Неощутимое искуство познания

Если позволить себе избрание в качестве предмета исследования такую особенность языка, как характерная ему способность обращения традицией образования и употребления смысловых ассоциаций, то собственно требования объективности подобного исследования и обусловят понимание языка как в известном отношении произвольного, и, одновременно, прямого следствия осведомленности носителей языка. В подобном отношении недвусмысленным знаком произвольного порядка «порождения смысла из осведомленности» следует понимать существенную свободу отображения наблюдаемой действительности посредством лексических и грамматических конструкций, главным образом, что существенно именно в отношении обозначенной здесь задачи, в замещении одних фигурантов выражений некоторого рода заслоняющими операторами, что, в простейшем случае, и обнаруживает случай метафоры. Далее, никакая претендующая на объективность когнитивная модель языка невозможна и без выделения в ней той характерной практики языка, что определяется непосредственно ориентацией вербального синтеза отнюдь не на требования пригодности смысловой ассоциации для предполагаемого «эффективного» использования, но - ориентацией на условия «удобства употребления» подобной ассоциации при осуществлении коммуникации. Однако интерес для нас в данном случае представляют не непосредственно детали открывающейся речевому синтезу «свободы» доступных ему возможностей, но собственно специфика, в силу которой требующая уже особой смысловой точности коммуникация явно обращается к применению специфических средств поддержания смысловой адекватности. Вполне естественно, что очевидными образцами подобных средств и следует понимать ту же символьную запись, а также инструментарий разного рода «формальных» языков.

Именно обозначенный здесь комплекс посылок и позволит нам то развитие исходной постановки вопроса, что обращается уже вопросом предмета меры, в которой выразительные конструкции языка и позволяют их буквальное употребление, и, в дополнение, вопросом оснований, достаточных для признания способности слова представлять собой средство воссоздания «достоверного» отображения. Предлагаемый нами ответ на поставленный здесь вопрос мы позволим себе построить в форме в определенном отношении «обыгрывания» тезиса Л. Витгенштейна, допускавшего, что наполняющие язык понятия и следует определять обеспечивающими именно «правильный» метод синтеза рождаемого познанием опыта. Развивая определяемые подобным принципом условия, мы и позволим себе допущение, что отличающую язык практику представительства действительного и следует понимать позволяющей, как, собственно, и определяется идеей Л. Витгенштейна, возможность адекватного осознания мира – «то, что мыслимо, также действительно».

Тем не менее, наше признание за «типовым ассортиментом» возможностей языка способности правильного представления действительного не помешает и нашему признанию такого его недостатка, как свойство определенных выражений искажать существо отличающего некоторый денотат содержания. Одновременно неправомерно и пренебрежение такой очевидной особенностью речи, как характерный необязательный порядок, фактически исключающий принуждение к точному совмещению относящегося к источнику референции понимания и выражаемого посредством лингвистической конструкции представления. Средством же осознания действительности подобного расхождения между собственно спецификой денотата и раскрываемой речевыми средствами характеристикой мы позволим себе избрать предложенный Э. Гуссерлем принцип «момента наблюдения» (формулируемый в предложенной им теории «эпохэ»).

В таком случае нам явно поможет мысль о проявлении интереса к одной любопытной особенности, собственно и соответствующей признанию в качестве первостепенной функции речи именно порождения в мышлении получателя информации впечатления, вносящего условие определенной глубины развертывания доносимой картины. Так, например, мы часто склонны вынуждать наше слово к вызову в слушателе реакции ожидаемого нами эмоционального отклика. Обслуживая потребность в порождении подобного рода эффектов, язык, что естественно, и обнаруживает свободу смысловой неряшливости, вплоть до намеренного придания отдельным модулям фразеологической адресации и специфики непрямого соответствия. Если же от фразеологической адресации именно и ожидать качества пунктуальности обозначения характеристик адресуемой действительности, то весьма значительная часть речевых конструкций, таких, как «чайник кипит» или «дождик идет», явно позволит понимание такого плана обозначениями, что предполагают возможность ассоциации лишь посредством аналогии. Если глагол «идти» в своем исходном значении именно и описывает действие перестановки ног, то в отношении дождика подобный глагол и следует понимать тем источником аналогии, где непосредственно условие ее возможности и будет задано наличием в обоих случаях такой специфики как монотонность и стадиальность.

Итак, непосредственно «реальностью» речевой коммуникации следует понимать специфику в известном отношении пренебрежения логической адекватностью в пользу возможности побуждения определенной реакции получателя. Особенности человеческой психики, во многом порождаемые еще и определяющей когнитивные возможности человека культурной установкой, и следует видеть определяющими в известном отношении «оптимальный» порядок или «типовую» процедуру реакции на приносимую участием в коммуникации стимуляцию. И тогда непосредственно понимание подобных особенностей, а именно, потребности в достижении средствами коммуникации состояния максимально возможной компактности, и предопределит специфику выразительной и описательной функциональности конкретных средств выражения. Неотъемлемую особенность языка, если уже попытаться придать предложенной здесь оценке вид своего рода «краткой формулы», и составит постановка задачи не столько соблюдения «чистоты» средств символизации, сколько задачи оптимизации вызова реакции посредством использования отнюдь не обременяющих себя безупречной четкостью «идиоматики», «иероглифов» или «сигнального предупреждения». Особенность практической коммуникации - склонность к использованию с логической точки зрения «неприемлемых» инструментов, включая подмену понятий, если только подобная подмена сокращает собственно продолжительность акта восприятия коммуникативного воздействия. Потому и ни один распространенный язык не позволяет его признания средством коммуникации, построенным на началах соблюдения условий, непосредственно и обязывающих любое выражаемое логически точно соответствовать понимаемому. Тогда и очевидным продуктом, а, равно, следствием подобного положения и следует понимать положение, определяющее, что речевое представление, в принципе характеризуемое явной спецификой идиоматического тяготения, в своих буквальных порядках практически не позволяет построения логически четко упорядоченных форм соотнесения.

Напротив, если существовала бы возможность констатации положения, в силу которого говорящий в первую очередь предпочитал бы придание образуемой им смысловой ассоциации качества строгой адекватности, то он вряд ли позволял себе высказывания, подобные известному «реальность непосредственно дана в наших ощущениях». Здесь нам следует пояснить причину нашего негативного отношения к приведенному высказыванию как лишенному логической точности, что достаточно просто и откроет нам рассмотрение представленного здесь в качестве иллюстрации утверждения: мы видим скачущую пегую кобылу. Разве наше чувство цвета кожи кобылы связано с возможностью непосредственного соприкосновения с наблюдаемым животным? Нет, напротив, особенность окраса формирует пигментация кожи кобылы, мы же посредством зрения регистрируем лишь отражаемое кожным покровом животного световое излучение. Тогда и картина подобной ситуации, показывающей некоторую особенную фигуру восприятия, более адекватно позволяла бы ее отражение в следующем высказывании: реальность «не «отстраняется» от нас, в том числе, и потому, что не только собственным существом, но и существом другой вещи (например, средства транспорта стимуляции) позволяет ее передачу в наши ощущения». (Анализ природы ощущения см. здесь.)

Однако и известная эластичность средств языковой коммуникации позволяет нам воображение и такого языка, что явно мог бы «удовлетворять» предложенным Э. Гуссерлем критериям, и исключать любое сдерживающее его обременение требованиями «улучшения быстродействия». Допустим, что подобный порядок языковой коммуникации непосредственно и организован по принципу воспроизводства некоторой «обязательной структуры» акта высказывания, неизменно начинающегося наступлением фазы «актуальность события», и завершающегося моментом «эпохэ» констатации.

Если признать тогда правомерность заданных нами допущений, то согласно устанавливаемым ими правилам ассоциативной точности единственно допустимым порядком построения утверждения и следует понимать порядок, характерный конструкциям наподобие выражения «налитая в чайник вода претерпевает процесс регулярного кипения, подтверждением чему и следует понимать наблюдение, проводимое на протяжении определенного промежутка времени ». Тогда непременную особенность всякого утверждения «чистого наблюдения» и составит та его специфическая конституция, согласно которой даже элементарное «наблюдение единичного признака» непременно потребует соблюдения трех (и данный объем условий и допускает его квалификацию как определяющий «минимальный набор условий») условий правильности:

Но действительность уже в известном смысле «практических» структур коммуникации, а их числу, на наш взгляд, принадлежат и отдельные изощренные структуры речевой коммуникации, в частности, философские размышления, все же предполагает отбрасывание избыточно громоздкой структуры дополнений. Другими словами, даже изощренно точные структуры речевой коммуникации, так или иначе, но и те устанавливают требования «экономного» построения высказывания. И тогда подобного рода, в нашем понимании, «практические» соображения и обусловят для нас необходимость в некоторой оптимизации предложенной выше основной структуры «корректного» языка. Сообразуясь именно с потребностью «экономного» построения высказывания, мы и позволим себе ограничить определяемый нами комплекс требований содержательной адекватности выказывания лишь требованием исключения из него любых означающих «прямое» несоответствие образований. Примером подобного содержательно достоверного, но уже компактного высказывания и послужит тогда выражение «кипит вода в чайнике».

Хотя задуманная нами реализация идеи Л. Витгенштейна и потребовала определения особых начал «содержательной адекватности» высказывания, тем не менее, она доказала возможность образования и подобного рода смысловых полей, чьим непосредственным основанием и следует понимать принцип, определяющий неизбежность применения некоторых достаточно «строгих» правил. В развитие данного решения и условный формат языковой коммуникации «содержательно адекватный язык» следует понимать образуемым теми особыми средствами донесения представлений, что непосредственно и позволяют удержание структуры высказывания в границах ограничений, собственно и предохраняющих передаваемый сообщением смысл от искажения посредством метатеоретизации. Тогда и обязательным началом «содержательно адекватного» языка непременно следует понимать запрет на такое «расширительное в меньшую сторону» толкование слов и выражений, условиями которого непосредственно их содержательное наполнение и обращается ограничением сложности выражения фиксацией исключительно содержания действительности, принадлежащего лишь определенному предметному ряду. И в развитие данного принципа и собственно возможность «адекватной» передачи содержания следует определять и как возможность придания высказываемому такой удерживающей передаваемое содержание достаточности, что поддерживала бы адекватность подобного содержимого и при употреблении обозначающего его выражения в любой из форм речевой практики.

И тогда и предлагаемый нами формат «содержательно адекватного» языка, даже при всей его очевидной искусственности, и позволит его отождествление в качестве прецедента, позволяющего формулировку следующего в определенной нами очередности (второго) регулирующего процедуры абстрагирования запретительного закона. Подобный закон, если при его формулировке и ограничиться предложением краткой формулы, будет утверждать следующее: Содержательное представление случившегося невозможно без его сопровождения и содержательным представлением места происшествия, случившееся исключает произвол в его помещении на любое произвольно указываемое место происшествия.

В таком случае и возникающую из несоблюдения данного закона характерную ошибку, а именно - ошибку неверного назначения условий «координации» происходящего и места происшествия, можно определить как транзитную или ошибку «переноса». Очевидным примером подобной ошибки и следует понимать высказывания, так или иначе близкие известному крылатому выражению «народ творец истории». Собственно и отличающую подобные утверждения специфику «нарушения координации» следует видеть несогласованностью акта и места его совершения, поскольку тем же привычным уровнем принятия решений следует понимать не предельно широкий общественный коллектив, но выполняющую «функцию руководства» среду политической или некоторой иной элиты. Те же возможности, что подобные отношения оставляют «народу» - это всего лишь возможности образования собой «поля», «ограничителя», «питательной среды», но никоим образом не собственно места принятия решения.

Тем не менее, предельно показательной иллюстрацией подобной ошибки все же следует понимать рассмотренное выше выражение «чайник кипит». Если кипение на деле предполагает его распространение на обозначаемое словом «чайник» физическое тело, тогда и нагреваемым предметом следует выбирать непосредственно данное тело, в отсутствие любого помещаемого в чайник другого вещественного содержания…

Наш разговор следует дополнить и анализом весьма существенной, вступающей в противоречие с принципом «отождествления происшествия его месту» ошибкой идентификации. Речь здесь пойдет о той специфической ошибке указания места происшествия, что позволяет ее отождествление под именем «ошибки распространяющего вовлечения». В частности, здесь возможен пример понимания, определяющего некоторого просто заходящего в помещение человека «имеющим отношение» к каждому наполняющему помещение предмету.

Подобной предполагающей необоснованно расширенное истолкование интерпретации именно и склонна следовать не считающаяся ни с чем полиция, и потому мы обозначим подобную практику под именем «полицейского решения проблемы случая». Положим, в случившейся в кафе потасовке участвовала лишь часть посетителей. Реакция полиции – задержание всех находившихся в кафе посетителей, поскольку, на взгляд полиции, будучи там они «имели отношение» к драке; в нарочито усугубленном определении подобной причастности полиция явно не приемлет аргумента отстраненного присутствия – «да, я находился в кафе, но перебрал, уснул и меня … разбудила полиция». Понятно, что нам в данном случае важна не защита невольного свидетеля, но именно предмет использования нечетко определяемой в возможности ее распространения нормы.

Следующий параграф: Прогресс эмоционального отчуждения

Сводная страница «законов абстрагиования»