Понятие, о чем бы оно ни говорило, немыслимо вне способности что-либо выражать; хотя понятию и невозможно приписать обязательность, безусловным образом связывающую его с инициировавшим его появление денотатом, но, тем не менее, понятие «выражает свое выражаемое» с той степенью строгости, дабы его использование обеспечивало функционально ожидаемую достаточность различения. Далее понятие следует понимать «подобием индивида» в том отношении, что и тому, и другому характерна и собственная «судьба». Такой «судьбой» для определенной части понятий и следует понимать судьбу высокодобротных понятий, непосредственно и ориентированных на жестко локализованный, своего рода «точечный» денотат. В частности, понятия «отвертка», «утконос» или, в особенности, «уключина» и обнаруживают то характерное им предназначение, что явно допускает его признание функцией выражения «добротных в отличающей их ограниченности» значений. Реализация же альтернативной модели отождествления и обращается появлением понятий, обозначающих собой нечто множественное, двойственное, очерченное нечетким контуром и другим образом спутанное в отношении характерной подобному референту отсылки к денотату. Примерами подобного рода понятий, явно не выделяющихся простотой отсылки к денотату и следует видеть понятия «бог», «душа», «космос», «ощущение», «содержание» и т.п. Собственно природу подобных понятий и составляет способность донесения не некоторого «четкого» представления, но, непременно, представления обремененного мета– и пара– связями и меняющегося в замыкающем его контуре. При этом наше рассуждение еще и ограничивает предмет его внимания понятиями в состоянии их изолирующего выделения «как понятий» вне выделения таких аспектов, как принадлежность контексту или связи с комплексом возможностей построения ассоциации (тот же «различимый и в темноте оттенок»).
Далее, если в качестве одной из посылок возможного анализа определить и такой принцип, как «невозможность понятия с нулевым объемом» (здесь следует обойти вниманием предмет экспериментальных лингвистических структур), то для него явно исключена возможность рассмотрения предмета лексической единицы, образованной вне ее отождествления некоторому содержанию интерпретации (или – просто «образу представления»). Тогда посредством подобной налагаемой на него «привязки к денотату» понятие и будет предполагать распространение на него ограничений, присущих и указываемому им денотату; воспроизводство в понятии предметной специфики денотата и исключит возможность образования фразеологических форм, воспроизводящих невозможные в среде денотата связи. Именно подобным образом и будут признаны невозможными фразеологические формы «застоявшийся ветер» или «морозный жар». Но и, одновременно, выбор альтернативной установки, а именно, действительности нестрогого словоупотребления и обусловит возможность пренебрежительного обхождения с нормами семантической достаточности. В частности, подобный порядок соотнесения очевидно и обнаруживают примеры выражений «дохлая кошка» или «строящийся дом». Хотя разумность употребления подобных выражений и позволяет ее то же самое оправдание, как и в случае с обсуждавшейся в предыдущем параграфе «объективной реальностью», по основаниям той же потребности в прагматической рационализации речевого оборота. Но и помимо пренебрежения семантической достаточностью, те же своего рода «свободные» способы построения выражений способны отражать и тот же предположительный характер фиксируемого отношения; таковы «предполагаемое решение» или «таинственное прошлое». Но и форма «предположительного» фразеологического синтеза не исчерпывает собой перечень фразеологических «странностей», допускающих и такую форму, как предполагающую определение сущности именно посредством ее модального аспекта. Таковыми и следует понимать тех же «незнакомца» или «кота в мешке», собственно и указывающих на нерасследованность определенных существенных признаков. В таком случае мы и позволим себе формулировку допущения, придающего характерной речевым конструкциям диверсификации именно смысл источника порождения такой уже противопоставляемой подобной диверсификации реакции, что и побуждает к построению модели эффективных форм выражения. Если подобного рода «эффективные формы» все же возможны, то от них и следует ожидать недвусмысленного исключения логически недопустимых или недостаточно определенных смысловых построений.
Однако если принимать во внимание не желаемое, а возможное и исходить из реальных условий, тогда следует ограничиться предположением о возможности всего лишь контроля фразеологических модулей по признаку смысловой «близости – удаленности». В частности, если попытаться оценить такое, казалось бы, претендующее на смысловую достаточность построение как «танкист подводной авиации», то тогда его «базисное» условие «принадлежность воинской специальности» и следует признать налагающимся на условие несовместимости сводимых воедино специализаций. Несовместимыми здесь следует понимать и само собой изначальные специфики «театра военных действий»: «танкист» – фигура сухопутного театра, «авиация» – вид вооруженных сил, не только никогда не действующих под водой, но и не располагающий средствами подводного базирования. И одновременно и выражение «десантный танк» следует понимать представляющим собой вполне обычное понятие, однако назвать его «авиационным» опять-таки означает поступить вопреки смысловой очевидности объемов таких понятий как «танк» и «авиация».
Но и требующей здесь нашего решения задачей мы понимаем отнюдь не оправдание реалий словоупотребления и его приукрашивания вплоть до отождествления нечто вырастающему до уровня системы, наделенной возможностью «автореферентного» поддержания правильности ее выражений. Пополнение лексического и фразеологического капитала языка все же протекает в условиях ограничения собственно интересов носителей языка практикой употребления лишь определенных смысловых категорий, что и определяет пополнение коллекции ресурсов языка исключительно форматами или типами, явно не предполагающими возможности «типизации собственно типов» и привязанным к вполне определенным типам или экземплярам. И здесь лишь жива надежда, что уже начавшийся в лингвистике анализ предмета «открытости» одних смысловых позиций лексического корпуса перед возможностью образования связей с другими позициями, что и получило выражение и в появлении лингвистического понятия «валентность», и составит важнейший предмет исследований лингвистики грядущего времени.
Следующий параграф: Типология причинности
