Характеристикой особенной, свойственной именно человеку формы следует понимать не только физиологическую специфику устройства человеческого тела, но и характерную человеку определенную интерпретацию, создающую некоторое характерное понимание мира. Потому и несомненной составляющей всякой попытки построения универсальной когнитивной теории следует понимать и предмет формируемого специфической человеческой ментальностью «человеческого преломления» картины действительности, редко когда полностью подобной картине действительности, складывающейся у других обладающих развитой психикой биологических организмов.
С позиций традиционной философии, вне зависимости от ее принадлежности к определенному направлению, человек, с точки зрения его когнитивной оценки, непременно обнаруживает качества «универсальной фигуры» построителя интерпретации. Напротив, мы позволим себе попытку постановки вопроса о правомерности выделения подобного признака, включая в число образующих комплекс когнитивной специфики человека и проблему вероятных альтернативных человеческой картине мира структур некоторых иных картин мира. Тогда поиск ответов на подобные вопросы следует начать с обращения к эмпирическому анализу. Практическая деятельность потребовала от человека обращения к использованию некоторых свойственных тем или иным животным рецепторных возможностей, а практика одомашнивания столкнула его с необходимостью преодоления стереотипов поведения, отличавших одомашниваемых животных в период их дикого существования. Подобные факты и следует понимать эмпирическим подтверждением отсутствия у человека некоторых специфически эффективных рецепторных возможностей и употребления им внутри человеческого общества коммуникации, отличающейся от способов взаимодействия животных. Но каким именно образом подобные свидетельства будут допускать их обращение еще и свидетельствами специфически свойственной именно человеку структуры когнитивного акта? Отвечая на подобный вопрос, мы позволим себе исключить из области поиска ответа учет «фактора сложности», условно допуская равенство когнитивных способностей человека и животных, например, игнорируя знаменитую высказанную еще Сократом мысль о посещавшей школу вместе с мальчиком собаке. Мы сосредоточим наше внимание не на проблеме различия в масштабе способностей, но на различии в таких составляющих как предмет интереса и позиции концентрации внимания.
Тогда позволим себе допущение, собственно и состоящее в признании справедливости принципа, определяющего человека не более чем живым организмом, ориентированным на использование по большей мере именно некоторого предпочтительного ему канала информации – визуального. Человек в части его приверженности подобному выбору фактически и позволяет его определение именно в качестве специфического «визуального максималиста». Для характерных человеку представлений любая вещь, наделенная важными для зрительного впечатления признаками, явно предполагает и обращение непременно доставляющей ему некое «существенное» понимание. Конечно, здесь не следует забывать и о такой особенности, как индивидуальные различия, но в определенной мере недалеки от истины и пословицы - зрительные впечатления человек понимает именно наиболее предпочтительным форматом представления свидетельства. Одно время фактор внешнего облика и составлял для повседневной культуры едва ли не важнейший критерий социально значимой имиджевой характеристики, отсюда и исходило забытое уже «прилично одетый человек». В противовес тому собственно специфика контркультуры именно и предполагает ее построение на основании низвержения старого стереотипа, выражающегося в характерном обращении неряшества изяществом; в некотором смысле «эстетизированное» неряшество приобретает здесь смысл характерного аксессуара. В человеческом сознании характеристике визуального впечатления и предназначено определять условно важнейший мотив реконструкции отличающих другого члена общества интенций, обращаясь тождеством двух основных условий - иллюстративности облика и характеристик внутреннего содержания, своего рода автоматически действующим в человеке «фейс-контролем» всякого его социального контрагента. Подобная, в определенном отношении «объективная» предвзятость человеческого понимания и обращается тогда свидетельством наличия в человеческом сознании определенной «встроенной» системы критериев, в свою очередь представляющей собой явную проекцию характерной человечеству «вполне определенной» пропорции используемых им каналов поступления информации.
Далее, в наши дни все большую популярность приобретает оценка, определяющая деградацию обонятельного аппарата необходимым условием развития абстрактного мышления. Также свое закономерное место в научной картине мира получает и допущение, называющее непосредственно зрительный способ генерации мыслительных образов единственным источником, способствующим развитию воображения; напротив обонятельные ассоциации понимаются там источником конкретного и не предполагающего спекулятивного употребления порядка идентификации. Последняя характеристика и вознаграждает обонятельные впечатления славой форм интерпретации, явно препятствующих прогрессу абстрагирующих методов понимания. Наше склонное к мифотворчеству воображение почему-то отличает склонность порождения мифа именно в формате визуальной картины, хотя нам дана и способность построения сюжетных схем на основании звукового ряда: «грохот грозы сменяет завывание ветра», - таковые имеют место, что, однако, не приносит им особенной популярности. Так, несмотря на стереотип описания перипетий военных действий в образе «гула канонады», звуковой ряд и здесь обнаруживает присущую ему неспособность к обращению основным поставщиком маркеров разворачивающихся событий. Даже если рассказ в присущей ему предметной специфике именно и исходит из слуховых впечатлений - он и повествует о тех же впечатлениях от концерта, - но мы, как ни странно и здесь предпочитаем визуальный штамп, картину той же отличающей исполнителя манеры поведения на сцене или слаженности игры оркестра.
Изложенные здесь аргументы и позволяют нам согласие с пониманием, определяющим мир человеческой когниции «миром» именно состояний, миром безусловного доминирования визуального формата. Напротив, если бы мир человеческой когниции представлял собой «мир запахов», или, положим, даже «мир звуков», – то он бы представлял собой уже «мир случаев», для которого невозможно понимание подобного источника раздражения вне события его обретения. Возможно, обращению человека «визуально мыслящим» сильно способствовала и отличающая человека от большинства развитых животных способность квазистатического зрения; вероятно, подобная оценка не так уж и далека от истины, но здесь лучше подождать ответа на такой вопрос уже от предметных форм познания.
Следующий параграф: Когнитивный инфантилизм «зрелого» мифа
