Характеристика «статическое состояние», если понимать предмет подобной характеристики с позиций отождествления контексту некоей «идеальной схемы», непременно предполагает и качество свидетельства, указывающего на принадлежность объекту или системе и характеристики состояния неизменности. Приложение характеристики «статический» приемлемо либо к объектам, что по отношению определенного комплекса проекций обнаруживают неизменность определяющих их отличий «привязки», либо подобная характеристика может указывать на наличие признака привязки к топологической позиции вне статичности собственно объекта. В последнем случае претерпевающий определенные метаморфозы объект, в частности, меняющая яркость свечения звезда, тем не менее, допускает наблюдение именно в данной точке небосвода. Для философии же норма «статическая характеристика» интересна вследствие проблемы природы характеристик, позволяющих их понимание атрибутами бытия сущности. Исследование подобной проблемы и следует начать констатацией того положения, что современная физика, а вслед физике и философия, склонны отождествлять миру своего рода специфику «пандинамического»:
«Способность к движению обладает исключительно гносеологическим смыслом. Высказывание «нечто обладает бытием» равносильно высказыванию «нечто обладает возможностью движения», причем означает только познаваемость вещи, и ничто другое. … Можно говорить также, что вещь, которая не познана или не может быть познана, и не существует.» (А.Ф. Лосев, «Платоновский объективный идеализм и его трагическая судьба», в «Платон и его эпоха», с.23)
Представленная здесь мысль А.Ф. Лосева определяет собой два последующих следствия, неотрывных от ее основной идеи: одно – статическое представление следует понимать неустранимо искусственным, другое – статическое представление следует определять нечто в своем существе зыбким. Однако подобного рода отождествление статической упорядоченности характеристикой ее непременной условности и следует признать восходящим к пониманию времени «отождествленным с хотя бы каким-либо существованием», и потому и не предполагающим возможности существования в качестве «существования в собственном роде». Но в представленном выше § 38 мы уже представили наше понимание предмета необходимости для времени и пространства сохранять качество бытования невзирая даже на полное отсутствие чего-либо, способного со-бытийствовать подобной возможности течения времени. Собственно данное положение и обусловит тогда такое его следствие, как признание за пространством и временем свойства не тождественности каким-либо средствам их материального обнаружения. Подобным же образом и числа не предполагают отождествления любому возможному средству их материального обнаружения, только специфику чисел и составляет свойство возобновляемости, когда ни время, ни пространство никоим образом не позволяют признания за ними возможности возобновления. Если пространство замещено, а время истекло, то они исключают их очередное получение в качестве тех же самых времени и пространства. Числа же допускают вычисление в любых иных обстоятельствах посредством совершенно иного, скажем так, «материального обеспечения процесса интерпретации». Затронутая проблема допускает, с одной стороны, ее иллюстрацию, а, с другой, развитие посредством постановки вопроса о предмете «завершения». То нечто, что и позволяет его понимание «бесконечным в отличающей его геометрии», утрачивает свойство завершенности. Если мистицизм «бог» понимается размерно-бесконечным, то для него и невозможно определение соизмеримого с ним отсчета времени. Способностью отразить время, – хотя, как мы позволим себе допустить, такие объекты как «вечные» камни фактически лишены способности отражения времени, – наши представления и наделяют исключительно все способное к «соотнесению с завершением». Тот астероид, который нам свойственно признавать «неподвластным» времени, соотносится с мерой времени тем, что в принципе не застрахован от возможности разбиения на части или поглощения другими небесными телами. Однако альтернативу «вечно живущему» по человеческим меркам астероиду будут составлять уже некоторые образцы «завершаемых» форм существования. Таковы хлеб или молоко, явным образом утрачивающие изначальное состояние свежести. В подобном смысле, следует отметить, не столь уж и важно, «явно» ли вещь обнаруживает качество завершаемости или просто не располагает необходимой защитой от развития процесса ее завершения.
Аргументы, найденные посредством настоящего рассуждения, и следует положить в основание особой модели «осуществления данности в кругу других данностей». Практическую возможность построения подобной модели нам и обеспечит понимание предмета «предназначения»: скажем, тот же кирпич, еще не положенный в кладку, следует понимать действительным в этом неотъемлемом ему предназначении. Выходя из обжиговой печи, в которой, собственно, он и обретает действительность, кирпич здесь же и заявляет себя несущим печать предопределенности ожидающего его бытия. Отсюда и собственно подобную «предопределенность бытия» следует понимать осуществляемой таким образом, что вещам равно характерно и представлять собой восприемников своего предшествующего, и, равно, предвосхищать следующий случай предстоящего им обретения некоторого «употребления». В геологической истории твердые породы образуются в результате вулканической активности, когда ожидающей их перспективой следует понимать разрушение до мелких фракций в результате выветривания.
Принятие подобных посылок и допускает адресацию существованию идеи его понимания обретающим облик причастного и непричастного исключительно благодаря возможности выделения у него некоего назначения, именно и указывающего, что именно подобное существование и представляло собой в момент создания, и чему именно доступна возможность порождения ситуации, приводящей к нарушению целостной формы подобного существования. Тогда и некоторый предмет, позволяющий его понимание именно в качестве нечто «нераздельно целостного», непременно предполагает отождествление посредством двух различных фаз: первой, «воссоединения» оснований, и последней, «распределения имущества». Так ничего не сделавшее ни нам, ни кому-то существование и обращается в своей подлинной природе общностью «создания и разобщения», и тогда спецификой любой вещи и следует понимать характеристику «отпущенного ей» времени существования. Если же допустить возможность лишения вещи функции «встречи времени», то с этим она утрачивает и возможность обретения самоё себя; вещь также не равнозначна времени, поскольку создает особенным образом «восприемлющую» сущность своего пространства; существование же есть то, что «обретает время», и непосредственно время категорически лишено всякой возможности «настигать» существование. Однако нельзя не обратить внимания и на способность вещей различным образом вмещать время – обнаруживать практическое отсутствие времени в вечных с нашей точки зрения водах океана, и - располагать возможностью категорического выражения времени, явно в понимании человечества тождественной дождю, окончание которого непременно предвидимо нашим опытом.
Однако настоящее рассуждение формулирует именно наше собственное понимание «действительности вещи как существования», когда его настоящую задачу мы видим именно в попытке понимания сути высказанного А.Ф. Лосевым тезиса. Так о чем же, как мы это себе представляем, пытается рассуждать А.Ф. Лосев? Дело в том, что вещь не избегает и участи предмета условных «испытаний» от лица второго («внешнего») времени, а именно времени, никоим образом не предсказуемого из собственно существа вещи (или времени, не связанного с вещью в порядке ее сочетания с констуитивными началами среды бытования). Но подобного рода понимания «многогранности» отпущенного вещи времени мы никоим образом и не обнаруживаем в тезисе А.Ф. Лосева.
Наконец, собственно и развитое нами понимание предмета «отношения вещи к ее образованию и завершению» и предоставит нам возможность обращения к вопросу о смысле, собственно и отличающем феномен движения, характерный комплекс условий, именно и налагаемый на вещь в отличающей ей целостности. Что именно позволяет его понимание спецификой движения, фигуре которого и соответствует описание наподобие формулы «прохождение караваем пути из рук хлебопека на обеденный стол»? Именно и появляющееся в подобных формулах «второе» время и представляет собой казус обряжения объекта условиями, расширяющими сущность вещи обрамлением привносимых подобными условиями «связей». Как ни странно, но и не склонный к углубленному анализу естественный язык находит возможность и образования для подобного явления специфического имени «игры случая», собственно и означающего состояние, организующее в самодостаточных системах специфику их преходяще особенного. Конечно, следует понимать, что подобное особенное явно не во всяком случае существенно, оно в существенной степени безразлично именно предметам неживой природы, где камень никоим образом не выделяет себя в качестве именно «такого» камня в ситуации окружения другими камнями. Но «игра случая» - важная составляющая существования биологических и социальных субъектов, вынужденных приспосабливаться, предпочитать либо отторгать вмещающее их окружение, и потому и обреченных на поиск механизмов приспособления к различным формам вторгающегося в их субъективность внешнего.
Отсюда же и наиболее контрастную и полную иллюстрацию проблемы «время первое и второе» будет составлять тогда нечто специфическое обращение нашей психологии – столь характерное человечеству обожествление практик и реалий. Исключительно в подобном отношении и знаменателен вопрос о природе тотального обожествления мира человеком, к чему человек и пришел от обожествления отдельных форм, явлений или субъекций. И ответом на подобный вопрос и следует понимать оценку, что «миру», понимание которого человек непременно склонен определять именно в отсутствие необходимой здесь исчерпывающей полноты, он не сумел (правильнее говорить так: в прошедшей истории не преуспел) придумать концепции существования – увидел его и вненачальным, и бесконечным.
Следующий параграф: Невещественный элемент вещественного «ресурс»
