работы начал следить за двумя вещами: чтобы у каждого из нас возле рабочего места постоянно было в избытке питье – минералка, ситро, фанта, «пепси» – и чтобы каждый из нас после работы в обязательном порядке посещал баню. Не просто мылся там, а должен был побывать в парилке. После бесед с академиком, доктором медицины Н.П.Архиповым появилось и третье, за чем Деточка следил, – у нас после работы всегда был под рукой спирт, иногда самогонка (по части самогонки помогали водители). Это уже было то время, когда алкоголь объявлялся вне закона. Конечно же, Архипову мы поверили больше, чем решениям Политбюро. Не помню случаев «выпивонов», но граммов 50 вечером принимали многие, пожалуй, даже большинство из нас. Возможно, все принимаемые меры в совокупности и посодействовали нормальному самочувствию всех наших «оперштабников». Во всяком случае, кроме хрипоты, которая поражала всех, я не помню среди наших товарищей еще каких-либо недомоганий. Голоса «садились» на второй-третий день работы в Чернобыле. Особенно на это обращали внимание родные, которые при первом же телефонном разговоре спрашивали: «Ты что, простудился?». Вероятно, в нашем «оздоровительном комплексе» средства против этого не было, а в остальном, как говорится, Бог миловал.

В медсанчасти у нас в начале командировки и в конце перед выездом брали кровь на анализ. Я, движимый то ли страхом узнать о своем состоянии что-либо нежелательное, то ли каким-то, не сформулированным даже для себя, протестом, эту процедуру молча проигнорировал. А у Деточки «выездной» анализ по всем параметрам оказался существенно лучше, чем в первый день командировки. Мы с ним до сих пор по этому поводу спорим. Он говорит, что у медиков была негласная команда приукрашать картину последствий пребывания в зоне, и они в его случае переборщили с «улучшением показателей». А я утверждаю, что кровь у него действительно стала существенно лучше из-за того, что он более двух недель – почти как в санатории – вел упорядоченную, правильную во всех отношениях жизнь, а потому и оздоровился. Арбитра в этом споре нет, как нет и возможных подтверждений правильности какой-либо из этих версий. Но, слава Богу, повод для спора позитивный, поэтому его можно продолжать, пока склероз не доймет окончательно.

На этой позитивной ноте, как мне кажется, эту историю о поведении людей и целых организаций в экстремальных послеаварийных условиях можно заканчивать.

Мне трудно судить, на сколько убедительно мне удалось показать, что высокий уровень производственных возможностей Украины в период до 1991-го года обеспечивала плановая система и действовавшая тогда в ней организационная структура, а так же так ли высока была роль Госплана в обеспечении того уровня. Но для сравнения и убедительности я мысленно помещал взамен Госплана во всех приведенных здесь мной ситуациях действующие ныне организационные структуры. И как-то так у меня выходило, что доведись нынешним организационным структурам справляться с теми проблемами в моем изложении, с которыми справлялся мой Госплан, их разрешение возможно было бы в единственном случае – если бы решение этих проблем приносило бы организаторам достаточную для них прибыль. А в случае работ по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, мне очень сложно представить, как такую прибыль там можно было бы изыскать.

Нисколько не успокаивает тот факт, что подобные аварии происходили и в Японии, и в Соединенных Штатах. Да, там находили какие-то приемлемые для них решения. Но следует помнить, что это происходило в богатых странах с устоявшимися уже системами управления. Их опыт вряд ли мог бы быть приемлемым для нас, для Украины в ее нынешнем состоянии.

Остается надеяться на то, что и действующая у нас система со временем устаканится, нормализуется, наберется достаточного опыта и экономической зрелости. Справимся с нашими текущими проблемами и заживем, как встарь. Если не на это, то на что еще надеяться? Ведь у нас сегодня более сложная ситуация – серьезно осложнившиеся отношения между родными народами, между родными для нашей семьи народами. Эта беда для нас страшней экономической разрухи.

июнь-июль 2022 г., г.Киев

©    Е.Ф. Коваленко