Неощутимое искуство познания

В одном из представленных выше параграфов (§ 26) мы уже обращались к рассмотрению предмета отличающей лексические средства способности порождения некоторого рода смысловой «самоорганизации». В свете подобного анализа и некоторые конкретные группы понятий следует понимать подкрепленными той определенной семантической достаточностью, что уже само собой исключает их произвольное употребление. В подобных условиях не более чем осведомленность носителя речи в специфике характерного определенным понятиям объема и будет позволять формирование в сознании получателя информации в определенном отношении «фильтра», отсеивающего неправильно употребляемые или не обеспечивающие смысловой однозначности понятия. Связывая тогда непосредственно возможность подобной селекции с обозначенным выше условием «смысловой самоорганизации», мы и предпримем попытку создания системы когнитивных инструментов «контроля корректности» понятий. В таком случае, в отношении пока только «идеи» подобной системы, нам следует предложить и особую концепцию «пределов возможности» совершения фальсификации (обмана). Вполне вероятно, что в практическом смысле данную концепцию и следует рассматривать наиболее важным практическим следствием собственно идеи подобной гипотетической системы.

Тогда основываясь на обозначенных здесь посылках, мы и определим средством получения необходимого нам решения именно предмет разнообразия форм и многозначности лексических средств. Ведь ничто другое, помимо ассоциативной избыточности и нечеткости и не располагает возможностью лишения конкретной лексической структуры непосредственно функции некоторой корректно определяемой референции. С другой стороны, своего рода «природная гибкость» естественного языка явно не предполагает и придания каким-либо используемым им средствам той же характерной формальным языкам обязательности. Отличающее всякий естественный язык использование находящихся в его распоряжении средств отождествления неизбежно ограничено функцией поддержания элементарного понимания, именно и задающей такой порядок употребления представлений, что, прежде всего, ставит во главу угла именно эффективность употребления представлений, существенных для организации поведения. Тем не менее, следует обратить внимание и на тот любопытный аспект, что до сих пор поиск подобающих норм и принципов когнитивной достаточности речевых конструкций и отличала та известная односторонность, что и ограничивала его объем возможностей решением лишь единственной проблемы: позволяет ли обособленное произвольное сообщение его признание истинным либо ложным? Буквально вплоть до момента предложенной нами постановки задачи никем не формулировалась мысль, что высказывание способно позволять деклассификацию и по основанию его идентификации «только оксюмороном».

В таком случае началом предпринятого нами анализа и следует понимать стадию определения собственно «условия значимости» высказывания, где основанием как такового данного условия и следует понимать принцип, устанавливающий невозможность построения некоторой «общей концепции» правильности подобных решений. Однако, если подобное «общее решение» и допустимо, то собственно условием значимости высказывания и следует понимать положительный ответ на вопрос, какие именно обстоятельства и позволяют характеризовать конкретную вещь той степенью сложности, когда собственно ассоциативное начало характеризующего некий предмет высказывания могло бы препятствовать включению в подобное высказывание искажающих ассоциаций? Напротив, следует понимать, что любая признаваемая оксюмороном комбинация понятий только потому и исключает ее признание нечто «источником искажений», что уже само собой подобное выражение никоим образом не предполагает его отождествление хотя бы как-либо доносящим какой-либо вероятный смысл. Следует тогда коротко перечислить ряд подобных выражений, в частности, - «алела желтая роза», «глухонемой баритон» или «мясной рацион питания травоядных животных». Причем не столь важен и объем высказывания – все тем же оксюмороном следует понимать и развернутое предложение: «Возмущение охватило собравшихся, продолжавших тупо слушать речи ораторов, когда, сморенные сном после бурно проведенного дня, они отвлеклись на неслышную игру кота в темном углу, но их улыбка приобрела тревожные черты вслед за тем, когда вдрызг пьяный выполнил сальто». Здесь в соответствии с простыми принципами здравого смысла каждое из приведенных высказываний заслуживает лишь правомерно прилагаемой к нему квалификации, собственно и признающей его «набором слов».

Именно данное понимание мы и позволим себе положить в основание некоего следующего принципа, согласно которому лишь грамматической правильности предложения или другого фрагмента речи явно недостаточно для образования условий, собственно и позволяющих состояться попытке фальсификации. В таком случае уже развитие сформулированного нами положения и позволит получение отсюда следующего принципа: слова обмана в отношении предметов, собственно и порождающих представления, на нарушение которых и направлено установление фальсифицирующей связи, определенно будут исключать какую-либо возможность отделения или противопоставления нечто «формуле» искажаемой зависимости. Именно в подобном отношении для характеристики «сухой» и следует понимать полностью исключенным сопряжение с предметом «вода». Тогда и собственно специфику всякого выражения, непременно допускающего возможность его обращения источником обмана, будет составлять тогда именно и отличающая его возможность включения в его построение некоторой характеристики искажаемой сущности на условиях обязательной для нее квалификации в качестве нечто «не более чем особенного». Казусу обмана, вносящему некоторый специфический «факт различия», и следует представлять собой именно дополнение достаточного уровня некоторого представления, что и реализуется посредством образования нового обстоятельства, но ни в коем случае не допускает его обращения соединением конфликтующих значений.

Тогда дабы окончательно закрепить предложенную нами «расстановку акцентов», мы позволим себе прибегнуть к следующей иллюстрации. Например, мы объясняем ребенку, чей неразвитый разум еще не поддерживает доступные уже развитой осознанности способы формирования скептического отношения, что собака в природе живет ловлей мышей. В самом деле, ребенок в целом доверяет внушениям взрослых, и располагает доступной ему возможностью представления предпочитающей мясную диету собаки сохраняющей аналогичный рацион и в дикой природе. Наша затея обмануть ребенка обретает здесь перспективу ее реализации, однако почему подобным образом мы не решаемся, например, внушить тому же ребенку идею наделения собаки еще и руками?

Оправданием нашей нерешительности и следует понимать обстоятельство, что успешность фальсификации наступает исключительно в случае обращения дезориентирующей проекции вовсе не на комбинацию аспектов, оцениваемую субъектом в ходе нераздельной процедуры «акта познания», но на группу особенностей, собственно и предполагающих порядок осознания, основу которого именно и составляет разбиение процедуры констатации. Если существует возможность восприятия явления «собака», то физиологически неотделимые от подобного существа четыре ноги имеют место быть при ней в качестве неотъемлемых составляющих, когда предмет попадающего к ней на стол в каком-либо прямо не наблюдаемом случае корма не помешает и появлению в его отношении известной неопределенности.

Уже подобное довольно скромное продвижение начатого нами анализа следует признать допускающим и его дополнение некоей теоретической схемой психологической данности человеческого сознания: сознание и побуждает мысль к вторжению в «суждение о» исключительно в случае отождествления его собственных размышлений на положении определяемых условием «сознания собственной осведомленности». (Здесь, в частности следует добавить, что и случай «попадания впросак» также позволяет объяснение именно иллюзией «уверенности» в существовании осведомленности.) Тогда, осознавая себя «осведомленными» в определенном предмете, мы и организуем любую выделяемую фактичность именно в качестве отличающего нас самих «собственного указания» факта обнаружения нами данной формы существования (или – факта нашего «понимающего» заимствования из потока поступающей информации).

Собственно специфичность подобного рода условий «психологической данности» нашего сознания и обращается тогда средством естественной защиты высказывания от возможности фальсификации, именно и действующим посредством всего лишь соблюдения при построении высказывания и требования «констатации степени осведомленности». В частности, если нам адресуется высказывание «бык трудится», то для данного выражения уже непосредственно «логика» образуемого утверждения подразумевает и оправданность постановки вопроса, почему тогда в статусе «трудящегося» бык не позволяет понимания принадлежащим числу соискателей гражданских прав? Рассмотренный пример тем и показателен, что привносимая нашей осведомленностью коррекция и исполняет здесь функцию «источника избирательного отношения», принуждающего к дополнительному расследованию утверждений, образующих их существенное содержание именно посредством приведения не более чем ссылки на некоторое условие.

В таком случае непосредственно результатом проделанного нами анализа мы и позволим себе понимать реальность неизбежной упорядоченности сообщений в соответствии с собственно и определяющим сообщения «форматом» построения. Условие «формата сообщения», вроде бы, определяющее «всего лишь» порядок высказывания, и принимает на себя исполнение функции средства задания конфигурации еще и содержанию высказывания, поскольку, как нам удалось выяснить, собственно состояние доверия ложному высказыванию возможно лишь посредством использования порядка представления данных, непременно предполагающего изменение условия «значительности» сообщаемых данных. Но на подобном фоне явно следует признать неприемлемость приема фальсификации именно посредством грубого искажения содержимого, имеющего место в случае нарушения определяющих подобное содержание «условий формата». Тогда и результирующий представленные здесь оценки в некотором смысле принцип «естественного» формата высказывания и позволит нам рассмотрение собственно предмета «форматов фиксации» данных.

В таком случае, право открытия списка или классификационной шкалы форматов фиксации данных нам следует предоставить формату, относительно которого закономерны сомнения – характерная ему специфика, составляя собой именно данную упорядоченность воссоединения представлений, еще неизвестно, допускает ли возможность хоть сколько-нибудь проявляющейся сложности. Подобного рода предельно упрощенная форма представления и получит в создаваемой нами классификации имя указания. Для указания собственно следствием простоты отличающей его структуры и следует понимать не предполагающий особой сложности способ предохранения от фальсификации сообщаемых посредством указания данных. В случае оперирования именно указанием явно и следует понимать достаточными такие простые методы защиты данных от фальсификации, как намек или косвенная адресация. Тем более, использование указания и отличает такие формы организации коммуникации, чье назначение и ограничено лишь представлением нераспространенной ссылки именно посредством сообщения свидетельства о «наличии». Для передающего некое указание высказывания непосредственно «момент случившегося» и следует понимать как таковой «интенцией» подобного рода ассоциации. Возможно, что Ленин использовал бы следующий содержащий косвенную адресацию способ защиты одного столь популярного в его лексиконе высказывания, как придание подобному высказыванию вида следующего распространенного выражения: «Поскольку осел потребляет пищу, его и следует относить к животным».

Но если собственно условие состоятельности некоторой более сложной формы построения выражения и предполагает его возведение к возможности диверсификации представления об обозначаемом предмете, что, собственно, и обеспечивает осведомление о некоторой характерно подчеркивающей предмет специфике, то и условием возможности построения подобного выражения следует понимать тогда его дополнение некоторыми пояснениями. Именно подобным, но не никаким иным образом наше знание сложного казуса и потребует придания ему той определенной организации, что, так или иначе, но предполагает недвусмысленное подчинение человеческого мышления неким правилам «воспроизводства представления». Действительность уже подобного рода непременно сложного и еще и тем или иным образом упорядоченного знания и обнаружит тогда опасность некоторой «слабой» фальсификации, обмана «первого порядка сложности» – подмены фактической принадлежности. Здесь вероятный фальсификатор уже может рассчитывать на возможность включения посторонней характеристики в семантическую структуру определения, то есть – здесь он уже располагает свободой включения подобной характеристики в свидетельство о существовании некоторого объема подробности, именно и соответствующего возможности выделения данного субъекта обозначения из набора сходных с ним субъектов обозначения. Условием же такой возможности и следует понимать лишение получателя подобной информации возможности полноценной адресации к подлежащей определению специфике. Собственно же корректное применение уже в значительной степени подверженного фальсификации когнитивного инструмента по имени «определение» и обеспечивает нам возможность отсечения части произвольных толкований, – кто не знает, тому собственно определение и готово напомнить, что особенностью осла и следует понимать его принадлежность копытным и жвачным.

И если в качестве средства осведомления уже будет использована такая функция обозначения, как воспроизводство описания объекта, то именно подобный уровень подробности и обнаружит тогда настоящую свободу фальсификации, собственно и создаваемую предметом освидетельствования некоторых несущественных в отношении определенного конкретного востребования признаков описываемого объекта. Например, то же непонимание нами отсутствия у слона большого числа сильных врагов и позволит нам некоторое не вытекающее из подобной логики выделение признака наличия у него покровительственной окраски. В таком случае и непосредственно свойство сильной уязвимости описания перед фальсификацией и потребует его поддержки функционалом особым образом вырабатываемых и, следовательно, и требующих соблюдения «принципов построения». Тогда и непосредственно возможность осознания некоторого собственно и воспроизводимого в формате «описания» содержания и будет обеспечивать не только понимание предмета функциональных оснований интеграции некоего объекта в подобные сложные отношения действительности, но и оценка доступной составителю описания возможности собственно понимания данной действительности. В частности, если некто мыслящий себя лингвистом формулирует теорию, интерпретирующую лексический корпус именно в качестве набора формализмов элементарного уровня, то нам здесь сразу следует обратить внимание на неспособность автора подобной псевдотеории мыслить возможности особого предмета «описательных возможностей» речи. В любом случае, но формат описания, объединяющий собой в единый модуль структуры интерпретации, относящиеся как к основному, так и к дополнительному содержанию описываемой условности, и следует понимать именно предполагающим уровень максимальной уязвимости перед фальсификацией.

Следующий параграф: Поддерживающая понимание избыточность изложения